Лента: Религия

Архиепископ Михаил (Мудьюгин)

Летом 1975 года гостем Русской Православной Церкви был тогдашний глава Евангелическо-Лютеранской Церкви архиепископ Финляндский Маррти Симойоки. Когда он в сопровождении русских и финских церковных деятелей выходил из храма Киевского Покровского женского монастыря, его внимание пыталась привлечь одетая во все черное средних лет женщина. Стоя в монастырском дворе, она с горящими от возбуждения глазами, указывая на выходящего высокого представителя одной из протестантских Церквей, воскликнула: "Не слушайте его, он католик и приехал сюда, чтобы поработить нас Римскому Папе!" Как выяснилось позднее, финский гость, не знающий русского языка, принял фанатичный демарш "усердной не по разуму" прихожанки за восторженное приветствие. Когда же ему разъяснили истинный смысл "приветственных" слов, он смеялся до слез, узнав, что его, "ортодоксального лютеранина", приняли за паписта, за "агента" той Церкви, в антагонизме к которой возникла и развивалась та Церковь, к которой он в действительности принадлежал и даже возглавлял.

Описанное здесь происшествие не заслуживало бы внимания (как комический эпизод), если бы оно не было ярким показателем того извращенного представления, какое имеет большинство наших соотечественников о Церкви, к которой сами они принадлежат, также о Церкви, в лоне которой чтут Единого Бога во Святой Троице около восьмидесяти процентов крещеных христиан. Такое невежество не представлялось бы сколько-нибудь вредным, если бы не было сопряжено с устойчиво отрицательным отношением, тем более опасным, что оно своим источником имеет дезинформацию, и как следствие предубеждения, национальную отчужденность и даже враждебность. В самом деле, "свой", то есть русский баптист или адвентист, не вызывает у русского православного человека такого недоверия и отчужденности, с каким он встречает католика; гость из-за рубежа всегда чужак, возможно, агрессивный и потому опасный, тогда как свой в лучшем случае чудк, в худшем изменник. При этом совершенно игнорируются или остаются неизвестными общность происхождения, близость вероучения, сходсто религиозного менталитета, которые несомненны для нормального христианина. Всякий, кого обстояте льства побуждают, или кто дает себе труд разобраться в этом беспристрастно, избегая предубеждений и предрассудков, может ознакомиться с тем, как славят Господа наши братья, единые с нами по святому крещению и всем другим таинствам Церкви, по вероучению семи Вселенских Соборов, по почитанию святых людей, мощей и икон. Тем не менее, исторически сложившиеся предрассудки достигают у многих наших соотечественников такой степени, что даже совсем неверующий, но "свой" по национальной принадлежности представляется им "исконно православным", а значит, в большей степени христианином, чем глубоко верующий, преданный Богу католик-итальянец или поляк. При этом, как мы видим на примере архиепископа-лютеранина, под одну гребенку попадают не только протестанты, как известно, в большей степени отличающиеся от католической Церкви и ее вероучения, чем православные, но и те, кто отличен по чисто внешним, обрядовым, не имеющим никакого вероучительного или символического значения особенностям, то есть нерусские православные (греки, болгары, румыны и другие).

Незначительные расхождения оказываются поводами для досужих предположений и утверждений типа: "Смотри, какая у него шапка (камилавка) и риза (фелонь). Он, наверно, католик!" Антикатолическая настроенность имеет свои исторические причины. Развитие их прослеживается в веках, и главной психологической основой неприязни к католикам следует считать привычку иметь "образ врага", который якобы угрожает, якобы опасен, которого следует остерегаться и против которого следует бороться: ведь вести борьбу с внешними опасностями намного легче, чем с внутренними, присущими самому себе недостатками, пороками. Здесь невольно вспоминается евангельское сопоставление сучка в чужом глазу с бревном в глазу собственном.

