Свобода печати и появление Интернета – великие достижения нашей эпохи. Но у любых шагов прогресса есть также и свои теневые стороны. Ныне такой теневой стороной оказалось бурное развитие дилетантизма и падение престижа профессионализма. Любительство в области рассуждений о языке распространено шире, чем в других сферах, из-за иллюзии, что здесь никаких специальных знаний не требуется. Все знают, что есть такие науки, как физика или химия, а о том, что есть и наука о языке – лингвистика – слишком многие и не подозревают. Попробуйте вообразить любительскую книгу о небесных светилах, где обсуждался бы вопрос, какого размера Луна, с тарелку или с планету. Между тем любительские сочинения о языке совершенно такого же уровня циркулируют в немалом количестве, и охотно читаются и принимаются всерьез довольно широкой аудиторией. Особенно печальным показателем нашего образования является то, что и в числе авторов любительских сочинений о языке, и в числе их читателей и поклонников мы встречаем вполне образованных людей, и даже носителей высоких научных степеней (разумеется, – других наук).

Я должен предупредить, что мне придется сегодня излагать многое такое, что для лингвистов является прописной истиной, азами профессии. Если бы в подобной лекции кто-то вздумал излагать азы математики, или физики, или химии – это было бы нелепо, поскольку каждый знакомился с ними уже в школе. Но, к несчастью, в школе не проходят никаких азов исторической лингвистики, и о них почти ничего неизвестно людям других профессий.

Я предпочитаю не называть конкретные имена лингвистов-любителей, тем более что многие из них только того и хотят, чтобы их упоминали, хотя бы и в осуждение, чтобы выглядеть серьезными оппонентами, с которыми спорят. Я пытаюсь противостоять не конкретным авторам, а целому любительскому направлению, в сущности, довольно однообразному в своих декларациях и в своем способе действия. В качестве исключения все же назову имя самого известного из таких авторов, имя академика, математика, Анатолия Тимофеевича Фоменко, выступления которого в роли лингвиста-любителя мне уже доводилось печатно критиковать. Безусловно, большинству тех, кто знаком с так называемой «новой хронологией» Фоменко, известны отнюдь не его математические работы, а книги по истории самых разных стран – России, Англии, Рима, Греции, Египта и т.д., которые в изображении Фоменко не имеют ничего общего с привычными представлениями. Но все его рассказы о том, какой же была история этих стран, отличная от наших представлений, не имеют никакого отношения к математике, а практически целиком основаны на рассуждениях о словах, географических названиях и именах людей. И, увы, эти рассуждения, содержат точно те же грубейшие и наивнейшие ошибки, что и у любителей без степеней и званий, т.е. целиком и полностью относятся к сфере любительской лингвистики. Правда, сейчас фантазии Фоменко на тему истории уже тонут в потоке других печатных и телевизионных выступлений такого же рода, безудержно перекраивающих, каждый раз по-своему, историю России и всего мира. Но все же прискорбно, особенно для научной, университетской среды, что в ряду безответственных фантазеров оказался человек высокого научного университетского статуса.

Для большинства людей язык, на котором они говорят, представляет собой не только необходимый для практической жизни инструмент, но, по крайней мере, в какие-то моменты, также и объект живого бескорыстного интереса. Люди самых разных жизненных занятий и уровня образования время от времени задаются вопросами, связанными с языком. Чаще всего, это вопросы о том, что правильнее в тех или иных встречающихся в речи вариантах, например, как правильно: прОдал или продАл, Эксперт или экспЕрт, везде, где бы он НЕ был или везде, где бы он НИ был и т.п. В этих случаях ответы могут иметь некоторую значимость и для практической жизни. Но часто возникают и вопросы, так сказать, бескорыстные, порожденные чистой любознательностью. Например, что в точности означает слово аляповатый, откуда оно произошло, когда оно появилось? Есть ли какая-нибудь связь, скажем, между словами мятый и мята? Или суд и судно? Или калий и кальций? Или укусить и покуситься? И т.д. Школьная традиция, к сожалению, такова, что все такие вопросы остаются за рамками обучения.

В школе обучают грамматике и орфографии родного языка и элементам иностранного, но не дают даже самых первоначальных представлений о том, как языки изменяются во времени. В результате для удовлетворения живого интереса к вопросам, связанным с языком, большинству людей приходится довольствоваться случайными сведениями, которые довелось прочесть или услышать по радио и телевидению. Многие же пытаются получить ответ на эти вопросы путем собственного размышления и догадок. Свободное владение родным языком порождает у них ощущение, что все необходимое знание о предмете тем самым уже дано и остается только немного подумать, чтобы получить правильные ответы. Именно так рождается то, что можно назвать любительской лингвистикой.

Нельзя не признать, что часть вины за такое положение вещей лежит на самих лингвистах, которые мало заботятся о популяризации своей науки. В частности, этимологические словари, которые призваны служить основным собранием сведений о происхождении слов, существуют только в научном варианте, где терминология и аппарат часто оказываются труднодоступными для непрофессионального читателя. Напротив, лингвисты-любители подкупают своих читателей внешней простотой своих рассуждений. Читателю импонирует то, что судя по простодушному характеру этих рассуждений, никакой особой хитрости в таком занятии нет, и он и сам может успешно в нем участвовать.

Основное содержание любительской лингвистики – это рассуждения о происхождении слов. Тут следует заметить, что часто люди просто играют со словами, например, обыгрывают в шутках внешнее сходство двух слов. В этих случаях они не претендуют ни на какие филологические открытия. Они хотят только того, чтобы получилось забавно и остроумно. Всем известны, например, такие игры со словами, как ребусы и шарады. Еще одна подобная игра, популярная в частности у филологов, носит название «Почему не говорят». В этой игре, как и в шарадах, слово разбивается на части, равные каким-то словам, а затем эти слова заменяются на близкие по смыслу. Вот прекрасный пример: Почему не говорят: Красна чья рожа? Ответ подразумевается следующий: Потому что говорят: Ал-кого-лик.

Лингвист с удовольствием поиграет в игру типа Ал-кого-лик, а вот любитель легко может поверить в то, что он открыл таким образом происхождение слова алкоголик. А заглядывать в этимологический словарь, из которого легко узнать, что слово алкоголь пришло из арабского, любитель не сочтет нужным, он больше верит своим принципам. И вот мы уже слышим от любителей, например, что первый слог в слове разум и конец слова хандра – это имя египетского бога Ра.

