| Посвящается Я. П. Полонскому |
1 В те дни, когда на нас созвездье Пса
Глядит враждебно с высоты зенита[1],
И свод небес как тяжесть оперся
2 На грудь земли, и солнце, мглой обвито,
Жжёт без лучей, и бегают стада
С мычанием, ища от мух защиты,
3 В те дни любил с друзьями я всегда
Собора тень и вечную прохладу,
Где в самый зной дышалось без труда
4 И где нам был, средь отдыха, отрадой
Разнообразной живописи вид
И полусвет, не утомлявший взгляда.
5 Одна купель близ входа там стоит,
Старинная, из камня иссечена,
Крылатым столб чудовищем обвит.
6 Раз, отдыхом и тенью освежёны,
Друзья купель рассматривали ту
И чудный столб с изгибами дракона.
7 Хвалили все размеров красоту
И мастера затейную работу;
Но я сказал: «Я вымыслов не чту;
8 Меня смешит ваятеля забота
Такую ложь передавать резцом», –
И потрунить взяла меня охота.
9 Тут некий муж, отмеченный рубцом,
Дотоль стоявший молча возле двери,
Ко мне со строгим подошёл лицом:
10 «Смеёшься ты, художнику не веря, –
Так он сказал, – но если бы, как я,
Подобного ты в жизни встретил зверя,
11 Клянусь, прошла весёлость бы твоя!»
Я ж отвечал: «Тебе я не в досаду
Сказал, что думал, мысли не тая;
12 Но если впрямь такого в жизни гада
Ты повстречал, то (коль тебе не в труд),
Пожалуй, нам всё расскажи по ряду!»
13 И начал он: "В Ломбардии зовут
Меня Арнольфо. Я из Монцы родом,
И оружейник был до наших смут;
14 Когда ж совет в союз вошёл с народом,
Из первых я на гибеллинов встал
И не одним горжусь на них походом.
15 Гиберто Кан стяг вольности держал;
То кондотьер[2] был в битвах знаменитый
Но близ Лугано, раненый, он пал.
16 Враги, наш полк преследуя разбитый,
Промчались мимо; и с вождём лишь я
Для помощи остался и защиты.
17 «Арнольфо, – мне сказал он, – смерть моя
Сейчас придёт, – тебя ж надеждой рая
Молю: спеши в Кьявенну; пусть друзья
18 Ведут войска, минуты не теряя;
Они врасплох застанут вражью рать», –
И перстень свой в залог он, умирая,
19 Мне передал. Я времени терять
Не много мог, чтобы исполнить дело,
И, в помощь взяв Господню благодать,
20 А мёртвое плащом покрывши тело,
Проведать шёл, где отдохнут враги
И много ли из наших уцелело?
21 Шум сечи смолк, и вороны круги
Над трупами уже чертили с криком –
Как за собой услышал я шаги.
22 То Гвидо был. Ко мне с беспечным ликом
За повод вёл он сильного коня,
Им взятого в смятенье том великом.
23 Учеником жил прежде у меня
Он в мастерской, и ныне, после боя,
Меня нашёл, любовь ко мне храня.
24 Когда ж узнал, послание какое
Вождём убитым мне поручено,
Идти к друзьям он вызвался со мною.
25 Я, преданность ценя его давно,
Тому был рад и думал: вместе оба
Вернее мы достигнем цели – но,
26 Когда бы знал, как близко нас ко гробу
Он подведёт отвагой молодой,
Его любви я предпочел бы злобу.
27 Я был верхом; он следовал пешой;
Нерадостен был путь, и не веселье
Моей владело сумрачной душой.
28 В стране кьявеннской не бывал досель я,
Но Гвидо был. И, ведомых путей
С ним избегая, в тесное ущелье
29 Свернули мы, где солнечных лучей
Не пропускали тени вековые,
Навстречу ж нам, шумя, бежал ручей.
30 Лишь тут снял шлем с усталой головы я,
И в отдаленье ясно услыхал,
Как колокол звонил к "Ave Maria"[3].
31 И тяжело средь этих мрачных скал,
И душно так, как бы в свинцовом скрине[4],
Мне сделалось. «О Гвидо, – я сказал, –
32 Недоброе предчувствие мне ныне
Сжимает грудь: боюся, что с пути
Собьёмся мы тут, в каменной пустыне!»
33 «Маэстро, – мне ответил он, – прости;
Сюда свернув, ошибся я немного,
Иным ущельем было нам идти!»
