Лента: Политика

Четыре года назад Верховный представитель Евросоюза по иностранным делам Федерика Могерини объявила о новых подходах Брюсселя к строительству отношений с Москвой, впоследствии получивших широкую известность как «пять принципов Могерини». Набор этих принципов подвел итоги длительной и весьма эмоциональной дискуссии внутри ЕС, став своего рода наименьшим общим знаменателем разнонаправленных позиций двадцати восьми тогдашних членов Союза. Был зафиксирован нелегкий компромисс между сторонниками жесткой и приверженцами мягкой линии на российском направлении.

«Избирательное взаимодействие» как основа «новой нормальности»

Компромисс был, разумеется, объявлен исторической победой Европейской службы внешних связей, не допустившей раскола ЕС по очень важному для Союза вопросу. Попутно отметим, что выстроить подобный консенсус по другим принципиально важным для Евросоюза вопросам — например, по проблеме Косово, по израильско-палестинскому урегулированию, по гражданскому конфликту в Венесуэле или по перспективам расширения самого ЕС — у Брюсселя пока не получается.

Наиболее существенным с точки зрения конкретной политики стал четвертый принцип, декларирующий выбор ЕС в пользу «избирательного взаимодействия» (selective engagement) с Россией. В общем-то, «избирательное взаимодействие» выглядело вполне логичным подходом Брюсселя к Москве в условиях «пост-украинской реальности». Сотрудничать с Россией как раньше, закрыв глаза на драматические события в Крыму и на Донбассе, в Европе не считали возможным, поскольку такое сотрудничество означало бы безответственное попустительство «агрессивному поведению Кремля». Но и полностью отгораживаться от Москвы очередным «санитарным кордоном» тоже не хотелось — без ее участия многие задачи европейской политики представлялись неподъемными.

Поэтому было принято соломоново решение — идти на совместную работу с российской стороной только там и тогда, где и когда это отвечало бы конкретным интересам Евросоюза. В заявлении Верховного представителя были отмечены такие потенциальные точки соприкосновения с российской стороной как Иран, Сирия, Ближний Восток в целом, а также вопросы миграции, борьба с терроризмом и изменения климата. «Избирательное взаимодействие» можно сравнить с системой «шведского стола» в ресторане, когда посетитель получает не фиксированный комплексный обед, в возможность свободного выбора из большого набора предлагаемых блюд.

В Москве, насколько можно судить, принцип «избирательного взаимодействия» в целом поддержали, пусть и без особого энтузиазма. В целом, и до 2014 г. сотрудничество между Россией и Евросоюзом имело избирательный характер, а перспектива создания единой «Большой Европы» утратила свою актуальность уже к концу первого десятилетия XXI века. Поэтому через три месяца после анонсирования «пяти принципов», когда глава Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер приехал на Петербургский экономический форум, ему были переданы российские предложения, касающиеся потенциальных сфер «избирательного взаимодействия».

Разумеется, предложения, подготовленные для Юнкера, отражали преимущественно интересы и приоритеты российской стороны. Таким образом, между Москвой и Брюсселем сразу же возникло противоречие относительно того, кто, собственно, должен накрывать «шведский стол», а кто будет наполнять свою тарелку едой. Тем не менее, в 2016 г. с обеих сторон высказывались осторожные надежды, что новый подход сможет сработать — по крайней мере, на протяжении какого-то переходного периода.

Сегодня, четыре года спустя, приходится заключить, что принцип «избирательного взаимодействия» в отношениях между Европой и Россией работает плохо, если вообще работает. За четыре года он так и не был развернут в какую-то «дорожную карту», не приобрел вид целостной стратегии, не обозначил «красные линии» в отношениях и, по сути, остается лишь самой общей политической декларацией. Отношения между Западом и Востоком европейского континента продолжают строиться на ощупь, методом проб и ошибок. А поскольку политических ошибок никому совершать не хочется, то и большого желания пробовать что-то новое не возникает. Любой шаг вперед дается с огромным трудном, политическая инерция гасит любые новые идеи, а обсуждение российско-европейских отношений все больше сводится к очередной перетасовке старых, изрядно потертых и замусоленных идей, бывших в обращении и два, и три, и четыре года назад.

