Лента: Общество

Политический календарь 2019 года предлагает, как минимум, две даты для поведения некоторых итогов: двадцатилетие смены эпохи Ельцина на эпоху Путина и пятилетие «Крымской весны».

Подводить итоги этих событий можно, конечно, с различных точек зрения и в разных аспектах. В данном случае речь пойдет о политическом режиме в России.

Наиболее подходящей характеристикой нынешнего политического режима и, шире, политической системы, на мой взгляд, является «консервативный неолиберализм», под которым следует понимать специфическую структуру из неолиберального «ядра» и консервативной «оболочки».

Речь идет не о каком-то варианте пресловутых «башен», но, прежде всего, о позициях или, если угодно, состояниях сознания. Это означает, в частности, что одни и те же люди, будучи склонны к одной из указанных позиций – неолиберальной или консервативной – могут время от времени, в силу тех или иных причин занимать другую, или причудливо их сочетать. Тем не менее, хотя одни и те же люди могут менять (или даже сочетать) позиции или состояния сознания, типичным фактом является то, что существуют носители неолиберального или консервативного сознания par excellence, группы, устойчиво придерживающихся тех или иных позиций, норм, ценностей, идей и отношений, а также организации и институты.

«Ядерность» неолиберализма заключается в данном случае в том, что люди и институты, реализующие преимущественно неолиберальные ценности, идеи и отношения, занимают доминирующие позиции в структурах власти (правящем классе) или пользуются наибольшим влиянием в так называемой элите.

Российский неолиберализм, далее, следует квалифицировать как монетарный, имея в виду, что в лице своих носителей он концентрируется и тяготеет к финансово-банковской сфере, к денежным (финансовым) институтам и потокам.

Для дальнейшего анализа важно учитывать отличия административного неолиберального сознания от неолиберального сознания, не связанного с государственной службой или с иными государственными интересами. Первое вынуждено считаться с ограничениями, накладываемыми государственной должностью и ответственностью, которыми оно, принципиально будучи адептом сокращения государства, тяготится, но так или иначе вынуждено исполнять. Второе, свободное от служебных обязанностей, может позволить себе полностью быть самим собой и оппонировать административному.

Российский консерватизм черпает силы, главным образом, в истории и достижениях Отечества, придерживается ценностей русской культуры (включая русский язык и кириллицу), и потому может быть охарактеризован как патриотический. Патриотический консерватизм не имитируется российским режимом и политической жизнью – он действительно присущ им, хотя не на ведущем месте и не в тех масштабах или глубине, как может кому-то показаться на первый взгляд.

Для лучшего понимания можно сказать, что консервативный неолиберализм российской политической системы – это своего рода аналог двойного гражданства.

Арбитраж и циркулирующий взаимообмен между неолиберальным ядром политического режима и его консервативной оболочкой обеспечивает институт президентской власти, характерной чертой которого является конституционный демократический авторитаризм [1]. При этом степень реального авторитаризма и его, так сказать, практическая направленность зависит от личности Президента (или тех, кто манипулирует им) [2].

Относительно генезиса описанной структуры можно сказать следующее. Единоутробный с советским диссидентством, способствовавший развалу советского строя и СССР, а затем буйно взошедший на их руинах российский неолиберализм изначально был экономически примитивным, компрадорским и социал-дарвинистским. Главной своей задачей он провозгласил уничтожение коммунизма в России, а публичной целью – «возвращение в цивилизованный мир», «в историю» и т. п., по сути же – инкорпорирование практически на любых (для страны, конечно, не для своих носителей) условиях в социально-экономическую структуру Запада, то есть Европы, США и аналогичных им государств. Вследствие этого у него было мало шансов укрепиться в такой стране, как постсоветская Россия. В целях самосохранения неолиберализм вначале сделал ставку на укрепление «своей» президентской власти, что привело в начале 1990-х к конфликту между Президентом и Верховным Советом, победе первого и закреплению итогов этой победы в Конституции 1993 года. К концу 90-х, однако, возникло сомнение, что верховной президентской власти самой по себе достаточно, чтобы удержать ситуацию в России под контролем. Объективно потребовалась консервативно-патриотическая «оболочка», которая защищала бы режим от агрессивной для него среды внутри страны. Произошло нечто аналогичное тому, что случилось со сталинским режимом в начале Великой отечественной войны. Только тогда обращение к патриотизму и другим непреходящим русским ценностям было вызвано внешней угрозой, а в «нулевых» – внутренними угрозами и рисками.

