Лента: Политика

Джастин Раймондо – известный американский публицист, выпускающий редактор сетевого журнала "Antiwar.com". Журнал существует с 1995 года и последовательно выступает против всех интервенционистских акций США, от вмешательства в боснийский конфликт до агрессии в Ирак в 2003 году. Хотя сам Раймондо придерживается правых воззрений, на сайте публикуются в качестве постоянных авторов также и убежденные социальные консерваторы, и люди левых взглядов.

Журнал "American Conservative", в последнем номере которого появилась публикуемая ниже статья, выходит с 2002 года. Его редакторами являются Скотт Макконелл, Таки Теодеракопулос и Патрик Бьюкенен. Журнал является основным органом так называемых Старых правых, или палеоконсерваторов, тех представителей консервативного движения, кто выступил против интервенционистских планов администрации Буша и неоконсерваторов. На нынешних выборах большая часть авторов и сотрудников журнала, как и всего палеоконсервативного движения, поддерживают кандидатуру конгрессмена из Техаса Рона Пола.

***

Свою репутацию нонконформиста Джон Маккейн заслужил не вчера. Впервые он оказался в центре внимания СМИ в сентябре 1983 года, вскоре после того, как его впервые избрали в Конгресс – когда он проголосовал против решения президента Рейгана направить американские войска в Ливан в составе многонациональных "миротворческих" сил. Будучи одним из 27 республиканцев, порвавших с Белым Домом, Маккейн, новичок в Сенате, произнес там речь, которую как будто бы написали сегодня – причем, написали для Рона Пола:
"Главный вопрос: что Соединенным Штатам нужно в Ливане? Говорят, что мы там, чтобы поддерживать мир. Я вас спрашиваю: какой мир? Говорят, что мы там, чтобы помочь правительству. Я вас спрашиваю: какому правительству? Говорят, что мы там – чтобы способствовать стабильности в регионе. Я вас спрашиваю: как американское присутствие может способствовать стабильности в регионе? Чем дольше мы пробудем в Ливане, тем сложнее нам будет оттуда уйти. Доводами, которые мы выдвигаем в пользу того, чтобы послать туда войска, мы сами себя загоняем в ловушку. Чего нам ждать, если мы уйдем из Ливана? Да того же самого, что будет, если мы там останемся. Я признаю, что интенсивность боевых действий увеличится, если мы уйдем. Я с сожалением признаю, что много невинных гражданских лиц пострадает. Но тем не менее я твердо верю, что это случится в любом случае".

Теперь подставьте "Ирак" там, где Маккейн говорил "Ливан". Как будто более молодой Маккейн предвидел наши нынешние затруднения и решил посмеяться над самим собой будущим, как бы доказывая, что мудрость не всегда приходит с возрастом.

Задавшись целью кратко набросать очерк политической карьеры Маккейна, сопоставив его с хронологией американских интервенций за рубежом, мы наконец подходим к поворотному моменту. На самом деле, его путь определился гораздо раньше – во время первого его заметного выступления по вопросам национальной безопасности во время ливанских событий: когда Рейган запросил больше солдат, а затем произошло нападение на казармы американских морских пехотинцев, и 241 человек личного состава погиб. Это мгновенно привлекло к Маккейну внимание всей нации. СМИ ухватились за то, что он изначально был против решения администрации послать войска в Ливан, и имя Маккейна буквально не сходило с первых полос. Как он сам пишет в своих мемуарах "То, за что стоит бороться":

"Это обстоятельство [что он голосовал против] привлекло внимание вашингтонской журналистской братьи, которая обычно замечала, если политическую независимость проявляли те, от кого этого не ждали. К моему пресс-секретарю, Тори Кларк, стали обращаться с предложениями дать интервью крупнейшим печатным изданиям и телерадиокомпаниям. Из-за моего пребывания в плену я пользовался чуть большей известностью, чем большинство новичков в политике, но не настолько, чтобы моим мнением интересовались – и тем более воспринимали его всерьез – главные СМИ страны. Теперь же я рассуждал о Ливане на программах вроде "Время новостей" с Макнейлом/Лерером и на страницах "Нью-Йорк Таймс" и "Вашингтон Пост". Всеобщее внимание доставляло мне удовольствие, и я хотел ещё и ещё".

На волне провидческого скептицизма по поводу американского вмешательства в дела ближневосточной страны, хорошо известной жесткостью своих сектантских разборок, акции Маккейна держались высоко. "Ю-Эс Ньюз энд Уорлд рипорт" превозносила его как "восходящую звезду республиканской партии", тогда как на другом краю пропасти, разделявшей общество, "Роллинг стоунз" славили "аризонца" за его оппозиционность по важному вопросу внешней политики. Он создал себе репутацию режущего всю правду матку, нервического, нестандартного конгрессмена с Юго-запада – эдакого Барри Голдуотера, которого могли бы полюбить либеральные СМИ – и которого они со временем полюбят.

