Лента: Религия

Начало Второй Мировой войны, мы в доме Николая Бердяева, недалеко от Парижа, где поселился великий русский философ, выдворенный из Советского Союза в 1922 году по приказу Ленина. Это был открытый, гостеприимный дом, где часто собирались друзья. Как рассказывает об этом жена Бердяева, темой бесед была «цель и смысл событий». Больше других беспокоился происходящим Мокульский, еще один великий русский мыслитель, вынужденный эмигрировать после революции.

"Николай спрашивает его, работает ли он, пишет ли. «О, нет, не могу написать ни строчки. Только читаю газеты, новости, и ничего больше!». На что Николай отвечает: "У меня совершенно иначе. Я всюду: в лесу, в кино — продолжаю внутреннюю работу, связанную с моим творчеством. Работа эта во мне никогда не прекращается, и часто самые важные мысли приходят мне в голову совершенно независимо ни от каких внешних условий. Вся моя природа как бы всегда погружена в разрешение мировых вопросов!".

То, что поражало и сразу привлекало внимание к личности Бердяева, – по свидетельству тех, кто знал его лично, или тех, кто исследовал его жизнь и творчество, – это крепкий стержень человечности, который ничто не могло поколебать и который оставался несокрушимым, какими бы ни были внешние обстоятельства и несмотря на особенности его характера: он был человеком очень эмоциональным и нервным, прошедшим всю трагедию России конца XIX – начала XX веков, борьбу с царизмом, войну, революцию, эмиграцию.
Многие тогда были выбиты из колеи; но Бердяев поражал именно этой удивительной прочностью, которая давала ему возможность выстоять даже там, где менее впечатлительные, чем он, ломались под воздействием внешних ударов. В связи с этим, говоря о сопротивлени Бердяева в первые годы советского режима, Александр Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ пишет: " Ведь вот из бердяевского кружка сделали марионеток для суда, а из него самого не сделали. Его хотели втащить в процесс, арестовывали дважды, водили на ночной допрос к Дзержинскому... Но Бердяев не унижался, не умолял, а изложил им твердо те религиозные и нравственные принципы, по которым не принимает установившейся в России власти – и не только признали его бесполезным для суда, но – освободили. Точка зрения есть у человека!"; он мог остаться в одиночестве против всех, но ничто не могло отнять у него этой собственной "точки зрения", которой он придерживался не из желания прослыть оригинальным, а из свободы перед обстоятельствами, как человек, не зависящий от того, что чуждо его сердцу.

Что касается одиночества, то Бердяев никогда по-настоящему не был таким; жена часто говорила: "Ты не один, Николай, ты — с Христом".

Тайна духовной цельности Бердяева полностью заключалась в этом общении, – которое преобразило "больную душу", индивидуалиста-одиночку, чувствовавшего себя чужим в этом мире, – которое было прочной точкой притяжения и ориентира для всех: не только для философов и мыслителей, таких, как он, но и для простых людей всякого рода, которые благодаря ему вновь обретали желание жить, как тот старый русский господин, тоже эмигрировавший в Париж и живший в полной нищете, который не мог не дарить ему розовые королевские азалии, в знак благодарности за то, что Бердяев "вернул ему веру".
Здесь остается только поражаться, поскольку у этого человека, ставшего образцом веры, была отнюдь не простая религиозная история.

Родившийся в 1874 году, в семье, принадлежавшей к старинному русскому роду, Бердяев очень скоро становится марксистом, потому что считал, что в марксизме он сможет найти оправдание и ответ на свою жажду свободы, разочаровавшись в конформизме и формализме общества, в котором вырос, и в Церкви, которая казалась ему, как и многим другим ни чем иным, как "внешней и грязной оболочкой".

Марксистский период продлился недолго, хотя его революционной воинственности оказалось достаточно, чтобы сделать его знаменитым как "легального марксиста" и обеспечить ему аресты; он вышел из этого благодаря человеческому и интеллектуальному пути, имевшему несколько твердых пунктов: страсть к свободе и к человеку, внимание к реальности и к ее тайне, и осознание того, что все можно постичь полностью лишь взором Христа, присутствующего в Своей Церкви. Спустя многие годы, вспоминая о своем возвращении в Церковь, говорил об этом так: "После пустынь абстрактной мысли философия должна вернуться под своды храма, к своей священной функции, и обрести там утраченный реализм, и вновь получить посвящение в тайны жизни".