Очевидную ущербность, если не полную несостоятельность «избирательного взаимодействия» едва ли было бы справедливо ставить в вину тем или иным политикам, чиновниками или даже отельным членам Европейского союза. Эта ущербность, на наш взгляд, связана с вполне объективными обстоятельствами.

Почему не сработал «четвертый принцип Могерини»

Прежде всего, на обеих сторонах отсутствует даже самый общий консенсус относительно того, какая степень «избирательности» является оптимальной для взаимодействия. В Евросоюзе раскол между адвокатами европейско-российского «исторического примирения» и энтузиастами тотальной конфронтации с «путинским режимом» никуда не делся. Последние шесть лет никого и ни в чем не убедили и мало изменили баланс сил между европейскими «ястребами» и «голубями». Ни приход к власти в США Дональда Трампа в 2016 г., ни результаты выборов в Европейский парламент в 2019 г., ни выход Великобритании из ЕС в 2020 г. не сдвинули существующего равновесия в Брюсселе.

А потому Евросоюзу удается лишь снова и снова продлевать свои санкции 2014 г., каждый раз объявляя об очередной победе «европейского единства». А вот договориться по такому важному, но вполне конкретному вопросу как целесообразность строительства газопровода «Северный поток-2» никак не получается. Вероятно, именно поэтому содержательное наполнение «избирательного взаимодействия» с Москвой до сих пор не стало предметом серьезной политической дискуссии в Брюсселе. Ведь любая такая дискуссия неизбежно поставила бы под угрозу пресловутое «европейское единство», выявив принципиальную несовместимость существующих внутри ЕС взглядов на состояние и перспективы отношений с Москвой.

Если в Брюсселе вот уже четыре года продолжается ожесточенная подковерная борьба между отдельными членами ЕС относительно переделов и возможностей «избирательного взаимодействия» с Россией, то в Москве «избирательное взаимодействие» по-прежнему остается полем не менее ожесточенного противостояния влиятельных институциональных и групповых интересов. У Европы нет единой долгосрочной стратегии в отношении Москвы, но и у России нет такой стратегии в отношении Брюсселя.

В некоторых случаях противостояние московских «еврофобов» и «еврофилов» даже выплескивается в публичное пространство. Например, существующие официальные и полуофициальные оценки воздействия на российскую экономику санкций Брюсселя и сопутствующих им контрсанкций Москвы, а также оценки итогов реализации стратегии импортозамещения варьируются в очень широком диапазоне — от отчетливо алармистских до безоговорочно триумфаторских. Если стороны пока не в состоянии четко зафиксировать свои собственные позиции, то чего уж там говорить о попытках найти общий язык в переговорах друг с другом?

У Европы нет единой долгосрочной стратегии в отношении Москвы, но и у России нет такой стратегии в отношении Брюсселя.

Кроме того, Россия и Европейский союз — очень разные игроки на международной арене; у них разные сравнительные преимущества, разные наборы инструментов силы и влияния. Между «российским слоном» и «европейским китом» неизбежны значительные асимметрии не только интересов, но и возможностей. А это крайне затрудняет поиски «справедливого» баланса интересов в каждом конкретном случае. Например, Могерини говорила о желательности взаимодействия с Москвой по вопросам Северной Кореи, но что Брюссель может конкретно предложить России на этом направлении? Москва, со своей стороны, пытается добиться от Евросоюза признания ЕАЭС в качестве равно партнера, но экономический потенциал ЕАЭС несопоставим с потенциалом ЕС.

Более того, если Москва гордится своим суверенитетом и способностью принимать самостоятельные и независимые решения, то суверенитет Евросоюза так или иначе ограничен специфической природой явно асимметричных трансатлантических отношений. А это значит, что попытки выстраивания двустороннего баланса по линии Европейский союз — Россия так или иначе превращаются в куда более сложные игры в далеко не равностороннем треугольнике «Брюссель — Москва — Вашингтон». И если «российский слон» с «европейским китом» еще могли бы как-то договориться, то присутствие на сцене «американского тиранозавра» резко сокращает и без того скромные возможности для любой договоренности.

