Лента: Религия

Рецензия на: Slavoj Žižek and John Milbank. The Monstrosity of Christ: Paradox or Dialectic? Cambridge, MA: MIT, 2009. 416 . Славой Жижек и Джон Милбанк. Монструозность Христа: парадокс или диалектика?

«Все что у нас остается без Христа – это Пустота бессмысленного многообразия Реального» (p. 80). Как вы думаете, откуда эта фраза? Из дневника православного подвижника? Из трактата католического теолога? Или, может быть, это фрагмент страстной проповеди протестантского миссионера? Нет, это слова атеиста-материалиста Славоя Жижека из его новой книги, написанной в соавторстве с Джоном Милбанком. Книга, надо сказать, потрясающе интересна. Одно ее название заставляет вздрогнуть: «Монструозность Христа: парадокс или диалектика?» Собственно, работа представляет собой спор двух, без преувеличения, выдающихся мыслителей современности – теолога и философа – о Боге, Троице, Святом Духе и тайне воплощения.

«Теологический поворот в социальной теории» – так ныне принято называть интерес светской мысли к теологии, религии и прочим духовным проблемам. Неожиданно для себя секулярная мысль обнаруживает не только колоссальный запас смыслов в, казалось бы, давно сгинувших религиозных традициях (это тема Юргена Хабермаса), но еще и – это самое интересное – открывает в самой себе теологическое измерение. Именно об этой теологической подоснове своих позиций и ведут свой спор собеседники.

Не думаю, что Славой Жижек нуждается в особом представлении, эта фигура в России почти культовая (к сожалению, в плохом – анекдотическом – смысле). Что касается Джона Милбанка, то о нем стоит сказать пару слов. Без преувеличения, это один из крупнейших и любопытнейших теологов современности. Он является лидером и основоположником нового теологического движения – «радикальная ортодоксия». В своих работах, среди которых, наверное, самая любопытная – «Теология и социальная теория: по ту сторону секулярного разума» (в настоящее время ведется работа по подготовке русского издания этой книги), Милбанк доказывает, что не существует никакого автономного и универсального Разума, так как за любой претендующей на объективность «наукой» можно различить определенный миф, задающий систему ценностных ориентиров. Нет универсально верных позиций, каждая позиция может быть сведена к основополагающему кредо. Соответственно, и «секулярный дискурс» после критического рассмотрения оказывается именно «теологией», естественно, с позиций Милбанка, еретической.

Дискуссия Милбанка с Жижеком интересна тем, что последний в ней как бы принимает вызов оппонента, он готов говорить на языке теологии, бесстрашно обнажая собственное «еретическое» кредо. Этой откровенностью и саморефлексивностью спор двух Великих и выделяется на фоне всех остальных диспутов «атеистов» и «верующих» (в России – «клерикалов» и «антиклерикалов»), сводящихся к игре по строгим, но неосознаваемым правилам, где роли четко расписаны, а слова заучены: чинно выходят оппоненты к трибуне, один зачитывает монолог «разума», другой – «веры». Мимика – надрыв, обращенный в зал, – дрожь в голосе – аплодисменты – занавес. Шоу сделано…

Тут же все иначе. В центре внимания оппонентов неслыханное, скандальное Событие – боговоплощение: Бог стал человеком. Вместе соединилось несоединимое – божественное и человеческое. Оба мыслителя признают, что перед ними ключевое событие всей истории человечества, но как его интерпретировать? За отправную точку для дискуссии – инициатива тут в руках Жижека – берется философия Гегеля, а точнее его «Лекции по философии религии», в которых христианская вера расписывается как история диалектического становления. Собственно, благодаря Гегелю мы и имеем такое странное название книги – «Монструозность Христа» – ведь именно так – «монстром» / Ungeheuer – и окрестил Богочеловека, соединившего в себе несоединимое, Гегель.

Начинает Жижек. Для него воплощение есть – если выражаться языком Гегеля – этап диалектического самораскрытия абсолютного духа. На этом этапе преодолевается та пропасть, которая разделяет потустороннего Бога и человека. Тезис (потусторонний «страдающий» от этой потусторонности Бог) и антитезис (человек и мир в целом, «лишенные Бога») сливаются в Христе, чтобы уступить место синтезу – Святому Духу. После этого уже не существует потустороннего Бога, ведь «кто умирает на кресте, так это не земное воплощение Бога, но сам потусторонний Бог» (p. 60). Воплотившийся, распятый и воскресший Бог полностью изливается, опустошается в посюсторонний мир, становясь обещанным Святым Духом, духом любви. Но этот Дух бессилен, он не может ни на что влиять, он существует лишь как «виртуальная / идеальная сущность». Как пишет Жижек, я «полностью разделяю идею Христа как слабого Бога, Бога, редуцированного до сострадающего наблюдателя за человеческим страданием, неспособного ни вмешаться, ни помочь» (p. 55). «Христос слаб, эфемерен, хрупок: это сугубо симпатизирующий наблюдатель, сам по себе бессильный» (p. 61). Таков Бог Освенцима. И лишь сам верующий способен сделать Святой Дух действенным: своей верой он как бы созидает Бога. Отныне Бог существует лишь как «эффект истины», если воспользоваться лакановской терминологией.

