«Мы пережили катастрофу!» "Мы были современниками Великого освобождения!" «Мы видели время правды!» "Наше время – эпоха иллюзий!" Все Вы в чем-то правы. Остается только выяснить – в чем. Наступает пора спокойного анализа времени, получившего название – «Перестройка».

Но «с каких позиций» глядеть на эту драматическую эпоху? «Какова Ваша методология?» – спросит строгий рецензент. Времена уходят и уносят с собою идеологии. Должен ли историк подчиняться идеологической моде? Думаю, в этом отношении социальные науки не должны отличаться от естественных. Наше приближение к Истине определяет «очная ставка» свидетелей и фактов, каждый из которых может быть истолкован читателем по-разному исходя из его философских воззрений, но все же остаться фактом в «медицинском» значении этого слова.

Историческая ткань пронизана миллионами нитей – от экономики к социальной психологии, от социальной психологии – к идеям и политике, от политики – к экономике, и прочие и прочие. Некоторые из этих линий мы сможем обнаружить, некоторые – нет. То же самое может сказать о себе физик и биолог, хотя инструментарий их наук разработан лучше. Всегда останется загадка за поворотом, но разве это должно останавливать нас на пути исследования? Разве это делает менее ценными уроки истории, практический смысл науки, познания как такового?

Если мы хотим понять то, что произошло с нами в последнее десятилетие, необходимо углубиться в предыдущие несколько лет. В тот период, когда шаткое равновесие, получившее странное название «застой», стало постепенно нарушаться, когда стал раскручиваться знаменитый «маховик».

Я не ставлю перед собой задачу представить подробное описание общества накануне Перестройки. Задача в другом – рассмотреть те процессы, которые уже в недрах равновесия 70-х гг. предвещали будущую социальную бурю. Нас будут интересовать те ростки, которые пробивались сквозь кирпичи монументального строения «реального социализма» и в итоге разрушили его. Нам предстоит увидеть, как делались первые шаги на пути к нынешнему нашему миру.

Эти первые шаги, как и вся история Перестройки, породили немало мифов. Даже архивы носят на себе следы «кривды-бабушки». Но «корпус источников» и здравый смысл позволяют приблизиться к реальной картине старта Перестройки, отделить публицистические мифы от выводов, которые вытекают из проверяемых фактов. Нам с Вами предстоит провести свое следствие в тех случаях, где источники противостоят друг другу, где позднейшие оценки противоречат фактам. Может быть, благодаря этому мы лучше поймем и нашу сегодняшнюю жизнь.

Важнейшим обстоятельством, которое воздействовало на социальную систему СССР, стал геополитический кризис, в котором очутилась страна. Какую роль играли внешние обстоятельства при переходе к реформам? Вел ли СССР в конце 70-х гг. наступление против Запада? Стал ли СССР жертвой «холодной воны»? Какой фактор был ведущим, доминирующим при выборе направления преобразований – внутренний или внешний?

Несмотря на то, что внутренняя структура СССР была уникальной и тщательно оберегалась от воздействий извне, Советский Союз был теснейшим образом взаимосвязан с мировым развитием, встроен в систему международной торговли, оказывал мощное воздействие на развитие мира, являясь одной из двух сверхдержав, поддерживающих самим фактом своего существования геополитический баланс. Однако большая гибкость общественного устройства стран Запада позволила им в середине ХХ века набрать более высокие темпы общественного развития. СССР все быстрее отставал от своих конкурентов, но продолжал военно-техническое соревнование с ними. В 70-е гг. СССР еще мог поддерживать военно-технический паритет с НАТО. В конце 70-х гг. ситуация стала меняться в худшую для Советского Союза сторону. Это во многом способствовало началу реформ. Но были ли внешние факторы доминирующими, насколько именно они определяли направление дальнейших преобразований?

Внешнеполитические сложности, с которыми столкнулся Советский Союз в 70-е годы, легли тяжелым грузом на ослабленную кризисом внутреннюю структуру общества. Нашей стране снова не повезло – как и в начале века внутренний кризис совпал с внешним.

1. Начало нового ракетного кризиса

2. Геополитическая борьба в «Третьем мире» и начало войны в Афганистане

3. Польский кризис (1980-1983 гг.)

В середине 70-х гг. сложился примерный паритет стратегических ядерных сил между СССР и США. Каждая сторона утверждала, что противник несколько превосходит ее по тем или иным видам ядерного оружия и его носителей. Но в условиях, когда любой из противников мог уничтожить все живое на планете, состояние паритета стало фактом, не зависящим от незначительных колебаний в числе носителей и боеголовок. По данным министра обороны США К.Уайнбергера США имели в 1979 г. 20400 боеголовок всех типов, а СССР – 3400 (данные о советских вооружениях приблизительны, другие американские исследователи дают иные данные, обычно меньшие). Но боеголовка боеголовке рознь. По данным маршала С.Ахромеева, первого заместителя начальника Генерального штаба Министерства обороны, в 1980 г. СССР имел 8000 стратегических зарядов, а США 9700.[1]

После подписания оговора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1) продолжались переговоры об их более жестких ограничениях. Однако в 1977-1978 гг. Процесс переговоров постепенно затормозился. Демократическая администрация Д.Картера выступала за более решительные действия, чем согласованные на переговорах Брежнева и Форда во Владивостоке. Советская сторона предпочитала придерживаться эволюционного порядка переговоров и подозревала американцев в стремлении «переиграть» СССР или добиться пропагандистского успеха. В итоге новые мирные инициативы Картера только замедлили подготовку нового соглашения ОСВ-2. 25 февраля 1977 г. Брежнев писал Картеру: "продвижение вперед к высоким целям никак не ускорится, а, наоборот, затруднится, если будем подменять взвешенный, реалистический поход к определению дальнейших конкретных шагов выдвижением заведомо неприемлемых предложений"[2]. Торможение реальных переговоров усиливалось как конфликтами в Третьем мире, так и активизацией американской кампании в защиту диссидентов. Демократический пафос выступлений Картера против советской общественной системы постепенно усилился и во многом предвосхищал последующие выступления Р,Рейгана. Но в отличие от своего преемника, Картер был достаточно принципиален, чтобы мерить одной мерой и врагов, и друзей. Для республиканцев такая честность была непонятна: "Картер сделал права человека альфой и омегой своей внешней политики и пропагандировал их столь интенсивно применительно к американским союзникам, что его призыв к праведности то и дело угрожал внутреннему единству в этих странах"[3]. Похоже, Картер был последним принципиальным президентом США в этом столетии. То, что для него было идеалом, для последующих президентов Америки стало инструментом. Но и такой слегка наивный идеализм позволил сделать невиданный прежде прорыв в защите прав человека, когда эта проблема заняла одно из ключевых мест в отношениях сверхдержав.

В самой администрации Картера не прекращалась борьба между «голубями» во главе с государственным секретарем Вэнсом и «ястребами» во главе с советником президента по национальной безопасности Бжезинским. Отчасти пикировка двух политиков способствовала успехам американской дипломатии и напоминала игру в «доброго и злого следователя»: пока Вэнс добивался уступок от СССР, Бжезинский настаивал на более решительных антисоветских шагах. Но отсутствие единого курса администрации в конечном итоге затормозили ход переговоров по ОСВ-2, и Картер не успел провести свое с Брежневым детище через конгресс.

Договор ОСВ-2, подписанный во время встречи Брежнева и Картера в Вене 18 июня 1979 г. закрепил сложившийся паритет стратегических вооружений. Договор стал последним крупным внешнеполитическим успехом не только администрации Картера, но и администрации Брежнева. Однако и этот договор не был ратифицирован американским конгрессом, и администрация США до 1986 г. выполняла его условия «добровольно» (он был заключен до 1985 г.).

Договор ОСВ-2 ограничивал количество ядерных вооружений всех видов числом 2400. Были введены и некоторые другие ограничения, а также строгий механизм контроля. По мнению посла СССР в США А.Добрынина, "Договор отличался в лучшую сторону по сравнению с Владивостокскими договоренностями. Однако эти улучшения... были оплачены дорогой ценой – потеряно было драгоценное время..."[4]

Важным недостатком ОСВ-2 было отсутствие географического регулирования распределения ядерного оружия. Сохраняя общий баланс ядерных средств, сверхдержавы могли добиваться преимущества в важных для них регионах. Прежде всего это касалось Европы. Небывалая концентрация вооружений здесь была постоянным источником военной опасности.

Удаленность Европы от Америки делала ее соблазнительным театром военных действий для США. В 1978 г. НАТО планировало разместить здесь новый тип ядерного оружия – нейтронное, которое при прежней поражающей способности обладало меньшей разрушительной силой и глобальными эффектами. «Чистое» оружие, как казалось в американских штабах, было удачным инструментом локальной ядерной войны в Европе. Нейтронное оружие таким образом повышало угрозу ракетно-ядерной конфронтации, так как оно рассматривалось как «не совсем ядерное». Но идея массовых убийств при сохранении материальных ценностей вызвала возмущение европейской общественности, и от нейтронного оружия пришлось отказаться. 7 апреля 1978 г. Картер приказал приостановить нейтронный проект. Однако канцлер Германии Г.Шмидт считал, что защита Западной Европы от СССР недостаточна. Позиция руководства ФРГ совпадала с намерениями американских военных провести масштабную модернизацию и наращивание своих ядерных средств в Европе. Это стало одной из причин планирования ядерного довооружения в Западной Европе[5]. Другая причина крылась в действиях СССР.

Одновременно СССР также пытался модернизировать свои ядерные силы в Европе. Еще в середине 70-х гг. СССР продолжал настаивать на учете в переговорах по ОСВ преимуществ, которые имело НАТО в связи с размещением передовых средств ядерного базирования. Поскольку эта позиция наталкивалась на сопротивление, руководство СССР решило действовать самостоятельно. В 1975 г. Брежнев и Устинов, даже не проконсультировавшись с Андроповым и Громыко, приняли решение о замене устаревших ракет средней дальности в Европе и в 1976 г. повели это решение на Политбюро, как вспоминал Громыко, "без серьезного обсуждения"[6]. В 1976-1977 гг. СССР начал менять устаревшие ракеты РСД-4 и РСД-5 (СС-4 и СС-5) на новые РСД-20 (СС-20). "Делалось это у нас, как всегда, в глубокой тайне (хотя западная разведслужба, конечно, засекла появление новых советских ракет) и без объяснения, что эти ракеты ставились на замену, а не в дополнение к уже существующим ракетам старого поколения"[7], – пишет А.Добрынин. Это обеспокоило командование НАТО, так как новое более совершенное оружие могло эффективнее поражать цели в Европе. В НАТО стали обсуждать план компенсации возникающего советского перевеса новыми американскими ракетами («Першинг-II» и «Томагавк»).

Эта ситуация как нельзя лучше соответствовала планам НАТО провести общую модернизацию своего ядерного потенциала в Европе, который предстояло перевести с авиационных носителей на ракетные. Даже по мнению Киссинджера "СС-20 явились скорее предлогом для развертывания американских ракет, чем его причиной..."[8]

Решение о возможности ядерного довооружения НАТО было принято на его сессии 30-31 мая 1978 г. Европейские союзники США надеялись использовать переговоры по ОСВ для сбалансирования ситуации в регионе, но Картер счел, что это еще более затруднит достижение соглашения, и не допустил европейцев к переговорам. По мнению И.Ванден Берге "западногерманский канцлер Шмидт... был возмущен тем, что Картер не захотел размещать евроракеты в рамках переговоров об ОСВ-2... Шмидт не верил, что США были готовы обеспечить эффективную защиту Западной Европы. Теперь же, чтобы доказать постоянное американское участие в обороне Западной Европы, и в НАТО, и в Пентагоне стала рассматриваться возможность размещения нового американского ядерного оружия в Западной Европе"[9].

В 1979 г. НАТО еще не принял окончательного решения о размещении новых ракет. По воспоминаниям Г.Корниенко "Запад подавал нам соответствующие сигналы: пусть СССР «раскроет карты», из которых было бы видно, что он не станет развертывать ракет СС-20 больше (в пересчете на боеголовки), чем было ракет СС-4 и СС-5, а еще лучше – ограничится несколько меньшим их числом с учетом более высоких качественных характеристик. Тогда озабоченность западноевропейцев, как и вопрос о размещении новых американских ракет в Европе, будет снята"[10]. Об этом беседовали летом 1979 г. канцлер ФРГ Г.Шмидт с советским премьером А.Косыгиным. Но при обсуждении в Политбюро против такого варианта стал протестовать Министр обороны Д.Устинов: "Ишь чего захотели, раскрой им наши планы. Да еще скорректируй их! А кто даст гарантии, что они после этого откажутся от своих планов?"[11] «В московском Политбюро министр обороны докладывал: зачем вести переговоры? Ведь у нас ракеты, а у них – ничего. Так чем же они могут заплатить?» – пишет Г.Шмидт[12]. Устинов считал, «что НАТО все равно, чтобы мы ни сделали, разместит в Европе свои новые ядерные ракеты средней дальности», и потому неважно, дадим ли мы им к этому поводы. «Что, снова будем плестись в хвосте?» – добавил он в разговоре с Громыко[13]. СССР не пошел на уступки. Политбюро согласилось с Д.Устиновым.

Позиция Политбюро игнорировала опасность размещения новых ракет вблизи СССР и преувеличивала влияние пацифистских сил в Европе, которым удалось в 1978 г. «завалить» размещение в Европе американского нейтронного оружия. Однако к осени кремлевское руководство с некоторым опозданием оценило масштабы угрозы – 6 октября Брежнев заявил о готовности демонтировать часть ракет СС-20 и вывести часть войск, если НАТО откажется от размещения американских ракет.

Запад не счел этот ответ удовлетворительным. Для США вопрос о размещении оружия средней дальности был не столько военным, сколько политическим. Америка стремилась усилить привязку к себе европейских союзников. В то же время Бжезинский развивал теорию, по которой атомный шантаж Западной Европы со стороны СССР может привести к ее "финляндизации"[14]. Правда, никаких признаков стремления СССР изменить после военный раздел Европы в это время не наблюдалось.

12 декабря 1979 г. на сессии НАТО было принято решение о размещении в Европе 108 ракет «Першинг II», способных достигать территории СССР в считанные минуты, и 464 крылатых ракет «Томагавк». Решение было «двойным» – оно оставляло возможность для переговоров с СССР, в итоге которых могло быть отменено. Однако СССР, столкнувшись с таким «шантажом» (или переговоры, или размещение ракет), выдвинуло свой ультиматум – отказ от "переговоров с позиции силы, переговоры – только после отмены "двойного решения. Одновременно пацифистское движение Европы вступило в бой с планом размещения ракет, но неуступчивость СССР ослабляла противников НАТО.

Безопасность Советского Союза оказалась под гораздо большей угрозой, чем прежде, что подрывало одну из основ внешней политики СССР. Брежнев болезненно переживал крушение политики «разрядки». В то же время Картера в условиях предвыборной борьбы с радикально националистической позицией Р.Рейгана решил играть «на поле противника» и демонстрировать неуступчивость в отношении СССР. Но Рейган здесь был гораздо сильней.

В ходе предварительных консультаций по предотвращению размещения американских ракет встал также вопрос о необходимости учитывать ракеты союзников США – Англии и Франции. Это были суверенные страны, и они заявили о том, что имеют право на собственную ядерную самозащиту. США, в свою очередь, отрицали возможность учитывать ракеты, не находящиеся под прямым американским контролем (в первую очередь это касалось Франции, которая даже не была членом НАТО). Однако президент Франции Ж.д'Эстен не скрывал, что "независимость Франции – это вовсе не нейтралитет. Соединенные штаты были нашими союзниками, и в случае возникновения конфликта мы, конечно, выступим на их стороне, как об этом дал понять де Голль во время кубинского "ракетного кризиса"[15]. Такая позиция исключала отказ СССР от учета французских и британских ракет.

Объявив все же о моратории на размещение своих ракет средней дальности, СССР при этом отказался вести переговоры без учета ракет союзников США и пошел по пути выставления предварительных условий («пока не будет отменено решение НАТО»).

После ввода советских войск в Афганистан международный климат еще более ухудшился. США объявили торговые санкции против СССР, а страны НАТО – бойкот Олимпийских игр, планировавшихся в Москве.

Однако СССР еще раз доказал свою способность концентрировать ресурсы на решающем участке: несмотря на отдельные технические и организационные сбои и подозрительную пустоту московских улиц (въезд в столицу был ограничен, молодежь в большинстве своем вывезена в лагеря отдыха, алкоголики – в «лечебно-трудовые профилактории»), СССР поразил участников масштабами подготовки к Играм и высоким уровнем их проведения, а также образцовой чистотой города и наполненностью прилавков (каковой Москва прежде не знала). Накануне Олимпиады в Москве и окрестностях проводились облавы, которые привели к задержанию 1262 человек (из них, правда, только 254 находились в розыске), изъято около тонны взрывчатки и 155 стволов незаконно хранившегося оружия (что само по себе говорит о масштабах вооруженности столичных жителей). За время Олимпиады количество грабежей сократилось на 43%, случаев нанесения тяжких телесных повреждений – на 34%, краж – почти на 30%, автомобильных аварий – на 37%[16]. Хотя государство не могло долго удерживать такие «высокие планки», на время столица СССР превратилась в «образцовый социалистический город».

На сторону Советского Союза встал Международный олимпийский комитет, который выступал категорически против политизации Игр.[17] Агентство печати «Новости» опубликовало в зарубежной печати свыше 5 тысяч материалов об Играх. Ответная реакция западных СМИ была относительно мягкой, что позволило руководителям отделов пропаганды и внешнеполитической пропаганды Е.Тяжельникову и Л.Замятину сделать вывод о том, что "нашим органам пропаганды удалось взять инициативу в свои руки, вести пропаганду в наступательном духе, упреждать разного рода выпады, в отдельных случаях определять направление освещения Игр и интерпретацию отдельных фактов... Буржуазные средства массовой информации все больше признают тот факт, что хорошие условия, четкое проведение соревнований, а также повседневное внимание к работе журналистов не позволяют использовать Московскую Олимпиаду для развертывания новой антисоветской кампании... Средства массовой информации западных стран, в том числе США и ФРГ, под давлением общественности вынуждены расширить рамки освещения соревнований и менять его тональность. Уменьшилось количество публикаций антисоветского и антиолимпийского характера"[18].

В целом этот раунд идеологической схватки СССР выиграл, но международный климат от этого не улучшился. Новая американская администрация, пришедшая к власти в 1981 г., не была расположена к политике реального поиска компромисса с «комму-нистами». Администрация нового президента США Р.Рейгана (1981-1988) была более консолидирована, чем администрация Картера, хотя и небесконфликтной.

Центральной фигурой команды был, как и положено, сам президент. Его имидж простоватого человека с примитивными взглядами на международную ситуацию был справедлив лишь в том отношении, что Рейган не был специалистом во внешней политике и смотрел на нее через призму предрассудков рядового консервативного американца. Это было дальновидная позиция, если учесть перспективы сохранения власти, но очень опасная линия в условиях международной конфронтации. Но обычно так и случается, что интересы борьбы за власть оказываются важнее судеб миллионов людей. Рейгану еще хватило политического чутья, чтобы в решающий момент почувствовать, как меняются предпочтения рядового американца, и пойти навстречу советским мирным инициативам, чтобы потом воспользоваться ситуацией и начать душить противника в объятиях. Один из учителей Рейгана на ниве дипломатии Г.Киссинджер так оценивал последнего президента времен холодной войны: "Внешнее добродушие Рейгана скрывало под собой невероятно сложную личность. Он был одновременно близок всем по духу и от всех далек, любитель разделить общее веселье, но в итоге настороженный одиночка... Бытует предание, будто бы Рейган был орудием тех, кто писал ему речи, но подобные иллюзии характерны для большинства работников такого рода. Но в конце концов, ведь именно сам Рейган отбирал себе людей, которые мастерили ему речи... Знакомство с Рейганом не оставляет никаких сомнений в том, что эти речи отражали его личные взгляды... Да, у Рейгана, возможно, было всего лишь несколько основных идей, но они-то как раз оказались стержневыми внешнеполитическим проблемами того периода"[19]. Эти характеристики во многом можно отнести и к противникам Рейгана – Андропову и Горбачеву. Но было и одно важнейшее отличие, которое помогло Рейгану добиться больших успехов. По словам того же Киссинджера, "одновременно он сознавал изначальную хрупкость советской системы, а его проницательность шла вразрез с мнением большинства экспертов, даже в его собственном консервативном лагере"[20]. При этом Рейган недостаточно осознавал хрупкость западной системы и границы ее возможностей. Он верил в реальность создания систем «звездных войн» в ближайшее время, мог бросать ресурсы на алтарь противоборства, лишь через годы обнаруживая, что экономический кризис в США снова подходит к опасной черте. Советские лидеры, осознавая хрупкость своей системы, не готовы были блефовать. Они стремились к превентивной перестройке, которая могла бы поправить ситуацию до того, как кризис начнет перерастать в катастрофу. Они стремились к сохранению своей системы (пусть в измененном виде), а не к сокрушению чужой. И это стало важнейшей психологической причиной их поражения.

Наиболее умеренным в команде Рейгана «по должности» был госсекретарь А.Хейг, но и он был настроен против реальных уступок СССР. После его отставки в 1982 г. госсекретарем США стал Д.Шульц – осторожный, чрезвычайно осторожный, прагматичный политик. Жестче и агрессивнее были ориентированы министр обороны К.Уайнбергер и «большая тройка» главных советников президента. Большое влияние на определение внешнеполитической стратегии имел директор ЦРУ У.Кейси. По свидетельству сотрудника Рейгана Д.Ригана, Кейси был «просто помешан» на подрывных действиях против СССР. Кейси ставил советский режим на одну доску с гитлеровским, и потому оправдывал в борьбе с ним те же методы, которые применял против фашистов, будучи молодым офицером разведки. Взвешенные рапорты, учитывавшие как слабые, так и сильные стороны СССР, Кейси считал «белибердой» и не давал им хода к президенту. «Факты могут подводить», – говорил он, когда доклады расходились с его точкой зрения. Кейси убеждал Рейгана в том, что в СССР «ситуация хуже, чем мы представляли. Я хочу, чтобы вы сами увидели, насколько больна их экономика и насколько легкой мишенью они могут являться. Они обречены. В экономике полный хаос». Сотрудник Рейгана Д.Пойндекстер вспоминал: "Президент любил читать материалы разведки о советском народном хозяйстве. Особенно их анекдотическую часть, о заводах, простаивающих из-за отсутствия запчастей, об отсутствии твердой валюты, об очередях за продуктами питания"[21]. Действительно, с точки зрения стандартов западной экономики в СССР царил хаос. Регулярные перебои с поставками, использование продукции не по назначению, перепроизводство, диспропорции – все это так же свидетельствовало о близкой гибели СССР, как безработица и падение производства в США в это же время предвещали гибель империализма в глазах кремлевских старцев. Но подобный «хаос» царил в советской экономике уже давно. В конце 70-х-начале 80-х гг. советская экономика вошла в период стагнации – не первой в ее истории. С точки зрения специалистов в этом не было пока ничего особенно драматичного. Вернувшись из Москвы в 1982 г. А.Шлезингер писал: "те люди в Соединенных Штатах, которые считают, что Советский Союз находится на краю пропасти из-за кризиса в обществе и экономике и что достаточно лишь одного толчка, чтобы он развалился, занимаются самообманом... У каждой супердержавы есть свои экономические проблемы, но это не означает, что она уже лежит на ринге побежденной"[22]. Но для Рейгана подобранная ЦРУ информация была настоящим открытием – если в СССР царит такой беспорядок, то это значит, что советская экономика тяжело больна, и ее можно добить. Нужно только подыскать сильный яд. Гонка ракетных вооружений казалась неплохим средством.

Профессиональные актерские способности Рейгана делали его склонным к тому, чтобы «играть на публику», использовать каждую возможность для агитационного эффекта как в мире, так и прежде всего в своей стране. По мнению К.Эдельмана "публичная дипломатия является тем компонентом международных отношений, который он (Рей-ган – А.Ш.) лучше всего знает и в котором он силен больше всего[23]. Выступая в британском парламенте 8 июня 1982 г., Рейган провозгласил «всемирную демократическую революцию». "Сейчас я говорю о долгосрочной программе и вере в то, что марш свободы и демократии сметет марксистско-ленинские режимы на свалку истории, как это уже случилось с другими тираниями, подавляющими свободу народов и их право на самовыражение"[24]. Тогда это звучало как пустая декларация, однако, уже шесть лет спустя всемирная революция под демократическими лозунгами развернется от Никарагуа до Бирмы и от СССР до ЮАР. Развивая мысль о новой мировой революции, Рейган утверждал: «мы видим силы тоталитаризма в мире, которые подрывают стабильность и разжигают конфликты по всей планете, чтобы продолжать яростное наступление на свободное человечество». Но "по всему миру наметились признаки того, что демократия находится на подъеме, и коммунизму угрожает развал. Он должен погибнуть от неизлечимой болезни, именуемой «тирания». Он больше не может сдерживать энергию человеческого духа и врожденного стремления людей к свободе, и его конец неизбежен... Крах советского эксперимента не должен быть сюрпризом для нас"[25]. Конечно, причины последующего крушения коммунистической системы были много глубже, чем те, о которых говорил американский президент. Консультировавшие его специалисты (а может быть и сам оратор) меньше всего думали о «стремлении к свободе», которая и на Западе была весьма относительной. Однако одно несомненно – руководство США располагало достаточной информацией о глубоком кризисе, в котором оказался СССР.

Противники Рейгана отмечали существенное противоречие в аргументации президента: "С одной стороны нас пытаются убедить в том, что русские близки к господству над миром, – пишет Ф.Черч, – с другой... Рейган заверяет нас... что российская империя разваливается. Если дело обстоит именно так, то к чему беспокоиться"[26]. В действительности здесь была своя логика – СССР, даже разваливаясь, мог нанести смертельный удар по Западу, и если кризис Советского Союза предоставлял шанс покончить с этой угрозой, то следовало торопиться.

Конечно, военное соревнование также ложилось тяжелым грузом на экономику США, и американская администрация шла на грани экономических возможностей страны. В этом смысле борьба советского и американского руководств была в значительной степени борьбой нервов.

Советник-посланник посольства СССР в США А.Бессмертных вспоминал: "Вся утеч-ка информации и рапорты от нашей разведки в США... говорили о том, что Вашингтон серьезно подумывает об уничтожении Советского Союза с первой попытки"[27]. Советник президента Р.Аллен вспоминает о встрече с советским послом Добрыниным: "Они считали, что имеют дело с первоклассным сумасшедшим. И были смертельно напуганы... Держать Советы в уверенности, что Рейган не в своем уме, было его стратегией"[28]. Приоритетной разведывательной задачей спецслужб Советского Союза было определено выявление приготовлений к ракетно-ядерному нападению со стороны США[29]. Переписка двух лидеров показывает, что Брежнев в своей аргументации исходил из самоубийственности ядерной войны, в то время как Рейган признавал возможность ее ведения[30].

В то же время и «меры доверия», предложенные Брежневым 6 марта 1981 г. для всей территории Европы, были расценены Рейганом как результат его «твердой линии» и не заставили американского президента искать компромисса[31]. Объявление Брежневым 15 марта 1982 г. моратория на размещение новых советских ракет также не впечатлило американскую администрацию.

Рейгановская «стратегия сумасшедшего» прикрывалась заведомо тупиковыми «миротворческими инициативами». 18 ноября 1981 г. президент США предложил так называемый «нулевой вариант», который предполагал полный вывод ракет средней дальности из Европы, но опять же за исключением ракет Англии и Франции, а также ракет морского базирования. Все это сохраняло перевес потенциальных противников СССР в ядерных средствах средней дальности и не могло удовлетворить администрацию Брежнева. В последствии, когда ситуация в мире существенно изменилось, и опасность внезапного ракетно-ядерного нападения отпала, Горбачев принял вариант Рейгана почти полностью, поставив его в невыгодное положение и заставив идти на решительное свертывание вооружений, готовность к которому была ранее декларировано американской стороной Похожей была судьба и других масштабных, но скорее пропагандистских инициатив Р.Рейгана.

Вопрос о ракетах средней дальности стал одним из важнейших внешнеполитических тупиков, которые сделали невозможным продолжение политики «разрядки». Однако окончательно похоронили ее два международных кризиса – афганский и польский.

Зависимость СССР от окружающего мира была велика, но она была все же меньше, чем зависимость стран Запада от «Третьего мира» – стран, не достигших еще стадии развитого индустриального общества. Здесь находились сырьевые источники промышленности Западной Европы и Америки. Контролируя «Третий мир», можно было диктовать свою волю Западу и по существу контролировать мир. В то же время поражения в «Третьем мире» не только наносили СССР болезненные моральные удары, не только лишали его дополнительных ресурсов, но и позволяли Западу ставить под угрозу границы страны. Ощущение «империалистического окружения», в котором находился СССР, усиливалось от того, что американские военные базы или антикоммунистические режимы существовали вдоль периметра советской границы. В ответ СССР пытался создать цепь своих опорных пунктов в регионах, жизненно важных для Запада – на Ближнем Востоке, в Южной Африке, в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии.

Борьба за «Третий мир» была, таким образом, не менее важна для сверхдержав, чем соревнование в области ракетно-ядерных вооружений. Ситуация в Азии и Африке напоминала шахматную игру – СССР, США, Англия и Франция отыгрывали друг у друга клеточки стран, используя при этом свои и чужие армии, террористов и деньги. В середине 70-х гг. для СССР это была относительно безопасная игра на дальних подступах к его границам. Она помогала пропаганде рассуждать об успехах революционного процесса и затрудняла развитие Запада, во многом основанное на эксплуатации ресурсов «развивающихся стран».

В «Третьем мире» дипломатия сверхдержав не отличалась принципиальностью. Любой владыка мог провозгласить свою «социалистическую ориентацию» и рассчитывать на советскую помощь. Отказ от просоветского курса, даже без изменения внутренней политики, обычно делал того же диктатора «другом демократии» в глазах Запада. «Пра-вила игры», стремление отыграть как можно более широкую «сферу влияния», заставляли помогать прежде всего тем странам, которые были действительно доведены до революции (либо до «революционного», то есть антизападного, переворота). Социальный кризис в этих странах помогал СССР бороться с экономическим империализмом капиталистических стран. Конкурентом Советского Союза в этом оставался Китай, пытавшийся сплотить страны «Третьего мира» как против западной неоколониальной эксплуатации, так и против «советского гегемонизма». Наличие у СССР собственных богатых ресурсов помогало до времени изображать бескорыстие в отношениях со странами «Третьего мира» и таким образом добиваться стратегических успехов. В 1981 г. СССР оказывал экономическую и техническую помощь 69 странам (включая такие «сла-боразвитые», как Финляндия). Наибольший объем помощи приходился на Монголию (430 миллионов рублей), Кубу (357 миллионов) и Болгарию (332,5 миллионов)[32]. Но большинство этих стран поставляло в Советский Союз сырье по льготным ценам, так что помощь можно рассматривать не только как неизбежную плату за лояльность союзников, но и как форму расчета с партнерами. Росли поставки оружия «братским режимам». В 1955-1968 гг. эти поставки составили сумму в 4,5 миллиарда долларов, в 1966-1975 гг. – 9,2 миллиарда, а в 1978-1982 гг. – 35,4 миллиарда, что даже с поправкой на инфляцию доллара означает большой рост. В первой половине 80-х гг. СССР осуществлял военные поставки в 36 стран. Они составляли треть поступления оружия в страны «Третьего мира». Торговля этим товаром хорошо оплачивалась. Только Ирак заплатил за советское оружие в 80-е гг. 13 миллиардов долларов. В 80-е гг. бесплатные поставки оружия заметно сократились[33]. Это означало, что оружие все меньше воспринималось как фактор экспансии и все больше – как бизнес. Конечно, СССР не отказался от переправки оружия своим союзникам, боровшимся с «импе-риализмом». В этом отношении Советский Союз и США мало отличались друг от друга.

Универсальным средством подрыва прозападных режимов после Второй мировой войны стала партизанская война. Блестяще осуществленная во Вьетнаме и на Кубе, партизанская война затем успешно применялась в Индокитае, в португальских колониях и в других странах. Несмотря на то, что в ряде случаев (Латинская Америка, Филиппины, Малайзия и др.) «империализму» удалось отбить нападение, борьба шла с переменным успехом.

Западный истеблишмент, не склонный к самокритичному анализу причин революционного процесса в «Третьем мире», слишком многое «списывал» на происки КГБ по разжиганию подрывной активности (это касается и отношения к нонконформистским идеям в самих странах Запада). Между тем КГБ здесь пользовался уже возникшими движениями, как правило осторожно поддерживая их. Революция была обоюдоострым оружием и иногда ставила СССР перед фактом вспышки недовольства на территории союзника, переросшей в переворот или партизанскую войну. Тогда в дело вступала советская или кубинская поддержка (латиноамериканский сателлит СССР был еще более агрессивен в оказании «интернациональной помощи»).

Начиная с середины 1970-х годов, после ухода США из Вьетнама, сфера влияния Запада стала быстро сужаться. Распалась колониальная система Португалии, революционная волна снова докатилась до Центральной Америки – сторонники «социа-лис-тического выбора» победили в Никарагуа и на Гренаде, гражданская война разгорелась в Сальвадоре. Под напором исламского радикализма рухнул проамериканский режим в Иране. Вьетнам разгромил полпотовский режим в Кампучии и отбил попытку Китая «наказать» его за это.

«Социалистический лагерь» развивал успех, поддерживая «очаги революций». Отказать в поддержке было нельзя – в другой раз «революционеры» могут не поверить, что СССР не оставит их в трудную минуту. Г.Арбатов вспоминает, как советник Брежнева А.Александров убеждал своего шефа продолжать военное вмешательство в Анголе: "ему Ангола напоминает Испанию 1935 года, и мы просто не можем остаться в стороне, не выполнить своего долга, какими бы не казались последствия...; тут Александров привел совершенно неожиданный для меня аргумент: «А помните, Леонид Ильич, как вели себя американцы во время индо-пакистанского конфликта?» Брежнев очень эмоционально отреагировал, сказал о политике США что-то очень резкое"[34]. Решение было принято, Анголу удалось удержать, что породило соблазн к продолжению подобного рода акций во все более широком масштабе: "В политике часто бывает, что если какой-то шаг, какая-то акция сходит с рук, вроде бы приносит почти успех, неизбежны повторения. До тех пор, пока не нарвешься на крупную неприятность"[35], – пишет Г.Арбатов. Такой неприятностью стал Афганистан.

Еще в 1977 г. советско-афганская граница была одной из самых надежных и спокойных. С 1919 г. афганские монархи демонстрировали самые добрые чувства к северному соседу и получали от него экономическую помощь и международную поддержку. Советско-афганские отношения можно было бы сравнить с советско-индийскими – разные общественные системы не мешают дружбе. Впрочем, дружба дружбой, а табачок врозь – за строительство промышленных объектов СССР получал твердую валюту, которой у Афганистана было не так много. Да и страна была одной из самых бедных – по уровню жизни она занимала 108 место из 129 стран «Третьего мира». Это заставило президента М.Дауда, пришедшего к власти после свержение монархии в 1973 г., переориентироваться на богатого соседа – Иран. Шах Ирана был готов оказывать Афганистану значительную финансовую помощь, но с одним условием – страна должна быть свободна от коммунистического влияния. В Афганистане это влияние символизировала Народно-демократическая партия (НДПА), возникшая в 1965 г. и тут же расколовшаяся на три фракции – более радикальную "Хальк"(«Народ»), более умеренную «Парчам» («Знамя») и работавший в военной среде вместе с «халькистами» Объединенный фронт коммунистов Афганистана (ОФКА). Несмотря на то, что в 1977 г. «Хальк» и «Парчам» формально объединились, их члены и лидеры продолжали недолюбливать друг друга, и реальное взаимодействие фракций было не велико.

Выполняя рекомендации иранского шаха, Дауд удалил из правительства военных, считавшихся «левыми». Это вызвало недовольство в армии, где было уже немало сторонников НДПА и ОФКА, предлагавших радикальный путь преодоления отсталости страны – переворот и «строительство социализма» с опорой на помощь СССР. В декабре 1977 г. власти провели аресты среди актива НДПА. 17 апреля был застрелен у своего дома один из лидеров НДПА М.Хайбар. Это убийство возмутило общественность, и на похороны Хайбара его партийным товарищам удалось собрать около 15 тысяч человек, что для Кабула очень много. Обеспокоенный ростом влияния НДПА, Дауд опасался, что шах Ирана сочтет его политику в отношении коммунистов слишком либеральной. 25 апреля он приступил к арестам оставшихся на свободе членов партии. Однако некоторые «левые», принадлежащие к афганской элите, были посажены лишь под домашний арест. В этих условиях один из них – Х.Амин отдал приказ сторонникам НДПА в армии начать «революцию». На следующий день 26 апреля и он оказался в тюрьме, но машина переворота была запущена.

Публицист Д.Волкогонов, не приводя аргументов, утверждает, что "советская военная разведка, традиционно сильная, знала о готовящемся заговоре, информировала свое руководство, Старую площадь, но «активного» участия, кроме как «рекомендациями», в перевороте не принимала"[36]. Последующие действия руководства СССР и характер дискуссий в Политбюро не подтверждают версию об участии советской стороны в перевороте даже «рекомендациями».

О возможности «революции» Москва узнала от лидера умеренной фракции НДПА «Парчам» Б.Кармаля, который был очень недоволен развитием событий. Председатель КГБ Ю.Андропов был с ним в основном согласен[37]. По словам заместителя Министра иностранных дел СССР Г.Корниенко "для Москвы этот переворот был совершенно неожиданным... Позже лидер НДПА Тараки в беседе со мной откровенно говорил, что, хотя у них имелась возможность уведомить советских представителей в Кабуле о готовившемся перевороте, они сознательно не стали делать этого, так как опасались, что Москва попытается отговорить руководство НДПА от вооруженного выступления, ссылаясь на отсутствие в Афганистане в ту пору революционной ситуации"[38].

В 12 часов 27 апреля 1978 г. танки 4-й бригады под командованием майора М.Ватанджара открыли огонь по президентскому дворцу. Их поддержала авиация. После первых залпов Дауд сказал своим министрам: «Кто хочет спасти свою жизнь, волен сделать это, покинув дворец.» Сам президент решил сражаться и до вечера отбивался от наседающих коммандос, поддержанных танковыми и авиациоными атаками. Когда заговорщики наконец ворвались в помещение, в котором находился президент, и потребовали сдать оружие, Дауд спросил, кто совершил переворот. В ответ офицер, руководивший группой солдат, ответил: «НДПА возглавляет революцию». Поняв, что в этом случае терять ему все равно нечего, Дауд выстрелил в офицера и был убит в завязавшейся перестрелке[39].

В результате переворота, провозглашенного революцией, к власти пришел Военно-революционный совет, вскоре преобразованный в Революционный совет во главе с лидером «халькистов» Н.Тараки. Его соперник из умеренной фракции «парчам» Б.Кармаль был избран заместителем председателя РС. Однако «революцию» совершили «халькисты», а «парчамисты» наблюдали происходящее со стороны, и теперь присутствие этих «оппортунистов» в государственном руководстве вызывало недовольство радикально настроенных военных. Тем более, что несмотря на запрет фракционной деятельности «парчамисты» собрали свой отдельный съезд, где обсуждали согласованную политику фракции. Вскоре Б.Кармаль и другие лидеры «Парчам» были отправлены послами подальше от Афганистана, а в августе 1978 г. начались аресты «парчамистов». Их лидеры, а также сторонники министра обороны, лидера ОФКА А.Кадыра были объявлены «врагами народа», многие были расстреляны. Самого Кадыра пытали, и только вмешательство советских представителей помогло спасти ему жизнь. «Разоблачение» Ка-ды-ра и «парчамистов» привело к чистке армии, арестам среди умеренных членов НДПА. Все государственное руководство сосредоточилось в руках Н.Тараки и Х.Амина. Однако внутрипартийная борьба не стихала. Молодые сторонники Тараки во главе с организатором штурма дворца Дауда М.Ватанджаром добивались отстранения Х.Амина от руководства. Своего добиться им не удалось, и в сентябре эти лидеры «хальк» ушли в подполье.

Внутрипартийная борьба сопровождалась усилением конфронтации в афганском обществе. Попытка проведения радикальной аграрной реформы вызвала сопротивление – правительственные декреты противоречили традициям страны. Излишки земли конфисковывались у традиционных владельцев в пользу государства, а затем раздавались малоземельным крестьянам. Однако крестьяне часто не брали землю, считая такой передел несправедливым и противоречащим законам ислама. «Религиозные крестьяне считали, что земля уже поделена Аллахом», – пишут А.Ляховский и В.Забродин[40]. Боялись и мести феодалов. Недовольство вызвала и политика культурной унификации страны, насаждение языка и культуры национального большинства – пуштунов. В то же время попытки установить более жесткий контроль над кочевниками-пуштунами, мигрировавшими между Афганистаном и Пакистаном, поссорили новую власть и с ними. Введение контроля над ценами ухудшило положение со снабжением. Чтобы сломить саботаж и волнения, НДПА развернула террор против аристократии и торговцев, а затем и против всех, кто предпочитал слушать местного муллу или феодала, а не партийного функционера. По словам одного из лидеров НДПА Х.Амина "у нас 10 тысяч феодалов. Мы уничтожим их, и вопрос решен. Афганцы признают только силу"[41]. Репрессии приняли такие масштабы, что населению пришлось спасаться бегством. Если в 1973 г. в Пакистане находилось несколько сот эмигрантов из Афганистана, то в 1978 – уже 109900, в сентябре 1979 – 193 тысячи, в декабре – 402100 человек[42]. Этим людям нужно было чем-то жить, многие из них хотели мстить коммунистам. Такая возможность им предоставилась – в Пакистан была направлена финансовая помощь США, Саудовской Аравии и Китая, которая позволила быстро сформировать военные лагеря. Из них партизанские группы стали перебрасываться в Афганистан. На смену стихийным бунтам против новой власти, происходившим уже с мая 1978 г., в начале 1979 г. пришла гражданская война. Действия партизан, встречавшие поддержку значительной части местного населения, распространялись на все большую территорию. К концу 1979 г. численность «моджахеддинов» или «моджахедов» (бор-цов за дело ислама) достигла 40 тысяч человек. Влияние радикальной оппозиции распространялось и на афганскую армию.

Революционеры в этой тяжелой обстановке связывали свои расчеты с СССР. Генерал Главпура Д.Волкогонов вспоминает о встрече «вождя афганской революции» с советской военной делегацией: "Нур Мухаммед Тараки, глядя куда-то поверх наших голов, негромко говорил: Афганистан станет социалистической страной. Но будет это не скоро. У нас почти нет образованных людей. Вся надежда на армию... Помолчав, продолжил: в армии среди офицеров много наших врагов и предателей, но солдаты пойдут за НДПА. Но нам нечем им платить. Они полуголодные... СССР будем просить помочь. Передайте Брежневу, вы получили еще одного надежного союзника..."[43] Кабульские мечтатели мыслили в тех же категориях, что и европейские революционеры XVIII в. – начала ХХ в.: в отсталой стране, опираясь на военную силу и подавляя заговоры, необходимо просветить население, силой повысить культурный уровень народа, после чего создать справедливый общественный строй. Различие заключалось в том, что европейцы не могли рассчитывать на помощь «старших товарищей».

Афганским революционерам казалось, что они принесли СССР не новую головную боль, а геополитический подарок. Они уже видели себя на острие наступления «мирового социализма». На переговорах с советской военной делегацией они предлагали поднять восстание белуджей в Пакистане и прорваться к Индийскому океану. "А значит этот выход будете иметь и вы... Только помогите нам... – вспоминает об этой встрече генерал Волкогонов, – Епишев молча выслушал, не реагируя на прожекты новых афганских руководителей, твердо заметив в конце:

– Вы не о том говорите... Для вас сейчас главное – укрепить власть..."[44] СССР не планировал экспансию на Юг.

К чести советского руководства можно сказать, что оно «упиралось» изо всех сил, стремясь избежать прямого участия советских войск в конфликте. Особенно интенсивно вопрос о советском вмешательстве стал обсуждаться в Политбюро ЦК КПСС после того, как 15 марта 1979 г. в Герате началось мощное восстание против режима НДПА. Н.Тараки и Х.Амин бомбардировали Москву просьбами о помощи. 17 марта Политбюро обсуждало этот вопрос в отсутствие Брежнева. Исходную посылку сформулировал А.Громыко: "Мы ни при каких обстоятельствах не можем потерять Афганистан. Вот уже 60 лет мы живем с ним в мире и добрососедстве"[45]. Таким образом, первоначально ставились две задачи политики СССР в Афганистане – сохранение контроля над этой страной и поддержание добрососедских отношений с ней. Члены Политбюро не допускали, что эти задачи могут противоречить друг другу.

ГРОМЫКО Андрей Андреевич (1909-1989)

В КПСС с 1931 г. Окончил экономический институт в 1932 г., затем – аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства. Работал старшим научным сотрудником Института экономики. Доктор экономических наук. С 1939 г. – на дипломатической работе. В 1943-1946 гг. – посол СССР в США и по совместительству – посланник на Кубе. В дальнейшем – постоянный представитель СССР в Совете Безопасности ООН, заместитель и первый заместитель министра иностранных дел, посол в Великобритании. С 1939 г. – кандидат в члены ЦК КПСС, в 1956-1959 гг. и с 1961 г. – член ЦК КПСС. В 1957-1985 гг. – министр иностранных дел СССР. В 1973-1988 гг. – член Политбюро ЦК КПСС. В 1985-1988 гг. – председатель Президиума ВС СССР.

Блестящая карьера Громыко в 1939-1957 гг. была связана с мощными политическими потрясениями в стране, к которым сам он не имел прямого отношения. Тревожная молодость научила его осторожности и сковала лицо непроницаемой маской. Придя в дипломатию из науки, Громыко оставался чужаком в партийной иерархии, не пройдя «про-верки» партийной работой. Он был нужен высшему руководству как грамотный специалист, как чиновник. В то же время среди чиновников, заполнивших вершину партийной иерархии, он оставался дипломатом. Громыко относительно трезво оценивал ситуацию, но, стараясь не конфликтовать с фигурами, имевшими реальную силу, обычно уступал, когда его мнение расходилось с позицией ключевых членов Политбюро, прежде всего руководителей КГБ и Минобороны. За несколько десятилетий дипломатической работы Громыко сильно оторвался от реальностей советской жизни. В 80-е гг. он, например, с удивлением обнаружил, что на улице Горького перестали продавать сельтерскую воду (это произошло несколькими десятилетиями ранее). «Дело плохо», – прокомментировал он это открытие. Сравнение тех скудных данных о жизни в СССР, которые Громыко получал, с информацией о социальных стандартах Запада были в пользу последнего, что стало оказывать воздействие на настроение министра. Однажды, например, он сказал своим сотрудникам: "Действительно, в Москве совершенно невозможно отремонтировать квартиру..., не то что на Западе"[46]. Но в первой половине 80-х такие высказывания Громыко были редкостью.

Реакция на просьбу афганского руководства о вводе в Афганистан советских войск была в Политбюро негативной. По словам Кириленко, "нам придется воевать в значительной степени с народом"[47]. Косыгин считал, что следует усилить поставки оружия и продовольствия[48], но войска не вводить. "Религиозный фанатизм настолько бушует, – говорил Косыгин, – что они могут сплотиться на этой основе. Мне кажется, что нам надо и Тараки, и Амину прямо сказать о тех ошибках, которые они допустили. В самом деле, ведь до сих пор у них продолжаются расстрелы несогласных с ними людей. Почти всех руководителей не только высшего, но даже среднего звена из партии «Парчам» они уничтожили... Я считаю, что не следует афганское правительство подталкивать на то, чтобы оно обращалось к нам относительно ввода войск"[49]. Развязанный в Афганистане террор вызывал у кремлевских старцев неприятные воспоминания о тревожной юности, о сталинских временах. Особенно активно за давление на афганское руководство с целью прекращения расстрелов и пыток выступал Кириленко[50]. Но все же у Устинова уже был готов план ввода войск. И Косыгин, и Громыко не исключали такого исхода в крайнем случае[51].

В состоявшемся вскоре телефонном разговоре Тараки уговаривал Косыгина осуществить военное вмешательство в Афганистане в районе Герата, поставив на свои танки афганские опознавательные знаки и посадив за рычаги солдат из среднеазиатских республик. "Никто их не узнает"[52]. Косыгин «упирался», предлагая танки, но без экипажей. Тараки настаивал, уверяя, что своих танкистов в Афганистане крайне мало. «В Советском Союзе прошли подготовку сотни офицеров из Афганистана. Куда же они все делись?» – недоумевал Косыгин. «Большая часть их – мусульмане-реакционеры...» – отвечал Тараки, давая понять, что чистка прошлась и по тем кадрам, которые до этого были вполне «достойны» пройти обучение в СССР[53].

Более решительно руководители СССР выступали против вторжения на заседаниях Политбюро 18-19 марта. Видимо, отрицательное решение уже было принято узкой группой «силовых» членов этого органа. По словам Андропова, «для нас совершенно ясно, что Афганистан не подготовлен к тому, чтобы сейчас решать все вопросы по-социалистически. Там огромное засилье религии, почти сплошная неграмотность сельского населения, отсталость в экономике и т.д. Мы знаем учение Ленина о революционной ситуации. О какой ситуации может идти речь в Афганистане, там нет такой ситуации. Поэтому я считаю, что мы можем удержать революцию в Афганистане только с помощью советских штыков, а это совершенно недопустимо для нас»[54]. «Ввести свои войска, – продолжал председатель КГБ, – это значит бороться против народа, давить народ, стрелять в народ»[55]. Какой диссидент сказал бы лучше? Андропову вторил Громыко, подробно останавливаясь на внешнеполитических последствиях вторжения: «Я полностью поддерживаю предложение т. Андропова о том, чтобы исключить такую меру, как введение наших войск в Афганистан. Армия там не надежная. Таким образом наша армия, которая войдет в Афганистан, будет агрессором. Против кого же она будет воевать? Да против афганского народа прежде всего... Конечно, Китаю будет этим самым преподнесен хороший подарок. Все неприсоединившиеся страны будут против нас... Спрашивается, а что же мы выиграем? Афганистан с его нынешним правительством, с отсталой экономикой, с незначительным весом в международных делах. С другой стороны, надо иметь в виду, что и юридически нам не оправдать ввода войск. Согласно Уставу ООН страна может обратиться за помощью, и мы могли бы ввести войска, если бы она подверглась агрессии извне. Афганистан никакой агрессии не подвергался. Это внутреннее их дело, революционная междоусобица, бои одной группы населения с другой... Полетели бы и переговоры по СОЛТ-2 (ОСВ-2 – А.Ш.), не было бы подписания договора (а как-никак это сейчас для нас самая крупная политическая акция)... С западными странами, и в частности с ФРГ, у нас отношения были бы испорчены»[56]. Кириленко сосредоточился на правозащитной теме: «Это ведь они учинили расстрелы ни в чем не повинных людей и даже говорят нам в свое оправдание, что якобы мы при Ленине тоже расстреливали людей. Видите ли, какие марксисты нашлись»[57]. Как видим, все аргументы, выдвинутые постфактум против ввода войск публицистами и политологами десятилетие спустя, были прекрасно известны и кремлевскому руководству. Казалось бы, после такого обмена мнениями на идее вторжения должен был быть поставлен крест. "Мне думается, что правильно определили члены Политбюро, что нам сейчас не пристало втягиваться в эту войну,"- констатировал Брежнев[58].

20 марта Косыгин, Громыко, Устинов, Пономарев встретились с прилетевшим в Москву Тараки. Косыгин сообщил ему о принятом решении, привел в пример вьетнамский народ, который со всеми агрессиями справился сам, похвалил за одержанные в подавлении гератского восстания успехи, в мягкой форме объяснил возможные последствия ввода войск – в общем, вел себя как хороший педагог с учеником, начавшим исправляться[59]. Однако «ученик» продолжал препираться и просить вертолеты и бронетехнику с экипажами (не хочет дать СССР – попросим у Кубы и Вьетнама)[60]. Так возникла опасная тема переориентации Афганистана с советской помощи на какую-нибудь еще: "поищем в других странах. Мир большой"[61]. Но на прямую просьбу «разрешить» использование пилотов из других соцстран Косыгин ответил вежливым отказом: "соцстраны вряд ли пойдут на это"[62]. Покончив с одним неприятным вопросом, Косыгин перешел к другому – еще более неприятному: "Не для обсуждения, а в порядке пожелания мне бы хотелось высказать соображение о необходимости очень осторожного и бережного отношения к своим кадрам... Ошибки в кадровой политике очень дорого обходятся. Мы это испытали на себе. При Сталине, вы знаете, многие наши офицеры сидели в тюрьмах"[63]. Тараки пришлось молча проглотить это сравнение.

Чтобы закрепить «педагогический успех» и лишить Тараки надежд на апелляцию, ему устроили встречу с Брежневым. Генеральный секретарь не только повторил информацию об отказе от ввода войск, но и более развернуто остановился на теме репрессий: "Нельзя многого ждать от армии, если часто сменяются командные кадры. Это тем более справедливо, если смена кадров сопровождается арестами"[64].

Однако отказ от ввода войск не решал проблему стабильности южной границы. Кабульский режим продолжал агонизировать, формирования оппозиции активно действовали в непосредственной близости от границ советских среднеазиатских республик. Выход руководство СССР видело в переходе кабульского режима к более умеренной политике. Весной Громыко, Андропов, Устинов и Пономарев положили на стол Политбюро записку, где заявили о необходимости "постепенного перехода к созданию выборных органов при безусловном, конечно, сохранении и укреплении руководящей роли партии в государственной и политической структуре страны..."[65] В этой фразе содержится положение, которое дорого будет стоить СССР и его «руководящей силе». Вместо того, чтобы стремиться восстанавливать status quo, существовавший до 1977 г., а возможно – и до 1973 г. (то есть порядок, приемлемый для значительной части оппозиции), советские руководители подошли к Афганистану с европейскими, а точнее – с восточноевропейскими мерками. Считалось, что правительство, возглавляемое умеренными коммунистами, сможет умиротворить страну. Между тем для значительного большинства противников режима он был неприемлем как таковой. Крестьяне и вожди партизанских формирований видели в НДПА «руку Москвы», угрозу атеизма, разрушения традиционного общественного уклада и не вникали в тонкости внутрипартийных отношений в НДПА, которым придавали такое значение в Москве.

Таким образом, стал формироваться обреченный на неудачу план умиротворения Афганистана с помощью либерального просоветского просоветского правительства. По утверждению американского специалиста А.Арнольда, работавшего в 1979 г. в Кабуле, Тараки согласился под давлением советской стороны перейти к более умеренному курсу. Предполагалось создание коалиционного правительства с участием Б.Кармаля. Для того, чтобы страна поверила в реальность нового умеренного курса, все «грехи» прежнего террористического правления предполагалось «списать» на Амина, для чего планировалось его устранение. По мнению А.Арнольда этот план согласовывался во время визита Тараки в СССР в сентябре 1979 г.[66] Эта часть версии А.Арнольда (в отличие от его мнения о том, что устранение Амина должно было расчистить дорогу советскому вторжению в Афганистан[67]) представляется весьма правдоподобной. Но выбор «козла отпущения» исходил не от СССР, а от самого Тараки, который уже с марта пытался ограничить власть человека N 2 в НДПА, но без особого успеха. Советские представители придерживались различных взглядов на энергичного Амина, но новый курс требовал умеренного, а не радикального лидера. Амин был радикалом, поклонником Сталина и Мао[68]. Предложения «старших товарищей» окончательно убедили Тараки в необходимости избавиться от Амина.

Однако Амину стало известно о том, что из него хотят сделать «козла отпущения». По свидетельству начальника президентской гвардии майора Джандада после возвращения Тараки из СССР "Амин был очень обеспокоен"[69]. 14 сентября 1979 г. в резиденции Тараки, куда был приглашен Амин, произошло вооруженное столкновение. Стреляли в Амина, поднимавшегося по лестнице к Тараки. Амину удалось спастись. Во время перестрелки был убит начальник охраны Тараки, в то же время близкий Амину – член ЦК НДПА С.Тарун. Высказываются версии, что Амин сам инсценировал нападение на себя[70], но более вероятно, что перестрелка стала результатом нараставшей в НДПА враждебности между лидерами и их сторонниками. Охрана Тараки постоянно ожидала нападения. Многие сторонники Тараки считали Амина причиной всех зол. Настроенные враждебно к Амину Ватанджар и его группа не расставались с оружием. Любой из этих факторов мог вызвать роковые выстрелы.

Каковы бы ни были причины выстрелов, вырвавшись из дворца, Амин немедленно мобилизовал верные ему части и арестовал Тараки, который вскоре был исключен из партии по обвинению в организации террора. В момент перестрелки у Тараки находились советский посол А.Пузанов, генерал армии И.Павловский, главный военный советник генерал-лейтенант Л.Горелов, представитель КГБ генерал-лейтенант Л.Богданов. Это не добавило доверия отношениям между «новым афганским руководством» и СССР. В закрытом письме членам НДПА Амин обвинил советских представителей в причастности к случившемуся. В этом письме говорилось и о причинах конфликта Тараки и Амина: "Х.Амин проявлял свою принципиальность, разоблачая культ личности Н.М.Тараки... Он и его группа желали, чтобы значки с его изображением носились на груди халькистов. Х.Амин решительно выступал против этого и говорил, что даже В.И.Ленин, Хо Ши Мин и Ф.Кастро не допускали подобного"[71]. Конечно, причины разногласий в афганском руководстве были глубже – здесь шла ожесточенная борьба за власть между революционными бюрократическими кланами. Призом в этой борьбе была абсолютная власть, ставкой – жизнь. Амин и после 14 сентября не чувствовал себя спокойно, пока Тараки был жив и мог при поддержке СССР вернуться к власти.

Вскоре после драматических сентябрьских событий Громыко встретился с министром иностранных дел Афганистана Шах Вали.

«Громыко: Вы считаете, что это было преднамеренно организовано тогда, когда там находился советский посол, ничего не зная об этом?

Шах Вали: Дело обстояло таким образом, что когда советский посол заверил Амина в том, что ему ничего не угрожает, Амин приехал, но вместе со своей охраной»[72].

В этом диалоге чувствуется скрытая дискуссия: Громыко априори утверждает невиновность советского посла в покушении на Амина. Министр иностранных дел Афганистана намекает на то, что в этом вопросе еще нельзя ставить точку. Для сторонников Амина было важно поставить СССР в положение виноватого, чтобы «старший брат» не мешал расправе над Тараки. Здесь Амин ошибся в оценке психологии советских вождей. Дух ожесточенной борьбы за власть, сдобренный «азиатской» жестокостью, давно, с 50-х гг., не вызывал у них понимания.

После сентябрьского переворота Громыко считал одной из важнейших задач "вся-чески удерживать Амина от репрессий в отношении сторонников Тараки и других неугодных ему лиц, не являющихся врагами революции"[73]. Эта линия полностью провалилась. 8 октября Тараки был задушен. Этим Амин надеялся не только ослабить внутрипартийную оппозицию, но и покончить с попытками СССР найти ему альтернативу.

Для кремлевских стариков, привыкших считать себя революционерами-интерна-цио-налистами, а лидеров «братских партий» – товарищами по борьбе, гибель Тараки была личным ударом и даже вызовом. По воспоминаниям Громыко "дополнительную остроту обстановке придало убийство Генерального секретаря ЦК НДПА Н.М.Тараки... Этот кровавый акт произвел потрясающее впечатление на все советское руководство. Л.И.Брежнев особенно тяжело переживал его гибель"[74]. "Президент Тараки был моим другом. Он приезжал ко мне в сентябре. После его возвращения Амин его убил. Этого я ему не мог простить," – говорил Брежнев на встрече с президентом Франции в 1980 г.[75] По советским данным с середины сентября по декабрь в Афганистане было казнено около 600 человек, в том числе – просоветски настроенные сторонники Тараки[76]. Отныне Амин рассматривался в Кремле не как товарищ, а как коварный, на все способный преступник. Убийство Тараки спровоцировало психологический перелом, который в конечном итоге привел к принятию решения о вводе войск. Но это было не единственное обстоятельство, способствовавшее изменению настроений в Кремле.