Духовная общность и онтологическое единение обеих великих Церквей Востока и Запада выражается в многочисленных внешних признаках, которые многими сознательно или бессознательно игнорируюся. Таким признаком родства и единства является, в первую очередь, общность именования, которое обе Церкви унаследовали от нераделенной Церкви первого христианского тысячелетия: действительно, каждая из Церквей именует себя кафо(като)лической, то есть вселенской. Различие существует здесь лишь в произношении греческой буквы "Q" (фита или тэта); на Востоке, как известно, утвердилось более новое, так называемое "рейхлиново" произношение. Запад, как правило, применяет так называемое "эразмово" произношение той же буквы греческого алфавита. Однако наименование Восточной Церкви "кафолической" не имеет у нас широкого распространения и даже не всем известно. Тем не менее оно употребляется в таком авторитетном церковном памятнике, как Катехизис святителя Филарета, митрополита Московского; это же наименование можно услышать при хиротонии из уст вновь посвящаемого епископа, а также... за каждой Литургией в Символе веры, где оно звучит в греческом тексте, а в славянском неудачно заменяется термином "соборная" Церковь, что далеко не соответствует из начальному смыслу.

Укрепившаяся в вековой традиции отчужденность по отношению к Западной Церкви, прочно удерживающей за собой наименование католической, побуждает православных людей, каждого в отдельности и всю Восточную Церковь в целом, всячески избегать применения к себе термина "кафолическая Церковь", выражающего в кратчайшей форме искони присущую обеим Церквам веру во вселенский характер христианства и Церкви. Другим самоочевидным проявлением и признаком кафолического сознания обеих Церквей как составных частей Единого Целого является взаимное признание действенности таинств, совершаемых в другой Церкви, именующей себя тоже кафо(като)лической. В самом деле, несмотря на взаимные ыпады, обвинения и другие проявления непризнания и неприязни, которых за тысячелетие разделения и обособления накопилось великое множество, ни та, ни другая Церковь при приеме переходящих в нее из другой кафо(като)лической Церкви не совершает повторных таинств миропомазания, крещения. Не имеет места и повторное рукоположение, католик принимается в лоно Православной Церкви "в сущем сане", то есть с признанием благодати священства, полученной им в недрах Римско-католической Церкви. Таков же порядок и в случае перехода православного (иначе кафолического) священнослужителя в лоно Римско-католической Церкви. В обоих случаях переход ознаменовывается только совершением таинств исповеди и святого причастия.

Следующим важнейшим элементом следует признать общее для католиков и православных почитание Божьей Матери и ее икон, которые обеими Церквями признаются чудотворными. Такова, например, Остробрамская икона в Вильнюсе (Литва) и Ченстоховская в Польше. Перед этими иконами склоняются с одинаковым почтением православные и католики, русские и поляки, болгары и литовцы – все, кто, пребывая в лоне той или иной из двух великих вселенских (кафолических) Церквей, почитают Матерь Божью. Догматическое учение об иконописи в обеих конфессиях по существу одно и то же. Оно было принято в 787 году VII Вселенским Собором. Как известно, этот Собор был последним в числе проводившихся в условиях еще не разделенной Церкви, признаваемых и авторитетных как на Западе, так и на Востоке. Собор проходил после окончания длительного периода борьбы между иконопочитателями и иконоборцами и установил, что почитание воздается не иконе, а ее "первообразу", то есть тому Лицу, которое изображается.

Если мы обратимся к церковным календарям, то убедимся, что почитание святых, живших и прославленных в первом тысячелетии по Р. Х., то есть до разделения Церквей в XI столетии, является общим элементом самосознания Церквей Востока и Запада. Нельзы не отметить тот факт, что Римско-католическая Церковь признает святость и восточных, в том числе православных святых, прославленных уже после разделения. Между тем, православный мир отказывает в почитании таким светочам христианского благочестия, как Франциск Ассизский, Ансельм Кентерберийский, Фома Аквинский и многим другим только потому, что они жили и подвизались в западной половине уже разделенного христианского мира. Предубежденность против всего, что имеет западное происхождение, сказалось в том, что не прославлены даже такие замечательные, несомнено святой жизни христианские деятели, как Августин Иппонийский и Иероним Стридонский, которые, хотя и жили задолго до разделения, не удостоились признания на Востоке их святости только по принципу географического подхода; можно с уверенностью полагать, что, живи они в восточной половине Римской империи, их канонизация уже давно бы считалась сама собой разумеющейся.

