Лента: Религия

Культурные изменения, перемена образа жизни людей и развитие наук добавили новые нравственные проблемы к уже существовавшим в предыдущие эпохи. Эвтаназия, аборты, гомосексуализм, клонирование, трансплантация органов, искусственное оплодотворение — эти и многие другие вопросы принимают иное измерение при научном и духовном подходе к ним в свете православной отеческой традиции.
 

Введение

Биоэтика уже довольно долгое время является одной из ведущих проблемных областей, привлекающих интерес научной мысли и общественного мнения. Ситуация, которая складывается в Греции по отношению к биоэтике последние пять лет, представляет значительный прогресс по сравнению с началом 90-х годов прошлого века. За последнее время были созданы комиссии по биоэтике с участием социальных институтов (государства, Церкви, ВУЗов), на высоком уровне организованы и проведены конференции и семинары, биоэтика включена в учебную программу многих образовательных учреждений в качестве основного или факультативного предмета, написаны докторские и магистерские диссертации, а последние два года в Критском университете функционирует межотделенческая программа обучения магистров по предмету «биоэтика».

Широкое распространение Интернета, а также публикация научных журналов и контакты между отечественными и зарубежными образовательными учреждениями — все это создает подходящие условия для доступа к международной библиографии. В результате этого доступа и общения сложилась более полная по сравнению с прошлым картина о содержании биоэтики и о том, что она в себя включает. Тем не менее тщательное изучение биоэтики в Греции вскрывает наличие некоторых пробелов в понимании указанной области. Эти пробелы часто являются результатом поверхностного представления не только о биоэтике как о ветви этики, но и о самих вопросах биоэтики. Другими словами, такое представление зачастую вращается на уровне «поверхностной» деонтологии без углубления в суть проблематики. Поиск причин, ведущих к этому поверхностному представлению — дело достаточно сложное; в будущем оно может составить предмет отдельного обширного исследования.

Однако представление о том, что биоэтика это отрасль науки, принципы и выражаемый дух которой общеприняты, страдает ограниченностью, а во многих случаях совершенно дезориентирует. К такому ограниченному представлению подталкивает и одностороннее изучение международной библиографии по биоэтике, выделяющей ее в монолитную межнаучную отрасль, в рамках которой многие науки сотрудничают, чтобы, основываясь на общепризнанных нравственных принципах, переносить нравственные выводы на медицинские данные[1].

С подобной точки зрения биоэтика понимается как нечто стабильное, как некая данность. Но такое понимание отражает в основном менталитет американской культуры и соответствующие социальные реалии, отстоя намного дальше от мировоззрений других культур. Однако когда одно общество передает и навязывает в неизменном виде культурные и нравственные ценности другому обществу, то при попытке замены новые ценности либо ограничивают традиционные ценности другого общества, либо отвергаются им как инородное тело. Подобное одностороннее представление о биоэтике послужило причиной того, что в ее адрес была высказана справедливая критика, выражающая мысль, что биоэтика функционирует как этика глобализации[2].

Тем не менее, существует часть известных специалистов в области биоэтики, которые рассматривают эту науку под неким другим углом — не просто как отрасль, занимающуюся выявлением и изучением нравственных проблем, возникающих при использовании современной биомедицинской технологии, но и как явление культурного порядка[3]. Такое представление о биоэтике, не упуская из виду все вышесказанное, оставляет место для критического диалога, который порождает условия для функционирования биоэтики и в других обществах. К сожалению, многие из тех, кто оказался вовлечен в диалог о биоэтике, пренебрегают этим измерением биоэтики, воспринимая его как «философскую роскошь» — возможно, под давлением стремительных изменений в области биомедицинских технологий. И в результате, как уже отмечалось ранее, мы имеем поверхностный подход к биоэтике и опасность ее вырождения в деонтологию.

Герман Энгельгардт
(биографическая справка)

Профессор доктор Герман Энгельгардт является одним из наиболее выдающихся специалистов по биоэтике в США. С самого начала он глубоко исследовал эту науку и показал ее значение как культурного явления, широко известен в научном мире как Х. Тристрам Энгельгардт. В 1972 году доктор Энгельгардт получил докторскую степень по медицине, защитив диссертацию на медицинском факультете Туланского университета. Является также доктором философии (1969) Техасского университета в Остине. Был стипендиатом фонда Фулбрайтона в Боннском университете (1969 – 1970), стипендиатом института Западного Берлина (1988 – 1989), приглашенным исследователем в Международной Академии Фурсшентума Лихтенштейна (конец 1997), где занимался философией, приглашенным исследователем в Фонде свободы Индианаполиса (Индиана, США, весна 1998).

В настоящее время является профессором на отделении философии университета Райса, почетным профессором отделения медицины и отделения общественной медицины колледжа Байлора. Преподает в университете Райса и колледже Байлора с января 1983 года — после ухода из университета Джорджтауна, где ранее преподавал философию медицины в Фонде Розмари Кеннеди. Доктор Энгельгардт — редактор журнала «Journal Μedicine and Philosophy», главный редактор научного журнала «Christian Bioethics» и научной серии «Philosophy and Medicine», в которой вышло уже более восьмидесяти томов. Герман Энгельгардт занимает также должность редактора серии книг «Philosophical Studies in Contemporary Culture» и является автором более трехсот десяти статей и многих глав книг, более ста десяти рецензий, а также других публикаций. Предмет его научных интересов простирается от европейской философии и истории медицины до философии медицины и биоэтики. Вышло более ста пятидесяти перепечаток и переводов его публикаций. Он принимал участие в издании более двадцати пяти томов энциклопедий, и приглашается в качестве докладчика по всему миру. Наиболее значительные исследования доктора Энгельгардта — «Bioethics and Secular Humanism: The Search of a Common Morality» (Биоэтика и светский гуманизм: поиск общей морали; Philadelphia/London: Trinity Press International/ SCM Press, 1991), и второе, подробно пересмотренное издание «The Foundation of Bioethics» (Основы биоэтики; New York: Oxford, 1996), переведенное на китайский, итальянский, японский, португальский и испанский языки. В 1998 году на китайском языке вышла его книга «Bioethics and Secular Humanism». Одна из последних работ профессора Энгельгардта — «The Foundation of Christian Bioethics» (Основы христианской биоэтики; Netherlands: Swets & Zeitlinger, 2000) — уже переведена на португальский и румынский языки.