Но не сразу: впереди была неприятная интерлюдия, когда Маккейн и СМИ, что называется, не дружили. Речистому сенатору ещё предстояли громкие перепалки с репортерами по поводу скандала вокруг "Великолепной пятерки Китинга", а также относительно того, как его жена борется с наркотиками. Однако этот недружелюбный период в отношениях благополучно закончился в 1991 году, когда разразилась первая война в Заливе. Маккейн так высказался по этому поводу в своих мемуарах: "Это может показаться эгоистичным, но я почувствовал облегчение, когда в августе этого года Ирак вторгся в Кувейт, и у репортеров появились другие поводы для встреч со мной и вообще иные темы для освещения".

Во время этой войны он занял другую, более взвешенную позицию, чем тот бездумный интервенционализм, с которым мы привыкли его ассоциировать. В частности согласно "Нью-Йорк Таймс" от 19 августа 1990 года он говорил: "Если мы ввяжемся в масштабную наземную операцию в Саудовской пустыне, поддержка (операции) значительно ослабнет. Да и не надо её поддерживать. На мой взгляд, мы даже думать не должны о том, чтобы платить американской кровью за иракскую".

Маккейн предпочел бы использовать "ВВС", чтобы не пустить Саддама Хусейна в Саудовскую Аравию, нежели посылать наземные силы, и был против того, к чему призывали более воинственные неоконсерваторы: чтобы американские войска, после того, как освободят Кувейт из лап Саддама, продолжили бы наступление на Багдад.
Однако реально его внешнеполитический кругозор изменила война в Косово. И опять он играл роль джокера – как бы мало на самом деле его позиция ни стоила – бросая вызов многим в своей партии. Однако на этот раз он был за интервенцию.

Понедельник 5 апреля 1999 года для Маккейна был полон хлопот: сначала участие в передачи Лари Кинга, потом у Чарли Роуза, потом у Кетрин Крайер; два выступления по "MSNBC" и наконец гвоздь программы – интервью программе "Ночной эфир" на канале "ABC". На следующий день с утра пораньше он уже выступал у Дона Аймэса. "Нам пришлось отказаться от гораздо большего числа предложений, чем мы приняли", вспоминал Маккейн с восторгом. Это был "сплошной Маккейн, без конца один Маккейн", как сказал один стратег-республиканец в интервью "Вашингтон Пост". И, конечно, это отнюдь не вредило его президентской кампании.

"Когда я убеждал президента Соединенных Штатов не исключать возможность использования наземных сил, это значит, что я в полной мере принимаю на себя ответственность за то, что может обернуться потерями молодых американских жизней", – утверждал Маккейн. "Я не знаю, как это отразится на моей избирательной кампании. Но ведь я по сути приостановил свою избирательную кампанию, до известной степени".

Это заявление было в лучшем случае неискренно. Он не то, что не приостановил свою кампанию – наоборот, вновь обретенный общественный интерес послужил этой кампании серьезным допингом, и политтехнологи из обоих лагерей с похвалой отзывались о прагматизме занятой им позиции. "Он был похож на президента в обстановке, когда многие республиканцы не могли сказать того же о действующем президенте", – сказал тогда Уит Айерс, работавший на республиканцев в Атланте социолог. "Он вместе со страной", – добавлял Марк Меллман, социолог-демократ. "Американцы, конечно, любят побеждать и они не любят политиков, которые жмутся по углам, когда речь идет о нашей победе".

"Мы в это дело уже ввязались, и мы должны победить!" – бесконечно повторял Маккейн, браня своих товарищей по партии за "изоляционизм" и требуя от них сплотиться за спиной президента и поддержать войну. В тоже время его поддержка сочеталась с критикой того, как война ведется, и презрительными отзывами в адрес Клинтона, якобы предпринимавшего слишком робкие шаги для обеспечения победы. Через три недели после начала конфликта Маккейн произнес речь в Центре Стратегических и Международных Исследований (ЦСМИ), в которой заявил, что американская интервенция на Балканах по существу зашла в тупик: "Позволю себе предположить, что никто – включая меня самого – не ожидал, как быстро Сербия сорвет все наши планы в Косово и как глубоко будет наше поражение". Признавая, что "да, война идет ещё только три недели, и да – НАТО может и скорее всего победит в конфликте с противником, который все-таки качественно уступает нам в силах", он в то же время предостерегал, что "победу нельзя приблизить, притворяясь, что всё уже на мази".