По данным Г.Корниенко большое впечатление на руководителей СССР, особенно на Устинова, оказал ввод в Персидский залив американских военных кораблей и информация (а возможно – умелая дезинформация) о подготовке вторжения США в Иран. "Если США позволяют себе такое за десятки тысяч километров от своей территории и в непосредственной близости от границ СССР, то почему мы должны бояться защитить свои позиции в соседнем Афганистане, – так примерно рассуждал Устинов"[77]. Еще одно важное стратегическое обстоятельство, облегчившее принятие решения о вводе войск – охлаждение отношений с США. По словам Г.Корниенко "подписанный в июне 1979 г. Брежневым и Картером договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2) в результате происков его противников в США к тому времени был уже обречен (Афганистан лишь добил его позднее). Не случайным, думаю, было и то, что окончательно решение о вводе войск было принято в конце дня 12 декабря 1979 г., после того, как в Москве стало известно о принятом в тот же день Советом НАТО решении о размещении в Европе американских ракет средней дальности. Другими словами, доводы, имевшие ранее в глазах советских руководителей большой вес, насчет отрицательных последствий ввода войск для отношений СССР с Западом, оказались подорванными тем, что эти отношения и без того обострились – терять, мол, особенно нечего"[78].

Реакция США на события в этом регионе и активное вмешательство американцев в конфликт были связаны с серией неудач, которые администрация Картера потерпела в «Третьем мире». Крупнейшим провалом были события в Иране. Но еще до их перехода в опасную фазу США резко реагировали на вмешательство СССР и Кубы в войну на Африканском роге. Здесь «танцующие поменялись местами» – в историческом конфликте Эфиопии и Сомали проамериканская ориентация Эфиопии сменилась просоветской после прихода к власти М.Мариама. Советский Союз не мог отказаться от такого приобретения и не пошел на уступки лидеру Сомали С.Барре, решившему воспользоваться эфиопской смутой и захватить провинцию Огаден, где кочевали племена, этнически близкие сомалийцам. Разрыв Барре с СССР был столь резок, а ситуация в Эфиопии – столь нестабильна, что СССР не стал препятствовать Ф.Кастро в посылке экспедиционного корпуса. Советские военные специалисты в большом количестве прибыли в страну. США и другие страны НАТО стали помогать Сомали, но не так демонстративно. 17 марта 1978 г. Картер обвинил СССР в «зловещей склонности» применять военную силу в локальных конфликтах[79]. Сами США воздерживались от такой же "зловещей склонности только в 1976-1980 гг., и даже миролюбивому Картеру пришлось послать военную экспедицию в Иран в 1980 г.). США увязывали решение глобальных международных вопросов с кубинской интервенцией в Эфиопии. Бжезинский выдвинул геополитическую теорию о «дуге кризисов», которую якобы создает СССР вокруг источников нефти (Ангола – Африканский рог – Йемен – Иран – Афганистан), и убеждал президента, что происходящие конфликты являются частью советского плана[80]. Во многом эта нарисованная на глобусе «дуга», вредившая советским интересам не менее, чем американским, была подражанием теории «империалистического окружения», в обосновании которой у советских идеологов было гораздо больше географических аргументов.

Еще один важный фактор, повлиявший на формирование решения о вводе войск в Афганистан, был связан с Китаем. Приход к власти в КНР нового руководства и обострение борьбы за власть в этой стране привел к резкому обострению ситуации по периферии китайских границ. В мае 1978 г. произошли столкновения на советско-китайской границе. Одновременно Китай начал кампанию беспрецедентного давления на Вьетнам, стремясь заставить его отказаться от просоветской ориентации. В качестве средств давления КНР использовал замораживание экономических отношений, призыв к возвращению «хуацяо» (этнических китайцев, проживающих во Вьетнаме), угрозу вторжения, вооруженные провокации со стороны союзника КНР Кампучии. Вьетнамское руководство решило коренным образом решить хотя бы одну проблему – в январе 1979 г. вьетнамская армия вторглась в Кампучию и разгромила террористический режим Пол Пота. Часть кампучийских войск перешла на сторону былых товарищей по оружию и составила костяк нового провьетнамского режима Камбоджи (дополпотовское название страны). Это был сильнейший удар по престижу Китая, который не смог защитить союзника.

В этих обстоятельствах США взяли курс на окончательную нормализацию отношений с КНР. В январе были возобновлены дипломатические отношения, страны признали друг друга. Американцы начали поставки вооружений в Китай. Несколько позднее Китай предоставил свою территорию американской разведке для сбора информации об СССР (этот факт также влиял на оценку опасности потери Афганистана). Во время визита в США 29 января – 1 февраля 1979 г. лидер КНР Дэн Сяопин убеждал Картера, что СССР планирует напасть на Китай, чтобы разрушить «слабое звено» в антисоветской цепи, возникшей вокруг границ Союза[81]. Эта идея перекликалась с геополитическими теориями Бжезинского, но объяснение обеспокоенности Дэна было проще – 5 марта Народно-освободительная армия Китая вторглась во Вьетнам. «Архитектор китайских реформ» опасался, что СССР не допустит «наказания Вьетнама» и откроет «второй фронт». Противостоять такому удару КНР не мог. Но выяснилось, что его армия настолько слаба, что не может справиться и с Вьетнамом. Закаленные в тридцатилетней войне с «империализмом», вьетнамские войска остановили китайское вторжение и заставили их эвакуироваться. Новое поражение КНР заставляло Дэна искать возможности для реванша. Переход режима Амина в оппозицию СССР предоставил бы для этого блестящую возможность.

Однако решающим обстоятельством, оказавшим влияние на позицию кремлевского руководства по Афганистану, оказалась эволюция внешней политики Амина. Эта политика свела воедино все опасения, связанные с действиями США, Китая и печальным опытом Сомали и Египта. По словам американского исследователя Б.Сен Гупта, "хотя внешне отношения афганского режима и СССР продолжали оставаться дружественными, однако «новый глава Кабула» вскоре обратился к США с предложением радикально улучшить отношения между странами. Цель этого предложения состояла в оказании давления на Советский Союз"[82]. Во время встречи с пакистанскими представителями Амин критиковал СССР и просил передать США просьбу о содействии. Советское посольство было информировано о содержании этих бесед и даже о прямых неформальных контактах между Амином и американскими представителями[83]. В записке Андропова, Громыко, Устинова и Пономарева в Политбюро, внесенной сразу же после ввода войск, сообщалось: "В то же время имели место попытки наладить контакты с американцами в рамках одобренного Х.Амином «сбалансированного курса». Х.Амин ввел в практику проведение конфиденциальных встреч с поверенным в делах США в Кабуле"[84].

Амин, судя по его дальнейшему поведению, таким образом пытался добиться большей помощи от СССР в критической внутриполитической ситуации («мир большой» – не дадите вы, попросим помощи у Запада). Но подобный дипломатический «высший пилотаж» привел к обратному результату. Для Москвы такие инициативы Амина были новым подтверждением враждебности его к СССР. КГБ вообще подозревал Амина в связях с ЦРУ[85].

Всего два года назад разногласия между Сомали и Эфиопией привели к тому, что радикальный просоциалистический сомалийский лидер С.Барре переориентировался на США, превратился в пламенного антикоммуниста и вступил с войну против просоциалистической Эфиопии. Еще раньше подобным образом Советский Союз «потерял» Египет, что как раз в 1979 г. закончилось крупным успехом США – Кэмп-Девидским соглашением. Теперь драма превращения союзника в агрессивного противника, доказывающего свою лояльность Америке враждебными действиями против СССР, могла разыграться у самых границ СССР. Это несло угрозу стратегической безопасности страны. По мнению первого заместителя начальника Генерального штаба МО СССР В.Варен-никова, "воспользовавшись ситуацией, США могли бы поставить вдоль советско-афганской границы свою контрольно-измерительную аппаратуру, способную принимать все параметры с опытных образцов нашего ракетного, авиационного и другого оружия, которое проходило у нас испытания на полигонах Средней Азии"[86]. Интерес американцев в этой области был очень велик, ведь после иранской революции возможности контроля со стороны США за пусковыми площадками в Средней Азии значительно ослабли[87].

Для Амина переориентация на США могла быть спасительной – это означало бы прекращение помощи партизанам со стороны Запада, нормализацию отношений с Пакистаном и спасение режима под новой вывеской. Понятно, что США потребовали бы за это проведение враждебного курса в отношении Советского Союза. Таким образом, у границ СССР мог возникнуть агрессивный террористический проамериканский режим, проводящий в отношении Советского Союза политику, подобную китайской политике 60-х гг. Жискар д'Эстен вспоминает об аргументах Брежнева на их встрече в Варшаве в 1980 г.: "Если бы не вмешался ограниченный советский воинский контингент, – сказал Брежнев, – то уже в январе Афганистан превратился бы во враждебный для Советского[88]. Похоже, Генсек искренне верил в правоту своих слов. В записке Андропова, Громыко, Устинова и Пономарева в Политбюро (секретной и потому откровенной) говорилось о том, что с ведома Амина распространялись «заведомо сфабрикованные слухи, порочащие Советский Союз и бросающие тень на советских работников в Афганистане». Для них были установлены ограничения на контакты с местными жителями[89]. С этого же начиналась «потеря» Египта.

«Сомалийско-египетский» сценарий в Афганистане стал кошмаром советского руководства, и альтернатива ему виделась в проведении операции, подобной той, которая сорвалась 14 сентября. Но возможностей устранить Амина, опираясь на внутренние силы Афганистана, уже не было. Вторжение оставалось единственным шансом избежать крупного геополитического поражения, последствия которого казались более серьезными, нежели негативные стороны военного вмешательства. На его издержки стали смотреть спокойнее. Запад следовало не умиротворять, а проучить. «Европейский» подход к ситуации создавал иллюзию возможности быстро преодолеть кризис. По мнению Ю.Ганковского "оптимистическое предположение сводилось к тому, что Кармаль, проводя более умеренную политику, сможет без особых сложностей получить более широкую поддержку, которая была потеряна Амином при осуществлении крайне радикальных реформ"[90].

По утверждению генерала И.Павловского решение о вводе войск было принято вопреки мнению Генерального штаба, который считал, что эта операция не погасит, а активизирует действия оппозиции[91]. Что военные могли предложить взамен? Авторы подготовленной группой военных специалистов книги «Война в Афганистане» считают: "Альтернатива (вводу войск – А.Ш.), по нашему глубокому убеждению, существовала хотя бы в силу того, что дееспособность афганского руководства зависела от размеров советской помощи. При снижении размеров этой помощи и при содействии политических факторов (открытое разоблачение Х.Амина, разоблачение его преступных действий, теоретической несостоятельности выдвигаемых им лозунгов, моральная и материальная поддержка здоровых сил в НДПА, освещение возможностей потенциального развития афганской революции и т.д.) события в Афганистане пошли бы по другому руслу"[92].Этот перечень мер выглядит весьма наивно. Такая политика не могла не привести к результатам, которые оценивались кремлевскими стратегами как самое худшее, – она просто толкнула бы Амина в объятия США или Китая. Высшие руководители СССР считали, что военные недооценивают важность политических факторов. В конечном итоге Генштабу удалось добиться решения о том, что советские войска не должны участвовать в боевых действиях[93]. Как показали события, эта «альтернатива» оказалась утопией.

Первоначально активные действия планировались уже в середине декабря. 11 декабря Б.Кармаль был переброшен в Баграм, а командир расквартированного в Кабуле спецподразделения «Зенит» получил приказ о штурме дворца Амина[94]. Однако рекогносцировка на местности показала, что такими силами совершить «народное восстание» против Амина не удастся. Риск был очень велик. И тогда было принято окончательное решение о вводе войск. Такое развитие событий объясняет происхождение важной военно-дипломатической ошибки, допущенной советским руководством – Амин был уничтожен одновременно с вводом войск в Афганистан, и таким образом легитимность этого шага была разрушена, что в международных отношениях имеет очень большое значение. Позднее, когда советской стороне пришлось отстранить от власти Б.Кармаля, это было сделано без особого труда – при наличии войск в Афганистане передача власти Наджибулле прошла спокойно. Если бы оккупация Афганистана и отстранение от власти Амина прошли бы поэтапно, претензий к СССР в «Третьем мире» было бы меньше – ввод войск по инициативе правящего режима имел множество прецедентов, в том числе и в практике США. Но мысль кремлевских стратегов шла по линии уничтожения Амина, который воспринимался не как неустойчивый союзник (каковым был в реальности), а как коварный противник. Казалось, что счет идет на дни, что переориентация Амина может произойти в любой момент, и ввод войск может спровоцировать обращение Амина к Западу со всеми вытекающими отсюда последствиями (особенно если учесть ввод мощной военной группировки в Персидский залив). Поэтому советские войска, вводимые в Афганистан, должны были уничтожить Амина первым делом.

Во второй половине дня 12 декабря Брежнев, Суслов, Гришин, Кириленко, Пельше, Черненко, Андропов, Устинов, Громыко, Тихонов, Пономарев одобрили «мероприятия» по Афганистану, предложенные Устиновым, Громыко и Андроповым. Этим троим Политбюро и поручило осуществлять активное вмешательство в дела южного соседа. Окончательное решение о вводе войск было принято 24-25 декабря[95]. «Мероприятия» преследовали две цели: свержение террористического режима Амина и демонстрация решительности в противостоянии США. Возможные издержки в «Третьем мире» и социалистическом лагере предполагалось снять после скорой, как казалось, стабилизации обстановки в Афганистане, которая должна была наступить вслед за свержением антинародного режима Амина.

Со времени восстания в Герате афганское правительство направило СССР 19 просьб о военном вмешательстве. В июле советские десантники были введены для охраны аэродрома Баграм[96]. Еще 17 ноября Амин попросил направить советских военных для охраны его дворца. Эта просьба была удовлетворена 6 декабря – советские военнослужащие, переодетые в афганскую форму, заняли позиции вокруг дворца Амина. Однако «на всякий случай» они были отделены от резиденции кольцом афганцев. В декабре характер просьб изменился – Амин просил ввести войска только в северные районы страны. Возможно, к этому времени он стал опасаться полного контроля за афганской территорией со стороны СССР.

Для участия в операции по вводу войск были призваны резервисты и развернута 40-я армия, в которую вошли 5-я и 108-я мотострелковые дивизии, 103-я воздушно-десантная дивизия, 56-я отдельная десантно-штурмовая бригада, 860-й отдельный мотострелковый и 345-й отдельный парашютно-десантный полки – общей численностью в 50 тысяч человек. Вскоре в «Ограниченный контингент», как стали называть эту группировку, вошла также 201-я мотострелковая дивизия и еще два отдельных полка. Численность группировки возросла до 80 тысяч. 25 декабря эта армия пересекла границу Афганистана в полном согласии с Кабульским руководством. Амин не знал о том, что из Чехословакии уже вылетел Б.Кармаль. "Уговаривать его долго не надо было, – вспоминает Н.Леонов, – он рвался к власти и жаждал мести своим обидчикам"[97].

Амин выслал навстречу советским войскам генерал-майора Бабаджана для оказания им помощи в развертывании. В это время считалось, что войска вводятся в северные районы страны в соответствии с направленной ранее просьбой. Несмотря на то, что все проходило с его точки зрения благополучно, Амин на всякий случай перебрался в хорошо укрепленный дворец Тадж-Бек (потом там будет располагаться штаб 40-й армии). Выступая на торжественном обеде днем 27 декабря, Амин проинформировал присутствующих о начале ввода в страну советских войск: "Советские дивизии уже на пути сюда. Все идет прекрасно. Я постоянно связываюсь по телефону с товарищем Громыко..."[98] Этот обед стал для Амина последним. На нем он был отравлен. По иронии судьбы промывание желудка Амину сделали советские врачи. Но руководить он уже не мог[99]. Придя в себя, Амин попытался связаться с советским командованием. Убедившись в отсутствии связи, он проговорил: "Я об этом догадывался, все верно"[100].

Вечером 27 декабря советский десант приступил к новому этапу операции «Шторм-333», о котором Амин предупрежден не был. Началось взятие государственных учреждений под советский контроль. В 19 ч. 25 мин. советские спецподразделения попытались занять Тадж-Бек. Однако пройти незамеченными десантникам не удалось – начался бой, в ходе которого Амин был убит. Одновременно советскими частями при незначительном содействии сторонников Ватанджара и «парчамистов» были заняты или взяты штурмом другие важнейшие объекты столицы. В начале января были подавлены последние очаги сопротивления сторонников Амина под Кабулом.

Убийство Амина (возможно, планировался лишь его арест) разрушило правовую основу ввода войск. Кем бы ни был Амин, но его режим имел международное признание, и уничтожение главы иностранного государства было воспринято во всем мире как безусловный акт агрессии. В это время Брежнев, видимо, еще праздновал победу – Западу «утерли нос» на Среднем Востоке, афганскую оппозицию деморализовали, террористический режим свергли и заменили более умеренным – во главе с Кармалем.

На Западе советская акция вызвала большие опасения. Об их причинах пишет Н.Леонов: "Само вступление 40-й армии в Афганистан состоялось в такой форме, что вызвало панику на Западе, где раздались озабоченные голоса о том, что-де русские начали прорыв к Индийскому океану, реализуя свою «вековую мечту» о выходе к теплым морям. В самом деле, 40-я армия вошла в Афганистан со всем своим штатным вооружением, включавшим и тактические ракеты... А внешне создавалась ошибочная картина, будто русские вошли в Афганистан не для оказания помощи партии своих сторонников, а для дальнейшего броска к югу, например к Ормузскому заливу, ведущему в Персидский залив, к ближневосточной нефти. Нефть Ближнего востока всегда рассматривалась Западом как жизненно важный фактор для развитого капиталистического мира. Покушение на нефть с чьей-либо стороны – это «казус белли» (причина для начала войны для США и их союзников). Без этой нефти весь цивилизованный мир сразу потеряет весь свой лоск и привлекательность, он погрузится в глубокий и опасный кризис"[101]. Но советская армия остановилась на границе с Пакистаном и Ираном, получив строгое указание не пересекать ее даже для преследования вооруженных оппозиционеров. В Кремле понимали, что «последний бросок на Юг» мог вызвать действительно непредсказуемые последствия. Оправившись от первого испуга, Запад обнаружил, что вторжение в Афганистан может оказаться ловушкой для СССР.

Первый месяц оккупации не предвещал грядущей катастрофы. В декабре 1979 г. – январе 1980 г. было освобождено 15 тысяч заключенных, повышены закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию, ослаблен контроль за предпринимательством. Широко раздавались обещания разрешить деятельность других партий. Сторонники Амина арестовывались (некоторые из них вскоре были казнены).

Первоначально афганцы встречали советскую армию в целом дружелюбно. Партизаны производили редкие и безрезультатные обстрелы. Гибель солдат происходила только в результате аварий. Войдя в Афганистан по маршрутам Термез-Кабул-Газни и Кушка-Герат-Кандагар, советские войска как бы «оградили» это государство от соседних стран. Вскоре стало ясно, что это кольцо может задержать караваны оппозиции, как сито – воду.

Таджики и узбеки, составлявшие большинство солдат 40-й армии, вступали в разговоры с населением и искренне уверяли, что не собираются воевать. Казалось, ситуация напоминает ввод войск в Чехословакию. "Приказ четко определял наши задачи: выход частей на границу Афганистана и прикрытие их со стороны Ирана и Пакистана, – вспоминает генерал Ю.Шаталин, командовавший пятой дивизией, – Кроме того, необходимо подчеркнуть, что сам расчет сил и средств вводимых войск показывал, что они не были рассчитаны на решение задач военными средствами... Это была целенаправленная политическая акция с применением вооруженных сил. Но ввод войск осуществлялся в страну, где шла уже вооруженная борьба, и в результате втягивания наших войск в боевые действия произошла эскалация войны. То есть мирный поход перешел в войну"[102]. В январе 1980 г. еще оставался шанс начать вывод войск.

К февралю 1980 г. стало ясно – «русские» уходить не собираются. И тогда 21-23 февраля в Кабуле начались массовые демонстрации. Прикрываясь толпой, боевики стреляли по советскому посольству. С марта начались систематические нападения на советские гарнизоны – началась настоящая изнурительная и кровопролитная война в чужой стране. Контролируемые советскими войсками центры и дороги стали интенсивно обстреливаться с окрестных гор. У командования не оставалось иного выхода, кроме наступательных действий в этих горах. В течение 1980 г. численность «ограниченного контингента советских войск» (40-й армии) была доведена до 100000 человек[103].

Ближайшие последствия вторжения в Афганистан уже в 1980 г. были охарактеризованы в аналитической записке Института экономики мировой социалистической системы. В ней, в частности, говорилось: "В дополнение к двум фронтам противостояния – в Европе против НАТО и в Восточной Азии против Китая – для нас возник третий опасный очаг военно-политической напряженности на южном фланге СССР, в невыгодных географических и социально-политических условиях... Значительно пострадало влияние СССР на движение неприсоединения, особенно на мусульманский мир. Заблокирована разрядка и ликвидированы политические предпосылки для ликвидации гонки вооружений. Резко возрос экономический и технологический нажим на Советский Союз. Западная и китайская пропаганда получили сильные козыри для расширения кампании против Советского Союза... Усилилось недоверие к советской политике и дистанциирование от нее со стороны СФРЮ, Румынии и КНДР. Даже в печати Венгрии и Польши впервые открыто обнаружились признаки сдержанности в связи с акциями Советского Союза в Афганистане... Усилилась дифференцированная политика западных держав, перешедших к новой тактике открытого вторжения в сферу отношений между Советским Союзом и другими социалистическим странами и открытой игре на противоречиях и несовпадении интересов между ними. На Советский Союз легло новое бремя военной помощи Афганистану[104]. Ничего принципиально нового эта записка кремлевскому руководству не сообщала – почти все эти аргументы высказывались на Политбюро еще в марте 1979 г.

Однако масштабы антисоветской кампании на Западе в связи с вводом войск в Афганистан все же удивили кремлевское руководство. В 1980 г. на встрече с президентом Франции Брежнев возмущался: «Почему мы проявляем столько эмоций? – восклицает он. – Потому что речь идет о внутренних проблемах коммунистического мира... И почему вы защищаете Амина, этого убийцу и палача?» Ему вторил Громыко: "На приход к власти новых руководителей и злодейское убийство президента Тараки в сентябре прошлого года западные страны никак не отреагировали и не говорили о вмешательстве во внутренние дела страны. А тут их словно муха укусила, и они заговорили об интервенции!"[105] Жискар д'Эстен убеждал Брежнева, что «вступление советских войск в Афганистан стал глубоким шоком для Запада, шоком куда более значительным, чем вы себе это представляете.» Столкнувшись с перспективой крушения политики «разряд-ки», Брежнев был готов идти на уступки, выражая свои намерения в довольно эмоциональной форме. "Потом он обеими руками хватает меня за лацканы пиджака, – рассказывает В.Жискар д'Эстен об этой встрече с Брежневым, – Его лицо приближается к моему. Мне трудно смотреть на него с такого близкого расстояния, и все плывет перед глазами.

- Нужно найти политическое решение, – вновь начинает он. – ...Это теперь[106]. "На самом деле Амин вел страну к чудовищному насилию. Но мы не должны там оставаться,"– считал Брежнев[107]

Американское руководство, консультируясь с советскими представителями требовали гарантий отсутствия планов вторжения в Пакистан и Иран. Беседуя с послом Добрыниным госсекретарь Вэнс "оговорился, что сами США до последнего времени не верили в наличие таких намерений у правительства СССР. Однако ввод советских войск в Афганистан, в страну, не входящую в Варшавский договор, сильно поколебал в администрации прежнюю уверенность в том, что у Москвы нет таких намерений... В сугубо доверительной форме он сказал, что согласен с Громыко, заявившим послу США в Москве, что Амин был негодяй, но он не был американским агентом. В этом он может – неофициально – дать мне слово"[108].

Таким образом, действия и контрдействия двух сверхдержав вокруг Афганистана, которые привели к вводу советских войск, отчасти были плодом взаимных недоразумений и мистификаций. Но это не означало, что после разъяснения позиций настало время для компромиссов.

Если относительно миролюбивая администрация Картера еще готова была искать реальные пути скорейшего урегулирования проблемы (впрочем, как обычно игнорирующие особенности психологии кремлевских старцев)[109], то новой администрации вывод советских войск из Афганистана был невыгоден. В Афганистане СССР попал в геополитическую ловушку, которой умело воспользовались его стратегические противники. К концу 1979 г. СССР оказался в ситуации, в которой он не мог не потерпеть поражение. Принимая решение в этой сложной обстановке, кремлевские руководители оказались под влиянием личной неприязни к террористическому режиму Амина и недооценили некоторые малозаметные тогда обстоятельства, выбрав в итоге из двух зол большее. Победа ряда просоветских «революций» не смогла уничтожить на тер-ритории стран «социалистической ориентации» вооруженной оппозиции. Эти движения действовали такими же партизанскими методами, как и революционеры, приносившие столько проблем западному миру. В конце 70-х гг. Запад начал бить противника его же оружием, поддерживая партизанские освободительные движения в «Третьем мире», направленные против режимов соцориентации. Стороны поменялись местами (а традиционно «революционному» Китаю для этого даже не пришлось менять тактику). СССР пришлось столкнуться с партизанскими движениями в Афганистане, Никарагуа, Анголе, Мозамбике, даже во Вьетнаме, а после вторжения вьетнамцев в Камбоджу – и в этой стране. Здесь большую роль играло и вмешательство Китая, который обжегся на попытке «наказать» Вьетнам (за свержение «братского» полпотовского режима) путем прямой агрессии.

Так США и Китай начали опробовать на «социалистическом содружестве» стратегию, которая была изобретена Э.Че Геварой, мечтавшим покончить с американским империализмом, подорвав его мощь в нескольких "Вьетнамах"[110]. Че Геваре не удалось разжечь «новый Вьетнам» в Латинской Америке, зато США смогли втянуть Восточный блок в несколько затяжных партизанских войн, крупнейшей из которых стала афганская.

Афганский кризис серьезно ухудшил международную обстановку, но окончательно добили «разрядку» события, разыгравшиеся в Европе. Еще в 70-х гг. с серьезными экономическими проблемами столкнулась Польша. Экономический кризис здесь на глазах стал перерастать в социально-политический. В середине 70-х гг. руководство правящей Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) во главе с Э.Гереком решило выйти из кризиса путем технологического перевооружения экономики страны за счет привлечения западных кредитов. Политбюро ЦК КПСС первоначально санкционировало шаги руководства ПОРП к экономической интеграции ПНР с Западом[111]. Вероятно, здесь сыграли роль соображения экономии – казалось возможным задействовать ресурсы Запада для реконструкции хозяйства одной из соцстран.

В Польше началась инвестиционная горячка – вложения превысили план на треть. При этом сами плановые механизмы были значительно ослаблены путем введения «отрытого», т.е. гибкого плана[112]. "Для интенсивного развития промышленности, – пишет А.Поморский, – начали брать большие кредиты на Западе. Начали покупать лицензии на современную технологию с расчетом на то, что продукция новых заводов оплатит долги. Помешал этим планам нефтяной кризис 1973 года, но настоящей причиной неудачи были односторонние решения, дилетантизм и коррупция власть имущих..."[113] Все это так. Но по другим странам социалистического содружества нефтяной кризис не ударил так больно – у них был «автономный источник» нефтеснабжения в лице СССР. Однако Советский Союз не пошел навстречу Польше в ее затруднительном положении, так как уже не хотел поощрять усиление ее технологической зависимости от Запада. И тогда вслед за технологической зависимостью усилилась зависимость финансовая. Долги Польши капиталистическим станам достигли 20 миллиардов долларов, а проценты по долгу сравнялись с размерами польского экспорта. "На экспорт шло все, что можно (и что нельзя тоже), а внутренний рынок оказался пустым. В стране перед пустыми магазинами – очереди, а в газете «Трибуна люду» и по телевидению – успех за успехом!"[114]

В 1976 г. это вызвало новый всплеск рабочих волнений. Если в 1970 г. на аналогичные выступления правительство ответило стрельбой по демонстрантам, то теперь власти не пошли на расстрел рабочих, хотя и преследовали «зачинщиков». Однако на помощь рабочим пришли настроенные оппозиционно-социалистически интеллигенты, создавшие в 1978 г. правозащитную организацию, ориентированную на помощь рабочим – "Комитет защиты рабочих"(КОР). Лидерами КОР были социалисты Я.Куронь и А.Михник, ранее исключенные из партии за «ревизионистские» взгляды. Помощь диссидентов рабочим, пострадавшим после волнений 1976 г., заложила основу союза ра-бочего класса и интеллигенции, о необходимости которого столько говорили коммунисты.

Режим не мог нанести сокрушительный удар по оппозиции. Это могло ухудшить отношения с кредиторами. А они уже преследовали не только финансовые интересы. В 1978 г. помощник президента США по национальной безопасности З.Бжезинский подготовил доклад (опубликован в 1983 г.), в котором, в частности, говорилось:

«Наиболее перспективной тактикой в настоящее время является не немедленное уничтожение коммунизма, а применение определенных средств, преследующих целью укрепить оппозицию и ослабить таким образом коммунистическую партию.» Эту стратегию предполагалось опробовать на Польше: «Соглашения между США, их союзниками и Польшей должны быть направлены на укрепление зависимости Польши от Запада в области финансов, экономики, снабжения продуктами питания. Через незначительный промежуток времени начнет возрастать количество поляков, считающих, что только поддержка Запада является гарантией благополучия и прогресса... Следует разжигать в поляках антисоветские и антирусские настроения... На политических руководителей следует влиять таким образом, чтобы они заняли умеренную позицию в отношении диссидентов и выработали приемлемый вариант диалога с общественностью. В этом созданном политиками, профсоюзными деятелями, средствами массовой информации и отвлекающими маневрами климате наши действия должны способствовать дестабилизации обстановки в Польше. В этих условиях в партии возникнет смятение, а оппозиция приобретет новых сторонников»[115]. Не все детали этого плана удалось воплотить в жизнь. Но ведь в Польше отрабатывалась модель, которая потом будет в иных модификациях применяться и к другим «странам социализма», в том числе СССР.

Признаки выполнения замыслов финансовых партнеров Польши наметились уже в 1979 г., и не только в области политической жизни. Происходила быстрая вестернизация культурной жизни Польши, исторически тяготеющей к Западу. Так, например, в 1979 г. по польскому телевидению было показано 395 фильмов социалистических стран и 583 – капиталистических[116].

Политика ПОРП вызывала неудовольствие в Москве – еще до начала «польских событий» Герек опасался вторжения советской армии. По его просьбе президент Франции В.Жискар д'Эстен убеждал Брежнева в том, что военное вмешательство СССР в Польше недопустимо[117].

Попытка ПОРП решить проблему долга за счет политики экономии привела к резкому росту дефицита продовольственных товаров и одновременному повышению цен. Однако польское общество, в котором сильны были традиции антикоммунизма, не собиралось с пониманием относиться к такой политике. Сопротивление коммунистическому государству опиралось и на влияние в Польше неподконтрольной государству католической церкви, и на силу товарных отношений (польская деревня не была коллективизирована).

1 июля 1980 г., после повышения цен на качественное мясо, в Польше вспыхнули рабочие волнения. В отличие от предыдущих выступлений подобного рода интеллигенция смогла установить контакт с рабочими вожаками. Движение принимало все более организованный характер. В поддержку рабочих выступил КОР, предложения которого носили вполне социалистический характер. КОР, в частности, требовал: «Так называемые коммерческие цены должны быть отменены, и введено общее рационирование мясных продуктов, т.е. карточки на мясо в соответствии с прежними ценами (до 1 июля)»[118]. То затухая, то снова вспыхивая, в августе волнения охватили польское побережье, где при содействии КОР был создан Межзаводской забастовочный комитет (МЗК) во главе с рабочим Л.Валенсой. Число забастовщиков достигло 600 тысяч[119]. МЗК и КОР выработали 21 требование рабочих к властям. Наряду с чисто экономическими требованиями рабочие выступили за «признание свободных, независимых от партии и от работодателей профсоюзов», за «гарантию права на забастовку, а также безопасности бастующих и поддерживающих их лиц», «допущение свободы слова и печати, гарантированных Конституцией ПНР; недопущение репрессий по отношению к независимым печатным изданиям; обеспечение представителям всех вероисповеданий доступа к средствам массовой информации», восстановление на работе и учебе лиц, уволенных и исключенных за участие в рабочих и студенческих волнениях, освобождение политзаключенных, «прекращение любых преследований за убеждения», «при-ня-тие действенных мер, чтобы вывести страну из кризисной ситуации, для чего нужно:

а) опубликовать без утаивания полную информацию о социально-экономическом положении страны;

б) предоставить возможность всем слоям населения участвовать в обсуждении программы реформ»[120].

Рабочие, уже имевшие опыт забастовочного движения, выступили против государства-работодателя, а союзные организации интеллигенции, прежде всего КОР, – подсказали им главное требование, которое могло на этот раз привести к успеху – самоорганизация в независимый профсоюз. На переговорах с представителями правительства Валенса заявил: "Мы хотим свободные профсоюзы, то есть противовес, который даст нам возможность вести переговоры, без нужды объявлять забастовки и не боясь репрессий"[121].

Взрыв польской «контрреволюции» (то есть неугодной коммунистам революции) вызвал в Кремле немалое волнение. 28 августа Суслов, Громыко, Андропов, Устинов и Черненко направили в ЦК (то есть своим коллегам по Политбюро) записку, в которой предлагали привести в боевую готовность три танковые и одну мотострелковую дивизии. Однако авторы записки понимали, что в случае вторжения на польскую территорию этих сил может не хватить для наведения порядка. Авторы считали необходимым "при выступлении на стороне контрреволюционных сил основных сил Войска Польского увеличить группировку наших войск еще на пять-семь дивизий..."[122] Угроза перехода польской армии на сторону антикоммунистических сил была, с одной стороны, главным сдерживающим фактором для СССР, а с другой – критерием необходимости вторжения. Если советская армия вмешается, события примут характер национально-освободительной борьбы и могут вовлечь в свой водоворот армию. Пока польская армия остается на стороне режима, военное вмешательство СССР ненужно. В августе 1980 г., когда события в Польше только начались и стремительно нарастали, было не ясно, какую позицию займет армия, и в Кремле разрабатывались самые разные, в том числе и экстренные, варианты. После того, как 30 августа было достигнуто соглашение между правительством и забастовщиками, ситуация отчасти стабилизировалась. Стало ясно, что армия осталась на стороне ПОРП, и планы военного вмешательства СССР были заморожены.

Несмотря на аресты членов КОРа и информационную блокаду вокруг забастовки на побережье рабочие не уступали. 30 августа стачка охватила всю страну, и властям пришлось принять требования забастовщиков. 6 сентября Э.Герека сменил на посту первого секретаря ЦК ПОРП С.Каня, который заявил, что "забастовки не были направлены ни против принципов социализма, ни против союзников Польши, ни против руководящей роли партии..."[123] Новый руководитель Польши пытался доказать СССР, что ничего страшного еще не произошло, и необходимости для вмешательства нет. 10 ноября был официально зарегистрирован независимый профсоюз «Соли-дарность», который быстро превратился в массовое народное движение. Это решение было воспринято руководителями стран Варшавского договора как крупное поражение. Причем некоторые из них были настроены гораздо радикальнее кремлевских старцев. В беседе с польским послом 20 ноября руководитель ГДР Э.Хоннекер заявил: "Несомненно, этот компромисс был сильным ударом для всех, кто питал надежду, что вы сами справитесь с проблемами... Мы против кровопролития. Это последнее средство. Но и это средство должно быть использовано"[124]. В послании к Брежневу 26 ноября Хоннекер писал: "промедление подобно смерти – смерти социалистической Польши. Вчера наши совместные меры были бы, наверное, преждевременными, сегодня – они необходимы, но завтра они могут уже запоздать"[125]. 5 декабря по предложению Хоннекера в Москве собралось совещание восточноевропейских руководителей по польскому вопросу. С.Каня предложил в качестве альтернативы вторжению соседей введение в стране военного положения. «Под руководством премьер-министра работает созданный политбюро штаб, который готовит ряд мероприятий. Среди... вопросов, решаемых штабом, и вопрос введения военного положения в Польше... Также готовится арест активистов контрреволюции»[126]. Победа над «контр-рево-люцией» внутренними силами была предпочтительнее для «социалистического содружества», тем более, что, как отметил Живков, «польские товарищи» и позднее могут "обратиться к нам, союзникам"[127].

«Большой брат» пока ограничивался критикой курса Герека: "События в Польше вновь убеждают, – говорил Л.Брежнев, – как важно для партии, для укрепления ее руководящей роли чутко прислушиваться к голосу масс, решительно бороться со всякими проявлениями бюрократизма, волюнтаризма, активно развивать социалистическую демократию, проводить взвешенную реалистическую политику во внешнеэкономических связях"[128]. Только последнее обстоятельство отличало политику ПОРП от политики КПСС. Советники Брежнева пытались воздействовать с помощью польских уроков на бюрократию КПСС, вновь и вновь намекая: «так жить нельзя». С.Каня, в свою очередь, в принципе не возражал против реформ, но считал, что "различные формы обновления надо искать только на пути социалистической демократии"[129].

Массовое движение неповиновения, развернувшееся в Польше, быстро дезорганизовало систему власти. Управляемость страной была по существу потеряна. Попытки ПОРП «обуздать» "Солидарность" не удавались, и события развивались от кризиса к кризису – в октябре конфронтация обострилась из-за попытки властей не зарегистрировать «Солидарность», в ноябре – из-за арестов профсоюзных активистов, в январе – из-за требования профсоюза ввести выходной в субботу, в марте – из-за нападения милиции на профорганизацию в Быдгоще. Помимо «Солидарности» и КОР, преобразованный в Комитет общественной самообороны – Комитет защиты рабочих (КОС-КОР), в стране действовали и другие оппозиционные организации, наиболее радикальной из которых была Конфедерация независимой Польши. Власти показали свою полную неспособность как к нормальному партнерству с «Солидарностью», так и к противостоянию забастовкам. Становилось очевидно, что «мирное сосуществование» "Солидарности" и правительства ПОРП невозможно, а продолжение их конфронтации приводит к полному хаосу. По существу в стране бушевала революция.

Редкая революция обходится без интервенции. С одной стороны в Польше продолжали находиться советские войска, которые, правда, в конфликт не вмешивались. Но специалисты КГБ работали бок о бок с польскими коллегами. СССР не покидал союзника в трудный момент и материальной помощью. К середине 1981 г. СССР передал Польше 4,5 миллиарда для погашения процентов[130]. С другой стороны в Польшу переправлялись сотни единиц копировальной техники и даже типографии с Запада[131], которые позволили «Солидарности» и другим оппозиционным организациям быстро составить конкуренцию официальным средствам информации, проникнуть в которые оппозиции не удалось. На польскую революцию работала радиостанция «Свободная Европа» и эмигрантское издательство «Культура». В итоге «самиздат» и «тамиздат» выигрывали битву за умы. Все меньшее число людей черпали информацию из официального телевидения, радио и газет.

«Солидарность» перехватывала инициативу не только в социальной, но и в политической жизни. Пока партия страдала от дефицита идей, эксперты «Солидарности» подготовили проект закона о введении самоуправления на предприятиях. Если прежняя волна движения за самоуправление в 1956-1957 гг. была взята под контроль партией, в результате чего органы самоуправления были подмяты под себя администрацией, то теперь предполагалось, что рабочие советы будут избирать директоров. В условиях наличия сильного оппозиционного движения на производстве это означало бы разрушение номенклатурной системы на уровне предприятий. «Солидарность» могла осуществить мечту синдикалистов о переходе хозяйства под контроль профсоюзов.

Одновременно лидеры профсоюза стали открыто демонстрировать готовность перейти к решению политических задач: "Правительство ни на что не способно, – говорил Л.Валенса, – Следовательно, мы сами должны выйти из положения, в котором оказались. Мы должны считать себя прежде всего не членами профсоюза, а – поляками"[132]. С.Каня заявил о неприемлемости проекта «Солидарности» о самоуправлении, так как он основан на концепции "фактического отхода от государственной собственности к групповой собственности"[133]. После того, как Сейм стал готовить коммунистический проект закона о самоуправлении в пику «Солидарности», съезд профсоюза потребовал вынести свой проект на референдум и заявил, что в случае отказа Сейма и от этого «Солидарность» проведет референдум сама. В итоге Сейм отложил решение вопроса, впервые не подчинившись рекомендациям руководства ПОРП[134]. «Солидарность» на глазах превращалась в политическую партию. Все слабее становились надежды руководства ПОРП на то, что "в руководящих звеньях профсоюза существуют разные течения"[135].

Продемонстрировать готовность ПОРП противостоять натиску «Солидарности» был призван чрезвычайный съезд партии. Выступая на съезде, С.Каня пытался воздействовать не только на коммунистов, но и на «Солидарность»: "Партия неоднократно заявляла о своем конструктивном отношении к «Солидарности», выражала готовность сотрудничать и подтверждает это еще раз. Мы видим дифференцированный характер этой организации, где существуют различные, противоположные друг другу течения"[136]. Каня не оставлял надежду приручить «Солидарность», изолировав в ней "реакционные экстремистские группировки, пытающиеся придать «Солидарности» характер политической партии, оппозиционно настроенной к социалистическому государству"[137]. Этот план потерпел полный провал – во второй половине 1981 г. борьба за лидерство в «Со-лидарности» шла уже между умеренными и радикальными сторонниками участия «Солидарности» в политической борьбе, а крыло, которое хотело оставить «Со-ли--дарность» в рамках чисто профсоюзной работы, сошло на нет. Этому способствовало и нежелание ПОРП переходить на реформистские позиции, и идеологическое давление Запада, и обострение социально-экономического кризиса в стране. Финансовое положение страны становилось отчаянным. Для выполнения обязательств по долгам не хватало уже 12 миллиардов долларов[138].

Внутренних ресурсов для погашения долгов не было. В первой половине 1981 г. национальный доход страны упал на 15%. Об этом говорил в своем докладе съезду премьер-министр Польши В.Ярузельский[139].

После советской оккупации части польского государства в 1939 г. молодой Ярузельский «находился в СССР», как тактично сообщала его биография, то есть в лагере. В 1943 г. он вступил в формировавшуюся на территории СССР польскую армию, дошел до Эльбы. В 1968 г. генерал Ярузельский был назначен министром национальной обороны и находился на этом посту во время расправы над рабочими в 1970 г. 11 февраля 1981 г. генерал был назначен премьер-министром Польши.

В.Ярузельский никогда не забывал о той роли, которую играет в истории Польши ее «великий сосед». Об этом говорил он и на съезде: "Переживаемые нами трудности позволили нам еще раз познать подлинных друзей. В нынешний столь тяжкий для нас период чрезвычайно ценным было и остается сотрудничество с Советским Союзом, а также помощь, оказанная Польше Советским Союзом и некоторыми другими странами – членами СЭВ. Мы знаем, что для наших друзей оказание этой помощи – дело непростое. У них ведь немало собственных потребностей"[140]. Груз польского кризиса, который лег на экономику стран СЭВ, еще не мог дестабилизировать всю систему, но уже тяжело сказывался на бюджете СССР. В 1980 г. Польше была предоставлена помощь в размере 4,35 миллиардов долларов, а в 1981 г. – 5,59 миллиардов[141]. Пока генерал Ярузельский не мог решить проблему силовым путем, он предлагал экономические меры: повышение цен на продовольствие, электроэнергию и уголь с целью ликвидации дефицита. Характерно, что сообщение о такой перспективе вызвало новую волну протеста. Однако когда оппозиция пришла к власти в 1989-1990 гг., она провела резкое повышение цен, что не вызвало социального взрыва. ПОРП не могла провести «реформу цен» не потому, что это было в принципе невозможно, а из-за массового недоверия политике коммунистов.

Конечно, правительство пыталось перехватить некоторые лозунги «Солидар-ности», также апеллируя к самоуправлению, но ключом политической линии Ярузельского оставалось противопоставление «демократии» и «анархии», которое позднее возьмет на вооружение Горбачев: «Для демократии нет большей опасности, чем анархия, которая, как болезнь, разрушает здоровые клетки, истощает организм, подрывает основы государства и метит в основные интересы народа.» Народовластие в понимании Ярузельского отождествлялось с существующей властью: «Нельзя отдать народную власть, власть социалистического государства, и она не будет отдана. На этот счет не должно быть никаких иллюзий, никакой игры с огнем... Главная привилегия партии – это принятие на себя огромных задач, которые необходимо нести, так как никто другой с ними не справится.» С солдатской прямотой Ярузельский сообщил обществу и о причинах жесткой позиции режима в отношении реформ – ставки в игре были гораздо более высоки, чем просто вопрос о структуре польского общества: «В сегодняшнем мире любой очаг опасности представляет угрозу, но однако наиболее опасным было бы нарушение равновесия сил именно в Европе.

Здесь – при высшей степени военной концентрации – проходит основной участок границы, разделяющей две общественные системы. Словом – это континент, имеющий решающее значение для судеб всеобщего мира.

Именно здесь, в этом невралгическом узле, находится геостратегическое место Польши»[142]. Падение власти коммунистов в Польше означало бы образование дыры в глубоком тылу Варшавского договора, неслыханное нарушение равновесия, более серьезное, чем то, которое могло возникнуть в результате Венгерской революции 1956г. и «Пражской весны». Чтобы сплотить лояльную часть партии против такой угрозы, Ярузельский напомнил и о том, что Варшавский договор гарантирует новые западные границы Польши.

Геополитический фон, на котором развивалась польская революция, определил важность того, что говорил на съезде посланник КПСС В.Гришин. Он поставил перед польскими коммунистами задачу «нормализации обстановки в стране», однако подчеркнул: «мы считали и считаем, что вывести страну из кризиса – дело самих польских коммунистов, трудящихся народной Польши». В то же время эмиссар Кремля отметил, что «не в советских правилах бросать в беде своих друзей и союзников. Об этом авторитетно заявил товарищ Л.И.Брежнев на XXVI съезде КПСС.

Такая интернационалистская позиция приобретает тем большее значение, что Польша стала объектом массированного политического и идеологического давления со стороны империализма и его агентуры... Вы знаете, товарищи, о бесперебойных поставках советской нефти, газа, руды, хлопка, леса и других жизненно важных для польской экономики товаров по ценам значительно ниже мировых, о большой дополнительной финансовой помощи, оказанной Советским Союзом Польской народной республике. Эти средства и ресурсы не лишние в нашем народном хозяйстве...»[143] Таким образом Гришин подтвердил, что пока СССР не собирается осуществлять вторжение в ПНР и ограничится экономической помощью в надежде на внутренние резервы «норма-лизации». Однако такое положение не могло продолжаться долго...

Обстановка на съезде ужасала делегатов «братских партий», привыкших к монотонному ведению партийных форумов. ПОРП «разлагалась» вместе с режимом. Позднее Гришин вспоминал: "Доклад и выступления слушались плохо, допускались реплики, выкрики, высказывания с мест. Авторитеты в партии не признавались"[144]. Поэтому, выступая на съезде, В.Гришин не преминул сделать далеко идущие выводы по поводу польских событий, которые должны были стать уроком всем «реформистам» Восточной Европы, в том числе и в КПСС: "Драматические уроки польского кризиса вновь подтверждают, что там, где допускается отход от общих закономерностей марксизма-ленинизма, реакционные силы не упускают случая взять реванш и повести дело к реставрации старых порядков... Маскируя свои истинные намерения, противники народной власти повсюду кричат, что они выступают за «улучшение» социализма. Сторонниками такого «улучшения» объявляют себя все реакционеры в современном мире, и прежде всего заправилы американского ревизионизма и германского реваншизма"[145].

Угрозы со стороны правящей партии и ее могущественного союзника не остановили «Солидарность». 10 сентября съезд профсоюза утвердил декларацию, содержащую программу дальнейшего наступления на позиции ПОРП. «Солидарность» требовала:

"1. Улучшения снабжения посредством организации контроля – с участием профсоюза «Солидарность» и представителей единоличных крестьянских хозяйств – над производством, распределением и ценами.

2. Экономических реформ посредством создания настоящих советов самоуправления на предприятиях и ликвидации системы партийной номенклатуры.

3. Правды посредством социального контроля над средствами массовой информации и уничтожения лжи в области воспитания и польской культуры.

4. Демократии посредством свободных выборов в Сейм и народные советы.

5. Правосудия посредством утверждения равенства каждого перед законом, освобождения политических заключенных и защиты людей, преследуемых за их политическую, журналистскую или профсоюзную деятельность.

6. Здравоохранения нации посредством охраны окружающей среды, увеличения бюджета, предназначенного для служб здравоохранения и для обеспечение гарантий инвалидам...

Мы выполним эти задачи с помощью профсоюзного единства и солидарности его членов. Деятельность различных сил, создающих ощущение существования внешней опасности для страны, не отнимет у нас волю продолжать борьбу за идеалы Августа 1980 года..."[146] Несмотря на наивность некоторых из этих требований, попытка их воплощения в жизнь означала бы разрушение власти ПОРП и устранения контроля над Польшей со стороны Варшавского договора, то есть «некоторых сил, создающих ощущение внешней опасности». Более того, «Солидарность» решила перенести борьбу «на поле противника», приняв обращение к рабочим «социалистических» стран, в котором говорилось: "Мы надеемся, что в довольно близком будущем представители наших движений смогут встретиться для обмена профсоюзным опытом"[147].

Решения съезда «Солидарности» окончательно определили ориентацию руководителей «социалистического лагеря» на силовое решение проблемы. Тон Москвы стал гораздо жестче. ТАСС охарактеризовала съезд как "антисоциалистическую и антисоветскую вакханалию"[148]. В опубликованном 16 сентября коммюнике ЦК ПОРП решения съезда «Солидарности» комментировались следующим образом: "Таким образом соглашения, заключенные в Гданьске, Щецине и т.д. были односторонне разорваны и заменены. Они были заменены политической односторонней программой, стремящейся нанести вред жизненно важным интересам нации и государства и могущей привести к кровавой конфронтации"[149]. ТАСС оценивало решения съезда не менее жестко: "Эта программа не оставляет никаких сомнений в том, что она является контрреволюционным документом, в котором «Солидарность» ставит себя выше партии, правительства, Сейма"[150]. Характерна последовательность перечисления институтов, «выше» которых «Соли-дар-ность» не должна была себя ставить. Особенно опасным представлялось ПОРП воззвание к рабочим Восточной Европы, которое было охарактеризовано как "безумная провокация в адрес союзников Польши"[151]. Советская сторона была вполне согласна с варшавскими партнерами. ТАСС комментировало: "Откровенно провокационным, наглым по отношению к социалистическим странам является так называемое «обращение к народам Восточной Европы», содержащее призыв к борьбе с социалистическим строем"[152]. Еще бы – угроза «союзникам» могла поставить в повестку дня вооруженную интервенцию, которая после вторжения в Афганистан была крайне нежелательной.

О возможности оккупации Польши стали шутить даже в СССР. Здесь, например, ходил такой стишок:

Вторжение казалось эффективным решением для ястребов в КПСС, но наиболее влиятельные ее руководители, наученные афганским опытом, понимали, что военного вмешательства в Польше нужно избежать любой ценой. "В один из тех дней мне случилось быть в кабинете М.А.Суслова, – вспоминает Э.Шеварднадзе, – Ему кто-то звонил, докладывая об обострении ситуации в Польше, настаивал, как я понял, на «задействовании силы». Суслов несколько раз твердо повторил: "Ни в коем случае, не может быть и речи об использовании нами силы в Польше"[153]". На заседании комиссии Политбюро по Польше Суслов заявил: "пусть даже в Польше к власти придут социал-демократы, будем с ними работать, но войска не введем"[154]. Осенью 1981 г. Суслов сумел убедить своих коллег по Политбюро в том, что посылать войска в Польшу нельзя[155]. Это решение было принято несмотря на просьбы Ярузельского о «гаран-тиях военной помощи» (то есть военного вмешательства) в том случае, если переворот провалится[156]. Афганский урок не прошел для Политбюро даром.

Однако отказ от вторжения в Польшу оставался для мира секретом. 17 сентября ЦК КПСС в обращении к польским коллегам заявил, что терпимость к оппозиции, покушающейся на стабильность в странах «социализма» находится "в прямом противоречии с обязанностями Польши, являющейся членом Варшавского договора"[157].

Давление на Польшу со стороны стран Варшавского договора заставляло лидеров «Солидарности» действовать более осторожно. Они заявляли, что требуют перемен лишь в рамках "соотношения сил, установленного после окончания Второй мировой войны"[158]. Но такая умеренность привела к усилению радикального крыла «Соли-дарности», которое обвиняло лидеров профсоюза в соглашательстве. Официальные средства массовой информации стран Варшавского договора использовали разногласия в движении двояко. С одной стороны они выдавали критику руководства «Солидарности» со стороны радикалов за протест против «экстремизма» самих лидеров профсоюза: "Примечательно, что и на самом гданьском сборище часть делегатов из рабочих начинает явно коробить то, как противники социализма манипулируют съездом, используют его для организации все новых враждебных ПОРП, правительству народной Польши и ее союзников провокаций... Подчеркивалось, что руководство профобъединения пренебрегает интересами масс, не консультируется с ними относительно своих решений"[159], – утверждало ТАСС (в действительности часть делегатов обвиняло Валенсу в излишней склонности к компромиссу[160]). С другой стороны ТАСС выдавало позицию радикалов за мнение, доминирующее в руководстве профсоюза: "Общее содержание и тон в гданьском зале «Оливия», как и прежде, задает орава контрреволюционных политиканов"[161].

В начале декабря ситуация продолжала обостряться. На совещании в Радоме лидеры «Солидарности» обсуждали перспективу массовых демонстраций в годовщину расправы над рабочими в 1970 г. Эти выступления должны были положить начало действиям, направленным на приход оппозиции к власти путем выборов или кампании гражданского неповиновения. Говорилось о том, что "после забастовки вся власть будет принадлежать «Солидарности». Радикальные высказывания Валенсы в Радоме интерпретировались коммунистической прессой как призыв к перевороту. Сам лидер «Соли-дар-ности» заявил, что был неправильно понят и не исключает соглашения с правительством[162]. 12 декабря ТАСС заявляло: "Отвергая призывы правительства к достижению национального согласия, отказываясь от разрешения кризиса политическими средствами, профобъединение «Солидарность», орудующие в нем контрреволюционные элементы ведут подготовку к прямому захвату власти... Попытки «Солидарности» прикрыть свое наступление на ПОРП и правительство лозунгами «умеренности», усыпить бдительность властей не могут ввести в заблуждение тех, кто преисполнен решимости отстоять польское социалистическое государство от покушений со стороны классовых противников"[163]. Примирительные заявления лидеров «Солидарности» 11-12 декабря уже не играли роли. Жребий был брошен – после заявления оппозиции о готовности прийти к власти партия-государство решилась нанести сокрушительный удар по своему «классовому противнику» – движению рабочих, интеллигенции и крестьян. При этом руководители ПНР и их советские советники учитывали фактор усталости польского общества от конфронтации и вызванное этим ослабление связей между лидерами движения и его массовой базой.

Посетившие Польшу в середине 1981 г. советские корреспонденты О.Лосото и Ю.Скля-ров с возмущением писали "На упоминавшемся уже нами Варшавском оптическом заводе местная «Солидарность» хотела пустить среди рабочих явно провокационную инструкцию: "Как вести себя при аресте"[164]. Изучение «явно провокационной инструкции» оказалось полезным для рабочих активистов. 13 декабря 1981 г. в Польше было введено военное положение, активисты «Солидарности» и других оппозиционных организаций «интернированы» (арестовано 6309 человек[165]), несанкционированное распространение информации, митинги и забастовки запрещены, на предприятия назначены комиссары-уполномоченные Военного совета национального спасения с широкими правами. Глава совета – премьер-министр Польши и первый секретарь ЦК ПОРП (он был избран на этот пост 18 октября 1981 г.) В.Ярузельский выступил по телевидению и радио с речью, в которой изложил мотивы совершенного им шага: "Наша родина оказалась над пропастью. Превращаются в руины достижения многих поколений и возведенный из пепла дом. Государственные структуры перестают действовать. Угасающей экономике наносятся все новые удары... Через каждое предприятие, через множество семей проходят линии болезненного раздела... Звучат призывы к физической расправе с «красными», с людьми, имеющими другие взгляды... Растут миллионные капиталы акул экономического подполья. Хаос и деморализация приобрели масштабы катастрофы"[166]. В этих словах было много справедливого, но пафос речи Ярузельского был направлен против оппозиции, которая якобы одна несет всю ответственность за происшедшее. Еще более категоричен был Ярузельский после того, как власть военного режима несколько упрочилась: «Я обвиняю эти силы в стремлении к конфронтации, в стремлении парализовать власть, в распространении ненависти, в постоянном нарушении закона, в забастовочном терроризме, в разрушении экономики, в том, что эти силы подвергали угрозе союзы и безопасность страны. Я обвиняю этих людей в злоупотреблении доверием миллионов честных людей, вовлекаемых во все более опасный омут»[167]. Из речи диктатора не было ясно, каким образом эти силы смогли добиться доверия миллионов людей, которым потом «злоупотребляли».

Успех силовых методов выхода из кризиса окрылил руководителей Варшавского договора, и они уже не говорили о причинах кризиса, ссылаясь прежде всего на происки империализма. Спору нет, действия стран НАТО сыграли немалую роль в развитии польского кризиса, но операции Запада развивались на благоприятной почве, исследование которой руководством стран Варшавского договора проведено не было (по крайней мере публично). Это оставляло возможность разыгрывать «польский сценарий» и в других «странах социализма». Однако если высшие руководители КПСС облегченно вздохнули и занялись новым раундом борьбы за власть, то «реформисты» в недрах партии отныне на конкретном примере могли представить, что произойдет, если в стране не будут проведены эффективные преобразования. Польская революция была еще мягким вариантом возможного кризиса, в котором против «партии рабочего класса» выступает «рабочий класс».

Впоследствии генерал Ярузельский утверждал, что ввел чрезвычайное положение под прямой угрозой вторжения стран Варшавского договора[168]. Однако, проанализировав польские и российские источники по этому вопросу, М.Крэймер утверждает: "Судя по всем воспоминаниям, маневры и другие приготовления, которыми занимались советские войска и армии Восточной Европы..., были рассчитаны на то, чтобы запугать поляков и подготовить основу для вторжения в том случае, если Политбюро прикажет осуществить его. Однако сами по себе эти приготовления вовсе не означали того, что Политбюро когда-либо принимало окончательное решение о вторжении в случае неудачи с введением военного положения"[169]. План действий по введению военного положения был разработан не в связи с опасностью советского вторжения, так как это было сделано еще в 1979 г.[170]

Удар 13 декабря 1981 г. не привел к полному «замирению» Польши. До конца декабря продолжалась забастовка шахтеров в Катовице. При ее подавлении погибло несколько человек. Время от времени в стране проходили массовые антиправительственные демонстрации, разгонявшиеся водометами и специальными полицейскими подразделениями.

Но контроль Варшавского договора над Польшей был восстановлен, что нанесло тяжкий удар по планам США. Несмотря на то, что международные нормы на этот раз были соблюдены, американская администрация реагировала на введение военного положения в Польше так же резко, как и на ввод войск в Афганистан. Рейган напоминал ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Американцы были застигнуты переворотом врасплох. По воспоминаниям советника Рейгана Р.Пайпса "Президент был разъярен. Он сказал: "Нужно что-то предпринять. Мы должны крепко ударить и спасти «Со-ли-дарность». Президент готов был действовать"[171]. По мнению летописца ЦРУ времен Рейгана П.Швейцера "объявление военного положения в Польше было для администрации США поворотным моментом"[172]. После этого была начата открытая экономическая война против СССР, и Рейган принял решение о том, что одной из целей американской политики является нейтрализация советского влияния в Восточной Европе. "В результате мы сочли Ялтинскую конференцию недействительной"[173], – вспоминал член Совета национальной безопасности Э.Миз.

