Лента: Религия

Мы все еще являемся воспитанниками христианской культуры. И все-таки сознание человека сегодня стремительно меняется, прогибаясь под современные, совсем не христианские стандарты. Психолог, антрополог, ректор Института христианской психологии протоиерей Андрей Лоргус рассказывает о вере, о сознании, а заодно о том, куда деваются настоящие мужчины, зачем нужны родственники и почему женщины иногда поступают как подростки.

– Наше время можно назвать постхристианским?

– Да, прошли те времена, когда христианские принципы считались наивысшими на всех уровнях общества, вплоть до государственного.

– А было такое?

– В Средние века, конечно, было. Тогда христианские ценности господствовали. Другое дело – как они понимались. Иван Грозный – это тоже Средневековье, жестокое и страшное. И все-таки тогда христианскую мораль никто не мог открыто подвергнуть критике. В сознании человека она была главенствующей.

– Вообще, человек сильно изменился с распространением Евангелия?

– Изменилось отношение к личности. И это главное. Своим воплощением в Христе Бог поднял человека на небывалую высоту. Он избрал для своего воплощения на земле человека как такового, со всеми его потребностями – в еде, питье, отдыхе, потребности в любви и поддержке. Такого нет больше ни в одной культуре или религии мира.
Человеческая личность, человеческая жизнь нигде не ценится так высоко, как в мире христианском. В эллинизме, например, было возможно деление людей по здоровью, по полезности, значимости. В ветхозаветном мире ценна не человеческая жизнь вообще, а жизнь сынов Израилевых – амаликитян или ферезеев, например, можно стереть с лица земли и забыть про них.

Христос объявил "тотальное" уважение ко всем – к больным, немощным, нищим, бесполезным и т.д. ЧЕЛОВЕК – вот цель миссии Христа. Но и Сам Христос Человек. Это и есть христианский гуманизм.

Вообще, гуманизм зародился внутри идеи христоцентричности. "Человек – это звучит гордо" и прочие высокие слова, к которым мы привыкли, по сути своей христианские. Хоть Средневековье человека и не щадило, тем не менее, эта ценность осознавалась и тогда, и намного раньше. С самых первых шагов христианства, с первых писаний апостола Павла было понятно: человек как таковой есть несомненная ценность, потому что он образ и подобие Божие.
И еще – христианство возвысило понятие семьи. Правда, особых законов относительно семьи оно не разрабатывало. Но возникло представление о том, что человек призван к моногамии и однобрачию. Языческий мир никогда так к семье не относился, многоженство было принято. В Ветхом Завете наложницы не осуждались. Только христианство ввело строгие семейные нормы и сформулировало жесткие ограничения в сексуальной области. Эти нормы трудно исполнимы, но они самые возвышенные. Понятие семьи как Малой Церкви – такое возможно только в христианстве.

– Получается, что всю современную мораль дало миру именно христианство.

– В том-то и дело! А сейчас общество делает вид, что его сознание, его культура, его ценности возможны при соблюдении принципа религиозного плюрализма. Что человеческие свободы, которыми сейчас гордится Европа, к религии отношения не имеют. Мы исповедуем христианские ценности, но называем их общечеловеческими. Это и есть один из главных признаков постхристианского сознания – разрыв между корнями и плодами. Плоды взяты, а корни отвергнуты.
Второй признак, который я бы выделил – боязнь Церкви. Значительная часть общества готова признать христианство как свою идеологию, даже как свою веру. Но – без Церкви.
Третий признак – мировоззрение людей выстроено по мозаичному типу. В чем-то они христиане, в чем-то рационалисты, в чем-то иррационалисты, доверяющие магизму и самым разным суевериям. Для христианского сознания, в лучших его образцах, мировоззрение может быть только цельным, теоцентричным. А сейчас даже очень талантливые мыслители при всей своей христианской глубине могут быть в чем-то язычниками.

– Они свободны выбирать, когда и во что им верить.