Пока человек осознает и признает, что он просто играет со словами или получает чисто эстетическое удовольствие от их созвучия, – это не любительская лингвистика. Это одна из нормальных функций языка. Любительская лингвистика начинается там, где автор заявляет, что он разгадал истинное происхождение слова. Типовое действие любителя состоит в том, что заметив некоторое сходство слов А и Б, заявить: «слово А произошло от слова Б». При этом любителю не важно, принадлежат ли слова одному и тому же языку или разным, являются ли эти языки родственными или неродственными, расположены ли они рядом или в разных концах земного шара. Допустим, заметив, что англ. poop «корма» сходно с рус. пуп, любитель задумается, в чем тут дело. И вот его осенило: английское слово, конечно, произошло из русского, ведь если посмотреть на корабль сзади, то корма где-то посредине его высоты, примерно как пуп. Это объяснения выдуманные, но много других невыдуманных.

Любитель не осознает того, что случаи близкого сходства или даже совпадения внешних оболочек каких-то слов из разных языков не составляют ничего исключительного, особенно если слова короткие. Напротив, с точки зрения теории вероятности, было бы крайне удивительно, если бы это было не так, если бы таких слов не было. Ведь число фонем в любом языке сравнительно невелико, несколько десятков. В буквенных письменностях букв примерно столько же, сколько фонем в языке. А в идеальной письменности каждой фонеме соответствует одна буква. Полистайте, например, английский словарь и вы найдете десятки слов, сходных по звучанию с какими-то из русских слов. Скажем, breast (Брест), beach (бич), boy (бой), bread (бред), plot (плот) и т.д.

Пусть имеется какая-нибудь пара языков, например, такие два родственных языка, как английский и русский. Созвучие английского и русского слова может иметь два принципиально разных источника:

1) наличие исторической связи между этими двумя словами;

2) случайность.

В исторической связи есть два варианта:

1) историческое родство, т.е. происхождение из одного и того же слова того языка, который был общим предком взятых языков. Для английского и русского таким общим предком является праиндоевропейский язык.

2) Заимствование, т.е. тот факт, что либо русское слово было заимствовано из английского языка, либо наоборот.

Понятно, что чем ближе родство двух языков, тем чаще будут встречаться пары исторически родственных слов, скажем, сходные слова русского и украинского языков в подавляющем большинстве случаев принадлежат именно к первой категории. Напротив, при относительно дальнем родстве, как между английским и русским, доля таких пар невелика. В случае неродственных языков их, естественно, не будет вообще.

Для нашего разбора существенно то, что практически всегда имеются пары со случайным сходством, причем как в родственных, так и в неродственных языках. Конечно, внешние совпадения случаются в тех случаях, когда сравниваемые отрезки короткие. Но могут совпадать и более длинные единицы.

И эта замечательная пара дурак-остановка привлекла внимание И. Бродского и он обыграл ее в эссе о Стамбуле.

Приведенные примеры демонстрируют возможность совпадения целых слов, точнее – целых словоформ. Но представляют интерес также и те случаи, когда созвучны не только словоформы, но также и их корни. Корни, в отличие от слов, не бывают особенно длинными. В любых языках корень слова обычно состоит из 3-5 фонем. Как более короткие, так и более длинные корни малочисленны. Число корней может быть в разных языках различно, но чаще всего – порядка 2-3 тыс. В этой ситуации даже в рамках одного и того же языка практически всегда бывают случаи внешнего совпадения разных корней. Например, в рус. пол (настил), половина, полый и прополка представлены четыре разных корня пол-.

Для лингвиста, разумеется, это наивнейшие примеры, но я в данном случае хотел бы быть понятым не только лингвистами.

При сравнении разных языков случайное созвучие корней – это уже массовое явление, особенно если корень состоит из широко распространенных в языках мира фонем. Возьмем корень рус. мена, менять и посмотрим нет ли в других языках созвучных корней, т.е. таких, которые в русской транскрипции выглядели бы мен или мэн. Ответ довольно ясен: не просто такие корни легко найти в разных языках, более того, оказывается, трудно найти язык, в котором бы не было корня мен с каким-то значением. Вопрос в том, много ли дает, если вы нашли в другом языке корень, который также звучит. Фактически почти ничего.

Случайное совпадение внешних оболочек двух слов может соединиться со случайным совпадением их значений, особенно если под совпадением значения иметь в виду что-то достаточно не точное и понимать значение широко. Случайных созвучий в языках так много, что по элементарным законам теории вероятности в какой-то их доле непременно окажутся близкими также и значения созвучных слов. Таких примеров, когда случайно сходны одновременно и форма, и значение, не слишком много, но они существуют. Примеры, где сходство есть, но никакой исторической связи нет: итал. strano «странный» и рус. странный. Итал. strano < лат. extra, extractus, а странный – это то же, что сторона и т.д. Никакой древней связи нет.....Чеш. vule «воля», и новогреч. vuli «воля». Никакой связи исторической между ними нет, они происходят из совершенно разных источников. Эти примеры показывают что игра чистых вероятностей при больших величинах фонда, из которого это избирается, всегда даст некоторое количество таких пар. Само по себе такое сходство еще не является свидетельством какой бы то ни было исторической связи между словами.

Ответить на вопрос о том, есть ли такая связь или нет, можно только с помощью профессионального лингвистического анализа, который требует учета гораздо большего количества данных, чем просто внешний вид сравниваемых слов, а именно – требует обширных сведений об истории обоих рассматриваемых языков.

Практический вывод: нельзя принимать всерьез никакое сочинение, в котором какие бы то ни было утверждения основаны только на том, что два слова созвучны без более глубокого анализа источников.

За время существования исторической лингвистики в этой науке было сделано два главных открытия: открытие самого факта, что языки со временем изменяются, и открытие самого принципа их изменения. Первое люди в какой-то мере осознали давно, замечая в частности сходство диалектов или близкородственных языков.

Ныне мы знаем, что в ходе истории любого языка происходят постепенные изменения на всех его уровнях: фонетике, грамматике, значении слов. Конкретный характер этих изменений в разных языках и в разные эпохи различен. Различна скорость этих изменений. Но неизменным не остается ни один живой язык. Только мертвые языки. Внешний облик слова в ходе истории может меняться чрезвычайно сильно, вплоть до полной неузнаваемости.

Лат. calidus «горячий» в современном французском языке превратилось в то, что пишется вот так chaud, а реально состоит из двух фонем, в транскрипции это [шо]. Вот во что превратилось слово за 2000 лет.

