Лента: Религия

Восхождение души

Читатель этой книги стихов наверное сразу заметит, что поэзия Имама Хомейни по языку и стилю близка к образцам классической персидской поэзии. Этому не следует удивляться: тысячелетняя история этой литературы выковала прочную традицию, которой многие поэты следуют до сих пор. Для неискушенного читателя стихи поэтов, принадлежащих к разным эпохам, нередко кажутся столь схожими между собой, что, не зная автора, можно ошибиться в определении даты произведения на несколько столетий. Способствует такому "обману зрения" еще и то, что язык персидской поэзии за десять веков ее существования изменился очень мало – не сравнить с тем, что произошло , например, с литературным русским языком "от Кантемира до Велимира (Хлебникова)".

Мало изменилась за минувшие столетия и тематика поэзии. Мотивы, знакомые русскому читателю по рубайату Хайяма (призывы пить вино, наслаждаться обществом красавицы и помнить о бренности мира), сюжеты, встречавшиеся в газелях Хафиза (муки неразделенной любви, небрежение всеми условностями, одобрение бесшабашного пьяницы-ринда, мистический смысл винопития и даруемой им духовной свободы), несмотря на бесконечные – многовековые -перепевы не утратили своей прелести для слуха и глаза читателя-иранца и в двадцатом веке! Эти мотивы в изобилии рассыпаны и в стихах Имама. Такая поэзия всегда служила удовлетворению духовных запросов элитарной части иранского общества. Но в отличие от нынешнего весьма узкого круга любителей поэзии в странах Запада, в Иране эта поэзия до сих пор пользуется огромной популярностью. Традиционные виды персидской поэзии, такие жанровые формы, которые читатель встретит в стихах сборника: газель, рубаи, тарджибанд (особая строфическая форма) и фард и сейчас находят горячий отклик в душе иранцев, и, хочется надеяться, российский любитель поэзии также оценит их изящество и мелодичность.

Мелодичность, "плавность" издавна считались важнейшим эстетическим достоинством персидского стиха.

Душа, ты слышишь ли мотив? То ангелы поют.
Так их мелодия легка. Божественно легка!

("Сердечные тайны")

Иранскому критику, желающему похвалить какого-нибудь поэта, достаточно было отметить, что певцы охотно поют его газели. И, наоборот, сказать: "В этом Диване (т.е. собрании стихов) поэта не найдется и двух строк, которые захочется пропеть" – равносильно тому, чтобы поставить под сомнение способность поэта складывать стихи. Если по-русски говорят "читать стихи", то по-персидски – "петь газели". Газели Имама очень мелодичны, и народ не замедлил превратить большинство из них в песни. И впрямь, многие строки в этой книге напоминают народные песни:

Безумье сердца моего – известный всем порок.
Как грустно: на свече любви сгорел мой мотылек.
Зерно приманки для меня — та родинка у губ.
А локон? Что о нем сказать? Испытанный силок...
Едва коснулся гребнем я Твоих кудрей – и что ж?
Для ангелов святыней стал простой мой гребешок.

("Океан любви").

Читателю может показаться, что поэзия Имама не.выходит за пределы канонической тематики газели, определяемой как "вино, любовь, красота".

Благоуханный шелк кудрей и дивное лицо,
Любовь приходит в наш шатер свежее ветерка.
Из стана правды, из шатра метафор золотых
Она идет в простой приют, нерадостный пока...
Так пьян влюбленный, так влюблен хмельной, что дым стоит!
Наставник, слышишь тяжкий вздох – то вздох ученика.

("Сердечные тайны")

Конечно, можно было бы назвать это естественным, – ведь искать отдохновения в сочинении стихов о любви и красоте не заказано даже такому политику и идеологу, который положил всю свою жизнь на то, чтобы повернуть историю Ирана в новое русло. Тем более, что Имам Хомейни не собирался публиковать свои поэтические опыты, (первый сборник его стихов "Вино любви" издан посмертно в 1989 г.). Они были собраны воедино благодаря невестке Имама Фатиме, настоявшей, чтобы ее свекор, перед которым она преклонялась, не выбрасывал свои поэтические опыты, а сохранял и передавал ей листочки с текстами, набросанными в краткие мгновения отдыха от политической, государственной, религиозно-философской и публицистической деятельности.

