Лента: Общество

Беседа с президентом Института национальной стратегии Михаилом Ремизовым
   
– Михаил Витальевич, вышедшие из-под контроля миграционные процессы стали серьезной головной болью Европы. Внешне спокойная, живущая «по расписанию», на зависть многим ухоженная и благоустроенная, она пребывает нынче в панике. Мигранты (да еще в таком количестве!) перевернули ее жизнь с ног на голову. Пошатнулись казавшиеся незыблемыми устои, традиции, ценностные ориентации. Не грозит ли и России серьезная деформация жизни из-за непродуманной миграционной политики? И потом, сколько себя помню, мы всегда гордились, что мы – русские. Теперь, прежде чем заговорить на эту тему – задумываешься о какой-то политкорректности…

– Вы правы. Появилcя ложно понятый стандарт российской политкорректности, в соответствии с которым многим людям кажется, что их самоидентификация как русских в каком-то смысле ущемляет представителей других народов нашей многонациональной страны.

Однако проблема в том, что самоцензура затрагивает не только сферу притязаний на государство, но и самоидентификацию. Право на идентичность равнозначно для народа праву на жизнь. Именно это право оказывается под угрозой, когда воспроизводство идентичности блокируется или затрудняется.

Идентичность крупного народа воспроизводится в публичных средах – в массовой культуре, гражданском обществе, школе, системе образования.

Русская идентичность из этих сфер вытесняется под тем предлогом, что наша страна многонациональна.

Но этот аргумент абсолютно неуместен. Ссылка на других не должна мешать нам быть собой.

К сожалению, сегодняшнее состояние русской идентичности выглядит довольно болезненным. Причины могут быть разными – от навязанных комплексов вины до самого ощущения слабости сообщества. В нашем случае скорее последнее. Симптоматично, что люди с активной потребностью в идентичности бегут в субкультуры или другие традиции. Есть экзотические случаи типа «русских мусульман» или «родноверов». Но, пожалуй, самым ярким симптомом болезненности нашего состояния является феномен «русского украинства». Я имею в виду «заукраинские» симпатии в среде интеллигенции и креативного класса. Есть и другие версии отказа от русской идентичности. Например, региональные. Это когда люди говорят: мы не русские, мы казаки. Что такое – вырезать историю казачества из истории русского народа? Это значит лишить историю русского народа львиной доли ее энергетики и ее содержания. А это, в общем-то, основная версия среди идеологов казачества.

В рамках российской национальной политики, которая берет начало в советской национальной политике, статус отдельного народа, а не большинства, дает, кстати, большие возможности этническим активистам для отстаивания собственных интересов перед лицом федерального центра. Если мы отдельный народ, то федеральный центр должен говорить с нами по-другому. Федеральный центр должен нам больше денег, уважения, престижа и так далее… Помимо казачества, есть, например, и активисты поморской идеи, которые позиционируют поморскую идентичность как отличную от русской.

– То есть, дерусификация, этническое обособление еше и более выгодны?

– Возникающие на этой почве стимулы к этническому обособлению создают угрозу целостности страны. Под воздействием этих факторов от русского народа откололась украинская и белорусская часть. Такой масштабнейший прецедент дерусификации десятков миллионов людей должен стать предостережением. Если возможно западнорусских отделить от русских, почему это не могут сделать северорусские, южнорусские, восточно-русские? Это может произойти, если мы принципиально не изменим модель национальной политики страны, не укрепим ядро русского самосознания.

У России должно быть сильное русское ядро, и только в этом случае будет создаваться необходимая культурно-цивилизационная гравитация для сохранения единства страны.

Мы должны найти такую формулу интеграции, которая не будет требовать от русских, чтобы они перестали быть собой и растворились в какой-то наднациональной сущности.

– Но как найти такую формулу интеграции, Михаил Витальевич?

– На данном этапе методами гуманитарной культурной политики. Надо стремиться делать русскую идентичность более привлекательной. Если угодно, нужно «продюсировать» русскую идентичность. Это дело национальной интеллигенции и гражданского общества в ситуации, когда государство не берет на себя такую функцию. Активную роль должны взять на себя гражданское общество и национальная интеллигенция.

Если эта работа будет проделана успешно, вполне вероятно, что и отношение государства к государствообразующему народу изменится.

