Лента: Религия

Ольга Любимова закончила факультет журналистики МГУ, факультет театральной журналистики ГИТИС (РАТИ). Работала корреспондентом программы «Ортодокс» (ТВЦ) (2001); корреспондентом «3 канала» (программы «Итоги недели с Глебом Пьяных», «Главная тема», «Цена вопроса», «Дольче Вита», «выводы») (2001–2003); автор и шеф-редактор программы «Православный календарь» (2002), шеф-редактор программы «Регион» (2003); шеф-редактор программы «Русский взгляд» с Иваном Демидовым (2003–2005); продюсер программы «Русский взгляд» (2005), ведущая ток-шоу «Горожанка», руководитель итоговой программы «Контекст» на «Культуре».

— Ольга, почти для всех журналистов, пишущих о религии, с кем мы уже беседовали, путь начинался с пути к Церкви, с открытия веры. Ваш путь начинается с обратной стороны, пути из Церкви. Что произошло?

— Стресс от трех лет обучения в православной гимназии явно свидетельствовал о том, что я в принципе больше никогда не буду в лоне Русской Православной Церкви. К седьмому классу православная гимназия для меня стала лагерем Аль-Каиды. Единственный из всех моих знакомых, кто сел в тюрьму, был выпускник православной гимназии — за то, что избил негритенка до полусмерти. Я решила: для меня есть Церковь, где есть таинства, есть вера, которую мы исповедуем, и слава Богу, а все, что связано с официальной Церковью по адресу: Чистый переулок, дом 5 — для меня закрытая история.

Это было почти в шаге от протестантства: «Бог в себе» и все такое. Родители мои работали на радиостанции «София», и мне казалось: какие распрекрасные католики, как хотят с нами дружить, а мы — вредные упыри, в этих своих платках, с грязными волосами, с этими детьми, вечно немытые… Наверно, меня спасли только два-три настоящих священника, благодаря общению с которыми я поняла, что безумие православной гимназии (в которой мальчика при всех отчитали и отчислили за бутерброд с сыром во время Великого поста, учили, что холодильник дома — это грех, потому что забота о завтрашнем дне, телевизор — это черт с рогами) — это еще не вся Церковь.

Информационное агентство Церкви

— Почему же тогда именно религиозная журналистика, если такая трудная история взаимоотношений?

— Я мечтала заниматься культурой, театром. Церковью я заниматься не хотела совсем и более того в большинстве случаев скрывала от своих одноклассников крестик.

Но человек хочет, а Бог хохочет — по старой поговорке. Был у меня друг по фамилии Морозов — сын Саши Морозова. И он мне сказал: «Послушай, Любимова, надо срочно зарабатывать денег. Ты соображаешь про православных, я ничего не соображаю. Там денег практически не платят, но поскольку у нас их вообще нет, то чуть-чуть — всегда больше, чем ничего». Я говорю: «Отлично!»

Мы с Морозовым пришли в Информационное агентство Русской Православной Церкви. Я очень серьезно подготовилась — надела длинную юбку (а я ненавижу длинные юбки, потому что я с пятого по седьмой класс в них ходила). Правда не стала надевать платок (решила, что это перебор: если потребуют носить в «Останкино» платок, то я ни за какие деньги не буду работать), и это меня спасло, потому что иначе я бы никогда не пересеклась с теми людьми, с которыми я пересеклась. А меня поразили те люди, которые мне встретились. Правда. Господь управил.

— И кто так сильно на вас повлиял?

— Я вообще думаю, что жизнь девочки до 20 лет складывается благодаря тому, какие мужчины ее окружают. Помимо папы и брата — иногда их вообще не бывает. Важно, кто окружает ее в институте, на первой работе. Мне же, говорю, повезло. Я увидела высоких, красивых, умных, православных, веселых, зажигающих мужчин. Писарев, Державин — меломаны, обожают Венскую оперу, интеллектуалы. Владимир Борисович Желонкин — наш кумир был настоящий. Не знаю человека с подобным чувством юмора. Макс Клименко — интеллектуал, красавец, мы с ним очень дружили. Саша Морозов — про него не надо рассказывать на «Правмире». Он был и остается моим гуру. Я за его русским языком могу на край света пойти. А Женя Баранов произвел на меня такое впечатление, что я до сих пор в себя прийти не могу. Так и живу за ним замужем уже десятый год. Двоих детей родила.

А вот если бы я пришла, скажем, на НТВ, то, возможно, я бы сейчас билась за свободу Юрия Деточкина и так далее, потому что я склонна вообще все воспринимать очень эмоционально. Я бы, наверно, безусловно, воевала бы по поводу того, что НТВшники ушли на ТВ-6, кричала бы про Парфенова: «Леня нас предал», как делали мои ровесники, хотя они тогда права не имели говорить даже «Леонид Геннадьевич», потому что у них не было точек пересечения с оным.

