Лента: Общество

В последнее время мы стали все чаще вспоминать о такой вещи, как наша идентичность, пытаясь разобраться в вопросе «Кто мы?» Простого подразумевания общечеловеческих ценностей, диктующих нам, что есть хорошо, а что плохо, уже недостаточно. Ну, а уж соблюдение законов никогда не было отличительной чертой россиян – мы знакомимся с законодательными актами либо когда их уже нарушили, либо, чтобы понять, как их обойти. Из-за этого на пути президента Дмитрия Медведева, который хотел бы подверстать сознание россиян под правовые нормативы, возникнет так много преград, что его, честно говоря, становится немножко жалко, ибо наша тысячелетняя история основана на том, что не в праве все дело, а в правде. Правовая модель является чем-то ограничивающим нас, а настоящая жизнь должна быть по совести. Но это не формальная совесть, это не условная правда, и для их определения мы должны выработать национальную идеологию, идею, пусть не общеобязательную, но чтобы был хотя бы некий вектор, некая ось нашего общества, которая бы описывала нам границы нашего допустимого. А для этого прежде всего необходимо понять, «кто мы». В зависимости от того, как мы определим нашу идентичность, и будет выстраиваться наша национальная идея.

Определение идентичности с неизбежностью поднимает вопрос о том, кто является субъектом истории. Здесь есть несколько ответов. Либеральная система взглядов, которая утвердилась в западноевропейской культуре – тоже не сразу, а постепенно, веками, – утверждает, что никакого «мы» ни для русских, ни для европейских народов не существует, а есть только «я», есть только отдельный индивидуум и совокупность отдельных индивидуумов, каждый из которых есть центр вещей. Индивидуумы могут смело менять социальную принадлежность, место жительства, взгляды, даже пол, как это сейчас принято на Западе. Этот индивидуум есть мера вещей, соответственно никакого «мы» не существует. Вопрос «Кто мы?», «Какова наша коллективная идентичность?» ставиться в либерализме не должен – каждый сам по себе. Стремление к достижению эгоистических интересов, комфорта, наслаждения, богатства, уюта, успеха – это и есть задача отдельного существа, каждое из которых не должно при этом насильственным образом ограничивать свободу другого. Здесь никакой коллективной идентичности не нужно. На вопрос «Кто мы, русские люди?» либералы ответят: «Таких людей нету, каждый из вас отделен, индивидуален и может делать все что хочет, только не нарушая закона». В 90-е годы либеральная модель стала основополагающей, но с этим мы покончили, ибо такой ответ нас явно не устраивает. «Человек – мера вещей» – оставим это софисту Протагору и западным поборникам прав человека, нас это никуда не приближает.

Существуют и другие версии объяснения того, кто мы. Например классовый подход. С точки зрения марксизма, советской идеологии, которая еще недавно доминировала в нашей стране, ответ на вопрос об идентичности звучал так: «Мы – это класс». И когда мы определяли, кто является субъектом истории, марксисты говорили: субъектом истории является пролетариат, то есть трудящиеся, а паразитом истории является буржуазия, которая этот класс обирает, обманывает. Соответственно содержание истории – это борьба труда против капитала, пролетариата – против паразитических классов буржуазии, феодального и жреческого класса. Борьба классов составляет смысл мировой истории, субъектом которой является пролетариат. Отсюда же – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Немецкий пролетарий был ближе пролетарию русскому, чем русский же буржуа. Это был четкий идеологический ответ: мы – класс рабочих и крестьян, который сверг класс эксплуататоров и капиталистов и построил свое бесклассовое общество, в котором пролетарий является единственным классом. Так возникла концепция социалистического общества, советского человека, со своей классовой идентичностью. Эта идеология давала, в отличие от либеральной, ответ на вопрос «Кто мы?» – коллективный ответ, классовый ответ.

Сейчас мы видим, что больше это неприменимо. В нашем нынешнем обществе невозможно говорить о четком классовом самосознании. В то, что мы, сегодняшние русские люди, четко разделены на два класса – пожалуй, в это не верят даже коммунисты из КПРФ, явно не отстаивая этого классового деления. И хотя классовая идентичность нам ближе, чем либерализм, эта модель явно проиграла в 80-е годы. Едва ли она применима сегодня.

