Лента: Общество

Празднование дня падения Бастилии, которое отмечается во Франции, вызвало волну публикаций в наших СМИ – главным образом, либеральных – о всемирно-историческом значении этого события, которое предопределило ход истории на века и открыло человечеству сияющие перспективы. Все это немного напоминает восхваления “Великого Октября” в годы советской власти, и ставит нас перед интересным парадоксом – часто люди, восхваляющие Великую Французскую Революцию, относятся к “Великому Октябрю” и большевикам резко негативно.

Глубокая непоследовательность этой позиции бросается в глаза, как только мы пытаемся выяснить подробнее, что произошло во Франции в конце XVIII века и почему эти события считают достойными празднования.

Мы все имеем какое-то – обычно смутное – представление о Великой Французской Революции, чаще всего сводящееся к тому, что это великое и упоительное событие в истории человечества, которое принесло ему неисчислимые блага, за которые мы должны быть благодарны революционерам, а если кого при этом и убили, насадив головы на пики – так это были мерзавцы, тираны и угнетатели, которые вполне заслужили такую участь своим кропопийством.

Если, однако, проявить немного любознательности и почитать об этих событиях несколько подробнее, то нельзя не впасть в некое тяжелое недоумение. Источники, которые никак нельзя признать роялисткими, описывают как никем не оспариваемые факты, революционный террор, нантские нуаяды, сентябрьские убийства, “адские колонны” генерала Тюрро и иные события, которые создают совершенно другой образ Великой Революции – как массовой резни, в ходе которой революционеры обращались с населением собственной страны с такой беспощадной свирепостью, которую и иноземные захватчики не часто проявляют.

Например, комиссар революционного конвента Жан-Батист Каррье истреблял жителей Нанта настолько массово, что расстрелы и гильотинирования оказались недостаточно производительным способом убийства, и комиссар придумал метод, который он назвал “вертикальной депортацией” – затапливал набитые людьми баржи посередине реки Луары; Каррье радостно рапортовал об утоплении сначала 82, потом еще 58 священников, всего же он истребил таким образом, по разным оценкам, от двух до девяти тысяч человек, а из тринадцати тысяч “подозрительных”, находившихся в тюрьмах Нанта, было истреблено или погибло от невыносимых условий содержания десять.

Каррье вовсе не был исключением, и его действия вовсе не были безобразным эксцессом – это было вполне последовательным обращением революционеров с народом Франции, от имени которого, как они заявляли, они действовали.

И всю эту кровавую жуть нам предлагают в качестве прекрасного и вдохновляющего события, которое радикально – и к лучшему – изменило ход истории? Вот это должны праздновать не только французы, но и вслед за ними, все человечество?

Парадокс ситуации ещё и в том, что те же либеральные круги, которые сочтут – совершенно справедливо – ЧК страшными мучителями и убийцами, а Ф. Э. Дзержинского террористом, будут прославлять Великую Французскую революцию с такими персонажами, как тот же Каррье, послужившими Феликсу Дзержинскому и Розалии Землячке учителем и образцом.

Как можно объяснить такое восхищение и упоение, которое люди, будем надеяться, цивилизованные и гуманные, выражают по отношению к чудовищной и зверской междоусобной брани?

Обычно говорят – революция провозгласила права человека, уничтожила сословные привилегии, утвердила личные свободы. А кровопролития – ну, так уж оно происходит в истории, и грандиозные общественные перевороты не совершаются без потерь.

Что не так с этим популярным доводом, который целые поколения школьников были приучены проглатывать, не жуя?

С одной стороны, он является просто ложным, с другой – вопиюще аморальным.

Нет, грандиозные общественные преобразования вовсе не требуют общенациональной резни. Например, реформы 1860-тых годов в России, начиная с отмены крепостного права, означали глубочайшие изменения всей ткани общества и государства – но прошли мирно, по указу верховной власти.

В США отмена рабства сопровождалась опустошительной гражданской войной, шрамы от которой ноют до сих пор – но вот в Бразилии она прошла мирно, по указу монархической на тот момент власти.

Коренные преобразования общества, преодоление отживших свое общественных устроений могут совершаться – и в истории не раз совершались – мирно и бескровно.

Для того, чтобы утвердить свободу, равенство и братство совершенно не требовалось отправлять в "вертикальную депортацию" несчастных жителей Нанта или превращать Вандею в “национальное кладбище”.

Революция лжет, когда она говорит о своей необходимости.

С другой стороны, сама идея, что массовые убийства безоружных гражданских лиц, сограждан, в абсолютном большинстве по любым меркам невиновных, может найти себе некое оправдание в предполагаемых позитивных исторических результатах, чудовищно безнравственна – и тех, кто желает ее защищать, стоит спросить, готовы ли они быть утопленными без всякой их личной вины ради торжества светлых идеалов свободы и братства.

Впрочем, те же поклонники Французской Революции считают такие оправдания и ложными, и аморальными, когда их выдвигают законные наследники французских революционеров – сталинисты. Да, во время коллективизации миллионы крестьян умерли от голода, а еще миллионы людей – по большей части совершенно невиновных – подверглись массовым репрессиям, но ведь зато Магнитка и Днепрогэс, Гитлера победили, а потом и Гагарина в космос запустили.

В этой форме аргумент справедливо воспринимается как чистое издевательство – каким же образом массовое мучительство и убийство невинных граждан страны может укреплять ее промышленный потенциал, обороноспособность или способствовать ее научным и инженерным достижениям? Без вымаривания крестьян голодом и бутовского полигона никак нельзя было отбиться от Гитлера и запустить человека в космос?

Но этот аргумент является не менее издевательским в форме “без Великой Французской Революции нельзя было утвердить идеалы свободы, равенства и братства”.

Почему же люди настаивают на этом издевательском абсурде?

В прославлении революции самими французами угадывается попытка преодолеть когнитивный диссонанс. Как примирить национальную гордость с тем периодом истории, когда совершились массовые гнусные злодеяния – особенно в ситуации, когда нынешняя республика, разумеется, в наши дни вполне чуждая революционных зверств, возводит свои корни и свою легитимность именно к революции?

Приходится выстраивать исторический нарратив, в котором часть преступлений просто деликатно выносится за скобки, а часть объявляется славными подвигами, которые лежат в основании неких великих благ, сочиняются песни и празднуются годовщины – как будто речь идет о чем-то хорошем и достойном прославления.

Просто взять и объявить значимые события своей истории безусловным провалом – как немцы объявили национал-социализм – чрезвычайно трудно, а массы людей – как и следующие за ними лидеры – подобно воде, выбирают путь наименьшего сопротивления.

У нас, кажется, несколько лучше с нашим “Великим Октябрем” – даже его столетняя годовщина обошлась без всенародных празднований.

Но если вы считаете, что устраивать празднования и величания “Великому Октябрю”, и всей этой железной когорте чекистов было бы неверно – по очевидным нравственным причинам, то будьте последовательны – праздновать и прославлять Великую Французскую Революцию столь же дико и нелепо.

И от того, что эта дикость сделалась привычной и почти обязательной, ее нелепость ничуть не уменьшилась. Если что и достойно почтения в Французской Революции – так это мужество и страдания мучеников, которые не приняли начертание зверя и были убиты – как и их русские собратья немногим более ста лет спустя.


СЕРГЕЙ ЛЬВОВИЧ ХУДИЕВ
Источник: "Радонеж "