Позиция западных лидеров не была столь же категоричной. Канцлер ФРГ Х.Шмидт считал, что введение военного положения в Польше было неизбежным. Во время встречи Шмидта и Госсекретаря США А.Хейга американец обвинил немца в отсутствии достаточного осуждения польского переворота. Дело дошло до того, что политики кричали друг на друга[174]. Тяжелая безработица, охватившая Западную Европу, заставляла искать рынки сбыта продукции. Отличной возможностью для этого было строительство газопровода из СССР в Западную Европу.

17 декабря Рейган заявил об ограничении экономического обмена с Польшей. Собственно, воздействовать на польский режим санкции могли лишь в последнюю очередь – Польше помогал СССР, и удар наносился по всему «содружеству». Санкции позволили Ярузельскому даже сыграть на националистических чувствах: "Поляки никогда еще не покорялись зарубежному ультиматуму"[175]. Действительно, эрозия режима началась уже тогда, когда отношения между Востоком и Западом нормализовались.

29 декабря Рейган объявил о серии санкций против СССР: прекращении поставок нефтегазового оборудования, что должно было сорвать строительство газопровода Уренгой-Помары-Ужгород-Западная Европа, рейсов «Аэрофлота» в США, работы советской закупочной комиссии в Нью-Йорке и др. Первое решение ударило примерно по 60 американским фирмам. Этим же решением были затруднены разработки месторождений с участием Японии на Сахалине, так как в них участвовал американский капитал[176]. Потери американских кампаний были очень велики. «Caterpillar Tractor» потеряла 90 миллионов долларов, «General Electric» – 175 миллионов[177]. Но США были готовы идти на эти издержки, так как для Советского Союза газопровод должен был принести несколько миллиардов долларов прибыли в год. Но для строительства проектируемых газопроводов по оценкам ЦРУ до конца 80-х гг. СССР требовалось 15-20 миллионов импортных стальных труб[178]. Таким образом международная блокада могла принести СССР финансовый ущерб, сопоставимый с его валютными запасами. "Мы и в самом деле считали, что должны остановить осуществление проекта или хотя бы задержать его, – вспоминал министр обороны США Уайнбергер. – Иначе он дал бы им стратегическое преимущество и огромный приток средств"[179].

В качестве замены американцы предлагали европейцам свой уголь, используя политическую ситуацию для продвижения на рынок собственного продукта, уступавшего советскому газу по множеству характеристик – от транспортных до экологических. Естественно, европейцы не были склонны уступать. Об этом Рейгана предупреждал и Госсекретарь Хейг: "Господин президент, Западная Европа не откажется от этого проекта. Уже слишком поздно, поскольку дело зашло далеко"[180]. "Санкции и эмбарго, – заявил председатель торговой палаты ФРГ, – особенно, когда речь идет о такой стране, как Советский Союз, не могут решить политических проблем"[181]. Однако без участия Западной Европы в блокаде СССР меры США теряли смысл – заказы американских фирм перехватывались европейцами. Санкции Рейгана били по его соотечественникам сильнее, чем по СССР. Советский Союз ответил на американское эмбарго заявлением о готовности построить газопровод своими силами.

На встрече министров иностранных дел НАТО в январе 1982 г. разгорелась полемика между американцами и европейцами. Итогом стал компромисс – Европа будет выполнять свои контракты с СССР, но не станет заключать контрактов на выполнение работ, от которых ранее отказались американцы. Но, по воспоминаниям сотрудника американской администрации Р.Робинсона, курировавшего этот вопрос, "в период между январем и июнем 1982 г. стало ясно, что европейцы игнорировали соглашение и стали очень быстро заменять американских производителей"[182]. В итоге американские фирмы оказались в проигрыше. Январское соглашение стран НАТО было сформулировано в достаточно общих выражениях, чтобы страны Европы могли его обходить.

СССР демонстрировал серьезный подход к схватке. 20 апреля было принято постановление ЦК, которое отмечало: "проводимая Миннефтегазстроем работа по техническому перевооружению, внедрению прогрессивных методов строительного производства еще не отвечают возрастающим задачам, стоящим перед этой отраслью"[183]. Постановление в суровых выражениях требовало ликвидировать недостатки. «Несмотря на несомненный ущерб, который эти меры наносили Советскому Союзу, они не имели большого воздействия на московскую внешнюю политику. Некоторые страны НАТО поддержали санкции против Польши, но в Европе существовало общее нежелание применять те же санкции против Советского Союза. В частности, Западная Германия, Франция и другие страны, вовлеченные в проект гигантского газопровода, не собирались разрывать свой контракт только из-за Польши», – комментируют Д.Ноги и Р.Дональдсон[184].

Попытка Рейгана навязать свою политику европейцам во время саммита руководителей развитых стран в Версале 4-6 июня 1982 г. провалилась. Президент США требовал прекращения кредитования проекта европейцами, уже соглашаясь на строительство первой очереди газопровода. Но Франция только что подписала договор о кредитовании проекта. "Миттеран и Шмидт покинули торжественное закрытие саммита, тем самым давая понять, что финансовые и энергетические договора с СССР не будут изменены"[185], – вспоминает Р.Робинсон. В июне Рейган приехал в Бонн. По рассказу Робинсона, "когда президент выступал с горячим призывом, Шмидт смотрел через окно в сад. Он демонстративно игнорировал Рейгана"[186].

Президент был разгневан. По возвращении из Бонна "возмущенный Рейган 18 июня созвал встречу Совета национальной безопасности, – пишет П.Швейцер. – Этот день в последствии был назван в Европе «черной пятницей». "Он рассказал о том, как пренебрежительно к нему отнесся Шмидт, а также о недоразумениях с французами. Подчеркнул, что уже устал от заключения бумажных соглашений с союзниками. А в конце подытожил: «Пусть себе строят (Советы и европейцы) свой газопровод. Но не с нашим оборудованием и не по нашей технологии». Рейган принял решение "расширить санкции и охватить ими американские лицензии и субсидии за границей, согласно правительственному "Уставу об экспорте"[187]. Это означало, что отныне европейцы, сотрудничающие с СССР, не могли использовать американские технологии. США грозило санкциями тем европейским фирмам, которые откажутся подчиниться. С таким американским диктатом европейцы не сталкивались уже давно. "Это возмутило даже Маргарет Тэтчер, в целом настроенную прорейгановски, – пишет П.Швейцер. – Все руководители крупнейших государств Западной Европы высказали протест и заявили, что не имеют намерения придерживаться навязанного им нового порядка... Тэтчер и Миттеран советовали фирмам своих стран игнорировать американские запреты... Тэтчер открыто сказала Рейгану: ваш закон для нас – не закон. В Париже министр промышленности Жан-Пьер Шеверман грозил, что ликвидирует те французские фирмы, которые не будут высылать свои товары в Москву"[188]. Интересно, что строительство газопровода вызвало недовольство и в СССР. Некоторые рабочие открыто утверждали, что "бывшие фашисты пользуются нашими богатствами в ущерб нам"[189].

Западный блок давал все более заметные трещины. Крутые меры 18 июня вызвали кризис и в самой американской администрации – в отставку ушел Госсекретарь А.Хейг (решения принимались в его отсутствие). "Эмбарго нельзя было сохранить, – вспоминал новый Госсекретарь Д.Шульц. – НАТО переживал нелегкие минуты. Нужно было найти какой-то компромисс"[190]. Компромисс был достигнут на переговорах в Ла-Сапиньер. 13 октября 1982 г. США отменили санкции в отношении союзников в обмен на их согласие более жестко контролировать поставки технологий в Советский Союз и отказ от предоставления льготных кредитов и заключения новых договоренностей с СССР на поставки природного газа. Существовавшие соглашения сохранялись. Рейган фактически проиграл первое столкновение с СССР.

Первый провал не обескуражил Рейгана, а лишь подзадорил его. В день отказа от санкций президент подписал директиву NSDD-66, которая определяла поведение в отношении проекта «Уренгой-Помары-Ужгород-Западная Европа». Не сумев остановить строительство газопровода, США намеревались теперь затруднять его строительство и не допустить создания второй очереди, которая должна была начать давать прибыль в начале 90-х гг.[191] В 1983 г. союзники США согласились ограничить планируемый импорт советского газа 30-ю процентами своего потребления. Благодаря технологической блокаде, установленной США, удалось задержать ввод газопровода в строй на два года (1985-1987 гг.). Но после этой задержки он стал важным источником твердой валюты для СССР.

Что касается Польши, то 9 мая 1982 г. Рейган сформулировал условия к этой стране, по выполнении которых США готовы включиться в программы помощи ей – отмена военного положения, освобождение политических заключенных, возобновление диалога с «Солидарностью». Ужесточая санкции, американский президент ссылался на авторитет римского Папы, но Ватикан 20 января выступил с опровержением: римский престол не поддерживал мер, которые могли бы ухудшить условия существования поль-ского народа. Тогда западные спецслужбы начали активно разрабатывать «вос-точно-европейский» след покушения на Папу 13 мая 1981 г. Покушение стало настоящим подарком для США. Еще 26 апреля 1981 г. Папа отказался от встречи с Кейси для обсуждения возможного взаимодействия между костелом и ЦРУ в Польше. Но в 1982 г. ЦРУ наконец удалось добиться сотрудничества с Ватиканом в этой стране[192]. 25 ноября по обвинению в причастности к покушению на Папу был арестован гражданин Болгарии С.Антонов. Доказать это обвинение так и не удастся...

В 1983 г. военное положение в Польше было отменено, вскоре на свободу вышли последние политзаключенные. Служба безопасности докладывала Ярузельскому: "Оппози-ция на предприятиях потеряла способность мобилизовывать на демонстрации"[193]. Однако режим не стал намного мягче. В 1984 г. службой безопасности было убито несколько активистов оппозиции. «Солидарность» продолжала действовать в подполье. Ее авторитет был прежним, но идеология менялась. Организация становилась все более прозападной. Выживанию «Солидарности» способствовала материальная помощь ЦРУ, которое передавало до 8 миллионов долларов в год[194].

В 1983 г. уже и Л.Валенса требовал отмены санкций против Польши, которые били прежде всего по польскому населению[195]. Но Рейган не уступал. Он вел большую игру, в которой народы рассматривались как пешки в гамбите.

На экономическую жизнь Польши оппозиция теперь влияла незначительно, но существование разветвленного и авторитетного подполья делало власть неустойчивой. События 1980-1981 гг. изменили моральный и идеологический климат в стране. В Польше даже в открытой печати обсуждались проблемы, которые оставались «вне закона» в СССР. Это свободомыслие поляков даже вызывало критику со стороны советских изданий. Так, возмущение советской прессы вызвал польский журнал «Поли-тика», который открыто рассуждал о необходимости развития "мировоз-зрен-ческого и политического плюрализма"[196].

СССР поддерживал Ярузельского суммами в 3-4 миллиарда долларов в год. В середине 80-х гг. эти расходы уменьшились до 1-2 миллиардов[197]. Острый кризис остался позади. Анализируя в 1983 г. итоги польского кризиса, В.Ярузельский еще раз подтвердил, что "Польша – только одно из звеньев социалистической системы, и лишь под таким углом зрения можно рассматривать ее опыт"[198]. Но страна стала еще одним «слабым звеном» в цепи Варшавского договора наряду с Венгрией и Чехословакией. Впрочем, через несколько лет станет ясно, что в этой цепи не осталось ни одного сильного звена.

[1] Стратегические вооружения СССР. М., 1992. С. 34; Ахромеев С., Корниенко Г. Глазами маршала и дипломата. М., 1992. С.22.

[2] Цит. по Добрынин А. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.). М., 1996. С.387

[3] Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С.703.

[4] Добрынин А. Ук. соч. С.438

[5] Киссинджер Г. Ук. соч. С.706-707

[6] Громыко А. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля. Воспоминания и размышления сына. М., 1997. С.74.

[7] Добрынин А. Ук. соч. С.447

[8] Киссинджер Г. Ук. соч. С.708

[9] Ванден Берге И. Историческое недоразумение? «Холодная война» 1917-1990. М., 1996. С.218.

[10] Корниенко Г.М. Холодная война. Свидетельство ее участника. М., 1994. С.241.

[11] Там же. С.241-242.

[12] Шмидт Г. На благо Германии. М., 1995. С.74.

[13] Громыко А. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля. Воспоминания и размышления сына". М., 1997. С.55

[14] Добрынин А. Ук. соч. С.449

[15] Жискар д'Эстен В. Власть и жизнь. Противостояние. М., 1993. С.292.

[16] Раззаков Ф. Бандиты времен социализма. Хроника российской преступности 1917-1991. М., 1997. С.192.

[17] Центр хранения современной документации. (Далее – ЦХСД) Ф.5, Оп.77, Д.133, Л.5.

[18] Там же. Д.132, лЛ. 10-12.

[19] Киссинджер Г. Ук. соч. С.697-698.

[20] Там же. С.697.

[21] Швейцер П. Победа. Минск, 1995. С.15, 29-30, 43, 53. Книга американского публициста П.Швейцера является одним из важнейших источников по истории второй «холодной войны». По существу это «коллективные мемуары» сотрудников американской администрации, отвечавших за оборону и внешнюю политику. В этой книге, задуманной в качестве апологетического памятника директору ЦРУ У.Кейси, американские «ястребы» откровенно рассказывают о тайных операциях, проводившихся США против СССР в 1981-1986 гг.

[22] Там же. С.10.

[23] Foreign Affairs, 1981, Spring, P.913.

[24] Рейган Р. Откровенно говоря. М., 1989. С.106.

[25] Рейган Р. Жизнь по-американски. М., 1992. С.549.

[26] The New York Times Magasine. 23.08.1981, P.33.

[27] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.49.

[28] Там же. С.34.

[29] Эндрю К., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М., 1992. С.588.

[30] См. Добрынин А. Ук. соч. С.520

[31] Добрынин А. Ук. соч. С.508-510

[32] Г.Урушадзе. Выбранные места из переписки с врагами. Семь дней за кулисами власти. Санкт-Петербург, 1995. С.173. Книга основана на документах, к которым автор получил доступ, работая в секретных архивах КПСС и КГБ сразу после августовских событий 1991 г.

[33] Хазанов А.М. Политика СССР в «Третьем мире» (в Африке и Азии). // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945-1985). Новое прочтение. М., 1995. С.408, 412. 19.

[34] Арбатов Г.А. Затянувшееся выздоровление. Свидетельство современника. М., 1991. С.224-225.

[35] Там же. С.225-226.

[36] Волкогонов Д.В. Семь вождей. Т.2. М., 1995. С.54-55. Работы Д.Волкогонова, как в бытность его генералом Главпура, так и в антикоммунистический период его творчества, относятся не столько к области науки, сколько к публицистике. В то же время благодаря высокому положению при всех режимах 80-х-90-х гг. Д.Волкогонов ввел в оборот большое количество интересных документов, и поэтому его работы представляют большой научный интерес.

[37] Война в Афганистане. М., 1991. С.218.

[38] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.189.

[39] Война в Афганистане. С.52-53.

[40] Ляховский А.А., Забродин В.М. Тайны афганской войны. М., 1991. С.21.

[41] Цит. по Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.42.

[42] Война в Афганистане. С.107.

[43] Волкогонов Д.В. Ук.соч. С.56.

[44] Там же.

[45] Цит. по Громов Б.В. Ограниченный контингент. М., 1994. С.25.

[46] Королев Ю. Кремлевский советник. М., 1995. С.253.

[47] Цит. по Громов Б.В. Ук.соч. С.26.

[48] Там же. С.26-27.

[49] Там же. С.29.

[50] Там же. С.30.

[51] Там же. С.29.

[52] Там же. С.37, 39.

[53] Там же. С.38.

[54] Там же. С.41-42.

[55] Там же. С.51.

[56] Там же. С.42, 48.

[57] Там же. С.43-44.

[58] Там же. С.46.

[59] ЦХСД, Ф.89, Оп.14, Д.26, Л.1-3.

[60] Там же. Л.8.

[61] Там же. Л.9.

[62] Там же. Л.12.

[63] Там же. Л.13-14.

[64] Там же. Д.25, Л.2.

[65] Там же. Д.27, Л.8.

[66] Arnold A. Afganistan: The Soviet Invasion in Perspective. Stanford. 1981. P.81-82.

[67] Op.cit. P.100.

[68] Аллан П., Клей Д. Афганский капкан. Правда о советском вторжении. М., 1999. С.108-122, 128.

[69] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.54.

[70] Аллан П., Клейн Д. Ук. соч. С.125-126.

[71] Война в Афганистане. С.196.

[72] Цит. по Волкогонов Д.В. Ук.соч. С.57-58.

[73] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.40.

[74] Афганистан в нашей судьбе. М., 1989. С.97.

[75] Жискар д'Эстен В. Ук.соч. С.322.

[76] ЦХСД, Ф.89, Оп.14, Д.35, Л.2.

[77] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.193.

[78] Там же. С.196.

[79] Добрынин А. Ук. соч. С. 406.

[80] Там же. С.433-434.

[81] Там же. С. 427.

[82] Война в Афганистане. С.67-68.

[83] Там же. С.68; Широнин В. Под колпаком контрразведки. Тайная подоплека перестройки. М.1996. С.128.

[84] ЦХСД, Ф.89, Оп.14, Д.35, Л.2.

[85] Калугин О. Прощай, Лубянка! М., 1995. С.235. Амина обвинили в связях с ЦРУ его враги в руководстве НДПА – Ватанджар и товарищи (Аллан П., Клей Д. Ук. соч. С.124). В дальнейшем эта версия стала разрабатываться КГБ.

[86] Варенников В. Судьба и совесть. М., 1993. С.49.

[87] Швейцер П. Ук.соч. С.124.

[88] Жискар д'Эстен В. Ук.соч. С.320.

[89] ЦХСД, Ф.89, Оп.14, Д.35, Л.1.

[90] Forein Policy. 1988. N 72. P.35.

[91] Интервью с И.Павловским. «Красная звезда». 1989. 18 ноября.

[92] Война в Афганистане. С.241.

[93] Варенников В. Ук.соч. С.49.

[94] См. Марчук Н.И. Война в Афганистане: «интернационализм» в действии или вооруженная агрессия? // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945-1985). Новое прочтение. С.461.

[95] ЦХСД, Ф.89, Оп.14, Д.31, Л.2.; Крючков В. Личное дело. Т.1. М., 1996. С.204. По воспоминаниям личного секретаря Л.Брежнева Г.Дорошиной он до последнего момента сопротивлялся этому решению. (Интервью в телефильме «Исторические расследования: пациент Брежнев». 5 канал). Вероятно, то же самое могли бы сказать о своих шефах сотрудники почти всех членов Политбюро кроме, разве что, Устинова. Но обстоятельства оказались сильнее.

[96] Леонов Н.С. Леонов Н.С. Лихолетье. М., 1995. С.67.

[97] Там же. С.202.

[98] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.51.

[99] Война в Афганистане. С.37-39.

[100] Боровик А. Афганистан. Еще раз про войну. М., 1990. С.8.

[101] Леонов Н.С. Ук.соч. С.208.

[102] «Мирный поход, переросший в войну». «Независимая газета», 1994, 29 декабря.

[103] Громов Б.В. Ук.соч. С.133.

[104] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.58-59.

[105] Жискар д'Эстен В. Ук.соч. С.322-323.

[106] Там же. С.326.

[107] Там же. С.325.

[108] Добрынин А. Ук. соч. С.463

[109] См. Там же. С.465-466

[110] Che Guevara E. Obras. La Habana, 1970. T.2. P.594.

[111] Леонов Н.С. Ук.соч. С.197.

[112] Пленум ЦК ПОРП. «Известия», 1980, 7 октября.

[113] Солидарность. О рабочем движении в Польше и о рабочем движении в России. Frankfurt/Main, 1980. С.15

[114] Там же С.22.

[115] Цит. по Необъявленная война против Польши. Подрывная деятельность западных спецслужб (по материалам польской печати). М., 1984. С.63-64.

[116] ЦХСД, Ф.5, Оп.77, Д.145, Л.28.

[117] Жискар д'Эстен. Ук.соч. С.309, 321.

[118] Independent social Movements in Poland. Ed. P.Raina. L., 1981. P.447.

[119] Леонов Н.С. Ук.соч. С.210.

[120] Солидарность. О рабочем движении в Польше и о рабочем движении в России. С.117, 120-123.

[121] Тигрид П. Рабочие против пролетарского государства. Сопротивление в Восточной Европе со смерти Сталина и до наших дней. L., 1984. С.94.

[122] Цит. по Волкогонов Д. Ук.соч. С.65.

[123] Тигрид П. Ук.соч. С.99.

[124] Эрлер П. СЕПГ и «польский кризис». // Российские историки – германисты. Кто они, над чем работают? М., 1994. С.99.

[125] Там же. С.100.

[126] Там же. С.101.

[127] Там же.

[128] Цит. по IX чрезвычайный съезд польской объединенной рабочей партии. «Правда». 1981, 15 июля.

[129] Пленум ЦК ПОРП. Известия, 1980, 7 октября.

[130] Швейцер П. Ук.соч. С.115.

[131] О масштабах этой помощи см. Необъявленная война против Польши. С.146, Швейцер П. Ук.соч. С.117.

[132] Тигрид П. Ук.соч. С.118.

[133] IX чрезвычайный съезд польской объединенной рабочей партии. «Правда». 1981, 15 июля.

[134] Тигрид П. Ук.соч. С.124.

[135] «Правда». 1981, 9 октября.

[136] IX чрезвычайный съезд польской объединенной рабочей партии. «Правда». 1981, 15 июля.

[137] Там же.

[138] Швейцер П. Ук.соч. С.115.

[139] На форуме польских коммунистов. «Правда». 1981, 21 июля.

[140] Там же.

[141] Nogee J.L., Donaldson R.H. Soviet forein Policy sinse World War II. NY., 1988. P.317.

[142] На форуме польских коммунистов. «Правда». 1981, 21 июля.

[143] IX чрезвычайный съезд польской объединенной рабочей партии. «Правда». 1981, 15 июля.

[144] Гришин В.В. От Хрущева до Горбачева. Политические портреты. Мемуары. М., 1996. С.284.

[145] IX чрезвычайный съезд польской объединенной рабочей партии. «Правда». 1981, 15 июля.

[146] Тигрид П. Ук.соч. С.119-120.

[147] Там же С.120.

[148] «Правда». 1981, 11 октября.

[149] Тигрид П. Ук.соч. С.121.

[150] «Правда». 1981, 9 октября.

[151] Тигрид П. Ук.соч. С.121.

[152] «Правда». 1981, 11 октября.

[153] Шеварднадзе Э. Мой выбор. В защиту демократии и свободы. М., 1991. С.205-206.

[154] Добрынин А. Ук. соч. С.522

[155] Грибков А.И. «Доктрина Брежнева» и польский кризис начала 80-х годов. // Военно-исторический журнаЛ. 1992, N 9. С.56.

[156] Там же. С.52.

[157] Тигрид П. Ук.соч. С.121.

[158] Там же. С.125.

[159] «Правда». 1981, 3 октября.

[160] Тигрид П. Ук.соч. С.125.

[161] «Правда». 1981, 3 октября.

[162] «Правда». 1981, 12 декабря.

[163] Там же.

[164] Лосото О., Скляров Ю. Польша, апрель-май... «Правда». 1981, 21 мая.

[165] Выступление В.Ярузельского в сейме ПНР. «Правда». 1982, 27 января.

[166] Обращение В.Ярузельского к польскому народу. «Правда». 1981, 14 декабря.

[167] Выступление В.Ярузельского в сейме ПНР. «Правда». 1982, 27 января.

[168] Крэймер М. Кризисы в отношениях СССР со странами Восточной Европы, 1948-1981: использование новых данных.// Холодная война. Новые подходы, новые документы. М., 1995. С.130.

[169] Там же. С.133.

[170] Там же. С.134.

[171] Швейцер П. Ук.соч. С.129.

[172] Там же.

[173] Там же. С.143.

[174] Там же. С.145.

[175] Выступление В.Ярузельского в сейме ПНР. «Правда». 1982, 27 января.

[176] Швейцер П. Ук.соч. С.135.

[177] Там же. С.191.

[178] Там же. С.182.

[179] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.91.

[180] Там же. С.93.

[181] Цит. по Курдюмов Н. "По тропе "холодной войны"". «Правда», 1982, 1 января.

[182] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.152.

[183] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.14. М., 1987. С.265.

[184] Nogee J.L., Donaldson R.H. Op.cit. P.316-317.

[185] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.188.

[186] Там же. С.190.

[187] Швейцер П. Ук.соч. С.191-192.

[188] Там же С.192, 195.

[189] ЦХСД, Ф.5, Оп.76, Д.213, Л.30.

[190] Швейцер П. Ук.соч. С.213.

[191] Там же. С.217, 358.

[192] Там же. С.77-82, 132.

[193] Там же. С.211.

[194] Там же. С.142.

[195] Там же. С.308.

[196] Рыжов А. "Когда теряют ориентиры. По страницам варшавского еженедельника «Политика». «Новое время» 1983. №19. С.18-20.

[197] Швейцер П. Ук.соч. С.269, 355.

[198] «Проблемы мира и социализма», 1983, № 11, С.15.

Эти признаки некрофильного ориентирования мы находим во всех современных индустриальных обществах, независимо от их политической структуры. Общее в русском государственном капитализме и корпоративном капитализме существеннее, чем различия в обеих системах. И тому, и другому обществу присущи бюрократически-механистические методы и подготовка тотального разрушения. (Э.Фромм, «Душа человека»)

Под холодной войной принято понимать конфронтацию блоков НАТО и Варшавского договора, которая так и не закончилась прямым военным столкновением между ними. Эта война началась в 1946 г. и в первой половине 70-х гг. прекратилась в связи с переходом СССР и США к политике, получившей название «разрядка международной напряженности». В 1975 г. в Хельсинки был заключен «мир» между основными участниками «холодной войны». В 1980 г. в связи с конфликтом из-за ракет средней дальности, вторжением советских войск в Афганистан и началом Польской революции вспыхнула новая холодная война. Посол СССР в США А.Добрынин считает, что "военная разрядка не могла существовать одна, без разрядки политической"[199]. Это так, но необходимо добавить, что политические изменения могли быть только комплексными и в конечном счете вести к системным сдвигам в социальной системе СССР (что и произошло во второй половине 80-х гг.). Разрядка Брежнева была несовместима с такими изменениями.

Новая «холодная война» началась неудачно для администрации Рейгана. Но поражения в Польше и в вопросе о газопроводе не обескуражили американское руководство, а подтолкнули его к еще более решительным действиям против СССР.

В отличие от первой холодной войны, которая была «встречным сражением» двух систем, и от «разрядки», сопровождавшейся экспансией прокоммунистических сил в «Третьем мире», вторая холодная война была для СССР оборонительной. Лидеры коммунистической бюрократии осознали отсутствие у них ресурсов для продолжения экспансии и стремились к сохранению status quo, к равновесию. Новая динамичная американская администрация, поддержанная европейскими неоконсерваторами, надеялись не только вернуть утерянные в 1975-1979 гг. позиции, но и довести холодную войну до «победного конца».

1. Наступление Рейгана (1982-1983 гг.)

2. Апогей конфронтации (сентябрь-декабрь 1983 г.)

3. На холодном фронте без перемен (1984 г.)

4. Изменения во внешней торговле

5. Ход войны в Афганистане в 1980-1984 гг. и попытки урегулирования

Продолжая соревнование с СССР на ниве стратегических ракетных вооружений, администрация США решила резко интенсифицировать противоборство в других сфе-рах, одновременно нанося удары по экономике СССР. В ноябре 1982 г. вышла дирек-тива президента NSDD (Директива по защите национальной безопасности) № 66. Она провозглашала, что цель политики США – подрыв сырьевого комплекса СССР[200]. Другая основополагающая директива NSDD-75, принятая в январе 1983 г., шла еще дальше. Она предусматривала дополнительное финансирование оппозиционного дви-жения в странах Восточного блока в размере 108 миллионов долларов. По словам одного из ее авторов Р.Пайпса, директива «четко формулировала, что нашей следую-щей целью является уже не сосуществование с СССР, а изменение советской системы. В основе директивы лежала убежденность, что изменение советской системы с помо-щью внешнего нажима вполне в наших силах». Директива формулировала, что "США не будут участвовать в улучшении состояния советской экономики и в то же время сделают все, чтобы ограничить пути, ведущие к этой цели..."[201] Прямая помощь Америки в улучшении советской экономики после провала разрядки уже не стояла на повестке дня, но грозное дополнение «сделают все, чтобы ограничить пути» озна-чало тайную экономическую войну. «Замысел заключался в том, чтобы сделать ставку на нашу силу и их слабость. А это означало – делать ставку на экономику и тех-нологию», – вспоминал министр обо-роны США К.Уайнбергер[202].

Внезапно «заболев марксизмом», Рейган утверждал: "постоянный спад экономи-чес-кого развития и рост военного производства ложатся тяжелым бременем на плечи советского народа. Мы видим, что в СССР политическая структура не соответствует экономической базе, что производительные силы общества сковываются политиче-скими силами"[203]. Если бы Рейган верил в это теоретическое построение всерьез, ему следовало бы способствовать развитию экономики СССР, чтобы она «взломала» поли-тические оковы. Но президент США взял курс на подрыв «производительных сил» противника, чтобы придать изменениям в СССР катастрофический или, выражаясь словами Рейгана, революционный характер. Здесь президент также продолжал рассуждать в марксистском стиле: "В каком-то ироническом смысле Карл Маркс был прав. Мы наблюдаем сегодня великий революционный кризис, когда экономические требования вступили в прямое противоречие с требованиями политическими. Однако этот кризис созрел не на свободном немарксистском Западе, а в самой цитадели марксизма-ленинизма – в Советском Союзе... Постоянный спад экономического развития и рост военного производства ложатся тяжким бременем на плечи советского народа. Мы видим, что в СССР политическая структура не соответствует экономической базе, что производительные силы общества сковываются политическими силами"[204]. При всей справедливости этих слов, нельзя не вспомнить, что и в истории США было немало периодов, когда падение производства сопровождалось ростом военных расходов. Но если прежде СССР стремился усугубить своими действиями «революционный кризис» в Америке, то теперь США взяли на вооружение марксистско-ленинскую стратегию. Танцующие поменялись местами.

По оценкам западных финансовых кругов валютные запасы СССР составляли 25-30 миллиардов долларов[205]. Для того, чтобы подорвать экономику СССР, американцам нужно было нанести «внеплановый» ущерб советской экономике в таких размерах – иначе «временные трудности», связанные с экономической войной, амортизировались валютной подушкой изрядной толщины. Действовать нужно было быстро – во вто-рой половине 80-х гг. СССР должен был получить дополнительные вливания от газо-провода Уренгой-Западная Европа.

Одновременно США продолжали ужесточать технологическую блокаду СССР, надеясь остановить добычу энергоносителей на новых месторождениях и нанести ущерб другим отраслям советской экономики. Американцы даже подбрасывали тех-но-ло-гическую дезинформацию и бракованные детали. Дело доходило до остановок предприятий из-за таких «экономических диверсий». В 1975 г. 32,7% наименований экспорта из США в СССР составляли высокие технологии (общая сумма 219 миллио-нов). В 1983 г. эти показатели снизились до 5,4% и 39 миллионов. В 1983 г. тамо-женники западных стран задержали почти полторы тысячи нелегальных технологи-ческих пересылок на сумму 200 миллионов долларов. Но остановить вывоз техноло-гий в СССР не удалось. Зато, по справедливому мнению П.Швейцера, под предлогом борьбы с Советским Союзом США добились контроля за движением технологий во всем мире[206]. Это господство можно было использовать в своих экономических интере-сах, что было немаловажно в условиях экономического кризиса.

После прихода к власти в СССР Ю.Андропов предпринял несколько шагов, ко-торые должны были продемонстрировать готовность страны к разблокированию наи-более острых международных кризисов. Это касалось и ракетной проблемы, и Афга-нистана, и Польши (31 декабря здесь было приостановлено и 22 июля отменено воен-ное положение). В декабре 1982 г. Андропов заявил о готовности сократить количе-ство советских ракет, а в марте 1983 г. – демонтировать все ракеты средней дально-сти, за исключением числа, соответствующего количеству британских и французских ракет. "Андропов, как и Громыко, в отличие от эмоционального Устинова, не был сторонником конфронтации с США, но считал Рейгана опасным человеком, который может своими действиями вызвать военный конфликт между США и СССР, – считает А.Добрынин. – Отсюда постоянная личная настороженность Андропова в отношении Рейгана и поддержка им военной готовности СССР, хотя, думаю, если бы конкретная международная обстановка позволила, он пошел бы на серьезные договоренности с Вашингтоном, особенно в области ограничения ядерных вооружений... «Не повезло, что именно мне достался такой американский президент», – в шутку заметил он... Вместе с тем, какая-то доля горечи чувствовалась в его словах"[207].

Однако его «мирное наступление» (выражаясь словами Ж.Медведева)[208] успехом не увенчалось. Рейган воспринял предложения Андропова либо как игру, либо как признак слабости. 8 марта 1983 Рейган назвал СССР империей зла и добавил: "Я считаю, что коммунизм – это очередная скорбная, нелепая глава человеческой ис-тории, чьи пос-лед-ние страницы дописываются уже сейчас"[209]. Тогда же Совет нацио-нальной безопасности США признал изменение общественного строя СССР приори-тетной практической целью внешней политики Америки[210]. Впервые с 20-х гг. США исходили из того, что это возможно. Объясняя резкий тон своих выступлений, Рейган говорил: "мне хотелось, чтобы русские знали, что я понял их систему и ее цели"[211]. Возможно,Рейган действительно считал, что примитивный образ СССР, который он рисовал в своих речах, является неким секретом советских вождей, который они прячут от всего мира и который раскрыла американская разведка. Но в любом случае президент решил игнорировать мирные инициативы СССР под предлогом их неискренности. Напротив, Рейган стремился нарушить баланс сил на новом для обеих держав направлении: "Я вступил в должность президента со сложившимся предубеждением против нашего молчаливого согласия с Советским Союзом относительно ядерных ракет. Я имею в виду политику «взаимного уничтожения», то есть концепцию устрашения, обеспечивающего безопасность, поскольку каждый из нас обладает мощью, способной уничтожить другого, если тот нанесет удар первым. Эта концепция... напомнила мне сценку из кинобоевиков, когда два ковбоя, стоя посредине трактира, целятся друг другу в голову. Должен быть более приемлемый путь к безопасности"[212]. Исходя из этого «преду-беж-дения», Р.Рейган решил поддержать работы по созданию принципиально нового оружия, способного наносить удары из космоса и перехватывать ядерные ракеты на старте.

В начале 1981 г. генерал Д.Грэхем, начальник группы «Воздушная граница», сообщил президенту об идее уничтожения вражеских ракет на подлете к США. Но только в конце 1982 г. Рейган понял, что этот проект означает новый виток гонки вооружений, который переносит ее на уровень новейших технологий. Президент принял принципиальное решение о приоритетной поддержке работ в этой области[213]. Вовлечение СССР в гонку новейших технологий (независимо от реальной возможности создать такие технологии в США) стало действительной целью Рейгана.

23 марта 1983 г. президент провозгласил Стратегическую оборонную инициативу (СОИ): "Позвольте мне разделить Ваши надежды на мирное будущее. Они основываются на известии о том, что мы приступаем к разработке программы, которая позволит противостоять существующей угрозе советского ракетного нападения при помощи оборонительных мер"[214]. Лаборатории получили на эти работы 26 миллиардов долларов[215]. Одновременно были ускорены работы по созданию оборонительных систем против обычных вооружений.

"Они смертельно испугались СОИ, – вспоминает сотрудник отдела политической психологии ЦРУ А.Уайттэкер о наблюдаемой из США реакции советского руководства. – Они почувствовали себя весьма неуверенно, в прямом смысле слова, -относительно своих возможностей исследований и развития. Они очень серьезно отнеслись к нашему технологическому рывку"[216]. Вернее – к его имитации.

Вопреки этим тонким психологическим наблюдениям первые сообщения о планах СОИ не вызвали переполоха в Кремле. Рейган признавал, что «грандиозная техническая задача возможно не будет решена до конца столетия». Несмотря на то, что Андропов немедленно осудил американскую инициативу, в Кремле задумывались о возможности решить эту задачу первыми. Соответствующие возможности тщательно изучались[217]. По свидетельству академика Р.Сагдеева СССР вел интенсивные исследования в области СОИ, стараясь держать здесь паритет. Одновременно в качестве «адекватного ответа» на СОИ усилились разработки в области генной инженерии[218], что в случае успеха могло привести к возникновению принципиально нового оружия, которое могло бы помочь шантажировать США.

Уже после смерти Андропова стало ясно, что создание советского СОИ в ближайшее время будет невозможно. Заявленная США революция в вооружениях предполагала масштабное развитие электроники, которое нельзя было осуществлять только в военных КБ. По данным департамента обороны США отставание СССР в этой области составляло 10 лет. То же можно было сказать об оптике, высокое качество которой было жизненно необходимо для создания нового оружия[219]. Тогда же американцы сумели создать впечатление, что они близки к решению проблемы. Несмотря на возражения академика Велихова, советское руководство склонилось к возможности американского успеха на этом направлении в ближайшее время[220]. В результате советские руководители стали категорическими противниками СОИ, которое теперь связывалось с перспективой обезоруживания советских стратегических сил. Лишь тогда советское руководство недвусмысленно высказалось по этому поводу: "Мы решительно против разработки широкомасштабных систем противоракетной обороны, которые не могут рассматриваться иначе как рассчитанные на безнаказанное осуществление ядерной агрессии," – говорилось в заявлении Черненко в июне 1984 г.[221]

В 1983 г. Рейгану удалось провести через Конгресс программу вооружений, включавшую новые стратегические ракеты МХ, бомбардировщики Б-1, а также разработку нового поколения ракет и стратегических бомбардировщиков. Продолжая наращивать давление на СССР, Рейган все же стремился выглядеть миротворцем. В июле 1983 г. он послал Андропову предложение о встрече. Однако коммунистический вождь резонно заметил, что в условиях планирующегося размещения американских ракет в Европе такая встреча вряд ли могла принести какие-либо результаты. "Пока США не приступили к размещению своих ракет в Европе, соглашение еще возможно," – писал он. По словам Андропова «мы не хотим в этом плане иметь ни-чего, кроме противовеса средствам, которыми располагают англичане и французы.» Пытаясь убедить президента США в своих лучших намерениях, Андропов даже нарушил протокол и приписал несколько строк своей рукой: «P.S. Искренне надеюсь, господин Президент, что Вы серьезно обдумаете высказанные мною соображения и сможете откликнуться на них в конструктивном духе. Москва, Кремль. 1 августа 1983 г.» Отвечая Андропову, Рейган признал, что сознает: "Ваше предложение сократить количество ракет «СС-20» далось не легко." Но этого, по мнению Президента, было недостаточно, так как СССР имел преимущество в баллистических ракетах, которых не было в Англии и Франции, и поэтому их ракеты можно было не принимать во внимание. И вообще "размещение в Европе «Першингов II» и крылатых ракет... не должно рассматриваться как угроза Советскому Союзу. Их единственной задачей было бы установить баланс с советскими системами, потенциально угрожающими Европе[222]..." Понятно, что такие аргументы, подменяющие предмет разговора, могли быть восприняты в Кремле лишь как издевательство.

Рейган также лишний раз напомнил о мотивах своего неверия в миролюбие СССР: "Сейчас у меня, как у верховного главнокомандующего, ни одна из воинских частей не находится в состоянии боевых действий"[223]. Эти гордые слова, уязвлявшие противника в самое больное место, сохранят силу недолго – скоро американские солдаты будут погибать в Ливане и на Гренаде.

Пропагандистское миротворчество Рейгана плохо убеждало даже население Европы. 1983 г. стал пиком пацифистского движения в Великобритании, Италии и Западной Германии. В маршах мира участвовали сотни тысяч людей; военные базы, на которых планировалось размещение ядерного оружия, осаждались участниками гражданских движений; муниципалитеты объявляли свои города безъядерными зонами, что, конечно, могло иметь только символическое значение, но наглядно демонстрировало и участие части истеблишмента в антивоенном движении, которое все более превращалось в антиамериканское[224]. И все же пацифисты проиграли в 80-е гг. битву за умы. «Бур-жуазия смогла национальные задачи поставить во главу угла...» – недовольно говорил Андропов на заседании Политбюро[225].

На фоне бурления страстей, охватившего Европу, СССР казался молчаливым монолитом. Но мирные инициативы Советского Союза были продиктованы не только экономическими трудностями и доброй волей руководителей. Советский Союз был в не меньшей степени, чем Западная Европа, охвачен миротворческими настроениями, хотя они и не выражались в манифестациях против военных программ СССР. Миллионы советских людей были готовы идти на любые жертвы, «лишь бы не было войны». Опыт Великой Отечественной, гигантской мясорубки, затронувшей каждую семью, опыт, воспроизводимый сотнями и тысячами литературных и кинематографических произведений, прочно вошел в народную память. Большинство жителей СССР знали, что мировая война – это самое страшное, что только может быть. Опыт сороковых годов и советская пропаганда доказывали, что войну можно предотвратить только вооружаясь. И большинство населения готово было идти на жертвы ради этого. Но если бы тем же миллионам людей объяснили, что для сохранения мира нужно разоружаться – пусть даже это приведет к значительным издержкам – они были бы готовы идти и на эти жертвы. «Лишь бы не было войны».

На Западе бушевали антивоенные манифестации, но если сравнить вышедшие в начале 80-х гг. фильмы "На следующий день"(США) и "Письма мертвого человека"(СССР), моделирующих ядерную войну, то легко заметить различие. Американский фильм рисует страшную картину, которая чревата для главных героев серьезными неприятностями, сопоставимыми с землетрясением или другим крупным стихийным бедствием. После обмена ядерными ударами жизнь продолжается. В советском фильме реалистично показан конец света, после которого жизнь угасает. Полноценно ощутить угрозу катастрофы мог только народ, уже переживший нечто подобное, пусть и в меньших масштабах.

Победа в Отечественной войне, достигнутая ценой миллионов жизней и перенапряжением сил всего народа, была надежной прививкой для большинства жителей СССР от того, чтобы смириться с возможностью повторения. Пацифизм советского человека коренился в исторической памяти в и поэтому в конечном итоге был неудержим. И он даже не был молчаливым (подробнее см. Главу IX).

Положение, сложившееся в мире вокруг двух сверхдержав, было во многом зеркально. Это иллюстрируют и слова Р.Рейгана: «Юрий Андропов продолжал проводить линию на обеспечение советского мирового господства, снабжая повстанцев оружием и держа в ежовых рукавицах Польшу[226]...» Совершенно то же самое можно было бы сказать и о самом Рейгане, заменив слова «советский» на «американский» и Польшу на Южную Корею, где в 1980 г. тоже произошли волнения, причем дошедшие до вооруженного восстания. В первой половине 80-х гг. США обильно снабжали оружием повстанцев Никарагуа.

Ю.Андропов с удовольствием пользовался этой зеркальностью. Она позволяла смягчить впечатление от советского вторжения в Афганистан в глазах западной общественности: «Вашингтон вон даже считает себя вправе судить о том, какое правительство должно быть в Никарагуа, так как это, мол, затрагивает жизненные интересы США. Но Никарагуа находится на расстоянии более тысячи километров от США, а у нас с Афганистаном протяженная общая граница», – говорил Андропов.[227] Американский пуб-лицист Р.Даггер комментировал это высказывание: "Поддерживаемая Соединенными Штатами война за свержение правительства Никарагуа облегчила самому могущественному в мире диктаторскому режиму в Советском Союзе возможность оправдать свое вторжение в Афганистан"[228].

Демократический пафос речей Рейгана плохо вязался и с поддержкой террористического режима в Сальвадоре, противостоящего, впрочем, столь же террористическому партизанскому движению. Центральная Америка была последним регионом, где прокоммунистические силы еще продолжали наступление на позиции Запада. Не случайно, что именно этот регион американское руководство решило избрать для демонстрации своей решительности. В марте 1983 г. Рейган заявил: "защита стран Карибского бассейна и Центральной Америки от марксистско-ленинского переворота является жизненно важной для нашей национальной безопасности"[229]. Международные нормы, которые США горячо защищали в 1979-1980 гг., на этот раз не брались в расчет. Важно было не увязнуть в конфликте, как неудачливые советские коллеги.

25 октября американские войска вторглись в Гренаду. Интересно, что за два года до этого в советских кинотеатрах демонстрировался фильм «На гранатовых островах», описывающий фантастическую агрессию США против островного государства. Фильм оказался провидческим за исключением одного – в жизни американцы быстро победили.

Аргументация Рейгана, оправдывавшая вторжение на Гренаду, во многом повторяла официальную советскую версию ввода войск в Афганистан: "премьер-министр Гренады Морис Бишоп... был казнен левыми путчистами, занимавшими еще более крайнюю марксистскую позицию, чем он сам... Пришедшие к власти еще более радикальные марксисты развязали на Гренаде кровавый террор против всех своих противников. Если этому не положить конец, то в недалеком будущем можно ожидать, что гренадцы и Кастро захотят распространить свой режим на соседей по карибскому морю"[230].

Если верить Рейгану, именно гипотетическая агрессия Кубы (в возможность самостоятельных агрессивных действий Гренады не верил никто) заставила США нанести сокрушительный удар по острову и захватить его. В действительности удар по Гренаде должен был произвести впечатление не столько на Кубу, сколько на СССР, продемонстрировать Кремлю готовность США к самым жестким мерам в противодействии расширению советской сферы влияния. Говоря о потерях на Гренаде, Рейган утверждал, что "нам пришлось бы заплатить гораздо дороже, если бы мы позволили Советскому Союзу сохранить эту базу в Западном полушарии. Отсюда он стал бы простирать свои щупальца все дальше"[231]. Но на Гренаде не было советских войск. Зато баз в Западном полушарии у СССР было достаточно – Куба находилась гораздо ближе к территории США, чем Гренада. Захват Гренады имел не военно-стратегический, а демонстрационный смысл. Через три месяца после нападения на Гренаду Рейган скажет по другому поводу: "Правительства, опирающиеся на согласие управляемых, не затевают войны со своими соседями"[232].

Даже западные союзники США возражали против столь очевидного попрания международных норм – М.Тэтчер продолжала убеждать Рейгана в необходимости отказаться от вторжения даже 25 октября (во время этого разговора Рейган так и не сообщил союзнице о том, что операция уже началась)[233].

Однако «гренадский эпизод» не мог заметно ухудшить отношения США и их западноевропейских союзников. Более того, осенью 1983 г. отношения партнеров по НАТО укрепились, несмотря на значительный размах антивоенного движения. Этому способствовали события, разыгравшиеся над советским Дальним востоком через пять дней после очередного обращения Андропова с новыми предложениями по решению ракетной проблемы.

В ночь на 1 сентября в советское воздушное пространство над Камчаткой вторгся самолет, который прошел над военными базами, игнорируя все требования о посадке. После того, как самолет, на время покинув советское воздушное пространство, снова вторгся в него над Сахалином, военные приняли решение сбить нарушителя. Вскоре стало известно, что это был не разведывательный самолет, как предполагали советские военные[234], а пассажирский лайнер «Боинг-747» с пассажирами на борту.

Утром 1 сентября Госсекретарь США Д.Шульц выступил на пресс-конференции и заявил, что самолет был сбит несмотря на то, что советские ПВО понимали – это самолет пассажирский. Такой вывод прямо противоречил заключению разведуправления ВВС США, которое ранее было передано в Белый дом и объясняло, почему «русские» приняли «Боинг» за разведывательный самолет[235]. Посол в США А.Добрынин вспоминает: "Шульц еще ничего не знал о советской официальной версии и не имел еще других официальных сведений на этот счет. Но обычно осторожный и флегматичный, Шульц на этот раз проявил оперативность. Проведенная им эмоциональная пресс-конференция сразу же задала тон всем откликам в США. Для меня до сих пор остается загадкой подобная торопливость госсекретаря. Судя по всему, он был введен в заблуждение директором ЦРУ Кейси, сразу же утверждавшим с подачи своих служб, что речь идет о преднамеренном уничтожении пассажирского самолета над советской территорией, хотя другие разведслужбы США высказывали сомнения на этот счет. Но чтобы не прослыть, видимо, «мягкотелым»... Шульц сразу же взял на вооружение версию ЦРУ. Ее тут же подхватил в еще более резких выражениях сам Рейган..."[236]

По словам Рейгана "русский военный самолет хладнокровно сбил корейский авиалайнер, следовавший рейсом 007"[237]. Вообще-то, если бы лайнер следовал рейсом 007, с ним ничего бы не случилось – этот маршрут не лежал над советскими военными базами. По мнению Рейгана "радиосообщения также показывали, что члены экипажа не подозревали о том, что в небе над северной частью Тихого океана к ним подкрадывались советские самолеты"[238]. Это маловероятно – для такого «неведения» в самолете должны были одновременно выйти из строя самые разнообразные навигационные приборы. По утверждению Г.Корниенко после первого выхода из советского воздушного пространства с самолета передали: "Мы благополучно прошли юг Камчатки"[239]. Зная о том, что они нарушили воздушное пространство, пилоты «Боинга» не могли не думать о перспективе встречи с советскими ПВО. Один из советских военных, участвовавших в этих событиях, утверждает, что над Камчаткой «Боинг» вдруг на некоторое время исчез из поля зрения радаров, что можно объяснить лишь внезапным снижением самолета[240].

"Невозможно поверить, – продолжал Рейган, – что, видя его размеры и опознавательные знаки, летчики не поняли, что преследуют огромный пассажирский авиалайнер"[241]. Ошибка советских ПВО была связана с тем, что в течение некоторого времени маршрут пассажирского самолета совпал до полного слияния отметок на радаре с трассой полета разведывательного самолета РС-135, который находился в этом же районе (РС-135 создан на базе «Боинга» и внешне похож на него)[242]. Совпадение маршрутов не могло быть случайным. Советские ПВО сознательно вводились в заблуждение американской стороной. К тому же американцы уже давно нагнетали нервозную обстановку вдоль воздушных границ СССР: «Порой мы посылали бомбардировщики на Северный полюс, чтобы советские радары могли их засечь. А порой запускали бомбардировщики над их приграничными территориями в Азии и Европе», – вспоминает командующий стратегическими ВВС США Д.Чейн о практике балансирования на грани войны 1981-1983 гг.[243] Так что «Боинг» шел по «проторенному» маршруту.

Летчик Осипович, сбивший «Боинг», утверждает: "Ни на минуту я не думал, что могу сбить пассажирский самолет... Беда всех советских летчиков в том, что мы не изучаем гражданские машины иностранных кампаний"[244]. То, что летчик не знал, какой самолет атакует, подтвердило и десятилетнее расследование ИКАО. Характерно, что эта международная организация так и не выяснила причины отклонения «Боинга» от маршрута, поскольку американская сторона (в отличие от российской) не предоставила всех затребованных материалов – они затрагивают интересы безопасности США[245].

«Наши действия были абсолютно правомерными, поскольку южнокорейский самолет американского производства углубился на нашу территорию до 500 километров. Отличить этот самолет по контурам от разведывательного чрезвычайно трудно. У советских военных летчиков есть запрет стрелять по пассажирским самолетам», – заявил на заседании Политбюро министр обо-роны Устинов[246].

По мнению участников совещания в Генеральном штабе Министерства обороны СССР, происходившего утром 1 сентября, "самолет вместе с находившимися в нем пассажирами был использован американскими разведывательными службами в качестве если не активного разведывательного средства, оснащенного соответствующей разведывательной аппаратурой, то пассивного, то есть таким образом они пытались вынудить советское военное командование задействовать систему ПВО на Дальнем Востоке, чтобы затем засечь параметры ее работы с помощью других разведывательных средств, включая спутники. На эту версию работало и то, что, как известно, южнокорейский самолет вылетел из Анкориджа с задержкой без видимой на то причины на 40 мин., и в результате его полет над Камчаткой и Сахалином оказался синхронизированным с очередными витками американского спутника «Феррет-Д», оснащенного аппаратурой слежения за системами ПВО," – рассказывает Г.Корниенко.[247] Было совершенно невероятно, чтобы исчезновение самолета не было замечено на международных станциях слежения, чтобы в самолете «испортились» сразу все навигационные приборы, чтобы совпадение курсов разведывательного и пассажирского кораблей перед «ЧП» оказалось случайным. Участвовавший в расследовании «Известий» А.Иллеш обращает внимание на то, что советская сторона не предприняла усилий, чтобы связаться с американцами или японцами, выяснить "чья это машина в нашем небе?"[248] Но такие усилия были бы логичными, если бы не предпринимались маневры разведывательного самолета, которые убедили ПВО – она имеет дело не с гражданским судном, и поэтому выяснять его происхождение у служб гражданской авиации не имеет смысла. Тем более, что эти службы не били в набат по поводу «потерянного» самолета. Вскоре выяснилось, что американцы внимательно следили за полетом, но «почему-то» не предупредили экипаж об отклонении от курса.

Самолет летел над особо секретным районом, где возводилась, но еще не была построена новая система воздушного контроля. Из-за ее незавершенности самолет на время исчез с экранов локаторов, что вызвало дополнительную нервозность советских военачальников и уверенность в том, что это – разведывательное судно[249].

Большая часть советского руководства пришла к выводу, что самолет «стал жертвой злонамеренных действий американских служб», – вспоминает Г.Корни-енко[250]. В этих условиях единственно разумным поведением со стороны советского руководства могло быть обличение американцев. Громыко считал, что нужно "твердо сказать, что мы действовали законно, сказать о том, что выстрелы были произведены"[251]. Громыко был поддержан Горбачевым: "Нам надо четко показать в своих заявлениях, что это было грубое нарушение международных конвенций. Отмалчиваться сейчас нельзя, надо занимать наступательную позицию"[252]. "Если все произошло в соответствии с международными конвенциями, то почему погибли люди?"[253] – коммен-ти-рует стенограмму обсуждения Д.Волкогонов. Потому что конвенции нарушила другая сторона. Мысль Горбачева продолжил Соломенцев: "Следует занимать наступательную позицию, хотя, возможно, мы могли бы сказать и о том, что сочувствуем семьям погибших в результате этой преднамеренной провокации"[254]. Но окончательное решение должен был принять Андропов.

Вспоминает Г.Корниенко: "Из разговора с Андроповым чувствовалось, что он сам склонен действовать предельно честно. Но он сослался на то, что против признания нашей причастности к гибели самолета «категорически возражает Дмитрий» (Устинов). Тем не менее Андропов тут же, не выключая линию, по которой шел наш разговор, соединился по другому каналу с Устиновым и стал пересказывать ему приведенные мной аргументы. Но тот, не особенно стесняясь в выражениях по моему адресу (весь их разговор был слышан мне), посоветовал Андропову не беспокоиться, сказав в заключение: "все будет в порядке, никто никогда ничего не докажет"[255]. Советское заявление об инциденте признавало, что самолет нарушил советское воздушное пространство, но о его дальнейшей судьбе ничего не известно.[256]

Это заявление лишило советскую сторону всех козырей в споре с американцами и подтвердило в глазах жителей Запада правоту американской администрации – раз «русские отпираются», то значит они не правы. На Западе развернулась мощная кампания, направленная против «бесчеловечного» советского руководства, хладнокровно уничтожившего ни в чем не повинных пассажиров. 6 сентября факт уничтожения самолета советскими ПВО пришлось признать, но было уже поздно – мир был поражен «актом советского вандализма». Об обстановке, царившей на Западе в эти дни, дает представление вопрос (один из многих в этом роде), который был задан на одной из встреч с журналистами главному редактору «Правды» В.Афанасьеву, находившемуся в это время в Великобритании: "Как вам не стыдно находиться в нашей стране, смотреть людям в глаза, когда вы убили 269 ни в чем не повинных людей"[257]. Попытки Афанасьева «перевести стрелку» на военных, которые, «может быть» "сами неточно представляли себе, что произошло"[258] только подлили масла в огонь.

В публичном выступлении Рейган заявил: "Советский Союз выступил против всего мира и моральных заповедей, которые повсеместно устанавливают отношения гуманизма между людьми"[259]. 8 сентября состоялась встреча Громыко и Шульца в рамках очередного раунда совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. По воспоминаниям Г.Корниенко "встреча, проходившая в резиденции посла США, нарочито была обставлена США так, чтобы перед всем миром продемонстрировать жесткость и резкость позиции США. В резиденцию было приглашено необычно большое число теле- и фотожурналистов, на глазах у которых Шульц даже не подал руки Громыко, а затем, заняв прокурорскую позу, стал отчитывать СССР за «содеянное злодейство». Громыко отвечал ему столь же резко, и был момент, когда оба они вскочили и, казалось, схватят друг друга за грудки"[260]. По воспоминаниям А.Добрынина "Шульц не успел сесть за стол, как сразу же заговорил об инциденте с самолетом. Не реагируя на предложение Громыко условиться, как всегда, вначале относительно порядка беседы, он стал в повышенных тонах излагать американскую версию этого инцидента, сославшись опять на указание президента. Резкая перепалка министров сопровождалась взаимными обвинениями. Громыко даже в какой-то момент изменила его известная выдержка: в сердцах он бросил свои очки об стол, да так, что чуть не разбил их"[261].

Только через месяц началось отрезвление. 7 октября «Нью Йорк Таймс» писала, что "по словам специалистов в области разведки США, они просмотрели всю имеющуюся информацию и не нашли никаких признаков того, что персонал советской противовоздушной обороны знал, что это гражданский самолет"[262]. Однако важно было первое впечатление.

По мнению американского исследователя Д.Пирсона, "правительство США, неясно на каком уровне, приняло сознательное политическое решение поставить под угрозу жизнь 269 ни в чем не повинных людей исходя из предпосылки: нельзя упустить возможность получить уникальную разведывательную информацию, а русские не решатся сбить гражданский самолет"[263]. В такой трактовке, которая, возможно, использовалась для того, чтобы убедить пилотов участвовать в операции, весь расчет строится на способности советских ПВО определить, что самолет является пассажирским. Однако американской стороной было сделано все, чтобы советское ПВО считало, что имеет дело с разведывательным самолетом. Ценность военной информации не идет ни в какое сравнение с важностью пропагандистского эффекта от гибели «Боинга». Пацифистское движение в США и Европе получило тяжелейший удар, сопротивление вводу американских ракет в Европу было ослаблено. По признанию Р.Рейгана "уничтожение корейского авиалайнера КАЛ-007 дало крайне необходимый толчок к одобрению в конгрессе программ перевооружения и лишь на время отсрочило попытки свести на нет наши усилия по восстановлению военной мощи Америки"[264]. Не в этом ли состояла действительная цель провокации?

Сам Андропов считал, что «наши военные допустили колоссальную глупость, когда сбили этот самолет. Теперь нам, видимо, долго придется расхлебывать эту оплошность», – вспоминает о словах Генсека А.Добрынин. – Андропов резко осудил «тупоголовых генералов, совсем не думающих о большой политике» и «поставивших наши отношения с США, столь трудно налаживаемые, на грань полного разрыва». Он считал, что это была провокация со стороны американских спецслужб, чтобы проверить нашу радиолокационную систему защиты в этом районе"[265].

Гибель «Боинга» открыла наиболее драматическую страницу Второй холодной войны. По словам Рейгана, осенью 1983 г. "все надежды на встречу в верхах испарились"[266]. Андропов решил взять американского избирателя на испуг. 29 сентября было опубликовано заявление Генерального секретаря, в котором говорилось: "Если у кого-то и были иллюзии насчет эволюции в лучшую сторону политики нынешней американской администрации, то события последнего времени окончательно их развеяли"[267]. Андропов давал понять, что он будет разговаривать только с новым президентом Америки. Ему пришлось бы долго ждать. Большинство активных американских избирателей поддержали мнение Рейгана о том, что "Соединенные Штаты находились в самом выгодном за два десятилетия положении и могли говорить с русскими с позиции силы"[268]. Западная Европа в сложившихся условиях тоже склонялась к поддержке США. Даже Ф.Миттеран заявил: "Любой, кто играет в отделение Европейского континента от Американского, способен, по нашему мнению, разрушить равновесие сил и, следовательно, помешать сохранению мира"[269].