А мне достались дядьки с бородами, при этом, надо отдать им должное, хорошо одетые, от них приятно пахло, чего я раньше не видела в сочетании с бородой, и меня это очень порадовало и вдохновило.

Патриарх

— И произошло переосмысление?

— Далеко еще до переосмысления. Помню очень важный разговор с Андреем Писаревым. Это такой мой «папа в профессии»: всю жизнь чудовищно меня гнобил за любую провинность, но при этом, как мне кажется, очень любил и приветствовал. И похвала от него до сих пор очень важна для меня.

Так вот. Сел он как-то со мной разговаривать: «Как ты относишься к Патриарху?» Я говорю: «Ну как, конечно, плохо!» Я же либерально мыслящая православная. Я считаю, что это сборище людей, клерикалов, зануд, которые занимаются неживой Церковью. Бог есть любовь, а они занимаются каким-то перебиранием бумажек… Тогда появилась социальная концепция Русской Православной Церкви, от которой я была в ужасе: почему толпа монахов разбирается в средствах контрацепции? Кому из мирян она может пригодиться, а тем более кому из невоцерковленных когда понадобится?

Так вот, «плохо я отношусь к Патриарху — он неяркий, он не говорит»…

И по-настоящему мое отношение к Святейшему изменилось, только когда мы брали у него одно из последних его интервью. Последнее он дал моему мужу Жене Баранову. А мы его писали на Пасху. И я увидела одинокого, трогательного, мудрого старца, который не любил говорить, который не любил публичность и суету. А больше всего на свете любил Божественную литургию. Любил служить.

Моя попсовость и поверхностность, то, что я балалайка ходячая, не позволили мне разглядеть этого раньше. И слава Богу, что такое переосмысление произошло до смерти Святейшего.

Девочки поют на клиросе

— Итак, вас приняли на работу. Что и как вы снимали?

— Я окунулась в мир Православия. Думаю: ладно, благо, я в этом соображаю. Православная гимназия все же — по-английски я плохо говорила, математики не знала, по-русски писала с ошибками, но все кондаки-тропари от зубов отскакивали.

Андрей Писарев говорит: «Понятно, тебя особо не пошлешь в Госдуму на обсуждение социальной концепции Русской Православной Церкви или снимать про курсы теологии в институте при Высоко-Петровском. Езжай в Свято-Алексеевскую пустынь и снимай сюжет про детский приют».

Тогда только зарождался этот известнейший детский дом при обители. Мне сразу там очень понравилось. Батюшка — глаза горят, детки все чистенькие. Гимназия прекрасная: детей находят нюхающими клей, и уже через месяц они его не нюхают, а клеят этим клеем что-то невообразимое из цветной бумаги. Вот такая «движуха православная», как мы любим.

Но я же работаю в Информационном агентстве Русской Православной Церкви. Главное, думаю, — не обгадиться с текстом, чтоб понравиться бородатым. Мы сняли все как положено: свечечки в расфокусе, грустные глаза, интервью с детьми: «Мне было плохо, теперь хорошо».

Я записала стендап в кадре, такая вся иду — умная Маша — рассказываю, что здесь было очень плохо, теперь очень хорошо. Приехала в «Останкино», написала трогательный елейный текст. Перечитала три раза, думаю: сейчас-то они поймут, какой я конь и какую борозду я не испорчу.

— Не испортили?

— Писарев на текст смотрит и говорит: «Что это за бред? Где тебя взяли? Живая девка, тебе 20 лет, у тебя глаз горит, сигарета за ухом, куча друзей. Откуда у тебя это все? Фразу „девочки поют на клиросе“ я должен слышать последний раз в своей жизни. Это все, чтобы зрителя отвернуть вообще от Православия навсегда! Да ты как Лидия Чарская. Хочешь сделать живой сюжет — покажи, как дети играют в футбол. Покажи батюшку, не машущего кадилом, а как он с ними носится и в кружке „исторические реконструкции“ мечи древнерусские выпиливает. Ты же молодая! Ну ладно мне выбивать из старых дураков это нужно, но откуда у тебя это ханжество?!»

Я сижу такая мрачная и говорю: «Я вообще этим православием не хотела заниматься. Это искушение. Видеть это все изнутри не хочу».

Вот тогда Писарев мне и сказал: «Ты должна понимать одну простую вещь. Если ты научишься делать материалы про Православие интересно, ты можешь дальше работать, где хочешь. Потому что сделать интересно про Православие — это высший пилотаж. Немного абстрагировано, немного светски, но не вульгарно, при этом интересно, это должно быть написано хорошим русским языком, с хорошим чувством юмора, говоря про суть картинкой и людьми. И самое главное — это должно быть безукоризненно снято!» Вот этому меня и научили.

