Лента: Религия

Энергичная полемика, вызванная недавними демонстрациями в Москве, вновь обозначила определенный комплекс идей, переживаний и представлений, который можно было бы назвать “освободительным”. Его носители продолжают восходящие к 1860-тым годам традиции русской революционной интеллигенции, но сам этот комплекс сложнее – он переплетается с глобальными идеями противостояния авторитаризма и демократии, и не случайно западные комментаторы узнают в наших протестующих своих – не просто полезных, но и идеологически близких, что неудивительно, учитывая их общие корни, восходящие к французским революционерам.

В рамках этих представлений мир является ареной борьбы добра в лице либерализма, который несет всем свободу и процветание, и зла в лице “мистера Путина” и других авторитарных диктаторов, которые не дают народам в полной мере насладиться благами дивного нового мира.

Конечно, как это бывает с простыми и привлекательными схемами, на практике она не работает. На нашей памяти силы демократии победили в Ираке, в Ливии, на Украине, и назвать результаты “воодушевляющими” можно, разве что, в порядке черного юмора.

Но идеологические мифы живут не потому, что они оправдываются практикой – а потому, что они отвечают на определенные эмоциональные и экзистенциальные запросы людей.

И здесь перед нами возникает вопрос о том, как освободительная мифология соотносится с христианством – тем более, что мы уже сталкиваемся с попытками христианство в нее вписать, в виде “богословия майдана” и его московских производных. И нам приходится реагировать на эти попытки.

Можно было бы сказать, что освободительство есть вопрос политический, а не религиозный; однако это не совсем так. Оно, осознанно или нет, входит в область учительства о добре и зле, о смысле и назначении человеческой жизни, о преображающем ее опыте – и его оценка с точки зрения Христианства неизбежна.

И тут нельзя не заметить той проблемы, что освободительство претендует на то же место в душе человека, которое занимает вера.

На эмоциональном уровне революция оказывается первой и последней любовью революционера, и это страстная и требовательная возлюбленная, которая дает ему самые острые переживания, снабжает его тем, что люди обычно ищут в религии – сознанием осмысленности своей жизни, служения добру, единства с другими людьми. В отличие от примитивных, низменных пороков, которые ни на что особенное не претендуют, и даже могут приводить человека в смиренное сознание его жалкой немощи, революция конкурирует с верой на самом высоком уровне – на уровне смысла и достоинства жизни, она дает квазимистический опыт, о котором архимандрит Кирилл Говорун писал, что “Майдан перерос все украинские Церкви”.

Это именно страсть, а не просто политический выбор – политика это скучное дело согласования интересов. Освободительство – это страстная борьба со злом.

Сами освободители нам скажут, что это не только превосходно согласно с христианской верой, это и есть истинное христианство. Мы стоим за добро и правду, Христос тоже за добро и правду, Он на нашей стороне.

На самом деле с этим трудно согласиться.

Если сказать очень коротко, то революционная интеллигенция – это собрание негодующих праведников, Церковь – это собрание кающихся грешников. То и другое сообщество формирует прямо противоположные психологические типы.

Христианская, и, особенно, православная традиция побуждает человека к постоянной рефлексии. "Я...остерегался, чтобы не согрешить мне” (Пс.17:24) – говорит псалмопевец. Вера учит различению помыслов – не следует доверять своим порывам, какими бы упоительными они бы ни казались – вернее, упоительным особенно не следует доверять. Традиция учит человека видеть себя грешником, склонным к наломанию дров, и быть очень осторожным в своих решениях.

Напротив, в остром интеллигентском морализме полностью отсутствует страх согрешить, опасение поступить несправедливо и причинить вред. Нравственная бдительность направлена исключительно вовне – за пределы себя лично и за пределы своего круга. “Не причинят ли мои поступки вреда невинным людям?” – это вопрос, который в рамках освободительного дискурса поставить невозможно. Зло и вред невинным людям исходят только снаружи, только от других, от врагов, на которых освободитель направляет свой обличающий перст.

Не случайно любой отказ поддержать освободительные порывы трактуется именно как личная трусость, страх повредить себе. То, что в расчет могут приниматься интересы посторонних лиц, вообще не приходит в голову освободителю.

Христианин понимает, что он живет в падшем мире, среди несправедливых людей, но при этом он сам является частью проблемы – и исправление этого грешного и несправедливого мира следует начинать с того человека, на которого он имеет наибольшее влияние – с себя самого.

Революционный интеллигент не видит нужды в исправлении себя – в исправлении может нуждаться мир вокруг него, государство, Церковь, народ, кто и что угодно, только не он сам. Сама постановка вопроса о том, чтобы всерьез отнестись к возможности зла в своем собственном сердце рассматривается как попытка отвлечь его от борьбы со злом, которое всегда находится где-то снаружи – в других людях или институтах. Он не допускает мысли о том, что может – хотя бы в силу заносчивости, необдуманности или поспешности в суждениях – причинить зло и вред. Зло и вред всегда и абсолютно исходят от режима, против которого он восстает.