Критика марксизма и возвращение в христианство рождаются в Бердяеве именно в связи с вопросом реальности, поскольку Бердяев критиковал Маркса именно за то, что тот преобразовал реальность пролетариата в идею пролетариата. То, что должно было стать научной философией, превратилось, таким образом, в плохую науку и плохую философию, в которой идея заменяет реальность, и в которой больше нет места ни для чего объективного и истинного; но "если нет Бога, если нет Истины, которая поднимает человека над миром, он полностью подчинен нужде. Существование Бога есть хартия человеческой свободы", – говорит Бердяев, скрепляя проблему свободы и истины с проблемой Бога, и указывая на еще одно большое ограничение марксизма – атеизм.

Вся гениальность Бердяева и его возвращения к христианству заключалась в его способности преодолеть, во Христе, старые противоречия: между конечным и бесконечным, между трансцендентным и имманентным, между материей и духом, между свободой и необходимостью, между революцией и традицией. Согласно Бердяеву во Христе мы имеем преодоление бесплодной диалектики, которая парализует современного человека, нечувствительного к системам – также религиозным – созданных из запретов и закрытых миров, но одновременно униженного чистым отрицанием, разделенным между тоталитарным подавлением свободы и сведению ее к индифферентности выбора.

В Христе, Который принял человеческую природу и пошел на риск свободы вплоть до смерти на Кресте, Бердяев видит откровение и свершение человеческой свободы: "Когда утверждается свобода в Истине, свобода в Боге, т. е. вторая свобода как свобода единственная, то утверждается божественная свобода, а не свобода человеческая". В этой Истине, создающей существо, свободное отрицать ее, и которое она освобождает, предавая Себя на смерть, Бердяев обнаруживает, что свобода – это не результат восстания и борьбы, но и не блаженное состояние; она является чем-то изначальным, огромным даром, от которого человек нередко хотел бы отказаться. Но до тех пор, пока она остается такой, человек не может не ответить на этот дар, который проявляет себя как тоска по истине, как бесконечное, которое образует его и превосходит, и препятствет ему закрыться в своей нищете и падениях: "Не человек, а Бог не может обойтись без свободы человека", – говорит Бердяев в одной из своих зачастую парадоксальных формулах.
Определяемый даром и встречей с Божественной свободой, человек, согласно Бердяеву, видит себя личностью по образу Личности Христа и призван преодолевать себя; он получает новую способность сопротивляться всякой форме власти: отмеченный абсолютом, он уже больше не может быть субъектом ничего относительного.

Такая позиция Бердяева отличает его от других современных ему философий; речь идет не просто о спиритуализме, противопоставленном материалистскому насилию: Дух, о Котором он говорит, – это не другой мир, заключенный в облаках, но иной мир, ворвавшийся в наш мир, не идея, противостоящая другой идее, но Некто, Который, оставаясь окончательно иным по отношению к этому миру, становится его сердцем, движущим мотивом и целью.

С другой стороны, эта неизменяемость освобождает действие человека от притязаний на успех и немедленное осуществление, от этого притязания на совершенство, перфекционизм, которое нередко превращает действие человека в субъекивисткий и утопический морализм и которому Бердяев дает определение ни больше ни меньше как одной из форм нигилизма, потому что "идеал безблагодатного совершенства ведет к нигилизму".

И здесь есть еще один важный элемент христианства Бердяева. Русский мыслитель справедливо считается философом творчества: личный характе проявляется в той мере, в которой человек, по образу Творца, творит, в свой черед, в полной свободе; но это вовсе не означает в Бердяеве претензии на автономность или неправильно понимаемую независимость. Что касается самого человеческого творчества, Бердяев напоминает, что "сама идея творчества возможна лишь потому, что есть Творец и что был совершен им оригинальный творческий акт, в котором стало сущим небывалое, не вытекающее ни из чего предшествующего".

В Бердяеве, открывшем для себя Христа, дух бунтаря преображается в дух ответственности; и эта ответственность уходит своими корнями в Церковь, и является возможной только в ней. Незадолго до своей смерти (1948) Бердяев писал: "Я исповедую религию духа, я свободный христианин, я не порвал с Церковью, то есть, я не желаю быть сектантом"; и это потому, как он писал в одной из своих статей вскоре после возвращения в Церковь, только "Церковь сохранила образ распятого Христа и тайну общения с Ним".


Источник: "Радио Ватикана "