Помню, что мой друг Саша Морозов-младший бегал и орал про Рождество: «Я не могу делать новость, которой две тысячи лет»! И Писарев орал на него в ответ, что если ты сделаешь новостью новость, которой две тысячи лет, ты — победитель.

Тогда появились бесконечные поездки. То, что я очень люблю и считаю, очень плохо и мало сделано — православная археология, православное «Gео». Только правильное такое «Gео».

— Правильное?

— Правильное — когда за основу берется не бесконечный, бессмысленный и беспощадный рассказ о монастыре, его истории создания на каких-то ужасных слайдах, черно-белых фотографиях, а рассказ о монастыре в абсолютном 3D-формате. Это должно быть интересно и светскому человеку, потому что должно быть безумно красиво снято, понятно и интересно рассказано и здорово, современно смонтировано. Это должно быть интересно и православному, с точки зрения того, чтобы понять, что да, мне нужно туда: если мы летом поедем, можно в источнике окунуться…

— А привести примеры неправильного?

— Я считаю, что очень неправильно и плохо подано Дивеево. Если можно было Дивеево дискредитировать и нанести некий репутационный ущерб фантастической православной обители, это было сделано руками нас — православных журналистов. Можно сколько угодно грешить на тех, у которых семь явлений Божьей Матери в день происходит в голове, но основная ответственность — наша.

Другая история – когда худшее берется и вытаскивается в качестве жареного факта. В этом плане мы несем ответственность больше, чем телекомпания «НТВ» и «Рен ТВ» или «Эхо Москвы». Это мы должны показать все так, чтобы люди сказали: да они нормальные эти православные, они не зулусы, они не занимаются решением исключительно демографического кризиса. Это не ортодоксальное гетто. Это люди, с которыми проще, потому что они в самом лучшем смысле слова предсказуемы. Потому что у них действительно есть свои опоры в жизни и представление о добре и зле в прямом смысле этого слова.

Мы этим занимаемся давно. Жалко, возможности не всегда совпадают с желаниями. У нас тогда, в 2001 году, пришла фантастическая команда — как раз разваливалась телекомпания «ВИD», очень много людей пришло с ТВ-6, люди в основном были РГГУшные, очень умненькие.

— Православное телевидение редко не критикуют…

— …и правильно делают. Оно убогое потому что до сих пор. Как-то Саша Морозов — наш шеф-редактор — сидит на перегоне, перематывает наши эфиры тоскливо и говорит: «Господи, помилуй. Какую же мы скучную программу делаем, одни культовые постройки. Уже хватит показывать купола».

Самое обидное и отвратительное (и на этом паразитирует наш православный журналист) заключается в том, что православных программ ТАК мало производят, поэтому зрители и это скупят, и за это будут вам благодарны. Самый ужасно снятый и примитивный фильм про Матронушку — он все равно будет про Матронушку, и его купят.

— А если говорить о программах, где ничего другого не показать — например трансляция богослужений?

— Трансляции богослужений… Это изначально немного другой проект. Я знаю, что многие сейчас даже в среде православных журналистов их очень критикуют. Я считаю, что это один из серьезнейших, важнейших и уникальнейших православных проектов в СМИ. Трансляция Пасхи и Рождества — для тех, кто не может быть в храме. Болен, стар, что-то случилось. И тогда благодаря трансляциям появляется возможность услышать и увидеть богослужение.

Но и трансляцию нужно провести не абы как. Во-первых, этого не позволят федеральные каналы, которые уже привыкли к совершенно определенному качеству картинки, графики. А во-вторых, люди, которые изначально затевали православные трансляции — Андрей Писарев, Владимир Желонкин, Елена Филатова, Николай Державин, Елена Писарева и позже Алексей Светозарский — хотели сделать стопроцентно качественный телевизионный продукт. Поясню: режиссер трансляции богослужений — Бутовский — это режиссер прямой трансляции конкурса Евровидения в Москве. Это высший пилотаж. Ребята-операторы — это костяк останкинский, который снимает все самые известные шоу. Это должно быть так. Простому зрителю незаметно, как виртуозно выставлен свет оператором-постановщиком Владимиром Брежневым. Да! В храме Христа Спасителя стоит профессиональный студийный свет. И зритель этого никогда не увидит. Зритель увидит очень красиво снятое торжественное богослужение. И зритель никогда не узнает, что оно снято шестнадцатью (!!!) камерами, одна из которых по благословению Святейшего Патриарха Кирилла допущена даже в алтарь.

Трансляция богослужения — это не трансляция футбольная и не Евровидение: динамики меньше, одежды яркие и красивые, но все-таки смена действия — минимальна. И от режиссера полностью зависит, как показать службу. От комментатора (как правило, это Николай Державин или Алексей Светозарский) — как рассказать и объяснить, что же сейчас происходит по ходу службы. Многие, годами ходящие в храм люди, только из трансляций узнают о том, что происходит на херувимской или во время евхаристического канона.