Как подчеркивает сам профессор Энгельгардт, эта биографическая справка передает «лишь часть истории». В Великую Субботу 1991 года он был принят в лоно Православной Церкви, что полностью изменило его жизнь. С той минуты он предоставил свою преподавательскую деятельность и все свои таланты на службу Православной Церкви. Следуя новому направлению своей жизни, профессор Энгельгардт начал издавать журнал «Христианская биоэтика», а также выпустил книгу «Основы христианской биоэтики». В Православие обратились также его супруга и две дочери — Христа и Дорофея. Младшая, Дорофея — жена православного священника. Сейчас у профессора семь внуков, крещенных в Православии.

Кроме чтения докладов по философии медицины и биоэтике, Энгельгардт широко выступает в США и Европе, рассказывая о Православной Церкви. В настоящий момент он доцент нравственного богословия и этики Богословской школы преподобного Германа на острове Кодьяк (Аляска). Профессор пострижен во чтеца и служит в храме святого Георгия в Хьюстоне (Техас), принадлежащем Антиохийскому Патриархату.

Об этом интервью

Профессор Энгельгардт многократно посещал Святую Гору Афон и особенно сдружился с Ватопедским монастырем. В один из своих визитов он дал пространное интервью монастырской братии по вопросам биоэтики. Глядя на вышеприведенную биографическую справку или обратившись к международной библиографии, можно легко убедиться в том, почему Энгельгардта включают в число «великих имен» биоэтики — ученых, имеющих международный авторитет и признание. Его мнение имеет особое значение, а заданные в интервью вопросы и полученные ответы емко охватывают весь спектр проблематики биоэтики: аборты, стимулированное репродуцирование, терапевтическое и репродуцированное клонирование, трансплантации, эвтаназия[4]. Другими словами, ознакомившись с этим текстом, читатель сможет получить авторитетную, емко изложенную информацию, ради получения которой ему пришлось бы перечитать множество томов.

Тем не менее самое важное — это не предлагаемая информация, но способ рассмотрения вопросов биоэтики, который применяет доктор Энгельгардт. Профессор рассматривает вопросы биоэтики по существу и весьма необычным способом. Он смотрит на них отнюдь не поверхностно и не с точки зрения деонтологии, но считает биоэтику культурным явлением западного мира и следствием процесса обмирщения, которому западный мир постепенно подвергается, начиная с 1054 года. Исторические ссылки на западное средневековье, новейшее время и постмодерн важны для более глубокого понимания духа и общества, породившего вначале проблемы биоэтики, а затем и саму биоэтику для их решения.

Вехой в жизни и философской мысли Энгельгардта стало его обращение в Православие в Великую Субботу 1991 года. Его связь с Православием и изучение отцов Восточной Церкви дали ему возможность проникнуть глубоко не только в философские и социальные, но и в духовные причины биоэтических проблем. Ученый идет к их истокам, по его собственным словам — человеческому эгоизму и современному духу погони за наслаждениями и безудержным потреблением. Эта теория позволяет решать вопросы биоэтики на основе подвижнического отеческого духа. Способ, с помощью которого профессор напрямую связывает медико-биоэтические проблемы с духовными явлениями (например, связь клонирования и цели воспроизводства человека с браком и так далее) — поистине удивителен и оригинален. Хотя у Энгельгардта отсутствуют какие-либо систематические ссылки на православную антропологию (кроме антропологии святителя Григория Паламы о связи головного мозга и сердца) как основу рассмотрения биоэтических проблем, тем не менее, Энгельгардт движется в ее духе. Он указывает ясное направление, в котором может работать современный православный специалист по биоэтике в попытке извлечь нравственные и духовные выводы из биологических и медицинских явлений. Хотя профессор и выглядит весьма строгим в своих рассуждениях о применении современной медицинской технологии, тем не менее он сохраняет дух церковной икономии (например, когда говорит об условиях допущения экстракорпорального оплодотворения).

Особую ценность имеют отдельные взгляды на биоэтические проблемы. Можно убедиться в методичности, с которой Энгельгардт анализирует вопрос об эвтаназии и смерти головного мозга, не избегая ни научной аргументации, ни богословских аргументов; то же самое имеет место и в подходе к прочим биоэтическим проблемам. Огромное значение также имеют его замечания о способе функционирования и эпистемологии биоэтики, хотя ученый кажется относительно жестким в своей критике отдельных фактов.

Нужно подчеркнуть, что широта и глубина мысли современного ученого масштаба Германа Т. Энгельгардта не может быть исчерпана в рамках одного, пусть и пространного интервью. Основная цель публикации — дать «ощутить вкус» рассуждений и излюбленной проблематики одного из самых выдающихся современных специалистов по биоэтике, в надежде, что это послужит поводом для дальнейшего знакомства с трудами Энегельгардта.

Доктор Энгельгардт, Вы преподаете медицинскую философию. Что это такое?