Начать нужно с реализации права на идентичность. Если Россия – многонациональная страна, то давайте признаем, что одна из этих наций – русские. И русские имеют право на самоидентификацию. На то, чтобы думать, говорить, заботиться о собственных интересах как исторического сообщества. Это уже будет большим шагом вперед, не оспаривающим официальный канон многонациональности России, но использующим его.

Чтобы реализовывалось право на идентичность, необходимо раскрыть эту идентичность в тех самых публичных сферах, о которых мы говорили выше, включая массовую культуру, школу, армию, организации гражданского общества... То, чего сегодня просто нет.

– А мигранты разве не дробят ядро русскости?

– Если говорить о процессе самоидентификации, то скорее они его катализируют, скорее активируют самоидентификацию. Но, безусловно, замещающая миграция, миграция на фоне депопуляции, инокультурная этническая миграция – один из долгосрочных вызовов жизнеспособности любого общества. Общество этот вызов так или иначе чувствует.

В 2014-м году по опросам ВЦИОМ (это было на пике событий на Украине) люди среди угрозы номер один назвали «заселение России людьми других национальностей». Такая угроза обществом переживается. Она связана с трансформациями, изменениями культурной, социально-бытовой среды. Эта среда становится для людей менее комфортной. И эти ощущения связаны не с высокими представлениями об идентичности, а с банальными проявлениями повседневности.

– Ну да, знакомо: «Понаехали тут…».

– Но на самом деле это «понаехали тут…» можно разложить на ряд бесспорных аргументов, связанных с реальными вызовами жизненному укладу. Школьное образование, когда в классах часть учеников, плохо говорящих по-русски, от этого проседает общий образовательный уровень. Перегружена медицинская инфраструктура (больницы, поликлиники, скорая медицинская помощь…), которая создавалась без расчета на миграционные процессы. Это уже сказывается и на качестве медперсонала, который начинает рекрутироваться из людей, качество дипломов которых не до конца понятно. Состояние рынка труда… Разговоры о том, что местные не готовы работать дворниками, продавцами или таксистами – по большей части искажают картину. Особенно на фоне массовой бедности в регионах и пенсионной реформы. Обвинять обывателя в том, что он реагирует на это негативно, довольно странно.

А у нас один из парадоксов нашей миграционной политики в том, что на первом месте среди угроз и проблем ставится негативное восприятие обществом этих процессов. То есть не сами негативные структурные эффекты, а их негативное восприятие обществом.

– Перепутаны причины и следствие…

– Большие усилия тратятся на то, чтобы устранить негативное восприятие общества. Вместо того, чтобы менять структуру миграционных процессов и делать их более управляемыми и более выгодными для нас.

– Михаил Витальевич, президент страны утвердил Концепцию государственной миграционной политики на 2019–2025 гг. Задача этого документа – сформировать более комфортные условия для переселения в Россию соотечественников из-за рубежа, снизить, а то и устранить вовсе бюрократические барьеры. Плюсы и минусы этой Концепции, на ваш взгляд?

– Если говорить об общей идеологии этой Концепции, то есть вещи, которые отличают ее от предыдущей в выгодную сторону. Все-таки, это мягкий отказ от модели замещающей иммиграции. В предыдущей Концепции прямо декларировалось, что у нас депопуляция, что мы ничего не можем с этим поделать, что мы должны компенсировать депопуляцию притоком людей извне. В новой Концепции говорится о том, что основа демографической стратегии России – естественный прирост, а миграция – лишь вспомогательный элемент для решения ряда экономических и демографических проблем. Это разумный подход. Есть правильная декларация, что миграционная политика должна исходить из приоритета интересов нынешних граждан страны. Есть положительные частные вещи, связанные с развитием организованного рекрутинга рабочей силы. Безусловный плюс – стремление облегчить правила игры для соотечественников.

– А чего ей остро не хватает?

– На мой взгляд, Концепция декларирует политику открытых дверей в миграционной сфере и эта открытость недостаточно избирательна.

Есть два сегмента – временная трудовая миграция и натурализация, приобретение гражданства. Ни в том, ни в другом случае в Концепции не декларируются какие-либо критерии, по которым принимающее государство должно производить селекцию миграционного потока.