Как же разрешается вопрос с тем, что любая успешная революционная деятельность с необходимостью предполагает причинение вреда множеству людей – причем, неизбежно, значительная часть из них будет по любым меркам невиновной?

За счет переноса ответственности. Во всех бедах и жертвах революции виноват режим, против которого она направлена. Именно власти довели дело до такой крайности своим упорством, несговорчивостью и множеством совершенных ими несправедливостей. Этот перенос заметен как у большевиков, так и у современных борцов с режимом – которые, как например, Геннадий Гудков, пишут о том, что кровь, конечно, прольется, и люди, конечно, будут страдать – но виноват в этом будет режим.

Конечно, со стороны этот отказ от ответственности за свои собственные деяния выглядит абсурдным – но он воспроизводится в разговорах освободителей как бросающийся в глаза признак этого комплекса представлений.

Нравственные и религиозные представления освободителей исходят из того, что добром является борьба с режимом, а злом – уклонение от этой борьбы, которое в любом случае рассматривается как поддержка тирана. Вы являетесь страшным подлецом и негодяем, если реагируете скептически на то великое негодование, которое освободитель высказывает в адрес тирании. Напротив, вы очень хороший и достойный человек, если его поддерживаете.

Это может подаваться именно как нравственная реакция в традиционном смысле – негодование против лжи вообще, против насилия и жестокости вообще – но после ряда уточняющих вопросов выясняется, что это не так.

Например, освободитель утверждает, что оправдывать избиение (при разгоне) участников несанкционированного митинга – это подлость, и все, кто не реагирует на этот разгон с безоговорочным негодованием, а, скажем, приводит примеры того, что в Америке “Оккупай” разгоняли еще более жестко – подлецы. Потому что подло оправдывать насилие против мирных людей. Когда спрашиваешь у него, являются ли подлецами те, кто оправдывают применение артиллерии ВСУ в густонаселенной городской застройке, что привело к множеству смертей и увечий мирных обывателей, он пытается уйти от ответа, а потом молчит – и это повторяется с разными людьми.

Но ведь тогда дело совсем не в осуждении насилия как такового – артиллерийский обстрел жилого района этого гораздо более жестокое и масштабное насилие, чем разгон митинга – а именно в политических симпатиях и антипатиях.

Использование религиозных терминов и образов также выдает их абсолютную подчиненность задачам политической борьбы. Например, люди освободительных настроений перепощивают фразу: “САМОЕ важное, что я услышала за последние дни: Христос всегда с избиваемыми, и никогда не с теми, кто избивает”.

Конечно, нетрудно объяснить, в чем тут подмена.

Выражение “Христос с кем-то” мы можем употреблять в разных значениях.

1.Этот человек делает Божье дело, Христос действует через него – например, мы говорим о миссионере, пастыре или подвижнике милосердия.

2.Христос сострадает этому человеку (при этом человек вовсе не обязательно делает Божье дело)

Да, Христос всегда страдает со страдающими людьми – правы они или виноваты. Он страдает вместе с революционерами, которых избили жандармы, вместе с солдатами вермахта, замерзающими под Сталинградом, вместе со следователями НКВД, которых пытают и расстреливают их вчерашние товарищи, вместе с Камилем Демуленом, которого ведут на гильотину, и вместе каждым заключенным, невинен он или сел за свои преступления.

Искупление как раз и состоит в том, что Христос на Кресте отождествляет Себя с плохими и грешными людьми и умирает за них, неся их проклятие.

Это не делает деяния революционеров, гитлеровских солдат, следователей НКВД или заключенных автоматически правыми и одобряемыми Богом.

И это даже не всегда делает поступки их противников неправыми. Это, тем более, не означает, что мы должны желать победы революционерам и нацистским солдатам – поскольку имеем основания полагать, что их победа приведет к умножению людских страданий.

Но то, что здесь мы имеем дело с полным подчинением религии политике – а не наоборот – мы можем проверить, поставив простой вопрос – что если насилие творят люди политически свои, ну например, это именно майдановцы кого-нибудь избивают или ставят на колени. Скажут ли нам, что Христос на стороне “титушек”?

Или вспомним те же обстрелы ВСУ – скажут ли нам, что Христос не с ВСУ и не с руководством Украины, а с противостоящей стороной?

Нет. Имя Христово используется исключительно с целью обозначить свои политические предпочтения. Конечно, использование имени Христова в видах политической агитации – это прямое нарушение заповеди “Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно” (Исх.20:7)

Но беда в том, что освободитель ставит абсолютно все – включая нравственность и веру – на службу своей единственной даме сердца, Революции.

И это, конечно, имеет религиозное значение. С религиозной точки зрения это обольщение. Если вы дадите себе остыть, выйдите из тщательно разгоняемого эмоционального водоворота на свежий воздух, это начнет бросаться в глаза.


СЕРГЕЙ ЛЬВОВИЧ ХУДИЕВ
Источник: "Радонеж "