Лента: Политика

Обычная оценка усиления центральной власти в России состоит в том, что оно отвечает внутренним интересам нашей страны, но негативно воспринимается западным миром. Сам процесс укрепления авторитарной структуры власти проходит под аккомпанемент риторики, в которой противники этого процесса выступают как агенты влияния западного мира. Но не является ли авторитаризм той властной конструкцией, которую именно западные центры силы ожидают от России? Об истории и парадоксах западного восприятия России «ПЖ» беседует с директором Института глобализации и социальных движений Борисом КАГАРЛИЦКИМ.

– Процесс укрепления и централизации власти, который мы наблюдаем в последнее время в России, обычно трактуется как ответ на запрос изнутри страны. Но насколько такая конструкция власти отвечает интересам внешних политических сил?

– Для начала взглянем на этот процесс исторически. Поучительно в этом отношении посмотреть, как менялось, вернее, как колебалось восприятие России в западной прессе. Обычно, говоря о прессе, мы забываем, что журналы и газеты в Европе выходят уже с XVII века. Например, во Франции Ришелье создал первую государственную газету. Она так и называлась: «Газета». В те времена выходят уже английские и шведские издания. Причем эта периодика не в последнюю очередь интересуется именно международными событиями.

Одним полюсом оценок России являются повествования в стиле маркиза де Кюстина: в России все ужасно и плохо, там существует страшный авторитарный режим. На другом же полюсе выступают похвалы России. Причем, что показательно, похвалы расточаются за те же черты, которые наводят ужас на Кюстина. Кстати сказать, ведь и Кюстин отправился в Россию потому, что русский авторитаризм казался ему образцовым и правильным. Но когда он посмотрел на него вблизи, то никакой романтической автократии не обнаружил. Увиденное произвело на него тягостное впечатление – николаевский режим оказался мелким и пошлым, а не романтически возвышенным. Во всяком случае, он никак не соответствовал представлениям Кюстина о героической автократии, что и могло послужить причиной его столь бурного возмущения российскими порядками.

А вот противоположный пример. Начиная с XVI века растет число самых разных документов, связанных с пребыванием иностранцев в России. Это не развернутые описания Московии в духе Герберштейна, а, скорее, отчеты, связанные с торговой деятельностью, – немецкие, датские и т.д. Почти все они сейчас опубликованы – во всяком случае, по-английски. В одном из таких отчетов немецкий корреспондент описывает работу почты в Московии при Алексее Михайловиче, и она приводит его в восторг. Он пишет, что почта работает намного лучше, чем в Европе – корреспонденция доставляется быстро, не пропадает в пути. Но особенно его впечатлило то, что все письма из-за границы прочитываются в Посольском приказе. И это, он считает, замечательно, поскольку тем самым в Московии имеют очень правильное представление о всех международных делах, о состоянии торговли, о внутренней политике в других странах и т.д. Свой рассказ он завершает замечанием, что такую систему надо бы завести и в Европе. Такой вот пример похвалы русским порядкам, которая звучит из уст европейца.

Таким образом, наряду с мотивом возмущения русскими автократическими порядками всегда присутствует и прямо противоположный мотив, когда те же самые порядки оцениваются положительно: это эффективная система, с которой легко работать.

– Насколько устойчивым является такой топос восприятия России?

– Именно такая система оценок прослеживается вплоть до настоящего времени. Если взять такой эпизод, как Крымскую войну 1853–1856 годов, то после вступления Великобритании в войну в английской прессе мы уже в полном объеме обнаружим ту риторику, которая хорошо известна нам по периоду холодной войны. Речь идет не просто о столкновении двух военных блоков – идет борьба идеалов народного представительства и свободы с авторитаризмом, пренебрежением личностью, насилием и самодержавием. Таков доминирующий, очень пафосный поток демократической риторики. Эта борьба, утверждают английские публицисты, определит вектор и сущность дальнейшего развития Европы и т.д. и т.п. Речь идет о столкновении непримиримых принципов, свободного и рабского мира. Все те риторические приемы, которые мы обнаруживаем в это время, затем воспроизводились многократно. Но система этих риторических ходов и приемов сложилась, мне кажется, именно в это время.

