Лента: Общество

Правозащитное движение в современной России все больше маргинализуется. «Русский журнал» попросил российских политических и общественных деятелей Илью Константинова и Юрия Болдырева рассказать, с чем это связано.

РЖ: Уважаемый Илья Владиславович, как вы считаете, принципы демократии и те принципы, которые отстаивают правозащитники, совпадают?

Илья Константинов: Нет, с моей точки зрения, они не совпадают. Дело в том, что демократия – это форма государственного устройства, основанная на власти большинства. А правозащитная деятельность – это деятельность, ориентированная, прежде всего, на отстаивание интересов отдельно взятого человека или меньшинств, политических, религиозных, социальных, сексуальных и так далее. Поэтому между демократией и правозащитной деятельностью, на мой взгляд, существует принципиальное различие. И это очень сильно сказывается на деятельности правозащитников во всех странах, в том числе и в России.

РЖ: Можно ли утверждать, что правозащитники эффективно выполняют взятую на себя роль только в авторитарных странах и в странах, которые только переходят к демократии?

И.К.: Правозащитное движение является одним из основных базовых элементов гражданского общества и именно в странах развитой демократии оно действует наиболее эффективно. Там оно органично, там оно воспринимается подавляющим большинством населения как важнейший элемент гражданского общества, как нечто имеющее почти религиозную ценность. В развивающихся странах, странах с переходной экономикой, в странах с авторитарными режимами ситуация может быть совершенно другой. В ряде случаев мы можем говорить о том, что правозащитное движение в таких странах не пользуется поддержкой большинства населения. Более того, можно говорить, что в странах с авторитарными политическими режимами большинство населения относится к правозащитной деятельности негативно.

РЖ: То есть, на ваш взгляд, в США и странах Западной Европы правозащитное движение является общенациональным?

И.К.: Да, именно так. Оно является общенациональным. Более того, деятельность правозащитников воспринимается в этих странах как важнейший элемент гражданского общества. Соответственно, идеология правозащиты является общенациональной идеологией и относится к базовым, системообразующим ценностям развитого общества. Этого совершенно нельзя сказать, допустим, о странах Африки, в которых из-за господства клановой политики, племенной и родовой разобщенности, ценность отдельно взятого человека определяется исключительно его принадлежностью к тому или иному клану или племени.

РЖ: Означает ли это, что у правозащитного движения есть какое-то политическое представительство в странах Запада?

И.К.: Безусловно. В демократических государствах Запада правозащитное движение пропитывает собой всю политическую структуру. Можно говорить о том, что в современной Европе в наибольшей степени восприняли правозащитные ценности социал-демократические партии, которые практически срослись с правозащитным движением.

РЖ: На ваш взгляд, в чем причина неуспеха правозащитного движения в России и некоторых странах СНГ?

И.К.: Мне кажется, что главная причина неразвитости в современной России правозащитного движения состоит в том, что правозащитники в соответствии с традиционной идеологией и практикой правозащитного движения апеллируют к правам меньшинств. Между тем как в России и многих странах СНГ проблемным является положение большинства. Я не отрицаю необходимость защиты интересов меньшинств, но отчетливо вижу, что в современной России именно большинство нуждается в защите. А традиционный акцент правозащитников на отстаивание интересов национальных, религиозных, сексуальных и прочих меньшинств, на мой взгляд, препятствует широкому внедрению этой идеологии в массовое сознание и мешает популяризации ценностей правозащитного движения.

РЖ: Почему, если в мире правозащитное движение связано с социал-демократией, в России оно ассоциируется с либеральном трендом?

И.К.: Надо иметь в виду следующее. Во-первых, в России нет развитой социал-демократии в современном ее понимании, и я бы сказал, даже нет ничего близкого к идеологии и практике современной европейской социал-демократии. А во-вторых, Россия – это страна переходная во всех отношениях, то есть и в экономике, и в политике, и в уровне развития гражданского общества. Едва ли можно утверждать, что современная Россия – это развитая демократическая страна с современной рыночной экономикой.