Цитирую одно из положений новой Концепции. «Миграционная политика должна быть направлена на создание благоприятного режима для добровольного переселения в Россию лиц, в том числе покинувших ее, которые способны органично включиться в систему позитивных социальных связей и стать полноправными членами российского общества».

Формулировка ни о чем. Она не позволяет отделить желательные категории новых граждан от нежелательных. Миграционная политика должна быть основана на четком разделении контингента по степени желательности для принимающей стороны. Особенно если мы говорим о натурализации, т.е. браке без права развода.

То же отсутствие критериев отбора – и в сфере временной трудовой миграции. То есть, концепция принципиально не избирательна на уровне своих методологических основ. Высока вероятность, что она и на практике будет такой же.

Существует широкая система лоббизма миграционной открытости на международном уровне, и в России она тоже действует. Кроме того, играют роль политические соображения, касающиеся отношений с государствами Средней Азии, которые являются основными донорами миграционного потока.

– Тут, похоже, мы идем на уступки…

– Расплачиваемся миграционной открытостью за сохранение режима союзничества в военной области, например. Хотя, на мой взгляд, государства Средней Азии заинтересованы в союзничестве в военной области с Россией никак не меньше, чем Россия – с ними. Они живут в ситуации серьезных рисков со стороны Афганистана и Пакистана. Со стороны международного терроризма. И нельзя сказать, что они делают нам одолжение, соглашаясь на военное сотрудничество. Это обоюдный интерес.

Если мы посмотрим на другого нашего соседа, на Казахстан, то он проводит намного более избирательную миграционную политику. Несмотря на то, что у них тоже действует безвизовый режим с соседями, их требования к трудовой миграции из Таджикистана и Узбекистана более жесткие.

– Михаил Витальевич, а какая миграционная политика кажется вам наиболее приемлемой для нас?

– Миграционная политика каждой страны ориентируется на специфическую историческую, экономическую, политическую ситуацию государства. Здесь все индивидуально.

В отличие от некоторых крупных стран, у нас нет абсолютного дефицита рабочих рук. Нынешний уровень численности трудоспособного населения снижается из-за неблагоприятных демографических процессов, но численность рабочей силы достаточна, и даже, откровенно говоря, избыточна с точки зрения структуры российской экономики.

– В таком случае, не стоило ли бы нам ввести визовый режим?

– Визовый режим не панацея. Это только один из инструментов контроля над миграцией. Некоторые говорят, что он заведомо не будет работать. Я так не думаю. Скажем, визовый режим с Грузией после войны 2008 года работал вполне эффективно.

В случае со Средней Азией необходимо элементарное установление контроля над трудовой миграцией. Для этого нужен комплекс мер. Например, во многих государствах для въезда с целью трудоустройства требуется приглашение работодателя. Это предполагает определенную ответственность работодателя за тех, кто приглашен. Дальше, если мы хотим, чтобы хоть какие-то правила действовали, необходимы действенные меры пресечения. Сегодня механизмы депортации и административного выдворения могут действовать только точечно. Для этого нет средств, нет инфраструктуры временного содержания. Кстати, одно из преимуществ визового механизма могло бы состоять в возможности требовать обеспечительный депозит на случай выдворения. В целом, если государство поставит задачу контроля над миграционными процессами, оно с ней вполне способно справиться. Особенно учитывая современные технологии сбора и обработки информации. Было бы желание…

Речь, конечно, не должна идти о миграционном «железном занавесе» для Средней Азии. Ограничения стихийной миграции можно вводить параллельно с системой оргнабора, рекрутирования подготовленных рабочих кадров по отдельным направлениям и проектам.

– Европу сотрясают теракты. Нам это тоже знакомо. Профиль терроризма меняется?