Также мы сотрудничали в свое время с Фондом Андрея Первозванного, когда они только начинали свои трансляции Благодатного огня. Важно было, чтобы сюжеты между трансляциями, когда ничего по действию решительного не происходит, делало Информационное агентство Русской Православной церкви, а не НТВшные корреспонденты. Чтобы Снисхождение Благодатного огня и сама атмосфера, царящая на Страстной седмице в Иерусалиме, не была преподнесена как некое празднество аборигенов, дикарей. Мы делали материалы и о русских в Палестине, и о Страстной седмице…

— Ольга, как дальше шла работа, что снимали?

— В какой-то момент стало очевидно, что нужен такой телевизионный журнал (есть такой формат), чтобы с точки зрения Православия попытаться осмыслить то, что происходит не только на уровне православных праздников, а вообще на уровне мировых процессов — на уровне геополитики и так далее. Так появился «Русский взгляд» с Иваном Демидовым.

У нас в храмах учат: не смотрите телевизор. А Достоевский в свое время говорил: «Читайте газеты» — чтобы думающий, и терзающийся, и мыслящий человек пытался разобраться в современных процессах. Я думаю, сейчас Федор Михалыч призывал бы смотреть телевизор и тоже пытаться понять, что происходит в стране и мире. Вот мы, как могли, пытались вместе разобраться.

— Патриарх Алексий всегда говорил, что он в 21.00 смотрит программу «Время» и всегда приезжал домой к программе «Время».

— Да, в том-то все и дело, Святейшему как никому нужно было понимать, что происходит на уровне мировых процессов. Тому свидетельство поездки в Косово, последнее выступление в ПАСЕ, замечательное, которое ему стоило неимоверных усилий. И если в тот момент пристально смотреть на сопровождение Патриарха от Церкви и от общественных организаций, — нужно было только видеть, как они при этом волнуются и паникуют. Они не ожидали, что он будет настолько резок. Надо было слышать эти вялые хлопки в ПАСЕ, чувствовать, как его ненавидели в этот момент и как он при этом говорил. При этом глубоко больной человек, старец, ничего ему уже не надо делать: столько всего сделано было для Русской Православной Церкви, можно было заниматься спокойно тем, чем любит, — литургией, то есть служить, причащать.

Русский взгляд

— По сути, в «Русском взгляде» вы с нуля создавали новый формат?

— Мы совершенно не понимали, как это делать, очень много было ошибок. Выручало простое желание делать. «Русский взгляд» начинался как воскресный тележурнал, который вел Демидов, Лена Писарева была корреспондентом, я шеф-редактором. «Русский дом» А. Крутова закончился, Крутов ушел в Государственную Думу и не мог как депутат больше вести программу. Мы взяли лучших персонажей из «Русского дома».

Так в нашу редакционную жизнь ворвался Егорцев. Саша Егорцев — это наш все. Совесть православной журналистики. Он — боец. Увидит, что бьют, он вечно лезет, спасает кого-то там… Вечно ему камеру разбивали. Он проковырял мне голову милиционерами из города Долгопрудного, которые борются с дагестанцами-наркоторговцами, я кричала, что это кошмар, что он превращает «Русский взгляд» в криминальную хронику, сводку.

— Не пускали в эфир?

— Так ведь Егорцев же бился. Он слал анонимки от жителей города Долгопрудного с требованиями показать сюжет. Тряс ими везде во всех администрациях, и отпускали этих честных милиционеров, этих двух дядей Степ… Потом цыганский табор они выгоняли, с какими-то героинщиками боролись. В общем, он все время в процессе. Мистер Питкин в тылу врага с красными ушами.

Егорцев периодически попадал под статью, которая могла лишить наш канал лицензии на вещание. И очень правильно Министерство информации сделало бы, потому что нельзя сравнивать кришнаитов с фашистами. Он приходит, у него текст, и он сыпет определениями «фашистская организация». И я ему так мягко говорю: «Саш, ты заканчивай с этими формулировочками, потому что программу в результате точно закроют, тебя точно выгонят. Канал схлопочет замечание министерства. Если ты хочешь показать, что кто-то фашист, то покажи картинкой, докажи это, не надо это произносить».

Перед эфиром с утра мы собирались, и Писареву, Желонкину и Демидову я показывала все сюжеты. И вот в том месте, где раньше звучало слово «фашистское», появляется черно-белая картинка, и марширует фашистский строй.

Писарев поворачивается и говорит: «У тебя вообще все мозги ушли в молоко твое, ты совсем ненормальная?» Я — на Егорцева: «Ты что меня под статью подводишь?» А он говорит: «Ну ты же просила фашистскую картинку показать!» А ведь это очень быстрый судебный процесс, юридическому отделу канала можно просто не дергаться, если такое дать в эфир…

— Легко было влиться в команду?