РЖ: Но связь правозащитного движения России с либеральными ценностями – это нормально или это признак отсталости?

И.К.: Мне кажется, что российское правозащитное движение как бы забегает вперед. Оно копирует свою идеологию и практику, свои ценности и методы работы с правозащитных движений более развитых стран. Между тем как политическая, экономическая и социальная реальность в нашей стране совершенно иная. И отсюда бросающийся в глаза разрыв между правозащитниками и народом.

РЖ: Можно ли говорить, что российские правозащитники полагают, что нельзя оставаться правозащитником и сотрудничать с государством?

И.К.: Я с вами не соглашусь. Российские правозащитники, на мой взгляд, не отрицают возможность сотрудничества с государством, по крайней мере, по моим наблюдениям. Просто они сталкиваются с достаточно прохладным отношение со стороны государственных чиновников, не находят у них понимания, поддержки. И отсюда, естественно, реакция с их стороны. Поэтому ответственность за отсутствие диалога между правозащитниками и государством лежит, скорее, на государственных чиновниках.

РЖ: Какая опасность, на ваш взгляд, наиболее характерна для современного правозащитного движения России – маргинализация в политическом плане или же, наоборот, чрезмерная вовлеченность в политику?

И.К.: Мне представляется, что для современного правозащитного движения в России, именно в России, главная опасность – это маргинализация и превращение в своего рода секту. И это уже не просто опасность, это почти реальность.

РЖ: Можно ли каким-то образом ликвидировать эту опасность, возможно путем апелляции к большинству?

И.К.: На мой взгляд, в России очень трудно преодолеть разрыв между правозащитниками и большинством населения, большинством граждан. Ведь правозащитное движение уже имеет определенный облик в глазах населения. На правозащитном движении уже лежит своего рода клеймо. И это клеймо снять будет очень трудно, для этого потребуется не один год, может быть, не одно десятилетие. А восходят эти проблемы к временам 1990-х годов, когда правозащитники резко, даже демонстративно отказались от защиты интересов большинства российских граждан.

РЖ: На ваш взгляд, являются синонимичными понятие «правозащитник» и «диссидент», хоть в современном контексте, хоть в контексте времен холодной войны?

И.К.: Идентичными эти понятия не были никогда. Просто для тех, кто знаком с реалиями диссидентского движения, известно, что среди диссидентов преобладали правозащитники, но их абсолютного доминирования не наблюдалось. Среди диссидентов встречались националисты, сепаратисты, определенную роль играли религиозные сектанты.

РЖ: Но в современной России существуют диссиденты или правозащитники?

И.К.: В современной России существуют и диссиденты, и правозащитники. Большинство правозащитников сегодня можно, наверное, отнести к диссидентам, но далеко не всех диссидентов можно считать правозащитниками.


Беседовала Любовь Ульянова
Источник: "Русский Журнал"


* * *


Не панацея, но и не без пользы

Когда к гражданину, никоим образом не солидаризирующемуся с нынешней властью, обращаются с вопросами о правозащитном движении, о его роли, месте, противоречивости, и, главное, о том, почему большинство населения не чувствует его выразителем своих интересов, естественная реакция – нежелание допустить, чтобы власть могла использовать и твой голос в управляемом хоре обвинителей правозащитников. Хотелось бы, чтобы все, помещенное ниже, читалось через призму этой преамбулы.

И вторая часть преамбулы. Есть люди, демократичные по своим взаимоотношениям с окружающими и по политическому мировоззрению, а есть самоназванные «демократы». Точно так же есть, с одной стороны, множество нормальных людей, вступающихся за друзей, соседей, даже незнакомых им людей. А есть профессиональные правозащитники.

Однако профессионализация и институционализация всякой деятельности – процесс естественный. Но в нашей стране процесс профессионализации правозащиты имеет предысторию, связанную с преемственностью института правозащитничества с диссидентством, которое оценивается в российском обществе неоднозначно. И это понятно: если в период стратегического противостояния сверхдержав диссидентское движение пользовалось интенсивной поддержкой «потенциального противника», а закончилось все поражением страны в Холодной войне, плоды которого мы пожинаем и сейчас, то, согласитесь, для подозрительного отношения у общества оснований достаточно.