Доктор Герман Т. Энгельгардт: Медицинская философия, или философия медицины — одна из научных областей, в центре интересов которой — исследование метафизических, эпистемологических и нравственных проблем, связанных с медициной и биомедицинскими науками. Среди прочего она стремиться понять требования, предъявляемые медициной по отношении к здоровью, болезни, инвалидности и правильному поведению при медицинском обслуживании. Хотя сам я публикуюсь и читаю лекции по философии медицины, но в равной степени интересуют меня и основные вопросы философии. Я преподаватель философии, но у меня есть и диплом врача. Поскольку я пытаюсь сблизить две эти области, то большая часть проделанной мною работы сосредоточена на вопросах философии, которые затрагивают медицину. Однако я использовал и медицину, чтобы пролить свет на основные вопросы, связанные с теорией нравственности и философией науки. В ряде читаемых лекций я концентрирую внимание на истории мысли, но самым важным в моей жизни является то, что я крещеный православный христианин, и Православие для меня намного важнее моей светской жизни и научной деятельности. Мне также нравиться очень много читать.

Сегодня часто говорят о связи философии с отдельными областями науки.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Это весьма важно. Термин «философия медицины» существует с начала ΧΙΧ века. Вначале эта наука ограничивалась уяснением способа образования аксиоматического знания в медицине. Например, какие условия требуются, чтобы оправдать конкретный диагноз или допустить специальное лечение? Философия медицины исследовала также смысл основных понятий, таких как болезнь, инвалидность и здоровье, и сосредотачивалась на нравственных проекциях медицины. Тем не менее этот вопрос сегодня принадлежит по большей части к сфере биоэтики.

Термин «биоэтика» был использован впервые в 1970 году, а его употребление в нынешнем значении датируется 1971 годом. Весьма важно признать, что биоэтика возникла как часть некоего «светского» движения[5]. Она не являлась религиозно нейтральной, скорее это было движение, сформировавшееся в Северной Америке и Западной Европе из-за того, что общества утратили связь со своим христианским прошлым и следовавшими из него обязательствами. Вследствие этого основной тенденцией культуры стало нежелание руководствоваться традиционными христианскими источниками. Специалисты в области биоэтики оказались чем-то вроде светских священников, а биоэтика заняла место светского нравственного богословия. Рассматривая появление биоэтики в Греции, можно сказать, что это движение экспортируется из Америки, а затем импортируется в Западную Европу. Истоки его имеют весьма секулярную основу — утверждение таких нравственных рамок, при которых нет необходимости признавать бытие Бога или воплощение Христа. Нужно ясно понимать, что биоэтика закрепила за собой позиции некой светской культуры, формировавшейся на протяжении последних 35 лет, и именно благодаря этому Северная Америка и Европа стали постхристианскими и посттрадиционными обществами. Биоэтика являет собой лишь часть этих кардинальных изменений; она есть некое явление постхристианское и посттрадиционное. Говоря «постхристианское», я имею в виду то, что современная культура и биоэтика стремятся утвердить нравственную жизнь и часть человеческого прогресса на таком фундаменте, в рамках которого не требуется признавать существование Бога и прислушиваться к истине Христовой и к Церкви. Эта светская биоэтика очень часто настроена по отношению к Церкви враждебно.

Вы хотите сказать, что мы являемся свидетелями конца христианского периода в истории человечества?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да. Возникла культура, которая в большинстве своем является антихристианской, и эти современные изменения имеют глубокие корни в западной истории. Начала этой современной светской культуры были заложены на Западе в XVI веке Тридцатилетней войной (1618-1648) и Гражданской войной в Англии, которая началась в 1642 году, а 30 января 1649 года привела на плаху короля Карла Χ. Затем люди начали отступать от христианства. Даже философия тех времен пыталась придать светское измерение христианской нравственности без какой-либо особой религиозной привязки. Выглядело так, словно это было христианство, обращенное к ближнему, а не к Богу и тем более не ко Христу. Христос был где-то «там», часто выступая только в качестве Бога деистов, Бога, Который не принимал личного участия в деле спасения человека. Эта новая светская культура возникала, начиная уже с ΧVII века, а с XVIII века и вовсе наверняка, поскольку именно тогда в значительной степени возобладали идеи Просвещения. В Англии в 1688 году имело место то, что называют Славной и Бескровной революцией, завершившейся царствованием Вильгельма III и Марии II, а в конечном итоге — одним из самых обмирщенных периодов британской истории. В то время верность принципам разума и вера в разум были необычайно сильны, что обнаруживалось и ранее, во время культурного синтеза в истории западного христианства XIII века. Была надежда, что разум сможет нести те же функции в светской культуре, какие он некогда имел в западном христианстве, но без особого богословского содержания. Начиная с периода Французской революции 1789 года, твердая вера и претензии от имени разума начали подвергаться сомнению. Если считать, что эпоха Просвещения простирается от 1689 (британский Билль о правах) до 1789 года, то это время более или менее можно признать периодом, в течение которого возникла сильная и даже принудительная тенденция к обмирщению. В конце XIX века и на протяжении XX века вера эпохи Просвещения в разум подвергается сомнению и испытывает потрясения. Так рождается постмодерн. С утратой веры в разум обмирщенный рационализм распадается на многочисленные версии, зависящие лишь от рационалистических способностей человека. Таким образом, из конкурирующих между собой версий того, что служит на благо человеку и его прогрессу, рождается некий политеизм.

Поскольку модерн готов был усвоить элементы христианства и после их «перевода» в свои понятия, он не только использовал христианство, но еще и испытывал на себе его влияние. По отношении к процессу, начавшемуся в конце XIX века и развивавшемуся на всем протяжении XX века (что также важно в свете всего происходящего сегодня), есть новшество — это попытка полностью порвать с христианским наследием. Попытка, которая коренится не только во взгляде на жизнь вне богословского контекста, но и в разрыве с христианской традицией как таковой. Здесь можно обратиться к реакции, которая проявилась в отказе включить упоминание о христианских корнях Европы в конституцию Евросоюза. Это уже подлинно радикальное изменение. В этих рамках биоэтика развивается как поздний модернистский и ранний постмодернистский феномен. С одной стороны, она официально сохраняет непоколебимую веру в разум, а с другой — разбита на многочисленные версии корректного биоэтического поведения. Тем не менее биоэтика едина в одном — она включает всю совокупность интеллектуальной деятельности, которая выражает отрицательные взгляды по отношении к религии вообще и по отношении к христианству в частности.