— Меня, в принципе, непонятно как взяли: в 22 года шеф-редактором итогово-аналитической программы метрового канала. Я на тот момент не очень понимала в политике, для меня Дугин, Нарочницкая и Миша Леонтьев — это максимум того, что я могла себе представить в качестве экспертов. Проблема Прибалтики, Приднестровья, Балканский кризис, Ближневосточный кризис — это все, что валится на голову 22-летнему персонажу. Я еще и родила тогда, так что вообще все, что нужно для полной картины.

— Хорошо, а что снимали, если не «девочки поют на клиросе»?

— В какой-то момент мы шагали в истории совершенно не телевизионные. Например, Иван Иванович Демидов придумал рубрику и говорит: «Я хочу проповедь. Я хочу, чтобы каждое воскресенье ехала камера, мы красиво снимали с двух точек священника, я хочу проповедь».

Я говорю: «Иван Иванович, какую по телевизору проповедь? Вы что, издеваетесь? В храме люди стоят, разглядывают трещинки на потолке, ждут, когда все это кончится, хочется причаститься. А мы опять им в три часа дня эту проповедь». — «Я хочу проповедь две с половиной минуты». Ну ладно, хозяин — барин. Обозлилась.

— Провал? Не стали зрители смотреть?

— В результате проповедь была одной из самых рейтинговых частей программы. По рейтингу видно, в какой момент уходит и возвращается зритель. Проповедь шла на ура. Другое дело, что мы звали звезд. Есть отец Максим Козлов, есть отец Валерий Степанов, есть отец Димитрий Смирнов, отец Владислав Свешников, отец Валерьян Кречетов…

— Проповедь – это был единственный нетелевизионный сюжет?

— Потом приходит Владимир Борисович Желонкин и говорит: «Хочу еще одну рубрику — храмы Москвы». Ну что такое храмы Москвы? Это абсолютно журнальная история. Кто это будет смотреть? Лена Писарева оказалось в этом плане гениальной, она каждую неделю подбирала храмы исходя из праздников, из того, какие святыни и иконы там хранятся. При этом она ехала в храм, где жизнь, есть община, приход. Она рассказывала о том, что вот в этот храм имеет смысл зайти, потому что вот такая там роскошная книжная лавка. А вот здесь очень удобно, потому что батюшка организовал рядом детскую площадку.

— Были отклики?

— И еще какие! Потом звонили люди, которые говорили: а мы не знали, в какой храм пойти, и вдруг выяснили, что этот храм рядом с подъездом. Мы туда не заходили, думая, что бабки там одни сердитые, а там, оказывается, и с детьми можно, девчонки такие здоровские: я вошла и увидела вот эту девчонку из передачи, а она мне улыбнулась, у меня мальчику три года, а у нее — два с половиной, и мы пошли гулять, теперь мы дружим!

Значит, это работает.

Параллельно я познакомилась с Сашей Гатилиным из Фонда Андрея Первозванного — мы с ними очень плотно сотрудничали. В их поездках потрясающих на Родос, Кубу, в Грецию журналисты успевали не только осветить события того или иного форума, но еще и набрать материалы для своих изданий — нищих, замученных, православных, не имеющих возможности даже на Украину выбить себе командировку.

В таком формате «Русский взгляд» прожил несколько сезонов. Позже его вел Андрей Добров. И в результате мы решили делать православное ток-шоу.

— Это был не первый опыт православного ток-шоу?

— Да, до того был «Канон», который делал хорошо Писарев с Димой Менделеевым, одним из крутейших православных журналистов.

— Очень громкое определение, почему?

— Сочетание видовской школы, интеллекта, Православия настоящего, непоказного. Его никогда не увидишь на светских мероприятиях, он никому на грудь не вешает никаких медалей с изображением святых и не пробивает, чтобы нужным людям на грудь вешали.

У него своя студия — «Неофит», и они занимаются абсолютно своим делом. Я помню, что я как-то смотрела канал «Культура», куда-то опаздывала, и виноват в моем опоздании был Менделеев, потому что он рассказывал про Рафаэля.

А еще мне жалко, что на современном телевидении нет такого продюсера, как Ваня Демидов. Он занимался православным телевидением еще с конца 90-х, еще на ТВ-6 выходили несколько православных ток-шоу. Он очень смешно рассказывает, как все начиналось.

В один момент к нему пришли двое из ларца, одинаковых с лица, два картавящих бородатых человека, один — рыжий, другой — брюнет, Державин и Писарев, и рассказали ему, делающему «Я сама», «Акулы пера», что можно сделать «Акулы пера» среди православных журналистов. И предложили сделать программу «Канон» с Дмитрием Менделеевым.