34 И прежнюю отыскивать дорогу
Пустились мы; но, видно, взять у нас
Рассудок наш угодно было Богу:
35 Куда ни направлялись, каждый раз
Ущелье мы, казалось, видим то же,
Их различать отказывался глаз,
36 Так меж собой они все были схожи:
Такая ж темь; такой же в ней ручей
Навстречу нам шумел в гранитном ложе;
37 И чем мы путь искали горячей,
Тем боле мы теряли направленье;
Без отдыха и не сомкнув очей,
38 Бродили мы всю ночь в недоуменье;
Когда ж, для нас незримая, заря
На высотах явила отраженье,
39 «Довольно нам, – сказал я, – рыскать зря!
Взойдем сперва на ближнюю вершину,
Чтоб местность обозреть». Так говоря,
40 Сошёл с коня я. К дикому ясмину
Его за повод Гвидо привязал,
И, брони сняв, мы тёмную долину
41 Покинули. Держась за ребра скал,
Мы лезли вверх и лишь на полдороги,
Среди уступа, сделали привал.
42 От устали мои дрожали ноги;
Меж тем густой, поднявшися, туман
Долину скрыл и горные отроги.
43 И стал я думать, грустью обуян:
«Нет, не поспеть мне вовремя в Кьявенну
И не повесть друзей на вражий стан!»
44 В тумане тут, мне показалось, стену
Зубчатую увидел я. Она,
Согнутая во многие колена,
45 С крутой скалы спускалася до дна
Ущелия, наполненного мглою,
И им была от нас отделена.
46 «Друг, – я сказал, – ты с этою страною
Давно знаком; вглядись и распознай:
Какой я замок вижу предо мною?»
47 А он в ответ: «Мне ведом этот край,
Но замка нет отсюда до Кьявенны
Ни одного. Обмануты мы, чай,
48 Игрой тумана. Часто перемены
Он странные являет между гор
И создаёт то башни в них, то стены».
49 Так он ко мне. Но, устремив мой взор
Перед собой, я напрягал вниманье,
Туман же всё редел с недавних пор;
50 И только он рассеялся – не зданье
Нам показал свободный солнца свет,
Но чудное в утесе изваянье:
51 Что я стеной считал, то был хребет
Чудовища, какому и примера,
Я полагал, среди живущих нет.
52 И я, глазам едва давая веру,
Ко Гвидо обратился: «Должен быть
Сей памятник, столь дивного размера,
53 Тебе известен; он, конечно, нить
Нам в руки даст, чтоб выбраться отсюда,
Спеши ж по нём наш путь сообразить!»
54 Но он в ответ: «Клянусь, сего я чуда
Не знал досель, и никогда о нём
Не слыхивал от здешнего я люда.
55 Не христианским, думаю, резцом
Зверь вытесан. Мы древнего народа
Узнаем труд, коль ближе подойдем».
56 «А не могла ль, – заметил я, – природа
Подобие чудовища создать,
Как создаёт она иного рода
57 Диковины?» Но только лишь сказать
Я то успел, сам понял, сколь напрасна
Такая мысль. Не случая печать
58 Являли члены гадины ужасной,
Но каждая отчётливо в ней часть
Изваяна рукой казалась властной:
59 Сомкнутая, поднявшись, щучья пасть
Ждала как будто жертвы терпеливо,
Чтоб на неё, отверзшися, напасть;
60 Глаза глядели тускло и сонливо;
На вытянутой шее поднята,
Костлявая в зубцах торчала грива;
61 Скрещённые вдоль длинного хребта,
Лежали, в складках, кожаные крылья,
Под брюхом лап виднелася чета.
62 Спинных чешуй казалось изобилье
Нескладной кучей раковин морских
Иль старой черепицей, мхом и пылью
63 Покрытою. А хвост, в углах кривых,
Терялся в тёмной бездне. И когда бы
Я должен был решить: к числу каких
64 Тот зверь пород принадлежит, то я бы
Его крылатой щукою назвал
Иль помесью от ящера и жабы.
65 И сам себя ещё я вопрошал:
К чему мог быть тот памятник воздвигнут?
Как вдруг от страшной мысли задрожал:
66 Внезапным опасением постигнут,
«А что, – сказал я, – если этот зверь
Не каменный, но адом был изрыгнут,
67 Чтоб за грехи нас наказать? Поверь,
Коль гвельфов он, имперцам на потеху,
Прислан терзать – он нас начнет теперь!»
68 Но, ветрено предавшись Гвидо смеху,
«Немного же, – сказал, – получит ад
От своего создания успеху!