За последние двадцать лет, при сохранении своей фундаментальной ориентации и характера, российский неолиберализм в рамках ядерно-оболочечной структуры очистился от наиболее одиозных олигархических фигур, «перегибов на местах» и стал более умеренным.

Так или иначе, подавляющая часть неолиберальных финансово-экономических реформ и рецептов была, пусть и не в радикальной форме, принята руководством страны: приватизация, монетизация льгот, стерилизация «незаработанных» нефтегазовых доходов, «стабилизация» посредством вложений в американские долговые расписки, тартегирование инфляции, приоритет макроэкономической стабильности над экономическим ростом, «оптимизация» социальной сферы, повышение налогов и, наконец, пенсионная реформа.

Не прошли разве что те предложения, которые слишком очевидно были направлены на умаление государственной власти и контроля, с непредсказуемыми последствиями для всех, кто связал свою судьбу с государством. Но отклонения от «единственно верного учения» неолиберализма не следует переоценивать. Казалось бы, с этим учением расходятся, например, такие действия властей, которые можно расценить как национализацию: в частности, создание в конце 2007 года на базе более чем 700 организаций государственной корпорации «Ростех» для содействия в разработке, производстве и экспорте высокотехнологичной промышленной продукции гражданского и военного назначения. Однако в декабрьском интервью министр промышленности и торговли РФ Денис Мантуров [3] вполне ясно дает понять, что госкорпорация «Ростех» есть, в сущности, механизм капитализации промышленных активов с целью их наиболее выгодной продажи (приватизации).

В то же время, хотя неолиберальному экономическому курсу была обеспечена практически «зеленая улица», его собственно макроэкономические достижения оказались, мягко говоря, весьма скромными.

За десять лет Россия пережила две рецессии. Рост ВВП в 2018 году вместо прогнозируемых 1,8 – 2,1 % (существенно ниже мировых) составит, по оценке Всемирного банка, не более 1,6 %. По данным Росстата, инфляция, несмотря на усиленное таргетирование со стороны ЦБ, выросла на 4,3 % вместо ожидавшихся 2,7 %. Реальные располагаемые доходы населения падают пятый год подряд и по итогам прошлого года вместо обещанного роста на 2,3 % снизились еще на 0,2 %.

Можно и далее приводить цифры, но ситуация для многих просто очевидна. В частности, на X Гайдаровском форуме практически никто из ведущих экономистов (среди которых есть и бывшие высшие чиновники) не выразил уверенность в возможности достижения предписанных майским Указом темпов экономического роста выше мировых и связанных с ним национальных целей.

Тем не менее, неолиберальная позиция в Правительстве РФ пока что лишь усиливается. Министр финансов стал первым заместителем Председателя Правительства, а Минфин фактически выдвинулся на первое место по всем экономическим (и даже методологическим) вопросам.

Такое укрепление и без того сильных позиций Минфина в Правительстве было бы, возможно, оправданным в ситуации, требующей антикризисного управления или обеспечения макроэкономической стабильности (об окончательном и бесповоротном достижении которой, вроде бы, уже объявили с самых высоких трибун). Но как это соотносится с императивом стратегического «рывка и прорыва в будущее»?