– Это верно. Но вопрос, на что человек свою свободу использует. Как ведет себя подросток? Получив свободу, он первым делом говорит "нет". Он еще не знает, от чего отказывается, но на всякий случай – "нет". Это его способ самоутверждения. Довольно беспомощная позиция. Взрослый пользуется свободой, чтобы найти свой позитивный взгляд на вещи, а не для того, чтобы все отвергнуть.
Так вот, постхристианское общество сейчас беспомощно, потому что пытается утвердить свои ценности ни на чем, на пустоте и на протесте. Современная светская мораль утверждает, что общечеловеческие ценности должны признавать все – не потому, что они от Бога, а потому что это должны признавать все.

– Разве гуманизм не есть нечто самоценное?

– А нет ничего самоценного, кроме Бога. У каждого человека ценности определяются вполне ощутимыми, конкретными вещами
– традициями семьи, его личной верой, его убеждениями или его собственным открытием. И без традиций, без религии, без философии ценность гуманизма не очевидна, как и любая другая.
Возьмем семью, например. Общество порвало с тем патриархальным укладом, который был свойствен христианской антропологии. А новых оснований для семьи вне христианства нет. Поэтому детско-родительские, семейные отношения попросту рассыпаются – они ни на чем не держатся.

– Значит, семья на протяжении истории человечества держалась чуть ли не насильственно, под давлением идеологии?

– Почему насильственно? Христианская антропология хороша не потому, что она утверждена Евангелием. А потому, что она действительно соответствует сути человека. И в этом легко убедиться. Если патриархальность действительно человечна, она должна проявляться в других религиях. И она проявляется. Посмотрите на семейный уклад в мусульманстве, в иудаизме, он будет очень схож с христианским. Монотеистические религии патриархальны. И это свидетельствует о том, что природа человека наилучшим образом раскрывается в патриархальных условиях.

– Патриархальный строй подавляет человеческую личность.

– Конечно. Но вовсе не потому, что он в принципе устроен плохо. Просто семейно-родовой строй выполняет прежде всего задачу сохранения рода. У него нет цели воспитания отдельной личности. Увы, это так. А христианство наравне с поддержанием рода поставило совершенно новую задачу – воспитание личности, вопреки и благодаря родовой, патриархальной системе общества. Стало быть, христианство поддерживает и то, и другое. И то, и другое соответствует природе человека.
И мы с вами тоже живем в динамическом обмене между личностью и родом, между молотом семейно-родовых отношений и наковальней наших внутренних побуждений к самоутверждению и самовыражению. Когда я подросток, и мне нужно достичь самостоятельности, я отделяюсь от родителей. Но как только я хочу жениться – я возвращаюсь к семье и говорю "благословите". Потому что я чувствую, какую важную поддержку может оказать мне семья в начале моей семейной жизни.

– А они возьмут и не благословят. Да еще и проклянут.

– Да, тут возможна масса конфликтов. Но разговор сейчас о другом: я нуждаюсь в этой поддержке.
Затем, когда я создал семью, моя задача сделать так, чтобы родственники в мою семейную жизнь не лезли. Благословили – отойдите. А когда у меня родятся дети, мне опять нужна семейная поддержка. Необходимо включить детей в семейно-родовую систему. И вот я веду их в гости к бабушке, чтобы они посмотрели ее старые семейные фотографии, чтобы померили ее украшения...

Но когда у меня с женой конфликт, я снова выстраиваю границы, чтобы не допустить родню до своих внутренних семейных дел. Зато если я развожусь, мне не на кого опереться, кроме как на свою семью. И я опять начинаю ценить своих вездесущих бабушек-тетушек. И когда я хороню отца, мне очень важно, чтобы приехала вся родня. И когда я выдаю замуж дочь, я хочу, чтобы на свадьбе была вся родня.
Всю жизнь мы существуем между этими двумя началами – индивидуальным и семейно-родовым. Христианство и то, и другое поддержало. То, что началось в эпоху гуманизма – это перекос, индивидуализм начал перевешивать, и семейно-родовой уклад в Европе по сути дела исчез.

– В России семью постигла та же участь, что и в Европе?