В любом разговоре о философии медицины или биоэтики автоматически возникает широкий спектр вопросов. Некоторые из них включают весьма специфического содержания философские проблемы; ­­­­­можно рассматривать проявления болезни и задаваться вопросом, достаточны ли объяснения медиков. Философия медицины, занимающаяся подобными вопросами, во многом похожа на философию науки. В этом смысле философию медицины и биоэтики нельзя обвинять в том, что она выражает какие-либо антихристианские предрассудки. Она является попыткой более глубокого понимания такой науки как медицина; это некий интеллектуальный поиск, который обычно безвреден в духовном смысле. Между тем биоэтика, как вновь развивающаяся специализация в более широкой философии медицины, представляет собой сугубо светское явление.

Какова цель биоэтики? Что она преследует и каково ее содержание?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Биоэтика родилась, чтобы обслуживать две связанных между собой цели: теоретическую и практическую. Первая цель — дать теоретическое описание этически правильного поведения для врачей, медсестер и ученых-биомедиков. Вторая цель — подготовить своего рода светских священников, которые могли бы давать советы больницам, медицинским факультетам и исследовательским центрам. Сначала были определены теоретические базовые рамки, с помощью которых устанавливались границы правильных действий, а затем была разработана программа обучения специалистов, которые могли бы давать советы в вышеуказанных рамках.

Иными словами, одна из целей — подготовить экспертов, которые смогли бы впоследствии направлять других?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, именно так. Ведь биоэтика имеет как теоретическое, так и практическое измерение. Так, одни специалисты по биоэтике в университетах пишут научные труды, а другие в больницах и исследовательских учреждениях дают консультации — наподобие священников, служащих при больницах, где есть церковь. Как следствие, в каждой крупной больнице, по крайней мере, в США, работают специалисты по биоэтике, которые могут проконсультировать.

Больных или врачей?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Всех: врачей, медсестер, больных и членов их семей.

Каким образом эта новая биоэтика сочетается с другими областями медицины, например, с генетикой или прикладной генной инженерией?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Теоретики-специалисты по биоэтике излагают свои взгляды на правильное или неправильное использование медицины, включая и генную инженерию. Практики-специалисты по биоэтике работают в комиссиях, дающих нравственную оценку исследованиям, или исполняют функции консультантов при больницах. Биоэтика есть и то и другое: с одной стороны, это научные труды, а с другой — группа людей, поставленных для формирования политики медицинского обслуживания, этики и вообще медицинской деонтологии.

Важно отметить особую характерную для Запада черту, отличающую его от православного христианства и ортодоксального иудаизма. Запад (а на самом деле папство в таком виде, в каком оно сформировалось в XII веке) начал рассматривать этику как нечто внешнее по отношению к жизни христианина. Но мы-то, православные, знаем, что не может быть этики, не связанной с христианской жизнью, если сама эта жизнь ориентирована в правильном направлении. Чтобы поступать правильно, я должен перестать любить в первую очередь себя и всем сердцем возлюбить Бога и ближнего своего как самого себя. Для того чтобы принять правильное направление на пути к Богу, надо правильно возлюбить Бога, чтобы и любовь к ближнему обрела правильное направление. Но я никогда полностью не пойму, что это означает, если я неправославный. Вне православного христианства я всегда буду в разной степени уклоняться от своей цели. Ортодоксальные евреи и православные христиане понимают этот богоцентричный характер этического поведения. Ортодоксальные евреи отмечают, что, являясь Ною, Бог дает ему не учебник по философии, а предписывает, что должен делать Ной и его сыновья (Быт. 9). Да и когда Бог открывает евреям Свой закон через Моисея, то снова предлагает не учебник, а говорит: вот 613 Моих законов, и если вы их будете исполнять, тогда сподобитесь Моей милости. Запад был отделен от Востока представлением, что может существовать этика, не зависящая от необходимого соединения с Богом. Принимая тезис о том, что этика может существовать и вне Бога, Запад впоследствии мог использовать такой подход для критики и реформирования своих религиозных взглядов. Так случилось именно потому, что западная этика оказалась независимой от христианской жизни, поскольку в рамках подобной точки зрения можно было бы дерзнуть утверждать, что религия ничем не отличается от общепринятой этики. В качестве примера последствий такого взгляда можно привести пример движения многих западных христианских конфессий в поддержку женских хиротоний и благословения однополых союзов.

Считается, что биоэтика — это наука, которая сегодня пытается дать ответ на некоторые трудные вопросы, касающиеся абортов, искусственного оплодотворения, контрацепции, эвтаназии и других подобных методов. Развивается ли данная проблематика вне зависимости от грядущей глобализации и ее этики или, наоборот, именно в связи с глобализацией? Возможно ли существование христианской или православной биоэтики?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Позвольте мне сначала попытаться ответить на последний вопрос. Настоящие философы — это вы, монахи. Святитель Иоанн Златоуст сказал, что монахи — вот истинные философы[6]. «Премудрость», о которой я утверждаю, что люблю ее — это Сын Божий, Которому посвящена Великая Церковь в Константинополе. Мы должны противостоять идее, будто бы вне непорочной жизни Церкви существует истинная и полная философия. Если мы будем считать, что подобная философия существует, то уподобимся папистам и разным их потомкам на Западе из многочисленных протестантских сект. Когда люди сталкиваются в жизни с какими-то проблемами, православная биоэтика приглашает их обратиться к отеческому духу и затем вопросить самих себя, как следует понимать и решать волнующую их проблему в духе отцов. Иными словами, нужно ставить вопросы биоэтического характера и отвечать на них, опираясь на прочный фундамент православного христианства. Но если ставить вопросы нравственного порядка или отвечать на них вне православного поиска Премудрости Божией, то в мыслях сразу же возникает чудовище, худшее любого беззаконного продукта прикладной генетической инженерии. Подобная интеллектуальная прикладная генетика приведет к тому, что некогда сделали и католики: идее, что этика и подлинная философия могут существовать вне покаянной жизни, вне обращения к Богу.