Рывок требует мобилизации масс, а нет ничего более чуждого либерализму и неолиберализму, чем масса и мобилизация. В каком-то смысле Россия сейчас может повторить историю с Перестройкой, которая началась с попытки «ускорения», то есть с попытки руководства КПСС осуществить модернизационный рывок, притом что верхи на самом деле уже не могли организовать, а низы не хотели никакой необходимой для рывка мобилизации и напряжения сил.

Таким образом, монетарный неолиберализм, патриотический консерватизм и конституционный демократический авторитаризм можно рассматривать как своего рода три источника и три составные части российской политической системы.

С учетом указанного триединства, как мне представляется, более понятными становятся изгибы и раздвоенности российской политики, в том числе внешней.

Если брать ситуацию с Крымом, то возращение Крыма и с консервативно-патриотической точки зрения, и с неолиберальной, было актом сугубо вынужденным. Но далее, как говорится, начинаются разночтения.

Для патриотического сознания это была защита населения Крыма, преимущественно русского (но не только), от угрозы, исходившей от поощряемых Западом радикальных националистических сил, совершивших на Украине одновременно государственный, антироссийский и антирусский переворот. Возвращение Крыма – акт восстановления исторической справедливости и возврата территории, за которую не раз проливалась русская кровь. В этом смысле ситуация с Донбассом для русских патриотов не слишком отличается от крымской, той, что была перед возвращением полуострова в состав России.

Для административного неолиберального сознания Крым с 1991 года являлся, по сути, зарубежным военно-политическим активом России. В 2014 году возникла реальная угроза отторжения этого актива и его перехода в руки геополитического противника. Захват конкурентом (неолиберальное сознание не любит таких понятий, как «противник» или «враг») актива – это не та вещь, с которой его собственник может безропотно смириться.

А вот ситуация с Донбассом выглядит для российского неолиберального сознания существенно иначе. Вначале сопротивление на Донбассе государственному перевороту могло рассматриваться в перспективе скорого краха киевского режима, и на этот случай Донбасс мог бы оказаться полезен как своего рода плацдарм сохранившегося на Украине здравого смысла и субъект внутриукраинского урегулирования и политической нормализация. Поэтому, не смотря ни на что, с Украиной сохранялись более-менее полноценные экономические отношения, и велась довольно странная односторонняя игра в нормальные дипломатические и даже политические отношения на высшем уровне. Однако когда стало ясно, что нынешняя власть и русофобская политика на Украине надолго, «проект Новороссия» для российских властей во многом потерял свой смысл. Издержки принятия на свой баланс столь «токсичных активов» с «отрицательной капитализацией», как ЛНР и ДНР, слишком велики. Поэтому на возможность признания народных республик не делается даже намеков, и с упорством, достойным лучшего применения, их продолжают именовать во всех официальных российских СМИ «самопровозглашенными». И с киевскими властями, официально провозгласившими Россию «агрессором» и не устающими кричать об этом на каждом международном углу, всё еще продолжается односторонняя игра в отношения, как бы предписанные международным правом (включая даже выдачу людей с российской территории в украинские застенки).

Аналогичная картина и по вопросу переговоров о заключении мирного договора с Японией.

Общественный резонанс, вызванный информацией о решении возобновить эти переговоры на основе декларации, предусматривающей передачу Японии двух Курильских островов, подтверждает неизменность установки патриотических кругов на защиту территории, исторических завоеваний и достижений России.

С неолиберальной точки зрения, действительно важен контроль над активами, государственная же принадлежность территории, на которой они находятся, – вопрос второй, а то и третий. Главное, чтобы государство, на чьей территории находится актив, гарантировал российским владельцам получение дивидендов. Если же этот актив (тем более, если он и не очень-то актив, так как не приносит правящему классу существенных доходов) можно разменять на что-то более выгодное и ликвидное, то почему бы и нет?..