Как можно еще определить нашу коллективную идентичность? Например на основании того, что мы являемся этносом. Тогда среди нас появляется несколько групп: большинство будут этнические русские, это «мы». Но тогда получается, что в нашем государстве рядом с нами живут «не мы», например этнические татары, чеченцы, авары, даргинцы, якуты, которые также являются полноправными членами нашего общества, гражданами нашего государства. Такая идентичность, которая в той или иной степени начинает пробиваться сквозь наше бытовое самосознание, и дает подчас уродливые формы. Когда мы говорим, что «мы» русские, а вот «они» нерусские, и начинают возникать новые грани. Из этой этнической коллективной идентичности в наше время возникает безусловная перспектива распада того единства, которое содержится в рамках нашей государственности. Мы, конечно, имеем какую-то этническую принадлежность: русские – это великороссы, татары – это тюрки, но это этническое определение не позволяет стать основой нашего самосознания, ибо тогда наше коллективное историческое «мы», наш исторический и культурный тип затрещит по швам, к чему и призывают многие националистические группы. Все это неуклонно ведет к распаду России, к расколу нашего общества. Это тоже ответ неудовлетворительный, этническая идентичность не может быть взята в качестве нормативной, и мы должны ее отложить. Не потому, что мы отказываемся от этнической самоопределенности, просто мы отказываемся признавать свою идентичность на основе одной лишь только этнической принадлежности.

Какие еще есть варианты ответа на вопрос «Кто мы»? Мы являемся гражданами государства, это уже включает в себя и этносы, и классы, это более широкая форма. Мы – россияне, мы – граждане Российской Федерации. Это неплохое, юридически обоснованное определение нашей идентичности. Но тут тоже возникает очень интересный вопрос. А вот люди, говорящие по-русски, родившиеся в контексте русской цивилизации, исповедующие нашу православную веру, живущие на территории Крыма, Украины, Северного Казахстана, может быть, Таджикистана или Узбекистана, или русские в Прибалтике – они кто? Они не «мы»? Самое естественное чувство подсказывает, что они-то как раз такие же «мы», что они тоже входят в нашу коллективную идентичность, и граница, которая разделяет Украину и Белгородскую область, это не граница между «ними» и «нами», потому что по обе стороны границы живем «мы», совершенно одинаковые, близкие исторически, культурно, генетически. Значит, гражданство Российской Федерации не является достаточным обоснованием нашей идентичности.

Можно сказать, что мы – православные. Действительно, большинство россиян православные, эта религиозная идентичность выходит за рамки Российской Федерации и сближает нас с православными той же Украины. С одной стороны, православная идентичность шире, чем Российская Федерация, с другой стороны, в России живут и не православные. Есть мусульмане, есть буддисты, есть древние архаические культы разных небольших народов. Выделяя конфессиональный признак, мы оставляем за бортом нашего «мы» представителей других конфессий, которые опять же явно принадлежат к «нам».

Есть еще и экономическая модель истории. Например, на Западе любят говорить: «Мы – это золотой миллиард, который хорошо живет, а они – это азиатские недоумки». Этот экономический расизм совсем не наш подход.

Все перечисленные возможности нашей идентичности нам не подходят, они либо сужают наше «мы», либо создают противоречивые конструкции. Неверным ответом является либеральное утверждение, что мы индивидуумы – индивидуумы не составляют исторического единства. С точки зрения либеральной это ничего не меняет, но с точки зрения «нас» от этого изменится все, потому что тогда не будет нас, а мы не хотим исчезать из истории. Классовый подход, утверждающий, что мы разделены – часть из нас являются эксплуатируемыми, часть – эксплуататорами, и соответственно этому мы определяем свою роль в этом классовом обществе, – также не совсем нам подходит. Ведь если «мы» это пролетарии, то другие пролетарии, например вьетнамские или африканские, это тоже «мы». Классовый подход, хотя и не лишен смысла, не может быть окончательным ответом, поскольку это опять нас разъединит и одновременно соединит с кем-то не тем.