Со 2 по 11 ноября ядерная тревога в высших эшелонах власти СССР достигла апогея в связи с командными учениями НАТО «Эйбл Арчер-83». В сложившейся обстановке переход к полной боевой готовности в ходе учений мог быть прикрытием развертывания для внезапного ракетного удара. Было усилено наблюдение за представителями американской элиты в Европе (не собираются ли эвакуироваться)[270]. Активизировалась проводившаяся еще с 1981 г. разведывательная операция РАЯН (Ракетно-ядерное нападение), направленная на выявление признаков подготовки к удару со стороны США[271]. Ситуация 2-11 ноября может оцениваться как военно-технический пик Второй холодной войны. Но и позднее дипломатическая конфронтация не спадала.

После того, как 22 ноября первая партия американских ракет «Першинг II» прибыла в Европу, советская сторона покинула переговоры в Женеве по ракетам средней дальности. "Правда, – вспоминает Г.Корниенко, – на этот раз путем «ап-па-ратных хитростей» удалось убедить руководство принять довольно гибкую формулу: мы заявляли не о разрыве переговоров, а о перерыве в переговорах без установления даты их возобновления, но и без выдвижения каких-то условий для этого. Таким образом, мы не загоняли себя в тупик, как это было, когда мы отказывались садиться за стол переговоров, "пока не будет отменено решение НАТО"[272]. Взятый СССР «тайм аут» продлился до 1985 г. 25 ноября Андропов опубликовал заявление, в котором говорилось: "С размещением американских ракет на европейской земле возрастает не безопасность Европы, а реальная опасность того, что США навлекут на народы Европы катастрофу"[273]. Это звучало как угроза. Андропов не преминул напомнить о том, что Рейганом "объявлен «крестовый поход» против социализма как общественной системы... Похоже, что размещая в Европе «Першинги-2» и крылатые ракеты, правительства ряда стран НАТО хотели бы подвести под эту авантюристическую посылку конкретную ракетно-ядерную базу"[274].

В ответ СССР сообщал о снятии моратория на размещение советских ракет средней дальности в Европе, о планах размещения новых ракет повышенной дальности, о выводе к берегам США морских средств базирования ядерных ракет. "Эти наши средства, – добавлял Андропов, – будут адекватны той угрозе, которую создают для нас и наших союзников американские ракеты, размещенные в Европе"[275].

Угроза ядерного апокалипсиса принимала конкретные очертания. От запуска ракеты любой из сторон до начала всеобщего побоища могли пройти считанные минуты. Многие люди в СССР всерьез думали о том, что они будут делать в случае начала ядерной войны.

Новый 1984 г. я встречал в рядах Советской армии. Незадолго до всесоюзной трансляции обращения советского руководства наш командир роты выступил перед личным составом. Майор Козлов был человеком по военным меркам интеллигентным и думающим. И его слова, сказанные тогда, являются поистине историческими: «Я далек от мысли, что в эту новогоднюю ночь на нас не будет произведено нападение». «Да, – философски заметил сидевший рядом со мной солдат, – все-таки хорошо, что мы оказались в армии. Здесь хоть есть возможность выжить – нас для этого тренируют. Родных жалко – на гражданке мало кто уцелеет.»

Однако в начале 1984 г. обе сверхдержавы начали снижать накал конфронтации. В СССР это было связано с новым междуцарствием, вызванным болезнью Андропова. Спокойнее стал и тон американской администрации. Р.Рейган так объясняет умеренность своих выступлений начала 1984 г.: «За три года я с удивлением узнал, что многие из представителей верхушки советской иерархии действительно панически боялись Америки и американцев... Я всегда считал, что из всех наших деяний любому понятно, что американцы – добропорядочный народ, который, начиная с самого рождения государства, всегда использовал его могущество для дела добра во всем мире». Вероятно, к таким деяниям президент Америки относил и первое боевое применение атомного оружия, и попытку «вбомбить Вьетнам в каменный век», и недавнее вторжение на Гренаду. Общаясь с «русскими», Рейган «начал понимать, что многие советские руководители боялись нас не только как соперников, но и как потенциальных агрессоров...» Причины столь «странного» предубеждения советских руководителей Рейган искал не в политике США, окружившей СССР кольцом военных баз и приблизивших к его территории новые ракеты средней дальности, а в «чувстве незащищенности», пришедшем в историческую память России после вторжений Наполеона и Гитлера.[276] Последнее тоже справедливо, но является далеко не единственным объяснением опасений советских людей за свою безопасность.

Это «открытие» волновало Рейгана несколько месяцев – в марте он обсуждал его в беседе с канцлером ФРГ Г.Коллем: "Он подтвердил мое убеждение, что Советами, по крайней мере отчасти, руководит чувство уязвимости и подозрения, что мы и наши союзники желаем им зла. Они до сих пор берегут противотанковые сооружения и колючую проволоку, свидетельствующую о том, как близко подошли немцы к Москве, прежде чем были остановлены"[277].

Сделав свое удивительное открытие, Рейган перешел к более осторожной политике в отношении СССР и даже записал в своем дневнике: «Я считаю, что Советы настолько одержимы идеей укрепления обороны и маниакально опасаются нападения, что, сохраняя прежнюю твердость, тем не менее мы должны показать им, что никто из нас и в мыслях не держит ничего подобного»[278]. Впрочем, было и более прозаическое объяснение умеренного курса американской администрации в начале 1984г., о котором писал сам Рейган: "экономику все еще лихорадило"[279]. Федеральный бюджет 1984 г. предусматривал увеличение доли военных расходов с 26,7% до 29%. Военные расходы США к середине 80-х гг. превышали расходы СССР и продолжали стремительно расти.[280] У Рейгана оставалось все меньше ресурсов для усиления конфронтации, что было особенно важно в условиях избирательной кампании. В 1983 г. экономическое положение СССР еще было устойчивее, чем положение США. Но во второй половине 1984 г. экономический спад в Америке прекратился. Причины этого лежали далеко не только во внутренней политике Рейгана. Американская экономика, также как и советская, теснейшим образом зависела от мировых цен на нефть. Но зависимость эта была полярной. Падение цен на нефть с 34 долларов за баррель до 20 долларов уменьшало бы американские расходы на энергию на 71,5% [281] и позволило бы выйти из сильнейшего экономического кризиса, терзавшего Америку с 1980 г. А для СССР, напротив, энергоносители были важнейшим источником доходов.

Значительную часть мировых нефтяных ресурсов контролировала Саудовская Аравия. От объемов добычи нефти в Аравии зависели цены на нефть, а значит – доходы СССР. Аравийцы всерьез опасались как иранского, так и советского вмешательства с целью установления контроля над их нефтяными ресурсами. Эта «мания преследования» лишь подтверждалась советскими действиями в Афганистане и создавала основу для существенных уступок саудовцев в обмен на американские гарантии безопасности. В 1982 г., дав согласие на поставки систем АВАКС в Аравию, США усилили давление на эту страну с тем, чтобы заставить ее увеличить экспорт нефти и тем самым сбить цены на энергоносители.[282] Но аравийцы продолжали колебаться до 1985 г. Поддержка американской экономики дорого стоила бы им – высокие цены на нефть продолжали оставаться основой благосостояния нефтедобывающих стран.

Пока «большой насос» в песках Аравии работал по-прежнему, американцы решили начать сбивать цены на нефть с помощью «малого насоса». К.Уайнбергер вспоминал, что уже в начале 1983 г. "мы старались как могли убедить англичан, что нужно увеличить добычу и понизить цены. Вскоре Советы должны были пустить газ по газопроводу в Европу. Если цена нефти не понизится, Европа переключится на газ. Это была бы неслыханная прибыль для Советов"[283]. В 1983 г. британцы стали играть на понижение нефтяных цен, и впервые с начала 70-х гг. цены поползли вниз[284], нанося ущерб экономике нефтедобывающих стран и «вытягивая» капиталистическую экономику. Но долго Великобритания такую политику проводить не могла. Ее нефтяные возможности были не столь велики, чтобы бороться с ОПЕК, которая согласилась снизить цены только до 29 долларов за баррель. Действия Запада тяжело ударили по их союзникам в арабских странах. П.Швейцер пишет: "Саудовская экономика была почти парализована, доходы от продажи нефти катастрофически падали. Была уменьшена добыча, чтобы стабилизировать мировые цены"[285]. Выйти из положения можно было только прекратив сдерживать цены и наращивая производство. Аравия могла пойти на это в любой момент, нанося тем самым удар по интересам не только ОПЕК, но и СССР.

Изменение цен на нефть стало спасительным для американской экономики. Сотрудник Р.Рейгана Р.Макфарлейн писал о советских руководителях: "В семидесятые годы они объявляли о крахе американской экономики и были вне себя от радости. Их удивило то, что мы стали выбираться из ямы. Это был удар психологического порядка. Они стали терять уверенность в себе"[286].

Время работало на Америку, и США были готовы поговорить более умеренным тоном. Однако теперь к смягчению отношений не было расположено советское руководство: "Будем откровенны, г-н Президент, – писал Андропов или МИД от имени Андропова 28 января 1984 г., – не получается делать вид, будто ничего не произошло. Нарушен диалог по важнейшим вопросам, нанесен тяжелый удар по самому процессу ограничения ядерных вооружений. Опасно возросла напряженность. Это и мы знаем, и Вы знаете"[287]. В течении 1984 г. руководители СССР и США продолжали тщетную идеологическую дискуссию, призванную «убедить» оппонента в том, что именно он виноват в мировой нестабильности. При этом стороны продолжали применять зеркальные аргументы, заведомо неспособные убедить другую сторону в чем-либо, кроме коварства собеседника.

Выступая на открытии конференции по мерам укрепления доверия, безопасности и разоружению в Европе 18 января 1984 г., А.Громыко обрушился с обвинениями на США: «другая сторона думала, да и сейчас думает, как бы придвинуть свои ракеты поближе к нашему порогу... Разбойничья, террористическая акция соседней большой страны против гренадского народа – это вызов всему миру... Короче говоря, нынешняя американская администрация – это администрация, мыслящая категориями войны и поступающая соответственно.» На этот раз Громыко мог отыграться и за обвинения в оккупации Афганистана: «Милитаризм античеловечен всегда и во всем. Это со всей наглядностью проявляется сейчас в Ливане. Страну буквально рвут на части, ливанскую землю топчет солдатский сапог некоторых из тех государств, представители которых заседают в этом зале. Военно-морская армада США расстреливает ливанские города»[288]. Однако 7 февраля американский контингент был выведен из Ливана. Сделать тоже самое в Афганистане СССР не мог.

В октябре, во время участия в сессии Генеральной ассамблеи ООН, глава советского МИДа встретился с президентом США. Громыко поучал своего собеседника: "Расчет, возможно, делается на то, что СССР истощит свои материальные ресурсы и в конечном счете вынужден будет сдаться. США же заберутся на командную вышку в мире. Этого, господин президент, никогда не будет. Конечно, продолжение гонки вооружений заставит использовать значительные наши ресурсы – материальные и интеллектуальные. Но мы выдержим"[289]. Комментируя встречу с главой советского МИДа, Рейган писал: "Громыко был убежден в правильности своей позиции, и я не мог не почувствовать в этом холодном старом сталинисте уверенности в том, что, несмотря на все свои проблемы, коммунизм должен победить капитализм и, очевидно, весь мир станет единым коммунистическим государством"[290]. Верил в это Громыко или нет – останется тайной. Публичные выступления советских вождей были куда умереннее речей Рейгана, который открыто провозглашал, что в ближайшем времени мир будет преобразован по образу и подобию США. О своих впечатлениях от этой встречи Громыко рассказывал на Политбюро: "Человек общительный, льстивый, мастер на анекдоты. Но в политике ортодокс. Последовательно ведет линию свою, сдвига никакого. Все читал по бумаге. Доводы собеседника – мимо ушей. Смешал в кучу все проблемы. Невпопад цитировал Ле-нина, Мануильского"[291]. Несмотря на различие в стиле общения, собеседники поразительно напоминали друг друга своей ортодоксальностью. Тем не менее было решено согласиться на проведение переговоров по ядерным и космическим вооружениям (впервые была сформулирована эта связка). Но слова «сдвигов никаких» очень точно характеризовали состояние советско-американских отношений в 1984 г.

И все же в это же время была провозглашена необходимость пересмотра этого старого мышления советских сталинистов и американских консерваторов. Выступая 18 декабря 1984 г. в британском парламенте, в том же здании, где Рейган провозгласил близкое крушение социалистической системы, член Политбюро ЦК КПСС М.Горбачев заявил: "Ядерный век неизбежно диктует новое политическое мышление"[292].

Последним крупным шагом советской внешней политики времен Черненко стало решение о возвращении за стол переговоров по ядерным вооружениям. Встретившись в Женеве, А.Громыко и Д.Шульц договорились о возобновлении переговоров, которые «должны привести к ликвидации ядерного оружия полностью и повсюду» и предотвратить гонку вооружений в космосе. Выполнять эту задачу предстояло уже новой советской администрации.

Неблагоприятные изменения в геополитическом положении СССР негативно сказывались и на внешнеторговом положении.

Кратковременная попытка автаркичного экономического развития с опорой на контролируемые Советским Союзом страны Восточной Европы в 1948-1951 гг. окончилась неудачей, и с тех пор СССР оставался важной составляющей международного разделения труда. При этом «социалистический лагерь» продолжал играть большую роль в обеспечении экономики СССР на взаимовыгодной основе. И в экспорте, и в импорте «социалистическое содружество» сглаживало колебания мирового рынка и предоставляло более выгодные условия поставок продукции (хотя часто менее качественной, чем на Западе). За это СССР приходилось расплачиваться поставками более дешевых энергоносителей и сырья.

Зависимость экономики «социалистического содружества» от мировой торговли была обусловлена структурными особенностями «реального социализма», вызывавшими постоянный дефицит. К причинам этого явления мы вернемся в следующей главе, а пока обратимся к наблюдениям исследователя «экономики дефицита» Я.Корнаи: «Обеспе-чение текущего производства импортными ресурсами, а капиталовложений – импортными машинами и оборудованием создает почти неудовлетворимый спрос на импорт. Поэтому и происходит постоянное и очень интенсивное отсасывание импорта (или валюты для его оплаты). Оно ограничено только способностью экспорта зарабатывать иностранную валюту, а также политически и экономически допустимыми пределами задолженности[293]...»

Механизм «отсасывания импорта» создавал впечатление крайней зависимости «социалистической» экономики от внешней среды. Но в немалой степени такая зависимость была мнимой – часто СССР ввозил продукцию и технологии, без которых в других условиях мог обойтись. Один из читателей «Известий», например, писал о новейшем японском оборудовании, установленном на заводе «Мосметаллоконструкция» в г.Видное, которое "так и не пущено, покрылось пылью, портится и растаскивается"[294]. Подобные ситуации были довольно распространены.

Бюрократическую экономику характеризует, говоря словами Корнаи "ярко выраженная ориентация на экспорт, которая может достигать степени насильственного форсирования вывоза"[295]. В этом СССР был близок к странам «третьего мира», но с одним важным исключением – «социалистическое» хозяйство не было узко специализированным. Оно вступало с окружающим миром в активный обмен по всем направлениям.

В 1980-1985 г., прежде всего из-за развязанной США экономической войны, сократился импорт (за свободно конвертируемую валюту) металлорежущих станков, оборудования для химической промышленности. Также сократился импорт пассажирских вагонов, газа, чугуна, ферросплавов, бумаги, шерсти, фруктов и ягод, сахара, шелковых тканей, мебели, мяса, масла (трех последних показателей при росте импорта в рамках соцсодружества). Но несмотря на санкции и стремление руководства СССР снизить зависимость от импорта, она сохранялась. По 29 показателям за тот же период отмечается рост импорта – иногда в несколько раз[296]. По некоторым показателям (прокатное оборудование, оборудование для пищевкусовой промышленности, для текстильной промышленности, для химической промышленности, трамвайные вагоны, сахар, шерсть, чай, сушеные фрукты и ягоды) ввозимая продукция (включая импорт из соцсодружества) составляла более четверти потребления соответствующей продукции в СССР и достигала 81%[297]. Наибольшую статью импорта по-прежнему составляли машины, оборудование и транспортные средства (33,9% импорта в 1980 г., 37,1% в 1985 г.; те же показатели только по капиталистическим странам были ниже – соответственно 29,8% и 31,4% – в условиях санкций СССР получал несколько больше техники из соцсодружества, чем с Запада). Второй по размерам статьей импорта было продовольствие и сырье для его производства (24,2% в 1980 г. и 21,1% в 1985 г.)[298]. Структура внешней торговли вызывала недовольство руководства СССР. На заседании Политбюро 30 июня 1983 г. Андропов говорил о том, что "импорт растет, причем много берем «барахла», а не технологию. Западные страны стремятся взять и берут у нас сырье. Остальная продукция неконкурентоспособна"[299].

Несмотря на то, что зависимость от импорта при усилении технологической отсталости от Запада могла превратить СССР в экономически зависимую страну, пока это была лишь потенциальная угроза – Советскому Союзу было чем ответить, сохраняя положительное сальдо внешней торговли. В 1980 г. этот показатель составил 5171 миллионов инвалютных рублей (то есть более 7 миллиардов долларов). В 1985 г. положительное сальдо упало до 3235 миллионов. В 1986 г., несмотря на падение цен на нефть – возросло до 5699 миллионов. В 1980-1985 экспорт вырос на 10% [300]. Здесь, правда, следует делать поправку на характер советской статистики. Несмотря на то, что оценки приводятся по данным 1990 г., в реальности показатели могли быть более скромными. П.Швейцер, апеллируя к информации ЦРУ, утверждал даже, что положительное сальдо СССР составило в 1980 г. всего 217 миллионов долларов, а в 1981 г. СССР имел дефицит внешней торговли в 3 миллиарда[301]. Эти данные выглядят сомнительно. Учитывая, что в 1981-1986 гг. внешнеэкономическая ситуация для СССР только ухудшалась, при таких дефицитах уже в 1986 г. (год стремительного падения цен на нефть) СССР должен был стать банкротом. Но этого не произошло. Валютного запаса страны хватило до 1990-1991 гг., когда внутриэкономическое положение по сравнению с началом 80-х гг. значительно ухудшилось. Возможно, информация Швейцера касается не дефицита внешней торговли, а дефицита бюджета, который действительно был многомиллиардным и гасился выпусков необеспеченных денег, что приводило к дефициту товаров. В одном отечественная статистика 1990 г. и данные консультантов П.Швейцера из ЦРУ совпадают – доходы СССР упали примерно на 3 миллиарда долларов. Правда, после начала Перестройки вновь выросли.

Вывоз советского оборудования (прежде всего в страны «Третьего мира») падал. Экспорт металлорежущих станков на свободно конвертируемую валюту упал в 1980-1985 гг. с 2,5 до 1,7 тысяч. Упал экспорт тракторов, автобусов, грузовиков. В то же время возрастал экспорт радиоприемников и телевизоров (последних за свободно конвертируемую валюту – почти в четыре раза)[302]. По экспорту оружия и военной техники СССР стоял на первом месте в мире, осуществляя 28% продаж[303] (См. также Главу I).

Несмотря на конкурентоспособность советской промышленной продукции в странах «Третьего мира», СССР оставался прежде всего поставщиком сырья. Топливо и электроэнергия составили в 1980 г. 46,9% советского экспорта (в 1985 г. эта цифра выросла до 52,7%)[304]. По данным ЦРУ экспорт энергоносителей приносил 60-80% валютных поступлений СССР[305]. Вероятно, и здесь истина лежит посередине – доля энергоресурсов в доходной части внешней торговли СССР составляла несколько более половины и плавно росла, что при падении цен на нефть требовало роста добычи. Но нефтедобывающая промышленность СССР находилась в состоянии кризиса (см. Главу III). Для роста нефтедобычи необходима была ее модернизация. США были крупнейшим производителем новейших технологий бурения, в которых был заинтересован СССР. Без западных технологий рост добычи энергоносителей был крайне затруднен. Это же касалось и оборудования, необходимого для завершения газопровода в Западную Европу, способного приносить прибыль в несколько миллиардов долларов в год.

Экспорт нефти сократился в 1980-1985 гг. с 119 до 117 миллионов тонн. Однако вывоз нефти за свободно конвертируемую валюту возрос с 27,4 до 28,9 миллионов тонн. СССР расширял вывоз в капиталистические страны за счет «социа-лис-тических». Возрос также вывоз нефтепродуктов, газа и особенно – электроэнергии (с 19,9 до 29,3 млрд квт.ч, то есть в полтора раза). Советский Союз нашел таким образом еще один ответ на вызов неблагоприятной ситуации на рынке энергоресурсов. СССР экспортировал 19,7% добываемой нефти[306]. В 70-е гг., во время энергетического кризиса, поступления от нефти в советский бюджет возросли на 272% при росте экспорта на 22%. При росте цен на 1 доллар за баррель СССР получал дополнительный миллиард долларов, но при падении цен на ту же величину – терял тот же миллиард.[307] Индексы экспортных цен на нефть по геополитическим причинам упали в 1985-1986 гг. на 56,4%. На мировом рынке снизились цены на советские уголь, нефтепродукты, газ, руду, удобрения, хлопок, ткани, часы. В то же время возросли цены на станки, тракторы, автомобили, свежую рыбу, холодильники, фотоаппараты, радиоприемники, производство которых не было сильным местом советской экономики[308].

Необходимость модернизации советской промышленности придавала особое значение борьбе за технологии, легальное приобретение которых было невозможно из-за «холодной войны». По данным ЦРУ в 1976-1980 гг. благодаря нелегальному приобретению западных технических разработок только министерство авиапромышленности сэкономило 800 миллионов долларов. Этот факт свидетельствует в пользу отсутствия качественного отставания советской экономики от западной – отечественная авиационная промышленность могла осваивать новейшие технические достижения Запада. Но, как мы видели, так происходило далеко не всегда, и в некотором отношении санкции капиталистических стран способствовали экономии валютных средств, которые до этого растрачивались неупорядочено.

Действия СССР укладывались в правила игры экономического шпионажа, который процветал в капиталистической экономике. На него Советский Союз затрачивал примерно 1,4 миллиарда долларов в год[309]. Технологии покупались, а не выкрадывались. «Криминал» состоял только в вывозе информации из стран НАТО. Таким образом СССР пытался идти по пути Японии – приобретать по дешевке западные разработки и внедрять их в промышленность. Но такую политику можно было проводить только в условиях разрядки и при гораздо большей заинтересованности производственников в реальном внедрении западных технологий.

Конъюнктура настоятельно требовала перестройки внешней торговли страны, но в то же время отнимала средства на такую перестройку. Сохранение старой, основанной в значительной степени на сырье, структуры экспорта, приносило стране все большие убытки, но для того, чтобы наращивать производство конкурентоспособных экспортных образцов промышленной продукции, нужно было реконструировать промышленность. А неблагоприятная внешнеторговая ситуация не давала на это средств, время было упущено в середине 70-х гг.

Пока в мире бушевала холодная война, в Афганистане СССР вел войну «горячую». Некоторая либерализация политического курса НДПА после свержения Амина не убедила населения в том, что в стране установилась приемлемая власть. Новый режим воспринимался как марионетка «русских». Партизаны продолжали контролировать обширные районы страны и не собирались складывать оружие.

В марте 1980 г. советская армия провела первое наступление в долине р.Кунар. Мощным ударом части «ограниченного контингента» деблокировали городок Асадабад и рассеяли повстанцев-моджахеддинов в долине. Партизаны бежали в Пакистан вместе с населением. Кунарская операция показала, что партизаны не могут про-ти-востоять советской армии в открытом столкновении, но быстро возвращаются в район своих действий после ухода из него «русских», пополняя свои ряды беженцами.

"Незакрепление итогов операций в первые годы, – считает генерал Б.Громов, – приводило к тому, что в одни и те же районы мы вынуждены были возвращаться по нескольку раз"[310]. Однако, когда в последующие годы советские войска будут пытаться «закреплять итоги», это не изменит ситуацию – моджахеды будут просачиваться в ранее потерянные районы, и их очистку придется проводить снова и снова. Одновременно "выяснилось, что все выработанное советской военной наукой и записанное в уставах, в том числе и в разделе «Ведение боевых действий в горах», годится только для западного направления и европейского театра военных действий", – вспоминает генерал Громов[311]. По воспоминаниям А.Лебедя далеко не сразу "начало приходить осознание того, что подготовленные в лесах и болотах... командиры БМД, механики-водители, наводчики-операторы при хороших и отличных оценках оказывались совершенно беспомощными в новых для них климатических горных условиях. Их приходилось переучивать по ходу боевых действий, и это очень дорого нам стоило"[312]. Также на ходу приходилось создавать тактику прикрытия колонн, рейдов вглубь районов, находящихся под контролем повстанцев, взаимодействия авиации, сухопутных сил и десанта. Проблемой оставались и отношения с союзной афганской армией, солдаты которой в большинстве своем не сочувствовали «русским» и в бой не рвались. Иногда огонь по советским позициям открывался со стороны афганских "союзников"[313]. По словам А.Ляховского и В.Забродина, "в связи с тем, что все операции проводились совместно с афганской армией, планы военных действий доводились до афганцев, и они сразу же становились достоянием оппозиции"[314].

Повстанцы тоже учились войне на ходу. "В первые месяцы 1980 г. оппозицией еще делались попытки противостоять войскам достаточно крупными силами. Но уже с лета того же года, в связи с большими потерями в людях, она отказалась от этого и перешла к действиям, главным образом, мелкими группами, с использованием партизанской тактики"[315]. Афганское общество имело традиционные структуры ополчения, которые позволяли мобилизовать значительное количество людей для партизанской войны против любого противника.

Неспокойной оставалась обстановка и в Кабуле. Город систематически обстреливался. В мае 1980 г. здесь прокатилась волна студенческих выступлений против правительства, а затем усилилась партизанская война на улицах столицы, где ни советские солдаты, ни правительственные чиновники не могли чувствовать себя спокойно.

Война приобретала все более ожесточенный характер. Моджахеды развернули террор против всех, кто в той или иной форме сотрудничал с Кабульским режимом и оккупационной армией. В ответ периодически проводились чистки городов Афганистана от «подозрительных элементов», сопровождавшиеся грабежами и убийствами (в основном со стороны афганской армии). Развернулась изнурительная борьба за коммуникации. Моджахеды обстреливали дороги, по которым перебрасывались советские грузы и войска, а командование 40-й армии пыталось перерезать пути партизан из Пакистана и Ирана. Обе стороны несли большие потери, немедленно пополнявшиеся за счет все новых рекрутов.

В 1981 г. разразилась эпидемия гепатита, которая нанесла тяжелый удар по советским войскам.

Неустойчивой оставалась и ситуация в НДПА. Советская сторона пыталась по мере возможности ослабить фракционную борьбу в партии, но та не прекращалась. Продолжалось заполнение государственных и партийных структур членами фракции «пар-чам». После поражения «халькистов» они все же сохраняли значительные позиции в армии, так как к этой фракции принадлежали многие грамотные (по афганским меркам) военные. «Халькисты» более или менее открыто саботировали курс Кармаля. В 1982 бригадир Ахмад Али, например, запретил в своем округе Хост выборы делегатов на партийную конференцию НДПА[316]. Строптивых военных удавалось держать под контролем, вернув на пост министра обороны внефракционного генерала А.Кадера.

Прошедшая в марте 1982 г. партийная конференция НДПА провозгласила более умеренный курс, обещала уважать ислам и отказаться от насилия при проведении «прос-вещения» (которое в 1979 г. выражалось в настоящей войне против религии и обычаев страны)[317]. Но эти уступки уже никого не впечатляли.

К 1982 г. вооруженная оппозиция смогла развернуть широкомасштабную партизанскую войну против оккупантов и их внутренних союзников. Бои и стычки происходили повсюду. Надежно контролируемой Кабулом территории почти не было. Стиль войны, по воспоминаниям А.Лебедя, определялся словами: "Отойди от полка в любую сторону на 2-3 километра и дерись, сколько хочешь"[318].

Движение сопротивления советскому вторжению не было единым и состояло из множества группировок. Крупнейшей и относительно умеренной организацией вооруженной оппозиции было Исламское общество Афганистана во главе с Б.Раббани. По его словам "ИОА не имеет ничего против СССР, но мы ведем борьбу против русских войск, оккупировавших Афганистан"[319]. Наиболее сильной группировкой ИОА были отряды Ахмада Шаха Масуда, действовавшие на северо-западе страны, прежде всего в районе долины р.Паншер. В отрядах, подчиненных обществу, к середине 80-х гг. находилось около 30 тысяч бойцов[320].

В приграничных районах Пакистана действовал Национальный исламский фронт Афганистана во главе с С.Гилани, пользовавшимся большим авторитетом среди пуштунских племен. В районе Кандагара действовали отряды Движения исламской революции Афганистана во главе с М.Наби. В Пакистане базировались также Национальный фронт спасения Афганистана во главе с С.Моджаддеди и Исламский фронт спасения Афганистана во главе с А.Сайафом.

Умеренным противостояла радикальная Исламская партия Афганистана во главе с Г.Хекматиаром, претендовавшим на абсолютную диктатуру в оппозиционном движении. Ему подчинялось около 30 тысяч бойцов, действовавших по всему востоку и югу страны[321]. К остальным моджахедам руководство ИПА относилось как к временным попутчикам и было готово при удобном случае нанести удары и по ним. В приказе военного комитета ИПА говорилось: "Братья-моджахеды ИПА должны прилагать усилия к обнаружению складов оружия, обмундирования и снаряжения других политических групп, при благоприятных обстоятельствах захватывать их и использовать в интересах мусульманского джихада. Помимо складов, они могут осуществлять операции по захвату оружия и продовольствия на дорогах"[322]. Из-за личных противоречий в ИПА от нее отошла фракция во главе с Ю.Халесом, имевшая собственные военные формирования.

Базировавшиеся в Пакистане группировки несколько раз пытались объединиться с союз. В 1982 г. было создано Исламское единство моджахеддинов Афганистана (Альянс семи). Однако этот блок, как и другие альянсы моджахеддинов, был неустойчив.

На северо-западе Афганистана действовало несколько базировавшихся в Иране шиитских группировок, враждовавших друг с другом.

Общая численность активных формирований моджахеддинов составляла в 1981-1983 гг. около 45 тысяч человек, но постоянно возрастала. Активные формирования опирались на поддержку местных ополчений. Война велась моджахедами традиционно – как межплеменное столкновение. Партизаны предпочитали оборонительную тактику или обстрелы неподвижных объектов. "Захват советских баз стоит выше понимания большинства афганцев, как и захват столицы; участник межплеменной войны мог взять власть лишь после того, как она пала," – пишут А.Ляховский и В.Забродин[323]. Задача советских войск заключалась в том, чтобы власть не пала. Задача моджахедов – чтобы выполнение советскими войсками их задачи стало невыносимым.

Уже в 1981 г. перед МИДом СССР была поставлена задача стремиться к достижению дипломатических условий вывода войск из Афганистана. Советский план заключался в том, что необходимо достичь соглашения с Пакистаном о прекращении помощи моджахедам и одновременном выводе советских войск[324]. В условиях обострения международной напряженности 1981-1984 гг. такой план был очевидно утопичен – Пакистан был лишь перевалочной базой помощи Запада и КНР, которые стремились к тому, чтобы СССР как можно глубже «увяз» в Афганистане.

«Дадим прикурить коммунистам. Мы должны пустить им кровь... Если нам удастся заставить советы вкладывать все больше средств для сохранения своего влияния, то это в конце концов развалит их систему. Нам нужно еще несколько Афганистанов», – говорил шеф ЦРУ Кейси своим сотрудникам, почти цитируя Че Гевару[325]. Оружие советского производства (или советских моделей) поступало к моджахедам из Китая, Египта, а затем из Израиля, к которому попали крупные запасы советских вооружений в Бейруте в 1982 г. Так Израиль осуществлял помощь исламским фундаменталистам[326]. Ежегодно моджахедам транспортировалось около 10000 тонн военных грузов, а после прихода к власти в СССР Горбачева – по 65000 тонн. В 1982 г. начались поставки тяжелых вооружений, включая гаубицы. Военные грузы на паритетных началах оплачивались США и Саудовской Аравией. В действиях на территории Афганистана принимали участие пакистанские диверсионные группы. ЦРУ оперативно передавало моджахедам информацию о расположении частей советской армии, полученную со спутников[327].

Затраты СССР на войну в Афганистане были велики, но все же недостаточны, чтобы по замыслу Кейнси «развалить систему». В 1984 г. они составили 1578,5 миллионов рублей[328]. Из этой суммы надо вычесть 100 миллионов долларов, обеспеченных поставками афганского газа (общие запасы Евзианского месторождения оценивались в 500 миллионов тонн) и других сырьевых ресурсов[329].

В 1980-1982 г. советские войска, все шире привлекая союзную афганскую армию, провели шесть наступлений на Паншер, ценой больших своих и чужих потерь выдавливая из долины отряды Масуда, неизменно возвращавшиеся сюда позднее. К концу 1982 край был совершенно разорен.

На западе Афганистана союзники увязли в боях в горном массиве Луркох. Здесь отрабатывалась эффективность советской авиации. Во время «испытаний» в 1981 г. погиб генерал-майор авиации В.Хахалов. После того, как вертолет генерала был сбит над Луркохом, советские войска прорвались в район и разгромили базу моджахеддинов. В 1985 г. партизаны снова вернулись туда.

Эти операции были типичны для афганской войны. А.Лебедь вспоминает о кампании 1982 г. в районе Баграма: "Большинство операций были безрезультатны. Афганцы, во-первых, прирожденные воины; во-вторых – это их горы; в-третьих, разведка у них работала; а в-четвертых, без всякой разведки по бренчанию наших далеко не новых боевых машин и клубам пыли всегда было относительно несложно установить, куда же направились на сей раз «шурави». Посему нас повсеместно встречали мины, изредка засады, обычно вне кишлаков"[330].

Активизация боевых действий в 1982 г. была вызвана установкой на разгром «бандформирований», принятой после тайного визита Андропова в Кабул в феврале этого года[331]. Однако «боевая задача» выполнена не была, и позиция Политбюро, в том числе и Андропова, стала меняться.

Уже на похоронах Брежнева Андропов провел краткие консультации с представителями Китая и Пакистана. Переговоры касались возможностей нормализации отношений с этими странами и афганского урегулирования. Попытки нормализовать отношения с Китаем не прекращались начиная с 1982 г. Китай обусловил нормализацию отношений с СССР выводом советских войск из Афганистана и Монголии, а вьетнамских – из Камбоджи. Но стремление ликвидировать стратегическую угрозу с востока пока было слабее нежелания советской стороны идти на уступки Китаю в столь важных вопросах. Отношения с КНР оставались напряженными.

Китай не оставлял надежд вернуть в сферу влияния «поднебесной» Внешнюю Монголию (признанную им только в 1946 г. Монгольскую народную республику). В 1983-1984 гг. положение в этой стране обострилось в связи с экономическими трудностями и конфликтом в партийном руководстве. На этот раз советская сторона действовала быстро – в Москве решили пожертвовать впадавшим в беспамятство патриархом Ю.Це-ден-балом и оказывавшим на него давление радикалом Д.Майдаром, решив спор в руководстве в пользу умеренного партийного крыла, которое обвинялось противниками в «национализме». В августе 1984 г. Цеденбал был задержан в Москве для лечения, после чего к власти в Улан-Баторе пришло новое руководство во главе с Ж.Батмунхом[332]. Афганский опыт многому научил кремлевских стратегов – теперь они предпочитали гасить конфликты в начальной стадии, поддерживая умеренных руководителей. Радикальные лидеры были опасны даже тогда, когда клялись в преданности СССР. Их настроение могло столь же радикально измениться, чего нельзя было ждать от умеренных руководителей, даже если они были настроены и более националистически. Стратегической линией СССР в первой половине 80-х гг. оставалось поддержание стабильности, предотвращение новых конфликтов и выход из существующих.

В беседе с Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром 28 марта 1983 г. Андропов откровенно перечислил причины, по которым СССР стремится к выводу войск из Афганистана: "Загибая пальцы на руке, он говорил, что сложившаяся ситуация наносила серьезный ущерб отношениям Советского Союза, во-первых, с Западом; во-вторых, с социалистическими странами; в-третьих, с исламским миром; в-четвертых, с другими странами «третьего мира», и, наконец, в-пятых, она весьма болезненна для внутреннего положения СССР, для его экономики и общества"[333].

Андропов умолчал еще об одном: 24 января 1983 г. моджахеды, базирующиеся в Иране, атаковали территорию СССР. Они перешли в Туркмению, минировали дороги, устраивали засады и обстреливали военные объекты. Узнав об этом, У.Кейси заявил своим сотрудникам: "Северный Афганистан – это трамплин для советской Средней Азии... И это как раз мягкое подбрюшье Советов. Мы должны переправлять туда литературу, дабы посеять раздор. А потом мы должны послать туда оружие, чтобы подтолкнуть локальные восстания"[334]. Этот план удастся осуществить только после вывода советских войск из Афганистана.

А пока новая советская администрация предпринимала попытки развязать афганский узел как на мировом уровне, так и внутри Афганистана. «Первой ласточкой» перемен стало прекращение регулярных наступлений на районы дислокации моджахедов и заключение соглашения о прекращении огня с Масудом. Последнему перемирие предоставило возможность восстановить силы после тяжелых ударов 1982 г. Это было не первое перемирие с формированиями оппозиции, но впервые прекращение огня осуществлялось в таких масштабах. Фактически кабульское правительство и советское командование признало контроль Масуда над Паншером. Однако взамен было получено спокойствие на коммуникациях, проходивших из СССР в Кабул, и обострение противоречий в лагере оппозиции – Хекматиар обвинил Масуда в предательстве. Однако затишье было использовано всеми повстанцами – именно в 1983 г. они впервые не ушли зимой в Пакистан и Иран, а стали создавать долговременные базы в Афганистане[335]. Казалось, отношения с Масудом могут превратиться в модель, которая постепенно позволит урегулировать отношения с оппозицией и уйти из страны, «сохранив лицо». Велись даже переговоры о вхождении Масуда в правительство, но такая перспектива была расценена афганскими руководителями как начало конца, и Масуд был оперативно приговорен к смертной казни[336].

Одновременно 11 апреля 1983 г. в Женеве начались мирные переговоры по Афганистану. Однако к июню дискуссия зашла в тупик. По мнению М.Урбана "корень проблемы заключался в том, что все стороны (включая, как можно догадываться, и пакистанскую) сомневались в чьей-либо способности полностью прекратить операции моджахеддинов. Лидеры сопротивления дали понять, что они будут игнорировать любое соглашение"[337].

Если Масуд и Исламское общество Афганистана были готовы хотя бы на перемирие, то Исламская Партия Афганистана во главе с Хекматиаром оставалась непримиримой. Летом 1983 г. моджахеддины начали наступление на Хост – город близ пакистанской границы, со всех сторон окруженный горами. Однако передышка, предоставленная Масудом, позволила 40-й армии и войскам кабульского режима сконцентрировать силы на юго-востоке, и из наступления на Хост ничего не вышло. В ноябре-декабре 1983 г. советские войска оттеснили партизан от коммуникаций к северу от Кабула. Эти скромные успехи были достигнуты относительно малой кровью, и в целом в 1983 г. «огра-ни-ченный контингент» выполнял как раз те задачи, для которых первоначально и предназначался – защита коммуникаций и ключевых пунктов Афганистана.

Пользуясь относительным затишьем 1983 г., НДПА попыталась расширить свою социальную базу. Служба безопасности, которую возглавлял выходец из племенной пуштунской верхушки Масуд, стала устанавливать все более тесные контакты с вождями пуштунских племен, кочевавших на обширных пространствах юго-востока Афганистана и запада Пакистана. Племена были недовольны рейдами моджахедов через их территорию. Это было связано как с ударами советской авиации, так и с конфликтами кочевников и партизан, требовавших более активной поддержки их борьбы. Однако контакты Кабульского режима с племенами налаживались медленно – вожди не хотели прослыть «врагами ислама».

Не сумев достичь соглашения с руководителями партизанских группировок кроме Масуда и потерпев поражение в Женеве, советская сторона упустила время. Восстановив силы, в марте 1984 г. Масуд возобновил операции. В ответ советское командование предприняло широкомасштабное наступление в Паншер и окружающие его районы. В этой операции были задействованы наибольшие с начала войны силы – 15000 советских и 5000 афганских солдат. В наступлении на моджахедов участвовал отряд кочевников. Проходы вокруг Паншера были блокированы, чтобы не дать возможность отрядам Масуда уйти из ловушки[338]. 22 апреля 1984 г., после двухдневных бомбардировок района тяжелыми бомбардировщиками, союзники вторглись в Паншер. Операция была отчасти успешной – инфраструктура моджахедов, созданная в 1982-1983 гг., была разрушена, в плен попал один из соратников Масуда Абдул Вахед. Бабрак Кармаль совершил пропагандистское посещение покоренного Паншера, который на некоторое время стал безопасной зоной[339]. Но Масуд с основными силами заранее ушел из под удара[340], и стало ясно, что после того, как советские войска вернутся в места постоянной дислокации, партизаны, пополнив в Пакистане свои ряды, вернутся, и все начнется сначала.

За победные операции 1984 г. в Паншере, Логаре, Пактии и Герате советским войскам пришлось заплатить самую дорогую цену за весь период войны – 2343 жизней – на 847 убитых больше, чем в 1983 г.[341] Но перелома в ходе военных действий удары 1984 г. не принесли. Ослабив Масуда (вскоре, однако, восстановившего свои силы), советские войска столкнулись с нарастающим сопротивлением других, еще более радикальных группировок. Бессмысленность широкомасштабных наступлений на позиции моджахедов становилась все более очевидной. Война, требовавшая огромных материальных и человеческих затрат, зашла в тупик. Нужно было искать другие пути воздействия на ситуацию в Афганистане.

Таким образом, к 1985 г. внешняя политика СССР вошла в состояние кризиса на всех основных направлениях. Советский Союз не имел экономических возможностей для участия в новом витке гонки вооружений, еле сдерживал недовольство населения Восточной Европы, вынужден был, перенапрягаясь, кормить дружественные режимы, которые увязли в партизанских войнах. СССР и сам был втянут в войну на чужой территории. Неблагоприятные тенденции в мировой экономике, усугубленные холодной войной, лишали СССР средств, необходимых для перестройки экономической структуры. Напраженная «холодная война» лишала СССР средств, необходимых для модернизации экономики. В то же время геополитический кризис ставил на повестку дня вопрос о решительных изменениях в политике руководства СССР.

[199] Добрынин А. Ук. соч. С.490

[200] Швейцер П. Ук.соч. С.13.

[201] Широнин В. Под колпаком контрразведки. Тайная подоплека Перестройки. М., 1996. С.104; Швейцер П. Ук.соч. С.224-225.

[202] Швейцер П. Ук.соч. С.16.

[203] Рейган Р. Откровенно говоря. М., 1989. С.101.

[204] . Там же. С.100-101

[205] Швейцер П. Ук. соч. С.137.

[206] См. Там же, С.238-240, 314-315, 324-325.

[207] . Добрынин А. Ук. соч. С.536, 577

[208] Z.Medvedev. Andropov. Oxford, 1983. P.186.

[209] Рейган Р. Ук.соч. С.162.

[210] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.211.

[211] Рейган Р. Жизнь по-американски. С.566.

[212] Там же. С.541.

[213] Швейцер П. Ук.соч. С.228-230.

[214] Рейган Р. Ук.соч. С.570.

[215] Швейцер П. Ук.соч. С.233.

[216] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.232.

[217] Ахромеев С., Корниенко Г. Ук.соч. С.20.

[218] Швейцер П. Ук.соч. С.329.

[219] Там же. С.235.

[220] Добрынин А. Ук. соч. С.555.

[221] Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС К.У.Черненко. «Новое время», 1984, N 22, С.4.

[222] Рейган Р. Ук.соч. С.576-577.

[223] Там же. С.575.

[224] Подробнее см. Социальные движения на Западе в 70-е и 80-е гг. ХХ века. М., 1994. С.34-35, 72-75, 103-110, 190-194.

[225] Воротников В.И. А было это так... Из дневника члена Политбюро ЦК КПСС. М., 1995. С.24.

[226] Рейган Р. Ук.соч. С.570.

[227] Андропов Ю.А. Избранные статьи и речи. М., 1983. С.270.

[228] Даггер Р. О Рейгане – человеке и президенте. М., 1984. ДСП. С.259.

[229] Цит. по U.S. News and World Report. 1983. 21 March. P.24.

[230] Рейган Р. Ук.соч. С.449.

[231] Там же. С.454.

[232] Цит. по Киссинджер Г. Ук.соч. С.703-704.

[233] Там же. С.453.

[234] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.214.

[235] Там же. С.223-224.

[236] Добрынин А. Ук. соч. С.567.

[237] Рейган Р. Ук.соч. С.578.

[238] Там же. С.579.

[239] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.216.

[240] А.Иллеш. Тайна корейского «Боинга-747». «Известия», 1991, 28 мая.

[241] Рейган Р. Ук.соч. С.580.

[242] См. Корниенко Г.М. Ук.соч. С.214-218.

[243] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.35.

[244] «Известия», 1991, 25 января.

[245] Добранин А. Ук. соч. С.569.

[246] Цит. по Волкогонов Д. Ук.соч. С.169.

[247] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.217.

[248] «Известия», 1991, 28 мая.

[249] Добрынин А. Ук. соч. С.568 .

[250] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.218.

[251] Цит. по Волкогонов Д. Ук.соч. С.168.

[252] Там же. С.170.

[253] Волкогонов Д. Ук.соч. С.171.

[254] Цит. по Волкогонов Д. Ук.соч. С.171.

[255] Ахромеев С., Корниенко Г. Ук.соч. С.50.

[256] «Правда», 1983, 2 сентября.

[257] Афанасьев В. «Четвертая власть» и четыре генсека. М., 1994. С.59.

[258] Эндрю К., Гордиевский О. Ук.соч. С.600.

[259] Рейган Р. Ук.соч. С.580.

[260] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.224.

[261] Добрынин А. Ук. соч. С.570.

[262] New York Times, 1983, 7 October.

[263] «The Nation.» 1984. August. P.97.

[264] Рейган Р. Ук.соч. С.581.

[265] Добрынин А. Ук. соч. С.568.

[266] Рейган Р. Ук. соч. С.581.

[267] Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС Ю.В.Андропова. «Правда», 1983, 29 сентября.

[268] Рейган Р. Ук.соч. С.583.

[269] Цит. по Киссенджер Г. Ук. соч. С.708.

[270] Эндрю К., Гордиевский О. Ук.соч. С.603-605.

[271] Добрынин А. Ук. соч. С.550.

[272] Ахромеев С., Корниенко Г. Ук.соч. С.51.

[273] Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС Ю.В.Андропова. «Правда», 1983, 25 ноября.

[274] Там же.

[275] Там же.

[276] Рейган Р. Ук.соч. С.584.

[277] Там же. С.593.

[278] Там же. С.585.

[279] Там же.

[280] Иванян Э.А. Рональд Рейган. Хроника жизни и времени. М., 1991. С.310; Швейцер П. Ук.соч. С.319.

[281] Швейцер П. Ук.соч. С.241.

[282] Там же. С.177.

[283] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.245.

[284] Швейцер П. Ук.соч. С.261.

[285] Там же. С.30

[286] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.319.

[287] Рейган Р. Ук.соч. С.588.

[288] Выступление министра иностранных дел СССР А.А.Громыко. «Правда», 1984, 19 января.

[289] Громыко А.А. Памятное. М., 1988. Т.2. С.257.

[290] Рейган Р. Ук.соч. С.601.

[291] Воротников В.И. Ук.соч. С.49.

[292] Горбачев М.С. Избранные речи и статьи. М., 1987. Т.2. С.110.

[293] Корнаи Я. Дефицит. М., 1990. С.570.

[294] ЦХСД, ф.5, оп.76, д.213, л.28.

[295] Корнаи Я. Ук.соч. С.570.

[296] Народное хозяйство СССР в 1990 г. Ежегодный статистический справочник. М., 1991. С.652-655.

[297] Там же. С.657.

[298] Там же. С.660.

[299] Воротников В.И. Ук.соч. С.22.

[300] Народное хозяйство СССР в 1990 г. С.644.

[301] Швейцер П. Ук.соч. С.153.

[302] Народное хозяйство СССР в 1990 г. С.645-647.

[303] Швейцер П. Ук.соч. С.104.

[304] Народное хозяйство СССР в 1990 г. С.659.

[305] Швейцер П. Ук.соч. С.183.

[306] Народное хозяйство СССР в 1990 г. С.651.

[307] Швейцер П. Ук.соч. С.185.

[308] Народное хозяйство СССР в 1990 г. С.649-650.

[309] Швейцер П. Ук.соч. С.97

[310] Громов Б. Ограниченный контингент. М., 1994. С.128.

[311] Там же. С.123.

[312] Лебедь А. За державу обидно... М., 1995. С.65.

[313] Громов Б. Ук.соч. С.129.

[314] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.66.

[315] Там же.

[316] M.Urban. War in Afganistan. L., 1990. P.99.

[317] Ibid.

[318] Лебедь А. Ук.соч. С.69.

[319] Громов Б. Ук.соч. С.293.

[320] Там же.

[321] Там же. С.224.

[322] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.68.

[323] Там же. С.81, 89.

[324] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.197-198.

[325] Швейцер П. Ук.соч. С.39, 58.

[326] M.Urban. Op.cit. P.163.

[327] Швейцер П. Ук.соч. С.37, 201-205, 238.

[328] Для спасения Родины и революции. // Источник. 1995 N 3. С.156.

[329] Швейцер П. Ук.соч. С.203.

[330] Лебедь А. Ук.соч. С.89.

[331] Шебаршин Л.А. Рука Москвы. М., 1992. С.183.

[332] Подробнее см. Надиров Ш.Н. Цеденбал. 1984 год. М. 1995.

[333] Корниенко Г.М. Ук.соч. С.198.

[334] Цит. по Швейцер П. Ук.соч. С.297.

[335] Ляховский А.А., Забродин В.М. Ук.соч. С.84.

[336] Война в Афганистане. С.319.

[337] M.Urban. Op.cit. P.122.

[338] Op.cit. P.144.

[339] Op.cit. P.147-148.

[340] Шебаршин Л.А. Ук.соч. С.179-180.

[341] M.Urban. Op.cit. P.160.

Я добросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь, которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка... Я задумался. Я думал о том, какой интересный клинический случай я представляю собою, каким кладом я был бы для учебных демонстраций. (Джером К. Джером, «Трое в лодке, не считая собаки»)

Все авторы, касающиеся темы причин Перестройки и последовавших за ней реформ, согласны в том, что СССР переживал тяжелый кризис. Однако слово «кризис» само по себе нельзя признать достаточной характеристикой. Требуется дополнение – кризис чего? И в научной, и в публицистической литературе высказано немало предположений на этот счет. Ряд известных моделей (кризис тоталитарного общества, социализма и т.п.) противоречат известным фактам (в том числе и приведенным в этой книге) и потому не могут нами использоваться. Ряд моделей, характеризующих процессы, проходившие в нашей стране в последней четверти ХХ века, вполне работоспособны (концепция бюрократического рынка, экономики дефицита, пределов роста), но, на наш взгляд, характеризуют отдельные элементы системы и ее кризиса. Бюрократический рынок и экономика дефицита существовали уже давно, и только в это время привели к кризису, к тому же эти явления характеризуют не сущность, а проявления системы. Пределы роста не были достигнуты полностью, в 30-е гг. СССР также переживал кризис, который можно охарактеризовать с помощью модели пределов роста. Чтобы охарактеризовать явление в целом, необходимо определить – что переживало кризис.

На каком уровне находилось общество СССР к началу 80-х гг.? Несмотря на множество оценок, существующих по этому поводу, нельзя отрицать, что в СССР было создано индустриальное общество. Под ним здесь понимается социум, в котором доминирует индустриализм, то есть социальная система, основанная на узкой специализации и распространении управленческой иерархии на сферу производства.

Индустриальный характер господствующего производственного уклада СССР в начале 80-х гг. сомнений не вызывает. Продукция промышленности составила в 1980 г. 679 миллиардов рублей, а сельского хозяйства – 187,8 миллиардов. При этом и сельское хозяйство страны в значительной части было индустриализировано. Индустриальные производственные отношения существуют с глубокой древности, однако на протяжении столетий они могли поддерживаться прежде всего благодаря применению внеэкономического принуждения к труду. Только в условиях разложения традиционного (аграрного) общества и широкого применения машинного труда индустриальные отношения смогли стать доминирующими в социальной структуре, после чего индустриальное общество пришло на смену аграрному.

Переход от традиционного общества к индустриальному представлял собой одну из качественных граней, которые проходило человечество, что не позволяет отнести общество СССР к одному из вариантов доиндустриальных формаций (феодальное общество, «азиатский способ производства» и др.). Грань между доиндустриальными и даже раннеиндустриальными обществами очень резка, и оценивалась как качественная многочисленными представителями социологической мысли от К.Сен-Симона и О.Конта до Б.Вышеславцева, О.Тофлера и М.Гелнера.

Ряд исследователей социальной структуры СССР (М.Джилас, М.Восленский, А.Сахаров) оценивали правящий слой страны как «новый класс» – номенклатуру. Однако ничего нового в этом классе не было – под псевдонимом номенклатуры в стране существовал не новый, а самый старый класс в истории человечества – этакратия (слой социальных носителей государства), более известный как бюрократия.

Социальную систему, которая образовалась в России после революции 1917-1921 гг., можно назвать индустриально-этакратической, то есть индустриальным обществом с сильным этатистским (государственным) регулированием. Эта же общественная стадия известна и на Западе – в марксистской социологии она получила название государственно-монополистического капитализма.

В силу ряда причин в СССР возник вариант индустриально-этакратического общества с крайней степенью этатизации, монополизации и централизации всех сфер жизни общества. В СССР, также как и в других индустриальных странах, до начала кризиса индустриализма господствовали крупномасштабные и крайне энергоемкие технологии, однако в Советском Союзе они были развиты в гипертрофированном виде благодаря попытке построить не просто индустриальное, а сверхиндустриальное (тоталитарное) общество, в котором стандартизация и управляемость распространены на все социальные сферы. Общество строилось по образу и подобию фабрики с крайней степенью централизации управления в руках «менеджеров» – бюрократии. Экономика, политика, общественная мысль и культура СССР были в крайней степени бюрократизированы, и потому процессы, происходящие в недрах бюрократии и в отношениях между бюрократией и обществом, определяли развитие СССР. Следствием крайней этатизации стали также высокая степень монополизма, индустриализма и милитаризации страны. К концу 30-х гг. в СССР возникло сверхцентрализованное государство-партия-монополия-фабрика-армия. Однако идеи максимально рационального общества пришли в острое противоречие с культурными традициями народов бывшей Российской империи, а ныне СССР. Результат коммунистического эксперимента оказался далек от замысла, и постепенное приспособление режима к «почве» страны создало противоречивую структуру «реального социализма», о которой речь пойдет ниже.

Ядром социальной системы Советского Союза стала Коммунистическая партия, слившаяся с государством и вобравшая в себя подавляющее большинство лояльных режиму общественно-активных людей. Это обеспечило укорененность партии в общество и широкие возможности для лоббирования в рамках партии со стороны различных социальных групп.

Партия руководила государством, однако это не значит, что партийная бюрократия командовала государственной. Скорее можно говорить о разделении труда между различными бюрократическими структурами, у которых был общий хозяин – олигархия высшего руководства страны. В нее входили люди, которые занимали и высшие партийные, и высшие государственные посты. В 30-е-50-е гг. эта олигархия стремилась к созданию общества, которое было бы во всех своих проявлениях управляемо и контролируемо из единого центра. Такое общество мы сейчас называем тоталитарным. Однако тоталитаризм так и остался лишь тенденцией в развитии авторитарной бюрократической системы – полностью поставить общество под контроль центральной олигархии не удалось.

По мере дальнейшего развития общества в 50-60-е гг. социальные интересы различных слоев, в том числе бюрократии, оказались сильнее идеологии и стремления правящей верхушки построить тоталитарное общество. Постепенно в недрах бюрократии образовались автономные кланы, которые настолько усилились, что в 60-е гг. фактически взяли под свой контроль высшие органы партии-государства. Постепенно свои самостоятельные интересы стали осознавать и другие социальные слои – директорат, специалисты и др. Бюрократия, прошедшая через горнило «великих потрясений» 1917-1953 гг., стремилась к максимальному покою и стабильности. Именно режим стабильности, равновесия был установлен в СССР во второй половине 60-х гг. На первый план вышли консервативные черты бюрократии.

Казалось, жизнь страны замерла. Но именно в этом покое и зарождались силы, которые приведут общество в движение и определят сценарий исторической драмы 80-90-х гг. – кризиса индустриально-этакратического общества.

Еще до образования «мировой социалистической системы» возникло несколько индустриально-этакратических обществ (в СССР, США, Германии, Италии, Франции, Швеции и др.), а к 80-м гг. индустриально-этакратическую эпоху проходили десятки стран «реального социализма» и «государственно-монополистического капитализма». В 60-70-ее гг. наиболее динамично развивающаяся часть этих стран (в большинстве своем «развитые капиталистические страны») прошла через кризис индустриально-этакратического общества, которые переживались с разной степенью интенсивности (потрясения в США в 60-е годы, например, вполне сопоставимы с внутренними катаклизмами Перестройки в СССР, а распад СССР сравним с распадом колониальных империй Франции и Великобритании в 60-е гг.). Кризис индустриально-этакратической системы не является особенностью развития нашей страны.

В странах Запада этатизм (прежде всего бюрократизация) и монополизм в экономике, политике и культуре играют весьма значительную роль, но все же ограничены широкой полицентричностью (плюрализмом) и некоторым общественным контролем. В СССР, где политическая, социальная и экономическая структуры создавались как сверхгосударственные и сверхцентрализованные, монополизм власти стремился к абсолютному, монополизм экономики носил технологический характер, монополизм в культуре и информации проникал во все общественные сферы. Сверхмонополизм общественной структуры СССР делал ее чрезвычайно хрупкой, но до известного предела вполне прочной. Это создало специфическую структуру общественных отношений со своеобразным механизмом согласования политических и экономических интересов, стабилизации социальных противоречий и т.д. В то же время неизбежное появление новых социальных субъектов и явлений, к которым общественный механизм не был адаптирован, не приводило к адекватному изменению социальных отношений из-за общей негибкости системы. В результате в обществе накапливались напряжения и противоречия между бюрократическим и сверхмонополистическим ядром социальной системы, и децентрализаторскими, отчасти постиндустриальными тенденциями. Медленная адаптация хрупкой социальной структуры к этим новым тенденциям стала одним из главных факторов, определивших всеобъемлющий характер кризиса общества и тяжелые разрушительные формы его протекания.

Развитие экономического кризиса определялось особенностями модели экономики, существовавшей в СССР. Это была максимально монополизированная индустриальная экономика, которая порождала широкую бюрократизацию и мафиизацию рынка и, в связи с этим, экономику дефицита.