Согласно Маккейну, в том, что касалось ведения войны, было две больших проблемы: во-первых "слишком ограниченная воздушная кампания, преследующая недостижимую цель избежать войны, в то же время ведя её. Второе – это неоднократные заявления со стороны президента, вице-президента и высших госчиновников, что НАТО воздержится от применения наземных сил даже если воздушная кампания провалится. Допуская эти две ошибки, чуть ли не нарочно игнорировались все уроки, преподанные нам во Вьетнаме".

Нам грозит – предостерегал он – опасность "поражения" от сербской армии – с её устаревшим вооружением и почти полным отсутствием авиации – если мы не начнем наносить воздушные атаки, которые будут "массивными, стратегическими по характеру и последовательными". Более того "ни одни из объектов инфраструктуры не должен исключаться из числа потенциальных целей": заводы, водонапорные башни, больницы, школы, магазины – да всё! Да, "мы все скорбим о жертвах среди мирного населения – равно как и наших собственных потерях", но "они неизбежны".

Но всего этого можно было легко избежать – как отмечали тогда многие противники войны, в том числе среди коллег-республиканцев Маккейна в Конгрессе. Сама эта война была ненужной. Сербы никогда не угрожали США, а высосанные из пальца обвинения в "геноциде" оказались вопиющим преувеличением. Кроме того, конфликт продлился чуть более 11 недель и вопреки Маккейну поражение США никогда не угрожало. "Массированные" бомбардировки не принесли бы ничего, кроме неописуемых страданий невинным гражданским лицам и вечной враждебности со стороны сербского народа – и порядочных людей во всем мире.

И тем не менее Маккейн последовательно утверждал, что ситуация требует присутствия американской "пехтуры" – если эту фразу загнать в "Гугл", то окажется, что для Маккейна – это чуть ли не панацея. Если послушать Маккейна, так в мире нет кризиса, который нельзя было бы разрешить с помощью американских войск. Этот громогласный и высокомерный интервенционизм сильно отличается от трезвого реализма молодого конгрессмена, который бросал вызов катастрофическому решению послать американских миротворцев в Ливан, задавая вопрос: "Какой мир?".

В голову к Маккейну не залезешь. Возможно, существует сугубо идейное объяснение изменений, произошедших в его мировоззрении. Но похоже проделанная им эволюция от реализма к верхоглядскому интервенционизму объясняется ничем иным, как просто амбициями. Это было верно и применительно к 1983 году, когда он воспротивился администрации Рейгана, пославшей американских солдат в Бейрут, чтобы погибнуть от рук террориста-смертника, и в 1999 году, когда он истерически требовал схватить Слободана Милошевича. Он противопоставлял себя собственной партии, и при этом занимал позицию, четко отличавшую его от демократов. Короче говоря, перед нами кандидат в президенты, совершающий политические маневры, чтобы расширить свою электоральную базу – и что особенно важно, завоевать симпатии СМИ.

Система аргументов, которую Маккейн выстроил в своей речи в ЦСМИ в поддержку войны в Косово, и тогда-то казалась не слишком связной, а в ретроспективе выглядит и вовсе неважно. Согласно Маккейну, сербы угрожали "доверию к Америке и жизнеспособности Атлантического альянса в долгосрочной перспективе". Первое – потому, что два президента подряд предостерегали Милошевича против "агрессии" в отношении Косово. Так что если на этот раз никак не отреагировать, то это придаст смелости другим "государствам-изгоям", игнорировать американские приказы. В тоже время рассуждение Маккейна идет по кругу: согласно ему, приказам нашего правительства необходимо подчиняться потому, что они по определению не могут быть предметом для переговоров – даже для самих американцев. Избранному курсу необходимо следовать, куда бы он ни вел – пусть это даже противоречит нашим долгосрочным интересам. Не рискуя ошибиться, можно сказать, что мировоззрение Маккейна представляет собой высокомерие в чистом виде.

Нелогичность маккейновского интервенционизма ещё более подчеркивается его обращением к теме "долговременной жизнеспособности НАТО". С распадом коммунистической империи за десять лет до этого исчезла изначальная причина для создания этого альянса. Стоит ли противоестественное сохранение морально устаревшего альянса жизни 5 тысяч сербов, в основном гражданских лиц?