Другой пример. Древнеангл. hlafweard, сложное слово, первое слово – hlaf, то же самое, что русское хлеб, славянское хлеб заимствовано из этого германского слова. Второе weard «хранитель», букв. «хлебохранитель». Через 1000 лет, срок весьма небольшой для языков, это дает англ. lord. Вот примеры разительного изменения (настолько, что между calidus и chaud нет ни одной общей фонемы) того, что может происходить со временем с некоторым словом.

Основной принцип изменения в языке был открыт лишь в 19 веке. И это самое великое достижение исторической лингвистики. И его значение для этой науки не меньшее, чем, скажем, открытие закона всемирного тяготения для физики. Этот принцип состоит в том, что внешняя форма слов языка меняется не индивидуальным образом для каждого слова, а в силу процессов так называемых фонетических изменений или иначе – фонетических переходов, охватывающих в данном языке в данную эпоху все без исключения слова, где имеются определенные фонемы или определенные сочетания фонем. Это и есть основополагающий принцип исторической лингвистики. Даже самая диковинная трансформация облика слова в ходе истории – это результат не случайной индивидуальной замены звуков, а последовательно реализованных во всей лексике языка фонетических изменений, происходивших в данном языке в определенный момент в прошлом.

Например, эволюция, которая привела от лат. calidus «горячий» в к франц. chaud может быть представлена в разложении по времени в виде следующей цепи: calidus [калидус] > caldus [кальдус] > cald [кальд] > cald [чальд] > chald [шальд] > chaud [шод] > chaud [шо]. Вот хорошо прослеженная и видимая по памятникам французского языка история этого слова в переходе от этапа к этапу, из чего видно, каким образом может произойти такое чудо, что слово типа [калидус] превращается в слово, звучащее как [шо]. Что существенно здесь: конечно, сами по себе изменения могут казаться более или менее естественными, но главное в том, что они коснулись вовсе не только слова calidus, а на каждом этапе каждый шаг представляет собой изменения, которые произошло во всех словах латинского и, соответственно, – старофранцузского языка, в которых было соответствующее сочетание. Переход, скажем calidus [калидус] > caldus [кальдус] есть не просто переход одной единицы в другую, а есть переход, который постиг всякое i в сочетании между двумя соседними одиночными согласными. Переход caldus [кальдус] > cald [кальд] есть не случайное выпадение us в одном этом слове, а выпадение us во всех решительно словах, которые имели такую слоговую структуру и т.д. Это и есть реализация капитального принципа всеобщности фонетических изменений.

Откуда лингвисты получают сведения о прежнем состоянии языка? Источников здесь два. Прямой источник, возможный для языков, имеющих письменную традицию – это показания письменных памятников того же языка, дошедших от прежних веков. Другой источник логически более сложный, но ныне уже обрабатываемый по детально разработанной строгой методике, это так называемый сравнительно-исторический анализ, т.е. сравнение данного языка с родственными языками с целью восстановления того общего состояния, из которого развились эти языки.

Этот метод пригоден также для бесписьменных языков. Как итог двух веков интенсивного применения этих инструментов исследования, для наиболее изученных языков известна вся их фонетическая история на протяжении большего или меньшего числа веков. Она выглядит всегда как мощная цепь фонетических изменений (своя для каждого языка), расположенных в порядке относительной хронологии, т.е. с точным указанием того, какое изменение произошло раньше, какое – позже.

В результате задачи типа: во что превратилось латинское слово А в современном французском языке, и наоборот: как выглядело латинское слово, из которого произошло французское слово Б, задачи такого типа решаются в современной исторической лингвистике с той же точностью, что и, например, уравнения в алгебре. И то же верно для любых других хорошо изученных языков, например, для современного русского в его соотношении с древнерусским.

Поскольку в каждом языке цепь фонетических изменений своя, между родственными языками имеются закономерные фонетические соответствия. Скажем, в русском языке праиндоевропейское начальное П сохранилось, а в английском в какой-то момент его предыстории перешло в Ф. И поэтому в родственных словах этих двух языков имеет место соответствие начальное рус. П – начальное англ. Ф. Но поскольку родственных слов у английского и русского языков не так много, то это не так наглядно. Для родственных языков примеров было бы гораздо больше. Здесь и дальше хочу предупредить: иллюстрации даются только ради первой фонемы.

Это соответствие рус. П – англ. Ф является прямым следствием того, что цепи фонетических изменений в этих двух языках были разные.

По этим причинам родственные слова двух разных языков почти всегда внешне чем-то различаются, совпадения редки, чем-то различаются, а не совпадают полностью. Внешние различия при этом могут быть весьма глубокими. Иногда то, что идеально соответствует друг другу с точки зрения истории, совершенно не соответствует друг другу в разных языках на уровне современного наблюдения.

Например, рус. зуб, нем. Kamm «гребень»

А как раз полное совпадение двух слов по этим причинам может стать не чем иным, как прямым свидетельством неродственности. Если вы сравниваете рус. пуп и англ. poop, то сам факт, что у них совпадают начальные П уже показывает, что это слова неродственные. Совпадение является аргументом за их неродственность, противоположно тому, как нормально рассуждает любитель. Отсюда ясно, как мало шансов имеет любитель, ничего не знающий обо всех этих цепях фонетических изменений, и видящий только нынешние облики слов, раскрыть истинное происхождение слова.

Но действительно ли принцип всеобщности фонетического изменения действует столь строго и не имеет исключений? Следует признать, на уровне первичного наблюдения отклонения от этого принципа встречаются. Однако опыт исторической лингвистики показал, что такие отклонения не случайны и не хаотичны. При более глубоком исследовании они практически всегда оказываются результатом действия ранее неизвестных, более частных правил, тоже вполне строгих, уточняющих условия действия основного фонетического изменения. Здесь можно привести такой классический пример, как знаменитая статья Карла Вернера, 1877 год, под чрезвычайно показательным названием – «Одно исключение из первого передвижения согласных». Первым передвижением согласных, или законом Гримма по имени первооткрывателя, называют правило фонетического изменения праиндоевропейских согласных в прагерманском языке. Из правила первого передвижения согласных было наблюдено некоторое число исключений. Так вот Вернер открыл, что эти исключения не случайны и не хаотичны, а подчиняются более частному правилу, состоящему в том, что при определенном положении ударения возникал иной фонетический эффект, чем по закону Гримма, но тоже строго определенный. И вот ныне это правило, получившее уже славное имя закона Вернера, стало одним из фундаментальных положений исторической фонетики европейских языков. Это образцовый пример того, что бывает с тем, что сперва выглядит как нарушение регулярности.

