Лента: Религия

Годовщина Майдана – которая отмечается в эти дни – рассматривается, прежде всего, с политической точки зрения, но у Майдана есть очень важная религиозная, смыслообразующая сторона, которая важна, в частности, для понимания неизбежного конфликта адептов Майдана с Церковью.

Как восторженно писал – 12 декабря 2013 года – архимандрит Кирилл (Говорун), “Майдан в своей ценностной составляющей значительно перерос и украинские церкви — все без исключения. Которые до Майдана и отчасти во время Майдана оставались преимущественно в двумерных отношениях церковь-государство, хотя какие-то держались за эти отношения больше, а какие-то — меньше. Лишь в последние дни Майдана украинские церкви начали подтягиваться до того уровня нравственного сознания и ответственности, которые продемонстрировал Майдан. От общих призывов к ненасилию они перешли к тому, чтобы делами и словами солидаризироваться с ценностями Майдана, осознав родственность его принципов с христианскими — Майдана, который явил множество примеров альтруизма, готовности к самопожертвованию, взаимопомощи и т.д.; избравший быть слабым, несмотря на свою численность; который имеет почти эсхатологические надежды на восстановление достоинства, которое Бог заложил в человеческую природу”

Переживание Майдана как эсхатологического события не уникально – более того, подобное переживание абсолютно узнаваемо в образцах, которые сами адепты Майдана отвергают с негодованием – в советском культе Великой Октябрьской Социалистической Революции, который, в свою очередь, восходит к культу революции французской.

В советском культе революции отчетливо присутствовали переработанные библейские образы – “старый мир” который рухнул в результате очистительной эсхатологической бури, “новый мир”, который пришел ему навстречу, “светлое будущее”, которое явится в итоге всех мук рождения, борьбы и жертв новых мучеников нового культа, иногда даже прямые библейские цитаты, вроде “кто не работает, тот не ест”. При этом отношение к самому источнику таких заимствований было крайне враждебным.

Таким же враждебным, как у адептов Майдана – к Октябрьской Революции, несмотря на очевидное заимствование самого революционного пафоса.

“Старым миром” из которого уходил Майдан, было то царство бедности, неустройства, унижения и коррупции, которое ассоциировалось с “совком” и “влиянием России”. Россия рассматривалась как тот Египет, из которого совершается исход, при этом то обстоятельство, что на момент Майдана СССР распался уже десятилетия назад, а Украина давно была независимым государством, как-то ускользало от внимания людей.

Адепты Майдана устремлялись в новый мир – в Европу, где их должны были облобызать и упитанными тельцами накормить их подлинные братья – западноевропейцы. Очень поучительно – хотя и несколько жестоко – в этой связи вспомнить серию рисунков, в которых доходчиво объяснялось, чем Европейский Союз, в который, как бы в некоем новом Исходе, шли участники Майдана, лучше Таможенного Союза, который предлагала Россия.

В “Таможенном Союзе” ожидалась разруха, нищета и всяческое попрание человеческого достоинства, в то время как в ЕС – достаток, приволье и кроткие, человеколюбивые нравы. Но дело было не только в ожидании, что Майдан принесет экономический достаток. Достаток приносит упорная работа – но она не вызывает такого эмоционального подъема.

Ключевым словом Майдана было “достоинство”. Люди чувствовали себя униженными – бедностью, беззаконием, коррупцией – и они верили, что выйдя на площадь, собравшись вместе, они и обретают “почти эсхатологические надежды на восстановление достоинства, которое Бог заложил в человеческую природу”.

Экстатический, незабываемый опыт участия в массовых выступлениях для многих из них оказался самым ярким переживанием в жизни – как первая любовь или религиозное обращение. Чем-то самым важным, дорогим, ценным, и подлинным на свете.

Но обетования достатка и порядка не сбылись – и не могли. Но это не значит, что люди просто разочаровались и, психологически, вернулись в домайданное состояние. Кто-то может и вернулся – но у многих уверенность в правоте их выбора только возросла.

Этот тот же внутренний механизм, который работает в тоталитарных культах. Сначала человек переживает чрезвычайно позитивный опыт – он оказывается среди самых добрых, внимательных, справедливых, честных, воодушевленных людей, которых он когда-либо знал, и понимает, что его место здесь, и он никогда уже не будет прежним. Потом происходит что-то, что противоречит этому опыту – выясняются какие-то неприятные подробности про гуру, или требования, выдвигаемые к адептам, становятся все более странными, утомительными или оскорбительными. Но адепт находит какие-то объяснения всему этому, которые позволили бы ему держаться за важный для него опыт. Люди могут проявлять в этом отношении большую изобретательность, объясняя все свои трудности с точки зрения однажды обретенной веры – это испытания, которые они должны перенести, это проявления непостижимой мудрости гуру, который пребывает на прямой связи с космосом, это козни злых сил, и так далее.

Причем трудности, лишения и страдания, которые адепт потерпел в культе, отнюдь не охлаждают его привязанности. Дело обстоит ровно наоборот – чем дороже человеку обошелся его выбор, тем крепче он склонен за него держаться, потому что само предположение, что он потерпел все это зря, невыносимо. Со стороны жизнь адепта культа выглядит разрушенной – но сам культист верит, что приобрел великое благо.

Так и верных адептов Майдана его бедственные результаты не приводят к раскаянию – о, как мы были неправы! – напротив, мысль об этом отвергается с гневом. Майдан утверждается в качестве некой святыни, которая не нуждается в каких бы то ни было прагматических обоснованиях. Нужно еще решительнее порывать с малейшими признаками российского влияния, еще ревностнее устремляться на Запад. В этом контексте действия, которые с практической точки зрения – хотя бы и с точки зрения практической борьбы против России – были бы абсурдными и контрпродуктивными, получают свое высшее, религиозное оправдание.

И тут конфликт с Церковью неизбежен. От Церкви требуется поклониться абсолютной святыне Майдана, и нарисовать фреску с "небесной сотней", а если она не поклоняется – даже если она при этом Майдан не хулит, а просто стоит в стороне, это оказывается неприемлемым.

Церковь – самим фактом своего существования вне майданной системы координат, самой проповедью смысла жизни, который не имеет к Майдану никакого отношения, ставит весь смысл жизни майдановерующего под вопрос – значит можно было и без этого? Значит все эти жертвы и лишения – впустую? Значит мы тут несчастные, обманутые глупцы? И хорошо, если просто глупцы – а если на руках у людей уже кровь, пролитая во имя идеалов Майдана?

За яростными – и фантастически нелепыми – нападками на Украинскую Православную Церковь как на “путинскую РПЦ”, которая устраивает у себя в храмах и монастырях “склады оружия” и “базы боевиков” стоит этот ужас перед осознанием того, что самым ярким и ценным опытом в жизни оказался обман, и что во имя этого обмана уже так многое безвозвратно потеряно. А Церковь, которая на этот обман не повелась, показывает, что вестись было не обязательно.

Конечно, и у адепта тоталитарного культа, и у адепта Майдана есть надежда – когда люди обращаются к Богу в покаянии и вере, признавая то, что давно уже стало болезненно очевидным, Бог превращает даже самый дурной опыт в часть Своей истории спасения. Бог, который ищет спасения всех, неотступно пребывает в Своей Церкви – на которую яростно нападают, которую пытаются разрушить, но которую не одолеют врата адовы.


СЕРГЕЙ ЛЬВОВИЧ ХУДИЕВ
Источник: "Радонеж"