Для православного и философия, и богословие — всегда едины: истинная философия и богословие в конечном итоге приглашают нас научиться покаянию и молитве. В приложении к этике это означает, что если я задаю вопрос о клонировании, то должен буду ответить на него в духе отцов. Я рассматриваю свою позицию с точки зрения отцов. Вернемся к Иоанну Златоусту: в своей двадцатой беседе на Послание к Ефесянам святитель подчеркивает, что женщины были созданы не для того, чтобы рождать самим по себе, как это бывает у некоторых растений, то есть без соединения полов[7]. Златоуст напоминает нам, что мы, и мужчины, и женщины, живем по образу жизни Адама и Евы в раю. В книге Бытия Бог дает правило для отношений между мужчинами и женщинами, которое Христос представляет в качестве правила естественного человеческого воспроизводства[8]. Естественное воспроизводство будет следствием плотского союза Адама и Евы. Речь идет о способе соединения сыновей и дочерей Адама и Евы для воспроизводства потомства. Для признания, что клонирование искажает наш поиск Бога, мне не нужно пользоваться чуждой Православию перспективой. Христиане всегда знают, что сексуальность и воспроизводство должны осуществляться только внутри плотского союза двух супругов. Использование клонирования разорвало бы это плотское соединение супругов друг с другом, как при зачатии, так и при рождении детей.

Когда мы, православные, имеем дело с этическими вопросами вообще и вопросами биоэтики в частности, то должны очень внимательно следить, чтобы не возникла такая этика, которая стала бы неким «третьим лишним» нами и Богом. Как я уже подчеркивал, в утверждении, что у православных нет никаких правил этики[9], есть своя правда. Вместо этики у нас — связь с Богом. Этика не является чем-то независимым в отношениях между нами и Богом, как и философия. Когда этические размышления вмешиваются в отношения между нами и Богом как третья сторона, то они превращаются в то, что святитель Григорий Палама определял как зло. На Константинопольских Соборах 1341, 1347 и 1351 годов была выражена мысль о том, что если философия встает между нами и Богом, тогда роль ее понимается ошибочно. Поэтому мы должны быть уверены, что когда мы, православные, в XXI веке рассуждаем о биоэтических проблемах, мы не повторяем ошибки западного христианства XII и XIII веков. Это означает, что когда мы задаем вопрос, насколько этично клонирование, мы должны сначала задать вопрос, а какое вообще место в брачной жизни, согласно христианскому вероучению, занимает воспроизводство потомства. Для этого мы должны будем обратиться назад и посмотреть на то, как святые отцы понимали отношения между сыновьями и дочерями Адама и Евы.

Православное христианство располагает большим количеством источников, в которых рассматриваются современные биоэтические проблемы. Так, например, отцы Церкви были предельно ясны в вопросе о самоубийстве и эвтаназии, запретив совершать и то, и другое. А в древнем мире самоубийство и эвтаназия были широко распространены. Следовательно, у нас, православных, уже есть представление о понятии «хорошая смерть», а потому разрабатывать какое-то новое понимание у нас нет необходимости. А вот Запад как раз должен был выработать это новое понимание, поскольку стремился к некой этике вне Христа. На Западе хотели сделать логически возможной переоценку христианской этики, а для доведения этого до конца нужно было создать какую-то новую этику, фундамент, идеологию, независимую философию. В конечном итоге эта теория обязана была диктовать людям, что делать аборты — правильно, что самоубийство с помощью врачей — правильно, что соглашаться с эвтаназией — правильно. Но первые тысячу лет христианства ясно признавалось, что все вышесказанное — достойно порицания. Чтобы создать новую этику, поддерживающую аборты и суицид с помощью врачей, светская культура должна была породить извращенное понимание воспроизводства человека и смерти. Поэтому я называю современную биоэтику плотью от плоти светской культуры. Сейчас эта культура стремится стать глобализированной культурой, основой для общественной политики в рамках всего мира. Этот сильный поворот к светскому ракурсу культуры со своей собственной биоэтикой явно смещает центр тяжести от Бога к индивиду. В результате этого процесса обособляющийся от Бога индивид полагает смысл своего существования в свободе, равенстве, удовольствии и личном удовлетворении. К тому же четыре столпа глобализированной этики и биоэтики составляют мощную основу обмирщенного представления об автономии, равенстве, удовольствии и личном удовлетворение индивида или самореализации.

В одной из наших бесед профессор Георгиос Мандзаридис сказал нам, что биоэтика строится на определенных принципах: автономности индивида, доброте, избегании причинять вред и боль и справедливости. Насколько соблюдаются эти принципы?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Не существует единой светской биоэтики, но есть множество ее вариантов, подобно тому, как бесов в известном выражении был легион. Даже если бес хочет сделать что-то, со своими подельниками он все равно не может работать для достижения одной цели. Так нет и одной лишь светской биоэтики. Биоэтика, о которой говорит профессор Мандзаридис, весьма своеобразна, являясь одной из многочисленных сект светской биоэтики. Говорят еще о какой-то всемирной этике и всемирной биоэтике. Не существует лишь одной светской этики, как не существует лишь одной светской биоэтики. Вместо этого есть множество ответвлений светской биоэтики, которые конкурируют между собой за преобладание над другими ответвлениями, в чем-то неверными с собственной точки зрения.

