Лента: Общество

От редакции. 19 февраля 1861 года в шестую годовщину своего восшествия на престол Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права. С тех пор прошло уже 150 лет, а споры о политической свободе до сих пор не стихают. Об уроках тех событий и об их значимости для сегодняшнего дня рассуждает политолог и философ Борис Межуев.

Прежде всего, я бы хотел напомнить о споре Николая Карамзина и Михаила Сперанского, который, если помните, заключался в том, следует ли давать гражданскую свободу до свободы политической, то есть следует ли сначала поменять политические институты или же следует немедля освобождать людей. И бóльшая часть российской общественной мысли согласилась именно с Карамзиным. Но абсолютно прав, на мой взгляд, был Сперанский, а не Карамзин: политическая история России была бы гораздо более спокойной в том случае, если бы свобода пришла в ситуации уже существовавшего конституционного режима.

Крепостное право в России было отменено на несколько лет раньше, чем рабство в Америке. То есть стартовая ситуация была примерно одна и та же. В двух странах произошел отказ от личной зависимости. Мы видим, что в одном случае это привело к революции и социальной катастрофе, а в другом – массы бывших рабов не сразу, не с первого поколения, но постепенно, борясь за собственные гражданские и политические права, интегрировались в то общество, из которого они до этого были исключены.

Причина столь разных исходов заключается в том, что в России вообще не было возможности никуда интегрироваться, потому что не было возможности подключиться к каким-то существующим механизмам участия. Тогда как в Америке существовала демократическая система, которая дала возможность на каком-то определенном этапе абсорбировать огромное количество недовольных и исключенных из жизни людей. То есть, принципиальный момент заключается в том, что тезис, согласно которому гражданская свобода должна предшествовать политической, совершенно неверен.

Свобода всегда требует определенных и очень конкретных политических институтов, делающих возможной реализацию этой свободы. Если таковых институтов не существует даже потенциально, то это создает критическую напряженность в обществе, которая, собственно говоря, и привела к краху государства.

Если бы реформы Сперанского в начале XIX века были успешно реализованы, то недовольные люди постепенно узнали бы, в каком именно направлении им следует прилагать усилия, чтобы, в конечном счете, добиться реализации своих интересов. Но такой возможности не было.

Мне кажется, это важный урок XIX века, который российское политическое сознание до сих пор так и не выучило. Мы до сих пор считаем, что политика вторична по отношению к экономике, по отношению даже к обществу. Бесправное население, которое получило личную свободу, имея, тем не менее, кучу оснований быть недовольным, в любом случае распорядилось бы это свободой именно так, как оно, в конечном счете, ей и распорядилось: погромы помещичьих имений и разорение помещичьей культуры. Собственно, это и создало ту напряженность, которая и стала фоном, обеспечившим катастрофу.


Борис Межуев
Источник: "Русский Журнал "