Однако неверно было бы полагать, что знакомые мотивы, легкость и мелодичность стиха и кажущаяся его простота гарантируют легкость восприятия идей и образов поэта, и что именно эти качества обеспечили стихам Имама такую популярность на родине. Напротив, подлинный успех у иранца могут иметь только стихи, окрашенные философскими и мистическими настроениями, полные иносказаний, глубоких прозрений о сущности бытия и непостижимости его загадок, о предназначении человека и его полной драматизма истории богоискательства. Именно напряженность духовной жизни лирического персонажа в стихах Имама, неординарность его поведения — его бунтарство и его покорность, делают его поэзию столь привлекательной и столь побуждающей к размышлениям.

В первую очередь поэзия Имама посвящена странствиям человеческого духа в поисках Бога – Абсолюта, это история взлетов и падений души, запечатленная в коротких повествованиях о каждом этапе продвижения по Пути познания Бога.


Покуда следы поклоненья тебе сохраняет земля,
Покуда к Тебе обращаются люди, о чем-то моля,
Покуда мечеть, синагога, кумирня – приюты Твои,
Покуда вино нас зовет, обнадежив, но не утоля,
Покуда крепчает в нас мудрая вера на милость твою,
Покуда все чаще приходит надежда , сердца веселя,
Покуда меж слов существует и Слово, оно – о Тебе,
Покуда его нам приносят мудрейшие учителя,
Пусть все это важно, но все-таки вряд ли достойно любви,
Пока нас не манит свиданье с Тобою, бессмертье суля.

("Чаша вечности").


Стихотворная. форма удивительным образом выявляет это содержание – каждую газель, каждое рубаи и даже отдельное двустищие (фард) можно уподобить тщательно выписанной персидской миниатюре:

Твой лик – живых сердец Кааба, в тебя влюбленных
навсегда.

Как жаль того, кто с мертвым сердцем проделал долгий
путь в Хиджаз.

Здесь образ долгого пути к святыне мусульман Каабе (она расположена в Мекке, в исторической области Аравии Хиджаз) противопоставляется "Каабе сердца", святыне, всегда хранимой в сердце верующего. Поэтому специальное паломничество (хадж), нужно только тем, чья вера слаба, тогда как путь к Богу у тех, чье сердце живо верой, короток, как поэтическое двустишие – фард!

В большинстве случаев поэзия Имама глубоко символична, и за образами Друга, красоты, любви и вина внимательному читателю открываются совсем иные горизонты и глубины. Именно там таится реальность, питающая образность поэзии Имама. Только не надо рассчитывать на то, что, постигая эту реальность, мы с легкостью воссоздадим биографические и исторические обстоятельства жизни иранского политического деятеля двадцатого века Имама Рухоллаха — Мусави Хомейни! В его "Диване" есть, конечно, намеки на политическую ситуацию, хотя они часто поэтически зашифрованы, стихи, написанные по следам некоторых событий, обращенные к родным, в частности, к Фатиме, строки, посвященные определенным событиям, памяти его сподвижников и в первую очередь — сына Сайеда, погибшего в 1977 г. в ссылке. Это, назовем ее, жизненная реальность, и она менее всего представлена в "Диване".

Поэзию Имама питает скорее духовная реальность: религия и философия ислама, и суфизм – религиозно-философское и мистическое течение ислама, возникшее вскоре после того, как на исторической сцене появился сам ислам, его пророк Мухаммад и его сподвижник Али, особенно чтимый иранцами.

Для Имама реален только Бог, остальное же – метафора Его бытия. Исключительная последовательность в этом убеждении и строгое соблюдение связанных с данным постулатом выводов и суждений показывает, что философским основанием художественной концепции Имама является абсолютный монизм, от которого поэт не отступает нигде.

Ты позабыл, что Бог един. Ты поклонился многим.
Безбожник, идолы вокруг-ты им не льсти. Довольно!

("Откровение").

Русскому читателю следует помнить, что автор стихов этой книги, мусульманин и шиит. А для иранских шиитов огромное значение имеет вера в Сокрытого – 12-го имама Махди, появление которого ожидается как спасительное завершение земной истории рода человеческого. Махди выступает в стихах Имама как Мировая душа, Завершение Времен, Сокрытый, Тот, который грядет, Друг.

Кабы, Сокрытый, ты не был во мне, святость была для меня
Весом с мушиное крылышко, прах, суетное торжество.