Кстати, можно обратить внимание на весьма своеобразную трактовку «свободного мира» в британской прессе этого времени. Дело в том, что наличие в Англии свободных, демократических институтов легитимирует в качестве таковых и институты всех ее союзников. Они также становятся сторонниками свободного мира, даже если их собственные институты вовсе не являются свободными и демократическими. Частью свободного мира становится и Франция Наполеона III, не совсем, мягко говоря, демократическая страна, и даже Турция, которую уж никак нельзя назвать свободной страной даже в сравнении с царской Россией. Таким образом, наличие Англии в качестве лидера свободного мира (эта роль впоследствии переходит к США) подверстывает всех ее союзников в строй стран свободного мира – детали для публицистической легитимации уже не имеют значения. Такова риторика 1854–1855 годов.

– Повлияло ли окончание войны на оценку положения дел в России?

– Наступает 1856 год, уже готовится Парижский мир, и в прессе происходит чудесная метаморфоза. Во-первых, английская пресса переполнена славословием русского оружия. И это производит довольно сильное впечатление, поскольку очень сильно отличается от русской традиции, где принято уничижать противника, выставлять его трусом, идиотом и т.п. Англичане, напротив, всегда противника превозносят, вознося тем самым авторитет и могущество собственного оружия. Если уж мы смогли победить такую замечательную армию, столь смелых и отважных героев, то наша армия уж точно представляет собой нечто невероятное. Потрясающе, но все те обороты, которыми затем оперирует наша собственная история – «героическая оборона Севастополя», «героизм русского солдата» и т.п., – все они сначала используются в английской прессе.

Во-вторых, резко изменяется оценка русского политического режима. И это самый главный и интересный момент. Чрезвычайно откровенно было написано в одном из журналов: «Какие претензии могут быть у нас к русским, если политическая система, которую мы создали в Индии, является точно такой же?» Оказывается, проблема русских правителей не в том, что они плохо относятся к своему народу, а в том, что им такой народ достался. Иначе к этому народу и нельзя относиться. Окажись мы на их месте, нам пришлось бы поступать точно так же.

Таким образом, тема «европейских ценностей», какого-то особого подхода к человеку полностью исчезает. Появляется совсем другой подход. Да, европейские ценности – это хорошо, но они должны внедряться постепенно, не в ущерб эффективности управления. Коль скоро люди, которые управляют, уже являются носителями этих ценностей, то уже не принципиально, как широко они работают применительно к основному населению страны. Более того, само это население и виновато в том, что эти ценности не получают широкого распространения.

Наконец, появляется еще один устойчивый мотив. Русская автократия является благом, потому что она хороша для рынка, для решения вопросов в области торговли. А нужно заметить, что одна из главных причин Крымской войны – вовсе не борьба за Черное море. Англию не интересовали ни Севастополь, ни море. Ее интересовали российские таможенные тарифы. И победа Англии состояла, прежде всего, в том, что она навязала России либеральные таможенные тарифы. И английская пресса это прекрасно понимает. Она восхищается политической системой России, потому что для решения этого вопроса не требуется никаких дискуссий, никаких согласований и обсуждений с разными группами интересов. Российскому самодержцу достаточно подписать один указ – и в стране вводятся либеральные таможенные тарифы, страна вписывается в систему мировой экономики.

– Насколько эта логика экономических оценок продолжает действовать в настоящее время?

– Если взять отношение к современной России, то в западной прессе обнаруживается примечательный дуализм ценностно-политических и деловых оценок. Сравнение репортажей в политических колонках и в аналитике бизнес-прессы крайне поучительно. То, что может очень негативно оцениваться на политической полосе, на бизнес-полосе оценивается прямо противоположным образом. Оценка путинской власти в бизнес-колонках чрезвычайно позитивна. И дело не ограничивается прессой. Вспомним такие объективные показатели, как биржевые курсы акций, рейтинги России с точки зрения экономического благоприятствования. На акции российских компаний существует устойчивый и все увеличивающийся спрос. В том числе на акции так называемых государственных компаний (хотя государственная компания, размещающая акции на бирже, – это некоторый нонсенс). Это означает, что российская политическая система западным бизнесом оценивается как надежная, а ее политические оценки никак не влияют на ее инвестиционную привлекательность.

– Но высказываются опасения, что эта устойчивость гарантирована одним-единственным лицом, что никак не свидетельствует о ее устойчивости.