Но как «теология смерти Бога» – собственно, именно к этой традиции Жижек себя и причисляет (p. 254 – 268) – соотносится с материализмом и атеизмом, о верности которым словенский философ постоянно и настойчиво твердит? Зачем материалисту религия? Религия – отвечает Жижек – нужна для того, чтобы закрыться от ужаса Реального, дышащего нам в лицо холодом бессмысленного, иррационального, неполноценного мира. Религия – это ширма, закрывающая невыносимую реальность. Кто отважится взглянуть в лицо хаосу? Кто выдержит бессмыслицу? Кто стойко примет онтологическую незавершенность? Никто – все жмутся в храмы… Таково кредо Жижека… Правда, я так и не понял, а сам-то Жижек со всеми? Или он готов ко встрече с Реальным?

Иное кредо у Джона Милбанка, придерживающегося более ортодоксальной трактовки события воплощения. Для него принципиально удержание парадокса богочеловечества, удержание противоречия, которое никогда не должно разрешиться диалектическим снятием. Трансцендентный Бог не исчезает вместе с воплощением, наоборот, он приближается к миру, наполняя все – в том числе и материю – смыслом и онтологической полнотой.

В общем, расхождения оппонентов достаточно исчерпывающе суммируются следующей фразой: «христианство, которое стремится в полной мере утвердить парадокс coincidentia oppositorum в трансцендентном Боге, соучаствующем во всем творении [Милбанк], против атеистического гегелевского христианства, рассматривающего парадокс в качестве сугубо логического момента, подлежащего преодолению: равновесие должно разрешиться динамизмом негативной диалектики [Жижек]» (p. 247).

Однако – и это самое важное – перед нами не просто теологический спор, перед нами два различных фундамента, над которыми надстраиваются различные политические проекты. Теология Жижека раскрывает просторы для секулярного человеческого делания, в котором Бог умер и лишь соприсутствует рядом с человеком как бессильный сострадающий Дух; Милбанк же грезит о совсем ином, о мире, сопричастном трансцендентному, в котором нет бездушного материализма, нет инструментального разума, нет отчужденного труда… Все может быть иначе, восклицает Милбанк, «секулярный порядок» – это сбой, случайная ошибка, вырастающая из неправильного истолкования догматов христианства. Поэтому возможна иная, кафолическая современность, в которой демократический универсализм и персональная свобода укоренены в иерархический порядок, а каждый член общества занимает свое место в глобальной гармонии.

Политические проекты вроде того, что предлагает Милбанк, нередко сегодня относят к категории «политическая религия», что является крайне неудачной попыткой скрыть те трещины, которые начинает давать картина мира Модерна, четко разделявшая мир «религии» и мир «политики». Любое политическое мировоззрение может быть сведено к подлежащим теологическим основаниям – отсюда, кстати, такой интерес к феномену «политической теологии» – поэтому любой политический спор это еще и спор теологический. Именно это сегодня должны понять секуляристы / «антиклерикалы». Они, если нам, конечно, нужен реальный диалог, должны осознать тот факт, что их мировоззрение также может быть сведено к вере, пусть даже это будет и не христианская вера, а, например, языческая – в первозданный хаос (по-моему, Жижек верит все же именно в этот хаос…). Что касается клерикалов, то им стоит задуматься над тем, почему их кредо проиграло и не могут ли они чему-то поучиться и у – страшное слово – «еретиков». Лишь после того, как одна вера будет поставлена рядом с другой, и возможно только будет начать настоящую дискуссию, пример которой нам показывают Жижек с Милбанком.

После ознакомления с дискуссией у меня в голове непроизвольно всплыла одна мысль из интервью протодиакона Андрея Кураева. В какой-то из бесед он заметил, что не за горами время, когда судьбы мира вновь станут зависеть от исхода теологических споров. Что ж, пока, наверное, это все же преувеличение (оставим в стороне исламский мир), но я уже вижу Жижека, глаза его горят, он проповедует…

Дмитрий Узланер
Источник: "Русский Журнал "