— Ток-шоу «Русский взгляд» до сих пор многие вспоминают с ностальгией…

— До «Русского взгляда» в формате ток-шоу у меня уже был опыт работы на обычных телевизионных шоу, и уже была своя команда разных, но гиперпрофессиональных редакторов.

И когда возникла идея «Русского взгляда» как ток-шоу, мы исходили из того, что должна была быть объединенная редакция очень разных людей. Должны были быть два очень разных ведущих.

Так возникла идея тандема Лены Писаревой и Димы Дюжева. Ленка — опытнейший журналист, специализирующийся на Православии. Десять лет посвятила православным проектам на телевидении. Дима Дюжев — широко известен своей детской брутальной непосредственностью простого верующего человека. Нам показалось лишним звать историка церкви, теолога, философа — не хотелось ток-шоу превращать в кадриль двух танков, которые сольются в порыве мысли с каким-нибудь интервьюируемым и понесутся вдаль, рассуждать о богословских высотах.

— Разве это не вполне логично для православной передачи?

— А зритель спросит: мне что делать? Мне муж изменяет. А у нас брак венчанный. Что мне делать? Я в 18 лет аборт сделала. Все, шансов на спасение у меня нет? Может, мне тогда начать уже колоться? Эти вещи нужно обсуждать людям, которым это интересно, которые не знают ответа на этот вопрос. Иначе будет история, когда спрашивающий знает лучше, чем отвечающий. Задает вопросы в стиле «А что вы об этом думаете» — это заведомо проигрышно. Камера все видит — это не радио и не пресса — будет очевидна фальшь.

Православные журналисты, и я в том числе, — мы грешим набором фигурантов. У нас есть наше представление о максимум пятидесяти людях — великолепно говорящих православных людях, и мы их бесконечно тиражируем. А для ток-шоу нужны герои — ищущие, непонимающие, вносящие хаос в ток-шоу, потому что ток-шоу для России — самый спорный жанр.

— Вроде бы ток-шоу у нас немало…

— Мы нордические люди, какими бы конфессионально-разными мы ни были, мы зажатые. Вот в Штатах выходит кухарка в студию, вообще не боится камер, у нее не закрывается рот, она смеется, плачет, гиперэмоциональна. Разговорить русского человека или человека из постсоветского пространства — это подвиг, который ежедневно проходят наши редакторы.

Есть, правда, другая крайность: «гость прыгает в кольцо» — гость, который готов прийти и рассказать все, что угодно, чтобы его показали по телевизору. Нам не хотелось гостей, которые прыгают в кольцо. Солистка группы «Блестящие», которая рассказывает, что она кропит свою гримерку, Анастасия Волочкова рассказывала отцу Максиму Козлову на «Спасе», что она сцену кропит…

И вот мы с Писаревой сели в кафе и стали думать. И Ленке пришла в голову потрясающая идея: «Слушай, а давай позовем Ксюшу Лученко — жену Сережи Чапнина». Сережа Чапнин слишком статусный, да и куда там Сережу Чапнина редактором на ток-шоу к Дюжеву.

И мы встретились с Ксюшей. Мы не просто с ней нашли язык. Мы как будто с ней не прекращали разговаривать, хотя сделали это в первый раз. У нас были программы, которые Ксюха целиком придумывала, разверстывала, она прекрасно знала, кто кому конфликтер. На нее свалилась необходимость работать на телевидении, она была немножко шокирована, потому что ток-шоу иногда до конца не дает высказаться, и на нее вешали бесконечные обиды. И потом она немедленно забеременела. У нас вообще на «Русском взгляде» все беременели. По-моему пять или шесть детишек родилось за три сезона.

— Что такое вообще ток-шоу для редактора? Непредсказуемый результат всегда?

— Ток-шоу вообще самый несправедливый тип работы на телевидении, там все на везении. Смотришь на верстку — полная дрянь. Отругала всех. А потом они все вышли в студию — и такой драйв, такая программа. Остается только извиниться. Или наоборот: какой-нибудь полный звездный состав, все говорушки, все пришли, все уже ругаются в гримерке, а к моменту выхода уже перегорели, выдохлись.

— Самая тебе памятная программа?

— О суевериях. Мы диакона Кураева прятали от Алана Чумака до выхода!

Это был целый отдельный номер, потому что мы умоляли отца дьякона, чтобы он был, потому что мы понимали, что если мы зовем Алана Чумака, который морочит людям голову так, что они определенный промежуток истории нашей страны носили на груди его фотографию, чтобы не заболеть онкологией. Он — человек безумно харизматичный, как, в общем-то, любой бес, с фантастически подвешенным языком. Кураев — Чумак — это был настоящий бой Гарри Поттера с волшебными палочками, вальс двух танков.