Важнейшим потенциальным элементом единения Восточной и Западной Церквей следует считать практически одинаковое понимание и совпадение основных текстов чинопоследования таинств Евхаристии. В обеих Церквах живет сознание, что при совершении Литургии в определенный ее момент полагаемые на престоле хлеб и вино пресуществляются (на Востоке чаще говорят "прелагаются") в истинное Тело и истинную Кровь Господа Иисуса Христа, хотя наши ощущения по-прежнему воспринимают видимость хлеба и вина. Как уже упоминалось, переходящему в православие католическому священнослужителю для продолжения служения в новых для него конфессиональных условиях не приходится подвергаться повторному рукоположению; естественным следствием этого должно быть взаимное признание действенности всех Таинств для всех членов каждой из двух братских Церквей, совершаемых рукоположенным в той или иной Церкви священником, прежде всего Евхаристии важнейшего и, по церковному учению, как и святое крещение, необходимого для вечного спасения таинства.

Однако, Православная Церковь не дозволяет своим членам причащаться Тела и Крови Христовых из рук католического священника. В середине семидесятых годов нашего столетия Синод РПЦ принял решение о допустимости обращения к католическому священнику в экстремальных условиях: при отсутствии православного священника в момент смертельной опасности. Спустя примерно десять лет читатели "Журнала Московской Патриархии" могли узнать, что указанное послабление обставляется такими оговорками и условими, что применение его оказывается практически нереальным.

В результате православный человек, по каким-либо причинам будучи вне своего родного и привычного конфессионального окружения, остается даже при наличии смертельной опасности лишенным духовного утешения, хотя рядом находится священник, готовый принять исповедь и преподать ему святые Тайны. Таким образом, канонические установления ставятся в этом случае выше христианской любви и единства в святом крещении.


--------------------------------------------------------------------------------

При всей взаимной близости "католиков" и "кафоликов" между двумя великими Церквями имеются существенные различия. Из них наиболее ярким, оказывающим наибольшее, определяющее влияние на жизнь Церкви, является различие в церковном управлении. Общеизвестно, что управление Римскокатолической Церковью осуществляется единолично епископом Римским, избираемым коллегией кардиналов из своей среды, получающим по избрании именование "Папа". Римское богословие и особенно церковная практика уже с конца первого тысячелетия присваивала Папе титулы "понтифика" и "наместника Христова". Для самих же пап, однако, стало традицией предварять свою подпись подчеркнуто смиренной формулой "раб рабов Божьих".

В православии управление осуществляется по другому принципу: руководство каждой из шестнадцати Православных национальных Церквей осуществляется Синодом, который состоит в основном из архиреев и ограничивает власть возглавляющего ту или иную Церковь Патриарха, митрополита или архиепископа. Хотя каждая из Православных поместных Церквей в разной степени многонациональна, географические границы автокефальных патриархий и митрополий совпадают с государственными и тем самым определяют преимущественное положение в каждой из поместных Церквей той или иной национальности. Так, в Русской Православной Церкви и по числу членов, и по территориальному признаку превалируют русские, хотя страна включает целые области, края, даже республики с преимущественно неправославным и в таких случаях, как правило, нерусским населением.

Казалось бы, оценка преимуществ и недостатков той или иной структуры церковного управления предствляет собой проблему практического характера, однако в 1870 году Римская Церковь возвела эту проблему на догматический уровень, признав за Папой исключительную благодатную способность принимать свободные от ошбок и неправильностей ("непогрешимые") догматические определения. И это явно не способствовало сближению Востока и Запада, и без того находившихся в состоянии непонимания и вражды. Дополнительный и притом весомый вклад в печальный процесс взаимного отчуждения православия и католичества внесли и мариологические догматы, хотя содержание их является фактически общим богослужебным наследием Востока и Запада. Предуготовность Божией Матери к исполнению предстоявшей ей величайшей миссии прославляет и Восток, не доходя, однако, до облечения этого прославления в догматические формы. Догматическое определение, в котором говорится о "непорочном зачатии Девы Марии", провозглашено Папой Пием IX в 1854 году, а догмат о Вознесении Богородицы на небо принят Папой Пием XII в 1950 году. Оба догматических установления являются отражением традиционного для христиан (непротестантов) глубокого, пронизанного любовью почитания Божьей Матери и осуществлением Ее пророчеств "отныне будут ублажать Меня все роды" (Лук. 1:48).