Бюрократизация рынка характерна для любого индустриально-этакратического общества, а также для ряда аграрно-индустриальных обществ. Но в СССР эта особенность приобрела максимально возможные масштабы. Существует даже распространенное мнение о том, что рынка в СССР вообще не было. Однако сохранение в стране товарно-денежных отношений и некоторой автономии предприятий позволяет согласиться с тем, что рыночная экономика в СССР существовала, хотя и в специфической форме. Эта мысль высказывалась еще в 70-е гг.: «Конечно, запрещенное идеологически и юридически, рыночное регулирование по необходимости все же существует. Через толкачей, снабженцев, леваков, дельцов, черные и прочие рынки, где вместо денег действуют связи, блат, дефициты – оно все же увязывает концы с концами, плохо и с большими потерями, но все же балансирует хозяйство и как-то позволяет ему существовать», – писал в 1979 г. В.Сокирко. Степень искажения рыночных отношений в СССР была гораздо выше, чем на Западе. Это вызвано гораздо более высокой степенью монополизации рынка в связи с его бюрократизацией.

Важной особенностью бюрократического рынка является его консервирующее воздействие на общество. «Советский бюрократический рынок, – считает В.Найшуль, – устойчиво гасит действия даже таких крупных диллеров, как ЦК КПСС и Совет министров СССР... Стоит также заметить, что столь характерное для нашей страны отсутствие виноватых при наличии потерпевших является свойством именно рыночной, а не командной организации общества... Экономика развитого социализма уже не является ни строго иерархической (потому что иерархий много), ни командной (потому что командная система подразумевает единоначалие)... Поскольку система хозяйственного управления должна поддерживать все балансы, то действия представителей иерархий основаны на согласовании, консенсусе, единогласии.» Это даже позволяет В.Найшулю выдвинуть версию о том, что бюрократический рынок основан на действии принципа liberum veto, при котором любое решение может быть остановлено каждым участником процесса. Это все же преувеличение. Как и всякий рынок, бюрократический рынок был в значительной степени анархичен, и решение не должно было согласовываться со всеми его субъектами. Просто в выполнении данного решения участвовали лишь те субъекты, которые были с ним согласны. Это приводило к накоплению противоречий в вязкой среде бюрократического рынка, которые впоследствии сыграют значительную роль при принятии решений о начале реформ.

Возникшая в СССР система действовала в условиях, когда социальная элита была формально отчуждена от собственности. Однако постепенно это отчуждение стало ослабляться. По мнению В.Найшуля, "бюрократический рынок сформировал определенный тип управленца – не «солдата партии», как в сталинское время, а «торговца партии». Однако этатистская («административно-командная») система то и дело «вмешивалась в торговлю», что-то запрещая, а что-то «настоятельно рекомендуя». Конечно, бюрократический рынок постепенно обволакивал и эти инородные элементы, но все же «торговец партии» все в большей степени стремился к освобождению от вышестоящих инстанций, «вносящих дисбалансы» в «торговлю». Правящая элита все в большей степени стремилась к окончательному преодолению отчуждения от собственности. Значительная часть бюрократии стремилась превратиться в буржуазию, и только боязнь «опоздать к столу», на котором будут делить собственность, заставляла бюрократию пока выступать против такого раздела. Необходимо было сначала оговорить условия и убрать конкурентов.

Важнейшим конкурентом номенклатуры на протяжении всей советской истории оставались «мелкобуржуазные слои», то есть те социальные группы, которые, несмотря на запреты, репрессии и отсутствие гарантий собственности, пытались развивать независимое от государства хозяйство. Многочисленные попытки уничтожить частный сектор в СССР так и не удались – государство не могло обеспечить те функции, которые брали на себя инициативные подданные. Индивидуальные приусадебные хозяйства, которые занимали всего 2,8% посевных площадей, давали в 1979 г. 59% картофеля, 31% овощей, 30% молока, 29% мяса и 33% яиц. Производство в этом секторе в конце 70-х гг. росло. Но к 1984 г. эти показатели немного снизились: 58% картофеля, 30% овощей и около 30% молока, яиц и мяса. Запреты и незаинтересованность администрации в развитии «мелкобуржуазного» сектора угнетали индивидуальные хозяйства, приводили к росту дефицита и усиливали теневой рынок. Полулегальность индивидуального сектора вела к развитию на его основе теневой экономики в сфере кустарного производства и услуг. Масштабы теневой экономики, находившей возможность избегать государственного контроля, выросли с середины 60-х гг. в десятки раз.

Не только теневой, но и бюрократический рынок (впрочем, как и любой рынок) противостоял любым государственным реорганизациям. Этому способствовали и консервативные черты бюрократии как таковой. На этот эффект можно взглянуть и с другой стороны – вырваться из системы бюрократического рынка можно только с помощью масштабной реорганизации, которая в любом случае будет чрезвычайно болезненна. Планы постепенной реорганизации системы с помощью эволюционных шагов были утопичны, так как подобные шаги неизбежно гасились бы социальными интересами бюрократии и бюрократическим рынком. Масштабная реорганизация, вызывая дисбалансы в системе, запускала процесс разрушения бюрократического рынка, не создавая альтернативы существовавшей ранее системе. Если в период развала бюрократического рынка не предпринять меры по преодолению монополизма системы и созданию альтернативной экономической и социальной инфраструктуры, то это вызовет физическое разрушение экономики и восстановление бюрократического, сверхмонополистического рынка на более примитивном уровне экономического развития, так как в отсутствие альтернативы только подобная структура в состоянии стабилизировать систему и восстановить балансы. Таким образом, на первом этапе выхода из бюрократического рынка важен был не столько характер преобразований, сколько их интенсивность, достаточная для того, чтобы вырваться из вязкой системы, вызвать ее разрушение. Но как только это разрушение началось, принципиально важным становится создание и развитие альтернативных монополизму экономических и социальных структур.

По мнению В.Найшуля экономику вывело из равновесия перевооружение 70-х гг.: «именно тогда, во второй половине 70-х, волны дисбалансов начали гулять по всему народному хозяйству.» Однако это утверждение противоречит приведенному здесь же результату исследования журнала ЭКО, в соответствии с которым в 1979-1982 г. советская экономика достигла состояния покоя, и физический объем промышленности не возрастал и не снижался. По мнению исследователя советской экономики П.Кэмпбелла полного затухания роста не произошло – он снизился лишь до 2%, что по западным стандартам вообще нормально. По расчетам В.Селюнина и Г.Ханина реальный рост продукции машиностроения в 1976-1983 гг. составил не 75%, зафиксированных в официальной статистике, а 9%. Это явление затухания роста можно характеризовать как победу бюрократического рынка над дисбалансами, как совершенную стабилизацию. Дефицит бюджета составил в 1985 г. 13,9 миллиардов рублей, то есть несколько больше 4% расходов. Этот зазор был вполне терпим. Заметные дисбалансы «начнут гулять по всему народному хозяйству» со второй половины 80-х гг. в результате масштабных внутренних перемен. Незначительное повышение цен начала 80-х гг. позволило свести баланс бюджета с небольшим дефицитом несмотря на затраты, связанные с новым витком гонки вооружений. Фактор перевооружения сыграл немалую роль в кризисе системы, но иначе. Руководство страны осознало, что советская экономика не в состоянии выдержать еще одного витка.

Согласно данным маршала С.Ахромеева военные расходы в 1984 г. составили 61 миллиард рублей или 16,5% бюджета. Это подтверждается и некоторыми западными оценками. По американским данным советские расходы на оборону в сопоставимых ценах превысили расходы США в 1971 г. и к 1981 г. составили 250 миллиардов долларов (значительно больше указанной Ахромеевым суммы) при 200 в США. Э.Шеварднадзе подтверждает, что расходы на оборону в СССР были в полтора-два раза больше, чем в США. Милитаризация отечественной экономики ложилась на социальные структуры страны тяжелым бременем. Это была плата за положение одного из двух мировых центров, поддерживавших геополитическое равновесие. Для бюрократии СССР это означало возможность контролировать течение мировых процессов, которые могли бы угрожать стабильности возникшей в СССР системы. В середине 80-х гг. это становилось все более дорогим удовольствием. Но нехватка средств, вызванная гонкой вооружений, не дестабилизировала систему, а напротив, консервировала ее, консолидируя социум и лишая руководство ресурсов, необходимых для проведения преобразований.

То обстоятельство, что консервирующее воздействие бюрократической экономики смогло привести к состоянию стагнации только к концу 70-х гг., показывает, что этому воздействию противостояла другая сила, поддерживающая темпы роста производства. Наиболее очевидная составляющая этой силы – стимулирующее воздействие высшего руководства страны, выраженное в так называемой плановости. «Планы партии» определялись прежде всего с учетом двух задач – обеспечение геополитической безопасности и поддержание социальной стабильности. Для этого требовалось определенное количество продукции, производство которой предусматривалось планами. Плановые задания представляли собой некоторый минимум, который следовало произвести, и их перевыполнение приветствовалось. Таким образом, плановое хозяйство препятствовало планомерности развития экономики прежде всего в распределении ресурсов, так как нарушение планов поощрялось. Сами планы составлялись на основе консультаций с руководством предприятий и часто изменялись, корректируясь системой бюрократического рынка.

Функция «планирования» была в первую очередь распределительной, так как планы определяли общие приоритеты; а также контрольной – если производственные показатели были ниже плановых, это могло повлечь санкции. Однако планы позволяли осуществлять только количественный контроль, и предприятия быстро подстраивались под количественные показатели, повышение которых предусматривалось планом. Если контролировалось количество единиц продукции, предприятия обращали меньше внимания на качество. Если контролировался вес – предпочтение отдавалось производству массивной продукции. Если речь шла о реализации продукции в рублях – вымывался дешевый ассортимент.

Руководство страны и отраслей не оставляло попытки усилить контроль за качеством продукции. Но для этого приходилось вводить множество показателей, которые могли бы это качество описать. В итоге контрольные органы запутывались в гигантском потоке информации о различных показателях, достигнутых тысячами предприятий в производстве миллионов единиц продукции. При этом реальная стандартизация также страдала – предприятия, не заинтересованные в результатах своего труда, выпускали детали, с трудом подходившие к деталям смежников. Но плановые «цифры» при этом выдерживались.

Централизованная система планирования, контроля и стимулирования позволяла поощрять только характерные для индустриализма крупномасштабные стандартизированные технологии (хотя и здесь количественные методы централизованного контроля также позволяли существенно искажать реальную картину производственного процесса). Попытки выйти из положения с помощью амбициозного проекта Центральной автоматизированной системы управления (ЦАСУ) провалились – качество советской вычислительной техники (в то время и американской) не позволяло освоить и часть контрольных показателей.

На более ранних стадиях развития индустриального общества, когда продукция была в большей степени стандартизирована, такое положение было терпимо, так как необходимое качество описывалось меньшим количеством показателей. Но по мере развития индустриальной цивилизации стандартизация уже не могла обеспечить потребности как рядовых людей, так и военного ведомства. Но если с потребностями людей в красивой и разнообразной одежде можно было бороться, обличая «стиляг», то необходимость производства уникальной аппаратуры для высокоточного оружия обусловливалась факторами, которые лежали вне сферы подчинения кремлевского руководства. Впрочем, и битву за моду КПСС проиграла – в 60-70-е гг. жители СССР стали одеваться все менее «строго», что приводило к катастрофическому превышению личных потребностей над возможностями плановой экономики. Быстро росла открытая неудовлетворенность людей качеством товаров, которое падало в связи с описанными выше социально-экономическими процессами. Если в феврале 1979 г. письма с жалобами на низкое качество холодильников пришли в журнал «Крокодил» из 14 населенных пунктов и районов, на низкое качество телевизоров – из 16, а часов – из 24, то уже в апреле соответственно – из 16, 30 и 28.

Уже в 70-е гг. стало ясно, что прежняя ориентация на крупномасштабные технологии (и, следовательно, на массовое стандартизированное производство) устарела. Возникшая в 30-е гг. технологическая структура, наиболее полно отвечавшая централизованной системе управления экономикой, входила в полосу кризиса.

Для технологий нового поколения, предполагающих большую сложность при малом количестве предметов в партии, количественные методы контроля в массовом масштабе в принципе не годились. Уследить за этим процессом можно было только в очень ограниченной сфере передовых военных производств. Поэтому научно-технические достижения, которыми славился СССР (космическая техника, например) могли производиться в виде исключения. Государственная экономика, таким образом, была рассчитана на производство либо массы стандартизированной (причем, плохо стандартизированной) продукции, либо уникальных образцов сложной качественной продукции.

Но на определенном уровне развития, которое отечественное производство достигли в 70-е гг., дальнейшее развитие передовых технологий было невозможно без распространения их на более широкую производственную сферу, которая должна была преодолеть барьер научно-технической революции (НТР), модернизироваться на основе широкого внедрения постиндустриальных технологий. Стимулировать этот процесс из единого центра по крайней мере с помощью прежних методов было невозможно. По словам Я.Корнаи "усложнение производства и потребления рано или поздно обусловливают существенную децентрализацию принятия решений и потока информации, т.е. большую самостоятельность микроорганизаций.

К началу 80-х гг. СССР продолжал сохранять сильные позиции по тем видам продукции, которые могли реально оцениваться в количественных показателях, в том числе по продовольствию. Так, в 1983 г. в СССР было произведено 16 миллионов тонн мяса, в то время как в США с их передовым сельским хозяйством – 27,8 миллионов тонн. Но как только продукт оценивался с точки зрения его качества (то же мясо, одежда или вычислительная техника), выяснялось, что плановая экономика не в состоянии производить большое количество продуктов высокого качества. Так, например, 71% опрошенных семей высказали в 1985 г. претензии к качеству строительства и ремонта жилья. Проверки показывали, что до трети овощей доходило до прилавков уже в виде гнили. Всего сгнивало около трети урожая. А доброкачественные продукты в значительной степени производились все теми же семейными хозяйствами.

Одним из приоритетных (наряду с военным) видов производства в СССР считалось выращивание хлеба. Внимание к хлебной проблеме, по словам секретаря по сельскому хозяйству М.Горбачева, было вызвано "почти языческим обожествлением хлеба, воспитанным годами голода и недоедания... По традиции, идущей чуть ли не со времен Гражданской войны, считалось, что нужно заготавливать максимально возможное количество зерна. Если оно в руках у государства, то, во-первых, его не растащат, а во-вторых, им можно по-хозяйски распорядиться, поддержав тех, у кого есть нужда, и не давая возможности «разбазаривать» тем, кому в этом году повезло с урожаем. То есть даже колхозы и совхозы, полностью выполнившие план заготовок, не могли распорядиться оставшимся зерном – оно «выбиралось» для покрытия недостачи в других хозяйствах. Ясно, что тем самым заинтересованность в наращивании производства снижалась, фактически сводилась на нет". В итоге рост производства хлеба стал тормозиться, и СССР пришлось удовлетворять часть своих потребностей с помощью закупок за рубежом.

Суммарное производство зерна и картофеля в зерновом эквиваленте в СССР в 1981-1985 гг. составило более 200 миллионов тонн (в США – более 300 миллионов тонн – то есть в полтора раза больше). Это не может расцениваться как качественный отрыв, особенно если учесть различия в климате двух стран и различия в культуре потребления. «На протяжении ряда лет, по официальным данным, мы производили на душу населения около 750 кг зерна. Примерно столько же, сколько Франция», – пишет М.Горбачев. Европа отставала от СССР по производству зерна на душу населения.

В СССР поддерживались жесткие цены на продукцию предприятий сельского хозяйства и сырьевого комплекса, и эти отрасли оказывались в невыгодных условиях, что усиливало противоречия в бюрократической среде. В 1980 г. убыток сельскохозяйственных предприятий составил 509 миллионов рублей. Во многом это объяснялось низкой эффективностью индустриализированного сельского хозяйства. Интенсивность труда здесь была низкой. В 1982 г. 78-80% опрошенных работников сельскохозяйственных предприятий Алтая признали, что трудятся не в полную силу. При этом 42% руководителей заявили, что если бы они сами могли подбирать работников и регулировать их рабочее время, то 9-15% занятых оказались бы лишними. При этом нужно учитывать элемент иллюзии в ожиданиях аграрной элиты, считавшей, что она могла бы все организовать гораздо эффективнее. Но все же эти опросы свидетельствуют об осознании низкого уровня организации труда на селе.

Несмотря на то, что продовольственная проблема (в понимании стран «Третьего мира», то есть большинства стран) была в СССР решена, и голод ему не угрожал, продовольственный дефицит оставался важнейшей проблемой, раздражавшей население. На заработанные деньги было легко купить только хлеб. Происходили перебои и с его поставками. В сентябре 1978 г. в Йошкар-Оле, например, дошло до образования очередей за хлебом, в которые нужно было вставать с вечера, как в войну. Чаще происходили перебои с хлебом в селах, что возможно только при сверхиндустриальной производственной системе, когда производитель хлеба отчужден от результатов своего труда. В январе 1979 г. в «Правду» пришло 16 писем о таких перебоях. Однако, такие случаи все же считались чрезвычайными происшествиями.

Производство основный продуктов в килокалориях на душу населения составило в СССР в 1976-1980 гг. почти 3,5 миллионов ккал в год (наивысший показатель за всю историю России). Для сравнения – до революции производилось не более 2 миллионов ккал на душу в год. Американцы превзошли эти показатели СССР уже в конце 30-х гг.

Существенной была разница в производстве мяса СССР и США (она составила в 1981-1985 гг. около 50 кг. на душу населения в год, что несколько ниже показателя предыдущего пятилетия). Здесь также сказывалась низкая эффективность гигантского советского хозяйства: "У нас борьба «за хвосты», там – за высокопродуктивные породы. Скольких руководителей сельского хозяйства освободили за невыполнение плана по поголовью! Это делал и я на Ставрополье", – сетует М.Горбачев. В 1981-1985 гг. почти сравнялись показатели производства яиц на душу населения в СССР и США. Зато по производству молока на душу населения СССР уже в конце 50-х гг. обогнал США. В 1981-1985 гг. (а это пятилетие наихудших показателей сельского хозяйства в 70-е – 80-е гг.) СССР производил на 80 кг. больше молока на душу, чем Америка. Но это не удовлетворяло потребности советского населения в той же мере, как американского – из-за огромных потерь на пути от сельскохозяйственных предприятий до прилавков.

В сельское хозяйство СССР шло около 20% инвестиций, в то время как в США этот показатель составлял только 7-8%. Это говорит о неэффективности расходования средств в советском сельском хозяйстве даже с поправкой на климат. Однако в условиях, когда цены на продукцию регулировались не потребителем, а оптовым заказчиком в лице государства, аграрии воспринимали долги сельского хозяйства как результат своего слабого влияния в Москве.

Советский Союз был вынужден ввозить растущее количество продовольствия. В 1976-1980 гг. импорт составил 9,9% от уровня сельскохозяйственного производства страны, в 1980 г. – 18,1%, в 1981 – 28,4%. Импорт продовольствия – обычное явление для индустриально развитых стран, но советское руководство переживало его болезненно – когда-то Россия была экспортером продовольствия. Сохранялись небеспочвенные подозрения по поводу возможности использования экспорта продовольствия в качестве средства давления на Советский Союз. Высшее руководство страны через посредство ведомств и региональных комитетов партии продолжало «давить» на производителей с целью повышения производства сельскохозяйственной продукции. Но рост производства при низкой эффективности вел к увеличению затрат и потерь. Также как и оборона, сельское хозяйство превращалось в гирю на ногах экономики, и без того скованной неблагоприятной ситуацией в области производства и сбыта энергоносителей.

Правящая олигархия не была единственным стимулятором промышленного роста. Как мы видели, бюрократический рынок был способен гасить значительные воздействия «сверху», и то, что производство продолжало расти, свидетельствует о выгоде, которую рост этот нес основной массе управленческого класса.

Сверхмонополистическая система создает условия, в которых предприятие и его руководство не могут обанкротиться, так как они, во-первых, сами как правило являются монополистами на своем рынке, а во-вторых, поддерживаются страхующей силой сверхмонополии государства. Казалось бы, руководитель предприятия в этих условиях должен быть лишен стимулов к расширению производства. Однако этого не происходит, ибо руководитель встроен в систему бюрократической иерархии, в которой статус лица зависит от масштабов доверенного ему дела. Таким образом, в бюрократизированной системе сохраняются побудительные мотивы к расширению производства, так как последнее непосредственно связано с карьерой руководителя. Карьера – ключевой принцип действия бюрократических систем, оказался и движущей пружиной бюрократического рынка.

Я.Корнаи пишет: «Основным мотивом является тот факт, что руководитель... идентифицирует себя с кругом своих обязанностей. Он убежден, что деятельность вверенного ему подразделения важна, а значит, обосновано его максимальное расширение... С ростом предприятия, учреждения одновременно увеличивается и власть руководителя, его общественный престиж, а одновременно и сознание собственной важности». Дело не только в «сознании собственной важности», но и в прямой увязке количественных показателей производства с положением его руководителя в бюрократической иерархии. При этом, «спрос на капиталовложения не лимитирован боязнью убытков или краха... Провал в истинном значении этого слова невозможен». «Предприятие при данных объемах основных фондов хочет производить больше: это стимулируется напряженными плановыми директивами, пожеланиями вышестоящих органов, а также требованиями потребителей. Для этого необходимо все больше и больше производственных ресурсов. Из-за неопределенности их пополнения предприятие стремится создать резерв. Поэтому предприятия-потребители жадно закупают сырье, материалы, комплектующие изделия, незамедлительно их используя или складируя в качестве резерва». По справедливому замечанию В.Шубкина «дальновидный руководитель, не ждущий милостей от природы, знает, что запас карман не тянет. Он стремится накопить как можно больше сырья, топлива, материалов, оборудования. Это его капитал, который он всегда может пустить в дело или, несмотря на запреты, обменять на нужный ему ресурс или услугу». При этом в монополистической системе производитель имеет преимущество над потребителем при получении ресурса. Предприятие не ограничено платежеспособным спросом на свою продукцию. Остаются только два ограничителя – доступ к сырью и способность его переработать.

В итоге индустрия превращается в гигантский «насос», жадно поглощающий ресурсы в свою пользу за счет потребителя и природы – их «слово» ничего не значит. По словам Я.Корнаи «Руководители каждого предприятия и даже цеха стремятся к расширению и нуждаются в инвестиционных ресурсах. В руках у каждого из них насос, с помощью которого они стараются откачать для своего подразделения как можно больше ресурсов капиталовложений из огромного общественного резервуара». Таким образом каждое подразделение бюрократического слоя становится инициатором все новых и новых масштабных проектов, требующих практически неограниченных ресурсов. Но этот «резервуар» не безграничен – его «дном» было потребление населения, состояние ресурсов и окружающей среды.

«Насос» промышленности все очевиднее утыкался в «дно». Темпы роста падали. В.Селюнин и Г.Ханин пишут: «С младых ногтей мы привыкли думать, что наша страна строит больше всех в мире. Сейчас приоритет теряем. Расходуем свыше 200 млрд. руб. в год, а вводим новых мощностей все меньше и меньше. Что же, строить разучились?... За природными ресурсами приходится идти в гиблые, необжитые края, где все надо начинать с нуля. Дешево там не построишь, значит и на другие нужды средств остается все меньше.» По мнению П.Кэмпбелла одной из основных причин падения темпов роста советской экономики было то, что «советские лидеры столкнулись с беспрецедентными условиями стесненности в ресурсах в 1980-х гг.» Затраты на развитие нефтяной промышленности в начале 70-х гг. составлял по данным ЦРУ 4,6 миллиарда долларов в год, в 1976-1978 гг. – более 6 миллиардов, а в начале 80-х – 9 миллиардов. СССР вкладывал все больше средств в нефтяной комплекс, но рост нефтедобычи шел все медленнее. Это создавало угрозу основному источнику валютных поступлений страны.

Возможности экстенсивного развития исчерпывались. Гонка за ресурсами привела к их значительному удорожанию (Запад по другим причинам столкнулся с этой проблемой в середине 70-х гг.). Но экономическая логика продолжала тянуть хозяйство на экстенсивный путь, изымая последние средства из фондов, которые могли быть использованы для технического перевооружения уже существующей промышленности. В этом отношении можно согласиться с С.Забелиным, который предлагает рассматривать кризис системы СССР как первый пример осуществления предсказаний авторов доклада Римскому клубу «Пределы роста». В частности, по мнению С.Забелина, "это был кризис пределов роста цены, которую общество может заплатить за изъятие природных ресурсов, описанный еще в 1972 году моделью Word 3 коллектива авторов, готовивших доклад «Пределы роста» для Римского клуба.

Когда месторождения начинают истощаться, «становится необходимым использование всевозрастающих объемов капитала в ресурсных отраслях, в результате чего уменьшается доля, идущая на инвестирование и обеспечение роста в других отраслях. Наконец, инвестирование становится настолько малым, что уже не может покрывать даже амортизацию капитала, и наступает кризис промышленной производственной базы».

В 1980 г. средний срок службы оборудования составил 26 лет (при нормативе в 13 лет). Более 11 лет работало уже 35,1% мощностей, то есть каждая третья единица оборудования. Износ основных фондов промышленности возрос в 1980-1985 гг. с 36 до 41% (в тяжелой промышленности – до 42%, в том числе в топливной – до 47%, в черной металлургии – до 45%). По подсчетам В.Селюнина и Г.Ханина в 1984 г. тяжелая металлургия получила средств меньше, чем было необходимо на замену изношенных мощностей. Аналогичные процессы происходили и в других отраслях промышленности. Затраты на капитальный ремонт машин и оборудования составили в 1985 г. 9,6 миллиардов рублей при общем объеме капитальных затрат – 65,5 миллиардов. Промышленность продолжала расти вширь, хотя ее оборудование трещало по швам.

Проблема износа оборудования обострялась и из-за западных санкций. «Советы, если хотят увеличить или удержать на нынешнем уровне производство некоторых видов натурального сырья, должны привлекать капитал и технологию с Запада», – говорилось в одном из рапортов ЦРУ. Но несмотря на начавшиеся санкции тот же рапорт признавал, что рост нефтедобычи в СССР все же продолжается. В итоге все большей изношенности оборудования экономика страны стала подходить к черте, за которой предприятия уже были не в состоянии перерабатывать даже те ресурсы, которые поступали в их распоряжение. Затухание темпов экономического развития можно было проследить даже по открытым источникам, что позволило В.Сокирко сделать пророческий вывод: «В 1985-1990 гг. прирост национального дохода станет меньше прироста населения, и страна начнет нищать: не относительно других стран, а абсолютно, и не по отдельным группам населения, а в целом..., что откроет эру социальных потрясений». Одновременно техническая изношенность промышленности резко увеличивала опасность техногенных катастроф.

Предчувствие эры катастроф – социальных и технических – проникало и в сознание правящих слоев. Элита страны все яснее осознавала необходимость перемен, прежде всего технологической модернизации. Индустриальная модель в ее крайне этатистком исполнении уже не соответствовала ни потребностям времени, ни потребностям населения, ни потребностям правящих слоев.

Поскольку количество ресурсов в системе было ограничено, внутри управленческого класса, а следовательно – и между экономическими субъектами усиливалась конкуренция в борьбе за ресурсы и капиталовложения. Борьба между отраслями и регионами осуществлялась в форме лоббирования различных социальных интересов в высших органах экономической и политической власти (ЦК КПСС, Госплан, Госснаб и др.), которые в этих условиях играли роль своеобразной биржи – центров многосторонних согласований. В отраслях аналогичную роль играли министерства и ведомства, а на местах комитеты партии и подчиненные им советы.

На уровне принятия конкретных решений подобная система распределения дефицита создавала идеальные условия для коррупции. "Советская экономика – чудовищного размаха «черный рынок», – пишет Л.Тимофеев. – Здесь ничто не продается свободно, все – дефицит, но все, что угодно, можно приобрести, если знать, кому дать". «Черный рынок» становился дополнительным фактором, усиливавшим дефицит. «Обращают на себя внимание и участившиеся в письмах жалобы на то, что, что в ряде случаев дефицит создается искусственно (по вине руководителей магазинов и продавцов)», – писал в сводке писем для ЦК КПСС заместитель главного редактора «Литературной газеты» В.Сырокомский.

Возможности, открывавшиеся перед взяточниками, еще не доказывают распространенной версии о том, что взяточниками были все без исключения чиновники. В системе принятия решений были чиновники, по-разному относившиеся к мзде, и вокруг них складывались кланы, в которых подношения также были приняты в большей или меньшей (вплоть до нуля) степени. Психологический слой элиты, тыготевший к нулю, можно условно называть «пуританами». Поддерживая идею «очищения» социализма от наслоений коррупции и «мещанской мелкобуржуазности», «пуритане» категорически отрицали отход от каких бы то ни было официально провозглашенных принципов системы. Другой круг чиновников, которых условно можно назвать «консерваторами», действовал по принципу «живешь сам – давай жить другим». Поскольку «консерваторы» могли проводить такую политику в существующих условиях, то они и противодействовали переменам как могли. Третий психологический слой элиты – «реформисты» – был готов пересматривать «принципы социализма». Он смыкался с «консерваторами» в своем прагматизме, а с «пуританами» – в стремлении к частичным переменам. За каждым из этих слоев стояли особые социальные интересы. «Пуритане» стремились сохранить за бюрократией ее коллективную собственность – государственное хозяйство. «Консерваторы» снимали «рентные платежи» со своих участков этой собственности, реализуя стремление номенклатуры к слиянию с собственностью. «Реформисты» наиболее полно выражали стремление правящей элиты к преодолению отчуждения от собственности, но в силу сложившихся условий и опасности реформирования системы вынуждены были камуфлировать свои, путь еще смутные, планы под осторожный реформизм «пуритан» и прагматическую лояльность «консерваторов». Это усложняло и запутывало социальную расстановку в правящем слое, приводило к замысловатому переплетению интересов и группировок, которое к тому же накладывалось на противоречия «ведомственной» и «местнической» тенденций, о которых речь пойдет ниже. Такая расстановка сил определяла ход политической борьбы в Москве в 1978-1984 гг. (См. Часть II)

Конечно, государство пыталось контролировать ход борьбы лоббирующих групп и поощрять более эффективное производство, но существующая экономика дефицита стимулировала направление капиталовложений прежде всего в наиболее легкие с точки зрения реализации и в то же время масштабные – экстенсивные проекты. В результате рационализация производства, которая также требовала средств, но не давала столь же видимой отдачи (особенно карьерной), тормозилась.

Затраты значительных средств на строительство новых объектов вовсе не означали ускорения их ввода в действие. В.Селюнин и Г.Ханин считали: дело было в том, что "хозяйственники «зевнули» затухание инвестиционного процесса". Но затухания не происходило, средства продолжали поступать. В условиях тотальной нехватки ресурсов массовый масштаб приобрело недоосвоение выделенных фондов. Для этого не хватало техники и трудовых ресурсов. Именно такие причины называют секретные записки, готовившиеся в отделе тяжелой промышленности секретариата ЦК. Хозяйственникам нравился не результат, а сам процесс освоения средств. Но если раньше амбиции руководителей перевешивали эту запрограммированную неэффективность, то теперь бюрократический рынок брал верх над экономикой дефицита, приводя к состоянию покоя даже казалось бы ненасытный «насос» монополизированной индустрии. Причину этого следует искать не в экономической сфере, а в главном двигателе экономики дефицита – принципе карьеры. Карьерная стагнация («стабилизация кадров»), о которой речь пойдет ниже, не могла не привести к стагнации экономического развития, основанного на карьерных стимулах.

Пытаясь повысить гибкость и эффективность хозяйствования, высшее руководство страны уже с середины 60-х гг. пыталось применить суррогаты классического западного рынка, предвосхищая теорию «конвергенции» А.Сахарова. Ключевым словом реформы 1965 г. стал «хозрасчет». Предприятия должны были строить свои отношения с центром на основе показателя «прибыли». Но в реальности отечественный рынок работал по иным законам, нежели западный, и попытка ввести в него элементы классического рынка давали не те результаты, которые ожидались. Прибыль государственных предприятий не была рыночной и устанавливалась с помощью спускаемых вышестоящими организациями коэффициентов к натуральным показателям. По словам В.Найшуля «разница между социалистической прибылью и прибылью настоящей такая же, как между милостливым государем и государем». Применение хозрасчета в 1965 г. было формальным и не дало значительного экономического результата (по подсчетам В.Селюнина и Г.Ханина производственные показатели даже ухудшились). Однако показатели прибыли росли – действовали законы планового развития. В соответствии с ними предприятия находили возможность «накручивать» (завышать) количественные показатели, по которым определяется эффективность их труда. Осуществлялось это за счет постепенного роста цен на продукцию предприятий-монополистов. Таким образом соединение монополизма и элементов западного рынка (пусть и почти формальных) играло роль инфляционного фактора.

Реформа 1965 г. предоставила значительную автономию как отраслевым подразделениям бюрократии (министерствам), так и директорскому корпусу. Это освободило ведомственные «насосы» от «мелочного контроля сверху», и борьба за ресурсы развернулась с новой силой. По мнению В.Пантина и В.Лапкина "реформа 1965-1968 гг. завершила переход к министерско-ведомственной форме организации промышленности, вывела его на ведомственный простор, открывший поистине неограниченные возможности для экспансии крупной индустрии, после чего «эра реформ» закончилась. Самостоятельность в осуществлении капиталовложений раскрепостила возможности отдельных ведомств, обеспечив им хозяйственную независимость друг от друга. Тем самым был усовершенствован механизм роста в условиях монополии и обеспечена дополнительная эмансипация партийного аппарата от непосредственной хозяйственной ответственности при сохранении за ним полновластия в определении хозяйственной политики".

Широкие возможности партийного аппарата и директорского корпуса, получившего автономию после реформы 1965 г., вступали в противоречие с не менее широкими возможностями ведомств. Доминирование отраслевых структур вызывало недовольство у тех слоев элиты, которая была организована по территориальному принципу, то есть у среднего партийного звена включая руководство значительной части обкомов. Все эти экономические противоречия лежали в основе формирования социально-политических коалиций – ведомственной и территориальной («местнической»). К поддержке последней постепенно стали склоняться все более широкие слои директората, недовольного «диктатом» министерств при распределении ресурсов.

Социальный раскол ведомственной вертикали в промышленности привел к серьезным последствиям. Начиная с конца 70-х гг. в правящей элите стали усиливаться «местнические» тенденции. Региональные элиты и их лоббисты в центральных органах все в большей степени заручались поддержкой не только аграрной элиты, традиционно служившей преобладающим кадровым источником для областных руководителей, но и директорского корпуса промышленных предприятий. Впервые с середины 60-х гг. противоречия директоров крупных предприятий со своими министерствами накапливались быстрее, чем с областным руководством.

Эти противоречия уже открыто проявлялись на областных и республиканских партийных конференциях, которые давно не были чисто парадными мероприятиями. Хозяйственные и партийные руководители критиковали здесь хозяйственные органы за слишком большие планы и слишком скупое выделение ресурсов, за «канцелярско-бюрократический стиль работы», за отсутствие средств на социальную инфраструктуру (что вызывало проблемы с привлечением рабочей силы). Аграрии требовали изменить в их пользу соотношение цен на хлеб и промышленную продукцию.

Но как установить убедительные для всех пропорции цен? Столкнувшись с отсутствием значительных положительных результатов реформы 1965 г., партийно-правительственное руководство решило скорректировать хозрасчет. Новый этап реформы наступил 12 июля 1979 г., когда было принято постановление ЦК КПСС и Совета министров «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качество работы». Постановление предусматривало более жесткий контроль за стабильностью планов, повышение роли натуральных показателей в оценке деятельности предприятий (в частности реализованной продукции, предусмотренной договорами). Всего вводилось 17 основных показателей, по которым должны были отчитываться предприятия. Таким образом центр пытался восстановить контроль за их работой. Казалось, что будет трудно «накручивать» все 17 показателей. Однако никакая ЭВМ не смогла бы оценивать одновременно такое количество характеристик, и этот «разносторонний контроль» мало что изменил. В поле зрения плановых органов по-прежнему оставались 2-3 важнейших показателя, которые легко искажались производственниками. Но постановление 1979 г. положило начало введению одного приоритетного показателя, который оказал воздействие на экономический механизм – «нормативно чистая продукция» (товарная продукция, реализованная по договорам минус затраты на ее производство). В распоряжении предприятий оставалось 38-40% этого своеобразного аналога прибыли. При этом 16-17% из них пополняли фонды экономического стимулирования предприятия, созданные по постановлению 1979 г., то есть попадали в карман персонала. Стимулирование реализации продукции в денежном выражении привело к тому, что производители-монополисты стали навязывать потребителю более дорогую продукцию. Это были признаки явления, которое в полную мощь проявится в 1992 г. Инфляция еще более усилилась – уже в форме вымывания дешевого ассортимента. Даже сторонник введения нового показателя нормативно-чистой продукции Д.Валовой писал: «Раньше к дефициту, как правило, относились товары, для выпуска которых сырье и производственные мощности были ограничены. В условиях экономной экономики в разряд дефицитных попадают дешевые товары, которых испокон веков у нас было полным полно, – мармелад, леденцы, пастила, сушки, иголки, нитки, зубная паста и ряд другой мелочевки». Читатели «Правды» отправляли в ее редакцию сотни писем, жалуясь на вымывание дешевого ассортимента. В качестве примеров приводились холодильники «Минск», подорожавшие в два раза при незначительных изменениях конструкции, мотоциклы «Иж». Дешевые товары просто исчезали – на них тратить ресурсы было невыгодно. Исчезали хлопчатобумажные носки, что также волновало сотни читателей. Несколько человек, написавших в «Правду» во второй половине 1978 г., догадались увязать хлопчатобумажную проблему с поставками хлопка в Юго-восточную Азию, составившими 40% экспорта в «дружественный Индокитай». Но дело было не только в этом. Анализируя читательскую почту весной 1979 г., заместитель главного редактора «Литературной газеты» В.Сырокомский писал: «Промышленности, – говорится в письмах, – не выгодно выпускать дешевую продукцию, поэтому она исчезла с прилавков магазинов». Нарастание дефицита было вызвано как исчерпанием ресурсов, обветшанием оборудования, так и хрупкой моделью экономики, в которой любой незначительный сдвиг был разрушителен. Реформа 1979 г. была именно таким сдвигом. Первые шаги в сторону «конвергенции» показали, что попытка привить сверхмонополизированной экономике элементы свободного рынка лишь обостряли социально-экономический кризис.

Итак во второй половине 70-х гг. сверхмонополистическая и бюрократизированная экономика СССР вошла в полосу кризиса, который характеризовался падением темпов роста производства в результате морального и физического старения оборудования, неспособности перейти к новым технологиям (преодолеть барьер НТР), обеспечить запросы населения и выполнение внешнеполитических задач обострения дефицита ресурсов. Эти факторы, в свою очередь, были результатом преобладания консервирующих сторон бюрократической экономики над стимулирующими. Прежде динамичная экономика оказалась между «молотом и наковальней» карьерной стагнации и приближения пределов роста при данном техническом уровне ресурсодобычи.

Попытки решить проблемы сверхмонополизированной экономики, формально прививая ей элементы капиталистического рынка (институты «прибыли» и т.д.) лишь усиливали кризис, стимулируя инфляцию и усиливая таким образом социальную напряженность. Одновременно экономический кризис провоцировал обострение экологического и социально-психологического кризисов, а также усиление социально-политической борьбы. Накладываясь на демографический кризис, он также ухудшал состояние национальных отношений.

Таким образом вынужденное нарушение целостности хрупкой сверхмонополизированной индустриально-этакратической системы привело ее на грань нарушения пределов прочности. Дальнейшее развитие производства и культуры, необходимое для обеспечения неизбежно растущих потребностей населения и нужд обороны, делали неизбежным преодоление этого предела.

Экологические и демографические процессы развивались не так стремительно, как экономические и социально-политические. Но, несмотря на свою большую инерционность, они имели не менее серьезные последствия для страны и общества, а во многих отношениях несли более существенные угрозы, которые стали очевидны в период Перестройки и оказали на ее ход сильное воздействие.

Индустриально-этакратическая система, сложившаяся в СССР, изначально была губительна для природной среды. Концентрируя и направляя на свои цели огромные ресурсы, бюрократическая экономика создавала колоссальные природные дисбалансы. Ориентация на высокие темпы индустриального развития и бесконтрольность промышленных монополий со стороны общества, бесправие местного населения и низкий уровень грамотности управленческого персонала, милитаризация экономики и широкое применение «мирного» и «военного» атома, энергоемкость производства и отсутствие прочной правовой традиции – все это привело к серьезным, а подчас и необратимым нарушениям экологического равновесия в ряде регионов СССР. Еще в середине 70-х гг. важность экологических проблем не осознавалась большинством людей, принимавших решения в Советском Союзе. Бывший вице-пpезидент Occidental Petrolium Corporation У.Максвини вспоминал о своем pазговоpе с заместителем министpа внешней тоpговли В.Алхимовым в 1974 г. по поводу местоположения хpанилищ опасных веществ: «У вас могут возникнуть сеpьезные пpоблемы с окpужающей сpедой», – сказал У.Максивини. «Окpужающая сpеда? А что это такое?» – пеpеспpосил замминистpа. Этот эпизод мог стать результатом «языкового барьера», но он хорошо характеризует различие в понимании Природы – как природного ресурса и как окружающей человека среды.

Однако, несмотря на то, что дымящие трубы долго считались символом прогресса, а создание обширных искусственных морей, накрывавших угодья и памятники архитектуры – торжеством разума над силами стихии, это все же не значит, что руководство страны вовсе не обращало внимания на экологию. Просто она рассматривалась под углом зрения здравоохранения и рационального природопользования, то есть вне связи с глобальными проблемами, на которые, впрочем, и в других странах стали обращать внимание только в 60-70-е гг. Активным группам интеллигенции, лояльно относящимся к режиму, удалось убедить правящую элиту в том, что невнимание к экологии несет вполне ощутимые убытки и, следовательно, нерациональны с точки зрения хозяйства. Эта логика была приемлема для государственного руководства, считавшего страну своей вотчиной. Слабее было воздействие таких аргументов на средний слой бюрократии с его узкокорпоративными интересами. От последствий своих решений чиновничество не страдало ни экономически, ни экологически – от этого защищала система номенклатурных привилегий. В то же время контроль сверху в некоторой степени сдерживал наиболее разрушительные стороны промышленной экспансии. Конечно, масштабы затрат на экологическую безопасность были ничтожны, но они медленно росли. Государственные капитальные вложения на охрану окружающей среды в сопоставимых ценах составили в 1976-1980 гг. 2165 миллионов рублей, в 1981-1985 гг. – 2224 миллионов рублей, – то есть около процента годовых вложений в народное хозяйство. Относительный «порядок», установившийся в стране, давал возможность поддерживать в неприкосновенности островки чистой Природы, остроумно названные Д.Вайнером «архипелагом свободы». Площадь заповедников и заповедно-охотничьих хозяйств возросла в 1980-1985 гг. с 11060 тыс. га до 17549 тыс. га, площадь национальных парков – с 411 до 788 тыс. га.

В 60-70-е гг. принимается ряд решений, ограничивающих безудержное разрушение окружающей среды. В 1963 г. под давлением физиков, прежде всего А.Сахарова, прекратились наземные испытания атомного оружия. В 1960 г. был принят закон об охране природы РСФСР. Была санкционирована деятельность дружин по охране природы, начинались кампании по борьбе с браконьерами. Конечно, эти меры носили паллиативный характер и не могли остановить разрушительной индустриальной экспансии. Но они ее до некоторой степени сдерживали, давали возможность локальным группам энтузиастов и отдельным природоохранным чиновникам иногда отстаивать государственные экологические стандарты. В Конституцию 1977 г. включается созвучная духу времени статья 18 об охране окружающей среды – достаточно абстрактная, чтобы не мешать хозяйственникам. При обсуждении проекта предлагалось конкретизировать эту статью и даже развернуть ее в главу, закрепив основные направления охраны природы. Выдвигались и конкретные дополнения, в том числе предложение создать единый государственный орган для комплексной защиты среды, обязать предприятия полностью возмещать причиненный природе ущерб. Профессор Ю.Хальдна из Тарту предлагал такой текст: «Как правило организовывать производство с закрытым производственным циклом». Но технологии СССР еще не позволяли осуществить такое требование.

Попытки контролировать развитие экологического кризиса в 60-е-70-е гг., а также экстенсивный характер промышленного развития, снижавший антропогенную нагрузку на единицу площади, помогали СССР оставаться в большей чистоте, нежели, например, США. По данным американского ученого В.Мота в 1968-1969 гг. выбросы в атмосферу взвешенных твердых веществ составили в США 28 млн. т. в год, а в СССР – 17, окислов серы, соответственно – 33 и 16, угарного газа – 100 и 19, углеводородов – 32 и 7, окислов азота – 21 и 1. Здесь, конечно, необходима поправка на советскую секретность и на то обстоятельство, что экологическая обстановка в США в 70-е-80-е гг. несколько улучшилась, а в СССР – значительно ухудшилась. Исчерпание возможностей «дешевого» экстенсивного развития и «освобождение» ведомственной бюрократии и директората реформой 1965 г. привели к резкому ускорению разрушения природной среды, воспринимавшейся прежде всего как ресурс. Общегосударственные нормативы соблюдались все слабее, корпоративные интересы отдельных бюрократических групп стали доминировать.

Одним из опаснейших для окружающей среды направлений деятельности человека являлось развитие атомного комплекса. Испытания атомного оружия 1949-1963 гг. привели к радиоактивному заражению территорий, значительно превышающих зону отселения. Завод по переработке атомного топлива «Маяк» Челябинской области сливал радиоактивные веществ в р.Течу с последующим попаданием в населенные районы. В 1957 г. произошла авария на расположенном здесь же хранилище радиоактивных отходов с выбросом радиоактивных веществ в атмосферу. Образовавшийся в результате Восточно-уральский радиоактивный след (ВУРС) прошел через территорию Челябинской, Свердловской, Тюменской и Курганской областей. Секретность, сопровождавшая работы по ликвидации последствий аварии, привела к тому, что значительная часть жителей, проживавшая в зоне заражения, так и не узнала об опасности до самой смерти, ускоренной катастрофой.

Радиоактивное заражение было далеко не единственной угрозой земле Советского Союза. Состояние земель характеризовалось прежде всего ускорением опустынивания и заболачивания, вызванного индустриальным ведением сельского хозяйства. Экстенсивная машинная обработка земли способствовала ее эрозии. Так, из 5,4 млн. га Куйбышевской области 1,1 млн. га было в 80-е гг. эрродировано, а 2,9 млн. га (99,6% сельскохозяйственных угодий области) не защищено от эрозии. Этому способствовала интенсивная вырубка лесов. За 70-е-80-е гг. леса области сократились на 133 тыс. га, т.е. почти на одну шестую.

Большой вклад в дело опустынивания СССР внесла мелиоративная политика. Минводхоз поглощал 28% инвестиций в советское сельское хозяйств. На нужды мелиорации и сельскохозяйственного водоснабжения в 1985 г. расходовалось 53% потребляемой свежей воды, на производственные нужды – 39%. Всего потреблялось 289 кубических километров воды (для сравнения в 1989 г. – 280). По завышенным официальным данным нормативной очистке подвергалось только 58% сбрасываемых вод.

Наиболее масштабные разрушения принесло соединение современной технологической мощи с «древнеазиатским» способами орошения пустынь в Средней Азии. Строительство гигантских каналов в земляных руслах в 50-е-70-е гг. привело к колоссальному перерасходу воды на полив, подтоплению оазисов, обмелению рек Амударьи и Сырдарьи и в конечном итоге к высыханию Аральского моря.

Описывая ситуацию, сложившуюся в Средней Азии, М.Фишбах и А.Фpендли утверждали: «Движение за повышение урожайности хлопка в Средней Азии путем экстенсивной ирригации и интенсивного применения пестицидов высушило и загрязнило реки, которые питали Аральское море... В то время, как его территория уменьшилась на две трети, ветры принесли токсичные соли с его высохшего дна на плодородные поля, отдаленные на тысячи километров. В питьевую воду попало такое количество химических сбросов, что матери в районе Аpальского моря не могут кормить грудью своих детей, не подвергая их риску отравления».

Монокультурная ориентация хозяйства Средней Азии на производство хлопка вела к уничтожению плодородных земель. После того, как повышался уровень грунтовых вод, пополненных ирригационной водой, почва превращалась в солончаки. Только в Каракумском канале в год терялось в русле около четверти воды. Вокруг канала появлялись болота на месте низин, пригодных до этого к обработке. Спасаясь от засолений и подтоплений земли, крестьяне вынуждены были распахивать склоны, что грозило оползнями. Между тем песчаные бури с засыхающего Арала превращали окружающую землю в пустыню.

В результате подтоплений земель в целом по стране было потеряно 10 млн. га пойменных лугов, сенокосов, пастбищ и др., что сильно повысило нагрузку на оставшиеся в обработке земли и заставило усилить экспансию на неосвоенный природный резерв. В то же время эффект от применения ирригационных сооружений был непродолжителен, так как они относительно быстро выходили из строя. Старые ирригационные системы становились источником неконтролируемого перераспределения воды, ее загрязнения и порчи земель.

Проблемы, возникавшие из-за широкого и неумелого применения мелиорации, не останавливали проектировщиков. В середине 70-х гг. началось «пробивание» грандиозного проекта «поворота северных рек» – отвода части вод великих рек России на юг – в сторону Украины, южных районов России и в Среднюю Азию – засыхающее Аральское море. Трассы каналов должны были пройти по центральным районам страны, подтопляя большие территории, представляющие неизмеримую культурную ценность, земли, пригодные для сельского хозяйства, множество населенных пунктов. «Переброска рек» должна была стать вершиной многотысячелетней истории мелиоративного строительства и вызвать грандиозные экологические дисбалансы (см. гл. Х).

Неэффективность индустриализированного сельского хозяйства пытались компенсировать широким применением химикатов – в том числе опасных для организма нитратов и даже формально запрещенного к применению ДДТ. В итоге земли и окружающие их воды постепенно отравлялись.

Важным источником загрязнения земли, воздуха и воды стали промышленные отходы. Так, при добыче нефти в Западной Сибири терялось 5-7 миллионов тонн сырья в год. Такие потери были допустимы нормативами. Неопределенное количество грязи выливалось в реки и озера при частых авариях. Около 15 миллиардов кубометров попутного газа просто сжигалось. Значительная часть нефти и нефтепродуктов терялась затем при переработке, насыщая грунтовые воды окрестностей заводов.

Общее количество промышленных отходов СССР к началу перестройки составляло около 1 миллиарда тонн в год, из них до 50 миллионов тонн высокотоксичных. Специального складирования таких отходов как правило не предусматривалось. Анализируя ситуацию с твердыми отходами, В.Сидоренко и Г.Кутько писали: «Складирование промышленных отходов на свалках бытового мусора привело к обогащению солями тяжелых металлов компостов, получаемых из бытового мусора. Использование такого мусора в качестве удобрения обусловило загрязнение почвы сельскохозяйственных угодий и выращиваемых овощей. Анализ шлаков Московского мусоросжигательного завода № 1 показал, что на свалки бытового мусора Москвы ежегодно вывозится: молибдена – 8,3 т., кобальта – 11,4 т., серебра – 27,6 т., никеля – 75 т., сурьмы – 115 т., олова – 244 т., фтора – 353 т., хрома – 689 т., свинца – 1573 т., меди – 2180 т., цинка – 6762 т.».

Главное достижение индустриализации первой половины ХХ в. – передовая для своего времени промышленность, в то же время несла смертельную угрозу всему живому, превращая отдельные регионы страны в зоны, непригодные для проживания. Люди, тем не менее, жили там. И умирали. Об одном из таких районов писали М.Фишбах и А.Френдли: «От Пеpми чеpез Hижний Тагил, Свеpдловск, Челябинск и Магнитогоpск на Уpале и далее на Восток до Кемеpова и Hовокузнецка тянулся через Советский Союз широкий и ядовитый ржавый пояс шахт и металлургических комбинатов».

Тяжелая ситуация сложилась и с водными «ресурсами» страны. Снова обратимся к уже цитировавшемуся анализу Г.Сидоренко и В.Крутько: «Наиболее неудовлетворительное положение со сбросом загрязненных сточных вод сохраняется в Ленинградской, Иркутской, Архангельской, Пермской, Свердловской, Днепропетровской, Челябинской областях, Краснодарском крае, Узбекской, Туркменской, Таджикской, Грузинской, Литовской и Азербайджанской ССР... Сильно загрязнены хозяйственно-бытовыми и промышленными сточными водами реки Волга, Иртыш, Белая, Москва, Ока, Дон, Днепр, Днестр, Дунай и многие другие реки... Высокие уровни загрязнения воды отмечается на Северной Двине, где обнаружена ртуть в концентрациях, превышающих 10 ПДК (норм предельно допустимых концентраций – А.Ш.), а содержание формальдегида превышает 7 ПДК... Волга в результате активной антропогенной деятельности из могучей реки превратилась в сеть слабопроточных водоемов, а ее вода по химическим, физическим и биологическим характеристикам на большом протяжении не удовлетворяет гигиеническим требованиям.

Чрезвычайно серьезное положение с малыми реками... В качестве примера особо неблагоприятной ситуации можно рассмотреть ту, что сложилась на реке Нуре. Из-за сброса сточных вод завода синтетического каучука Минхимпрома СССР эта река длительное время загрязняется ртутью, что привело к накоплению больших количеств высокотоксичных соединений этого металла во многих объектах окружающей среды. Содержание ртути в воде – 8-23 ПДК, в почве – 8 ПДК, в растениях поймы реки – 4-445 ПДК, в пищевых продуктах растительного происхождения – 56 ПДК, в тканях рыб – 48 ПДК, в мясных продуктах – 9 ПДК. Общее количество ртути в донных отложениях р.Нуры ориентировочно составляет около 55 т. Содержание ртути в донных отложениях р.Нуры определяется даже в 100 км от пунктов загрязнения».

Работники и их руководители наносили все новые удары по рекам, которые уже были загрязнены. Казалось, что лишняя капля дегтя ничего не меняет там, куда вылита целая бочка. Так, например, суда на Енисее тоннами сливали в воду солярку и масла. Ведь река уже принимала тонны отходов промышленных предприятий, в том числе и радиоактивных. Но каждый новый удар по окружающей среде расширял зону воздействия ядовитых вод на окружающие экосистемы.

Промышленными стоками были отравлены также озера страны, в том числе такие уникальные, как Ладога, Селигер и Байкал. Однако процесс гибели озер еще не принял к 1985 г. необратимого характера.

Огромные количества вредных веществ поступали в организм и на почву из воздуха. Проиллюстрируем ситуацию с состоянием воздуха на примере нескольких крупных городов, население которых будет затем активно участвовать в событиях 1986-1990 гг. Экологическое неблагополучие усиливало социальную напряженность.

ЛЕНИНГРАД. "В целом по городу средние за год концентрации примесей в основном находятся в пределах санитарных норм за исключением двуокиси азота, концентрации которой составляют полторы нормы. Несмотря на невысокий средний уровень по городу, в отдельных его районах наблюдается повышенное содержание в воздухе целого ряда загрязняющих веществ. Наиболее велика загрязненность воздуха Калининского (Полюстровский проспект) и Красногвардейского (пр. Металлистов, Невского, Октябрьская наб., Кировского, ул. маршала Говорова) районов, где средние за год концентрации пыли составляют 2-3 ПДК, а максимальная из разовых достигает 6 ПДК. Это обусловлено в основном влиянием выбросов твердых веществ предприятий Минэнерго СССР (ТЭЦ-17, ТЭЦ-14, ТЭЦ-15 и ТЭЦ-2), автотранспорта и строительных предприятий. В центральной части города выбросы превышают санитарные нормы в 1,5-2 раза. Средние за год концентрации азота (8 ПДК) и окиси углерода (7 ПДК) наблюдаются в Петроградском и Калининском районах. В районе завода «Красный треугольник» зафиксированы максимальные разовые концентрации фенола (7 ПДК), в Октябрьском районе наблюдались максимальные концентрации аммиака (2 ПДК), сероводорода (4 ПДК), формальдегида (2 ПДК)".

КУЙБЫШЕВ. «Характеризуется очень высокой степенью загрязнения. Средние за год концентрации пыли формальдегида, фенола, фтористого водорода и бенз(а)пирена составляют 2-4 ПДК... Неоднократно наблюдаются превышения допустимых разовых концентраций двуокиси азота, акролеина, фтористого водорода и трикрезола...

Высокое загрязнение воздуха создается выбросами многочисленных предприятий строительной, нефтехимической, электротехнической промышленности, ТЭЦ, котельных и автотранспорта. В атмосферный воздух в год поступает более 270 тыс. т. вредных веществ. Пыль составляет 12 тыс.т., двуокись серы – 50 тыс. т., окись углерода- 121 тыс. т., окислы азота – 22 тыс.т., углеводорода – 58 тыс. т., сероводорода – 980 тыс. т., фтористный водород – 3 т.» В среднем по Куйбышевской области на одного жителя в начале Перестройки приходилось 488 кг. вредных веществ, выброшенных в атмосферу.

В то же время государственная система контроля иногда принималась ликвидировать отдельные экологические «прорывы». Особенно активно эти работы велись в 1983-1985 гг. Так, на заводе «Куйбышевкабель» в 1984-1985 гг. выбросы трикрезола сократились с 55 тыс. т. до 25 тыс. т. В этот же период проводилась полицейская кампания по усилению контроля за автомобильными выбросами в крупных городах. Несмотря на паллиативный характер таких мер, партийно-государственный контроль оставался сдерживающим фактором экологического кризиса в системе, где все базировалось на таком контроле.

СУМГАИТ. «В атмосферу выбрасывается 73 тыс. т. в год вредных веществ, в том числе окись углерода, двуокись серы, окислы азота, углеводороды. Специфические вещества составляют около 5% суммарных выбросов, что значительно больше, чем в других городах. В группу этих веществ входят вещества I и II классов опасности, вызывающие концерогенное и мутогенное действие... Кроме того, в воздухе постоянно содержатся резко пахнущие вещества, создающие дискомфорт для населения».

Большую опасность для состояния воздуха представляла нефтедобыча – ежегодно на промыслах в факелах сжигалось более 13 миллиардов кубометров попутных газов.

Состояние воздуха ухудшалось и из-за варварских вырубок леса, прежде всего в сибирской тайге, где разворачивала свою деятельность лесная промышленность. Лес вырубался и в европейской части страны, но здесь этот процесс ограничивался более жестко.

Мощное антропогенное воздействие на окружающую среду заметно сказывалось на здоровье населения. Если в 1960 г. уровень смертности согласно официальной статистике составлял в СССР 7,1 чел. на 1000 человек, то к 1987 г. этот показатель возрос до 9,9 чел. в год. Рост смертности был тесно связан с состоянием окружающей среды. Так, например, после пуска завода кормовых дрожжей в г. Мантурове в 1976 г. уровень заболеваемости увеличился за 4 года в 2,6 раза, а среди детей – в 2,9 раза. А в городе Приозерске, питьевая вода которого сильно загрязнена, уровень онкологической заболеваемости в 1,5 раз выше, чем в относительно более чистом Выборге.

Средняя продолжительность жизни населения СССР упала с 66,1 лет в сеpедине 60-х гг. до 62,3 лет в начале 80-х. Некоторый рост наметился только в период Перестройки. продолжительность жизни в России составила в 1982-1985 гг. – 62,27-62,31 лет, а в 1985-1986 гг. – 63,83 лет. (Максимума этот показатель достиг в 1987 г. – 65 лет).

Четверть умерших в 1980 г. скончались от болезней органов дыхания и злокачественных новообразований. Младенческая смертность в 1985 г. составила 2,6% родившихся, из них более десятой части – от врожденных аномалий. Однако в первой половине 80-х гг. негативные тенденции в этой области удалось переломить. В 1980-1985 гг. младенческая смертность снижалась в СССР с 2,7 до 2,6%. Выше этих показателей (до 5,8%) оставалась младенческая смертность в Узбекистане, Казахстане, Азербайджане, Молдове, Киргизстане, Таджикистане, Туркмении.

В конце 80-х гг. 223000 жителей Магнитогоpска (34% взpослых и 67% детей до 14 лет) стpадали от pеспиpатоpных заболеваний, 41% новоpожденных имели вpожденные паталогии, пpичем с 1980 г. их количество удвоилось. Таким обpазом темпы pазвития экологического кpизиса pезко ускоpились именно в 80-х гг.