Этнос – мы русские, мы татары, мы чеченцы – также нас разъединит, потому что сразу рядом с нами возникнут «не мы» и серьезные противоречия. Это не объединяет нас и не охватывает того, чем мы являемся. Конфессиональный ответ тоже не является верным. Если мы православные, то рядом живут неправославные, а православные живут не рядом, за пределами границ РФ – это тоже не может стать базой коллективной идентичности. И государство тоже не подходит. Что делать с нашими «не гражданами» Российской Федерации, живущими на Украине и в Казахстане, в Прибалтике. Они не мы? Российская Федерация – государство новое, но разве не мы Советский Союз, разве не мы Российская империя? В качестве последнего слова нашей коллективной идентичности ни один из этих вариантов не подходит. Но мы-то есть!

Есть какое-то органическое единство, нечто, что движется сквозь историю, сквозь время и пространство, оставаясь одним и тем же, изменяясь внешне, принимая разные формы, вырабатывая те или иные государственные модели, различные социальные системы, увлекаясь теми или иными идеологиями, создавая правовые конструкции, подчас меняя свой этнический состав, меняя свою границу. Но это нечто есть. Это-то и есть некая данность, некая безусловная коллективная идентичность, абсолютное «мы», которое надо нащупать. Интуитивно каждый из нас задумывается об этом, пытается найти свое место сегодня в мире и в пространстве и ответить на вопрос: «Что такое Россия, что такое русские, что такое родина, что такое отечество?» Методом исключения можно прийти к единственной категории, которая является абсолютным ответом на вопрос «Кто мы?» Это единственное, что может быть взято всеми представителями самых разных идеологических ответов. Ответ на вопрос «Кто мы?» звучит так: «Мы – народ!»

Народ это значит не этнос, не конфессия, не класс, не государство, не сборище индивидуумов. Народ – это нечто цельное, органичное, нечто, что живет во времени и пространстве больше, чем отдельный индивидуум, чем отдельное поколение. В народ входят те, кто умер, в народ входят предки, в народ входят наши мертвые, люди, которые отдали свою жизнь за то, чтобы то пространство, в котором мы живем, было нашим пространством, чтобы язык, на котором мы говорим, был именно этим языком. Мертвые составляют часть народа, они соучаствуют в этом народном бытии, потому что породили нас. Если бы мертвые были иными, то у нас бы были другие лица, другие тела, другая территория, другой язык, у нас была бы другая культура. Мертвые не просто пришли и исчезли без следа. Через них мы получили кровь, ценности, психологию, жесты, сны, институты, философию или ее отсутствие, наш русский ум и нашу русскую глупость, наше этническое разнообразие. Через них мы получили все, они есть в нас, они есть здесь и сейчас.

Одновременно в понятие «народ» заложено и представление о потомках, о будущем, о детях, которых мы сейчас рожаем и которые будут производить новых и новых детей – народ будет продолжен в будущее. Эти дети будут продолжать нас и наших предков, наших отцов, они будут говорить на том языке, на котором говорили наши предки и говорим мы, они будут доделывать те дела, которые идут в поколения, потому что народ живет в веках и в огромных континентальных пространствах. Народ перемещается, он размывается, эволюционирует, он может деградировать, он просыпается и засыпает, но он есть. Народ является тем безусловным, что действительно составляет нашу коллективную идентичность, составляло раньше и составляет сейчас.

До того как стать православным, наш народ тоже был народом: что-то от этой доправославной эпохи осталось и во времена христианства. В семнадцатом году, когда воцарилась антиправославная идеология, народ остался. Что-то от христианства народ вложил и в советский период. Народ создавал разную государственность, но он оставался одним и тем же народом. Он основал Киевскую Русь, потом этот же народ разделился на княжества, потом он попал под монголо-татарское владычество, потом он отвоевал свою Московскую государственность, стал соединяться с теми частями, которые остались под польско-литовским гнетом, потом он создал Московское царство, потом совершенно иную государственность, романо-германскую, петровскую петербургскую империю, потом эта империя пала и возник Советский Союз, развалился Советский Союз, появилась демократическая Россия, которая сейчас ищет свою идентичность. Но на всех этих этапах с незапамятных времен до сегодняшнего дня преемственность осуществляется бытием одного и того же коллективного существа, меняющегося, создающего новые формы, открывающего новые горизонты, переживающего, страдающего, поднимающегося к вершинам, падающего ниже последних бездн. Это наше коллективное «я», это наш народ.