– Представление об авторитаризме многих либералов построено на внеэкономическом и внеполитическом представлении о власти. Им кажется, что авторитарная власть – это власть, сосредоточенная в руках одиночек, людей, которые по каким-то субъективным причинам, в силу взбалмошности могут принимать те или иные решения. На самом деле это не так. Авторитарная структура власти выстроена в соответствии с определенными институциональными принципами. Она не работает как отражение субъективных предпочтений одного человека. В последнем случае она просто не функционировала бы. В нее все равно встроены какие-то интересы, она основана на определенной системе отношений, определенных правилах, по которым она живет. И эти правила очень редко и медленно меняются – именно в силу жесткости системы. На самом деле эта система очень предсказуема. Лидер системы, если это не какая-то сверхсильная аномалия, просто является медиумом этих системных интересов, он не является реальным лидером. Поэтому, кстати, свободы у него зачастую меньше, чем у персонажей, которые вроде бы ограничены демократическими правилами.

– Однако западная пресса оценивает действующую российскую политическую систему именно с либеральных политических позиций.

– Когда у нас пошла очередная волна разговоров о том, что Путину нужно остаться, целый ряд влиятельных западных изданий, связанных, прежде всего, с бизнесом, опубликовал статьи, которые готовили своих читателей к нейтральному восприятию событий в России, если будет принято решение о третьем сроке или что-то в этом роде. Задача была в том, чтобы перекрыть эту волну либерально публицистического возмущения, которое, безусловно, присутствует в западной прессе.

Но в этой связи я хотел бы затронуть еще один лейтмотив западной публичной оценки России, а именно, состояние прав человека. И здесь нужно сказать, что критическая оценка состояния прав человека применительно к России постоянно используется Западом как аргумент, который предъявляют российской элите в тот момент, когда от нее чего-то хотят. Причем хотят вовсе не улучшения положения с правами человека. Этот упрек приводится только для того, чтобы разменять потом эти права человека на что-то другое, на соглашения по реально важным для Запада вопросам. Главная проблема с правами человека не в том, что Запад добивается их соблюдения в России, а в том, что Западу в обмен на прощение нарушений Россией прав человека нужны какие-то конкретные уступки по тем или иным вопросам, действительно интересующим западную элиту.

В частности, в брежневский период, в ходе дискуссий вокруг подписания Хельсинкских соглашений, когда возникла проблема «третьей корзины», для западных переговорщиков это был аргумент для того, чтобы понизить общий уровень баланса военных сил в Европе. Тогда это вписывалось в экономическую конструкцию Западной Европы, в политику социального кейнсианства. В 1980-е, кстати, конструкция изменилась – возникло военное кейнсианство, заинтересованное в росте ВПК. И от СССР уже не ждали сокращения вооружений – наоборот, его загоняли в новую гонку вооружений. Но в тот момент ситуация была другая, и у Запада был дополнительный козырь в виде «третьей корзины», связанной с проблемой прав человека. И этот козырь был нужен не для того, чтоб подписать там какие-то декларации о правах человека, которые потом все равно не выполнялись и никем не могли быть толком проконтролированы, а в том, чтобы решить указанную военно-экономическую проблему. Для Советского Союза, в свою очередь, основная задача, решаемая в рамках Хельсинкского процесса, состояла в признании на международном уровне границ государств Восточной Европы. Было понимание того, что если существует возможность пересмотра границ, то это создает потенциальную возможность для нелояльности этих стран по отношению к СССР, а также для напряженности между отдельными странами восточного блока. Если же границы закреплялись на международном уровне, то эти потенциальные проблемы и вызванная ими морально-политическая нагрузка на СССР снимались. Москва становилась не силой, препятствующей восстановлению политической справедливости, а нейтральным проводником политики международного сообщества в целом.

– А каков в этом отношении сегодняшний интерес Запада?

– Одна из основных проблем – это экспансия российского бизнеса. Дело не в том, что российские компании выходят на мировой рынок, а в том, как они это делают. Ведут же они себя очень агрессивно, что естественно, учитывая природу современного российского капитализма. Российский бизнес может позволить себе такое поведение, поскольку имеет очень большое количество свободных денег, не связанных никакими долгосрочными обязательствами и программами. Дело даже не в количестве денег (их может быть и не так много), а в том, что они свободны. И российский бизнес стремится их каким-то образом инвестировать за пределами своей страны в соответствии с собственными представлениями о прибыльности и перспективности. Можно сказать и иначе: российский бизнес еще не освоил чужие для него правила игры, он просто не освоился с новыми для него условиями. Но, так или иначе, он ведет себя агрессивно, прямо-таки хамским образом, если смотреть с позиции западных игроков.