– Количество крупных терактов заметно сократилось. За последние лет десять можно говорить об успехе спецслужб в борьбе с организованным и профессиональным подпольем. Но на фоне этого успеха возникает другая угроза – так называемого «автономного джихада». Кустарного терроризма, терроризма по формуле «сделай сам». Это концепция, которая прорабатывается и продвигается идеологами терроризма, против которой спецслужбам сложно бороться. Инструментарий спецслужб настроен на борьбу с профессиональным подпольем. А предотвращать теракты «одиночек» очень сложно. Сейчас в информационном пространстве доступно все необходимое для такой автономной боевой единицы – от мотивационных, вербовочных материалов до конкретных методичек по подготовке диверсий. Не нужно быть профессиональным подпольщиком, чтобы подручными средствами нанести непоправимый ущерб – направить на толпу грузовик, взорвать бытовой газ, условно говоря, отравить колодец…

– Заразить, скажем, туберкулезом…

– Да. Биотерроризм… Страшно представить, как много преступлений можно совершить в режиме кустарного терроризма. Кустарный терроризм очень гибок. Его могут практиковать одиночки и очень маленькие группы людей. Это важнейшая трансформация профиля терроризма. Мы уже видим, что эта тактика начала применяться и в Европе, и в России.

Кстати, одна из реакций государства на эту тактику – размывание темы в информационном поле, переквалификация статьи «терроризм» на бытовые статьи. Даже откровенно джихадистскую банду ГТА судят как обычных уголовников.

Такая линия реагирования годится только при низкой интенсивности угрозы. То есть, когда таких ЧП относительно немного и они не сверхрезонансны. Логика в этом есть: переквалифицировать теракт в бытовуху – значит сбить информационную волну, которой пытаются добиться террористы. Но если эта деятельность будет нарастать, то ситуация станет иной. Тогда попытки замалчивания будут напоминать страуса, который прячет голову в песок. Нужна будет стратегия мобилизованного общества.

Это модель, по которой живет Израиль. Нам важно этот момент не упустить, если будет эскалация таких угроз.

Если вернуться к вашему вопросу, то действительно наблюдается трансформация профиля терроризма этнического и регионального – от профессионального подполья к автономному джихаду. Если раньше тон задавало северокавказское подполье, то сейчас все больше инцидентов связаны с выходцами из стран Средней Азии. В значительной части – с российским паспортом в кармане. Наличие паспорта облегчает такую деятельность.

В совокупности две эти трансформации позволяют рассматривать само наличие большой, плохо контролируемой в отдельных регионах России среды сообществ выходцев из Средней Азии. Актив исламистов переместился в Россию уже давно. В Узбекистане, Таджикистане, Казахстане действует более жесткий антиисламистский режим, чем в РФ. Как правило, вербовка, радикализация актива происходит уже здесь, у нас на глазах. И сама ситуация, социальная и моральная, в которой оказываются иммигранты, этому способствует. То есть, их сообщества становятся, в той или иной степени, зоной риска. Ограничения миграции и лучший контроль, лучшая наблюдаемость, лучшая организованность и подотчетность миграционных потоков в этом случае являются важным фактором безопасности.

– А как быть с переселенцами с Украины, не пора им давать статус политических беженцев?

– У нас была парадоксальная ситуация, при которой Россия не могла предоставлять статус политбеженцев выходцам из государств, с которыми у нас безвизовый режим, и государств с демократическими режимами. Соответственно, Россия по формальным критериям не могла предоставлять такой статус выходцам с Украины. Это полнейший абсурд, потому что речь идет об очень жестких политических преследованиях людей именно за их политическую позицию. Относительно недавно эти ограничения были изменены. Пока же Россия не активно применяет этот механизм, хотя он и напрашивается. На мой взгляд, было бы важно содействовать формированию сообщества политэмигрантов из Украины как политической силы, и сообщества, имеющего определенный правовой статус. Это было бы еще одним фактором квалификации режима на Украине как режима, безусловно, дискриминационного.

– Принято решение выдавать российские паспорта жителям ДНР и ЛНР…

– Мы пока не знаем, пойдет ли речь о массовой паспортизации населения Донбасса. Хотя, в качестве политической декларации, это тоже важно. Этот политический шаг формально не противоречит Минским соглашениям, но, по сути, означает признание их несостоятельности. Это сигнал Западу о том, что, если Запад хочет реинтеграции Донбасса в состав Украины, он должен делать какие-то шаги в поисках компромисса. Иначе все закончится по абхазско-осетинскому сценарию. Примерно так этот сигнал может быть прочитан в существующих условиях.

Украина консолидировалась как жестко антироссийское государство на достаточно длительный период. Но здесь мы можем сказать себе только одно: если Украина – это надолго, то Россия – это навсегда.


Михаил Ремизов
Источник: "Столетие "
Беседовал Сергей Рыков