Четыре принципа биоэтики, о которых рассуждает профессор Мандзаридис, были первоначально сформулированы в книге, опубликованной в 1979 году Томом Бичампом и Джеймсом Чилдрессом. В своем труде[10] они выдвинули четыре основных принципа: уважение автономности пациента, «твори добро», «не навреди» и справедливость. Другие специалисты в области биоэтики выдвинули другие принципы. Бичамп и Чилдресс предложили рассматривать биоэтику в светской, постхристианской перспективе. Но сегодня многие, даже светские люди согласны с тем, что предложенные этими исследователями принципы не работают. Вы только представьте себе, что поняли бы какой-нибудь коммунист, сторонник свободного рынка и либеральный республиканец под тем, что Бичамп и Чилдресс предлагают в качестве основного значения принципа справедливости. Ссылаясь на этот принцип, они бы поняли лишь одно, что не согласны друг с другом, поскольку в целом у них разное ощущение справедливости. Бичамп и Чилдресс надеялись продвигать такие принципы, с которыми согласятся все, чтобы любой мог прибегать к некой общей этике. Подобная стратегия оказалась неприменимой. Авторы описывают обязательства лишь одной из светских групп. Это один из вариантов светской формалистической этики. Есть также и те, кто поддерживают точку зрения, что биоэтика, основанная больше на нравственных принципах, чем на добродетели, не эквивалентна нравственному долгу. Прочие виды светской биоэтики пытаются предложить светский вариант католического казуального подхода при принятии нравственных решений. Современная светская биоэтика похожа на протестантскую этику. Существует такое разнообразие в вариантах светской биоэтики, сколько существует протестантских сект и протестантских этик. Все это и привело к тому, что предложение Бичампа и Чилдресса оказало такое значительное влияние.

В этом новом технологическом духе проглядывает своего рода научный фундаментализм — мнение, будто наука всесильна и у нее есть ответы на все вопросы. Можно ли контролировать этот взлет технологии и стремительных изменений в науке? Ведь человек, который не движется к совершенству обожения, в итоге ищет нечто другое в качестве замены, и таким образом стремится к совершенству с помощью науки и техники.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Нужно обратить внимание на три момента. Первый, самый общий: если я не знаю о том, что мир есть творение, что существует Создатель, что свершилось Воплощение и будет Последний Суд, то в результате я буду скитаться в этом мире без компаса. Я не знаю, для чего и откуда произошел этот мир, не знаю, в каком направлении движется мировая история или человечество, наконец, я не в состоянии ничего познать с полной уверенностью. Эта неразбериха особенно усиливается после эпохи постмодернизма, когда все события превращаются в свою интерпретацию. Из различных видов интерпретаций и рождается постмодернистский плюрализм. Подобное дробление можно рассматривать как попытку избежать действительности и такого трудного вызова себе как послушание Богу. И, правда, трудно оказывать послушание Богу. Мне, чтобы быть хорошим супругом, необходимо жить интересами своей супруги. Вместе с тем я могу поехать на Афон, и она мне ничего не скажет, пока я нахожусь здесь. Бог требует от человека послушания двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. С этой точки зрения Бог — более требователен, чем любой наш знакомый. Поэтому люди хотели бы забыть Бога, ведь в итоге Он требует от нас всего. В конечном итоге, многие из тех, кто скитается в этом мире, не имея ясного ориентира, чувствуют себя счастливыми в этом своем состоянии — по крайней мере, в данное время.

Второй момент: если в начале XX века многие и думали, что наука может задавать направление сама себе, то сегодня все больше людей приходят к признанию того, что благодаря науке они обладают огромной силой, хотя при этом отсутствует ясное представление, как использовать эти силы. Существует научный фундаментализм — в том смысле, что многие признают в качестве единственного источника знания опыт, получаемый через ощущения. Они не признают духовный опыт, опыт Бога, лежащий в основе православного христианства. Они хотят забыть, что мы призваны ходить с Богом, как с другом, подобно Еноху[11] и Ною[12]. Вместо этого они хотят быть рабами стихий мира сего, по выражению Апостола Павла[13]. Многие сегодня понимают, что наука не может открыть смысл жизни, и поэтому вместо обращения к научному фундаментализму все больше и больше привлекают в качестве авторитета собственное мировоззрение. А мы, православные христиане, настолько радикальны, что говорим людям — все превосходящее нас принадлежит к области веры, к которой относится и то, каким образом человек выстраивает свою жизнь. К примеру, то, что человек – православный, намного важнее чем то, что он – хороший врач. Постмодернистское хвастовство, заставляющее задавать направление своей жизни через множество мировоззрений, рождает экуменизм, отрицающий существование Единой, Истинной Церкви.

И третий момент: когда кто-нибудь пытается поставить под контроль новые технологии, ему сразу выдвигают множество требований о соблюдении «прав», которые, естественно, не основаны на глубоком понимании вселенной. Вместо этого они зависят от различных отдельных представлений о благе и прогрессе. В результате люди, живущие в современной светской культуре, по-человечески уклоняются от своего истинного предназначения, «теряются» в этом мире. Поэтому я не могу себе представить, что новые технологии можно поставить под эффективный светский этический контроль. Упаси Боже!