Теперь, отбросив ложные определения нашей идентичности, выявим, как они находят свое место в этом народе, что мы понимаем под народом? Разумеется, это не этнос, потому что к нашему народу относятся не только великороссы, но и малороссы, и белорусы, и в значительной степени тюрки, и финноугорское население. Где-то эти этносы сохранили свой язык и свои особенности, но мы чувствуем, что это наше единство, мы один и тот же народ. Большинство из нас – православные, православие определило наш исторический религиозный выбор, но частью нашего народа являются также неправославные: есть и русские мусульмане, есть кавказские мусульмане, тюркские мусульмане, православные тюрки, буддисты, иудеи и множество других конфессий – они часть нашего народа, они вместе с нами строили нашу государственность, нашу культуру, они проливали кровь за наши общие интересы в бесконечных войнах, они вместе вырвали победу в Великой Отечественной войне. Разные этносы – один народ, разные религии – один народ, разные индивидуумы – один народ, разные классы – и все равно это один народ. Это народ, который в особенно критические периоды, когда над ним нависала угроза, становился в строй и защищал одни и те же интересы; он защищал самого себя, он утверждал в истории самого себя, он охранял самого себя, он передавал самого себя сквозь время и пространство. Также он создавал и перезапускал различные формы государственности. Кто создал Киевскую Русь? Кто позвал Рюрика? Народ! Народ сообразил: здесь великие богатства, прекрасные земли, прекрасные славянские, тюркские и финские племена, которые чувствуют себя хозяевами своей территории.

На разных этапах народ включался и воссоздавал, восставал или покорно соглашался с теми или иными государственными и идеологическими надстройками. Мы жили в разных государствах, но все эти государства создавал, принимал и укреплял, отстаивал, кормил и даже низвергал тот же самый народ. Так действуем мы с вами, и точно так же будут действовать наши потомки, пока они хранят эту коллективную идентичность.

Если же говорить именно о нашей этнической идентичности, то надо говорить не о русских, а о великороссах, малороссах или белорусах. Русские это не этнос, это гораздо больше, это описание народа. Есть русские татары, есть русские чеченцы, есть русские якуты, есть русские великороссы, есть русские малороссы, есть нерусские малороссы, теоретически могут быть нерусские великороссы – это часть людей, которые оказались на стороне Гитлера, или живут в Америке, или работают в ЦРУ. Как, например, Николай Злобин, один из аналитиков оборонного вашингтонского центра, этнический великоросс, вставший на сторону наших геополитических врагов – американский великоросс.

Таким образом, когда мы говорим «народ», мы имеем в виду людей, объединенных не по этническому признаку, а исторической, культурной судьбой. Сюда входят самые различные этносы и представители самых разных конфессий, представители разных классов и даже разных государственных образований, потому что русским народом является большинство жителей Украины, значительная часть жителей Молдовы, все жители Беларуси. Это русский народ, классический, древний, полноценный, полноправный русский народ; татары, которые живут на нашей территории и отождествляют свою судьбу с нами. Теоретик татарского возрождения Исмаил Костынский писал: «У славян и тюрок одна судьба». Народ – это то, что рождается в истории через осознание общности судьбы. Те, кто чувствует эту общность судьбы, те – народ, те, кто не чувствуют, те – индивидуумы или кто-то другой. Именно народ должен стать единым абсолютным непререкаемым ответом для представителей любых конфессий, социальных школ, любых религиозных организаций, идеологий. Мы в первую очередь народ, и только во вторую мы – этнос, государство, религия, класс, индивидуумы и все остальное. Ни этническая принадлежность, ни гражданство, ни класс, ни религия не отвечают по-настоящему на фундаментальный вопрос «Кто мы?» Только одно великое, волшебное могучее слово «народ» дает ответ на этот главный для каждого из нас вопрос.