Однако Восток воздержался от догматического оформления мариологии не столько за отсутствием в Священном Писании каких-либо оснований для него, сколько побуждаемый издревле укоренившимся инстинктивным неприятием чеголибо, идущего с Запада. Немалую роль здесь играет присущее восточному богословию, а тем более восточному церковно-психологическому настрою неприятие догматического творчества.

Из всех существенных расхождений наиболее существенным следует признать разномыслие по проблеме происхождения Святого Духа: обе Церкви исповедуют Его исхождение от Отца, но Римско-католическая Церковь, и вместе с ней все западное Христианство, учит об исхождении Святого Духа также от Сына. Это находит выражение в слове "Filioque" ("и от Сына"), принятом в западной редакции Никео-Константинопольского Символа веры с середины VII и получившего на Западе всеобщее распространение с X века. Не входя здесь в рассмотрение спорного вопроса о допустимости (или недопустимости) внесения в Символ веры вообще каких-либо изменений или дополнений, следует признать само исхождение Святого Духа Божественной Тайной, недоступной человеческому разумению. Однако, недоступность многих, прежде всего тринитарных и христологических, догматов для рационального мышления отнюдь не означает их недоступность для восприятия в благовейном созерцании, сопряженном с медитацией и молитвой.

Тысячелетняя история взаимоотношений двух великих кафолических Церквей позволяет прийти к выводу, что из всех расхождений: догматических, литургических и канонических наибольшее влияние на эти отношения оказывают расхождения канонические. В самом деле, догматические расхождения широким массам христиан или малоизвестны, или оставляют их равнодушными, мало затрагивая эмоциональную сторону религиозных переживаний большинства христиан; литургические особенности и различия, согласно общепризнанному богословскому принципу, не могут служить законным основанием для взаимного отчуждения, непризнания, а тем более отлучения. Канонические же расхождения нередко приводят к полному и взаимному обособлению.

До нас не дошли документы, в которых были отражены дисскуссии, предшествовавшие трагическим событиям 1054 года. Папская делегация во главе с кардиналом Гумбертом, преодолевая опасности морского путешествия, прибыла в Константинополь на переговоры с целью устранить разногласия и недоразумения, накопившиеся за многие десятилетия со времени так называемого "Фотианского раскола" (I в.). В ходе переговоров стало ясно, что Римская Церковь, привыкшая к возросшему влиянию на весь церковный Запад, не может смириться с возникшим в силу внешних обстоятельств стремлением Востока к расширению своей автономности на основе автокефалии. Но автокефалии восточных Церквей: Константинопольской, Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской в представлении римских иерархов всегда имели относительный характер и каноническая легитимость их связывалась Римом с признанием его главенства и решающего значения его голоса в любых спорых вопросах общецерковного значения.

При этом, начиная уже с VII века, когда африканские и ближневосточные азиатские, византийские провинции (Египет, Сирия, Палестина) оказались во власти мусульман, все восточные патриархи, кроме Константинопольского, утратили свою паству и проживали в Константинополе, сохраняя свои титулы только номинально. Таким образом, Патриарх Константинопольский, в силу исторических обстоятельств, оказался единственным реальным главой христианского Востока, что объективно ставило его в положение некоего "равностояния" с главой христианского Запада, то есть с Римским Папой; нередко это "равностояние" с главой христианского Запада переходило в "противостояние".

Патриарх Михаил Керулларий в XI веке руководствовался этой идеей и смотрел на себя, как на выразителя интересов всего христианского Востока; остальные три восточных Патриарха, пребывая в Константинополе в качестве "гостей" Патриарха Михаила, пользуясь его покровительством и защитой, не могли не поддерживать его своим номинальным авторитетом.