("Мировая душа")

Нужно сказать и о коранических мотивах и символах и многочисленных намеках на события из священной истории мусульман. Коран так же живет в поэзии мусульманского Востока, и так же служит источником поэтического вдохновения, как Библия в культуре христианского мира. Темы сотворения человека из воды и глины, его божественного назначения, его поисков Бога, наконец, история его Договора с Богом, когда он – "темный и несведущий" все же берет на себя ответственность за дела в мире, от которой "отказались и земля, и небеса, и горы, и понес ее человек" — по-разному, но с неизменной силой звучали в поэзии всех великих мастеров слова. Несмотря на это, каждый поэт заново переживал все эти коллизии, находил им новое толкование, придавал им новое звучание. У Имама — Договор человека и Бога определяет всю историю человечества, и в этом – секрет страстных поисков Пути к Богу, потому что еще до начала начал – в предвечности была заложена в сердце человека любовь к Создателю:

Любовь бесконечна, предвечность — вот чувство начала,
И в сердце со дня Договора оно коренится.
Вино Договора влюбленный допьет, чтобы знать:
Любовный успех без опасных путей – небылица.

("Душевная тайна").

Мистические суфийские течения в исламе, получившие широкое отражение в поэзии, исторически совместили в себе практику индивидуального поиска Бога, признание права отдельного человека лично, непосредственно стремиться к близости с Ним, с созданием суфийских братств. Синонимом понятия "суфизм" стала метафора Пути. Мистические "маршруты" размечались этапами и стоянками, а путешествующий (непременно под руководством духовного наставника) должен был, не сдвигаясь с места, отправиться в "путешествие внутри себя". Это значило, что ему следует воспитать и усмирить свое естество, осознать пагубность своих страстей, справиться с тем, что суфии называли "животной душой", добившись превращения ее в "душу усмиренную", осознать бренность бытия и отказаться от радостей и соблазнов этого мира в пользу вечного.

Наряду с этим существовала и практика физических испытаний, аскетизма, бродяжества и других видов подвижничества, по поводу различения которых возникало соперничество, а иногда и вражда между группами суфиев. Порой в поэзии Имама проводится различие между мистиками, гностиками, ищущими и постигающими, суфиями и аскетами, дервишами и каландарами , гуляками и пьяницами, порой же между ними всеми ставится знак равенства. Единственный из этого перечня персонаж, который воспевается всегда – это гуляка, пьяница, нарушающий все нормы благочестивого поведения – ринд. По-русски это была бы "голь кабацкая", за ней-то и признает наш Поэт главные духовные возможности истинного постижения Бога.

Постройтесьв ряд гуляки-ринды – Руководитель душ
пришел,

Душа прошла свои стоянки, как череду суровых школ !

("Совершенное солнце")

Казалось бы, что при всей традиционности жанрового образа лирического персонажа, упоминавшейся уже не раз, под пером главы конфессии, категорически запрещавшей спиртные напитки, восхваление беспробудного пьянства и пьяниц-риндов звучит достаточно необычно. Так же, как диссонирует с нашими представлениями предельная внешняя закрытость и целомудрие в поведении современной женщины-иранки, которого добивался имам в обществе, и призывы лирического персонажа газели к срыванию покровов, к поцелуям и объятьям. Но и этому находятся объяснения в той же поэтической традиции. В ней возлюбленная всегда жестока и коварна, любовное безумие всеобъемлюще и несовместимо с сухой рассудочной мудростью, а влюбленный каждый миг готов расстаться с жизнью ради одной надежды на призывный взгляд и обещание встречи. И при том, все это – суфийские символы Бога, суфия, Пути, бытия и небытия.

Силки учености просты – тут мудрости не надо,
Для настоящих мудрецов безумье – вот защита.
Так захмелей, сойди с ума, забудь себя скорее!
Дорога к Другу навсегда от трезвого сокрыта.

("Влюбленный в вино")

Эти содержательные особенности, растворенные в метафорах, образах и персонажах поэзии Имама, могут пройти мимо внимания читателя и отнюдь не только русского. Уже сейчас поэзия Имама требует комментария даже для его соотечественников. Одна из великолепно составленных комментаторских книг – "Толковый словарь к Дивану Имама Хомейни" – используется и в данном издании. Такой комментарий позволяет понять распределение ролей среди поэтических персонажей, основанное на системе ценностей и предпочтений, существенных для самого поэта. Примером может служить винная символика Имама. Прежде всего в его стихах неоднократно упоминаются места, где пьют вино – здесь и погребок, и питейный дом, и кабак, и развалины, в которых подают вино маги-зороастрийцы. Старец-виноторговец, он же — наставник, обладающий истинным знанием о любви к Богу, ассоциируется иногда с пророком Мухаммадом (еще один символ Мухаммада – роза). В питейных заведениях гуляка-ринд встречается с кумиром, красавицей (красавцем), который иногда разливает вино как виночерпий – он ассоциируется с имамом Али. Само питье вина соответствует этапам мистического Пути, о которых уже говорилось: опьянение, погружение в опьянение до самозабвения, похмельное состояние, отрезвление после похмелья.