Но далее необходимо задать себе вопрос: они, рискуя и даже погибая, защищают граждан, но почему же тогда я, а также многие другие, не с ними? Может быть, потому, что в период исторической развилки, когда и определялось, каким быть нашему государству, в том числе, быть ли ему уважающим гражданина или же безнаказанно его топчущим, мы оказались по разные стороны баррикад.

Еще в 1990-м году, когда принимали некий конституционный закон о правах человека, у нас возник с одним известнейшим правозащитником спор: фиксировать ли в законе лишь политические права, или же зафиксировать также права социально-экономические. Известный диссидент, будучи вдвое меня старше, хотя и со свойственной ему общей деликатностью, настойчиво и даже жестко объяснял «малым и неразумным», что главное – права политические, и только они должны быть закреплены.

Я же исходил из того, что большинству граждан, в отличие от профессиональных политиков, политические права нужны лишь для обеспечения их социально-экономических прав. И если есть возможность эти права и завоевания прямо закрепить, то почему и это не сделать?

Чем дело закончилось? Не упрощая причины и не сводя их к итогу описанного спора, тем не менее: сначала торжество формально-либерального подхода (главное – свободы, а уж свободные люди разберутся), тут же выражение свободными людьми недовольства своим положением, а затем и разрушение великой державы, массовое обнищание «свободных людей» и их превращение в объект легкого манипулирования.

Помню и начало 1992 года, когда ко мне, как начальнику Контрольного управления Президента, пришли два известных правозащитника, оба тогда российские депутаты, и стали мне объяснять, что ни с какой коррупцией бороться не надо – мол, она поможет выстроить новые «нетоталитарные» отношения…

Позже, когда разгул коррупции стал уже очевиден, на щит подняли строки Бродского: «Ворюга мне милей, чем кровопийца». Где же было правозащитное движение? Объясняло ли оно людям, что такая спекуляция – ложь, что масштабный вор неминуемо станет кровопийцей и душегубом?

Выборы 1996-го года, когда грубейшим образом попирались именно политические права – фактически фальсифицировались выборы президента. И социально-экономические цели этого было уже не прикрыть: власть организовывала разграбление своей страны. Стало ли правозащитное движение центром неполитического (то есть, не в пользу конкретной политической силы), но широкого гражданского протеста?

1998-й год – дефолт, вызванный раскручиванием в течение трех лет изначально криминальной пирамиды государственных кредитных обязательств. Более ста миллионов граждан были нагло ограблены.

Сколько из них погибли – от стресса, от нищеты и безысходности, – история умалчивает. Полагаю, многие сотни тысяч человек. Кто защищал их права?

Можно перечислять и дальше. «Монетизация» льгот, введение заведомо мошеннической финансово-спекулятивной «накопительной» пенсионной системы (уже практически рухнувшей), отказ государства от механизмов госконтроля и ответственности за качество жизненно важной продукции – это все удары по правам граждан.

В правозащитном движении, так же, как и в обществе, есть разные люди. Многие из них честно исполняют свой долг. Другие более ориентированы на интересы грантодателей. Важно, кто определяет погоду.

А погоду определяет социально-экономическая и институциональная среда. Иногда – еще и яркие личности. Какую экономику и какое общество мы строим, как устроена власть и каковы механизмы ее обратной связи с обществом? Доминирование паразитической финансово-спекулятивной сферы экономики и необходимое для его поддержания пресечение нормальной обратной связи между властью и обществом – это никакое, даже самое искреннее правозащитное движение компенсировать не может. Лишь иногда защитить от издевательств конкретных молодых ребят, призванных в армию, как это делают, например, «Солдатские матери». И за это спасибо.

Юрий Болдырев
Источник: "Русский Журнал"