Другим источником кажущегося нарушения принципа всеобщности являются случаи заимствования слова из родственного языка или диалекта. Например, рус. благо внешне нарушает определенное правило из истории русского языка. По этому правилу должно было получиться не благо, а болого. Но дело здесь в том, что слово благо пришло в современный язык, не из живого древнерусского языка, где действительно было слово болого, откуда название города Бологое, а из церковнославянского. А для церковнославянского фонетическим результатом было именно благо.

За рамками этих двух типовых ситуаций остается лишь совершенно незначительное число случаев видимого нарушения указанного принципа. Следует предполагать, что для них пока еще не выявлены те частные правила, в силу которых они возникли.

В итоге: для чисто случайных замен одного звука на другой, не являющихся частью никаких других более общих процессов, т.е. замен того типа, которые на каждом шагу предполагает любитель, в исторической лингвистике вообще не остается места. Так вот этого фундаментального принципа фонетической эволюции лингвисты-любители не знают. Более того, они и не хотят его знать, даже если им его сформулировать и разъяснить, просто потому что он немедленно становится непреодолимым препятствием на пути их фантазерства.

Любители обычно подают свои фантазии как что-то новое в изучении языка. В действительности же они просто в точности повторяют наивные занятия своих предшественников 18 века. Их просто никак не коснулись великие открытия 19 века в области исторической лингвистики, они об этом ничего не знают. Представьте себе человека, рассуждающего о веществах, которые он встречает в окружающем мире, не подозревая, что у этих веществ есть химический состав – нечто, недоступное глазу, осязанию и обонянию, открывающееся только с помощью выработанных целыми поколениями исследователей профессиональных приемов анализа. Понятно, что именно в таком положении находились люди в древности, но теперь такой наивный естествоиспытатель не вызовет ничего, кроме усмешки. Увы, не так с языком. Здесь рассуждения точно такой же степени наивности многими принимаются с доверием, хотя ситуация в действительности вполне аналогичная: языкознание трудами поколений исследователей выработало профессиональные приемы изучения истории слов, истории в большинстве случаев совершенно скрытой от того, кто знает только современный вид слова.

Любитель из всей этой проблематики усваивает только то, что фонетический состав слова может изменяться. Это вдохновляет его на то, что для любого слова можно предположить нужную для его идеи замену одного звука на другой. Допустим, предположить, что слово флот – это слово плот, в котором произошел переход П в Ф. В самом деле, у любого любителя есть заявления типа того, что Т может вообще превращаться в Д, или Б может вообще превращаться в В и т.д. Эти заявления совершенно того же свойства, как у любителя природы, который сообщил бы нам, что вода иногда может принимать форму пара, а иногда – форму льда, но без всякой мысли о том, что эти события происходят лишь при совершенно определенных условиях и без всяких попыток эти условия выяснить. И если современная историческая лингвистика похожа на алгебру с ее строгими методами решения уравнений, то лингвиста-любителя можно сравнить с человеком, который смотрит на уравнение, не зная ни методов решения уравнения, ни способов его проверки, и говорит: «Я думаю, что Х равен 10. Я встречал некоторые уравнения, где Х был равен 10.»

Характерным свойством лингвиста-любителя является принципиальная нестрогость всего, что он делает, в отличие от профессионала, который считает себя обязанным при анализе происхождения некоторого слова дать точное объяснение каждой фонеме в его составе, лингвист-любитель никогда не проявляет подобной требовательности к себе. Например, он считает вполне допустимым, что вместо ожидаемого Б в разбираемом слове будет В или Ф. Соответственно, вместо Т будет Д, или Ц, или С, или З, или Ш, или Ж. Я не преувеличиваю, это буквально из реальных примеров.

При сравнении слов какие-то буквы он считает возможным отбрасывать, т.е. не принимать во внимание. Какие-то другие, напротив, – домысливать. Он допускает перестановку букв и т.п. Ясно, что при таких безбрежных степенях свободы у любителя нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать и отождествлять практически что угодно с чем угодно.

Скажем, пилот и полет, саван и зипун, сатир и задира и т.д. (смех в зале) Лингвист-любитель катастрофически не замечает того, что его способы действия позволяют дать не только то решение, которое он предлагает, но и множество других, его совершенно не устраивающих, но столь же допустимых с точки зрения его методики. Никакого ответа на вопрос: почему он выбрал именно это решение среди десятков возможных, кроме как: я так вижу, или: это я угадал.

Вообще любителям чужд главный принцип науки как таковой: требование доказать выдвигаемое утверждение или по крайней мере предъявить веские аргументы в его пользу, которые показали бы предпочтительность этого утверждения перед конкурирующими версиями. Любителю совершенно достаточно того, что по его мнению так могло быть.

Среди лингвистов-любителей широко распространен ряд совершенно фантастических, не опирающихся ни на какие реальные факты идей относительно свойств языка, которые можно назвать мифами любительской лингвистики. Первый из таких мифов – это то, что гласные можно вообще не принимать во внимание, достаточно взять так называемый «костяк» согласных. Тут наши любители ничем не отличаются от любителей 18 века, над которыми издевался еще Вольтер, говоря, что вся их наука сводится к тому, что гласные не весят ничего, а согласные – очень мало. Замечу, кстати, что мало кто из любителей удерживается от ссылки, не имеющей никакого отношения к делу и к тому же еще и неверной, что якобы в древних письменностях гласные никогда не писались. Понятно, что этот миф на порядок расширяет возможности для полета фантазии. Например, ничто не мешает любителю объявить первоначально тождественными слова мир, мэр, мера, море, мор, умора, амур, эмир, юмор, что угодно. (смех в зале) М и Р сохраняются, а гласные не имеют значения. В действительности, изменения гласных подчинены столь же строгим закономерностям, что и у согласных, но только более сложно организованным, обычно с более дробной дифференциацией по позициям.

Следующий миф любительской лингвистики – это приоритет письма перед звучащей речью. Для любителя написание первично, а звучание вторично. Это якобы то, как прочли слово. Многие слова, по мнению любителей, возникли из того, что кто-то неправильно прочел некоторое другое слово. Любитель настолько привык к своему умению читать и к своей жизни среди письменных текстов, что он уже не в состоянии осознать, что в истории человечества письменность была уделом совершенно ничтожной части умеющих говорить. Любой живой язык – это средство устного общения, тогда как письменные формы на протяжении последних 4000 лет за вычетом последних двух веков, существовали никак не более чем для одной сотой части языков, а доля грамотных людей в составе человечества была, вероятно, еще в 1000 раз меньше. Представления о приоритете письменного языка над устным – яркий пример того, насколько независим лингвист-любитель от фактов.