Известно, что расхождение во мнениях и взаимное недовольство Патриарха Михаила и кардинала Гумберта привели к взаимному отлучению. Даже попытки императора Константина XIII добиться примирения сторон и возобновления переговоров не имели успеха. Именно с 1054 года Константинопольский Патриархат, а вместе с ним весь кафолический Восток считает себя независимым от католического Запада и чуждается общения в таинствах со всеми западными христианами-католиками (исключение составляет взаимно признаваемое таинство крещения).

Предметом споров между восточной и западной делегациями на константинопольских переговорах XI в. были в основном проблемы канонического характера, а не догматического. Вставка Filioque в Символ веры, совершение Евхаристии на пресном хлебе и некоторые "своеобразия", не принятые Востоком, но утвердившиеся на Западе задолго до 1054 года, отнюдь не мешали взаимному общению Востока и Запада, вплоть до упомянутого печального события и значительное врмя после него. Только возникшая впоследствии богословская полемика послужила поводом к дальнейшему углублению возникшей межцерковной трещины.

Если в первые десятилетия после 1054 года догматические расхождения не являлись для большинства членов Церкви основной причиной образовавшегося и с течением времени все усиливавшегося разобщения, то для христиан нашего времени различия в догматических формулировках тем более не могут и не должны служить оправданием отказа от общения в таинствах и от нормальных взаимоотношений.

Для наглядности представим себе двух христиан, католика и кафолика, находящихся в православном или католическом храме за совершением Божественно Литургии (Мессы). Оба христианина веруют, что во время совершения Евхаристического канона положенные на престоле хлеб и вино пресуществляются (прелагаются) в истинные Тело и Кровь Господа Иисуса Христа. Оба христианина веруют: это великое таинство осуществляется действием Духа Святого. Позволительно спросить, следует ли обоим этим христианам для исполнения заповеди Христовой обязательно расходиться по разным помещениям призывать Духа Святого "на предлежащие Дары сия" вне взаимного молитвенного общения? Представим себе другой, вполне реальный случай, известный автору от покойного православного богослова Н.П.Иванова, скончавшегося в 1990 году. Вместе со своей супругой Е.П.Бессоновой он шел по улице западного городка и, подходя к католическому храму, увидел выходящий из храма крестный ход. Как обычно в подобных случаях, центром процессии являлась монстранция (утвержденный на особой подставке ковчежец со святыми Дарами), при приближении которой все преклоняли колени.

Перед двумя православными людьми – Николаем Павловичем и его супругой – встал во всей остроте вопрос, как поступить: если они воздержатся от коленопреклонения, это будет означать, что они считают пресную облатку всего лишь засушенным хлебом, который "допустимо было бы бросить на землю или даже швырнуть собаке", если же они считают такое отношение недопустимым, то это может быть лишь потому, что они признают этот хлеб святыней и истинным Телом Христовым. Оставив все сомнения, не вдаваясь в подробности накопившейся в веках богословсой полемики, православный богослов и его супруга опустились на колени. Хочтся думать, что и всякий православный человек поступил бы также.

Совершенно ясно, что затронутая проблема имеет в первую очередь психологический характер. Ее сущность и острота не изменились бы, если бы вошедший в храм католик увидел, как из алтаря с Чашею в руках выходит православный священник. Однако разница, к сожалению, в том, что католик без сомнения склонится перед святыми Дарами, хотя и освященными не в той церковной организации, к которой он принадлежит; у православных же подобные сомнения возникают, и нередко.