Пусть старец питейного дома узнает: я трезв,
Да,чашей вина отрезвил виночерпий – вот весь мой
секрет.

("Трезвое вино")

Как говорится в трактатах по суфизму, именно "ясность ума, трезвость после опьянения до самозабвения" позволяет достигнуть "союза", особого состояния единения с Божественной Истиной.

Одним словом, мир образов, в который погружается с первых же строк читатель, подчиняется определенным законам, во многом зависящим еще и от индивидуальности поэта. В рамках условных ситуаций, среди утвержденного традицией набора персонажей и их амплуа: влюбленных страдальцев, гордой и неприступной возлюбленной, завистливого соперника, святоши-аскета, соловья и розы, капли и океана, мотылька и свечи – мы встречаемся с настоящей, живой, страстной личностью, страданиям и поискам которой мы верим не потому, что человек склонен принимать за истину клише и штампы, а как бы вопреки этому.

Не позволяя себе ни в чем нарушить существующую поэтическую "конвенцию", Имам каждый раз создает захватывающий образ исканий, падений и восхождения души, поражающий своей достоверностью. В суфизме есть понятие "хал", буквально это слово можно перевести как "состояние". Это мгновенное очень глубокое мистическое переживание, которое невозможно передать словами, состояние, достигнуть которого суфий стремится, но каждый раз обретает его неожиданно, словно бы в дар. В то же время хал обогащает того, кому довелось его пережить, расширяет его горизонты, делает более совершенным в поисках Истины. Состояние это невозможно передать словами, но ведь также практически невозможно пересказать и то, что способна поведать поэзия!

Газели Имама воссоздают поэзию постижения Истины на разных этапах Пути к ней. Его стихи одновременно и поэтическая исповедь, и повесть об множественных открытиях в мире духа и поэтический завет единомышленникам.

Н. Пригарина.


***


ЦЕЛЬ ВСЕХ СТРЕМЛЕНИЙ

Пред молитвой я Мекку найду по велению брови крутой.
Как твой локон, святой для меня, так я скручен любовной бедой.

Есть устои свои у любви: все возносят любимым хвалу.
Пред тобою нельзя устоять – вот в чем смысл, вот он, главный устой!

Что в соперниках я наблюдал? Постоянную трезвость ума.
А средь пьяных друзей за столом даже явь – только сон золотой.

Честолюбцев вот-вот захлестнет мелкой выгоды мертвая зыбь.
Я ж в хмельное безумье вхожу, как в кипящий и пенный прибой.

Каждый жаждет прощенья грехов, каждый ждет отпущенья вины.
Друг мой, ты благосклонен ко мне – за покорность прощен я Тобой.

Не желаю другого пути, сохрани меня Бог от него.
Плоть моя моему Божеству стала пылкой и верной рабой.

Каждый должен испить до конца мед и яд своего бытия.
Чаша веры – ты чаша вина. О веселья священный запой!

***


ОКЕАН ЛЮБВИ

Безумье сердца моего – известный всем порок.
Как грустно: на свече любви сгорел мой мотылек.

Зерно приманки для меня – та родинка у губ.
А локон? Что о нем сказать? Испытанный силок!

В моем дому влюбленных – тьма: красавиц и гуляк.
И полон помыслов и тайн в нем каждый уголок.

Вот улочка,.на ней кабак – ворота в мир любви.
Твое лицо, мое гнездо, небесный потолок...

Душевный вопль, любовный сон... О, океан любви!
Я – капля хмеля, но во мне он весь вместиться смог.

Едва коснулся гребнем я Твоих кудрей – и что ж?
Для ангелов святыней стал простой мой гребешок.

***


АРОМАТ ДРУГА

Нам невдомек, что все мы сердцем навек привязаны к Нему,
Опьянены прекрасным ликом, Ему внимаем одному.

Свободным от миров обоих, нам невдомек, что Он мигнет –
Пустыню перейдем, согласны и на суму, и на тюрьму.

Мы постояно обиваем пороги погребков любви,
Его мерцающая чаша в веках мигает, как в дыму.

Все запахи, что мы вдыхаем, из золотого цветника
Струятся ароматом Друга – и свет пронизывает тьму.

Прекрасный и Великолепный – лишь Он один, лишь лик Его,
О Нем поем и умолкаем, не понимая почему.