— Кто хвалил, кто ругал?

— Мы постоянно шли на грани. Ты делаешь программу суперортодоксальную, политкорректную и так далее, тебе звонят адекватные, вменяемые люди и говорят: «Хватит заниматься вот этим “От советского информбюро”». Православие заменяет советскую, дико скучную официальную неинтересную историю. Как только ты шагаешь в какой-то постмодерн, тебе те же люди звонят и говорят: «Ну наконец-то! Бой отца Даниила Сысоева с Гейдаром Джемалем!» А другие говорят: «Вы что, с ума посходили?».

— С какой темы начали?

— Первая тема была толерантность. У нас была Лена Чудинова, была французская журналистка, которая рассказывала, как мы неполиткорректны к гастарбайтерам, был Эдуард Багиров и отец Александр Степанов из Питера.

Очень много еще, конечно, зависит от священника, и мы не имели права показать священника бледным. На «Правмире» не надо объяснять, что священники делятся на проповедников, исповедников, молитвенников, тихих тружеников. Иногда, может быть, нужно позвать человека, который не целиком внутри благотворительности, но лучше про нее расскажет, чем человек, который очень много знает.

— Долго «Русский взгляд» выходил?

— В качестве ток-шоу — три сезона. А так с 2003 по 2009 год.

— А священноначалие как-то следило за содержанием?

— На нас никогда не было никакого давления со стороны Патриархии. Другое дело, что мы сами не занимались принципиально какой-то диомидовщиной.

Безусловно, обсуждали тему пензенских сидельцев, конца света, младостарчества. Делали тему старца, касались проблемы того, что зачем старец мирянину, почему по поводу каких-то своих влюбленностей и абсолютно внутрисемейных социальных проблем едут к старенькому монаху и ждут адекватной реакции. Острое было обсуждение на волне фильма «Остров». Тогда, кстати, прекрасно сказал отец Иоанн Вавилов, что у Петра Мамонова было настоящее искушение после фильма «Остров»: если бы тот в какой-то момент забрался бы куда-нибудь в пещерку, надел бы ряску, через три дня у какого-нибудь мальчика прошла бы нога. То есть настолько в «Остров» поверили люди, что можно было на этом паразитировать и играть до бесконечности. А эффект простой. Это же единственный качественный проект в кино православном: показаны три священника разного типа.

— Какова главная ошибка православных программ, на твой взгляд?

— Я ненавижу, когда православные программы оформляют в духе «В гостях у сказки» с тетей Валей — это то, что дискредитирует и уродует идею. Мы специально уходили от этого: никакой иконы с горящей лампадкой в студии. В студии очень много искушений. Ведущий сидит спиной к иконе, что уже странно, а дальше мы обсуждаем новость гей-парада. И что? Я за то, что телевидение — это светская история, и надо ее стараться решать соответствующим образом.

В свое время обсуждали, что надо креститься в кадре ведущим и так далее. Тогда давайте начнем программу с того, что ведущий встает, выходят операторы и поют «Царю Небесный». Это будет абсолютный постмодерн. И в конце «Достойно есть».

Любой православный ведущий «Царю Небесный» перед каждой программой про себя и так прочтет. А вот показухи не надо. Смотря в камеру, читать «Царю Небесный»? На ровном месте искушение.

— У православного телевидения нет таких возможностей, как у светского, главным образом, финансовых…

— Нельзя делать телевидение без денег, потому что ты никакому зрителю не объяснишь, что у нас плохая, неинтересная передача, некрасивая, у нас ведущий не причесан, потому что у нас нет денег. Либо делать, либо не делать. У нас нет денег на гримеров, поэтому у нас ведущие будут сидеть с сальным лбом? Это невозможно.

— Телеканал «Спас» начинался очень ярко, было множество интереснейших программ, а затем оживление спало… Что произошло?

— Главная проблема канала «Спас» была в том, что он попал в кризис, а до кризиса изначально спонсоры найдены были несерьезные, очень быстро они от канала отступили, а коллектив был набран. Классическая ошибка из 90-х, которая была почему-то в нулевых допущена.

Когда «Спас» начинался, я не могла не пойти, потому что Иван Иванович Демидов предложил мне историю: отец Максим Козлов — Володя Легойда. Отец Максим вел программу с двумя своими прихожанками и одновременно сотрудницами газеты «Татьянин день» — Юлианой Годик и Аленой Душкой.

Отец Максим Козлов… Мои дети — его внуки, потому что он был Максимом Евгеньевичем, и он преподавал мне катехизис в православной гимназии. Единственный педагог, которого любили дети.