Перечисляя элементы вероучительные и богослужебные, общие для кафоликов и католиков, мы почти не затрагиваем сферу религиозных переживаний, эмоций, охватывающих душу христианина, когда он размышляет обо всем, что является содержанием его веры или, тем более, когда он молитвенно обращается к Богу, во Святой Троице славимому, или к кому-либо из прославленных Церковью святых, в первую очередь, конечно, к Пречистой Матери Божией. В самом деле, размышляя об Иисусе Христе или молясь Ему как своему Господу и Спасителю, христианин может испытать чувства радости, благодарности и любви, но при этом он не думает о догмах, определяющих, как Божественная и человеческая природы соединены в Богочеловеческой личности Христа. При совершении Таинства Евхаристии, молясь о ниспослании Святого Духа, православный священник не размышляет при этом об источнике исхождения Святого Духа. Наконец, обращаясь к Пресвятой Богородице, будь он католик или православный, руководствуется надеждой на Ее молитвенное заступничество, веря, что Ее любовь к Божественному Сыну распространяется и на искупленное Его Кровью человечество. При этом не догмат о Приснодеве Богоматери является предметом размышления христианина, припадающего к иконе Пресвятой Девы и взирающего на нее с надеждой и упованием.

Именно доминирующая роль эмоционального начала в духовной жизни христианина определяет собой общеизвестное положение, что спасение зависит не от формального, умозрительного принятия за истину вероучительных церковнодогматическх положений, а живой верой, "действующей любовью" (Гл. 5:6), любовью, охватывающей весь духовный мир, всю жизнедеятельность христианина. Реальность спасения вытекает из реальности Бытия Божьего, ибо "Бог есть любовь!" (1 Ин. 4:6). Если, следуя апостолу Иоанну, обозначить спасение как пребывание в Боге, становится ясно, что спасается "пребывающий в любви", который "пребывает в оге, и Бог в нем" (1 Ин. 4:16). Пребывание в любви к Богу и людям не зависит от принятия за истину восточной или западной формулировки учения об исхождении Святого Духа, не зависит оно и от признания или отрицания "непогрешимости" Римского Первосвященника в решении вероучительный проблем. Тем самым спасение в одинаковой степени доступно как кафолику, так и католику.

Спасение не зависит от уровня богословских познаний христианина. Порой неграмотная деревенская старушка может быть ближе к Богу, чем окончивший духовную академию знаток философских и богословских наук. Значит ли это, что богословие не нужно, что духовная жизнедеятельность исключает рациональное начало? Разумеется, нет, ибо любое религиозное переживание неизбежно включает и подразумевает рациональную основу, хотя бы в пределах указанного апостолом минимума: "Без веры угодить Богу невозможно, ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть, и ищущим Его воздает" (Евр. 11:6). Богословское знание, не являясь условием спасения, представляет собой, однако, великий дар Божий, являющийся уделом далеко не каждого христианина, в то время как дар спасения предоставляется каждому, кто его по-настоящему желает, кто жаждет его всем своим духовным существом: "Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже" (Пс. 41:2).

Если богословская необразованность не служит препятствием на пути спасения, то как могут быть таким препятствием те или иные различия в восприятии и понимании вероучительных формулировок, обусловленных человеческой ограниченностью, но не нарушающих единую богодухновенную основу общего для всех христиан Откровения. Если расхождения восприятий и толкований богословских истин становятся поводами для межцерковных распрей, взаимного отчуждения и даже вражды, то христианину следует предпочесть углубление в молитву, церковное общение в таинствах или нравственное усовершенствование, а "роскошь" углубления в богословскую проблематику предоставить тем, кто к этому призван – богословам и церковному магистериуму.

ткровение во всех его видах и, прежде всего, в Слове Божьем предназначается Господом Богом всем и для всех, а отнюдь не для одних толко богословов. Христос сказал: "И когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе" (Ин. 12:32). Ведь еще задолго до Христа пророки говорили о том, что "будут все научены Богом" (Ин. 6:45). Значит, решение проблемы не в отказе от всечеловеческой доступности Слова Божьего, не в ограничении доступа к нему только богословов и иерархов, а в прекращении распрей, в отказе от конфессиональных амбиций, в распространении духа смирения и любви не только на каждого христианина в отдельности, но и на все церковные конфессии и сообщества, на весь христианский мир.