Аргументация Маккейна настолько легковесна, что как-то с трудом верится, что к ней можно прибегать хоть с малейшей степенью искренности. Здесь должно быть что-то ещё, и намек на это что-то содержится во вступлении его речи в ЦСМИ, где он благодарит спонсоров "за столь любезное предоставление мне трибуны, с которой я мог бы поделиться кое-какими мыслями о кризисе на Балканах. Последнее время мне очень трудно было найти выходы на СМИ, чтобы озвучить свои взгляды, так что я очень ценю вашу помощь".

Можно легко себе представить благодарный смех аудитории – впрочем, с некоторой долей нервной неловкости при виде человека, который получает через чур много удовольствия от света рампы. Подобный нарциссизм никому не к лицу, а для президента он вдвойне неприемлем. И тем не менее в этом заключается ключ к пониманию превращения Маккейна из обыкновенного реалиста-республиканца в безжалостного интервенциониста.

В 1990-ые он завоевал внимание и даже заслужил лесть СМИ благодаря поддержке войны, которую большинство журналистов одобряло. Причем делал он это более последовательно и громогласно, чем даже администрация Клинтона. Он следует той же самой стратегии и сегодня, когда мы находимся в Ираке. В то время как СМИ в основном заняли негативную позицию по отношению к этой войне, критика Маккейна в адрес Рамсфельда и того, как администрация Буша эту войну ведет, завоевала ему аплодисменты и славу "настоящего" автора позитивных тенденций последних месяцев в Ираке.

Оппортунизм вкупе с эгоцентризмом сделали из него Ареса американского политического пантеона, и вскоре эта психо-политическая патология нашла выражение в полномасштабной системе бреда. В 1999 году, выступая в защиту клинтоновской войны, Маккейн заявлял: "Я думаю, что Соединенные штаты должны начать адаптированную к XXI веку версию Доктрины Рейгана – хотите, называете это "свертыванием государств-изгоев" – в рамках которой мы политически и материально поддерживали бы внутреннюю оппозицию в странах-изгоях – причем, как внутри этих стран, так и за их пределами – чтобы свергнуть режимы, угрожающие нашим интересам и ценностям".

В 2006 году Маккейн поехал в Цхинвали, расположенный в спорном регионе Южной Осетии, пророссийски-настроенные граждане которого хотят отделиться от бывшей советской республики Грузия и ищут союза с Россией. По завершении визита Маккейн сделал следующий вывод:

"Я думаю, что лучше всего настроения, господствующие там выражает то, что вы видите, когда въезжаете в Цхинвали: огромный плакат с портретом Владимира Путина и надписью: "Владимир Путин – наш президент". Я не считаю, что Владимир Путин является – или когда-либо будет – президентом на суверенной территории Грузии".
Теперь представьте себе, что британцы, раздраженные вмешательством США в дела Техаса, посылают члена своего парламента, чтобы он осудил защитников Аламо. Так, по крайней мере, воспринимают ситуацию жители Южной Осетии. И какие, интересно, американские интересы или ценности замешаны в этом нищем, разоренном войной уголке Кавказа? И какие, интересно, американские ценности отражает мафиозное "демократическое" правительство современного Косова, где сжигают православные церкви, а немногие уцелевшие сербы живут в осаде?

В соревновании за звание лучшего поджигателя войны, которое сейчас разворачивается среди главных кандидатов от республиканской партии, Джон Маккейн перещеголял демагогией даже Руди Джулиани, чья известная всем воинственность, похоже, ограничивается одним Ближним Востоком. Враждебность Маккейна носит вселенский характер: будь он президентом, то вдобавок к драчке с арабами и персами, мы бы уже скоро бодались с русскими. Он говорит, что ""Большая восьмерка" должна стать клубом ведущих рыночных демократий: в неё следует включить Бразилию и Индию и исключить Россию". Он утверждает, что путинский режим – "реваншистский", и что Россия должна быть отнесена к числу "стран-изгоев", которые "угрожают нашим ценностям". Если верить ему, то президент Маккейн начал бы кампанию по смене режима в Москве – также, как мы сделали это в Ираке.

Предвосхищая революционное якобинство инаугурационной речи Буша во время его второго президентства, где провозглашалось, что целью американской внешней политики является "уничтожение тирании в нашем мире", Маккейн рвался начать всемирный крестовый поход, когда Джордж У. Буш ещё вовсю втирал очки про более "скромную внешнюю политику". Ни время, ни горький опыт ни умерили его воинственности.