69 Смотри, как смирно ласточки сидят
На голове недвижной, а на гриве
Чирикает весёлых пташек ряд –
70 Ужели их мы будем боязливей?
Смотри ещё: со цветом этих скал
Цвет идола один; не схожей в ниве
71 Две полосы!» И громко продолжал
Смеяться он, как вдруг внизу тревожно
Наш конь, к кусту привязанный, заржал;
72 И видеть нам с уступа было можно,
Как бился он на привязи своей,
Подковами взметая прах подножный.
73 Я не сводил с чудовища очей,
Но жизни в нём не замечал нимало
Когда внезапно, молнии быстрей,
74 Из сжатых уст, крутясь, явилось жало,
Подобное мечу о двух концах,
На воздухе мелькая, задрожало –
75 И спряталось. Невыразимый страх
Мной овладел. «Бежим, – сказал я, – Гвидо,
Бежим, пока мы не в его когтях!»
76 Но, робости не показав и вида,
«Ты знаешь сам, маэстро, – молвил он, –
Какая то для ратника обида
77 Была бы, если б, куклой устрашён,
Он убежал. Я ж об заклад побьюся,
Что наяву тебе приснился сон;
78 Взгляни ещё на идола, не труся:
Изваянный то зверь, а не живой,
И доказать я то тебе беруся!»
79 Тут, камень взяв, он сильною рукой
С размаха им пустил повыше уха
В чудовище. Раздался звук такой,
80 Так резко брякнул камень и так сухо,
Как если бы о кожаный ты щит
Хватил мечом. Тут втягиваться брюхо
81 Его как будто стало. Новый вид
Глаза прияли, тусклые дотоле:
Казалось – огнь зелёный в них горит.
82 Меж тем, сжимаясь медленно всё боле,
Стал подбираться к туловищу хвост,
Тащась из бездны словно поневоле.
83 Крутой хребет, как через реку мост,
Так выгнулся, и мерзостного гада
Ещё страшней явился страшный рост.
84 И вот глаза зардели, как лампады, –
Под тяжестью ожившею утёс
Затрепетал – и сдвинулась громада
85 И поползла... Мох, травы, корни лоз,
Всё, что срастись с корой успело змея,
Всё выдернув, с собою он понёс.
86 Сырой землёй запахло; мы ж, не смея
Дохнуть, лежали ниц, покуда он
Сползал с высот, чем дале, тем быстрее;
87 И слышался под ним такой же стон,
Как если с гор, на тормозе железном,
Съезжал бы воз, каменьем нагружён.
88 Ответный гул по всем пронесся безднам,
И не могло нам в мысль уже прийти
Искать спасенья в бегстве бесполезном.
89 Равно ж как тормоз на своем пути
Всё боле накаляется от тренья,
Так, где дракон лишь начинал ползти,
90 Мгновенно сохли травы и коренья,
И дымный там за ним тащился след,
И сыпался гранит от сотрясенья.
91 «О Гвидо, Гвидо, сколько новых бед
Навлек на край неверьем ты упорным!»
Так я к нему; а Гвидо мне в ответ:
92 «Винюся я в моём поступке вздорном,
Но вон, смотри: там конь внизу бежит,
За ним же змей ущельем вьётся горным!»
93 Плачевный тут представился нам вид:
Сорвавшийся с поводьев, устрашённый,
Предсмертной пеной белою покрыт,
94 Наш конь скакал, спасаясь от дракона,
Скакал во всю отчаянную прыть,
И бились о бока его стремена.
95 Но чудище, растянутое в нить,
Разинутою пастью норовило
Как бы ловчей бегущего схватить;
96 И вот оно, нагнав его, схватило
За самую за холку поперёк
И со седлом и сбруей проглотило,
97 Как жаба муху. Судороги ног
Лишь видели мы в пасти на мгновенье –
И конь исчез. Едва дышать я мог,
98 Столь сильное на сердце впечатленье
То зрелище мне сделало. А там,
В ущелье, виться продолжали звенья
99 Змеиного хребта, и долго нам
Он виден был, с своею гривой странной,
Влекущийся по камням и кустам,
100 Своё меняя место беспрестанно,
То исчезая в темной глубине,
То вновь являясь где-нибудь нежданно.