Наконец, не стоит забывать, что «избирательное взаимодействие», сбалансированный обмен взаимными уступками и тактическая координация позиций сторон применимы главным образом как механизмы решения конкретных текущих проблем. Например, допустимо предположить такой обмен по вопросам постконфликтной реконструкции в Сирии, спасения иранской ядерной сделки или по проблемам, касающимся деэскалации гражданской войны в Ливии. Эти проблемы можно до известной степени изолировать от общего фона отношений, сохраняя отдельные островки сотрудничества в безбрежном океане конфронтации.

Но дело в том, что самые принципиальные вызовы, стоящие перед Россией и Европой, носят не тактический, а стратегический характер. К их числу относится сокращение удельного века обеих сторон в мировой экономике и мировом населении, технологическое отставание Европы и России от Северной Америки и Восточной Азии, подъем политического популизма и радикализма, долгосрочное снижение стабильности в соседних регионах мира и т. д. В противостоянии этим вызовам взаимный размен конкретных уступок и достижение тактических компромиссов мало чего дают. Тактические компромиссы никак не могут заменить общего видения долгосрочного будущего отношений России и Европы и, в более широком плане, — общего видения того направления, в котором движется мир. Договоренности по конкретным вопросам должны быть так или иначе встроены в это общее видение.

Николай Чернышевский против Иммануила Канта

Всякий в России, у кого со школьных лет в голове застряли хотя бы смутные воспоминания о прочтении дидактического романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», должен помнить и столь любимую автором теорию «разумного эгоизма». Согласно этой теории, человек по своей природе эгоистичен, т. е. он неизменно ставит свои интересы выше всех других. Ничего поделать с присущим человеку эгоизмом нельзя, уповать на чудесные изменения человеческой природы в сторону бескорыстного альтруизма не стоит. Чернышевский был воинствующим атеистом и категорически отвергал наличие данного человеку свыше кантовского «нравственного закона».

Однако, согласно Чернышевскому, проблема конфликтов людей друг с другом состоит не в эгоизме как таковом, а в том, как именно человек понимает свои интересы. Большинство людей насколько сосредоточены на достижении своих ближайших целей, на обслуживании своих базовых инстинктов, на следовании своим рефлексам, что они не только игнорируют интересы окружающих, но, фактически пренебрегают и собственными, более долгосрочными интересами. И итоге неизбежно страдает не только окружение эгоиста, но и он сам.

«Разумный эгоизм», не отказывая человеку в возможности жить своими интересами, предлагает артикулировать эти интересы «разумно», то есть с учетом интересов и устремлений других, а также путем рационального выстраивания иерархии разнонаправленных желаний, склонностей и личностных задач. Разум смягчает наиболее деструктивные и опасные проявления человеческого эгоизма, не посягая на фундаментальные особенности природы человека.

Применительно к сфере международных отношений теорию «разумного эгоизма» можно было бы интерпретировать как теорию «просвещенного реализма». Аналогом универсализма кантовского «нравственного закона» в данном случае было бы единство базовых ценностей между Россией и Европейским союзом. Но, поскольку о ценностях европейские и российские элиты договориться никак не могут, то отношения так или иначе должны строиться не на ценностях, а на интересах. То есть не на адогматических религиозным воззрениях Иммануила Канта, а на атеистическом рационализме Николая Чернышевского.

Как представляется, теория «просвещенного реализма» могла быть дополнить «избирательное взаимодействие» в качестве платформы для будущего развития отношений между Европейским союзом и Россией.

Зачем нужен «просвещенный реализм»

Существительное «реализм» в этой формуле предполагает трезвую оценку переживаемого нами момента и связанных с этим моментом ограничителей. Вернуться на двадцать лет назад, во времена «медового месяца» отношений между Москвой и Брюсселем, сегодня невозможно. Но даже если бы это было возможно, это всего лишь означало бы возвращение в ситуацию «дурной бесконечности» — тем самым проблемам, накопление которых в конечном счете и привело к острому кризису 2014 г. «Реализм» вынуждает нас признать, что в обозримом будущем найти прочную и приемлемую для обеих сторон институциональную основу для развития отношений, во всей видимости, не удастся.

Поскольку о ценностях европейские и российские элиты договориться никак не могут, то отношения так или иначе должны строиться не на ценностях, а на интересах.