Это проблема не российского государства, а российского бизнеса. Но все прекрасно понимают, что бизнес и государство у нас связаны очень тесно. После «дела ЮКОСа» крупного бизнеса, который был бы нелоялен по отношению к государству, не осталось. Государство определило правила, по которым бизнес может существовать, и существовать эффективно. Вполне вероятно, что отдельным его представителям эти правила не нравятся, они, возможно, хотели бы других правил для себя лично, но коль скоро им этого сделать не дают, то они мирятся с тем, что есть. Поэтому для воздействия на российский бизнес западным игрокам необходимо прибегать к воздействию на российское государство.

– Но аргумент, связанный с правами человека, не является, видимо, единственным?

– Для западной политики было бы очень удобно, если бы Путин остался президентом с ущербной легитимностью. В этом случае можно разменять признание легитимности президента на какие-то уступки. Западу было бы очень удобно оставить за собой функцию судьи в вопросах политической легитимности действующей власти – будь то исполнительная или законодательная. Но это не беспристрастный, а, напротив, крайне заинтересованный судья, который согласен санкционировать и признать легитимность в обмен на то, что Россия сможет выложить на стол. Мы наблюдаем сейчас поток критики в адрес политического процесса в России, но эта критика носит двусмысленный и непоследовательный характер. Почему? Потому что она сохраняет возможность отхода назад, отказа от высказанных оценок. Ведь можно было бы прямо сказать: это диктаторский режим, с ним нельзя иметь дело. Это позиция вполне определенная. Ее не так-то просто изменить, если вы ее задекларировали и официально закрепили.

В то же время необходимо учитывать, что западное общество, в отличие от российского, очень институционализировано, в нем есть множество различных институциональных интересов.

В нем присутствуют и международные, и национальные интересы, но есть и структуры, занимающиеся именно правами человека. И как уже неоднократно по этому поводу иронизировали, эти структуры кровно заинтересованы в том, чтобы права человека нарушались. От этого зависит само существование этих институтов. Но так или иначе, они бьют тревогу и привлекают к этой проблеме общественное внимание. Существуют интеллектуальные среды, которые заинтересованы в обсуждении этих проблем. И они искренне верят в то, что это важные проблемы. Поэтому к таким вещам надо относиться серьезно, не просто чисто функционально. И эти институты и среды не изменят свой подход только потому, что другие структуры займут благожелательную позицию по отношению к политическому строю России. Потому что заниматься этими вопросами и поднимать соответствующие темы и проблемы – это для них естественная внутренняя форма жизни.

– Но имеют ли они реальное влияние на политические и экономические центры принятия решений?

– Они являются источником материала, на который можно сослаться, а можно не ссылаться. Но есть и другие факторы. Нельзя не заметить, что сейчас в общественном мнении отношение к России очень сильно изменилось. В прессе возникла мощная инерция антипутинских настроений. Так же, как после Горбачева долгое время существовала инерция позитивного отношения к России. Конечно, такого рода вещи преодолеваются встречной кампанией, и это мы видели на примерах, приведенных выше. Но пока, похоже, нет ни необходимости, ни желания что-то менять.

К этому нужно добавить, что за последние двадцать лет уровень информированности западного обывателя в международных вопросах очень серьезно снизился. Элементарно сократилось число изданий, которые дают качественную аналитику международной ситуации. Это один из парадоксов, связанных с окончанием холодной войны, – провинциализация прессы. На первый план вышли локальные вопросы. В этой тенденции проявляется также желание западных элит уйти из-под контроля, не попадать в пространство обсуждения своей политики. Чем меньше обсуждаются вопросы большой политики, тем меньше оценок, тем больше пространство для свободного действия. И в этом отношении то, что происходит в настоящее время в России, – это общий мировой тренд. Происходит демонтаж демократического содержания при сохранении демократической формы. Это мы наблюдаем и в Америке Буша-младшего, и в Евросоюзе. Поэтому та логика, которой руководствуются российские элиты, близка и понятна Западу, она соответствует собственным устремлениям западных элит.

Беседовал Виталий КУРЕННОЙ
Источник: "Политический Журнал"