На представлении о приоритете написания основан один из самых невежественных. Однако чрезвычайно распространенных мифов любительской лингвистики – миф о так называемом «обратном прочтении» слов. Нет, вероятно, ни одного любительского лингвистического сочинения, где не была бы использована эта идея. Миф состоит здесь в том, что кто-то может прочесть слово задом наперед, и результат может войти в язык в качестве нового слова. Допустим, вместо собака появится акабос, вместо Тула – Алут, вместо Мадрид – Дирдам и т.п. Как заверяют нас любители, такое легко может случиться, например, с арабом или этруском, поскольку в их письменностях слова читаются справа налево. Например, араб читает запись Тула и читает привычным для себя способом – Алут. И таким путем якобы может возникнуть новое слово Алут, которое и будет употребляться как новое название города. Невероятно, правда? Но ведь всякий, кто читал эти сочинения, непременно наталкивался на некоторое количество объяснений именно таких. Подобный рассказ отражает столь младенческое понимание того, что такое письмо и чтение, что в первый момент просто невозможно поверить в серьезность тех, кто нам это преподносит. Но преподносят многократно, стократно, большими тиражами.

Каким образом араб вообще может увидеть написанное слово Тула? Если это слово записал другой араб, то он сделал это естественно арабскими буквами и в арабском порядке, т.е. справа налево, и никакому обратному прочтению в этом случае неоткуда взяться. Если это слово написал русский, то он написал его кириллицей, а если, скажем, англичанин, то он написал его латиницей. В обоих случаях, разумеется, – слева направо. Но ведь простой араб не знает кириллицы и латиницы. А если он не простой араб, а такой который обучался кириллице или латинице, то его, естественно, должны были обучить также и тому, в каком направлении они читаются. Единственный персонаж, который бы устроил нашего любителя, это такой араб, который выучил кириллические и латинские буквы, но не подозревает о том, что они читаются слева направо. (смех в зале) Реален ли такой персонаж? Практически, конечно, нет. Но давайте все же допустим, что в качестве редчайшего отклонении от нормы один такой человек на миллион арабов все же найдется. И вот именно этот недоучка однажды увидел где-то написанное по-русски слово Тула и прочел его как Алут. Но он при всей своей недоученности все-таки каким-то образом понял, что это не что-нибудь, а название города. И вот это-то его прочтение и было принято и усвоено миллионами арабов, ближних и дальних, грамотных и неграмотных, простых и образованных. (смех в зале, аплодисменты) Кто может поверить в такую сказочку? Здравомыслящий человек не может. Но для лингвиста-любителя контроль здравым смыслом необязателен.

В рассуждениях лингвистов-любителей обратное прочтение – это событие, которое на каждом шагу происходит в истории слов и порождает в языке слова-перевертыши. И весьма примечательно, что любители очень быстро перестают прикрывать обратные прочтения апелляцией к восточным языкам, а начинают использовать эту операцию просто как удобный рабочий инструмент везде, где им нужно получить для слова другой внешний вид. Например, точно такое же обратное прочтение у них постоянно случается в рамках русского языка или в рамках английского. В реальной жизни обратное прочтение – это операция, которая может встретиться только в словесных играх. Некоторые авторы фантастических повестей действительно любят давать свои героям имена, полученные обратным прочтением. Но в реальной истории языков неизвестно ни единого примера того, чтобы слово, вошедшее в живой язык, происходило из обратного прочтения чего бы то ни было. Замечательно, что абсолютное отсутствие таких фактов нисколько не смущает любителя, он из ума решил, что такое должно происходить, и часто во всех языках это использует.

Обратное прочтение как источник появления слов есть абсурд в квадрате, поскольку, во-первых, слова не читают задом наперед, во-вторых, слова живого языка вообще не возникают из письменного источника. Речь может идти только о научных терминах нынешнего времени.

Вывод: Если в некотором сочинении хотя бы об одном слове сказано, что оно произошло из обратного прочтения, знайте, что это фирменный знак дилетантства.

Приведу теперь некоторые примеры из числа любительских этимологий, т.е. объяснений происхождения слова, в изобилии встречающихся в различных публикациях, в Интернете. Ссылаться на конкретных изобретателей не буду, это бессмысленно. Свобода в замене одних звуков на другие сочетается в них с поразительно нелепыми выдумками о том, как возник смысл того или иного слова. По-видимому, просто нет таких двух слов, чтобы любитель не смог придумать, как из смысла первого вывести смысл второго. Например, мы читаем, что слово маска произведено от глагола мазать, это якобы нечто, намазанное на лицо. Хотя достаточно заглянуть в этимологический словарь Фасмера, чтобы узнать, что слово маска пришло в русский язык из нем. Maske или франц. masque. Но как я уже говорил, любитель не заглядывает в словарь. К глаголу мазать любитель также возводит слово помада, поскольку по его утверждению имелся и переход З в Д. Хотя из того же словаря Фасмера нетрудно узнать, что слово было заимствовано через немецкое посредство из французского pomade. Тут, правда, можно услышать такое выражение: ну и что из того, что в словаре Фасмера про слово помада сказано именно так? У Фасмера одна гипотеза, а здесь перед нами другая. Чем она хуже? Это чрезвычайно характерное возражение со стороны тех, кому кажется, что по любому вопросу ничего нельзя сказать, кроме того, что есть такое мнение, а есть другое мнение. Поэтому разберу этот пример в качестве образца подробно. Во французском языке слово pomade прозрачнейшим образом делится на корень pomme «яблоко» и суффикс -ade, тоже часто встречающийся. Ясен первоначальный смысл: паста, полученная из яблок. Известно, что в начале данный вид мази изготавливался именно из яблок. При заимствовании в русский язык французского слова такого фонетического состава, судя по другим словам с аналогичной историей, например, баллада, блокада, баррикада, рулада, или другой ряд: мармелад, маскарад и т.д. должно было получиться или помада, или помад. Один из этих двух вариантов мы реально и видим. Таким образом, объяснение Фасмера находится в согласии с ситуацией как во французском, так и в русском языке.