Сегодня некоторые отмечают слияние культур, другие же говорят об их столкновении, но в любом случае все идет к созданию единой глобальной культуры. А какова роль в этом процессе этики и биоэтики, о которых мы сейчас говорим? Говорят, что этика, возникающая из этого процесса, есть нечто оторванное от христианства ­­– так ли это на самом деле?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Я думаю, весьма важно подчеркнуть светский характер той этики, которая была разработана на Западе. То, что произошло в результате Просвещения, Французской революции и объединения Наполеоном Европы в одно государство, произвело на свет европейскую культуру, которую Европа и Северная Америка пытаются экспортировать миру. Безусловно, в этой светской конкуренции есть серьезные конкуренты, в лице, например, магометанства. Многие прогнозировали, что до 60-х годов прошлого века мусульмане обмирщатся. На самом же деле многие из них нисколько не обмирщились. Оказалось, что прогнозировать судьбу культур – весьма нелегкое занятие. Существует западный секуляризм, уходящий корнями, во-первых, во Французскую революцию и правление Наполеона, а во-вторых, имеющий определенные истоки в Американской революции, по крайней мере, там, где это касается идей Томаса Джефферсона. Благодаря всему вышеперечисленному возник сложный коллаж идей, о котором можно было бы говорить как о североамериканском/европейском светском этосе. И у этого этоса есть настоящие конкуренты. Одним из серьезных конкурентов является мусульманское религиозное возрождение, благодаря которому пропасть в 2005 году увеличилась намного больше, чем это предсказывали в 1965 году.

Есть очень интересная книга Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций», в которой автор описывает различные цивилизации и среди прочих упоминает православную цивилизацию. В этой работе Хантингтон говорит о западной, латиноамериканской, африканской, исламской, китайской, индуисткой, буддистской, японской и православной цивилизациях. Он признает разнообразие существующих точек зрения даже в их совокупности. Неясно только, сблизятся ли эти цивилизации или будут и в дальнейшем развиваться порознь. Интересен факт, что в Китае сейчас есть энтузиасты, желающие сохранить конфуцианскую мысль и избежать американского секуляризма. Подобные тенденции наблюдаются и в Японии. С точностью прогнозировать будущее я не могу, хотя представляю себе, что столкновений будет намного больше, чем того ожидают люди. Нужно также отметить, что цивилизации более уже не разграничиваются по географическому признаку, они взаимно перекрывают друг друга часто в той же самой местности. Эти цивилизации принадлежат людям, которые уже более не связаны с одним местом. Я православный, Брайан – тоже православный, есть православные китайцы, а есть православные японцы, есть православные и в Бразилии. Мы имеем дело с цивилизацией, которая превосходит политические границы. Так, например, есть существенная разница между тем, чтобы быть греком и быть православным. Все больше и больше быть греком и европейцем означает нечто весьма отличное от того, чтобы быть православным. При всех этих изменениях мы должны воспитывать подлинное общество, каковым является общество людей, подчиняющих ум духу отцов. Мы должны пригласить людей к участию в цивилизации, не принадлежащей ни какой-либо конкретной стране.

Мы можем многому научиться у ортодоксальных евреев. Они сохраняют свою чистоту в диаспоре, со всей серьезностью относясь к тому, что они ортодоксальные евреи. Мы сможем выжить только в том случае, если будем учить своих детей так, как учат своих детей ортодоксальные евреи. Они учат, что те должны быть евреями-ортодоксами двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мы же должны учить своих детей, чтобы они жили как в миру как «странники». Если наши дети соблюдают посты и молятся по-настоящему, тогда они будут другими – будут пришельцами в чужой земле. Мы должны сосредоточить наш интерес на нашей общей православной культуре. Есть одно такое очень светское выражение: «кровь – гуще воды». Мы же должны добиться совершенно противоположной цели – того, чтобы «вода была гуще крови». Вода крещения должна порождать общество более сплоченное, более выносливое, чем общество, основанное на крови, семье, нации.

А сейчас нам бы хотелось перевести беседу в более узкую плоскость. Что же такое клонирование и эмбриональные стволовые клетки?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Это один из самых сложных вопросов, его можно рассмотреть с трех различных точек зрения. Я попробую рассказать обо всех трех.

Для начала о том, что касается этики забора эмбриональных стволовых клеток. Мы, православные христиане, знаем, что их получение, при котором умерщвляются эмбрионы, непозволительно. С этим все ясно, потому что мы знаем, что не можем убивать взрослого человека из-за его органов. Следуя той же самой логике, мы не можем убивать ребенка, даже если речь идет о младенце в утробе матери. Если мне требуется пересадить печень, я не имею права никого убить, чтобы забрать у него печень. Также я не могу убить и эмбрион, чтобы получить стволовые клетки. Стволовые клетки есть, конечно, и у взрослых, но это уже совсем другой вопрос. Мы можем пойти по пути извлечения необходимых стволовых клеток у нас самих. Здесь мы должны проводить различие между полноценными стволовыми клетками, которые равноценны эмбриону и могут развиться в любую клетку тела, и полноценными стволовыми клетками, которые могут развиться лишь в определенные клетки, как например нервная ткань. Есть хорошие данные, которые показывают, что в будущем мы сможем получать полноценные клетки от самих себя.

Наконец, стоит вопрос о стволовых клетках уже умерщвленных эмбрионов, и это вопрос содействия злу. Представьте себе, что мне необходима печень, а какой-то преступник стреляет в человека, и я получаю печень убитого. Если бы я не нанял преступника, чтобы тот стрелял в человека, то мог бы я получить эту печень? Можно ли использовать эмбриональные стволовые клетки, если кто-то другой убил эмбрион? В общем да, если это использование не подстегивает к другим убийствам и не ведет к соблазну.

А вот вопрос клонирования в этическом отношении понять просто. Как отмечает святитель Иоанн Златоуст в своей двадцатой беседе на Послание к Ефесянам, нам непозволительно воспроизводить потомство в одиночку. А клонирование как раз и есть способ воспроизведения человеком самого себя без участия другого. Человеку определено было воспроизводиться через плотское соединение Адама и Евы, так что любой плотской союз вне брака, как сказал Христос, есть неприемлемый способ воспроизводства. В браке мы становимся «единой плотью»[14] для рождения детей.