101 И Гвидо, обращаяся ко мне,
Сказал: «Когда б я, столько виноватый,
Но столь в своей раскаянный вине,
102 Смел дать совет: мы, времени без траты,
Должны уйти туда, на выси гор,
Где дружелюбно будем мы приняты
103 От камнетесов, что с недавних пор
Выламывают мрамор, из него же
В Кьявенне новый строится собор;
104 А змей, по мне, не на вершинах ложе,
Но близ долин скорее изберёт,
Где может жить, вседневно жертвы множа».
105 Я юноше доверился, и вот
Карабкаться мы кверху стали снова
И в полдень лишь достигли до высот.
106 Нигде кругом жилища никакого
Не видно было. Несколько озёр
Светилося, одно возле другого;
107 Ближайшее на полускате гор
Раскинулось, пред нами недалёко;
Когда же вниз отвесно пал наш взор,
108 У наших ног, как в ендове[5] глубокой,
Узнали мы поляну, где вчера
Нас жеребий войны постиг жестокий,
109 И поняли мы тут, что до утра
Всю ночь мы вкруг побоища плутали,
Пока нас тьмы морочила пора.
110 Разбросаны, внизу ещё лежали
Тела друзей и кони между них
Убитые. Местами отблеск стали
111 Отсвечивал меж злаков полевых,
И сытые сидели птицы праздно
На кучах тел и броней боевых.
112 Вдруг крик меж них поднялся несуразный,
И началось маханье чёрных крыл
И перелёт тревожный. Безобразный
113 То змей от гор извивы к ним влачил
И к полю полз, кровь издали почуя.
Тут жалости мне передать нет сил,
114 Объявшей нас, и слов не нахожу я
Сказать, какой нам холод сердце сжал,
Когда пришлось, бессильно негодуя,
115 Смотреть, как он немилосердно жрал
Товарищей и с ними, без разбора,
Тела коней издохших поглощал
116 Иль, вскинув пасть, стремительно и скоро
Хватал ворон крикливых на лету,
За трупы с ним не прерывавших спора.
117 Картину я когда припомню ту,
Набросить на неё хотел бы тень я,
Но в прежнем всё стоит она свету!
118 В нас с ужасом мешалось омерзенье
, Когда над кровью скорчившийся змей,
Жуя тела, кривился в наслажденье;
119 И с чавканьем зубастых челюстей
В безветрии к нам ясно долетали
Доспехов звяк и хрупанье костей.
120 Между людьми на свете есть едва ли,
Кто бы такое горе ощутил,
Как в этот час мы с Гвидо ощущали.
121 И долго ль зверь бесчестье наносил
Телам, иного ждавшим погребёнья, –
Не ведаю. С утра лишённый сил,
122 На землю я упал в изнеможенье,
И осенил меня глубокий сон,
И низошло мне на душу забвенье.
123 Когда, рукою Гвидо разбужён,
Я поднялся, в долинах уж стемнело,
На западе ж багровый небосклон
124 Пылал пожаром. Озеро горело
В полугоре, как в золотом огне,
И обратился к другу я несмело:
125 «В какой, скажи, о Гвидо, мы стране?
Какое с нами горе иль обида
Случилися? Скажи мне всё, зане
126 В моей душе звучит как панихида,
Но в памяти нет мысли ни одной!»
И прежде, чем успел ответить Гвидо,
127 Я вспомнил всё: с имперцами наш бой,
И смерть вождя, и бегство от дракона.
«Где он? – вскричал я, – где наш недруг злой?
128 Нам от него возможна ль оборона?
Иль нам бежать в ущелий тесноту
И спрятаться во глубь земного лона?»
129 Но Гвидо, палец приложа ко рту,
«Смотри, – шепнул мне с видом опасенья, –
Смотри сюда, на эту высоту!»
130 И, следуя руки его движенью,
Страшилище я снова увидал,
Как, медленно свои вращая звенья,
131 Оно всползало, меж померкших скал,
На верх одной, от прочих отделённой,
Что солнца луч последний освещал.
132 Свой гордо зев подняв окровавлённый,
На острый верх взобравшийся дракон
Как некий царь с зубчатою короной
133 Явился там. Закатом озарён,
Как выкован из яркой красной меди,
На небе так вырезывался он.
134 Клянусь, ни львы, ни тигры, ни медведи
Столь не страшны! Никто б не изобрёл
Такую тварь, хотя б в горячке бредя!
135 Когда ж совсем исчез во мраке дол,
А ночь вверху лишь только наступала,
Свои он крылья по ветру развёл,
136 И кожа их, треща, затрепетала,
Подобно как в руках у наших жён,
Раскрывшися, трепещут опахала.