Сравним с этим гипотезу любителя о том, что слово помада – это слово русского происхождения с корнем маз-. Начнем с того, что заявление о том, что имелся переход З в Д просто ложно. Такого перехода в русском языке не было. Замену воображаемого помаза на помада можно оценивать только как уникальное искажение, не имеющее никаких аналогий и никакого объяснения. Далее. При принятии данной версии франц. pomade придется объяснять либо как поразительную случайность, либо как заимствование из русского. Если же это заимствование из русского, то придется признать, что в данном случае заимствованное слово шло не в том хорошо известном направлении, в котором распространялись в Европе новшества косметики, а в противоположном. Впрочем, такие гипотезы часто высказываются по разному поводу. Во-вторых, ничем, кроме некоей фантасмагорической случайности невозможно объяснить, почему взятое из русского языка слово стало легко членимым на французский корень и французский суффикс, да еще при этом корень pomme совпал с названием того плода, из которого помада реально изготавливалась. Как мы видим, версия любителя в каждом из звеньев основана на предположении о том, что произошло нечто случайное, имеющее вероятность, близкую к нулю. Таков ответ на вопрос, почему объяснение, данное в этимологическом словаре, и объяснение любителя – это не просто два разных мнения, а одно из них столь высоко вероятно, что на практическом уровне может быть признано верным, а другое полностью фантастично.

Вот еще несколько примеров любительских этимологий:

Солнце < сон неси, т.е несущее силу

Заметим, что сон и сила – это не одно и то же звучание, неси и -нце – это тоже не одно и то же звучание, но это для любителя мелочи.

Другая этимология: Солнце < со + лн + це , нечто маленькое (уменьшительный суффикс -це), нечто совместное (приставка со-) с луной (лн). (смех в зале, аплодисменты)

Бразилия < брез/брег + или, т.е. берег илистый

Венесуэла < совершенно русское слово венец великий, -икий отброшено.

Молоко – то, что мелют. Доводят до состояния, когда оно мелкое. Как мелют молоко, это интересно. А когда это мелкое кладут в воду, получают млеко, т.е. молоко.

Один из авторов утверждает, что в корне лон- был заключен смысл «жидкость, вода», что видно, по его мнению из слов Лена (река), во-лн-а (прибыль воды), лен (растение, погруженное в воду при отбеливании) и наконец – лень (состояние приятной расслабленности от погружения в воду) (смех в зале, аплодисменты).

Увы, это не злая пародия. Все это реальные примеры, которые я привожу из реальных любительских текстов, рядовые из сотен подобных, потому что тиражи этих сочинений и их объемы баснословны и поразительны.

Особый интерес лингвисты-любители проявляют к именам собственным. Как известно, немало иностранных имен собственных совпадает с теми или иными русскими словами, например, личные имена Боб, Дон, Люк, Кнут, названия городов Вена, Рига, Киль, в Эфиопии есть город Горе, под Ливерпулем река Морда. Эти изыскания дают сотни находок. Все по тем же причинам – фонем мало, их сочетания ограничены.

Лингвист-любитель чрезвычайно склонен к тому, чтобы рассматривать такие совпадения как глубоко знаменательные и пытаться разгадать пути, по которым русские названия пришли на иностранные земли. Как видите, это уже небезобидно в социальном отношении. Ему не приходит в голову, что не меньший успех ожидал бы иностранного лингвиста-любителя, который бы захотел отыскать свои родные слова на карте России. Например, испанский любитель быстро бы сообразил, что Кама и Ока – это испанские слова Cama «кровать» и Oca «гусыня». Итальянец догадался бы, что река Пьяная – это итал. piano «тихая», турок догадался бы, что река Дон – это тур. don «мороз», а река Нева – это тур. neva «богатство» и т.д. Но замечательно, что это забава, а целые книги выходят хорошими тиражами, где только это и составляет их содержание, но только не со стороны турок в нашу сторону, а наоборот – с нашей стороны в турецкую, испанскую, венесуэльскую и т.д.

Я приводил здесь только точные звуковые соответствия. Мне было важно показать, что даже при таком жестком условии соответствий обнаруживается очень много. Но как уже говорилось, любители в действительности никогда не ограничиваются одними лишь точными соответствиями, они легко позволяют себе заменять буквы, или переставлять их, или отбрасывать, или добавлять. Иначе говоря, вместо точного звукового соответствия любитель вполне удовлетворяется тем, что он сам субъективно оценивает как сходство. Понятно, что при таких слабых и неопределенных требований к понятию соответствие, число случаев соответствия возрастает почти неограниченно. Например, могут быть признанными соответствующими слова Цюрих и царек, Лондон и ладонь, это реальные примеры, Перу и первый, Бразилия и поросль, Мексика и Москва. Видимо, москвичи туда пришли и основали Мексику. При этом всегда можно найти не одно русское соответствие, а несколько, и свободно выбирать между ними. Например, для города Берн можно подобрать баран, или бревно, или перина, или Перун. Для слова Кельн можно взять клен, или клин, или колено, или калина, вы же знаете, что гласные не имеют значения, или глина, или холеный, и согласные можно легко менять. Но любитель тем и отличается от научного исследователя, что его совершенно не смущает субъективность и произвольность сделанного им вывода. Ему кажется просто, что он угадал. И вот он с энтузиазмом рассказывает или пишет, что название Кельн произошло от русского слова клен.

Лингвист-любитель охотно погружается в обсуждение письменных памятников прошлого, совершенно забывая или просто ничего не зная, что в прошлом знакомый ему язык был совершенно не таким, каким он его знает.

Вы видели, что для chaud старое состояние могло быть calidus. Так, немало отечественных любителей делают попытки прочесть по-русски, на современном русском языке те или иные надписи или другие тексты, относящиеся к различным векам до нашей эры или к ранним векам нашей эры, причем, совершенно необязательно на территории России. Например, надписи на этрусских или критских монументах и сосудах. Ни одно из таких прочтений не имеет никаких шансов оказаться верным уже по той простой причине, что 25 или 20 веков язык наших предков был до неузнаваемости непохож на современный русский. Например, любитель, увлеченный «чтением» этрусских надписей по-русски, вполне может «прочесть» некоторый отрезок 5 в. до н.э., как русскую словоформу целый, а другой отрезок – как словосочетание в начале. Между тем, сравнительно-историческое языкознание позволяет с достаточной надежностью утверждать, что 25 веков тому назад, в этрусское время язык, на котором говорили предки современных русских, имел в качестве предка нынешнего слова целый реконструируемую форму *kailu-, а начало звучало как *naken-/*nakon-. По чудовищности анахронизма и по степени невежественности рассказ о том, что 25 веков назад где-то звучало русское слово целый, ничем не отличается от рассказа о том, что в ту же эпоху некий мореплаватель прошел в Тихий океан через Панамский канал.