Как известно, попытки восстановления единства Востока и Запада, предпринятые на Лионском (1273 г.) и Ферраро-Флорентийском (1437-38 г.) Соборах, заканчивались неудачей. Тем более неожиданным и обнадеживающим весь христианский мир представлялось событие 1965 года, когда на II Ватиканском Соборе было объявлено о снятии отлучений, наложенных в 1054 году кардиналом Гумбертом от имени Папы Льва IX на Константинопольского Патриарха Михаила Керуллария и на его Синод. Одновременно прибывшим в Рим митрополитом Мелитоном в присутствии всех членов Собора (число присутствовавших епископов – около полутора тысяч), от имени Константинопольского Вселенского патриарха Афинагора было объявлено о снятии отлучения, наложенного патриархом Михаилом на кардинала Гумберта и всю римскую делегацию. Более того, в совместном документе, подписанном главами Римской и Константинопольской Церквей было объявлено, что анафемы 1054 года следует считать "не бывшими". Однако многообещающая акция Патриарха Афинагора осталась единичной, а сам Константинопольский Патриарх оказался под угрозой изоляции. Все остальные поместные православные Церкви так или иначе отмежевались от дерзновенной инициативы своего старшего собрата; одни обошли молчанием, а некоторые на своих синодах заявили, что отношение Константинопольского Патриархата к Римско-католической Церкви является внутренним делом этого Патриархата и ни к чему поместные Церкви не обязывает.

Если в 1439 году прозвучал голос только одного противника единения с Западной Церковью православного иерарха митрополита Марка Ефесского, то в 1965 году, наоборот, только одна Церковь проявила волю к единению. Правда, на сей раз это была не отдельная епархия, а первая "по чести" поместная Церковь, включающая десятки епархий, расположенных в самых различных регионах земного шара.

Следует заметить, что в этом случае особенно рельефно проявилась нереальность и необоснованность титулования Константинопольского Патриарха Вселенским. Это наименование имело бы смысл, если хотя бы все поместные православные Церкви признавали его авторитет; откровенное пренебрежение этим авторитетом, характерное для ряда поместных Церквей, особенно ярко проявилось в отказе следовать примеру Константинополя в его попытках сближения с Римом.

Итак, разобщенность православного мира не только сказывается на отношении православных людей и Церквей к внешнему христианскому окружению, в частности, к католической Церкви, но и проявляет себя в сфере внутрицерковных проблем. В результате заповедь Христова о единении всех Его учеников остается в пренебрежении и даже в забвении, а призывающие к ее исполнению слывут оторвавшимися от реальной жизни утопистами.

Хотя "мир лежит во зле" (1 Ин. 5:19), но "Свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ин. 1:5), и поэтому нельзя опускать руки. На великой ектинии прежде прошения "об изобилии плодов земных и временех мирных" звучит молитва "о мире всего мира... и соединении всех". Если бы каждый христианин принимал к сердцу прошение о единстве так же горячо, как прошение об изобилии, а в молитве Господней мольбу о наступлении Царствия Божия, как и заботу о хлебе насущном! Однако, как "вера без дел мертва", так и молитву следует подкреплять деятельностью во славу Божию, то есть исполнением воли Божией, выраженной во всех Его заповедях, в первую очередь – о любви и единении. Мы, кафолики, можем очень многое сделать, чтобы тождество в наименовании нас и католиков реализовалось в практических взаимоотношениях с нашими братьями. Ведь открытая, во весь голос, взаимная молитва, общение в таинстве святого причащения, унификация календаря пасхалии, совместное прославление святых – все это многое другое могло бы явиться реальным вкладом в великое дело христианского единения, совершенно не затрагивая наших догматических и даже канонических различий, котор ые имеют принципиальное конфессиональное значение.

Конечно, устранение даже таких, казалось бы, второстепенных пунктов расхождения и несогласия окажет самое благовидное воздействие на взаимоотношение как двух великих кафолических Церквей, так и отдельных ее членов. Совместное празднование Святой Пасхи и Рождества Христова, совместное празднование памяти дорогих сердцу церковного человека святых и, конечно, драгоценная возможность принять святое причастие из рук священника, не различая, кафолик он или католик, – все это благотворное влияние на взаимоотношения христиан обеих Церквей, на их христианское самосознание. И все это возможно, ибо стремление христиан к единению во имя Христово не может оставаться без благословения и всесильной помощи Божией.

Источник:"Orthodoxia.org"