– Патриархальность в России была уничтожена большевиками, для них главным врагом был самостоятельный мужик – "кулак", офицер, рабочий, священник.
Традиция пока еще теплится, но в очень странном виде – носителями патриархальной традиции у нас оказались бабушки, а не дедушки. Почему так сложилось? Именно потому, что мужчин уничтожали в течение 80 лет. Тех, кого не уничтожили физически, сломали морально. Сломленный мужчина – это либо алкоголик, либо очень послушный муж, смирный чиновник, маменькин сынок.
А посмотрите, каким сейчас рисуется идеальный православный мужской образ: худощавый господин с тихим голосом, смиренно потупленными очами. В его облике очень мало мужественности. Мужчина дерзновенный, который идет в леса, строит самолеты, осваивает новые земли – нет, это не идеал религиозного человека.

– Ну, так почему они стали такими женственными?

– Потому что мужчиной быть опасно – убьют, посадят, осмеют. Мужчина настоящий не идет на компромисс, а это значит, что он не сговорится с женой, тещей, с начальником, с чиновниками. Наше общество стремится мужчину сломать. Этим занимается семья, школа, армия, этим занимается бюрократия, вплоть до самого высшего уровня.

– Значит, речь идет о мужской эволюции, о естественном отборе?

– Это искусственный отбор. Это деградация нации и государства. Мужчин нет – нам не за кем идти.

– Женщины принимают эстафету...

– Женщина предназначена для другого. Она призвана обеспечить выживаемость семьи и детей. Мужчина максимально себя проявляет там, где общество расширяется, развивается, осваивает новые территории, новые виды деятельности, новые идеи. Максимум, что может женщина – это помочь мужчине отдохнуть, набраться сил, чтобы он шел дальше прокладывать дороги, делать открытия.
Если женщина президент, что в этом положительного? То, что государство скорее всего не втянется в войну. Женщина лучше со всеми договорится. Как матери ей важно, чтобы все были живы, сыты, одеты, ей нужна стабильность, спокойствие, уверенность. Ей нужно знать, что ее дети не погибнут на войне, что муж вернется с работы домой. Поэтому она не будет воевать. Но она и вообще не будет рисковать.
С женщиной невозможно развитие, потому что развитие – это риск. Когда ей говорят, что надо развивать инновационные направления в экономике, она говорит: "А мне и со старыми хорошо". "Нужны новые территории!" – "А мне и старых хватает". Развитие общества держится на мужчинах. Женщины спасают страну в период "зализывания ран" и восстановления численности населения после войн и катастроф, а вот новый шаг страна и нация делают тогда, когда есть достаточное количество молодых крепких мужчин, которые способны этот шаг сделать.

– Вы связываете процесс вырождения мужчин с революцией?

– В России – да, с геноцидом, с войной. Но самое главное даже не это. Главное – идеология. Социализм – это общество, построенное по женскому типу. При социализме больше всего выигрывает женщина, потому что этот строй гарантирует ей социальную поддержку. Здоровый мужчина в социализме не нуждается, он сам выстраивает свою жизнь, сам создает для себя социальные условия.

– Но в Европе нет социализма.

– Социализм в Европе есть, и он там побеждает. Именно такой социализм, либерально-демократического толка, где можно жить, не работая. Это сильно бьет по мужчине. В старой Европе растет количество слабых, социально зависимых людей. И это лицо социализма. Правда, европейское духовное пространство открыто для творчества, для инициативы. В целом у мужчины есть перспектива развития. Но нет патриархальной перспективы. В семье она пресечена.

– Плоды отделены от корней?

– Без корней плоды высохли. Сначала начал вырождаться мужчина, затем – семья. Европа пришла к тому же результату, что и мы, но другим путем. Сначала она породила суфражисток, затем феминисток. Потом пришла очередь эмансипации.
Задача эмансипации очень гуманная, христианская по сути – признать женщину равноправной, дать ей права и свободы. С христианской точки зрения, так и должно быть, потому что основная христианская идея – в свободе и утверждении ценности каждой личности. Но когда женщине предоставили равные права, патриархальные отношения распались, и роль мужчины как главы семьи стала исчезать.