Такова пропасть отделяющая любительские «прочтения» такого рода от всего того, что позволительно всерьез рассматривать как варианты расшифровки. Конечно, попытки этого рода делаются не только в России, но и в других странах. Ту же древнюю надпись, которую российский любитель пытается прочесть по-русски, немецкий любитель попытается прочесть по-немецки, армянский – по-армянски и т.д. Везде с одинаковым шансом на успех.

Среди лингвистов с давнего времени бытует шутка: этруски – это русские. А что? Буквально так, особенно если быстро произнести. А вот у лингвистов-любителей это совсем не шутка. У них это важнейший научный постулат. Мало из нынешних любителей, у кого я не нашел бы в качестве очевидной эту мысль. Для людей, далеких от лингвистики, наверное, не лишне пояснить, почему приравнивание слова этруски к фразе это русские может быть только шуткой. Разумеется, совершенно произвольно само допущение, что предки русских в древности каким-то образом оказались в Италии. Можно об этом даже не говорить, достаточно чисто лингвистических соображений. Прежде всего, слово, к которому восходит нынешнее слово русский, в 1-м тысячелетии н.э. в славянском мире практически наверняка не существовало вообще. А если бы оно даже существовало, то оно должно было иметь вид *rouziskos. С другой, стороны основным названием этрусков у латинян было слово tusci, от которого происходит слово Тоскана. Далее. Слова это русские – это не наименование, это целое предложение, а не существует никаких примеров того, чтобы наименование народа строилось как предложение. Все это помимо того кардинального факта, что у тех этрусских слов, значение которых удалось надежно установить, нет никакого сходства ни с современным русским, ни с тем его предком, который существовал 25 веков назад.

Увлечение любительской лингвистикой в принципе может быть проявлением чистой любознательности. Но, к сожалению, чаще приходится сталкиваться с такой любительской лингвистикой, которая пронизана стремлением обосновать некую более общую идею, обычно некоторую версию происхождения истории целого народа. Практически всегда это версия, приукрашивающая, героизирующая или обеляющая историю собственного народа. Так, например, лингвисты-любители, вдохновляющиеся идеей этрусско-русского тождества, не только смело читают этрусские надписи по-русски, но и очень охотно используют эти свои прочтения в качестве обоснования тезиса о широкой экспансии русских в древности. В частности, в одном из таких сочинений мы читаем: «Из этих надписей следует, что Москва существовала не только до Рима, но именно по ее приказу этруски воздвигли этот город и назвали его в духе русских традиций Мир. Другое дело, что слово Мир, написанное в русской традиции, согласно этрусским правилам следовало читать в обратном направлении, и он стал вычитываться как Рим. В Риме, созданном этрусками, для которых родным был русский язык, а неким солдатским жаргоном – язык этрусский, следовательно, довольно долго звучала русская речь. И лишь много позже, когда в Рим стали переселяться латины, они исказили его, приспособив под свою фонетику и грамматику». Вот довольно типичный пассаж из такого сочинения.

Перед лицом такого размаха, что уж там говорить о такой мелочи, что жители города на Тибре все 28 веков его существования называют его не Рим, а Roma. Пассаж этот служит хорошей иллюстрацией того, сколь далеко могут заходить лингвисты-любители в своих построениях и насколько они могут удаляться даже от собственной лингвистической проблематики.

Подобные выдумки с перекраиванием истории на основе вздорных утверждений любительской лингвистики весьма разнообразны. Например, в одних сочинениях подобного рода объявляется, что следует сжать всю мировую историю до 10 веков. В других – что следует продлить историю русского народа вглубь времен на десятки тысяч лет. И это при том, что даже 2 тысячи лет назад биологические предки русских были у них общими с другими нынешними народами. Любительская лингвистика может приводить авторов к утверждению, что Россия и Ирландия – это в прошлом одна и та же страна. Основание: Россия – это Russia (раша), а Ирландия – Ireland (айаленд), но айаленд нам не подходит, нам подходит Irish (айриш). Костяк согласных одинаков, тождество слов – тождество стран. (смех в зале, аплодисменты). Это замечательный пример Фоменко. Точно так же получается утверждение, что Южная Америка была открыта и колонизована русскими. Увы, тот же источник.

Особо отмечу, что вполне обычно для любителей заявление, будто латынь или английский, или немецкий и т.д. произошли из русского, причем такая национальная гордость при этом играет. Причем даже не из древнего русского, а именно из такого, на котором мы говорим с вами сейчас. Некоторые еще более решительные сообщают нам, что все вообще языки произошли из русского. Это мы могли слышать недавно по телевидению. Ничего более нелепого с точки зрения действительной истории языков нельзя и придумать. Не говорю уже о том, что такие открытия делают люди, которые из 99% языков мира не знают ни единого слова, не знают даже названий этих языков. Но знают, что они все произошли из русского. Увы, этот абсурд тешит самолюбие определенной части читателей, в чем, конечно, и причина того, что такие заявления так охотно делаются.

Надо заметить, что потребность в такого рода мифах обычно возникает у представителей тех народов, которым в ходе истории приходилось страдать от притеснений со стороны более могущественных соседей и которым нужны какие-то дополнительные моральные опоры для самоутверждения. И весьма плачевно подобное проявление комплекса неполноценности у российских авторов.

Особая ветвь любительской лингвистики, доводящая идейную нагрузку этого занятия до логического предела, – это составление на воображаемом древнем языке, созданном средствами любительской лингвистики, текстов, прямо изображающих величие наших предков, и попытка выдать эти тексты за древние. В России главным, самым известным сочинением этого рода является т.н. «Велесова книга», якобы написанная новгородскими волхвами в 9 в. и якобы случайно найденная в 1919 г. Поддельность этого сочинения не вызывает у профессиональных лингвистов никакого сомнения. Я не буду здесь заниматься обоснованием этого. Скажу лишь, что подделка необычайно груба и примитивна. Сочинитель был крайне невежествен в том, что касается древних языков, не имел никакого понятия о том, что языки изменяются во времени. Он представлял себе язык древних славян просто как смесь современных языков: русского, церковнославянского, украинского, польского, чешского и т.д., и именно так строил свои тексты. А кроме того он произвольно искажал слова, заменяя в них буквы, добавляя лишние слоги, обрубая концы и т.п. в наивной вере, что все это создаст впечатление древности. К большому сожалению, как и в случае с другими сочинениями лингвистов-любителей, фальшь здесь хорошо видна только профессиональным лингвистам. Неподготовленный читатель и ныне может оказаться в плену примитивных выдумок о том, как древние русичи успешно сражались с врагами несколько тысячелетий тому назад. Нынешнее время, характеризующееся активным расшатыванием общественного доверия к выводам науки, низкопробная подделка, именуемая «Велесовой книгой», увы, продолжает в какой-то мере использоваться распространителями нелепых исторических фантазий русоцентрической направленности.