Все остальные политики после 9/11 изменились. Маккейн – сорвался с цепи. Его стратегия "свертывания государств-изгоев" была как раз тем, что имели ввиду неоконсерваторы из администрации Буша. И тем не менее, он как никогда ясно понимал, что необходимо как-то держаться вне стаи, одновременно оставаясь в фарватере. Поэтому сенатор ополчился на Рамсфельда, который как видно не хотел перемалывать американские войска в бесконечной оккупации. Он публично отмежевался от стратегии "лёгкой поступи", за которую ратовало Министерство Обороны. Больше солдат, больше войск больше всего – таково решение Маккейна для каждой проблемы в нашей свеже-завоеванной провинции.

Рамсфельд стремительно терял популярность не только в глазах американского народа – в мае 2004 года рейтинг грубоватого министра обороны упал с 39 до 34 %, когда за него взялись Маккейн и генерал Шварцкопф – но и в глазах СМИ, которые от него устали. Тревожной зимой 2001 года, когда акции "партии войны" были как никогда высоки, Филадельфия Инквайерер с восторгом отмечала: "Без сомнения Дональд Рамсфельд "спекся"". По мере того, как поддержка Рамсфельда Белым Домом слабела, Маккейн все смелее нападал на него, и когда Рамсфельд ушел в отставку, он объявил его "одним из худших министров обороны в истории". А по мере того, как сама война становилась все менее популярной Маккейн умудрился так ловко – чисто по-клинтоновски – поставить себя, что оказался одновременно и противником войны, и "супер-ястребом".

Он был неутомим в своей критике администрации Буша – даже когда клялся продолжить её внешнеполитический курс: он продолжал ругать "трагические ошибки" в руководстве операцией, и одновременно приветствовать наметившиеся позитивные тенденции ("прилив"), весьма недвусмысленно намекая, что Белый Дом присвоил себе его идеи. Однако, когда войну поддерживает около 14% населения Америки, необходимо так подать свою позицию, чтобы избежать неудобств, сопряженных с поддержкой войны, и одновременно укрепить себе репутацию честного малого, которому плевать на разные опросы общественного мнения, и который так и режет всю правду-матку.
Однако "прямой разговор" все более становится скорее безответственным: в ходе кампании его засняли на видео, когда он пел "Разбомбим, разбомбим, разбомбим-ка мы Иран" на мотив "Барбары Энн" – не лучший из его выходов.
Когда его избирательная кампания пошла на спад, и Джулиани и прочие из республиканской своры потеснили его в качестве главного "ястреба", им как будто овладел новый приступ экстремизма: отвечая на настойчивые вопросы одного из избирателей противников войны, Маккейн сказал, обращаясь к залу городского собрания в Дерри (Нью-Гемпшир), что США могут остаться в Ираке "может быть на 100 лет" и что "по мне – пусть так оно и будет – при условии, что американцы не будут гибнуть и получать ранения" в сколько-нибудь значительных количествах, как в Корее.

Но чем дольше мы остаемся в Ираке, тем больше враждебности вызывают американские солдаты. Сегодня большинство иракцев считает, что нападения на наши войска оправданы. Как это не похоже на предсказание сделанное до войны Маккейном: "Более вероятно, что антипатия против США в исламском мире уменьшится при виде иракцев, от души радующихся свержению режима, с которым мало кто может сравниться жестокостью".
То, что предсказание Маккейна не сбылось, ни мало его не беспокоит. Так же, как его нисколько не обескуражило отсутствие в Ираке оружия массового поражения. Он – актер, который следует сценарию, написанному много лет назад, и который не могут изменить какие-то там факты: он – маккейн Завоеватель, бесстрашный герой войны, верховный главнокомандующий, который поведет нас к победе и останется в Ираке, как он сам сказал в интервью журналу "Мазер Джоунс": "тысячу лет, миллион лет", потому что американская выдержка смирит этих шумных иракцев – также, как мы смирили корейцев, боснийцев, японцев и всех прочих.

Видя, что экстремистская риторика, похоже, действует, осмелевший Маккейн недавно заявил толпе во Флориде: "Мы ведем трудную войну. И так сразу она не кончится. Будут и другие войны. Мне неприятно вам это говорить, но будут и другие войны. Мы никогда не сдадимся, но будут и другие войны".

Если Маккейн в конце концов все-таки доберется до Белого Дома, США наверняка начнут новые войны – и не только на Ближнем Востоке. Имея целый мир в качестве сцены, образ, созданный для себя Маккейном – наглядно выражая то, что Камилла Палья язвительно описала как "чересчур пытливые глаза Говарда Хьюза и жесткая, лишенная юмора линия подбородка Сестры Дизель (из пародии на Хичкока Мэла Брукса: "Боязнь высоты")" – получит все возможности реализовать свои фантазии о солдафонском величии.


Перевод Алексея Корнилова
Источник:"Штаты 2008 "