Отношения между Европой и Россией будут трудными еще очень долгое время, независимо от того, какими будут конкретные траектории политического транзита, уже начавшегося на Востоке и на Западе. Независимо от того, кто окажется у власти в Москве и в Брюсселе через пять или через десть лет. Независимо даже от того, удастся ли за это время достичь справедливого и удовлетворяющего всех решения «украинского вопроса». Эти трудности вызваны различиями в географическом расположении, в историческом опыте, в существующих традициях и особенностях общественной психологии. Преодолеть нынешний кризис в формате какой-то рамочной договоренности, соглашения, хартии не получится, как не получалось и в прошлом.

Прилагательное «просвещенный» вводит понятие «реализма» в определенные рамки. Ведь и политику Дональда Трампа можно охарактеризовать как «реалистическую» (а также прагматическую, транзакционную, эгоистическую или циничную — нужное подчеркнуть). Но «реализм» Трампа никак нельзя считать «просвещенным». «Просвещенный реализм» означает, что стороны должны принимать во внимание не только свои тактические, сиюминутные интересы, но также и стратегические, долгосрочные потребности.

Принимаемые внешнеполитические решения должны определяться не только соображениями следующей избирательной кампании или возможной реакцией на эти решения со стороны общественного мнения. Но также и пониманием стоящих перед сторонами стратегических вызовов, возможностей и приоритетов. Чем глубже в будущее мы готовы заглянуть, тем больше областей совпадающих интересов России и Евросоюза мы там найдем.

Кроме того, «просвещенность» предполагает, что стороны должны учитывать не только собственные интересы, но также интересы всей системы международных отношений. Поскольку разрушение этой системы в итоге не сулит ничего хорошего ни России, ни Европе. Никакие тактические победы одной из сторон не перевесят стратегических издержек, связанных с общей дестабилизацией мировой системы, с упадком международных организаций, с деградаций международного права, с переходом к «игре без правил» и «игры всех против всех» в мировой политике.

Это понимание особенно важно именно сегодня, когда другие ведущие центры силы в мировой политике — Соединенные Штаты, Китай, Индия — в силу разных причин не готовы взять на себя главную ответственность за сохранение региональной и глобальной стабильности. В этих условиях ответственность Европы и России за сохранение безопасности и разрешение конфликтов в таких регионах как Ближний Восток и Северная Африка неизбежно возрастает.

Подчеркнем еще раз — речь не идет о том, чтобы решительно и бесповоротно отказаться от «избирательного взаимодействия». В обозримом будущем взаимодействие останется избирательным, поскольку единственной альтернативой избирательности было бы отсутствие всякого взаимодействия вообще. Но задача момента состоит в том, чтобы придать этому взаимодействию новую глубину, четкость и новую перспективу. Образно говоря, перевести это взаимодействие из привычного режима 2D в инновационный режим 3D. Или, иными словами, уйти с рыночной площади, где идет отчаянная и шумная торговля между прижимистыми покупателями и жуликоватыми продавцами, в тишину университетской лаборатории, где можно заняться проектированием будущего европейского и мирового порядка.

Это потребует качественно иного уровня взаимодействия двух сторон как на уровне политического руководства, на и на уровне дипломатических ведомств, профильных экономических министерств, независимых экспертов и общественных организаций. Не возращения к довольно-таки бессодержательным саммитам Россия — ЕС, проводившихся до 2014 г. дважды в год, но начала практической работы по реализации крупных совместных проектов, ориентированных на будущее.

Принцип «просвещенного реализма» может сработать во взаимодействии между Европой и Россией только в том случае, если бы каждая из сторон постарается применить его в первую очередь в отношении себя, а уж во вторую — в отношении своего оппонента. Ведь «просвещенный реализм» — ни в коей мере не уступка другой стороне, не сдача своих позиций, а всего лишь более глубокое и менее конъюнктурное понимание собственных интересов. Пока же и Брюссель, и Москва следуют в духе известной ремарки Оскара Уайльда: «Тот, кто так озабочен просвещением других, как правило, не может найти времени для собственного просвещения».


Андрей Кортунов К.и.н., генеральный директор и член Президиума РСМД, член РСМД
Источник: РСМД