По способу пропаганды своих домыслов лингвисты-любители делятся на две категории. Большинство из них прилагает большие усилия к тому, чтобы казаться наукой и именно так себя называют. Между прочим, отсюда можно заключить, что психологически позиции науки пока все же относительно крепки в обществе. Средний читатель хочет думать, что то, что ему понравилось в телевизоре, в книге или в Интернете, – это не вольные фантазии, а наука, пусть не признаваемая косными академическими авторитетами, но именно наука. И чтобы привлечь и повести за собой такого читателя, любитель будет с напором настаивать на том, что он сказал новое слово в науке, и даже открыл новую науку. И на этом пути, конечно, для него очень важно обесценить в глазах читателя профессиональную науку, изобразить всю ее как скопище косных догм, совершенно не нужных свободно мыслящему читателю нашего времени. Поэтому весьма часто дилетантизм бывает агрессивен, он использует принцип «нападение – лучшая защита», а именно – позиция профессионалов объявляется устаревшей наукой, даже прямо – лженаукой, а сами они – косными, закрытыми для всего нового, верящими лишь в высказывания авторитетов, защищающими честь мундира и т.п.

Но ныне появилась и другая категория лингвистов-любителей. Те, кто открыто заявляют, что их утверждения о языке не относятся к науке, а основаны на интуиции, на озарении, на сердечном чувстве. Традиционную науку они ниспровергают с не меньшим напором, чем первые, но уже как бездушную, как не заботящуюся о чувствах народа и т.п. Печальным образом и эта вторая разновидность дилетантизма находит в нашем нынешнем обществе поддержку у некоторой части публики. Вообще ниспровержение традиционной науки стало модным и дает хорошие дивиденды для искателей публичного успеха. И вот мы уже встречаем в печати, например, такую формулировку: «Истина достигается не точной наукой, а общественным согласием». И в сущности, именно эту идею внушает телевидение и радио, когда проводят голосования по самым разным вопросам, что, к сожалению, вполне прозрачно соответствует собственным интересам средств массовой информации, поскольку с принятием этой идеи именно они, а не наука, становятся держателями истины. Телевидение охотно устраивает диспуты между профессионалами и дилетантами. Это выглядит как благородная попытка найти истину в споре. И вероятно, в каких-то случаях в такой надежде и задумано. Но в действительности неизбежно оказывается на радость и на пропаганду дилетантов. Такой диспут выигрывает в глазах большей части публики не тот, на чьей стороне логика, а тот, кто больше поднаторел в пиаровской технологии и меньше стесняется говорить уверенным тоном что угодно, лишь бы это импонировало публике. А таковым, конечно, всегда окажется дилетант, а не ученый. Для дилетанта такой диспут – бесценный подарок, даже если он проиграет в логике, он неизмеримо больше выиграет в том, что получит в глазах публики статус признанного участника научного противоборства. К счастью, пока еще кажется немыслимым, чтобы телевизионными диспутами или телевизионным голосованием устанавливалось что верно и что неверно в химии или физике. Но нельзя гарантировать, что развитие данной тенденции не приведет и к такому.

Здесь нужно особо выделить чрезвычайно важный для дилетантов тезис ценности решительно всех мнений по любому вопросу. В качестве исходного здесь берется положение, с которым естественно согласиться – всякое мнение имеет право на существование. Но далее делается незаметный, а в действительности – капитальный переход к гораздо более сильному тезису – всякое мнение не менее ценно, чем любое другое. Пример я уже демонстрировал на слове помада. При таком постулате оказывается несущественным, изучил ли автор то, что необходимо знать для обоснованного суждения о предмете, и предъявил ли он веские аргументы в пользу своего мнения. Или просто он очень уверен в остроте своего ума и своей интуиции. Увы, в гуманитарных вопросах эта подмена знания информацией о мнениях становится почти общим местом. Вот деталь мелкая, но показательная. Мне никто никогда не писал после лекций записки: "Скажите, «Велесова книга» – это подлинное произведение или подделка?", хотя записки на эти темы очень часто писали. Писали всегда так: "Какое Ваше мнение о «Велесовой книге»?" Мелочь, а как показательна. Разумеется, в гуманитарной сфере действительно много вопросов, по которым пока что мы можем констатировать лишь борьбу мнений с сопоставимым числом серьезных аргументов в пользу каждой из сторон. Более того, есть и такие вопросы, где мало шансов, что когда-либо такая ситуация изменится. Но опасным перекосом является скепсис по поводу всех без исключения ответов на вопросы гуманитарной сферы. Там, где критерий серьезного научного анализа проблемы отброшен, на его место непременно выдвинутся мотивы вкусового, эмоционального и, в особенности, идеологического порядка, со всеми вытекающими отсюда общественными опасностями.

Закончу тем, что укажу простые признаки, по которым любой читатель может сразу же определить, что перед ним не научное сочинение о языке, а любительское.

Сочинение о языке любительское, если в нем встречается хотя бы одно из следующих утверждений:

1) Звук А может переходить в звук Б без уточнения языка и периода времени.

2) Гласные не имеют значения, существенен только костяк согласных.

3) Слово А получилось в результате обратного прочтения слова Б.

4) Такая-то древняя надпись из той или иной страны читается по-русски.

5) Название А какого-то города, какой-то реки, или той или иной дальней страны – это просто искаженное русское слово Б, из чего видно, что эта страна когда-то была населена русскими или они овладели ей.

6) Такие-то языки произошли из русского, того, на котором говорим мы с вами.

7) 3000 или 5000 или 10000 или 70000 лет тому назад русские, именно русские, а не их биологические предки, общие с другими народами, делали то-то и то-то.

Любого из этих утверждений достаточно.

Чтение такого сочинения может даже оказаться занятным, но только твердо знайте: оно из жанра фантастики, сколько бы ни уверял вас автор, что это научное исследование. Всё. (аплодисменты)