В 1989 г. экономические потеpи от невыходов на pаботу по причине плохого здоpовья составили 3% экономической выpаботки и в 12 pаз пpевышали аналогичные потеpи в США. "Пpомышленный pост... без эффективного соотношения экономических и социальных затpат поставил 70 миллионов советских гpаждан, пpоживающих в 103 гоpодах, под угpозу pеспиpатоpных и дpугих заболеваний, сокpащающих их жизнь, потому что они вдыхают воздух, содеpжащий токсичных веществ в пять pаз больше допустимой концентpации. Почти тpи четвеpти откpытых водоемов стpаны загpязнены, одну четвеpть уже невозможно очистить," – писали М.Фишбах и А.Френдли об экологических итогах «рационального природопользования».

Экологическая катастрофа в СССР еще не началась (если не считать среднеазиатских территорий и локальных участков в промышленных центрах и зараженных радиоактивностью районах). Однако сверхцентрализованная, оторванная от нужд простых людей номенклатурно-индустриальная система (и прежде всего военно-промышленный комплекс СССР) поставила на грань экологической катастрофы огромные территории, природный «запас прочности» которых был фактически сведен к нулю. Продолжение промышленной экспансии грозило быстрым расширением зон экологического бедствия, непригодных для жизни людей, скачкообразным ростом заболеваемости и смертности в крупных городах, авариями, способными превратить в пустыни целые регионы.

К середине 80-х гг. рост культурного уровня населения привел к осознанию важности экологических проблем для личного благосостояния каждого человека. В результате усилилась общественная напряженность в неблагополучных регионах.

Неравномерность экологической нагрузки и социального положения накладывала отпечаток на этно-национальную и демографическую ситуацию в стране. Относительный баланс национальных культур и территориальных комплексов был нарушен индустриальной системой, но и плоды ее существования распределялись крайне неравномерно. Среднемесячная зарплата в СССР в 1980 г. составила 168,9 рублей, в РСФСР – 177,7, в Эстонии – 188,7. В Грузии, Азербайджане, Таджикистане, Белоруссии, Молдове зарплата составила в среднем 138-150 рублей.

Эти показатели свидетельствовали о существенных структурных различиях республик Союза. Несмотря на все попытки экономической унификации СССР и консолидации всех граждан в единый «советский народ», своего рода «сверхнацию», Союз по прежнему представлял собою разнородное образование, в котором существовала индустриальная цивилизация в европейской и североазиатской частях страны; и среднеазиатские общества, только-только выходящие из классического доиндустриального состояния. Разные стадии развития проходили народы, расположенные вокруг Кавказского хребта.

«Широко распространенные, если не господствующие и постоянно воспроизводимые в рамках однородной этнической общности местные традиции, трудовые навыки, общественные и семейные отношения, исторический опыт, психология, мораль, бытовая культура, образ жизни, ее темп и тысячи других факторов образуют единственную, уникальную в своем роде этно-социально-психологическую среду, в значительной степени предопределяющую поведение экономических субъектов... – считает А.Илларионов, – Многообразие моделей хозяйственной жизни в республиках и невозможность их однозначного экономического истолкования свидетельствует о наличии в каждой из них особого, по своему уникального, исключительного хозяйственного механизма, связанного с традициями. Этот механизм оказывает более сильное воздействие на уровень и динамику экономических параметров республики, чем общесоюзный экономический механизм. Очевидно, что в стране не существует единого экономического механизма, точнее: он не играет ведущей роли, а в ней функционируют несколько национальных моделей экономического механизма. Республики развиваются в большой степени каждая по своим экономическим законам, с существенной автономией от хозяйственной политики центральных государственных органов». Несомненно, этносоциальный климат играет важную роль в экономическом развитии, но все же его роль в описании А.Илларионова выглядит преувеличенной. Во всяком случае, он не привел достаточных доказательств того, что этнические факторы «предопределяли» поведение экономических субъектов в большей степени, чем общесоюзный экономический механизм. Еще сомнительнее тезис о том, что каждая республика СССР развивалась по своим экономическим законам (речь идет о 60-х – 80-х гг.). Сама степень воздействия этносоциальных факторов, перечисленных А.Илларионовым, на социально-экономическое развитие зависела от стадии общественного развития, на которой находилась та или иная республика. Можно выделить не пятнадцать, а четыре группы республик, в которых экономические модели существенно различались (более дробные различия, конечно же, существовали и между республиками одной группы, но подобные различия можно без труда найти и внутри одной республики):

1. Прибалтика (индустриальное общество с относительно недавним капиталистическим прошлым);

2. Россия, Украина, Белоруссия (индустриальное общество, несколько поколений развивающееся по «социалистическому» пути);

3. Закавказье и Молдавия (индустриально-аграрное общество, переходящее к индустриальному);

4. Средняя Азия, включая Казахстан (аграрно-индустриальные общества с преобладанием традиционных отношений).

Если во второй группе стран преобладал общесоюзный экономический механизм, присутствовавший и в других группах республик, то в четвертой группе можно говорить о преобладающем влиянии местного этносоциального климата.

Тесная взаимосвязь национальных и социально-экономических факторов особенно заметна на стыках культур. В Ташкенте «все товары и продукты продают только узбекам через черный ход», – писали в «Правду» русскоязычные читатели. Национальный социум давно установил свои цены на продукты. Узбекская элита была готова платить по ценам «черного хода». Русских «на всякий случай» в эту систему не пускали – они могли стать «троянским конем» следственных органов. Перебои с поставками продуктов в Баку в 1978 г. тут же вызвали рост цен на «черном рынке». Развитый теневой рынок откачивал дефицит из государственных магазинов: "Ставшие дефицитными товары продаются ящиками «налево», – сигнализировали читатели «Правды». Для выходцев из России казалось недопустимым, что «социалистическая» модель лишь наложилась на традиционные экономические отношения, которые продолжали определять ход социально-экономических процессов.

Несмотря на перекачку средств из России, Белоруссии и Прибалтики в Казахстан, Среднюю Азию и Закавказье, достигавшую 2% совокупного использованного национального продукта СССР, 2,5% продукта России и 11% продукта Латвии, разрыв в темпах экономического роста республик СССР возрастал. Средняя Азия все сильнее отставала от других регионов. Если душевой национальный доход Белоруссии (к слову сказать направлявшей 8% своего продукта в пользу других республик) вырос в 1971-1986 г. на 45%, то в Казахстане, получавшем 11% своего национального продукта из других республик, этот рост составил всего 7%. Механизмы «донорства» со стороны собратьев по СССР были разнообразными. В значительной степени перекачка средств осуществлялась централизованно – на «развитие». Но в Закавказье действовали и другие факторы, о которых пишет А.Илларионов: «существенная инъекция из республиканских средств в экономику Грузии связана в значительной степени с расположением на ее территории многих курортов всесоюзного значения и с высокой дифференциальной и монопольной рентой, которую обеспечивает реализация выращенной в Грузии субтропической и другой сельскохозяйственной продукции на рынках других регионов страны». Такая децентрализованная модель перекачки средств обеспечила республикам Закавказья высокие темпы развития, в то время как помощь республикам Средней Азии оказывала на них угнетающее воздействие и оседала в тех самых централизованных каналах, через которые поступала. Важнейшим результатом такой помощи стало резкое имущественное расслоение населения, обратно пропорциональное темпам экономического роста. В России, Белоруссии, Украине и Прибалтике на 10% вкладчиков сберкасс приходилось 11-15% вкладов, что свидетельствует о минимальном легальном социальном расслоении. В Грузии, Армении, Казахстане, Молдавии те же 10% контролировали 20-22% вкладов, а в Азербайджане и Средней Азии – 33-55%. Речь идет именно о легализованном капитале, причем наибольший показатель приходится на Туркмению, которая не подверглась серьезному удару в ходе кампании по борьбе с коррупцией и «нетрудовыми» доходами.

Стадиальная разнородность народов СССР определяла и демографический дисбаланс – раннеиндустриальные общества, как и в других частях света, переживали состояние демографического взрыва, а развитые индустриальные – замедление темпов рождаемости. Естественный годовой прирост населения в республиках СССР составил в 1980 г.: в России – 0,49%, в Белоруссии, Украине, Литве, Эстонии, Латвии – от 0,14% до 0,61%. В Казахстане, Грузии, Армении, Азербайджане, Молдове – от 0,8% до 2%, в Узбекистане, Киргизстане, Туркменистане и Таджикистане – от 2 до 2,9%. В 1989 г. средний размер семьи составил в СССР 3,5 человек. При этом в России, Украине, Белоруссии, Литве, Молдове, Латвии и Эстонии этот показатель оказался ниже, а в остальных республиках – выше. Наибольший показатель – 6,1 человек, был зафиксирован в Таджикистане. Снижение рождаемости в европейских республиках началось в 60-е гг., в то вpемя как в pеспубликах Сpедней Азии и Закавказья (кpоме Гpузии) рождаемость оставалась высокой.

Численность населения росла неравномерно, что не могло не вести к росту напряженности между представителями различных культур, особенно находящихся на разных стадиях развития. За 30 лет (1959-1989) пpи общем pосте населения СССР на 37,3%, численность узбеков, туpкмен, киpгизов и дp. увеличилась втpое, казахов, азеpбайджанцев, аваpцев, чеченцев, ингушей, лезгин, тувинцев и дp. – вдвое, кабаpдинцев, цыган и дp. – на 75-100%, аpмян, молдован, адыгейцев, калмыков, малочисленных наpодов Севеpа, гагаузов, абхазов, балкаpцев, чеpкесов и дp. – на 50-75%. Выше общесоюзных оставался pост численности гpузин, осетин, татаp и дp. Несмотря на то, что темпы pоста численности pусских были ниже, чем сpеднесоюзный рост населения (27,1%), они значительно превышали темпы pоста коренного населения Латвии и Эстонии (но не Литвы). Большая часть перечисленных народов в 80-90-е гг. будет участвовать в острых этнических конфликтах. Но некоторые из этносов, чья численность резко выросла, от этого воздержались. Закономерность животного мира, в соответствии с которой при росте численности популяций обостряется и борьба за территорию, в человеческом обществе соблюдается далеко не всегда. Многое зависит здесь от стадии развития общества и субъективных факторов – прежде всего способности и желания лидеров национальных движений достигать компромисса или «разыгрывать национальную карту».

Демографические и социальные дисбалансы приводили к тому, что единый комплекс «советского народа» все более явственно стал давать трещины. Попытки культурной унификации, разрушавшие национальную культуру, вызывали сопротивление людей, ощущавших свою принадлежность к этнической общности. СССР начал проходить фазу своего рода вторичного этногенеза, когда часть населения стала все более ясно осознавать важность своей принадлежности к конкретной этнокультуре, в то время как другая часть по-прежнему отождествляла себя с понятием «советский человек». Любопытно, что аналогичный процесс проходил начиная с 60-х гг. в США, когда все большая часть американцев различного происхождения стала ощущать себя китайцами, ирландцами, евреями и т.д.

Возрождение национального сознания особенно бурно шло в «национальных республиках», где этносы, в честь которых эти республики были названы («титульные» нации), имели некоторые привилегии при использовании национального языка и назначении руководящих кадров. Сами по себе эти привилегии приводили к переходу социальных противоречий между руководством и населением в этническую плоскость – политика, прежде всего культурная, проводилась в интересах прежде всего той этнической или клановой группы, которая «стояла у власти». Стали все четче намечаться противоречия «коренного» и «некоренного» населения, правящих и «оппозиционных» кланов. При этом нельзя забывать, что большинство народов не имели «своих» республик, и «титульные» кланы стремились к ассимиляции этих «меньшинств» для облегчения управляемости и укрепления монолитности своих стран.

В то время как большинство стран СССР «сверху» и «снизу» обеспечивало значительный рост процента «титульного» народа, доля коpенного населения в 1959-1989 гг. сокpащалась в славянских pеспубликах, Пpибалтике и Молдове.

Некоторые народы были не только лишены «своих» республик, но и выселялись в 40-е гг. с мест проживания. Большая часть из них была в 50-е гг. возвращена назад. Но поволжские немцы и крымские татары остались репрессированными – они не получили возможности вернуться из Средней Азии и других регионов в места, где жили до 1944 г. В 70-е гг. усилилось движение крымских татар за возвращение в Крым. Они покупали здесь дома и пытались прописаться. Но эта иммиграция вызывала дополнительную головную боль у властей в непосредственной близости от важнейших государственных дач. Было решено не уступать татарам. Их выселяли из купленных домов, некоторые дома сносили. Иногда выселения встречали сопротивление не только со стороны татар, но и русских и украинцев.

Национальная консолидация становилась важным фактором социальной жизни СССР, и региональные кланы элиты уже задумывались о возможности использовать «национальное возрождение» в целях борьбы против центра. Впрочем, некоторые из будущих оппозиционных национальных компартий ведут себя очень осторожно. Так, по степени апологетичности отзывов на проект Конституции 1977 г. компартия Эстонии уступает разве что компартии Туркмении.

Однако нельзя сказать, что национальные чувства культивировались исключительно правящей элитой. Национально-государственное устройство страны было сформировано под влиянием конкретных политических обстоятельств и интересов 20-30-х гг. и не отличалось последовательностью. Это вызывало большие неудобства, а иногда – и прямое национальное угнетение, когда полновластное руководство и подчиненное население принадлежали к народам с различными культурными стереотипами. Известный пример – Нагорно-карабахская автономная область (НКАО). Большинство населения автономии было армянским, но руководство назначалось из Баку. Периодически это вызывало конфликты, иногда – массовые (последние – в 1965 г.). Интеллигенция Армении при каждом удобном случае напоминала властям о нагорно-карабахском вопросе. Так, во время обсуждения Конституции 1977 г. на партийных собраниях в учреждениях науки и культуры Армении обсуждалась возможность переименования НКАО в «Армянскую НКАО» или даже передачи ее Армении. Армянские коммунисты показывали нелогичность положения, при котором исходя из экономических соображений НКАО была передана Азербайджану, в то время как отделенная от Азербайджана полосой армянской земли Нахичеванская АО также осталась в составе этой республики. Армяне настаивали на передаче Армянскиой ССР или НКАО, или Нахичевани. Армянские коммунисты выдвинули 16 предложений о переименовании НКАО и 45 предложений о ее праве перейти в состав Армянской ССР. Возможно, советское руководство могло бы внять этим тревожным предупреждениям и пересмотреть решения 20-х гг. Но это не соответствовало принципам брежневском политики, при которой изменения проводились лишь в направлении интеграции народов. Такая линия тоже не могла не приводить к росту напряженности.

Всякое ущемление возможностей пользоваться достижениями национальной культуры могло вызвать вспышки массового недовольства. Эти противоречия вызвали в конце 70-х-начале 80-х гг. волну национальных выступлений. В 1978 г. в рамках конституционного строительства, последовавшего за принятием Конституции СССР 1977г. было объявлено о предстоящем изменении Конституции Грузии. Руководители республики в согласии с Москвой решили отменить государственный статус грузинского языка. Это должно было укрепить позиции русского языка и, как казалось, снять трения с национальными меньшинствами Грузии, имевшими свои автономии. Новая конституция не упоминала о государственном статусе грузинского языка: «Грузинская ССР обеспечивает свободное употребление грузинского, а также русского, абхазского, осетинского и других языков большинства населения в данной местности», гласила ст.73. Накануне принятия Конституции по поручению ЦК КПГ его завотделом С.Хабеишвили обратился в ЦК КПСС с просьбой включить в текст Конституции дополнение, разъясняющее новацию: «Проявляя государственную заботу о развитии родного языка и изучению русского языка, как средства межнационального общения, Грузинская ССР какие-либо языковые привилегии или ограничения не допускает». «Предлагаемая нами формулировка, – комментировал Хабеишвили, – поможет партийным организациям вести пропаганду 73-й статьи так, чтобы помочь всем гражданам республики в правильном понимании того, почему отпадает необходимость государственного языка». Просьба «грузинских товарищей» была удовлетворена, но жители Тбилиси все равно не поняли нововведение «правильно».

По инициативе студентов университета в день обсуждения конституции в Верховном совете многотысячная демонстрация пришла в центр Тбилиси. Под ее давлением депутаты были вынуждены оставить статью о языке без изменений. "В руководстве республики, кстати сказать, в эти минуты нашлись люди, – вспоминает С.Хабеишвили, – которые возмущались и кричали: «Где армия?» Все это проходило хотя и в кабинетах, но при свидетелях, в том числе и из Москвы". Однако и эмиссары Москвы, и руководство республики были полны решимости не допустить кровопролития. После этой демонстрации был всего один арестованный А.Имнадзе, снимавший демонстрацию на пленку. Реальные организаторы демонстрации из Тбилисского университета не репрессировались. По мнению Л.Алексеевой «видимо, защитило молодых энтузиастов общее сочувствие (а, возможно, и номенклатурность их родителей).» (Одна из лидеров выступления Т.Чхеидзе была дочерью директора киностудии «Грузия-фильм»). Массовые выступления интеллигенции в защиту грузинской культуры происходили и в 1981 г. Но эти выступления и сохранение гегемонии грузинского языка усилили недоверие к грузинам национальных меньшинств республики.

В 1981 г. произошла также так называемая «октябрьская революция» 24-26 октября в Орджоникидзе, когда убийство шофера-осетина вызвало массовые волнения осетин. Это было не первое убийство и не первая демонстрация подобного рода. Похоронная демонстрация принесла гроб убитого к обкому партии. Возмущенные люди требовали выхода руководства. На площадь вышел первый секретарь Североосетинского обкома Б.Кабалоев. Но он не нашел ничего лучше, как назвать собравшихся сборищем, после чего потребовал разойтись и ушел. Через некоторое время митингующие ворвались в обком и заставили Кабалоева по спецсвязи позвонить в Москву. Кабалоев обещал на следующий день прийти на площадь с утра и вместе с народом разобраться в происшедшем. Вечером руководство попыталось очистить обком от митингующих. В обком были введены курсанты высшего военного командного училища МВД и стали выгонять бродящих по коридорам посторонних. Те оказали сопротивление, и в обкоме завязалась рукопашная схватка. В здании был учинен погром. Выйдя из обкома «на оперативный простор», курсанты напали на митингующих. Стороны забрасывали друг друга камнями. В итоге площадь осталась за курсантами. Часть «зачинщиков» была арестована.

25 октября приехала комиссия во главе с М.Соломенцевым и Ю.Чурбановым. Был организован митинг. После официальных ораторов под давлением собравшихся к микрофону были допущены люди «из толпы», которые обличали разгул преступности, ингушей. Постепенно митингующие вытеснили начальство с трибуны. Тогда во второй половине дня, после требования разойтись, митингующие были атакованы войсками с бронетранспортерами. Толпа сопротивлялась, митингующие залезали на боевые машины. В центральных районах города развернулась городская герилья, в которой осетины использовали палки, камни, бутылки с зажигательной смесью. Повстанцев забрасывали шашками со слезоточивым газом. Часть наиболее радикальных демонстрантов атаковали тюрьму и двинулись на ингушский район, но были остановлены войсками. В городе прошла серия грабежей.

26 октября в городе началась всеобщая забастовка, столкновения продолжались с нарастающим ожесточением. Колонна военных была остановлена у гостиницы Владикавказ и не смогла продвинуться дальше. Население активно поддерживало бунтарей. Из обкома был пущен слух, что принято решение применить огнестрельное оружие. После этого беспорядки пошли на спад. К тому же многие участники событий уже были арестованы.

Начавшись как антиингушские, эти волнения, в которых приняло участие около 4500 человек, быстро переросли в выступление против власти. Решающую роль в политизации движения играли студенты. Волнения в Орджоникидзе были подавлены с помощью войск, но без применения огнестрельного оружия. Было осуждено 26 человек.

Надо сказать, что сигналы об убийствах на национальной почве в Северной Осетии и Чечено-Ингушетии поступали в редакции центральных газет еще в 1978-1979 гг.: «Жил я во многих селах и городах нашей республики, – писал студент Грозненского университета, – и имею уже довольно четкое представление о ней. Начну с того, что по всей видимости нигде в СССР русского не убьют только за то, что он русский. Все прелести нашей жизни я описывать не стану, но я начинаю терять счет своим убитым друзьям».

После восстания 1981 г. в Орджоникидзе центральные органы КПСС постарались разобраться в ситуации, сложившейся на Северном Кавказе, прежде всего в Северной Осетии и Чечено-Ингушетии. Процесс проверок затянулся на несколько лет.

Срез социальной ситуации здесь был «неутешителен». В 1984-1986 гг. в Северной Осетии было зафиксировано более 100 «националистических проявлений»: убийства и избиения осетинами и ингушами друг друга, осквернения кладбищ, хулиганские акты в отношении некоренной интеллигенции. Количество русских учителей в республике сократилось почти на 300 человек. В Северной Осетии, по свидетельству комиссии ЦК КПСС, местные осетинские власти проявляли «невнимательное отношение к населенным пунктам, где преимущественно живут ингуши и кумыки. В этих селах хуже развита материальная база учреждений культуры, народного образования, сферы обслуживания».

Из 400 опрошенных в 1986 г. студентов Чечено-ингушского университета почти 80% соблюдали религиозные обряды и праздники, треть считала себя верующими (скорее всего – больше, остальные не хотели рисковать комсомольским билетом). В Чечено-ингушетии власти поддерживали мусульманство, выделяли автотранспорт паломникам, прибегали к помощи религиозных авторитетов в самых разных случаях, например – при мобилизации населения на субботники. Более половины браков ингушей проводилось по шариату, а не в соответствии с законом. В год появлялось более 4000 детей, законных с точки зрения шариата, но не государственного права. В 1982-1986 гг. в Чечено-ингушетии было похищено и выдано замуж более 100 учениц 7-9 классов. Свыше 60 тейповых групп находилось в состоянии кровной вражды. За два года эта вражда вызвала 3 убийства. Большинство преступлений совершалось с применением боевого огнестрельного оружия. Горные районы продолжали жить по своим законам, воспринимая СССР как Российскую империю – неизбежное (пока) зло, чуждую цивилизацию.

Экономической основой местных цивилизаций было сельское хозяйство, в котором господствовали отношения конца XIX века. Широко использовался наемный труд. В Ачхой-Мартановском, Сунжинском и Шалинском районах было обнаружено 65 батраков – бомжей из России и Украины. Для ухода за хозяйством в 500 овец, 27 голов крупного рогатого скота и 29 лошадей хватало усилий большой патриархальной семьи и трех батраков. Понятно, что колхозная система в таких условиях была фикцией. Широко были распространены хищения государственной техники.

Индустриальный сектор существовал в основном за счет труда русских. Коренное население составляло 62% трудоспособных граждан. В промышленном производстве оно составляло только треть занятых, зато в торговле – 70%. Вне «общественного сектора» было только по официальным данным занято 25% трудоспособного населения Чечено-ингушетии и 13% Северной Осетии. Таким образом социальная структура двух кавказских республик (а фактически – всего Северного Кавказа) отличалась минимальным развитием индустриальных отношений. По существу это были типичные колониальные страны. Опыт Азии и Африки показывает, что по мере того, как чуждые местной цивилизации индустриальные отношения разлагают традиционный уклад, накапливаются маргинальные (деклассированные, покинувшие привычную социально-психологическую среду) слои, и общество становится склонным к взрыву – национальной революции. В таких странах, как Алжир или Вьетнам такие революции разразились в 40-50-е гг. На Кавказе – в 80-90-е. Но КПСС не могла рассматривать союзные и автономные республики через призму колониальной модели. Оставалось лишь принимать грозные постановления «о преодолении недостатков».

В Прибалтике, социальная структура которой не отставала от русской, цивилизационный конфликт был еще более очевиден. Положение в Прибалтике демонстрирует нам модель ситуации, которая затем стала проявляться практически во всех частях СССР, включая саму Россию.

Характеризуя проблемы, с которыми столкнулась например Латвия, И.Кудрявцев писал: "При открытии новых предприятий министерства предпочитают завозить рабочую силу извне республики. И вот теперь в Латвии около 50% населения – не латыши. Соответствующая доля на промышленных предприятиях – до 90%... Московские министерства, конечно же, совершенно не волнует, чем дымят в Латвии их заводы и что они спускают в далекое Балтийское море... Одни проблемы рождают другие. Приток новых людей снижает уровень социальной обеспеченности республики... Далее, возникает национально-экономическо-культурный дисбаланс между преимущественно русскоязычным персоналом промышленных предприятий и работающими в сельском хозяйстве и сфере услуг латышами. Раздельный труд еще больше противопоставляет нации.

Сами приезжие – люди часто случайные. В любом случае они не образуют сплоченной общности... До сих пор русский, попадая в Прибалтику, изо всех сил старался не замечать разницы между собой и местным населением.

Русский человек ведет себя как «гостеприимный гость», который вполне чистосердечно и доброжелательно (безо всяких подвохов) говорит хозяину: «Будь здесь как дома!»... Поэтому когда латыши отвечают русским агрессией, это вызывает у последних полнейшее недоумение. И ответную реакцию...

Если русские осознают причину своей реакции, то латышам понять ее труднее... Просто они замечают, что все идет к тому, что их нация размоется и перестанет существовать. Они не могут понять, как и почему это происходит, и не видя источника опасности, но чувствуя саму опасность, они становятся агрессивными по отношению к русским, так как все беды начались с их появлением.

Действительно, латыши долгое время находились под господством немцев, относившихся к «коренным нациям» гораздо менее дружелюбно, чем русские. И тем не менее за это время нация сумела сохранить себя. Сейчас же дело идет к тому, что нация исчезнет в считанные десятилетия...

Важно уяснить, что простым улучшением сложившихся отношений здесь не обойдешься...

Россия (имеется в виду Российская империя как предшественник СССР – А.Ш.)... образовалась склеиванием воедино разных народов и культур. Но при этом для длительного существования такого государства недостаточно только экономических, политических, административных связей. Требуется еще и культурная общность наций. Если таковой нет, то для создания ее нужен своеобразный культурный агент. Я бы сказал, нужен клей, которым разнообразные национальные культуры склеиваются в одну, единую. Важное свойство хорошего клея – его способность въедаться в склеиваемые вещества, растворяя их.

Так вот, в качестве такого клея была использована культура русского народа".

«Эффект клея» наносил чувствительный удар и по развитию русской культуры: «Но такое использование предполагает развитие следующих двух свойств:

– Безликость. Только по настоящему безликая культура-клей сможет быстро внедриться в другую. Лишь она сумеет проникнуть в совершенно разные по характеру культуры.

– Единство в однородности. Если клей не един сам по себе, он не соединит склеиваемые предметы. Клей должен уметь клеить самого себя».

Нужды имперской политики разрушали и русскую культуру, лишая ее региональных особенностей, превращая ее в однородную безликую, максимально космополитичную советскую культуру. Русский язык становился доминирующим в культурном пространстве СССР, но на базе этого языка и этой культуры формировалась по существу новая нация – «советский народ» – с территориальной и во многом культурной целостностью, основанной на тесной связи не только русских, но трех славянских народов – русского, украинского и белорусского. Часть населения СССР была готова интегрироваться в эту новую нацию и безболезненно растворялась в ней. Для другой части это была трагедия, потеря национального микроклимата, вызывавшая психологический дискомфорт и ассоциировавшаяся со всеми бедами от экологических до социальных (ведь в условиях существовавшей системы беды действительно исходили из столицы России). Это разделение привело к противоречивым процессам этногенеза, когда формирование советской нации сопровождалось усилением национальной консолидации населения «республик», существовавших в составе СССР чисто формально. Каждый человек выбирал сам, кто он в большей степени – носитель советской или национальной культуры. И это самоопределение не было непосредственно связано с идеологическим выбором. Человек мог быть недоволен политикой КПСС и критиковать местное руководство за национализм, а мог из-за недовольства проводимой политикой стать националистом сам.

Этно-демографические процессы, о которых говорилось выше, постепенно вели к ослаблению и изменению состава «клея». За пpеделами России в 1959-1969 гг. пpоживал 31% pусских, в 1970-1978 гг. – 12%, а в 1979-1988 – всего 6%. Авторы исследования «Население России. 1993 г.» констатируют: "отток pусского (pусскоязычного) населения из большинства pеспублик бывшего Союза начался задолго до «пеpестpойки» и быстpо наpастал. В 1979-1988 гг. он охватил большинство pеспублик, а в тех из них, куда пpодолжалась эмигpация, ее темпы быстpо замедлились. Численность pусских сокpащалась уже во всех pеспубликах Сpедней Азии и в Аpмении. Hо на Укpаину, в Белаpусь, в Пpибалтику и Молдову их эмигpация еще пpодолжалась. Заметим, что в противоположность русским, украинцы и белоpуссы в 1979-1989 гг. еще интенсивно пеpеселялись почти во все pеспублики... В большинстве республик вытеснение русских до недавнего времени сопровождалось оттоком в Россию коренного населения из большинства бывших республик, кроме Прибалтийских, например: численность молдаван в РСФСР увеличилась за 1979-1988 гг. на 69% против 10,5% в своей республике, грузин и армян – на 46% (в своих республиках – на 10,3 и 13,2%), азербайджанцев – в 2,2 раза (24%), узбеков и туркмен – в 1,8 раза (34%), киргизов – в 2,9 раза (33%), таджиков – в 2,1 раза (46%). Формировались две этнические общности – «русскоязычное население» вне «славянских» республик и «южане» в России.

В обеих ситуациях наличие компактных инонациональных общностей вызывало трения, выливающиеся в притеснения и столкновения. Так, например, 7 октября 1981 г. произошли столкновения в г. Удомля между строителями Калининской АЭС – русскими и азербайджанцами. Азербайджанцы избили русских, но затем получили отпор. Тогда они «мобилизовали» солдат-азербайджанцев соседнего стройбата. Около 30 солдат устроили погром в общежитии строителей, ранив 10 рабочих. В столкновении было ранено и 4 солдата – рабочие сопротивлялись.

Читательница «Правды» Л.Мельникова писала в главную газету страны: "У нас в Арыси русских третируют, как хотят. За помощью, за бедой лучше ни к кому не обращаться, пожалуешься – себе хуже сделаешь. Все более – менее ответственные посты в руках казахов. Даже милиционеры открыто нам говорят: "Зачем приехали в Казахстан, возвращайтесь в свою Россию"". Это письмо, конечно, не было опубликовано, но оно было наряду с другими доложено в секретариат ЦК. Понятно, что такая «дружба народов» приводила к постепенному оттоку русскоязычного населения из республик, в которые они были заброшены «великим переселением народов» 30-х-60-х гг.

Постепенное нарастание национальной дезинтеграции, ослабление миграции русских в республики заставляли высшее руководство обращаться к традиционной для Российской империи политике русификации. В связи с принятием новых республиканских конституций в 1978 г. усилилось наступление на республиканские языки. Пропагандировалась идея «взаимообогащения культур», которая, по замечанию А.Авторханова, «сводится к массовому засорению национальных языков русскими словами». Русификация затронула и историческую доктрину, внедряемую в сознание через систему просвещения. А.Авторханов так характеризовал основные принципы этой доктрины: «первый принцип – все нерусские народы присоединились к царской империи якобы сами, добровольно; второй принцип – все национально-освободительные движения, противодействовавшие этому, были реакционными движениями; третий принцип – включение этих народов в состав старой царской империи было исторически прогрессивным актом для них».

Итак, основными полюсами этнических противоречий становились:

– русскоязычное – коренное население;

– русские – «южане» (позднее – «лица кавказской национальности») в славянских республиках;

– «титульная нация» – остальные народы (при этом следует учитывать, что «титульные» нации были еще и в автономных республиках, входивших в союзные, что порождало новое поле напряженности).

Ситуация усугублялась тем, что разные этносы СССР находились на разном уровне общественного развития, что предопределяло значительную неравномерность демографических, а позднее и социально-политических процессов в СССР.

В конце 70-х-начале 80-х гг. усилились дезинтеграционные тенденции в СССР, которые правительство пыталось компенсировать политикой русификации, лишь обострявшей кризис.

3. Социальные противоречия и социально-психологический кризис.

В 1985-1986 гг. политическое противоборство еще сохраняло жесткие формы уголовного преследования. Начатая Андроповым и продолжавшаяся при Черненко волна борьбы с коррупцией и хищениями в эти годы набирала обороты, вовлекая в свои жернова все большее количество чиновников и служащих низового звена. Если в 1980 г. было выявлено 6024 взяток, а в «андроповском» 1983 г. – 8568, то в 1985 – уже 10561 (то есть на 75,3% больше, чем в 1980 г.), а в 1986 г. – 11408 (на 8% больше, чем в 1985 г.) . В 1987 г. происходит снижение этого количества до 7848.

Если проследить эти показатели по республикам, коррупция в которых оказалась позднее в центре общественного внимания, то цифры окажутся довольно скромными. В 1985 г. в Узбекистане было зафиксировано 759 фактов взяточничества, в Казахстане – 609, в Грузии – 208, в других южных республиках – и того меньше. Коэффициент преступности Узбекистана на 100 тыс. человек по взяточничеству составлял 4,2, а России – 4,1. В 1986 г. этот показатель Узбекистана даже снизился до 4,0, после чего «наиболее коррумпированную» республику обогнали Россия, Казахстан, Грузия и Молдавия.

Близкая картина наблюдается и по более распространенному преступлению «хищение». Если в 1980 г. было зафиксировано 67410 преступлений, охарактеризованных как «хищение государственного или общественного имущества, совершенное путем присвоения, растраты либо злоупотребления служебным положением», то в 1983 г. таких преступлений было выявлено уже 79594, в 1984 г. – 85087, в 1985 – 92986, в 1986 – 97638, в 1987 – 96986. При этом коэффициент преступности в большинстве республик, включая Узбекистан, где деятельность правоохранительных органов приобрела наибольшую известность, укладывался в 20-26 на 100 тыс. жителей. Больше этого были показатели в России (38,2) и Белоруссии (31,7), а безусловным рекордсменом был Казахстан (57,7). Таким образом реальная статистика преступности не совсем соответствовала географии публичных разоблачений, которые в 1987 г. переросли в широкую кампанию в прессе. Характерно, что в этом году начинается снижение преследований за хищения (падение числа зафиксированных преступлений вовсе не свидетельствует о реальном уменьшении количества хищений).

Несмотря на рыночные авансы партиного руководства, нарастает кампания по борьбе с «нетрудовыми доходами», сопровождавшаяся ударами по мелким собственникам, занимавшимся сельским хозяйством, ремеслом, строительством, извозом. Пресса призывает граждан вести с ними непримиримую борьбу. Но граждане продолжают пользоваться услугами частников. Становится ясно, что частный сектор заполняет расширяющиеся прорехи государственного сектора. "Уличить «частника» в извозе не так-то просто. – писал в «Комсомольской правде» Л.Арих. – Особенно, если за рулем сидит человек, набивший не только карман, но и руку". Частник «крутится там, где невыгодно крутиться таксисту». Но это пока не останавливает «партию». Генеральный секретарь лично обрушился на шабашников, поскольку они предпочитают «воровать на стройке материалы». В 1985-1987 гг. продолжает расти и количество зафиксированных преступлений, характеризуемых как «спекуляция» (перепродажа по более высокой цене). Пик количества преступлений здесь приходится на 1988 г., когда рыночный социализм фактически стал официальным лозунгом КПСС. Удар по мелким собственникам в преддверии великого похода бюрократии за собственностью был вполне логичен – чиновничество избавлялось от конкурентов. Но полулегальный бизнес времен «застоя» не исчез. Он был загнан в подполье и попал под контроль криминального капитала.

Наибольший коэффициент экономической преступности приходился на Грузию, где относительно высокий уровень развития неконтролируемой торговли сочетался с оставшейся со времен Шевартнадзе большой активностью карательного аппарата. Здесь репрессивная политика была тесно связана с борьбой номенклатурных кланов за власть. В июле 1985 г. был внезапно освобожден от занимаемой должности и вскоре арестован секретарь ЦК КП Грузии С.Хабеашвили. Его считали «человеком Шеварднадзе». При переходе последнего на работу в Москву Шеварднадзе не дали оставить во главе республики Хабеашвили – у власти встал Д.Патиашвили, находившийся с Хабеашвили в конфликте.

После того, как над Хабеашвили «сгустились тучи», он попытался встретиться с бывшим покровителем:"Связался с МИДом, – вспоминает Хабеашвили, – Шеварднадзе поднял трубку и... мы хорошо друг друга поняли. Он сказал, что ввиду его крайней занятости, встреча сейчас не получится, но выразил надежду, что когда подключаться юристы, все выяснится". Опытный царедворец решил не рисковать, заступаясь за «взяточника» в условиях продолжавшейся борьбы за власть и все более широкой кампании против коррупции.

На суде часть свидетелей обвинения отказались от своих обвинений, что спасло Хабеашвили жизнь, и он был приговорен к 15 годам заключения. На суде Хабеашвили признал часть взяток. Но позднее он категорически отрицал свою причастность к коррупции. На вопрос корреспондента «Но почему на суде вы признали какие-то взятки?» Хабеашвили ответил:"Если бы меня арестовали сейчас, я бы сделал то же самое. Я спасал жизнь моего сына. Патиашвили мог расправиться с моими близкими точно также, как пытался расправиться со мной. А со мной и так, по моему, все кончено". «Все кончено» с Хабеишвили стало гораздо позднее. После возвращения Шеварднадзе в Грузию в 1992 г. его сподвижник был амнистрирован и назначен руководителем одного из фондов нового главы Грузинского государства. В условиях Грузии середины 90-х гг. это была не менее опасная работа, чем пост секретаря ЦК в середине 80-х. В 1995 г. Хабеишвили был убит.

В декабре 1985 г. прошли аресты в Министерстве иностранных дел, Министерстве внешней торговли и других ведомствах, связанных с вешней торговлей. Один из арестованных тогда и осужденных к лишению свободы замминистра внешней торговли В.Сушков вспоминает:"Формальной причиной моего ареста стало несоблюдение ведомственной секретной инструкции о правилах обращения с подарками, полученными от иностранцев. Реальная причина – попытка пришедшего к власти нового лидера – Горбачева показать народу, что КПСС готова «очиститься», разоблачить «коррупционеров» и начть перестройку. Случайной искупительной жертвой этого процесса среди прочих высокопоставленных чиновников оказался и я... Почему случайной? Этот «тонкий» момент мне разъяснил следователь:"Мы могли арестовать любого замминистра. Но попался один из твоих подчиненных. Ну сам посуди: какая разница, кого бы из замов мы арестовали?"

Аресты в МИДе, ГКЭС, Минвнешторге были, видимо, заранее спланированной акцией, и арестовывали, как правило, чиновников на уровне замминистра...

Целый день без еды, питья и туалета два высших офицера пытались превратить меня во взяточника. Психологически они поступали правильно. Я духовно ослабел, был потрясен арестом, обыском, переодеванием, решетками. Эта пытка закончилась только в час ночи, когда принесли разрешение прокурора на мой арест..." Несмотря на то, что по утверждению В.Сушкова он не нарушал порядка приема подарков (обмен подарками был и остается в порядке вещей в международной торговле) и никак не содействовал иностранцам, эти подарки дававшим, замминистра все же решил признать обвинения под угрозой расправы над близкими (каковая все же была осуществлена).

Справедливы ли упреки Хабеашвили и Сушкова, действительно ли они согласились сотрудничать с обвинением как в сталинские годы – под угрозой расправы с семьей, или речь может идти о запоздалых попытках взяточников реабилитироваться? Возможно ли использование следственных методов 30-х гг. в 1985 г., уже даже не в период «застоя» (или тем более – не в период «застоя»)? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к опыту республики, в которой были проведены наиболее «громкие» дела против коррупции – Узбекистана.

Статистика доказанных преступлений в Узбекистане не соответсвует количеству арестов. Начиная с 1983 г. Узбекистан подвергся массированной атаке Прокуратуры СССР, КГБ СССР и МВД СССР. По утверждению Т.Гдляна «За четыре года, с июня 1984 по сентябрь 1988, в многострадальном Узбекистане смещены 58 тысяч ответственных работников».

Конечно, такие масштабы разоблачений не могут свидетельствоввать о том, что Узбекистан опережал остальные республики по уровню коррупции.

В марте 1985 г. был арестован начальник Бухарского УВД Норов и замминистра Узбекистана Кахраманов. Окрыленные успехом следователи надеялись выйти на уровень ЦК республиканской компартии. На место арестованных чиновников приходили «еще не разоблаченные» работники, главной задачей которых оставалось выживание в условиях продолжавшейся чистки. Они оказывали следствию осторожное сопротивление. По словам Т.Гдляна и Н.Иванова "когда наша следственная группа прибыла в Ташкент, местные чекисты располагали множеством такой информации. Нам дали возможность прослушать фрагменты звукозаписи телефонных разговоров обвиняемых, познакомиться с документами по результатам наружного наблюдения, просмотреть обобщенные данные по агентурным наблюдениям... Сотрудники местного КГБ позднее рассказывали, что большую часть информации уничтожили. было сожжено более 70 томов. Некоторые документы искажались и переписывались заново. Офицеры, которые еще вчера показывали нам интересующие следствие материалы, на все просьбы виновато опускали глаза:"Извините, у нас ничего нет."" По утверждению Т.Гдляна подследственный Музаффаров сообщил, что ему стало известно о подготовке покушения на руководителя группы в случае, если будет арестован бывший министр внутренних дел Эргашев.

Заблокировать расследование можно было также путем уничтожения обвиняемых-свидетелей. И союзная прокуратура, и местные власти затягивали арест руководителей, обвиняемых группой Гдляна, информируя их о печальной перспективе. В 1984-1985 гг. в республике произошла волна самоубийств. Бывший министр внутренних дел Узбекистана К.Эргашев, снятый с должности в 1983 г., застрелился еще в августе 1984 г., написав в предсмертном письме:"Я, абсолютно одинокий человек, сын бедняка, оклеветан Рашидовым и его шайкой". Первый секретарь Кашкадарьинского обкома КПСС Р.Гаипов нанес себе 13 ножевых ранений, после того, как ему стало известно о предстоящем аресте. Другой жертвой стал министр внутренних дел Узбекистана Г.Давыдов. По утверждению Т.Гдляна «в ходе следствия были установлены факты получения Давыдовым в 1980-1983 гг. взяток... О корыстных злоупотреблениях Давыдова было информировано руководство МВД СССР, всвязи с чем 15 апреля 1985 года он подал рапорт об увольнении. 24 апреля 1985 года он был помещен в госпиталь МВД УзССр для обследования состояния его здоровья. 11 мая 1985 года приказом МВД СССР N 152 л/с Давыдов был уволен из органов внутренних дел. 17 мая 1985 года в ночное время в палате N 80 госпиталя Давыдов покончил жизнь самоубийством, произведя три выстрела в голову из пистолета. На решимость Давыдова покончить жзнь самоубийством, очевидно, повлияла целая серия самоубийств изобличенных во взяточничестве должностных лиц республики, и одобрительная реакция на это других руководящих работников, поскольку эти трагические кончины обрывали ниточки, ведущие наверх».

После Давыдова осталось предсмертное письмо, в котором его автор писал:"Горько и обидно, что неожиданно предложили уйти на пенсию и сделано это в столь бесцеремонной и даже грубой форме. Сейчас, по моему, стало легче оболгать ответстсвенног работника, чем когда-либо, запачкают грязью, а потом отмывайся. И мне кажется, что кто-то хочет оклеветать меня, взвалив на мои плечи грехи прежних руководителей, очернить безупречную работу в МВД в течение 16,5 лет. Ухожу честным работником МВД, коммунистом, генералом, отцом... Я вынужден сам принять крайнюю меру к сохранению своей чести и достоинства. А перед этим не лгут". Конечно, только очень наивный человек может поверить, что грубая форма увольнения на пенсию могла заставить генерала покончить с собой.

Несмотря на то, что большинство самоубийц очень трудно отнести к невинным жертвам, нельзя отрицать и «жестких» методов ведения следствия в качестве фактора, способствовавшего самоубийствам. Как мы увидим, самоубийством кончали не только высокопоставленные чиновники, попавшие в машину расследования.

Впрочем, с некоторыми самоубийцами следователи так и не успели встретиться. Их доводили до самоубийства местные «доброжелатели». После того, как осенью 1985 г. вслед за передачей информации о следствии республиканскому ЦК покончил с собой руководитель Джизакского УВД Я.Нарбеков, группа Гдляна получила право не предоставлять узбекским властям никакой информации. Т.Гдлян и Н.Иванов считают, что за счет этих ограничений «удалось спасти жизни нескольким функционерам».

По мнению Т.Гдляна и Н.Иванова, волна самоубийств спала тогда, когда после гибели Гаипова следствие привлекло к ответственности его родственников, проигнорировав существовавшую ранее традицию «оставлять в покое» капиталы семьи после смерти ее главы. Самоубийства сделались бессмысленными. Был «создан опасный для коррумпированной власти прецедент: оказывается, и добровольный уход из жизни сановного мздоимца не является индульгенцией, не освобождает от ответственности соучастников-наследников, не гарантирует сохранности наворованных миллионов». Однако членов семей обвиняемых задерживали и ранее, что показала проверка 1989-1990 гг.

Группа Гдляна привлекла к уголовной ответственности 62 человека, из которых осужден был только 31 человек. Однако арестовано было около 200 граждан, в отношении которых потом уголовное дело не заводилось, и вина не доказывалась. Группа работала с меньшим размахом, чем организаторы «хлопкового дела», но проверка, проводившаяся в 1989-1990 гг. вскрыла немало нарушений закона. Некоторые из «задержанных» провели в заключении до девяти месяцев. Это пребывание в тюрьме лиц, которые не знали, являются они обвиняемыми или свидетелями, не только противоречило закону, но и позволяло «ломать» людей, добиваться от них нужных показаний, шантажируя угрозой уголовного преследования. Человек, арестованный без предъявления обвинения, находился в полной зависимости от следователей. В случае, если следователи получали от них «нужные» показания либо убеждались в том, что здесь только потеряют время, протоколы допросов могли уничтожаться. Вплоть до 1990 г. большинство из этих людей считало себя обвиняемыми. По материалам проверки 1989-1990 гг. некоторые из них после избиений покончили с собой.

Рассказывая о жестоких методах следствия, практикуемых в группе Гдляна, В.Ильюхин замечает:"Конечно, мне могут возразить, сослаться на то, что к показаниям этих лиц (подследственных и «вынужденных свидетелей») надо относиться критически. Все это так. Поэтому мы ими не ограничились. Нами был допрошен следователь гдляновской группы Шамсутдинов, который заявил, что он был очевидцем нанесения ударов и плевка в лицо Бурханову следователем Карташяном." Факты издевательств подтвердил и следователь В.Шароевский. Факты избиений подтверждаются и данными тюремных информаторов, которые были изъяты из дела Гдляном. По данным проверки, следователи часто изымали из материалов дела документы, противоречащие версии следователей.

Когда «продиктованные» следствием показания очевидно расходились с реальностью, они оперативно пересматривались. Так, по схеме Гдляна подполковник милиции Очилов должен был давать взятку первому секретарю Кашкадарьинского обкома Гаипову. После того, как Гдлян показал ему постановление на арест отца и сына, Очилов согласился дать любые показания. Но при допросе Очилова следователем Ковеленовым выяснилось, что Очилов, «передаваший взятку» ко дню рождения Гаипова, не знает, когда тот родился. Пришлось идти к Гдляну. По воспоминаниям Очилова «Гдлян в присутствии нас позвонил управляющему хозяйственной частью ЦК КП Узбекистана и у него узнал дату рождения Гаипова.» По воспоминаниям следователя Ковеленова, «когда я стал выяснять у Очилова дату рождения Гаипова, то он ее не знал, и я не знал. Тура постоянно говорил мне, что давал показания под диктовку Гдляна и Иванова. Тогда я и Очилов пошли к Гдляну, который в присутствии нас позвонил в ЦК КП Узбекистана, выяснил дату рождения Гаипова и сообщил мне».

Происходили и другие «сбои». После очередного допроса 24 мая 1985 г. М.Барнаев был доставлен в больницу с множественными кровоподтеками, рвотой и головными болями. Он заявил, что был избит следователями. Факт избиения был установлен и прокурорской проверкой. Но уже в июне дело об избиении перешло в руки союзной прокуратуры, а затем – к Гдляну. В итоге Барнаев был арестован и после соответсвующей обработки «признался», что был избит своим дядей, в передаче взятки которому и обвинялся. В 1990 г. Барнаев был реабилитирован.

Комментируя эти факты, следователь В.Илюхин, заявляет:"После того, что мы выявили в делах Гдляна, хочется спросить его защитников, так рьяно оправдывавших творившееся беззаконие ссылкой на поговорку – «Лес рубят – щепки летят»: где здесь лес, а где щепки?... Рубили невиновных, они оказывались «лесом», а щепками были преступники. Это ли не репрессии, которые сродни произволу 30-х гг.?... Это был страшный психологический и физический пресс на арестованных, на задержанных. Прибегая к нему, как и в 30-е годы, заставляли родителей «изобличать» своих детей, а тех, наоборот, родителей. И делалось это вопроеки существующему запрету на принуждение к даче показаний... Как и в 30-е годы людям, измордованным в следственных камерах, сломленным психологически, потерявшим всякую сопротивляемость к обману и готовым пойти на любой оговор, подсовывали списки должностных лиц и требовали подписать на них ложные показния о даче взяток."– утверждает В.Илюхин.

Уместно в этой связи привести мнение Н.Иванова о некоторых следователях: «Нередко они перерождаются в этаких бездушных роботов, судьба проходящих по делу людей им совершенно безразлична, они заранее предубеждены против них, как против отверженных, не считают порой за грех обидеть, унизить, обмануть их, упиваясь при этом всей властью». По утверждению Ю.Чурбанова, к нему применялись изматывающие «допросы-марафоны» и серьезные угрозы: «Как-то раз Гдлян, который был сильно возбужден, бросил такую фразу: если бы Вы не заговорили сразу, не дали бы показаний, я не знаю, что бы я с вами сделал». Гдлян обещал отправить меня в Бутырку, к гомосексуалистам". Известно, что такие методы воздействия на подследственного действительно применялись карательными органами СССР. Так что если угроза следователя действительно имела место, она не была пустым звуком. Сами следователи категорически отрицают применение ими незаконных методов следствия, но нарисованная Н.Ивановым картина взаимоотношений с подследственными выглядит весьма наивно: "Вместо того чтобы, сухо кивнув, брякнуть: «Садитесь, гражданин такой-то» и тут же приступить к допросу, а именно к такому формальному обращению человек привык за эти месяцы, я встречаю его стоя, выхожу из-за стола, здороваюсь за руку, предлагаю ему стул, обращаюсь только по имени-отчеству. Потом мы пьем зеленый чай с заменяющими сахар очень дешевыми, но приятными на вкус восточными сладостями, я расспрашиваю его о здоровье, выслушиваю просьбы и либо обещаю их выполнить и выполняю, либо отказываю, но никогда не стану обманывать. Он и так видел много неправды в жизни, привык к продажной юстиции и теперь должен убедиться, что встретился с людьми, которые держат слово... Раз за разом отношения становятся все более человечными, доверительными, и наступает момент, когда подследственному становится неудобно, неловко лгать и выдумывать небылицы. Он уже убедился, что в нем видят человека, не мстят ему, пытаются установить истину, что его откровенность, наконец, не будет отягчать его ответственность". Можно прослезиться. Но верится с трудом. Во всяком случае Гдлян и Иванов по собственному признанию «посягнули» на "сомнительные принципы "социалистической законности"".

«Создание» доказательств осуществлялось и благодаря правовой неграмотности подозреваемых. Попав в машину расследования, они соглашались «вернуть» средства, хищение которых им вменялось в вину, и часто собирали необходимые деньги, наивно рассчитывая, что после этого к ним не будет претензий. Вполне вероятно, что в сборе средств для таких людей принимали участие и ключевые фигуры «мафии», направляя удар в другую сторону.

«Сбор средств» принимал поистине массовые масштабы. По свидетельству К.Майданюка "установились и правила конъюнктурной игры: вы – «добывайте», а мы не видим ваших своеволий. Обычно начиналось с того, что обвиняемого «уговоривали» написать довренному лицу записку: дескать, выдай. Ехали без обвиняемого – побыстрей бы! А им:"Нет у меня денег, уважаемые..." Как это нет? Перепрятал? Задерживают по подозрению в укрывательстве, вытягивают душу. Наконец, вступают в торг: мы тебя отпустим, а ты принеси... Хуже того, вызывают родственников задержанного, и тот сам ведет с ними переговоры. Приносили. Но уже не скажешь – толи действительно из тайника, толи собрали с протянутой рукой".

Всего группа Гдляна «вернула государству» 27 982 153 рубля 10 копеек. Часть этих средств была унаследована от дел, которые Гдлян принимал от других групп. Изымавшиеся группой Гдляна средства описывались и хранились крайне небрежно, так, что далеко не всегда можно было установить их происхождение. Некоторые вещественные доказательства исчезали. Это позволяло заподозрить следователей группы Гдляна в злоупотребелниях, но прекращение «антигдляновского» расследования в 1990 г. не дало возможность выяснить, присваивали ли они средства. Обвиняемые Гдляном лица позднее выдвигали против него встречные обвинения в вымогательстве взятки, но следователи, занимавшиеся деятельностью группы Гдляна не применяла его методов, и эти обвинения остались лишь версией.

Естественно, что методы расследования, применяемые «органами» в Средней Азии оставались традиционными – не соответстсвовавшими мировым правовым стандартам. Характерно, что когда в 1988 г. дело дошло до суда, значительная часть доказательств обвинения уже «не работала», так как в жизнь общества стали постепенно входить новые правовые нормы. Почувствовав это, некоторые обвиняемые смогли смягчить удар или вовсе выйти из-под него. Ю.Чурбанов, которому повезло меньше, говорит об этом:"Умнее всех нас повел себя Хайдар Халикович Яхъяев (бывший министр внутренних дел Узбекистана, арестованный в августе 1985 г. – А.Ш.), бывший министр Узбекистана. Он просто обманул всех следователей, провел их, как мальчишек. И сам рассказал об этом в Верховном суде СССР. Яхъяев сначала сделал все, что от него требовали следователи, то есть «топил людей» как только мог, все признавал, а потом дождался суда, отрекся от своих показаний и сам рассказал на суде о преступных методах ведения следствия группой Гдляна и Иванова. Он говорил, что следователи торговались с ним, в том числе и за показания против меня... И вот все это Яхъяев рассказал на суде. И чем кончилось? Яхъяева освободили. Он был отпущен из зала суда под аплодисменты и сейчас он на свободе".

Провал в случае с Яхъяевым еще не означает, что системы коррупции в Узбекистане не существовало, и все обвиняемые оказались жертвами «заговора следствия». Повторить успех Яхъяева в полном объеме удалось немногим, но отвести часть обвинений смогли почти все. Это подтверждало не только низкое качество работы следователей, но и то, что они ориентировались на стандарты другой эпохи, когда подозреваемый был обречен и априори считался виновным.

Иногда информация о «крутых» методах работы команды Гдляна приводила к неприятностям. Так, в декабре 1985 г. Гдлян на короткое время был отстранен от следствия. Однако вскоре руководство решило, что надо продолжать использовать его на прежнем месте.

Несмотря на существование собственных интересов у следственного апарата, он в условиях 1983-1985 гг. был не волен самостоятельно определять масштабы репрессий. Непосредственное руководство «органами» сохраняли за собой центральные партийные структуры. Они давали «добро» на аресты высокопоставленных чиновников и регулировали масштабы чисток. В 1985 г. перед командой Горбачева стояла задача добиться пропагандисткого успеха, удовлетворить «пуритан» и поставить среднеазиатские республики под полный контроль. В целом это удалось – на несколько лет кадры, пришедшие на место репрессированных, станут наиболее преданной опорой Горбачева на разнообразных конференциях и съездах. Подбор кандидатур на место арестованных чиновников осуществлялся новым руководством. При этом каждый из среднеазиатских чиновников (и не только узбекских, так как чистки прокатились и по другим республикам) знал, что он связан с теми, кто уже сел. До 1988 г. именно руководство КПСС решало – «раскручивать» дело дальше, или нет.

Укрепилось и положение Горбачева в высшем руководстве. Консервативные кадры побаивались перечить новому лидеру, опасаясь расширения чисток на центральные районы страны. Но в то же время они видели, что Горбачев отводит активность «пуритан» от центрального аппарата. Сами «пуритане» также были солидарны с Горбачевым в том, что в центре репрессии должны носить скорее пропагандистский характер и не дезорганизовывать работу.

Высшие руководящие кадры, выдвинувшиеся в ходе чисток, должны были сохранять спокойствие. Эту линию разделяло не все руководство КПСС, среди «пуритан» стали выделяться радикалы, требовавшие продолжения чиски. Выступая в Ташкенте секретарь ЦК Б.Ельцин заявил:"Работа, которую проводит республиканская партийная организация, чтобы в корне оздоровить обстановку, находится еще в самом начале пути". В Узбекистане сотрудники местного КГБ передали Ельцину «компромат» на первого секретаря Усманходжаева. Ельцин решил вмешаться в борьбу узбекских кланов и повести атаку на Усманходжаева: «Прилетев в Москву, я внимательно изучил все документы, которые мне передали, и пошел к Горбачеву. Я достаточно подробно рассказал ему обо всем, что удалось узнать, в заключение сказал, что необходимо немедленно принять решительные меры. И главное, надо решать вопрос с Усманходжаевым. Вдруг Горбачев рассердился и сказал, что я совершенно ни в чем не разобрался, Усманходжаев – честный коммунист, просто он вынужден бороться с рашидовщиной, а старая мафия компрометирует его ложными доносами и оговорами. Я говорю, Михаил Сергеевич, я только что оттуда, Усманходжаев прекрасно вписался в рашидовскую систему и отлично наживается с помощью даже и не им созданной структуры. Горбачев ответил, что я введен в заблуждение, и вообще за Усманходжаева ручается Егор Кузьмич Лигачев». Горбачев, конечно, имел представление о сохранении рашидовской системы и после первой волны чистки – высшее руководство в этот период непосредственно направляло работу группы Гдляна, «копавшую» под узбекистанский ЦК. Но Генсек понимал, что в условиях обусловленности коррупции общественным порядком, когда к ней в той или иной степени причастны все руководители (при этом они могут и не являться коррупционерами сами), обвинения носят произвольный характер – обвинить можно любого. Партийные лидеры, пришедшие к власти в Узбекистане на волне чистки, как казалось Горбачеву, замешаны в коррупции в меньшей степени. Но они могли обеспечить управляемость республики. Если бы Узбекистан захлестнула новая волна чисток, эту управляемость можно было бы и потерять. Поэтому Горбачев счел за лучшее осадить радикала Ельцина, сохранив за собой монополию на решение судьбы узбекских руководителей. Впрочем, этот конфликт лишь укрепил Горбачева в мысли о необходимости назначить Ельцина первым секретарем Московской парторганизации. Москву тоже планировалось основательно «почистить».

Так была ли в Узбекистане развита коррупция? Этого не отрицают и оппоненты Гдляна и других следователей, действовавших в республике. Коррупция и мафия в Узбекистане (как и в других республиках СССР) была широко развита, но насколько – этого сказать уже нельзя. Обвинения, даже признанные судами, сегодня признать доказанными трудно из-за неправовых методов следствия – также как и обвинения сталинской юстиции (что не исключает признания того факта, что в стране действительно было много людей, недовольных сталинской политикой). Структура мафии, видимо, существенно отличалась от той картины, которая была нарисована Гдляном и Ивановым. Пока нет доказательств того, что в мафию входили все без исключения чиновники Узбекистана и что ЦК КПУ был именно «штабом мафии». С одной стороны часть чиновников могла не участвовать в прямых махинациях и просто смотрело на нарушения закона коллегами сквозь пальцы. С другой – в «штаб мафии» могли входить и люди, непосредственно не состоявшие в головке компартии.