Тут мне могут возразить: для того чтобы сделать это основой нашей национальной идеи, надо еще очень много работать, надо изменить нашу правовую систему, потому что наши правовые акты не знают такой категории – народ. Вот и ошибаетесь. Менять ничего не надо. Надо открыть нашу российскую Конституцию и прочитать в ней те слова, которые мы чаще всего никогда не читаем внимательно, на которые никогда не обращаем внимания, а там написано, что носителем высшей власти в Российском государстве является не само это государство, не президент, не чиновники, не Дума, не Совет Федерации, не правительство, не армия, не полицейский аппарат. Там написано, что главным субъектом власти, главным историческим деятелем является именно народ. Конечно, в 90-е годы авторы Конституции, по которой мы сейчас живем, меньше всего рассуждали о тех терминах, о которых рассуждаем сегодня мы. Безусловно, они скопировали принципы демократии с западноевропейских образцов, где под «народом» понимается совершенно другое, нежели у нас, и никакого русского традиционного понятия «народ» туда и близко не вложено. Как бы то ни было, но при переводе далеких и пустых для нас западноевропейских терминов на русский язык произошло их смысловое видоизменение, их пересадили на иную почву, и вместо одного выросло совершенно другое. Это утверждение, которое многим казалось банальным, – что именно народ обладает в России полнотой власти, является сувереном и главным источником и субъектом права – оно является, по сути дела, всем. В русском языке формально заимствованное понятие совпало с тем единственным и главным, что у нас является культурной, политической, исторической и общественной традицией. Сами того не подозревая, творцы этой российской Конституции, которая в других местах очень отклоняется от наших национальных особенностей и интересов, заложили основы для создания нашей идеологии. Идеология начинается там, где утверждается высший политический и социальный субъект. Этим субъектом в российской Конституции является народ.

Итак, мы пришли к тому, что, в общем-то, лежало на поверхности, обнаружив, что с юридической точки зрения только это и записано в нашем Основном законе. Теперь остается лишь переосмыслить это базовое правовое конституционное положение о том, что субъектом высшей власти является народ, и, вложив в этот народ содержательное, культурно-историческое, философское понимание, прийти к необходимости совершенно новой идеологии и новой национальной идеи, которая не могла возникнуть ни в советское время, где доминировал классовый подход, ни в 90-е годы, где преобладал индивидуалистический подход. Если мы при этом поставим в центр нашего внимания эту высшую идентичность, то с этого момента мы, действительно, приступим к творению большой фундаментальной национальной идеологии.

Слово «нация» здесь нас может сбить, и лучше пока избегать этого термина, потому что в европейском контексте он понимается только как гражданство, «государство-нация». Нацией является только то, что находится внутри государства, то есть граждане. Это французское определение – откуда оно и пришло в политологию – политическое, гражданское понятие, отнюдь не связанное ни с каким этносом. Какого бы цвета кожи ни был французский подданный, он француз и принадлежит к французской нации. Другого определения политической нации, кроме такого, в европейской практике нет.

При Сталине это буржуазное понятие смешалось с совершенно иным понятием: греческим понятием «этнос», то есть совокупность людей, объединенных общими биологическими корнями, общим происхождением, общим родом. По сути дела, это широкое понимание племени. В результате у нас получился некий гибрид между политическим определением, включающим в себя всех граждан, и этническим определением, обозначающим племя. Именно поэтому нация имеет в русском языке два разных значения: европейское и искаженное советское, из-за чего мы и путаемся. Наш народ не многонациональный, потому что политических наций в России не сформировалось, да и за ее пределами тоже. Что происходит на Украине, какая там политическая нация?! Это часть нашего народа и часть не нашего, может быть, даже не народа, а отдельных этнических группировок.

Понятие национальной идеи, действительно, уводит нас куда-то в сторону, поскольку кто-то будет понимать под этим этническое, кто-то – политическое. Понятие «народ» самое ясное. Можно говорить о народной идее, о всенародной идее, о народной идентичности – это сразу ставит нас в центр проблематики и позволяет без всякой опасности быть неправильно понятыми говорить о самых сущностных вещах.


Александр ДУГИН, доктор политологии
Источник: "Политический журнал"