137 Его хребет казался напряжён,
И, на когтях всё подымаясь выше,
Пуститься в лёт готовился дракон.
138 Меж тем кругом всё становилось тише
И всё темней. И вот он взвизгнул вдруг
Летучие как взвизгивают мыши,
139 И сорвался. Нас охватил испуг,
Когда, носясь у нас над головами,
Он в сумерках чертил за кругом круг
140 И воздух бил угластыми крылами,
Не как орёл в поднебесье паря,
Но вверх и вниз метаяся зубцами,
141 Неровный лёт являл нетопыря[6],
И виден был отчётисто для ока
На полосе, где скрылася заря.
142 Нас поражал, то близко, то далёко,
То возле нас, то где-нибудь с высот,
Зловещий визг, пронзительно-жестокий.
143 Так не один свершал он поворот
Иль, крылья вдруг поджав, как камень веский
Бросался вниз, и возмущенных вод
144 Средь озера нам слышалися всплески,
И он опять взлетал и каждый раз
Пускал опять свой визг зловеще-резкий.
145 Проклятый зверь чутьём искал ли нас
Или летал по воздуху без цели –
Не знали мы; но, не смыкая глаз,
146 Настороже всю ночь мы просидели,
Усталостью совсем изнурены
(Вторые сутки мы уже не ели!).
147 С рассветом дня спуститься с вышины
Решились мы, лишь голоду послушны;
А чудище исчезло ль из страны
148 Иль нет – к тому мы стали равнодушны,
Завидуя уж нищим и слепцам,
Что по миру сбирают хлеб насущный...
149 И долго так влачилися мы там,
Молясь: «Спаси, пречистая Мария!»
Она же, вняв, послала пищу нам:
150 Мы ягоды увидели лесные,
Алевшие по берегу ручья,
Что воды мчал в долину снеговые.
151 И речь того не выразит ничья,
Как укрепил нас этот дар нежданный,
А с ним воды холодная струя!
152 Сбиваяся с дороги беспрестанно,
По солнцу наш отыскивая путь,
Достигли поздно цели мы желанной;
153 Но что за вид стеснил тогда нам грудь!
В Кьявеннские воткнуты были стены
Знамена гибеллинов! Проклят будь
154 Раздора дух, рождающий измены
! Не в приступе отчаянном взята
Врагом упорным крепкая Кьявенна –
155 Без боя гибеллинам ворота
Отверзли их сторонники! Без боя
Италия германцу[7] отперта!
156 И зрелище увидя мы такое,
Заплакали, и показалось нам
Пред ним ничтожно всё страданье злое,
157 Что мы доселе испытали. – Срам
И жажда мести овладели нами;
Так в город мы пробралися к друзьям,'
158 Но уж друзья теперь, во страхе, сами
Спасалися от мщения врагов
И вольности поднять не смели знамя.
159 Они родной сбирались бросить кров
И где-нибудь сокрыться в подземелье,
Чтобы уйти от казни иль оков.
160 Узнав от нас, что горные ущелья
Чудовищем ужасным заняты,
Подумали они, что мы с похмелья
161 То говорим, и наши тесноты,
И всё, что мы недавно испытали,
За выдумки сочли иль за мечты.
162 В неслыханной решились мы печали
Направиться обратно на Милан,
Но не прямой мы путь к нему держали:
163 Захваченных врагом минуя стран,
На Колико мы шли, на Леньончино,
На Лекко и на Бергамо, где стан
164 Немногих от рассеянной дружины
Оставшихся товарищей нашли
(Убито было боле половины,
165 Другие же, вблизи или вдали,
Неведомо скитались). Бергамаски,
Чьи консулы совет ещё вели:
166 К кому пристать? не оказали ласки
Разбитым гвельфам, их же в город свой
Не приняли; однако, без огласки,
167 Отправили от думы городской
Им хлеба и вина, из состраданья,
Не требуя с них платы никакой.
168 И тяжело и радостно свиданье
Меж нами было; а когда слезам,
Расспросам и ответам отдал дань я,
169 «Товарищи, – сказал я, – стыдно нам
Врозь действовать иль ждать сложивши руки,
Чтоб враг прошёл по нашим головам!
170 Ломбардии невзгоды все и муки
Лишь от раздоров наших рождены
И от измены круговой поруке!
171 Хоть мало нас, поклясться мы должны,
Что гвельфскому мы не изменим стягу
И не примкнем к теснителям страны!»