– Как может христианская идея привести к распаду христианских ценностей?

– Я думаю, тут женщины поступили по подростковому принципу. В своем нигилизме они отказались от того, что надо было сохранить. Они отказались от первенства мужчины, отняли у него руководящую роль. И без этой роли мужчина обмяк. Инфантилизация мужчин происходит именно в постхристианских странах. Больше нигде этого нет. Женщины победили "врага" в лице мужчины, но одновременно потеряли семью, которая, на самом деле, для них намного важнее, чем многие феминистские завоевания.

– Похоже, сейчас человечество впервые за свою историю пытается жить без религии?

– Пожалуй. Впервые огромные массы людей провозглашают своим выбором атеизм или агностицизм.
Правда, я думаю, что это не совсем так. Надо различать религию и веру. Очень многие исповедуют веру в себе, хотя и отказываются от принадлежности к какому-либо религиозному сообществу. Не так уж много людей готовы заявить, что они вообще отрицают бытие Божие. Человек религиозен по своей природе. Это не мое личное убеждение, это антропологическая норма, научное утверждение.

Но религия в постхристианском мире – крайне раздробленная и запутанная. Она может проявляться в суевериях, в оккультизме. Для ученых советской закалки такой религией могла быть наука. Это все говорит о том, что мир не атеистичен.

Но религия больше не является нравственной основой общества. Посмотрите конституцию. Все, что там объявлено – в той или иной степени христианские ценности. Например, право на жизнь, на жилище, на труд. Все конституции взяты из заповедей Моисеевых и заповедей Христовых. А сегодня эти идеи транслируются нам как светские: в виде юридических норм, бытовых, общечеловеческих.

– Какие перспективы у христианских норм без христианства?

– Ну вот, пожалуйста, эвтаназию разрешают, однополые браки разрешают. Христианские ценности, будучи оторваны от первоисточника, размываются. Вне вероучения они уже не однозначны и не абсолютны.

– Если человек религиозен по своей природе, значит, он будет искать новую веру взамен утраченной. Может быть, место религии займет психология? Раньше, сталкиваясь с какой-то нравственной проблемой, человек думал: "Надо будет посоветоваться с духовником". Теперь эта фраза в устах американца звучит несколько иначе: "Надо будет обсудить это с моим психотерапевтом". Психологизм как продолжение гуманизма – по-моему, это вполне логично.

– Религия и психология все-таки выполняют разные функции. Известный австрийский психолог Альфред Лэнгле говорил: "Я дохожу до границ своей терапевтической компетенции, за которыми начинается духовная жизнь, и останавливаюсь. Потому что это уже не мое "поле"".

Просто мы привыкли к тому, что в церкви духовное руководство в какой-то степени подменяет психотерапию – в трудных ситуациях человек идет к священнику, и тот ему дает, по сути, психологический совет. Сейчас ситуация постепенно меняется – с психологическими вопросами человек начинает обращаться к психологу, что, на мой взгляд, вполне естественно. Религия – это путь человека к Богу, а не решение личностных проблем.

Правда, некоторым действительно кажется, что психология может заменить духовную жизнь, другие искренне считают, что духовная жизнь заменит им психотерапию. И тех, и других ждет горькое разочарование. Потому что в психологии бесполезно искать священного, а в религии – психологического. Сколько ни копайся в себе, рано или поздно дойдешь до той черты, где в твоей душе, в твоей психике начинается тайна Божья. И тогда понимаешь, что это уже нечто совсем иное, необъяснимое никакими психологическими законами. Другой уровень.

Поэтому серьезные психологи никогда не отрицают глубины и значения веры. Даже атеисты. Бывает, что неверующий психолог говорит своему клиенту: "С этим вопросом вам надо не ко мне, а в церковь". Он видит, где кончается сфера его компетенции и начинается нечто непостижимое и божественное.


Елена Гаазе
Источник: "Православие и современность "