Предлагаемая схема политической системы делает логичным и понятным и тот на первый взгляд удивительный факт, что неолиберальная оппозиция, в том числе самая беспардонная и вызывающая, систематически оказывается ближе нынешнему политическому режиму, чем лояльные, поддерживающие власть российские консерваторы и патриоты. Неолиберальную оппозицию лучше слышат или даже обращаются к ней за советом (как к Алексею Кудрину), уделяют больше внимания (как выходкам Андрея Макаревича, Михаила Ефремова и др.), больше прощают (как Ксении Собчак или радиостанции «Эхо Москвы», например), берегут (как «универсального эффективного менеджера» Анатолия Чубайса) и даже оказывают государственные почести (как покойной Людмиле Алексеевой). Почему? Да потому, что она состоит из «своих», из носителей – а то и властителей – неолиберального сознания, кто по тем или иным причинам оказался «за бортом» властной номенклатуры, но при этом пользуется расположением Запада.

Отсюда же та странная смесь обиды и уверенности в своей правоте (и правах), которой отличаются многие, если не все, представители неолиберальной оппозиции. Они считает себя (и, что важнее, Запад это признает) такими же, в правовом и историческом смысле, наследниками 90-х, как и правящая группа, но при этом незаслуженно отодвинутыми и обиженными. И видят они в этом не историческую неизбежность, но волю (произвол) отдельных личностей и групп, укрепившихся у власти.

Таким образом, в плане прогнозирования вероятности принятия российскими властями тех или иных решений можно утверждать, что:

– наиболее вероятно принятие таких решений, которые одновременно удовлетворяют как монетарно-неолиберальное, так и консервативно-патриотическое сознание (хотя и по разным основаниям);

– менее вероятно принятие чисто неолиберальных решений;

– еще менее вероятно принятие чисто консервативно-патриотических решений.

При этом если консервативно-патриотическое предложение по некоторому вопросу противоречит монетарно-неолиберальным интересам и принципам, то оно с высокой степенью вероятности будет заблокировано. Наоборот – маловероятно. Разве что против неолиберального решения будут массовые протесты.

Если, придерживаясь данной тринитарной схемы, попробовать очертить возможные сценарии изменения российского политического режима, то, в зависимости от предпочтений президентской «оси» одной или другой стороне, которые она связывает друг с другом и удерживает, и от внешних (международных) обстоятельств возможны три варианта.

Первый сценарий. Малые «колебания» вокруг нынешнего состояния политической системы, то есть несущественные изменения политического режима то в одну, неолиберальную, то в другую, консервативную, сторону.

Второй сценарий. Расширение неолиберального ядра с одновременным истончением консервативной оболочки, в пределе – с ее исчезновением, то есть полный отказ от консервативно-патриотических идей, ценностей и институтов в пользу неолиберальных.

Третий сценарий. Диссоциация и ассимиляция неолиберального ядра консервативной оболочкой, то есть переработка и усвоение полезных для развития России и вытеснение на периферию политической системы не соответствующих патриотическому консерватизму неолиберальных идей, ценностей и институтов.

Представляется, что распространение отрефлексированных с учетом требований современного мира идей и ценностей патриотического консерватизма, а также разработка иных подходов к социально-экономическому и политическому развитию, чем предлагают либеральные и неолиберальные «модели», способно повысить шансы на реализацию третьего сценария.


Владимир Никитаев
Источник: "Русская IDEA"

Примечания

1. В отличие от подхода Хуана Линца, в данном случае авторитаризм и демократия не противопоставляются по определению друг другу. Демократический авторитаризм означает довольно широкие, но все же ограниченные законом, единоличные дискреционные полномочия, в том числе в отношении регулирования деятельности демократических институтов, однако, все основные демократические институты (регулярные выборы, партии, независимые СМИ и т.д.) существуют и функционируют.

2. Никитаев В.В. Путин как контрфигура // Русский журнал, 14 апреля 2003 г.

3. Мантуров заявил о планах «Ростеха» «рано или поздно» продать ОАК (интервью РБК).