172 Так прежнюю в них возбудив отвагу,
Я их в Милан с собой и с Гвидо звал,
Они ж клялись не отставать ни шагу.
173 Тут случай мне их испытать предстал:
Где через Ольо вброд есть переправа,
На супротивном берегу стоял
174 Маркезе Монферрато, нам кровавый
Приём готовя. Бога в помощь взяв
И вынув меч, я бросился на славу
175 В средину волн. За мной, кто вброд, кто вплавь,
Пустились все, пересекая воду,
И берега достигли. Но стремглав
176 На нас враги, вплоть подступя ко броду,
Ударили, и прежде, чем я мог
На сушу стать, их вождь, не дав мне ходу,
177 Лоб топором рассек мне поперек,
И навзничь я ударом опрокинут,
Без памяти, обратно пал в поток.
178 Пятнадцать лет весною ровно минут,
Что свет дневной я снова увидал.
Но, боже мой! доселе жилы стынут,
179 Как вспомню, что, очнувшись, я узнал
От благодушных иноков аббатства,
Меня которым Гвидо передал,
180 Сам раненный, когда он от злорадства
Имперцев жизнь мою чудесно спас
И сам искал убежища у братства!
181 Италии настал последний час!
Милан был взят! Сдалась без обороны
Германцам Брешья! Крема им сдалась!
182 С приветствием к ним консулы Кремоны
Пошли навстречу, лишь к её стенам
Германские приблизились бароны!
183 Павия ликовала. Горе нам!
Не чуждыми – ломбардскими руками
Милан разрушен! Вечный стыд и срам!
184 Мы поняли теперь, зачем пред нами
Явился тот прожорливый дракон,
Когда мы шли Кьявеннскими горами:
185 Ужасное был знамение он,
Ряд страшных бед с ним предвещала встреча,
Начало долгих, горестных времён!
186 Тот змей, что, всё глотая иль увеча,
От нашей крови сам жирел и рос,
Был кесаря свирепого предтеча!
187 Милан пал в прах – над ним же вознеслось
Всё низкое, что пресмыкалось в прахе,
Всё доброе низвержено. Пришлось,
188 В ком честь была, тому скрываться в страхе,
Иль дни влачить в изгнании, как я,
Иль погибать, как многие, на плахе.
189 Проклятье ж вам, поддельные друзья,
Что языком клялись служить свободе,
Внутри сердец измену ей тая!
190 Из века в век вас да клянут в народе
И да звучат позором вековым
Названья ваши: Асти, Реджьо, Лоди!
191 Вы, чрез кого во прахе мы лежим,
Пьяченца, Комо, Мантуа, Кремона!
Вы, чьи уста, из злобы ко своим,
192 Призвали в край германского дракона!"
Ломбардец так рассказ окончил свой
И отошёл. Им сильно потрясёны,
193 Молчали мы. Меж тем палящий зной
Успел свалить, и, вышед из собора,
На площади смешались мы с толпой,
Обычные там ведшей разговоры.
Весна – лето 1875 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
В июне 1875 г. Толстой встретился в Карлсбаде с Тургеневым и Стасюлевичем и читал им свою поэму. Стасюлевич вспоминал впоследствии, что они "обсуждали вопрос, хорошо ли называть переводом с несуществующего итальянского подлинника то, что, собственно, было оригинальным произведением. «Пусть Анджело де Губернатис, – засмеялся весело Толстой, – поломает себе голову и пороется в старых преданиях, отыскивая оригинал!» – Однако автор всё-таки нашёл более удобным вычеркнуть слово: перевод и оставил одно: с итальянского". Сам Толстой отметил одну из особенностей замысла поэмы, которую, по-видимому, очень ценил в ней. «Всё достоинство рассказа, – писал он К. Сайн-Ватгенштейн 7 мая 1875 г., – состоит в большом правдоподобии невозможного факта». В некрологе Толстого Тургенев утверждал, что в своей последней поэме он «достигает почти дантовской образности и силы».
[1] Примерно в феврале-марте.
[2] Кондотьер – предводитель наемного войска в средневековой Италии.
[3] Ave Maria – молитва «Радуйся, благодатная Мария» («Богородица-Дева, радуйся...»)
[4] Скрин – скрыня, сундук.
[5] Ендова – в Древней Руси большая медная открытая посуда для вина, пива, меда.
[6] Нетопырь – большая летучая мышь.
[7] Италия германцу отперта – то есть войскам германского императора Фридриха Барбароссы, борьба с которым ломбардских городов в середине ХII в. и описана в поэме.