А.Гуров, исследовавший криминальную ситуацию в столице Узбекистана, писал:"город Ташкент, например, был поделен на четыре зоны, в каждой из которых властвовал местный «авторитет». В органах милиции действовали представители мафии, работавшие там даже без оформления личных дел. Это они выбрасывали из окон тюрьмы свидетелей, которые начинали давать показания... Гдлян вовсе не занимался лидерами уголовной среды, у которых на крючке сидели коррумпированные чиновники. Видимо, перед Гдлянном стояла другая задача – прощупать зарвавшихся секретарей райкомов и обкомов, что и получилось, благо разрешение «на отстрел» было... так что Гдлян прошел мимо настоящей мафии. Он извлекал ценности и задерживал подозреваемых, которых потом, как мы знаем, освободили, а против него самого в Узбекистане хотели возбудить уголовное дело по причине сомнительных методов следствия".

Однако у руководства страны и широкой общественности сомнения в законности действий советских следователей возникнут лишь через несколько лет. А пока в ЦК КПСС считали, что «процесс находится под контролем» и готовились вывести «узбекское дело» на московский уровень, санкционировав начало «разработки» зятя Брежнева Ю.Чурбанова.

Важнейшим результатом расследований 1983-1985 гг. стало выявление гигантских изъятий средств из казны. Между тем расследования 1985-1989 гг. не привели к возвращению этих средств государству. По справедливому замечанию Л.Тимофеева "если посчитать, сколько потрачено на личное потребление всеми без малого тридцатью тысячами по «хлопковым делам» и их семьями... то сложится сравнительно небольшая сумма, всего несколько десятков миллионов. Но похищено-то несколько миллиардов! Где же остальное?... Между тем похищенные деньги и впрямь исчезли, таинственно канули". Эта денежная масса растеклась по телу номенклатуры в ожидании перемен, которые позволят «обналичить» то, что удалось эвакуировать из Узбекистана и накопить в других республиках, где масштабы коррупции были не меньше. Бюрократия тоже ждала перемен.

Выступая с «инаугурационной» речью, Горбачев провозгласил свое внешнеполитическое кредо, которое окажется не пустой декларацией, а действительным планом действий: «Никогда прежде над человечеством не нависала столь страшная угроза, как в наши дни... Мы хотим действительного и крупного сокращения накопленных вооружений, а не создания все новых систем оружия, будь то в космосе или на Земле». Речь шла, таким образом, о резком сокращении ядерных вооружений в обмен на отказ от программы СОИ. По мнению Горбачева, высказанному на заседании Политбюро 23 марта, «нам внешнюю политику менять не надо, она завоевала авторитет. Требуется лишь активизация».

«Активизация» последовала на следующий день. 24 марта Горбачев обратился к Рейгану с письмом. В нем он писал: «Наши страны различны по своему общественному строю, по господствующей в них идеологии. Но нам думается, что это – не причина для вражды. Каждая общественная система имеет право на жизнь, и свои преимущества она должна доказывать не силой, не военным путем, а на ниве мирного соревнования с другой системой». Горбачев предлагал Рейгану личную встречу и считал, что «такая встреча вовсе не обязательно должна завершиться подписанием каких-то крупных документов». Это было приглашение к знакомству с человеком, которому предстоит на протяжении нескольких лет определять курс политики СССР.

«Является господин Горбачев новым типом советского руководителя или нет – покажет время, – говорил Рейган своим сотрудникам весной 1985 г. – А это произойдет не ранее, чем через десять лет».Через десять лет не будет уже ни Горбачева у власти, ни СССР. Произойдут те самые перемены, которые Рейган предрекал в своих публичных речах в начале 80-х гг. Но его разговоры в узком кругу показывали, что сам Рейган не верил в предсказанную его советниками гибель СССР в ближайшие годы, и его заявления на эту тему были прежде всего риторикой.

Советско-американские отношения тут же были омрачены инцидентом в ГДР близ германо-германской границе, в котором погиб американский офицер А.Николсон. СССР опубликовал заявление о приказе своим военнослужащим не применять оружие на этой границе. Однако такая микроскопическая уступка пока не меняла общей ситуации, и Рейган по прежнему считал, что с Горбачевым будет «трудно иметь дело». Этот вывод подтверждался и мессианским тоном посланий нового Генсека, который пытался «сагитировать» американскую сторону с тем же жаром, с которым Рейган в свое время агитировал Брежнева и Андропова. Горбачев писал:"именно США оказываются на стороне группировок, выступающих против законных правительств". «Тщательно выверенный баланс интересов, заложенный в основу договоренности, США вознамерились резко качнуть в свою сторону». Речь шла о соглашении ОСВ-2. Но Горбачев, конечно, не признавал, что именно СССР своей ракетной модернизацией дал возможность США раскачать равновесие и «использовать географические факторы».

Горбачев твердо опроверг утверждение американской стороны, что СССР также стремится к созданию своей СОИ. Тем временем первый раунд переговоров в Женеве (март-апрель) зашел в тупик – США отказывались увязывать вопрос о своих военно-космических исследованиях с вопросом о сокращении ядерных вооружений. И тогда Горбачев впервые пошел на односторонние уступки, к которым будет впоcледствии прибегать еще не раз. «Уже в начале апреля благодаря решительной поддержке М.С.Горбачева было принято отвергавшееся ранее предложение о прекращении дальнейшего развертывания советских ракет СС-20», – вспоминают С.Ахромеев и Г.Корниенко. Мораторий на развертывание ракет был введен 7 апреля. Этот шаг доброй воли как нельзя лучше согласовывался с экономическими возможностями СССР. Тогда же в интервью «Правде» Горбачев с грустью констатировал: «В Вашингтоне делают ставку на силу и этого не скрывают». Такой же возможности у СССР уже не было. В ходе частичного вывода ракет из Восточной Европы ее количество было сокращено до уровня июня 1984 г. (243 единицы).

В переписке с президентом США Генсек выдвинул новую концепцию мирового порядка, которая должна была противостоять американскому демократическому мессианизму с позиций плюрализма, что могло произвести сильное впечателение на западное сознание:"сегодня в мировой политике действуют – и самым активным образом – множество государств, каждое со своим лицом и интересами". Эта идея несколько расходилась с классической доктриной, принятой в КПСС, так как «увековечивала» мирное существование. Однако отечественная бюрократия уже давно не рвалась в «последний и решительный бой». Дело оставалось за малым – добиться «отказа империализма от попыток решить исторический спор между двумя общественными системами», – как говорил Горбачев на апрельском пленуме ЦК КПСС.

Рейган решил, что настала пора продемонстрировать и свою готовность к прекращению холодной войны. 10 июня он заявил о том, что США будут и дальше соблюдать договор ОСВ-2, срок действия которого истекал в конце 1985 г.

Но СССР все равно опережал Америку по количеству мирных инициатив. В мае Горбачев предложил объявить в сороковую годовщину атомной бомбардировки Хиросимы мораторий на испытания ядерного оружия. План моратория привел к определенным трениям между политиками и военными. Вспоминает Г.Корниенко:"в августе 1985 г., когда решался вопрос о введении в СССР одностороннего моратория на испытания ядерного оружия, я, хотя и не питал иллюзий насчет присоединения США к мораторию, был решительным сторонником этого шага с нашей стороны. Военное же руководство, включая и соавтора (начальник Генерального штаба С.Ахромеев – А.Ш.), понимая политическую важность такого нашего шага, не могло не считаться с тем, что США будут продолжать ядерные испытания и уходить вперед, в частности в отработке малогабаритных ядерных зарядов, в том числе по программе СОИ. Оно предостерегало руководство страны об опасности такой ситуации, но решение о моратрии все же было принято". 30 июля мораторий был объявлен в одностороннем порядке с 6 августа до конца года.

Однако предложенное Москвой замораживание ядерных испытаний не вызвало позитивного отклика в Вашингтоне. Дело в том, что в США еще не был завершен цикл испытаний, в то время как в СССР могли некоторое время обходиться без них.

Горбачев изображал возмущение американской позицией:"Публичные высказывания официальных лиц в Вашингтоне по вопросу о моратории создают впечатление, что там, к сожалению, в основном заняты сейчас поисками, как бы половчее отклониться от такого ответа".

Переход к новому курсу во внешней политике СССР сопровождался заверениями, которые должны были пока успокоить отечественный ВПК:"Мы и впредь не будем жалеть усилий, чтобы Вооруженные Силы СССР имели все необходимое для надежной защиты нашего Отечества, его союзников, чтобы никто не мог застать нас врасплох".

Однако кадровые перестановки открывали несчастливую эру в истории отечественного ВПК. Его покровитель Г.Романов был отправлен в отставку («горе побежденным»), а стародавний партнер А.Громыко – перемещен на почетный пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Горбачева не устраивал консервативный дипломатический стиль Громыко. Время политики «семь раз отмерь, один раз отреж» прошло. Без сдвигов на внешнеполитическом фронте нельзя было добиться успеха внутри страны. Горбачев заявил послу в США Добрынину, что без прекращения гонки вооружений никаких внутренних задач не решить. Давление США по-прежнему тормозило преобразования в СССР.

1 июля министром иностранных дел СССР был назначен Э.Шеварднадзе Дипломатического опыта он не имел, но, как сказал Горбачев, рекомендуя его на этот пост, «этот участок работы должен быть непосредственно в руках партии. Поэтому необходим товарищ из руководства.» Горбачев сказал также, что Шеварднадзе «сумел справиться с труднейшей ситуацией в Грузии», что ему «присущи чувство нового, смелость, оригинальность подходов». Предложение назначить Шеварднадзе на этот пост вызвало в МИДе шок. И в первую очередь это касалось Громыко, который был готов уйти из министров, но полагал, что Генсек, обязанный избранием ветерану дипломатии, хотя бы посоветуется с ним. «Толя, в своей жизни я давно не испытывал такого удивления, а затем раздражения, как от решения Горбачева о новом министре иностранных дел. Сначала я не поверил своим ушам, спросил Горбачева, не ослышался ли... Я понял, что Горбачев про себя этот вопрос решил окончательно, он со мной не советовался, а просто просил поддержать замену... В то же время я считал, что Шеварднадзе не подготовлен к тому, чтобы профессионально вести работу министра иностранных дел», – говорил Громыко сыну.

Отсутствие дипломатического опыта у Шеварднадзе вполне устраивало Горбачева, которому на этом посту нужен был исполнитель – Генеральный лично собирался руководить этим направлением. «Нет опыта? – говорил он Шеварднадзе накануне назначения, – А может, это хорошо, что нет? Нашей политике нужны свежесть взгляда, смелость, динамизм, новаторские подходы...»

«Надо сказать, – вспоминает Г.Корниенко, – технику дипломатии новый министр освоил довольно быстро. Что, однако, к сожалению, стало вскоре бросаться в глаза,... так это недооценка им настоящего профессионализма в дипломатии, игнорирование дипломатических знаний и опыта, если только они не служили его представлению о целесообразности или нецелесособразности какого-то действия в данный момент».

Назначение Шеварднадзе означало конец политики консенсуса в советском руководстве, когда каждый шаг внешнеполитического ведомства должен был согласовываться с военными и КГБ. Теперь здесь инициатива принадлежала Генеральному секретарю и МИДу. Это оценил и противник. Рейган писал о Шеварднадзе:"он хоть и был жестким, но менее враждебным и более представительным, нежели Громыко".

«Застой», сохранявшийся в отношениях с США, заставил советское руководство, искать «обходные пути». Вспоминает Э.Шеварднадзе: «в руководящих, как у нас принято говорить, сферах, возникла даже установка на преодоление перекосов во внешней политике, образовавшихся из-за отношений с США. Была выдвинута идея своего рода обходного маневра – усиление внимания к европейскому направлению, активизации связей и контактов с другими странами мира». Горбачев считал, что «в противоборстве с США... надо прежде всего добиваться их вытеснения из Западной Европы. Наиболее эффективный способ – это ослабление международной напряженности и взаимный поэтапный вывод американских и советских войск. Для американцев это будет означать возврат за океан; для нас – фактический отвод войск на несколько сот километров за наши границы, где их присутствие все равно будет незримо ощущаться европейскими государствами».

Продолжая традиционную для сверхдержав политику ослабления блока противника в Европе, Горбачев решил именно здесь опробовать свое «новое мышление». Несмотря на поражение, которое потерпело пацифистское движение в Западной Европе после размещения здесь американских ракет, оно все же еще сохраняло влияние и опиралось на политическую поддержку социал-демократов. Встречаясь с Г.Брандтом, Горбачев активно поддержал создание безъядерных зон в Европе. Этот территориальный «сепаратизм», попытка отдельных городов «выйти из НАТО» помогал новой политике СССР получить поддержку общественного мнения на Западе. Давление общественности заставляло европейские правительства занимать гораздо более благожелательное, чем в США, отношение к мирным инициативам СССР. Левые силы Европы вдохновляло и заявление Горбачева о том, что расхождения во взглядах «не должны мешать взаимодействию коммунистов и социал-демократов по самым главным, самым острым проблемам современности». Эти слова ободряли не только социал-демократов и социалистов, но и стремительно правеющие крупные коммунистические партии, прежде всего Итальянскую, с которой КПСС еще в 1982 г. вступила в состояние открытого конфликта.

Стремление к сближению с социал-демократией Горбачев подчеркнул и во время визита во Францию.

На встрече с премьером Италии Б.Кракси Горбачев снова назвал программу «звездных войн» в качестве цены за радикальное ядерное разоружение. «Хочу подчеркнуть, – добавил Горбачев, – что в этом вопросе мы готовы пойти очень далеко». Это не могло не произвести впечатление на союзников США, еще не оправившихся от волнений, связанных с размещением в Европе новых американских ракет. Стратегия «откола» Европы от Америки проявлялась в высказываниях Горбачева все более открыто:"В той мере, в какой страны ЕЭС выступают как «политическая единица», мы готовы искать с ней общий язык и по конкретным международным проблемам".

Крупнейшим прорывом Горбачева на международном фронте в 1985 г. явился визит во Францию в октябре, где Генсеку удалось очаровать французскую публику своей непривычной для советского лидера живостью. Было решено привлечь внимание фрнанцузов к визиту беспрецедентным телевыступлением:"Накануне отъезда я дал интервью французскому телевидению. Это был первый опыт прямого разговора руководителя СССР с группой западных журналистов перед телекамерами. Откровенно говоря, не представлял психологическую и интеллектуальную нагрузку беседы, когда ты все время под лучами прожекторов и перекрестным огнем журналистов. Тогда и мне, и многим моим соотечественникам показалось, что французы необъяснимо агрессивно, без должного такта, даже неуважительно".

Ключевым понятием нового европейского курса, предложенного Горбачевым, стал «общий европейский дом». Идея «европейского дома» была провозглашена Горбачевым в Париже:"Мы с вами живем в этой Европе... Мы живем в одном доме, хотя одни входят в этот дом с одного подъезда, другие – с другого подъезда. Нам нужно сотрудничать, налаживать коммуникации в этом доме". Горбачев мог гордиться этой красивой идеей, но права авторства тут же были оспорены французским телеведущим:"Голлистский подход?" Конечно, Горбачев не собирался признавать себя последователем де Голля даже в вопросе об общей Европе, и в голосе Генсека зазвучали обиженные нотки:"Не буду сейчас с вами дискутировать насчет того, кому принадлежит приоритет..." Но въедливый журналист продолжал атаку на Генсека:"И тем не менее реакция на действия западных стран бывает не одинаковая. В самом деле, когда некоторому количеству сотрудников советских учреждений, которых обвинили в шпионаже, было предложено покинуть Францию, в Советском Союзе не отмечалось особой реакции. В то же время, когда англичане недавно обвинили в шпионаже группу советских сотрудников, реакция с советской стороны была сильной, энергичной. Сложилось впечатление, что советская сторона действует по принципу «око за око, зуб за зуб». Что же, по-Вашему, есть хорошие и плохие европейцы?" Такое замечание вывело Горбачева из равновесия, и он не нашел ничего лучшего, как огрызнуться:"Я думаю, Вы оставите за Советским Союзом суверенное право принимать решение в каждом случае в зависимости от того, как он считает нужным. При этом мы учитываем и интересы Советского Союза, и общую ситуацию". Горбачева спас вопрос о 4 миллионах политических заключенных в СССР. Абсурдность такого утверждения позволила Генсеку скомпрометировать саму тему политзаключенных в СССР:"Это напоминает, знаете ли, геббельсовскую пропаганду. Я поражаюсь, что Вы, господин Мурузи, человек образованный, современный, могли задать такой вопрос. Повторяю: это абсурд".

Несмотря на эти неприятные вопросы, главное было сказано – мы хотим дружить с соседями по дому в то время, как этому дому угрожают чужаки из-за океана. «Из-за перенасыщенности вооружениями Европа, как никакой другой континент, уязвима перед лицом вооруженного конфликта, тем более ядерного, – говорил европейцам Горбачев. – Значит, безопасность Европы не может быть обеспечена военными средствами, военной силой.

Это совершенно новая ситуация, означавшая разрыв с формировавшимися веками, даже тысячелетиями, традициями, образом мыслей и образом действий. Ко всему новому человеческая мысль приспосабливается не сразу. Это относится ко всем. Мы это чувствуем, мы начали переосмысление, приведенное в полное соответсвие с новыми реальностями многих привычных вещей, в том числе в военной и, конечно, политической областях. Хотелось бы, чтобы такое переосмысление шло и в Западной Европе, и за ее пределами». От Европейских проблем Горбачев, таким образом, переходил к идее о необходимости переосмысления всего традиционного миропорядка, к идее нового мышления в ядерный век.

В качестве альтернативы «звездым войнам» и гонке ядерных вооружений Горбачев выдвигал идеи совместных космических иследований и возобновления термоядерного проекта «Токомак». Продолжая повторять, что «наши страны... исповедуют каждая свою идеологию» (как будто во Франции, да и в СССР тоже, существовало только по одной идеологии), Горбачев не упускал шанса поагитировать французов за социализм:"Исторический опыт убедил нас: народы России сделали правильный выбор в 1917 году, совершив революцию, уничтожив эксплуатацию, социальное и национальное угнетение". Но в ответ получил вопрос о судьбе евреев, а также о Сахарове и Щаранском. Ответ Горбачева «на скользкий вопрос» опять был резким и неубедительным для западной общественности:"Я бы сказал так: давайте мы будем в Советском Союзе сами управлять своими делами, а вы во Франции управляйте своими". Затем Горбачев заявил, что положение с социальными правами в СССР много лучше, чем в странах Запада, включая Францию, а в Верховном Совете заседают рабочие и крестьяне. Что касается Щаранского, «он нарушил наши законы, и был за это осужден». С 50-х гг. такая аргументация уже не убеждала во Франции никого, кроме некоторых коммунистов.

И тем не менее перед французами предстал человек, разительно контрастировавший с предыдущей генерацией советских руководителей, напоминавший своей живостью и искренней убежденностью в торжестве социализма не столько Брежнева и даже Андропова, сколько Фиделя Кастро. На Западе заговорили о «стиле Горбачева», но сам он пока отвечал:"Я думаю, нет «стиля Горбачева»...Стиль, который мы культивируем в нашей партии, мы определяем как ленинский стиль работы. Для него характерны такие черты, как широкое общение с трудящимися, гласность в работе, изучение реальных процессов, лежащих в основе формирования политики". Но, несмотря на свой ленинизм, Горбачев был готов признать за «капиталистической» цивилизацией право на долговременное существование. Более того, в словах Горбачева зазвучали нотки «конвергенции»:"мы не смотрим на капитализм как на потребительское общество, мы не будем здесь следовать стандартам западного образа жизни. Но то, что полезно, мы используем". Горбачев даже выступил за свободу торговли и слова, процитировав французского классика:"можно рассчитывать, что нам вместе удастся приблизить, хотя бы немного, тот день, когда, по предсказанию Виктора Гюго, "единственным полем битвы будут рынки, открытые для торговли, и умы, открытые для идей"". Услышать столь либеральную мысль от Генеpального секретаря КПСС ранее было невозможно.

Однако в ходе советско-французских переговоров выяснился и прагматический подтекст рассуждений о грядущей свободе – либерализация торговли была необходима СССР уже сейчас, и по вполне конкретным пpичинам:"Мы знаем, что и Франция делает упор на развитие самых передовых технологических направлений. Это открывает новые горизонты для двустороннего сотрудничества". Ускорение требовало вливания западных технологий.

Горбачев открыто заявил, что его курс будет существенно отличаться от прежнего:"Сейчас, как никогда, нужен активный политический диалог, чтобы снимать наслоения предшествующих лет". Зримым подтверждением этого стало заявление о снятии с боевого дежурства установленных после июня 1984 г. ракет СС-20, нацеленных на европейские города.

Этому решению предшествовала тяжелая борьба в Москве, кульминация которой пришлась на сентябрь 1985 г., когда Горбачев обнаружил, что поступающие от военных данные не выдерживают западной критики. Министерство обороны выступало против уступок в ракетам среднего и малого радиуса действия, МИД склонялся к тому, что западные данные более объективны. Прессинг западных СМИ, почти незамтный в СССР, эффективно воздействовал на отечественных дипломатов, и в конечном итоге на МИД и самого Горбачева. Проигрывая западным дипломатам и журналистам в дискуссиях, дипломаты постепенно вставали на их точку зрения. В свою очередь МИД транслировал западную аргументацию на высшее руководство страны. Но этот процесс развивался медленно, и в Париже позиция Горбачева была еще наступательной.

В вопросе о СОИ Горбачев нашел взаимопонимание с президентом Ф.Миттераном, который прямо заявил:"Уже давно гонка вооружений поднималась на качественно новые ступени и теперь достигла космической ступени. Если разум не возобладал до сих пор, то кто возьмется утверждать, что отныне здравый смысл возобладает... Что касается Франции, то я уже сказал: она не участвует в этом, она не стремится к этому, она хочет посвятить себя мирным исследованиям космоса". Однако отмежевываться от позиции США по ракетам среднего радиуса действия Миттеран не стал. Горбачев был бы не прочь развить французский успех на британском направлении, что было бы несложно, если учесть симпатию к нему со стороны Тэтчер. Но здесь Горбачеву помешали спецслужбы. В августе британцы вывезли на Запад сотрудничавшего с ними сотрудника КГБ О.Гордиевского. Это привело к дипломатическому скандалу, который на несколько месяцев охладил советско-британские отношения.

«Прорубая окно в Европу», советские лидеры не забывали о «своей» доле этой части света, где, по словам Шеварднадзе, существовала "дружба на лозунговом уровне, но никак не на «уровне сердца»." После Парижа Горбачев отправился в Софию, где он встретился с лидерами госудаpств Ваpшавского договоpа.

Это была уже не первая встреча нового Генсека с коллегами из «братских партий». Уже на похоронах Черненко Горбачев собрал восточноевропейских руководителей и сообщил им, «что мы за равноправные отношения, уважение суверенитета и независимости каждой страны, взаимовыгодное сотрудничество во всех сферах. Признание этих принципов означает одновременно полную ответственность каждой партии за положение в своей стране». Вероятно, эта формула (в том числе и ее последняя часть) была тогда воспринята как дежурное идеологическое заклинание. Между тем она означала отказ от так называемой «доктрины Брежнева» и провозглашала новую «доктрину Горбачева» в Восточной Европе. Если режим не справился с собственным народом, он несет за это полную отвественность. Выручать не станем – международная обстановка не позволяет, да и средств на это нет. Через пять лет этот курс приведет к катастрофе Восточного блока.

В апреле состоялась новая встреча в Варшаве, где было принято решение продлить Варшавский договор до 2005 года. В Софии Горбачев решил посоветоваться с коллегами перед встречей с Рейганом. Но речь шла не только об этом. Выступая на закрытом заседании, Горбачев говорил:"Hельзя не видеть того, что в последнее вpемя интегpационные пpоцессы у нас затоpмозились. Дело в том, что их экстенсивная основа – обмен советского сыpья и топлива на готовую пpодукцию бpатских стpан – в основном исчеpпана, а интенсивные фактоpы не пpиведены в действие... Чтобы пpидать этому пpоцессу необходимый импульс, нужно откpыть доpогу для пpямых связей пpедпpиятий, ускоpить оpганизацию совместных научно-пpоизводственных центpов, сдвинуть с меpтвой точки и вопpос о ценах на коопеpативные поставки... Известно, что СССР по pяду показателей жизненного уpовня населения отстает от большинства евpопейских социалистических стpан. Мы воспpинимаем пpоблемы социалистических стpан как свои собственные, но впpаве pассчитывать на такой же подход с их стоpоны". Помощь СССР «бpатским стpанам» вне Евpопы составляла 10 миллиаpдов pублей в год (не считая pасходов на Афганистан). Горбачев сообщил восточно-европейским коллегам о том, что эти деньги теперь нужны в СССР, и рассчитывать на них в будущем не стоит. Это стало еще одним толчком к усилению кредитной зависимости стран Восточной Европы от Запада со всеми вытекающими последствиями. В принципе Горбачев это понимал:"Отсутствие необходимых экономических связей с нами толкает их в объятия Запада... Венгрия, Польша завязли глубоко. Экономическая зависимость заставляет их делать политические уступки. – Это слова Кадара," – рассказывал Горбачев на заседании Политбюро. Восточноевропейские лидеры остро критиковали СЭВ:"Ругали его за бюрократизм, за недостаточную эффективность", – вспоминает Горбачев. Советская сторона была готова идти на реформу этой организации. Восточноевропейские режимы также заверяли о своей готовности идти на реформы. Однако если в Польше и Венгрии давно шли преобразования, которые теперь можно было радикализировать без оглядки на СССР, то в остальных странах блока реального перехода к реформам пока не происходило.

Система европейских союзов ослаблялась не только с западной стороны. Однако у СССР оставался важный козырь, позволявший охлаждать стремление к самостоятельности Чехословакии и Польши например:"с явного одобрения из-за океана ставятся под сомнение решения Ялтинской и Потсдамской конференций союзных держав, итоги послевоенного развития", – говорил Горбачев. Советский Союз оставался гарантом территориальной целостности восточно-европейских стран и стабильности в них.

«Обходной маневр» через Европу удался на славу – европейцы теперь ждали шагов на встречу компромиссу в большей степени со стороны США. И американцы не могли с этим не считаться. Но и просто «обойти» Америку СССР не мог – она была лидером западного мира. По словам Шеварднадзе, «как не крути – выходило, что без нормализации советско-американских отношений мы ничего не добьемся». Горбачев стремился к личной встрече с Рейганом. Он не считал, что обязательно необходимо достичь на ней каких-то глобальных сдвигов. Важнее было показать американцам, что с новым советским руководством можно иметь дело, прощупать Рейгана на способность к уступкам при условии взаимности. Генсек дал указание МИДу не ввязываться в идеологические дискуссии и не блокировать подготовку к встрече из-за мелочей. Сразу после назначения Шеварднадзе СССР и СШа наконец согласовали сроки встречи на высшем уровне. «В период с августа до встречи в верхах в ноябре своеобразно переплетались в наших отношениях два направления: продолжались разные конфронтационные стычки и пропагандистские обвинения и контробвинения и одновременно велась подготовка к встрече...» – вспоминает посол Добрынин.

28 августа Горбачев констатировал значительное ухудшение отношений с США за последние два месяца. Американцы не только проигнорировали несвоевременное для их программы испытаний советское предложение о моратории, но и объявили о первом испытании противоспутникового оружия. "Не буду скрывать, – говорил Горбачев, – я разочарован и обеспокоен происходящим. У нас не может не вызывать озабоченности тот подход, который, как мне кажется, начинает складываться в Вашингтоне, – ... сценарий натиска, попыток зажать нас в угол, приписать нам, как это не раз уже бывало, все смертные грехи от развязывания гонки вооружений и до «агрессии» на Ближнем Востоке, от нарушений прав человека до каких-то козней даже в ЮАР. Не государственная политика, а какие-то лихорадочные поиски «нечистой силы»." Позиция Горбачева оставалась непоколебимой: «Не будет запрета на милитаризацию космического пространства, не будет предотвращения гонки вооружений в космосе – так и вообще ничего не будет». «Когда разговор доходил до СОИ, для Горбачева ужасной была сама мысль о том, что мы должны включиться в эту гонку вооружений на уровне Стратегической оборонной инициативы, пытаясь сделать то, что и США: космические программы, космическое оружие и т.д.», – вспоминал А.Бессмертных.

Свою мысль Горбачев продолжал в письме к Рейгану 12 сентября: «Договоренность о немилитаризации космоса – это единственный путь к самым радикальным сокращениям ядерных вооружений». Единственный. В этом же письме Горбачев подтвердил цену СОИ:"Мы еще раз со всех сторон очень тщательно обдумали, что можно было бы тут сделать. И хочу предложить Вам следующую формулу: стороны договариваются полностью запретить ударные космические вооружения и действительно радикально, скажем на 50 процентов, сократить свои соответствующие ядерные вооружения". Речь шла о ракетах сверхдержав, достигающих территории друг друга и об ограничении числа боеголовок шестью тысячами. В середине 1985 г. в Министерстве обороны уже был готов конкретный план ликвидации ядерного оружия в мире к 2000 году. Вскоре Горбачев предложит также заключить соглашение по ракетам среднего радиуса действия отдельно, вне связи с другими проблемами. Горбачев предлагал также отказаться от обновления ядерного оружия СССР и США в зарубежных странах и от размещения его в новых странах. В то же время СССР объявил односторонний мораторий на испытания противоспутникового оружия, признав в косвенной форме, что ранее такие испытания планировались. Однако Рейган твердо решил не отказываться от СОИ, справедливо расценив заявления советской стороны как признак слабости. В то же время «в печати была развернута кампания с целью создать впечатление, что в создании системы стратегической обороны достигнут уже весьма существенный прогресс, чего на самом деле не было», – пишет П.Швейцер. Еще летом 1985 г. Рейган признался Тэтчер, что «пока не очень ясно, к чему приведет исследовательская программа, и удастся ли создать работающую систему вообще».

Рейган все еще смотрел на предложения Горбачева как на пропагандистскую игру. Впервые он чувствовал, что инициатива уходит из его рук, что новый советский лидер набирает агитационные очки, что он перешел в наступление и ведет против Рейгана «настоящую пропагандистскую войну», – как сказал советскому послу Макфарлейн. И Президент продолжал ее – он согласился на сокращение вооружений и заверил своего оппонента, что не собирается нарушать договор по ограничениям противоракетной обороны (ПРО). То есть, иными словами, США вели разработки в области космических вооружений, но не собирались создавать космическое оружие в будущем. Естественно, что Горбачев не верил Рейгану.

Американцы продолжали пропагандистскую игру. "Относительно СОИ Уильям Кейси и директор Агентства по контролю над вооружениями Кеннет Эйдельман выдвинули сходную инициативу, которая ни к каким конкретным результатам не вела, но в то же время была весьма полезной при ведении переговоров. По их замыслу Рейган, должен был выступить с предложением «открыть лаборатории», ведущие разработки по тематике "звездных войн"", – пишет П.Швейцер. Советники Рейгана прекрасно понимали, что их предложения «не ведут к конкретным результатам». Было решено «валять Ваньку», поскольку время работало на США, и реальные договоренности могли облегчить положение СССР. Предложение о создании «системы совместного перехода к повышению надежности обороны», то есть коллективной СОИ, Рейган сделал 31 октября. Перед кремлевским руководством встала дилемма – довериться ли американцам, лидировавшим в этой области, и благословить разработки, которые могут привести к созданию новой системы коллективной космической безопасности, или продолжать настаивать на отказе от работ. Первый вариант был рискован – если барьер договора об ограничении ПРО будет сломан, американцы могут использовать разрешение на проведение работ и испытаний для создания своего оружия, которое сделает весь ядерный щит СССР бесполезным. Взвесив возможности контроля за американскими работами в этой области, в Москве пришли к выводу, что контролировать их характер не удастся, и под предлогом «совместной» системы может быть разработана сугубо американская. "Советские люди, прожившие 40 лет в окружении американского оружия «передового базирования» – говорил Горбачев, – решительно отвергают саму возможность его распространения в космос, саму перспективу иметь его над своими головами, над своими жилищами". Компромиссные или резервные, «отходные» варианты не предусматривались. Работник ЦК и будущий помощник Горбачева А.Черняев комментировал в дневнике:"Мы недальновидно завязались на военно-космических исследованиях в США, требуя их прекращения в качестве условия продуктивности Женевы. И здесь они нас загонят в тупик. Горбачев лично теперь заангажирован на этом требовании. И если ему придется спасать Женевские переговоры, то он будет отказываться от своего (а не громыковского) «условия»." Но Горбачев не собирался ни от чего отказываться (в том числе и от линии Громыко, с которым Генсек еще согласовывал внешнеполитический курс). Женевская встреча планировалась как «разведка боем», и с нее можно было вернуться без значительных результатов. Позднее Горбачев признал, что «мы хорошо представляли реальную обстановку и не питали ни малейших иллюзий насчет американской политики. Видели, насколько далеко зашла милитаризация экономики и даже политического мышления этой страны». Публично, однако, Горбачев призывал американцев «основательно провести подготовку нашей встречи в Женеве, с тем, чтобы уже в ходе этой подготовки и на самой встрече заложить хорошие кирпичи в здание будущего мира».

Тяжело было договориться о взаимодействии в культурной сфере. США стремились пробить новые бреши в «железном занавесе» на уровне идей, а СССР – на уровне научно-технической информации. В записке МИД, МО и КГБ, подготовленной к Женевской встрече, говорилось: «У них стратегическая цель: не меняя существа своей нынешней жесткой политики в отношении нас, получить больше возможностей для непосредственного идеологического воздействия на советских людей. Отсюда упор на доступ к телевидению, на широкие молодежные контакты и т.д. Мы, в свою очередь, предложим то, что считаем выгодным для себя (например, исследования термоядерного синтеза)». Так формировались правила будущей торговли времен Перестройки – внутренний плюрализм в обмен на «ноу хау».

Дипломатам, готовившим встречу двух президентов, пришлось продираться через завалы недоверия и идеологических предрассудков. По словам Э.Шеварднадзе, "непреодолимые, как казалось в 1985 г., сложности возникали и в личном, психологическом плане. Почти всегда это был разговор глухих. Все советско-американские контакты начинались со взаимного предъявления претензий и обвинений. Хорошо утоптанная дорога, которая никуда не вела. Нас и американцев разделяли стены, сложенные из глыб недоверия и булыжников идеологии. Неверно, что чрезмерно идеологизированными подходами грешили только мы, советские представители. Личные встречи с президентом Рейганом – а их у меня было немало, что-то около дюжины, – дают мне полное основание утверждать это... Едва ли не каждую из них он начинал с чтения «обвинительного заключения» в адрес Советского Союза, где пункты обвинения были обильно прослоены вольными истолкованиями цитат из основоположников марксизма. В большом ходу были также Алексис де Токвиль и американские «отцы-основатели»."

Осенью 1985 г. президент США тоже не собирался идти на уступки. Отправляясь в Женеву, Рейган написал в дневнике:"В общем, это будет история о том, как непреодолимая сила встретилась с несдвигаемым объектом". На позицию Рейгана в Женеве повлиял скандал, разразившийся в канун встречи. В «Нью Йорк Таймс» было опубликовано приватное письмо, направленное президенту министром обороны Уайнбергером, в котором критиковалась перспектива соглашения с Горбачевым. Это событие, которое Рейган связал с сознательной утечкой информации из Пентагона, сковывало президента в Женеве, но в то же время вызвало охлаждение его отношений с «ястребами», что имело далеко идущие последствия.

Перед переговорами советская сторона снова продемонстрировала свою готовность идти на частные уступки – был разрешен выезд в США нескольких советских граждан, состоявших в браке с американцами. Это было воспринято Рейганом «как позитивный сигнал накануне встречи». Направляясь на встречу, Горбачев уже знал, что значительных сдвигов добиться не удастся. Но он шел в решающее сражение «холодной войны», которое предопределило ее завершение в ближайшие два-три года.

Первые переговоры Горбачева и Рейгана проходили на вилле «Флер д'О» у берега Женевского озера 19-20 ноября 1985 г. В них участвовали с советской стороны М.Горбачев, Э.Шеварднадзе, помощник Генсека А.Александров-Агентов, А.Яковлев, замминистра иностранных дел Г.Корниенко, посол А.Добрынин, завотделом ЦК Л.Замятин. "Как мне стало известно позднее, американцы хотели определиться, насколько права госпожа Тэтчер, расхваливавшая Горачева, тот ли он человек, «с которым можно иметь дело». Думаю, это главное, что их интересовало. Вполне понятная задача для первой встречи". Горбачев смог произвести на Рейгана благоприятное впечатление, использовав свои способности очаровывать людей: «в облике Горбачева было что-то притягательное. В его глазах и манерах чувствовалось тепло, а не холодность, граничащая с неприязнью, которую я наблюдал у большинства советских руководителей, с которыми до сих пор встречался.» Ознакомительная встреча продолжалась почти час, «и нам удалось растопить лед». По воспоминаниям заместителя Министра иностранных дел Г.Корнеенко, «Горбачев ни на минуту не проявил колебаний насчет того, что надо, исходя из интересов дела, а не из личных симпатий или антипатий, попытаться поладить с американским президентом, каков бы он ни был, а не дожидаться прихода нового, как рассуждал кое-кто из его советчиков». Личные впечатления о Рейгане, которые Горбачев высказывал тогда в кругу своих были весьма критичны: "в политическом плане это не просто консерватор, а «динозавр»."

В первый день переговоров Рейган, по словам Горбачева, "явно «рвался в бой» – я потом узнал причину: американцы в соответствии с задуманной тактикой рассчитывали огласить заготовки, чтобы, так сказать, навязать нам свою игру". Горбачев принял вызов. Отложив в сторону сложные заготовки по военно-техническим вопросам, он повел свободный разговор, где как раз был сильнее противника. Уж говорить то Горбачев умел. Его позиции будут слабее, когда на будущих встречах дело дойдет до технической конкретики.

"Поначалу это был скорее диспут «коммуниста N 1» с «империалистом N 1», чем деловой диалог руководителей двух самых мощных государств. Я как мог отбивался от обвинений в нарушении прав человека, хотя не всегда был уверен в своей правоте. Он, в свою очередь, отвергал мои оценки роли ВПК в США, в существовании мощной пропагандистской машины, ведущей подрывную работу против СССР. И уже мы оба с жаром возлагали друг на друга ответственность за сумасшедшую гонку вооружений, поставившую мир на грань катастрофы". «Горбачев сказал, что он верит, будто американские производители вооружений являются препятствием на пути к миру с американской стороны: они, дескать, наш правящий класс, как он заявил, и это они настраивают наш народ против Советов просто потому, что хотят продать больше оружия», – вспоминал Рейган. По словам американского президента, Горбачев доказывал, «что у нас не было причин относиться подозрительно к советским людям – они миролюбивые и славные граждане». Собственно, этот аргумент как две капли воды были похож на утверждения Рейгана об американской стороне. Опровергая собеседника, Рейган залез в исторические дебри, которые мало волновали Горбачева. Вскоре «образовалась пауза, и я предложил Горбачеву прогуляться вдвоем к лодочному домику, чтобы глотнуть свежего воздуха и поговорить. Я не успел закончить, а он уже выпрыгнул из своего кресла». Оба лидера рассчитывали использовать этот разговор (первый в серии женевских встреч тет-а-тет) для продолжения агитации, но уже более откровенно – без присутствия «бюрократов», которые не дают оппоненту согласиться с такими очевидными (с точки зрения говорящего) доводами. По словам Добрынина, «оба верили в свою глубокую индивидуальность и в свою способность убеждать других, причем возлагали большие надежды на беседы наедине».

Уединившись (с поправкой на переводчиков) с Горбачевым в беседке, Рейган начал с того, что подчеркнул то общее, что объединяло двух лидеров:"Вот мы, сказал я, два человека, родившиеся в незаметных деревеньках, затерянных на просторах наших стран, оба были бедны и в стесненных условиях. А теперь мы лидеры наших государств и, возможно, два единственных в мире человека, которые могут довести дело до третьей мировой войны". Не только происхождение, но и мировосприятие обоих лидеров было очень близким, что как раз и мешало им понять друг друга. «Продолжение нашего разговора возле ярко горящего огня убедило меня в истинности моих подозрений о том, что в головах советских руководителей глубоко укоренился некий страх и предубеждения в отношении Соединенных Штатов». Но точно такой страх и предубеждения существовали (и тоже не беспочвенно) «в головах» американских руководителей в отношении Советского Союза. Вряд ли Горбачева могли убедить слова Рейгана о том, что «мы не посягали ни на один народ или нацию, мы создали ядерное оружие только затем, чтобы воспрепятствовать советскому нападению». То же самое мог сказать о своей стране и Генеральный секретарь.

Очень странно трактовал Президент и истоки недоверия между двумя странами – он видел их в отказе советского правительства предоставить посадочные полосы для американских бомбардировщиков во время второй мировой войны (кстати, американские самолеты садились во время войны на Украине в соответствии с договоренностью в Тегеране). "По словам Макфарлейна (помощник Президента по национальной безопасности – А.Ш.), историю с якобы отказом Сталина разрешить посадку в СССР американских бомбардировщиков Рейгану когда-то давно рассказал его старый друг из ВВС США, «которому он верит», а в этих случаях, мол, бесполезно переубедить Рейгана. В этом отношении Макфарлейн был, пожалуй, прав, ибо, забегая вперед, надо сказать, как бы анекдотично это ни прозвучало, что год спустя, при встрече в Рейкьявике, Рейган начал вспоминать историю советско-американских отношений опять-таки с байки об отказе Сталина разрешить американским летчикам садиться на территории СССР как об исходной причине недоверия между двумя державами в послевоенный период",– вспоминает Г.Корниенко.

В беседах с Горбачевым Рейган затронул и проблему прав человека в СССР (в частности он пытался добиться выезда из страны музыканта Фельцмана), но встретил жесткое сопротивление:"Он не комментировал мои замечания, а пустился в критические рассуждения, утверждая в сущности, что нечего мне обсуждать права человека в Советском Союзе, потому что американцы живут в более худших условиях, чем советские граждане. Он процитировал высказывания одной из наших наиболее экстремистски настроенных феминисток, утверждавшей, что американские женщины буквально смешаны с грязью, и доказывающей, что мы обращаемся с неграми как с рабами. «Основополагающее право человека, – сказал он, – это право на труд». В Советском Союзе у каждого есть работа, чего нельзя сказать о Соединенных Штатах. (Он не сказал, что советсткие люди не могут избрать себе работу, что они вынуждены делать все, что им прикажет правительство: если им вручали метлу, они начинали подметать.)". Последнее замечание президента показывает, что его представления о советской социальной действительности в сущности были столь же примитивны, как и представления Горбачева о социальной действительности США. Времена Сталина, когда люди были «вынуждены делать все, что им прикажет правительство», давно миновали. Это касалось и США, которые далеко ушли от сегрегации, о которой упомянул Горбачев. По словам Рейгана "в некоторых его словах была крупица правды, но огромное количество «фактов», которыми он вооружился и которыми авторитетно пользовался, говоря об Америке, – такие, как обращение с неграми на Юге, – безнадежно устарели, и он не знал, например, о значительных улучшениях, достигнутых нами в области расовых отношений". Похоже, консультанты обоих руководителей черпали информацию из экстремистско-диссидентских источников и впечатлений юности.

Горбачев вспоминал впоследствии о попытках Рейгана «давать нам уроки, наставления, или выступать с прокурорскими обвинениями... Это мы отвергали с ходу. И в конце концов наладился действительно плодотворный диалог, который вывел на очень интересные решения». Обнаружив друг в друге неведение о реальном положении дел в их странах, собеседники не отчаивались в намерении «вразумить» противника:"Я говорил о динамичной энергии капитализма..." – вспоминает Рейган, – «Горбачев всегда подчеркивал, что верит в коммунистическую систему, но, как он старался объяснить, были сделаны ошибки в управлении ею, и он пытается их исправить. Он был красноречивым спорщиком, равно как и хорошим слушателем, и, несмотря на наши разногласия, наш разговор никогда не приобретал оттенка враждебности – он стоял на своем, а я на своем... Он мог отпускать шутки в свой адрес и даже в адрес своей страны, и мне он нравился все больше... Ни разу во время наших частных бесед или пленарных заседаний он не высказал поддержку старой марксистско-ленинской идее о всемирном коммунистическом государстве или брежневской доктрине советского экспансионизма. Он был первым из знакомых мне советских лидеров, который не сделал этого». Возможно, Горбачев рассчитывал на то, что и Рейган откажется от своей экспансионисткой доктрины и не откажет «реальному социализму» в праве на существование. Если так, то он ошибался.

От исторических экскурсов руководители перешли к главной проблеме переговоров – СОИ. Горбачев вспоминает о позиции американской стороны:"Была развернута аргументация в пользу решительного сокращения наступательных вооружений и одновременного перехода к оборонительным системам". Рейган обещал, что когда исследования принесут успех, США «откроют свои лаборатории перед Советами», но Горбачев не верил ему. Горбачев вспоминал о своих сомнениях по поводу космических программ США того времени:"Что это: полет фантазии, прием, имеющий целью сделать СССР сговорчивым на переговорах, или все-таки не слишком ловкая попытка успокоить нас, а самим довести до конца безумную идею – создать щит, позволяющий езболезненно нанести первый удар. В моем распоряжении были оценки ученых, каскад аругментов Рейгана не застиг меня в расплох. Ответ на них был острым и решительным". «Говорят, верьте нам, что если американцы первыми реализуют СОИ, то они поделятся с Советским Союзом. Я сказал тогда: господин Президент, призываю Вас, поверьте нам, мы уже об этом заявили, что не применим первыми ядерного оружия и не нападем первыми на Соединенные Штаты Америки. Почему же вы, сохраняя весь наступательный потенциал на Земле и под водой, еще собираетесь развернуть гонку вооружений в космосе? Вы нам не верите? Выходит, не верите. А почему мы вам должны больше верить, чем вы нам?» Не возымели действия и намеки Рейгана на готовность поделиться технологиями уже сейчас:"Если будет достигнута договоренность о запрещении выводить оружие в космос, мы готовы на взаимной основе открыть наши лаборатории для контроля такой договоренности. А нам предлагают вроде бы: давайте откроем лаборатории и будем контролировать, как идет гонка вооружений в космосе. Наивность это, да и исходный пункт – порочный и неприемлемый". Таким образом идея создания совместной советско-американской космической противоракетной системы была отброшена без обсуждения. По мнению Горбачева, «если бы были открыты двери для оружия в космос, то масштабы военного соперничества неизмеримо возросли бы и гонка вооружений приняла бы – это определенно можно уже сейчас предсказать – необратимый характер, и она вышла бы из-под контроля. У каждой стороны в этом случае на любой момент было бы ощущение, что она что- то проигрывает, и она стала бы лихорадочно искать все новые и новые способы ответа, а это все бы подстегивало гонку вооружений...» Но такая ситуация в советско-американских отношениях существовала уже с конца 70-х гг.

Дальнейшая перспектива рисовалась Горбачевым в фантастически-катастрофических тонах:"Давайте себе представим – и мы это сказали американской стороне, – к каким последствиям приведет даже случайное столкновение в космосе. Скажем, что-то отделилось от ракеты, пошла, так сказать, головная часть, а несущая часть отвалилась и столкнулась с какой-то группировкой этого космического оружия. Пойдут сигналы, это будет воспринято чуть ли не как попытка с другой стороны – я при этом даже не говорю – с нашей или с чьей, – уничтожить это оружие. Включаются все компьютеры, а политики вообще ничего не могут в этом случае предпринять разумного". Чем не сюжет фантастического фильма о начале ядерного апокалипсиса (в первой половине 80-х гг. такие фильмы были созданы и в США, и в СССР). Но, увы, вероятность подобного развития событий была весьма велика.

Горбачев пытался пугать Рейгана тем, что СССР предпримет ответные шаги в области гонки вооружений:"В США, видимо, считают, что сейчас американцы имеют некоторый отрыв от нас в некоторых видах технологии... Опять возникает желание, ухватившись за это «преимущество», добиться для себя военного превосходства. Опять в ходу известная фраза президента Джонсона, который сказал, что та нация, которая будет господствовать в космосе, будет господствовать и на Земле... Так вот, если говорить об этом так называемом технологическом превосходстве, которое имеетя в виду реализовать в СОИ и тем поставить Советский Союз в затруднительное положение, то хочу сказать – это очередное заблуждение. Ответ будет найден". И десять лет спустя Горбачев настаивал:"Я и сегодня не могу полностью посвятить читателя в некоторые детали. Но заявляю ответственно: это был не «блеф», проработки показывали, что ответ на СОИ мог действительно быть таким, о каком мы предупреждали". Но даже если это так (Горбачев мог довериться и слишком оптимистичным докладам «специалистов» ВПК), новая программа была бы очень дорогостоящей и нанесла бы чувствительный (если не решающий) удар по планам Горбачева сэкономить на военных программах. Поэтому Горбачев «давил» на собеседника изо всех сил.

"Потом Д.Риган – «начальник штаба» Белого дома – в неофициальной беседе сказал, что с Рейганом еще никто не разговоривал так прямолинейно и с таким нажимом, как Горбачев", – вспоминают С.Ахромеев и Г.Корниенко. «Горбачев оказался крепким орешком. Я – тоже», – вспоминал сам Рейган. Два «орешка», замкнутые в идеологической скорлупе, еще не были готовы договориться, но они согласились провести в скором будущем встречи сначала в Вашингтоне, а затем в Москве. Было ясно, что «замораживание» диалога 1980-1984 гг. осталось в прошлом.

В Женеве было подписано предварительно согласованное соглашение об обменах и контактах в области науки, образования и культуры. На вопрос писателя Ю.Семенова о том, не пора ли американцам пересмотреть их предвзятое мнение о советских гражданах, Горбачев ответил:"Вот что я вам скажу, товарищ Семенов. Не взваливайте все на политических лидеров. Мы договорились о расширении культурных контактов – ... вот вы и встречайтесь, и договаривайтесь друг с другом". Начиналась эпоха массового прямого общения людей разных «систем» между собой, эпоха избавления от старых мифов друг о друге и создания новых.

Но в центре внимания лидеров двух стран по-прежнему оставалась проблема ракетно-ядерного вооружения, и они не хотели покинуть Женеву, не подписав хотя бы декларацию по этому поводу. Рейган разделял мысль Горбачева о том, что «вопросы выживания поставлены в центр мировой политики», что идеологические споры меркнут перед угрозой уничтожения цивилизации. Предложение Горбачева сократить стратегические вооружения наполовину, воспринимавшиеся прежде Рейганом как пропагандисткая игра, постепенно становились предметом конкретного обсуждения. Рейгану было нелегко обосновывать идею о том, что СССР имеет превосходство в ядерных вооружениях. Горбачев пытался убедить его даже в том, что «меньшая безопасность Соединенных Штатов Америки по сравнению с Советским Союзом была бы нам невыгодна, так как это вело бы к недоверию, порождало бы нестабильность». Увы, эксперты двух стран пользовались разными критериями в оценке вооружений.

Разногласия рабочих групп непозволили согласовать текст итогового коммюнике к последнему дню переговоров. Узнав об этом, Горбачев решил работать ночью – ему было нужно привезти в Москву текст совместного заявления, продемонстрировать реальный успех переговоров. «Текст читал Корниенко, Горбачев же по ходу читки высказывал свои предложения и замечания, давал новые, более гибкие формулировки. К двум часам ночи новый текст был в основном готов». Подняв с постели Шульца, Шеварднадзе принялся согласовывать с ним текст. Под утро удалось согласовать большинство положений.

В итоговом заявлении провозглашалось, что ядерная война никогда не должна быть развязана, что обе стороны стремятся к 50%-ному сокращению ядерных вооружений, к запрещению химического оружия. Подчеркнув, что оба руководителя «достигли лучшего понимания позиций друг друга», заявление констатировало, что «ядерная война никогда не может быть развязана, в ней не может быть победителей». Конечно, эта были лишь общие слова, но на основе женевского заявления строились дальнейшие переговоры, позволившие действительно покончить с ядерной гонкой. Не случайно, что уже на этапе разработки совместного заявления возникли трения между представителями обеих делегаций. «После длительных дискуссий, затянувшихся далеко за полночь, – вспоминают С.Ахромеев и Г.Корниенко, – американская сторона согласилась включить в совместное заявление и положение, воспроизводящее советско-американское заявление от 8 января 1985 г., относительно предмета и целей женевских переговоров: предотвратить гонку вооружений в космосе и прекратить ее на Земле, ограничить и сократить ядерные вооружения и укрепить стратегическую стабильность». Это означало важный моральный успех советской стороны, увязавшей разоружение на Земле с отказом от военно-космических программ.

В ответ Горбачев также был готов идти на уступки в «мелочах», когда переговоры утром все же зашли в тупик из-за деталей. Горбачев вспоминает о завершающей стадии работы над текстом заявления:"Появляются переговорщики, докладывает Корниенко. Шульц резко реагирует на слова нашего замминистра, между ними завязывается перепалка. Корниенко буквально нависает надо мной сзади и высказывается очень жестко, в раздраженном тоне. Шульц, обычно спокойный и уравновешенный, на этот раз уквально взорвался:"Господин Генеральный секретарь, вот в таком духе у нас идет работа. Разве мы так достигнем чего-то?" "Джордж Шульц был сильно рассержен этими новыми изменениями, – вспоминает Р.Рейган. – Он утверждал, что советская сторона несет ответственность за возникшую проблему, и обратился прямо к Горбачеву:"Господин генеральный секретарь. Этот человек не соблюдает договренности, достигнутой ранее вами и президентом Рейганом, и, если мы не прийдем к соглашению, это будет его вина". "Разве можно достичь каких-то результатов с такими людьми?! – Шульц кивнул в сторону Корниенко, бывшего тогда заместителем министра иностранных дел," – вспоминает начальник охраны Горбачева В.Медведев – А в чем дело? – спросил Горбачев. Подошел Корниенко, который, как выяснилось, не соглашался поправить какую-то незначительную фразу".

"Мы с Рейганом наблюдаем всю эту сцену. Президент говорит:"Давайте ударим кулаком по столу". Я говорю:"Давайте ударим", – рассказывает Горбачев. Столкнувшись с нервной реакцией Государственного секретаря, Генеральный секретарь решил уступить. «Ударить по столу» пришлось именно ему. "Не моргнув и глазом, Горбачев повернулся к своему человеку и сказал: «Делайте так, как мы говорили», – показывая тем самым, что он человек, уверенный в себе и в своей власти", – вспоминает Рейган. «Горбачев тут же сказал Шульцу, что согласен с предложением американской стороны. А после выговорил Корниенко, что в важных вопросах нельзя заниматься крючкотворством, что одно несущественное слово может погубить серьезное дело», – пишет Медведев.

Рассказывая об этом конфликте, Горбачев отрицает, что уступил американцам сразу. Но ничем не связанные между собой свидетели утверждают обратное. Вероятно, Горбачев все же уступил в некоторых деталях сразу же, а затем, устроив разнос своим дипломатам, снял и остальные разногласия в пользу американской стороны:"Договорившись, быстро разошлись. Я пригласил своих, спрашиваю, в чем дело? Судя по тону Корниенко и его поведению, можно было подумать, что речь идет о коренных разногласиях, угрозе серьезного ущерба нашим интересам. Докладывает Бессмертных, и оказывается, что все сводится к спору о словах. Сняли проблему".

БЕССМЕРТНЫХ Александр Александрович, 1933 г. рождения.

Закончил Московский государственный институт международных отношений, кандидат юридических наук. Работал референтом, старшим референтом, атташе отдела печати МИД СССР, сотрудником секретариата ООН (1960-1966 гг.), вторым, затем первым секретарем секретариата министра иностранных дел (1966-1970 гг.). В 1970-1983 гг. – первый секретарь, советник, советник-посланник Посольства СССР в США. В 1983-1986 гг. – член Коллегии МИД СССР, заведующий отделом США МИД СССР. В 1986 г. Бессмертных назначили замминистра иностранных дел, в 1988 г. (после ухода Корниенко) – первым заместителем министра. В 1990-1991 гг. Бессмертных – посол в США. С января по август 1991 г. – министр иностранных дел СССР. После августовских событий 1991 г. подал в отставку. С марта 1991 г. – президент внешнеполитической ассоциации. Член КПСС в 1963-1991 гг., член ЦК КПСС в 1990-1991 гг.

Проблемы, возникшие по поводу возобновления рейсов Аэрофлота, прекращенных в 1983 г., Горбачев снял по телефону. "Еще что? А ничего. Так за пятнадцать минут решили все «проблемы». Не могу даже написать здесь это слово без ковычек. Таков был стиль нашей дипломатии. Главное -демонстрировать непреклонность. Жесткость ради жесткости". Эти слова Горбачева несправедливы – среди дипломатов были разные люди, и даже этот эпизод показывет наличие более жесткого (Корниенко) и более мягкого (Бессмертных) стилей докладов.

Хотя нельзя забывать и о том, что «слова» в формулировках, вокруг которых кипела дипломатическая борьба в 1979-1985 гг. (о которой Горбачев имел весьма смутное представление), уже перестали быть просто «словами», зажили самостоятельной жизнью и означали вполне «материальные» вещи. Сдача «слов» могла означать сдачу позиций. Но ставки Горбачева были выше, и он решил пожертвовать пешкой ради конечного успеха. Это была рискованная игра, и последствия такого стиля еще скажутся позднее. Американцы пытались давить на Горбачева непосредственно, в обход «бюрократов», то есть специалистов МИДа. Эту линию президент США будет потом развивать в своих письмах к Горбачеву:"наше лидерство не будет эффективным, если мы не возвысимся над частными, но второстепенными вопросами, которыми столь загружены наши соответствующие чиновники, и не придадим нашим обоим правительствам сильный толчок в верном направлении".

Попытки Горбачева «рубить Гордиевы узлы» быстро стала вызывать недовольство в руководстве ведомств, связанных с обороной и внешней политикой. По словам маршала Ахромеева, «через довольно короткое время мне показалось, что многие решения новым руководством недостаточно глубоко продумываются, слишком легко принимаются, проявляется при этом немалая самоуверенность».

Однако на самой встрече недовольство аппарата Генсеком еще не проявлялось. Г.Корнеенко вспоминает:"Было по-настоящему радостно видеть в Женеве в деле нового советского руководителя – живо мыслящего, хорошо владеющего предметом переговоров, четко представляющего, чего он хочет добиться от собеседника, и умеющего заставить его поверить в искренность своих слов, если и не согласиться с ними.

Все это было тем более очевидно, поскольку другую сторону на этот раз представлял человек, во многом напоминавший Брежнева последних лет его жизни. Рейган говорил с помощью колоды заготовленных карточек, оказывался беспомощным, если нить разговора заставляла его отрываться от заготовок. Он становился раскованным и говорил свободно только тогда, когда начинал рассказывать – иногда к месту, а чаще нет – какие-нибудь истории и анекдоты". По мнению Д.Ньюхауса, «за пять часов бесед со своим оппонентом Горбачев обнаружил человека, сочетавшего огромную добрую волю в вопросах, касавшихся ядерных вооружений, с неимоверным невежеством в этих вопросах».

Подводя итог встрече, Горбачев заявил, что «надо быть реалистами и прямо сказать: решения важнейших вопросов, связанных с задачей прекращения гонки вооружений и укрепления мира, на данной встрече найти не удалось, между нами продолжают оставаться крупные разногласия по принципиальным вопросам. Однако мы с Президентом условились, что работа по поиску взаимоприемлемых решений этих важнейших вопросов будет настойчиво продолжена здесь, в Женеве, нашими представителями... Договоренность о всех этих предстоящих обсуждениях мы считаем полезной».