На «Спасе» программа, которую мы вместе делали называлась «И Т. Д.» (И «Татьянин День»). Пришел Иван Иванович Демидов на канал, посмотрел на верстку и сказал: прекрасное название: Душка, Годик и Козлов — напоминает чехословацкую комедию. На самом деле это был опыт очень серьезный для девчонок. Мы очень ответственно относились к работе, и с ними здорово было. Я уже не говорю про отца Максима, потому что отец Максим жег, как умел. То есть это была фантастика.

С Владимиром Романовичем Легойдой я тоже люблю работать. Это всегда полуавантюрная история. У Володи был очень хороший эксперимент: он приглашал задавать вопросы своих МГИМОшных студентов. Я все время говорила: ребят, давайте еще жестче, еще актуальней, давайте еще злей. Мне нравилось, как развивался проект. А все другие боялись: вот, это же всё смотрит Чистый переулок. Хотя никто не давил.

— А какая передача была самая памятная там?

— Одна из программ — «Семинаристы»: приходят три семинариста: красавчик Петя Королев (я все говорила: «Его надо снимать во “Властелине колец”») и еще двое, но садятся в студии и начинают: паки, паки, иже херувимы. Просто невозможно это все слушать! Тоска — никакой динамики. И Владимир Романович не готов с ними спорить. Получается бессмысленная, скучная передача. Нас спасла одна девочка из МГИМО. Она встала, подбоченилась, посмотрела на них и говорит: «А я слышала, что в семинаристы идут лузеры, которых девушки бросили». И тут, конечно, их задело! «Это у нас с девушками не клеится?! Да мы в футбол играем! Да мы в качалке качаемся!» Программа началась с пятидесятой минуты.

— Так и оставили — только яркий конец?

— Мы, конечно, вырезали всю эту нудянку — «девочки поют на клиросе в исполнении трех семинаристов» и оставили нормальную жизнь адекватных парней, которые хотят связать свою жизнь с Церковью, которые хотят стать философами, богословами, священниками, монахами, но самое главное — не хотят стать занудами и ханжами.

Я, кстати, очень надеюсь на то, что «Спас» еще поднимут, что деньги найдут — хотя бы ради тех людей, которые семь лет без денег там трудятся.

Кстати сказать, для канала уже очень много людей потрудились, что называется, «во славу Божию». Владимир Желонкин и Андрей Писарев отдали весь архив Информационного агентства РПЦ, где и Иван Охлобыстин делал программы, и Дмитрий Менделеев, и Алексей Константинович Светозарский был замечательный.

— Ольга, а как современное телевидение относится к православным программам — трудно ли получить время на рассказ о Православии?

— Пробить православный фильм по метровому каналу практически невозможно. Есть идиотский набор тем типа «чудеса». Но! Церковь до сих пор не выстроила отношений с «Останкино». После «Русского взгляда» мы сделали несколько документальных проектов — это очень трудно.

Сейчас налажены отношения только с каналом ВГТРК. Понятно, что когда Святейший на Украине, поездку отобьют, потому что это геополитически важная новость. Потому что Патриарх Кирилл. Так же как и поездки папы Римского — отбиваются и снимаются.

Все, что касается документальных фильмов — можно только на Пасху или на Рождество.

Режиссер Александр Замыслов и автор Евгений Баранов полгода назад делали документальный проект «Святая земля» по археологии, чтобы хоть как-то отбить тему Пасхи. Делали только со светскими израильскими археологами, которые говорили только о фактах. Министерство древности Израиля сообщало: «Христос был. Вот тут он шел. Здесь Голгофа». И Министерство древности Израиля подтверждает, что Голгофа находится в Храме Гроба Господня. Только светским языком, только через Министерство древности Израиля на российском канале мы можем сказать о том, что именно мы празднуем в Пасху. У меня нет завиральных крамольных идей по поводу пятой колонны, но ты можешь пробить тему Православия только в жанре Discovery. Cлава Богу, если дают эфир хоть так.

Мы сейчас все время говорим о необходимости сотрудничества Церкви с армией, Церкви с современной культурой. Но при этом мне кажется очень странным, что до сих пор Русская Православная Церковь светскими СМИ воспринимается как фольклорно-исторический кружок-ансамбль. До сих пор ничего не изменилось. Когда ты приезжаешь на интервью на хорошей машине, хорошо одетой, говоришь на хорошем русском, а тем более на хорошем английском и представляешься корреспондентом Информационного агентства Русской Православной церкви, на тебя смотрят как на буйно помешанную. И это проблема Церкви, которую она должна решать. Невозможно рассчитывать до бесконечности на то, что у руководства федеральных каналов будут стоять люди с крестиками на шее.

Потому что хороших православных журналистов много, они и так последние 10 лет бьются каждый на своем месте, каждый в своей редакции, чтобы тема Православия адекватно воспринималось, чтоб статьи, сюжеты, заметки выходили. Это подвижнический путь — путь православного журналиста в светском СМИ.


Источник: "Православие и Мир"