В чем отличие терапевтического клонирования от воспроизводственного?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: С помощью терапевтического клонирования создается эмбрион для получения «запчастей». А при воспроизводственном клонировании вы создаете эмбрион для того, чтобы родить ребенка.

А может ли иметь место терапевтическое клонирование, если не создавать или, по крайней мере, не уничтожать эмбрион?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: В обычном понимании термина «клонирование» – нет.

Осуществлять забор стволовых клеток у взрослого также трудно в этическом отношении, как и у эмбриона?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: У взрослого не может быть бластулы, кроме как если кто-то не произведет ее. Но у терапевтического клонирования, кроме этического подхода к эмбрионам, есть и другие этические дилеммы, имеющие отношения к взрослым. Основной задачей является стяжание того духа, отношения и взгляда, о которых рассуждает Василий Великий в своем ответе на 55-й вопрос (имеется в виду одно из правил «Большого Аскетикона» – прим. ред.). Но если человек отчаянно стремится сохранить свою жизнь, то другой человек под влиянием этой страсти будет делать все, чтобы первый получил эмбриональные стволовые клетки и отсрочил смерть. В подобном случае цель, которой является вечная жизнь, забывается.

Как вы думаете, возможно ли осуществить клонирование человека, подобно тому, как клонировали животных (к примеру, десять лет назад овечку Долли)?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да. Тем не менее, с клонированием, как оказалось, проблем намного больше, чем думали первое время, и еще большие трудности, чем при клонировании овец, возникают при клонировании приматов. Клонированная овца Долли страдала от преждевременного старения, то есть у нее были серьезные проблемы, да и в целом ее нельзя было назвать здоровой овцой. Уже сейчас есть много данных, говорящих о том, что, по всей видимости, проблемы у детей, рожденных с помощью экстракорпорального оплодотворения, будут только возрастать. Это проблемы утилитарного характера, поскольку они заостряют внимание лишь на последствиях. Суть же в том, что клонировать человека, возможно, и получится, но это будет намного сложнее, чем об этом думают сейчас люди. Если изучить историю исследований, в результате которых появилась на свет Долли, то можно убедиться, что до того, как это случилось, проводилось очень много испытаний, но даже и после них Долли не была здорова в той же степени, как другие овцы.

Если клонирование человека удастся, как вы полагаете, допустит ли Бог, чтобы это существо имело человеческую душу? Важно также подчеркнуть, что рождение клона не будет творением из ничего (ex nihilo).

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Я человек грешный, не богослов (смеется), но я не вижу никакой причины, по которой клонированный человек не может иметь души. Бог позволяет нам зачинать детей вопреки Его закону, незаконно, вне брака, и «незаконные» дети имеют душу. Бог позволяет нам грешить и жить с последствиями греха. Многие в светском обществе пытаются представить клонирование как огромную проблему, не понимая, в чем же она состоит на самом деле – а проблема в том, что вся сексуальная жизнь и воспроизводство потомства должны иметь место между супружеской парой.

Расшифровка генетического кода сегодня в значительной степени продвинулась вперед, и мы уже способны производить некоторые вмешательства в гены. Что Вы думаете по этому поводу?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Что касается генной инженерии – существуют некоторые абсолютные ограничения, некоторые общие этические руководства, и, естественно, необходимость продолжать исследования в таком направлении, чтобы причиняемый ущерб никогда не превышал бы извлекаемой пользы. Адам был наделен огромными силами, большую часть которых он употребил во зло. Но использование этих сил ради здоровья и лечения болезней является в целом движением в верном направлении. Однако что мы сделать никак не в состоянии – так это поменять тело, воспринятое Христом, поскольку Воплощение – событие даже большей важности, чем творение мира. Таким образом, тело, которое воспринял Христос, должно оставаться таким же и до тех пор, пока не узрим Его в День Судный. Мы также не можем устранить различия между мужским и женским полом. Вот это и есть абсолютные ограничения.

Если кто-то, исходя из этих ограничений, с осторожностью воспользуется генной инженерией, чтобы вылечить болезнь, то это вмешательство нужно понимать, как разновидность хирургического вмешательства в очень небольшом масштабе. Но даже и в этом случае нужно быть внимательным. Василий Великий предупреждает: использовать медицину можно, но только в том случае, если она не становится просто трудами, возведенными в абсолют, и не превращается в идола[15]. Если, следуя этим ограничениям и представлениям, мы сможем исправить генетические несовершенства, которые сегодня вводят в соблазн убивать нерожденных младенцев, то это может пойти только на пользу. Также необходимо отметить, что мы уже используем генную инженерию, например, для производства инсулина, которым пользуются даже монахи. Почти весь инсулин в мире производится генетическим способом.

Как генная инженерия могла бы помочь младенцам, которые во время периода внутриутробного развития заболевают такими болезнями как болезнь Хантингтона или синдром Дауна?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Люди часто подвергаются искушению убить своего ребенка в утробе, если он имеет телесные недостатки. Дети с синдромом Дауна испытывают проблемы лишь из-за того, что у них вместо двух хромосом одного типа (21) три таких хромосомы. Если бы можно было убрать одну из этих трех копий 21-й хромосомы, тогда, вероятно, ребенок родился бы здоровым. Возможно, в отдаленном будущем генная инженерия и устранит соблазн умертвить нерожденного ребенка. Следуя той же самой логике, мы могли бы подойти и к лечению хореи Хантингтона. Хорея Хантингтона – генетическое заболевание нервной системы, которое проявляется уже в процессе взрослой жизни и за которое отвечает один ген (хотя существуют некоторые разновидности). Если бы мы смогли узнать, как остановить проявление гена, вызывающего болезнь Хантингтона, то это было бы очень полезно.


Продолжение