Не знаем в вечном изумленье причину изумленья: мы
Стоим лицом к лицу с Прекрасным и поражаемся Ему.

***


ВЛАСТЬ ЛЮБВИ

Уж если любовь простирает крыла – она и владычица мира.
Уж если она ослепить нас смогла – она и владычица мира.

Как только раскроет тайник бытия и явит свой лик нам оттуда,
Поймем, что подвластны и свет ей, и мгла – она ведь владычица мира.

Нет в мире пылинки, которой любовь неведома или невнятна,
И слава Аллаху за Божьи дела, за эту владычицу мира.

Уж если она нам покажет лицо, ослепнем от этого лика.
У тайны и яви свои зеркала – но кто им обеим владыка?

Для истины тело, а с ним и душа – завесы и только завесы.
Но тел, как и душ, на земле — без числа, любовь их владычицей стала.

Ах, что я твержу: все любовь да любовь! Любовь невозможна без Бога.
Единственно Великолепный – хвала! – лишь он надо всеми владыка!

***


ВЛЮБЛЕННЫЕ В ВИНО

Для тех, кто так в Него влюблен, – ни дома и ни быта.
Что птице думать о гнезде: крыло-то перебито.

Кто раз увидел этот лик — тот мотылек безумный:
Земная красочная ложь им навсегда забыта.

Кому отличья подавай, тот только пленник мира,
И он не скажет про кабак, что нет сильней магнита.

Силки учености просты, тут мудрости не надо.
Для настоящих мудрецов безумье – вот защита!

Так захмелей, сойди с ума, забудь себя скорее!
Дорога к Другу навсегда от трезвого сокрыта.

***


СЧАСТЛИВЫЙ ИСХОД

Чашу, виночерпий, мне вином наполни, чтоб оно скорей
Вымыло из сердца жажду покаянья на глазах людей.

Ты налей такого мне вина хмельного, чтоб в небытие
Ввергло мою душу, вырвав из ловушки показных страстей.

Дай вина такого, чтоб освободило душу из оков,
Взяв мои поводья, из юдоли тленной вывело, – налей.

Дай вина такого, чтоб со мной в вертепе низких забулдыг
Падало молиться, на ноги вставало чище и прямей.

Мне не нужно рая, ибо там кабацких нет моих подруг,
каждый раз готовых вытащить из грязи вязнущего в ней.

Я пойду в застолье старцев многодумных, о себе забыв, –
Их вино изгонит тьму незрелых мыслей из души моей.

О гонец счастливцев в океане смерти, передай привет
Кормчему пустыни – высохшего моря, полного скорбей.

Я, хлебнув из кубка чистого ислама, написал письмо
О конце счастливом, – пусть его получит древний книгочей.

***


ЛЕКАРЬ ЛЮБОВНОГО НЕДУГА

К кому могу я обратить нерадостные взоры?
Ведь, кроме Бога и души, нет у меня опоры.

Я о любви к Тебе молчу, вокруг меня пустыня,
И никому здесь не нужны больные разговоры.

Зороастрийский этот храм и дряхл, и пуст, наверно,
В нем тайну некому хранить, и ни к чему укоры.

Меж пьяниц в этом погребке ты трезвого не сыщешь,
Тут если виночерпий щедр, то невозможны споры.

Болезнь моя – любовь к Тебе, постель же – ложе смерти.
Кто выходит меня? Вокруг – не дурни, так притворы!

Приди же к ложу моему болеть моею болью!
Иль безразличны мы Тебе, когда любовью хворы?!

От крови алое перо взлетает снова, снова –
Любви не слышит красота. Бессильны уговоры.

***


СВЯТАЯ СТРАНА

Убери свою руку с плеча. Я сегодня умру.
Без лица Твоего вижу вечер уже поутру.

– Не печалься! – сказал я душе невеселой.
И скорбь Собрала весь свой скарб, понимая, что – не ко двору.

Как пропавший Юсуф, возвратилась красавица вновь,
Канаан мне вернув, осветила мою конуру.

Высшей тайны разгадка, когда прямо к сердцу рвалась,
То не ведала милости ни ко груди, ни к ребру.

Упорхнувшая птица души понеслась далеко –
В ту обитель, которая скрыта в нездешнем миру,

"Край ислама" не слишком приветливо встретил ее –
В "Край чудес" устремилась она, трепеща на ветру.


Из кн. "Живая вода", перевод: Культурный центр при посольстве исламской республики Иран в Москве, 2001 г.
Источник: "Credo.Ru"