Не случайно, что именно в Женеве Горбачев впервые сфомулировал принципы своей доктрины «нового мышления», на существование которой намекал и раньше. По словам Горбачева «новое мышление» предполагает, «чтобы современную политику любого государства питали реальности нынешнего мира». Другой принцип – «Нужен диалог, необходимо сотрудничество, требуется сложение сил.» "Новое мышление" предполагало, что «самый главный вопрос – и я к нему возвращаюсь – надо сделать все, чтобы остановить гонку вооружений.» И, наконец: «Я убежден, что со старым подходом, замкнутым на сугубо эгоистических интересах – хотя это и подается как защита национальных интересов, – не будет движения вперед». Таким образом, «новое мышление» означало приоритет задачи предотвращения гонки вооружений, реализм, стремление к сотрудничеству и диалогу, альтруизм в международных отношениях. Собственно, ничего нового в этих принципах не было. Как признал позднее Э.Шевартнадзе, «Уже в самом факте создания ООН был заключен зародыш нового политического мышления... По существу, все послевоенное десятилетие есть не что иное, как борьба косных политических воззрений с народившимся в муках войны новым политическим мышлением». Принципы, которые позднее будут связываться с «новым мышлением», мелькали в речах советских руководителей и раньше. Новым было стремление действовать в этом направлении.

Американцы поверили, что Горбачев готов не только говорить, но и действовать. «Я считаю себя хорошим знатоком актерского мастерства, -говорил Рейган по возвращении из Женевы, – Я не думаю, что он играл. Я уверен, что он столь же искренен, как и мы, в поиске ответа». По мнению критически настроенного к президенту журналиста «Вашингтон пост» Х.Джонсона, после возвращения из Женевы «он был исключительно реалистичен и, что, возможно, самое главное, говорил о Советском Союзе в примирительном и уважительном тоне».

Д.Рестон объяснял такую перемену в настроении президента «естественным для большинства президентов и тем более – для большинства актеров стремлением к хэппи-энду – счастливому концу заключительного акта пьессы». Но до хэппи-энда еще нужно было дожить – пока пьесса лишь начиналась. В письме к Горбачеву 28 ноября Рейган продолжал убеждать коллегу в том, что «мы не ведем никаких работ по созданию оружия для размещения в космосе» и предлагал разработать методы контроля за работами по СОИ. Горбачев обращал внимание президента на то, что «оборонительные» космические аппараты могут быть использованы и в наступательных целях:"Ведь космические ударные вооружения – это универсальное оружие... Они способны – это подтверждают ваши и наши специалисты и ученые – в кратчайшие сроки в массовом количестве и избирательно уничтожать удаленные на тысячи миль объекты как в космосе, так и из космоса". Конечно, эта фантастическая картина действительно могла выглядеть пугающе, но все же она была скорее ораторским приемом – подлинным кошмаром кремлевского руководства оставалсь перспектива парализации ядерных сил СССР «оборонной инициативой». Вот тогда Советский Союз действительно стал бы беззащитным.

Рейган пытался «давить» на Горбачева также в вопросах освобождения политзаключенных, вывода войск из Афганистана, поддержки Советским Союзом режима Каддафи, «чье безрассудное поведение представляет собой главную угрозу стабильности в регионе» и др. Но здесь Горбачев не собирался уступать. На встрече с Каддафи Горбачев подтвердил дружественность Ливийскому режиму и обрушился на Израиль за налет на столицу суверенного Туниса. Отвечая Рейгану, Горбачев писал:"Помощь оказываем и мы, и вы. Зачем применять тут двойной стандарт, утверждать, что советская помощь – это источник напряженности, а американская – благодеяние?" По поводу диссидентов и «отказников» позиция Горбачева тоже пока оставалась неизменной:"Видимо, нет необходимости повторять, что вопросы, о которых идет речь, относятся к внутренней компетенции нашего государства и что они решаются в строгом соответствии с законами".

Первый раунд мировой идеологической схватки Горбачев выиграл – Генеральная ассамблея ООН приняла в ноябре резолюцию в поддержку моратория на ядерные испытания, а в декабре – против вывода вооружений в космос. «Третий мир» склонялся на сторону СССР в его дискуссии с США. И, несмотря на то, что сложными оставались отношения СССР с Китаем, что продолжалась война в Афганистане, позиции Советского Союза в развивающихся странах были пока еще очень прочны. В августе 1985 г. визит Р.Ганди в Москву подствердил традиционно близкие отношения СССР и Индии. Несмотря на острую критику США помощи «международному терроризму» со стороны СССР, Горбачев стретился с М.Каддафи.

Даже в Женеве Горбачев пытался «вбить клин» между США и «Третьим миром»:"Если сегодня Мексика, Бразилия и ряд других государств не могут платить не только долги, но и проценты по ним, то можно себе представить. какие процессы происходят в этих странах. Это может накалять обстановку, привести к взрыву. И что, тогда тоже будут говорить о «руке Москвы»." В своих выступлениях Горбачев опирался на призыв лидеров Индии, Мексики, Аргентины, Танзании, Греции и Швеции к лидерам супердержав заморозить наращивание ядерных вооружений, направленное Горбачеву и Рейгану в канун Женевской встречи. «Мы высоко ценим их инициативу», заявил Горбачев, но снова сослался на неуступчивость другой стороны. Советский лидер пытался также заинтересовать нейтральные страны в разоружении и материально:"Мы сможем освободить огромные средства для того, чтобы прийти на помощь развивающимся странам". Увы, через несколько лет помогать придется стране Горбачева. Именно в «Третьем мире» СССР потерпел в 1985 г. крупнейшее поражение, которое самым пагубным образом скажется на состоянии советской экономики. В августе Саудовская Аравия увеличила добычу нефти в три раза. Это решение было принято под сильным давлением Запада. «Для Соединенных Штатов... снижение цен на нефть и нефтепродукты было манной небесной – американским потребителям дарили десятки миллиардов долларов. Для Кремля любое снижение цен было ударом по экономике», пишет П.Швейцер. Аравия была готова идти на уступки США в обмен на гарантии ее безопасности, которой, как казалось саудовскому режиму, угрожали СССР из Афганистана, Иран, Ирак и Израиль. Президент США обеспечил поставки Аравии сверхсовременных ракет «Стингер» и создание на ее территории современной системы защиты от воздушных ударов «Щит мира». «Мы продали саудовцам все это оружие, чтобы снизить цены на нефть», – вспоминал Уайнбергер. Кейнси в разговоре с саудовским королем Фахдом указывал на то, что если не снизить цен на нефть, «наступит конец хозяйственному оживлению в США». «Чудо рейганомики» нуждалось в искусственной сырьевой подпитке.

В первом кватале сальдо торговли СССР по заниженным данным ЦРУ составило плюс 700 миллионов долларов, в первом квартале 1985 г. – минус 1400 миллионаов долларов. В 1985 г. СССР удвоил продажу золота. Цены на нефть упали с ноября 1985 г. до апреля 1986 г. с 30 до 12 долларов за баррель. Эти потери были наибольшим ущербом ото всех действий США и составили в год 13 миллиардов долларов. Катастрофических последствий они не имели, так как были покрыты продажей золота и европейскими кредитами, но проведение реформ в дальнейшем проводилось в условиях дифицита средств.

Говоря о своеобразии политики разных стран мира (прежде всего «Третьего мира»), Горбачев пытался «отбить» обвинения в нарушениях прав человека ссылками на суверенитет:"Кому-то эта политика нравится или не нравится, но она отражает внутренние процессы, интересы того или иного народа, кому и принадлежит суверенное право". Отстаивая плюралистичную картину мира, в которой наряду со сверхдержавами действуют десятки других стран, Горбачев еще не хотел (или не мог) замечать, что «суверенный народ», а точнее – суверенный государственный режим может устанавливать в стране бесчеловечные порядки, терпимость к которым сама по себе была вызовом цивилизованности. Но ведь среди союзников СССР (впрочем, и США тоже) были и подобные режимы (КНДР и Сальвадор, например). Терпимость и плюрализм на международном уровне оборачивались угнетением и кроворолитием на уровне «внутренних процессов». Позднее, когда право суверенитета, возведенное в абсолют, начнет приводить к аппартеиду и кровопролитию уже на территории СССР, Горбачев провозгласит верховенство «общечеловеческих ценностей» и гражданских прав над правами этноса. Но к этому времени его влияние в стране уже будет стремительно падать. А пока полигоном грядущих гражданских войн на территории СССР оставался Афганистан.

По мнению авторов коллективного исследования «Война в Афганистане» в апреле 1985 г. начался новый этап войны, который характеризовался «переходом от активных действий преимущестенно к поддержке действий афганских войск советской авиацией и саперными подразделениями». Факты говорят о другом – в течении 1985 г. интенсивность боевых действий в Афганистане не снижалась, и советские войска продолжали проводить крупные наступательные операции. О новом этапе афганской войны можно говорить лишь начиная с 1986 г., а не с «исторического апрельского пленума ЦК КПСС». Hа пленуме Гоpбачев заявил:"Советское государство неизменно поддерживает право всех народов самим, в соответствии с собственным выбором, определять свое социально-экономическое настоящее и строить будущее без какого-либо вмешательства извне. Попытаться отказывать народам в этом суверенном праве – дело безнадежное, обреченное". По советской версии в этом праве народу Афганистана отказывали США, Китай и Пакистан...

Если советская сторона продолжала искать возможность с достоинством покинуть Афганистан, то американская администрация все более откровенно поддерживала эскалацию конфликта. Выступая с посланием к конгрессу, Рейган открыто заявил о необходимости поддерживать повстанческие антикоммунистические движения «на любом континенте – от Афганистана до Никарагуа». Преданные гласности в начале 1985 г. данные показали, что общая сумма помощи США моджахеддинам составила к 1985 г. 400 миллионов долларов и достигла 250 миллионов в год. Около 20000 моджахедов проходило обучение в центрах подготовки, организованных ЦРУ. До 90% этой помощи разворовывалось в Пакистане. В июле началась поставка в Пакистан «Стингеров» для моджахедов. Это простое в обращении оружие отличалось очень высокой вероятностью попадания в цель. «Когда мы начнем сбивать самолеты стоимостью 20 миллионов долларов, Кремль озвереет», – говорил Кейнси. В американской администрации обсуждался вопрос о помощи моджахедам спутниковой информацией для нанесения ударов по советской территории. Но эти планы пока были оставлены, так как Кремль мог решиться на ответные удары по территории США. Но пактистанцы активно участвовали в подготовке обстрелов советской территории и даже вылазок в республики Средней Азии.

Во второй половине 1985 г. в конгрессе США прошли слушания «Исламский фундаментализм и исламский радикализм», на которых был обоснован «дифференцированный» подход к исламскому радикализму. Еще недавно последний наносил удары по позициям самих США в Азии. Теперь американские политики и ученые обосновывали поддержку исламских радикалов, противостоящих СССР. Если раньше Америка обращала внимание на неприятие исламскими радикалами принципов демократии и прав человека, то теперь моджахеддины становились «борцами за свободу». В конце 1985 г. США приняли решение о поставках в Афганистан оружия западного производства через исламские страны (прежде всего речь шла о противовоздушных ракетах, которые могли бы подорвать советское господство в воздухе).

Поражения 1984-начала 1985 г. заставили оппозицию, базировавшуюся в Пакистане, на время забыть о вражде и под давлением США, Пакистана и Китая воссоздать Исламский союз моджахеддинов Афганистана. Это объединение было заведомо неустойчивым, так как Г.Хекматиар, избранный главой этой организации на три месяца, тут же стал претендовать на абсолютную власть в ней. Оппозиционные группировки, базировавшиеся в Иране, в это время вступили в кровавую схватку между собой. Так что общее положение в стране и вокруг нее казалось благоприятным для СССР.

В этих условиях было решено продемонстрировать демократизм кабульского режима. НДПА провела Лоя Джиргу – съезд представителей районов и племен страны, сохранивших лояльность режиму. На джиргу съехалось 1769 делегатов, в том числе представители некоторых племен. Посещение съезда требовало немалого мужества, так как оппозиция немедленно начала отстрел его делегатов. Лоя Джирга провозгласила выборы в местные органы власти. НДПА все еще надеялась расширить свою социальную базу за счет ограниченной «демократии».

Советское командование стремилось воспользоваться некоторым ослаблением моджахедов после боев 1984 г., чтобы подготовить боеспособную афганскую армию. Январская операция в долине р.Кунар оказалась в этом смысле новым явлением в ходе военных действий – количество афганских войск превысило здесь количество советских войск на 2000 человек. В мае советско-афганские части вновь нанесли удар по партизанской инфраструктуре в долине и достигли Барикота, после чего оставили район. Успешно развивались и операции на севере страны. Одновременно советское командование попыталось перекрыть границу с Пакистаном. Успеха эта попытка не имела. "Только для того, чтобы полностью перекрыть афгано-пакистанскую границу, по нашим подсчетам. требовалось до 80 тысяч человек," – вспоминает Б.Громов.

В середине года военная фортуна улыбнулась моджахеддинам. 12 июня им удалось организовать крупную диверсию на аэродроме в Шинданде. Было взорвано от 12 до 20 самолетов. Одновременно Масуд атаковал правительственные силы, оставленные охранять долину Панджшера. Ахмад Шах явно стремился показать, кто в Панджшере хозяин. 15 июня Масуд начал штурм опорного пункта правительственных войск Печгур. Натиск был столь силен и внезапен, что Печгур не устоял. В ходе штурма был убит оказавшийся здесь с инспекционной поездкой командир центрального корпуса афганской армии Ахмадоддин, взято в плен около 500 солдат и офицеров (по данным партизан), множество оружия. Это была крупнейшая победа моджахеддинов.

Ответные действия последовали немедленно, тем более, что советским командованием была запланирована своя операция в Панджшере. Советский вертолетный десант без труда отбил Печгур (Масуд и не собирался его удерживать) и попытался вернуть пленных, но они погибли при попытке освобождения. Окрыленные успехом Масуда, моджахеддины начали новое наступление на Хост со стороны своих баз Джали, Майдан и Жавара, расположенных в окрестных горах.

Однако уже 20 августа советско-афганские войска перехватили инициативу, начав крупнейшую за всю войну наступательную операцию. Сосредоточив более 20000 солдат и офицеров (половина – афганцы), союзники обрушились на повстанцев в восточном Афганистане. Целями наступления были угрожавшие Кабулу базы моджахедов у Баграма и в долине р.Нава. Наносились удары и по базам вокруг Хоста. Блокировав район Белых гор, в котором оборонялись партизаны, советское командование высадило крупнейший с начала войны вертолетный десант. Моджахеддины были разгромлены, потеряв более 100 человек. Советская армия потеряла 41 человека, афганская – 12. Союзники «ограниченного контингента» не спешили подставлять головы под пули.

Однако второй удар – вокруг Хоста, захлебнулся – взяв несколько баз повстанцев, советские войска были вынуждены остановиться 11 сентября в двух километрах от Жавары. Эта база превратилась в символ исламского сопротивления, который просуществовал до 1986 г. Одновременно руководство афганской службы безопасности продолжало свой «обходной маневр» через территорию пуштунских племен. На сентябрьской Лоя Джирге 1985 г. присутствовало уже больше представителей пуштунских племен, чем раньше, причем с обеих сторон границы. Моджахеддины превращались в серьезную проблему для населения племен и из-за своей агрессивности, и из-за воздушных ударов, и из-за конкуренции в торговли наркотиками, которую «борцы за веру» составляли племенной верхушке. Чтобы наказать племена за сепаратные переговоры с Афганистаном, пакистанский президент Зия уль-Хак ввел войска в зону племен, нарушив права автономии. Это вызвало вооруженные столкновения и обиду пуштунов на пакистанского президента. Афганская агентура активизировала свою работу, пытаясь разжечь на территории Пакистана оппозиционное движение.

Успехи руководителя службы безопасности М.Наджибуллы на границах страны сопровождались и усилением его позиций в афганском руководстве. В июле-октябре 1985 г. Наджибулла сумел разгромить своих противников-халькистов в МВД Афганистана, разоблачив заговор в военизированном формировании МВД Царондой. В ноябре 1985 г. произошло неудачное покушение на Наджибуллу, что только увеличило его авторитет. В январе 1986 г. было создано Министерство государственной безопасности, контролируемое Наджибуллой. Он превратился в самого сильного человека в афганском руководстве.

Несмотря на то, что оппозиции удалось отстоять Жавару, ее поражение на других участках было очевидно. Советские войска активизировали операции также в Герате и Кандагаре. По мнению П.Швейцера действия советской армии в 1985 г. стали более эффективными. Потери моджахедо увеличились почти в два раза по сравнению с предыдущими годами. И все же эти успехи не решали проблемы – неся потери и оставляя районы своей дислокации, партизаны пополняли ряды в Пакистане, получали новое оружие и боеприпасы и возвращались туда, откуда их недавно выбивала советская армия. Самые удачные военные операции не приближали победу. В 1985 г. в Афганистане погибло 1868 советских военнослужащих. Это меньше, чем в 1984 г., но больше, чем в 1983 г. Страна продолжала платить кровью за сдерживание волны джихада на подступах к южной границе СССР. Без надежды сдержать. Б.Громов вспоминает:"Обстановку же в 1985 г. можно охарактеризовать одним словом – тупиковая. Активные боевые действия непрерывно велись в нескольких районах страны, тем не менее душманы, разбитые в той или иной провинции, всегда очень быстро восстанавливали свои силы и заново содзавали большое количество баз и складов. Через полтора месяца после того, как наши батальоны возвращались в военные городки, мы снова были вынуждены проводить военные операции". Численность активных боевых формирований моджахеддинов составила к концу 1985 г. около 150 тысяч человек. Им противостояло около 100 тысяч советских и около 300 тысяч афганских войск, распыленных по всей стране и надежно контролировавших около 23% территории страны. Одерживая победы в сражениях, советская армия и кабульский режим проигрывали войну.

Агитационная машина СССР делала все, чтобы советские граждане не могли представить себе картину происходящего в Афганистане. Продолжала дейстотвать многоступенчатая цензура, о характере которой дает представление принятый 22 июля 1985 г. перечень сведений о войне в Афганистане, разрешенных к публикации. К таким сведениям относились «отдельные единичные факты (не более одного в месяц) ранений или гибели советских военнослужащих при исполнении воинского долга...» Освещение военных действий ранжировалось в зависимости от масштаба издания: в центральной печати – до батальона, в республиканской – до роты, в областной и дивизионной – до взвода, не более. Таким образом представление о войне в целом можно было почерпнуть только из рассказов вернувшихся с войны солдат и из передач зарубежного радио. И этого хватало.

Росли материальные издержки войны. Расходы СССР в Афганистане составилив 1984 г. 1578,5 миллионов рублей, в 1985 г. – 2623,8 миллионов рублей. Из них на содержание советской армии ушло 1196,8 миллионов в 1984 г. и 2023,5 миллионов в 1985 г.

Война оказывала все более ощутимое влияние на советское общество. И дело было не только в материальных затратах, но и в психологическом воздействии, начиная от страха молодежи перед перспективой службы в Афганистане и кончая возникновением специфического слоя «афганцев» – ветеранов войны.

Особенно заметной группа «афганцев» становилась в вооруженных силах Советского Союза. По мнению М.Урбана именно "летом 1985 г. стало ясно, что новая группа – «Афганское братство» – взросла в советстком офицерском корпусе. Их взаимосвязь объяснялась советским писателем Александром Прохановым, который писал этим летом в «Литературной газете»: "Все, кто служил в Афганистане – как солдаты, так и гражданские, объединены духом и характером особого «Афганского братства». Их служба или их работа в Афганистане завершена, они возвращаются на Родину... но все еще остаются «ограниченным контингентом», как и прежде... «Афганские» привычки, взгляд, жесты, выражения. Этот опыт всегда – часть нас".

ПРОХАНОВ Александр Андреевич

Родился 26 февраля 1938 года в Тбилиси. Предки Проханова принадлежали к секте молокан, которые в начале века уехали от преследований из России и компактными группами поселились в Закавказье (главным образом, в Азербайджане и Грузии).

В 1960 году окончил Московский авиационный институт имени С.Орджоникизде. Работал инженером, затем лесником в Карелии и Подмосковье. С конца 60-х годов – корреспондент «Литературной газеты».

В качестве корреспондента «Литературной газеты» работал в Афганистане, Никарагуа, Кампучии, Анголе, Эфиопии и других «горячих точках». Автор первых очерков в «Литературной газете» о событиях на острове Даманском во время советско-китайского конфликта в марте 1969 года.

Членом КПСС не был.

В 1971 году издал свои первые художественно-публицистические книги «Иду в путь мой» (предисловие к ней написал Юрий Трифонов) и «Письма о деревне». В 1972 году был принят в Союз Писателей СССР.

Написал более 30 повестей, романов и сборников публицистических статей, в том числе, в 1981 году – роман «Дерево в центре Кабула», прославляющий Афганскую войну, и в 1984 году – публицистическую книгу «Ядерный щит», за которые получил в писательской среде прозвища «Соловей Генштаба», «Политрук», «Советский Киплинг» и «Денщик Главпура» (Главного Политического управления Советской Армии). С 1989 – 1990 года получает известность, как один из публицистов национал-большевистского направления, складывающегося вокруг журналов «Молодая гвардия», «Наш современник», газеты «Литературная Россия».

С декабря 1990 года является главным редактором газеты "День"(с 1993 г. – «Завтра») – сначала печатного органа Союза Советских писателей, а с лета 1991 года – «органа духовной оппозиции» под крышей Союза писателей России. Под его руководством «День» стал самой известной национал-патриотической газетой.

Во время выборов Президента России (май-июнь 1991 года) был доверенным лицом генерала Альберта Макашова. В июле 1991 года составил текст «Слова к народу» – манифеста, подписанного группой видных коммунистов и национал-патриотов, который позже называли идейной платформой попытки государственного переворота ГКЧП 19-21 августа 1991 года.

С 1992 г. – сопредседатель Фронта национального спасения.

С 1991 г. член секретариата Правления Союза писателей России. Награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета». Луареат премии имени Константина Федина (1981 г.), премии имени Ленинского комсомола (1983 г.).

Общие черты, которые афганская война наложила на тысячи советских людей и романтическое ощущение афганского братства, все же не переросли в устойчивую корпорацию. Организации «афганцев» использовались в политической борьбе 1988-1993 гг., но все чаще бойцы «ограниченного контингента» оказывались по разные стороны баррикад. Особенно заметно это разделение было в офицерском корпусе. Уже в 1991 г. высшие офицеры-выходцы из Афганистана поддержали разные стороны политического конфликта, хотя даже в 1993 г. «афганец» А.Руцкой наивно надеялся, что в трудный час его поддержат бывшие товаpищи по оpужию. К этому моменту от мечты А.Проханова об «афганском братстве» остались лишь «осколки разбитого вдребезги».

Однако нельзя не согласиться с М.Урбаном, что посещение Афганистана играло ключевую роль в военной карьере, и что "если после войны вооруженные силы руководились людьми, которые сражались «на Западе», то теперь ключевые позиции были взяты теми, чей опыт был «с Юга». Этот южный опыт накладывал важный отпечаток на характер офицерского корпуса – самостоятельность, умение действовать на свой страх и риск, доходящие до авантюризма, готовность к жестокой локальной войне против враждебного населения. Командиры Великой Отечественной войны даже в Восточной Европе чувствовали за спиной Родину, СССР. Командиры Афганской войны были брошены Советским Союзом сюда с непонятными целями, для проведения часто бессмысленных операций. Командиры Второй мировой не мыслили себя без СССР, в его защите был смысл их жизни, оплаченный кровью миллионов людей. Командиры Афганской войны идентифицировали себя с Союзом гораздо меньше.

К 1985 г. офицерский корпус «ограниченного контингента» был деморализован. Б.Громов вспоминает:"многие офицеры, оказавшиеся в Афганистане, очень скоро понимали бесперспективность боевых действий как основы нашего пребывания здесь, потому что, за редким исключением, ничего, кроме жертв среди наших солдат, и среди афганцев, они не несли... Многие, в том числе и я, были сторонниками переговоров с противником, в данном случае с душманами. Больше того, офицеры и генералы самыми первыми пришли к выводу о необходимости безусловного и полного вывода 40-й армии из Афганистана". В то время как руководители государства искали пути сохранения хотя бы нейтрального статуса страны после вывода войск, часть офицерского корпуса и генералов уже стремлась к тому, чтобы, выражаясь словами А.Лукина, «более или менее стройными рядами бежать из Афганистана». Когда советское сопротивление моджахеддинам в Афганистане ослабнет, джихад станет проникать дальше на север – на территорию распадающегося СССР...

Эскалация боевых действий 1984-1985 гг. была последней попыткой решить проблему Афганистана силой. И на этот раз урок пошел впрок. «Для нас обоих было особенно отрадно то, – пишут С.Ахромеев и Г.Корниенко, – что очень скоро новый советский руководитель проявил понимание необходимости вывести советские войска из Афганистана – их нахождение там лежало тяжелым грузом на наших плечах». На встрече с Рейганом Горбачев признал, что «не испытывает энтузиазма» по поводу войны в Афганистане. Линия на вывод войск из Афганистана была принята Политбюро в октябре 1985 г. Год спустя Горбачев вспоминал об этом так: «Цель, которую мы поставили, заключалась в том, чтобы ускорить вывод наших войск из Афганистана и в то же время обеспечить дружественный нам Афганистан».

В октябре 1985 г. состоялась встреча М.Горбачева и Б.Кармаля. Горбачев обрушился на своего вассала с резкой критикой, говорил о перегибах в политике НДПА, необходимости расширения массовой базы партии и недвусмысленно заявил о близкой песпективе вывода войск. Выслушав приговор, Б.Кармаль ответил: «Если вы сейчас уйдете, в следующий раз придется вводить миллион солдат». Однако на XVI пленуме НДПА 20 ноября было заявлено, что партия готова поделиться властью с теми, кто готов разделить ее с НДПА. Моджахеддины ответили молчанием.

В 1985 г. в советских ведомствах сформировалось два подхода к решению афганской проблемы. Суть первого подхода, который поддерживали замминистра иностранных дел Г.Корниенко и начальник штаба Министерства обороны С.Ахромеев, заключалась в том, что «совершенно нереально было бы рассчитывать на то, что после вывода из страны советских войск НДПА там сможет остаться у власти или просто играть весомую роль в новых структурах власти. Максимум, на что можно было рассчитывать, говорили мы, так это на то, чтобы НДПА заняла законное, но весьма скромное место в новом режиме. Для этого она должна была еще до вывода советских войск добровольно уступить большую долю власти, проявив инициативу по созданию коалиционного правительства, в котором были бы представлены разные слои афганского общества. Без особой уверенности мы тем не менее считали этот путь дающим определенный шанс – с учетом того, что и Запад не был заинтересован в полной победе в Афганистане исламских фундаменталистов.»

У этого плана было несколько уязвимых сторон. Во-первых, те службы Запада, которые занимались афганской проблемой, были заинтересованы в максимальном ущербе для СССР, и «возвращение в первую половину 70-х гг.» было для них таким же поражением, как и для СССР. В этом случае стороны «оставались при своих», и мощный фактор давления на СССР исчезал. Во-вторых, война привела к резкому усилению радикально-фундаменталистских исламских движений, которые в дореволюционном Афганистане не были сильны. Как показали последующие события, они не готовы были делиться властью с умеренными силами и тем более с НДПА. Было очевидно, что «шанс Корниенко-Ахромеева» был бы лишь переходом либо к новой фазе гражданской войны с выходом моджахеддинов на границы СССР, либо к агрессивному антисоветскому режиму без НДПА. Если бы этот план возобладал, развязка могла произойти уже в 1989-1990 гг., то есть в момент обострения этноконфликтов в Средней Азии, которое тогда нигде не переросло в гражданскую войну. В случае соседства моджахеддинов, готовых перенести войну на территорию «братских республик», события в республиках Средней Азии в 1989-1990 гг. могли развиваться иначе, например также, как в 1992 г. в Таджикистане.

Альтернативой плану Корниенко-Ахромеева был план Э.Шеварднадзе и председателя КГБ В.Крючкова, которые исходили из того, "что и после вывода советских войск НДПА сможет если и не сохранить всю полноту власти, то, во всяком случае, играть определяющую, «руководящую» роль в новом режиме. Этой иллюзорной позиции соответсвовали и их практические действия, нацеленные на создание «запаса прочности» для НДПА, прежде чем будут выведены советские войска," – пишет о своих оппонентах Г.Корниенко.

Однако последующие события показали, что «план Шеварднадзе-Крючкова» не был столь уж иллюзорным. «Запас прочности», созданный в 1985-1989 гг., позволил НДПА продержаться у власти до 1992 г., прикрывая южную границу СССР и среднеазиатских республик (группировка принадлежавшего к НДПА генерала Достума продолжала прикрывать границу Узбекистана и Туркменистана и дальше). Шеварднадзе и Крючков исходили из того, что СССР сможет и дальше оказывать посильную помощь своему «буферу». При всей дороговизне такого положения, это было все же лучше, чем плата кровью во время войны в Афганистане и затем в Средней Азии. Однако распад СССР положил конец режиму НДПА, открыв дорогу моджахеддинам на север, в Таджикистан.

В 1985 г. линия Шеварднадзе-Крючкова возобладала на уровне практических действий. Однако и линия Корниенко-Ахромеева не была отброшена и использовалась как политико-дипломатическое прикрытие «накачивания мускул» НДПА, получившее позднее название «политики национального примирения».

В 1985 г. советское руководство попыталось начать «разрубать гордиев узел» внешнеполитических проблем, вставших перед СССР и выйти из геополитической ловушки, в которой оказалась страна. Новое руководство страны во главе с М.Горбачевым было готово идти на односторонние уступки США и их союзникам, окончательно осознало необходимость вывода войск из Афганистана независимо от результатов боевых действий. Однако политика Горбачева, проводившаяся под лозунгом «нового мышления», столкнулась с неуступчивостью американской администрации, заинтересованной в сохранении невыгодного для СССР status quo. Удачные внешнеполитические шаги советской дипломатии в Европе и личное общение между лидерами СССР и США в Женеве позволили несколько смягчить позицию западного блока, но добиться согласия американской администрации на ключевое предложение Горбачева – радикальное ядерное разоружение в обмен на отказ от производства космического оружия – не удалось. Горбачев, выигравший у своего ВПК долгую и напряженную схватку за власть, был враждебен ему и стремился в конечном итоге к резкому ослаблению влияния военной машины на жизнь страны. Рейган хотя и не был прямым ставленником своего ВПК, но все-таки был в гораздо большей степени связан с ним, чем его советский оппонент. И потому американский президент несмотря на все свои тактические поражения, был внутренне сильней. За его спиной несмотря на все противоречия стоял союзник, а за спиной Горбачева – придавленный, но недобитый враг. И победить его Горбачев мог только опираясь на добрую волю Запада. Выиграв состязание за мировое общественное мнение, заручившись симпатиями сотен миллионов людей во всех странах мира, новая советская администрация стала приходить к выводу, что «социалистическая система» проиграла локальные войны и «гонку вооружений».

Ничто не вечно. Рано или поздно система, сложившаяся в СССР к концу 70-х гг., канула бы в прошлое. Но произойти это могло по-разному. И результаты исторического перехода для нас, сегодняшних, были бы иными. Поэтому так важна проблема истоков Перестройки. При ближайшем рассмотрении она распадается на три основных вопроса:

– Каково соотношение внешних и внутренних факторов для начала реформ?

– Можно ли было избежать преобразований общественной системы во второй половине 80-х гг.?

– Каковы были возможные альтернативы преобразований и их социальная поддержка?

Оценка внешнеполитического воздействия на социальные процессы в СССР приобретает сегодня идеологический характер. Давление Запада на Россию в 90-е гг., ставшие поводом для острых идейных столкновений, затрудняют спокойное обсуждение вопроса о начале затянувшегося «переходного периода». Ключевым словом для оценки событий первой половины 80-х гг. становится «развал», что связано с событиями первой половины 90-х гг. Такой сдвиг во времени понятен – именно в 90-е гг. ярко проявились результаты реформ как таковых. Результаты, по-видимому, не окончательные, но весьма наглядные, резко разделившие общество на выигравших и проигравших, и потому способствующие резким, однозначным оценкам. Напрашивается вывод о том, что катастрофа СССР стала результатом целенаправленных действий, тем более, что и сами действия – налицо. Стал ли СССР жертвой геополитического убийства, или главной причиной кончины были внутренние болезни? Анализ и сранение внешнего и внутреннего комплексов проблем, с которыми столкнулась Империя, заставлет отдать приоритет внутренним причнам.Наиболее ярким «результатом» преобразований стал распад СССР, ассоциируемый со всей общественной системой, существовавшей здесь в 1917-1991 гг.

Категоричность оценок роли Запада в «развале» 80-х – 90-х гг. не зависит от идеологической ориентации их авторов. Не случайно, что позиция державников, считающих распад СССР результатом действий внешнего врага, может быть выражена словами «певца ЦРУ», откровенного сторонника методов «холодной войны» П.Швейцера: «Анализ причин развала Советского Союза вне контекста американской политики напоминает расследование по делу о внезапной, неожиданной и таинственной смерти, где не берется во внимание возможность убийства и даже не делается попытки изучить обстоятельства данной смерти. Но даже если жертва была больна неизлечимой болезнью, следователь обязан изучить все возможное... Советский Союз развалился не в результате стечения обстоятельств, не благодаря тому, что нам благоприятствовало время. Если бы Кремлю не пришлось сопротивляться совокупному эффекту СОИ и расширению оборонного арсенала, геополитическим неудачам в Польше и Афганистане, потере десятков миллиардов долларов в твердой валюте, получаемой за экспорт энергии, и ограничению доступа к технологии, можно было бы, не боясь ошибиться, предположить, что ему удалось бы выжить».

Чтобы оценить, насколько справедлива оценка американских и российских «державников», выраженная Швейцером, необходимо понять, что он понимает под «падением Кремля». Распад государства на несколько подобных ему образований? Процесс социальных преобразований, изменивших Россию? Но решительные социальные преобразования неоднократно переживали и сами США. Можно ли рассматривать крах политики Картера в качестве краха США? А ведь приход к власти Рейгана означал весомые изменения во внутренней политике и большие кадровые перемены. Между тем, несмотря на смену флагов над Кремлем, изменения в высших эшелонах власти происходили преимущественно в рамках той же элиты. Бурные социальные изменения 1992-1993 гг. осуществлялись людьми, которые в большинстве своем прежде принадлежали к «партии Кремля». Они не потерпели поражения. Вероятно, «следователю» нужно сначала установить, а был ли труп. Если под покойным понимать социальную систему, то слухи о ее гибели кажутся слегка преувеличенными. А если речь идет о СССР как государственной структуре, то она пережила правление Рейгана и почила в связи с большим комплексом более поздних факторов, среди которых важную (хотя и не определяющую) роль играла американская политика, заметно отличавшаяся от курса Рейгана 1981-1987 гг.

Тем не менее тело имеется. Это коммунистический режим, монополия КПСС на власть. На первый взгляд, режим умер за несколько месяцев до СССР – в августе 1991 г., когда была распущена КПСС. Но к этому времени монополия КПСС на власть уже исчезла, коммунисты торопливо перекрашивались в демократов, а все желающие могли говорить и печатать что угодно (за исключением, разве что, призывов к насилию) даже с большей свободой, чем при режиме, возникшем позднее. Монополию на власть КПСС убила Перестройка, которая представляла собой не только преобразования сверху, но и движение снизу. Сам выход населения из-под контроля КПСС был смертельной болезнью для коммунистической системы.

Поэтому большое практическое значение имеет вопрос о том, какую роль политика Рейгана играла в стимулировании преобразований, в какой мере Рейган делит с Горбачевым лавры «отца Перестройки».

Перечень болезней, от которых умер СССР, действительно не доказывает, что «пациент» умер именно от них. Приведенный выше материал показывает, что, несмотря на неудачи, СССР в 1978-1984 гг. выдерживал давление со стороны геополитических противников. Затраты на продолжение борьбы были тяжелы, но не приводили к распаду экономики. Такая же напряженная ситуация имела место и в западном мире. Экономические результаты противоборства в этот период не носили необратимого характера, хотя и существенно усугубляли ситуацию.

В то же время лидеры Запада, продолжая культивировать и отчасти разделять миф о наступательных действиях СССР, перешли в контрнаступление. Советское рукововдство начиная с 1975 г. руководствовалось преимущественно оборонительной логикой.

В 1985-1986 гг. по экономике СССР был нанесен еще один дополнительный внешний удар – изменение цен на нефть. Но он был в значительной степени компенсирован вводом в строй газопровода «Уренгой-Помары-Ужгород» с последующим изменением приоритетов в экспорте сырья, а также общим изменением международной обстановки. Уже в 1987 г. США вынуждены были отказаться от стратегии лобовой конфронтации с СССР и перейти к более эластичным и, как показал опыт, более эффективным способам воздействия на внутреннюю ситуацию в Советском Союзе. Во многих отношениях это означало неудачу американской стратегии 1981-1987 гг. США не выиграли в «холодной войне». Эта война закончилась до распада СССР и ОВД. Гораздо большее значение имело дальнейшая политика «удушения в объятиях», проводившаяся Западом. Но это – другая история. Политика Рейгана не была причиной гибели «больного», она лишь несколько активизировала болезнетворные процессы, заметно проявившиеся прежде.

Внешнеполитические факторы сыграли незначительную роль в победе реформистской и относительно пацифистской политической группировки, возглавляемой М.Горбачевым. Более того, Горбачеву пришлось скрывать свой относительный «пацифизм» от большинства своих союзников.

Сказанное, конечно, не означает, что геополитический тупик, в котором СССР оказался к середине 80-х гг., вообще не способствовал падению коммунистического режима. Но связь эта опосредованная. Поведение администрации Рейгана в 1981-1987 гг. можно сравнить с действиями не «убийцы», а «склочника», который портит нервы больному человеку. Из-за того, что через несколько лет после ухода «склочника» на пенсию больной умер, вовсе не следует привлекать недруга по обвинению в убийстве. Насколько в смерти виноват преемник «склочника», с милой улыбкой подмешивавший что-то больному в чай – вопрос для отдельного исследования, выходящего за рамки этой книги. Если в качестве «убийства» рассматривать роспуск СССР, то американская администрация затеряется в толпе «убийц», имеющих гораздо более непосредственное отношение к этому событию. Но оно имеет уже мало отношения к факторам давления на Союз времен Второй холодной войны. Главный результат этой войны для последующей судьбы реформ – более ясное осознание коммунистической элитой необходимости модернизации (без единого понимания необходимых для этого мер) и ухудшение условиях для этой модернизации и связанной с ней политикой ускорения.

И все же обстоятельства геополитической борьбы конца 70-х – начала 80-х гг. имели далеко идущие последствия для планеты. Они привели к складыванию блока государств Запада и мусульманского мира. Этой коалиции суждено было достичь мировой гегемонии после распада СССР. Последствия этого «брака по расчету» для мировой цивилизации еще не проявились в полную меру, но уже сейчас можно сказать, что в начале 80-х гг. США вступили в самую рискованную игру в своей истории, которая не закончена до сих пор.

До некоторой степени стимулировав начало преобразований в СССР, внешнеполитические трудности заметно сократили средства на их проведение. Таким образом, геополитическая ситуация затруднила (а тем самым и затянула) экономическую составляющую реформ и способствовала обострению более поздних социальных столкновений – неизбежных в любом случае, но в других масштабах и формах. Таким образом внешние факторы играли не только стимулирующую, но и сдерживающую роль в отношении реформ, доминирующие причины которых лежали все же внутри страны.

Все страны, вошедшие в стадию индустриального общества, рано или поздно обречены пережить кризис этой социальной системы, связанный с накоплением ее издержек. Легкость преодоления этого кризиса зависит от способности системы изменяться, от ее гибкости и открытости.

По мнению С.Забелина "система «СССР» не отстала, а обогнала так называемый цивилизованный мир, оказавшись первой индустриально развитой страной, пережившей предсказанный экспертами Римского клуба кризис пределов роста во всем многообразии его аспектов. Поэтому искать средства выхода из кризиса в прошлом или на «западе» изначально бессмысленно, поскольку подобного раньше с индустриально развитыми странами не случалось... Кризис СССР неправильно понят как поражение одной из управленческих систем (социализм) в соревновании с другой управленческой системой (капитализм), а не как поражение самого способа природопользования (включая использование человеческих ресурсов), присущего нашей цивилизации". Солидаризируясь с этим выводом, необходимо сделать дополнение: кризис пределов роста – составляющая и возможный детонатор системного кризиса индустриального общества. Хрупкость индустриальной системы, ее отчуждение как от природы, так и от человека как личности, позволяют ей динамично развиваться (обеспечивать экономический «рост») либо за счет постоянного притока ресурсов, либо за счет роста эффективности их использования. Рост эффективности как правило запаздывает по отношению к потребностям системы, тем более, что «материальная» эффективность часто обеспечивается за счет более интенсивной эксплуатации человеческих ресурсов, что снижает совокупную эффективность. В рамках индустриальной модели развития рост эффективности сопровождается ростом специализации и психологической нагрузки на большинство занятых на производстве людей, их дополнительной инструментализации, что приводит к дополнительному отчуждению от человеческой сущности, предполагающей многогранность и творчество. Это может приводить к психологическим срывам (локальные проявления пределов роста в ситуациях, когда пределов роста «материальных» ресурсов не наблюдается). Таким образом, индустриальная система в силу таких своих черт, как узкая специализация и иерархизация производства, связанное с этим отчуждение как от природной среды, так и от человеческой сущности, монополизм и бюрократизация (не только на государственном, но и на корпоративном уровне) постоянно сталкивается с различными пределами роста. Но, обладая значительной гибкостью, западные модели индустриального общества могли преодолевать пределы в одних сферах за счет других и продуцировать возникновение альтернативных индустриализму отношений. Так, в 60-е гг. ХХ в. Запад столкнулся с серьезным кризисом индустриального общества, детонатором которого было как раз сопротивление «человеческого материала». Западная элита пошла на некоторые уступки обществу, немного снизив масштабы отчуждения и авторитаризма. Снижение отчуждения привело к тому, что в обществе более заметную роль стали играть альтернативные индустриализму отношения, основанные на самоуправлении общественных структур и личности в них, на самоорганизации труда. Это повысило порог прочности индустриальной системы и позволило эффективно преодолеть сырьевой кризис 1973-1975 гг., также прибегнув к нехарактерным для индустриализма (постиндустриальным) возможностям роста эффективности (например, децентрализация энергоснабжения для перехода к «даровым» видам энергетики). Преодолев системный кризис индустриального общества «по частям», Запад, конечно, опередил СССР. Но относительно безболезненное преодоление кризиса индустриального общества на Западе привело к тому, что эта форма индустриализма («государственно-монополистический капитализм») не претерпела качественных изменений и смогла интегрировать постиндустриальные формы и отношения. В результате, логика индустриального общества продолжает доминировать, что после установления гегемонии Запада в мире может привести на этот раз к глобальному кризису. В этом отношении можно говорить о том, что СССР обогнал если не Запад, то мир в целом. В силу того, что СССР представлял собой крайнюю форму индустриального общества, где перечисленные выше черты были максимизированы, а сама система отличалась негибкостью, он первым в истории столкнулся с синхронизированным пределом эксплуатации как человеческих, так и природных ресурсов, и пережил всеобъемлющий кризис индустриального общества

Главная причина этого заключается в том, что политическая, социальная и экономическая структуры СССР создавались как сверхгосударственные и сверхцентрализованные, монополизм власти стремился к абсолютному, монополизм экономики носил технологический характер, монополизм в культуре и информации проникал во все общественные сферы. Крайний этатизм и монополизм общественной структуры СССР делали ее чрезвычайно хрупкой, но до известного предела вполне прочной. В то же время начиная с 50-х гг. росла автономия социальных и экономических субъектов во всех общественных сферах СССР. Этот неизбежный процесс сопровождался рассогласованиями в системе, так как автономизация различных социальных структур происходила с разной скоростью. В результате возникла специфическая система общественных отношений со своеобразным механизмом согласования политических и экономических интересов, стабилизации социальных противоречий и т.д. Эта система, основанная на синтезе бюрократических, рыночных и общинно-корпоративных механизмов, до поры обеспечивала экономический рост и социальную стабильность. В ее недрах происходило обособление социальных интересов основных социальных слоев: центральной олигархии, отраслевой и региональной бюрократии, директората (в том числе теневого), специалистов (интеллигенции), рабочих, колхозных крестьян, маргинальных групп. Такое развитие довольно типично для предкризисного периода в развитии поздне-индустриального общества.

В то же время постепенное накопление кризисных явлений в недрах системы не могло компенсироваться гибкостью, существующей в более плюралистичных обществах. Структурные формы развитого индустриализма, пороки которого были доведены в СССР с его последовательно этатистской моделью до максимума, не только наносили нарастающий ущерб природе страны, но и не позволяли преодолеть рубеж научно-технической революции и перейти к широкомасштабному производству технологий постиндустриального (информационного) общества. Это определяло постепенное, но неуклонное отставание СССР в международном соревновании, от итогов которого зависели не только позиции Союза как сверхдержавы, но и социальное благосостояние и безопасность его населения. Более того, усиливалась технологическая деградация экономики, чреватая опасностью крупных катастроф.

Стремление к сохранению социальной стабильности, резкое падение социальной мобильности в сверхмонопольной системе неминуемо вели к падению экономических стимулов и постепенному затуханию экономического роста. Это, в свою очередь, привело к заметному ухудшению условий жизни и повышению социальной напряженности. Паралич социальной мобильности обострял также этно-демографический кризис и проблему поколений.

Имперская структура СССР, кризис монопольной идеологии в результате роста уровня культуры, характерного для этой стадии развития общества, внешнеполитические трудности и замедление темпов экономического развития привели к кризису национального самосознания, опасным этно-демографическим диспропорциям и напряжениям, общему росту недовольства по поводу широкого круга проблем от социальных до экологических. Присутствие в составе СССР народов, находящихся на более ранних стадиях развития, чем большинство населения, угрожало ростом радикальных национальных движений.

Сочетание таких факторов, как хрупкость и прочность системы обрекали на неудачу попытки авторитарной модернизации 1979-1986 гг. Значение этих реформ определяется не столько замыслами авторов, сколько самим дестабилизирующим воздействием на систему. Наконец, в 1985 г. реформы настолько «раскачали лодку» режима, что процесс преобразований стал приобретать экономически необратимый характер. После этого социальное содержание реформ и связанные с ним политические альтернативы стали иметь принципиальное значение. В этом отношении Андропов является предтечей Перестройки независимо от конкретного содержания его реформ. Горбачев, в свою очередь, является последователем Андропова, вынужденно отказавшего отизжившего себя наследия авторитарной модернизации, неоправдавшей себя в условиях СССР.

Все это делало обстановку более взрывоопасной, чем в других странах на этой стадии развития. Это стало одним из главных факторов, определивших всеобъемлющий характер кризиса общества и тяжелые разрушительные формы его протекания. СССР столкнулся со всеобъемлющим структурным кризисом, и последствия его могли быть катастрофическими. Сценарии некоторых диссидентских авторов, пророчивших массовую бойню, голод, одичание страны – всего лишь продолжение в будущее тех процессов, которые действительно развивались в конце 70-х – начале 80-х гг. Но для того, чтобы все «мины замедленного действия», заложенные под основание СССР, взорвались одновременно и привели к действительно катастрофическим последствиям, необходимо было выполнение двух условий: сохранение централизаторской стратегии правящей группировки (то есть синхронизация социальных процессов в стране) и подавление гражданской активности (условие накопления энергии низов для разрушительного бунта). По счастью, эти условия не были соблюдены. Во-первых, в борьбе централизаторской и регионалистской альтернатив победила вторая. Во-вторых, КПСС не удалось сохранить за собой монополию на общественную жизнь, и в конце 80-х гг. на арену вышли гражданские движения, скорректировавшие ход событий. Эти два фактора также имели немало деструктивных последствий, но при их оценке необходимо иметь в виду, что набор реальных альтернатив включал не только оптимум.

При обсуждении предыдущей версии этой работы А.Улунян писал: «можно было бы задать автору вполне закономерный вопрос: а существуют ли возможности какого-либо успешного реформирования без отказа от коммунистической тотальной идеологии и преступной практики таких режимов». Такая постановка вопроса не представляется мне вполне оправданной применительно к периоду 70-х – первой половины 80-х гг. Официальная идеология уже потеряла свою тотальность, а «преступная практика», при всей относительности этого понятия, также в целом не выделялась на мировом фоне. Но главное не это. Успешное реформирование сложившейся системы могло начаться только изнутри. Военный разгром СССР в это время был невозможен. Недовольство, вызревающее в обществе, пока не могло вылиться в формы массового ненасильственного политического протеста в масштабах всей страны. В СССР не существовало легальной оппозиции. Реформистская группировка в высшем руководстве могла усиливать свои позиции только при условии крайне осторожных действий, укрепления своей защищенности со стороны окружающих ее бюрократических структур, имевших иное представление о необходимых переменах. Поэтому скрытое выдвижение реформистов в высший эшелон власти имело ключевое значение для выбора варианта реформ и момента их начала. Но сами реформисты не могли на начальном этапе отказываться от коммунистической идеологии. Впрочем, как показал более поздний опыт 90-х гг., реформирование, основанное на радикальном отказе от коммунистической перспективы и социалистических ценностей, не оказалось более удачным, чем курс, базировавшийся на преемственности.

В середине 80-х гг. сигнал к нарушению равновесия, к «перестройке» могла подать лишь группа, неуязвимая со стороны остальных. Таковой в СССР начала 80-х была только правящая олигархия. Иначе возникал эффект «фальшстарта» – борьба за место под солнцем, за новую расстановку социальных сил могла начаться только одновременно. Всякая социальная группа, которая рискнула бы начать такую борьбу прежде других, неминуемо должна была вызвать недовольство остальных и быть подавлена.

Хрупкость (при всей прочности) существовавшей в СССР социально-экономической структуры определяла алгоритм преобразований, необходимых для преодоления инерции системы. На первом этапе был важен не столько характер преобразований, сколько их интенсивность, достаточная для того, чтобы вырваться из вязкой системы, вызвать ее разрушение. Но как только это разрушение началось, принципиально важным становится создание и развитие альтернативных монополизму экономических и социальных структур. Авторы преобразований 1979-1985 гг. исходили из прямо обратных посылок – осторожность реформ и ставка на уже существующие в стране социально-экономические структуры. Поэтому до 1985-1986 гг. последствия всех изменений гасились системой, и структурный кризис продолжал нарастать.

Правящая элита все в большей степени стремилась к окончательному преодолению отчуждения от собственности. Это выражалось в усилении коррупции, дополнительно ухудшавшей социальное положение населения, а также в так называемых «ведомственности» и «местничестве», усиливающих противоречия в среде правящей элиты. Значительная часть бюрократии стремилась превратиться в буржуазию, но психологические (в том числе поколенческие) стереотипы и боязнь «опоздать к столу», на котором будут делить собственность, заставляла чиновнические кланы пока выступать против такого раздела. Необходимо было сначала оговорить условия и ослабить конкурентов. В то же время экстенсивный характер развития производства, характерный для зрелой стадии развития индустриального общества, в сочетании с «экономикой дефицита», порожденной сверхмонопольной моделью отечественного хозяйства, привел к усилению дефицита ресурсов и обострению борьбы вокруг их распределения. Это обостряло борьбу «в верхах».

Постепенно в СССР сформировались две взаимопересекающиеся группы коалиций. Первая («консерваторы», «пуритане» и «реформисты») была связана с социально-психологической и идеологической ориентацией руководителей, а вторая («ведомственная» и «местническая» группировки) – с их корпоративными интересами. В 1978-1982 гг. доминировали «консерваторы», все в большей степени опиравшиеся на «ведомственную» группировку. В 1982-1983 гг. власть перешла к «пуританской» коалиции, в состав которой входили и «ведомственная», и аграрно-«местническая» группировки. Последняя была реформистской, что не афишировалось. Централизаторская политика «пуритан», направленная против региональных «консерваторов», только укрепляла позиции "местников"-реформистов на местах. По мере нарастания кризиса «ведомственная» и «пуританская» группировки разлагались. В итоге к 1985 г. образовались две социально-политические коалиции. В первую входили «консерваторы» и часть «ведомственных» "пуритан" (прежде всего высший эшелон группировки), а во вторую –"реформисты", поддерживаемые «местнической» группировкой и «вторым эшелоном» "ведомственников". В социальном отношении основную силу обеих коалиций составляла партийная, военная и хозяйственная бюрократия, но при этом вторая группировка в большей степени пользовалась поддержкой аграрного и промышленного директората. На ее стороне были симпатии руководства КГБ и в значительной степени – Министерства обороны. Лидерами первой группировки были Н.Тихонов и Г.Романов, лидером второй стал М.Горбачев.

По мере развития общей культуры населения все большее количество людей начинало обращать внимание на охватывающий СССР кризис. Обстановка психологического недовольства способствовала быстрому распространению соответствующей информации, даже когда телевидение, радио и газеты сообщали прямо обратное. Недовольство условиями своей собственной жизни превращалось (пока у меньшинства) в недовольство системой. Однако даже если большинство признавало справедливость и оправданность существующих порядков, ощущение «Так жить нельзя» и «Мы ждем перемен» становилось доминантой социальной психологии. Общество готово было поддержать перемены, но плохо представляло себе их формы и последствия.

Доминирующими идейными течениями этого периода были: официальный марксизм-ленинизм в его интернационалистической и державно-националистических разновидностях, славянофильство (как правило также державное), либеральное западничество и «народничество» – неортодоксальный демократический социализм. Эти направления вступали друг с другом в разнообразные альянсы и конфликты на ниве культурной жизни, будь то литература, музыка, история, театр или кино, религиозная жизнь. Официальная идеология вела борьбу против всех видов неортодоксальности, но это уже давно не была борьба на уничтожение. Многократно критикуемые, деятели культуры не отказывались от своих взглядов, но и не переходили в решающие атаки на режим, способные изменить его характер. Они пока лишь готовились к такому наступлению, к решающей борьбе за умы общества и правящей элиты. Выстраивалась социальная инфраструктура будущих «партий» времен Перестройки – патриоты и либералы «окапывались» в толстых журналах, народники исследовали мыслителей прошлого и пели песни, западники писали в самиздат или делали партийно-государственную карьеру.

На основе слоя специалистов-интеллигентов (в условиях СССР – среднего слоя) формировались зачатки гражданского общества – горизонтальных, независимых от государства связей как основы общественной активности. Однако пока это были изолированные друг от друга круги неформального общения, связанные с музыкальной культурой, хобби, семейными и дружескими узами, и лишь иногда – с общественной активностью. Крупнейшими общественными движениями того периода были экологическое, педагогическое, песенное и правозащитное. Только последнее носило открыто оппозиционный характер. Попытки небольших радикальных групп открыто вступать на путь правозащитной борьбы встречали противоречивый отклик в среде среднего класса – часто враждебный. Гражданский потенциал интеллигенции еще оставался только потенциалом, «класс специалистов» еще только начал превращаться в основу гражданского общества.

Но развитие культуры средних слоев от канонов индустриального общества к постиндустриальным плюралистическим и индивидуализированным интересам само по себе приводило к росту инакомыслия. Консервативный идейно-политический каркас системы не был рассчитан на новые запросы интеллигенции и в то же время не имел возможности подавлять стремления средних слоев с помощью широкомасштабных репрессий. В итоге все большее количество людей теряли лояльность режиму не в результате политической оппозиционности, а из-за неспособности системы подстроиться под новые творческие и «виртуальные» интересы людей (будь то желание авторов «Метрополя» публиковать аполитичные произведения, отрицающие каноны «социалистического реализма», любовь молодежи к нетрадиционной музыке или повальную склонность к приобретению яркой модной одежды). Противопоставляя себя неконтролируемому художественному творчеству, режим провоцировал средние слои на переход к творчеству социальному.

В то же время под давлением властей оппозиционное движение структурно и идейно стало возвращаться к своим неформальным корням, а неформальное движение – радикализироваться и таким образом эволюционировать к оппозиционности. К началу Перестройки общественные движения имели смутные представления друг о друге, часто относились друг к другу подозрительно. Тем не менее они контактировали и обменивались идеями. В это время в общественных течениях формировались многие черты, которые будут характеризовать их в дальнейшем. Важнейшей из них представляется структурная подвижность, противоречие между коллективной солидарностью и потребностью в индивидуальной самореализации, между общественными задачами и субкультурной замкнутостью.

Наличие разветвленных неформальных связей в обществе позволяло формироваться общественному мнению и идеологическому спектру, включавшему в себя широкий круг идей индустриальной эпохи от анархизма до нацизма и от социал-демократии до либерализма. Взгляды большинства общественных идеологов конца 70-х – начала 80-х гг. были проникнуты стереотипами индустриализма и обращены скорее в прошлое, чем в будущее. Либерально-западнический «анклав модернизации», консервативно-авторитарное почвенничество и антиавторитарный социализм вели полемику между собой и были готовы к схватке за сердце правящей элиты. Обществу уже в этот период был знаком идейный плюрализм и неформальная, независимая от государства социальная инфраструктура. Это делало централизаторскую альтернативу преобразований в СССР малоперспективной. В России авторитаризация (в отличие от тоталитаризма и демократизации) могла пользоваться успехом лишь в качестве действий по «наведению порядка», а не долгосрочной стратегии. Общественное мнение СССР было в значительной степени известно руководителям СССР, хотя открыто проявлялось не часто. Попытки наступления на общественность в первой половине 80-х гг. показали ограниченность возможностей власти – однажды попробовав вкус самостоятельного мышления и обсуждения социальных проблем, люди уже не могли от него отказаться. В целом общество противостояло идее централизаторской модернизации за счет «затягивания поясов». Эти настроения охватили также и широкие слои правящей элиты, что в конечном итоге стало решающим фактором выбора ее лидеров.

Общественная среда России могла бы поддержать реформы, основанные на антиавторитарных и социальных ценностях. Реформистской группировке предстояло хотя бы в общих чертах разработать модель таких преобразований. В конкретных условиях первой половины 80-х гг. «либералам» из правящей элиты не нужно было искать модель реформ самим. Концепции, обсуждавшиеся в неформальных кругах общественности фокусировались и формулировались диссидентской средой, затем проникали в «либеральные» круги научной и творческой элиты, советников правящей элиты, а от них в адаптированном виде – к «реформистам» в правящей группе. Таким образом общественность СССР, пусть и косвенным образом, сыграла важную роль в том выборе, который был сделан в 1985 г.

Результатом выбора альтернативы М.Горбачева стали кадровые чистки и антиведомственный курс 1985-1991 гг., который привел к резкому усилению региональных кланов правящей элиты (особенно ее «второго эшелона»), демонтаж отраслевой системы управления экономикой и рост самостоятельности хозяйственных субъектов при сохранении их монополистического характера. Быстро произошел окончательный распад «пуританской коалиции», выразившийся в последовательном отстранении военных от участия в политической жизни, в курсе на разоружение в ущерб ВПК. На поверхность социально-политической жизни вышли мощные этнические, популистские и гражданские движения, на некоторое время была достигнута свобода слова и самоорганизации. Распался «социалистический лагерь» и СССР, мировая гегемония перешла к альянсу государств НАТО и мусульманских стран.

Негативные и положительные последствия этого варианта реформ хорошо известны и многократно обсуждались. Однако при их оценке следует учитывать три важных фактора:

– Помимо деструктивного потенциала реформы освободили и значительный потенциал социального творчества – конструктивного низового созидания новых общественных форм. Его элементы существовали, но были еще очень слабы. Значение социального творчества может быть оценено позднее, по мере проявления долгосрочных результатов этого процесса;

– В 1985 г. была пройдена не последняя «развилка» в истории страны, и многие явления конца 80-х – начала 90-х гг. были результатом более поздних явлений и решений;

– Острый структурный кризис сверхмонополистической этакратической индустриальной модели развития СССР был неизбежен и начался до прихода М.Горбачева к власти. При всех недостатках варианта реформ, который определялся интересами стоявшей за М.Горбачевым коалиции, эта альтернатива отличалась от других большей гибкостью. Синхронность протекавших в стране разрушительных процессов была нарушена регионализмом и плюрализмом курса Горбачева, сформулированного в неформальной общественной среде и заимствованного правящей группировкой. Нельзя исключать, что сохранение жесткой структуры управления и дисциплинарный нажим на население и хозяйство в условиях форсированной модернизации мог вызвать гораздо более масштабную и разрушительную конфронтацию, нежели та, свидетелями которой мы были во второй половине 80-х – первой половине 90-х гг.