Давным-давно один богатый человек жил. Бая-Мафа звали его. Рядом с его жилищем бедный человек шалаш себе поставил. Дженку-Мафа назывался.

Плохо жил Дженку-Мафа. Кушать нечего было, одеваться-халата не было. Мучился. Так жил. К богатому стеснялся идти. Богатый к нему тоже не ходил, старался не видеть.

В один вечер бедняк сказал своей жене:

– Рано утром пойду в лес. Приготовь мне юколу, ковш берестяной, хайкты-травы, спичек.

Жена все так сделала, как просил. Рано утром Дженку-Мафа торопился в лес идти. Быстро одевался. Юколу, хайкту, ковшик из бересты, коробку спичек за пояс заткнул. Пошел по реке. Шел, шел. Смотрит, лед треснул, вода темнеет. От воды пар идет. Как раз напротив трещины остановился где берег повыше. В ноздри ягоду-боярку затолкал и лег.

В то время туда старый заяц Тукса пришел. Долго ходил кругом, бегал, разглядывал, потом стал кричать:

– Тальниковые зайцы, бегите сюда! Посмотрим, отчего старик умер. Ельниковые зайцы, скорее сюда бегите! Березниковые зайцы, все бегите сюда! Дедушка-бедняк умер.

Все зайцы прибежали. Стали смотреть, отчего умер старик.

Тукса говорит так:

– Если сказать, что от голоду, то у него юкола с собой есть; если сказать, что от холоду, – есть у него спички с собой; если подумать, что пить хотел, – есть у него ковш. Надо пойти старухе сказать.

Тукса побежал старухе рассказывать.

Старуха не поверила. Так говорит:

– Утром совсем здоровый был. Как без причины умереть? Наверно, вы сами его убили. Если вы сами не убили его, принесите старика сюда.

Тукса побежал. Стал звать всех зайцев-тальниковых, ельниковых, березниковых. Прибежали зайцы; много зайцев стало. Все хотят старика тащить. Кто за ногу уцепился, кто за руку, которые в бороду вцепились, которые за ухо, все тащат, несут старика домой. Притащили Дженку-Мафа прямо к шалашу.

Тут старуха навстречу выбегает. Кричит так:

– Несите его сюда, заходите все в шалаш, сейчас ветер холодный подует, надо кругом закрываться.

Все зайцы в дом прибежали. Тут Дженку-Мафа поднялся на ноги и стал зайцев бить. Всех зайцев убил, одного не успел убить. Тот заяц был белый круглый Бомболе. Старуха сама хотела убить его кочергой, да промахнулась. Ударила его по уху. Ухо стало черное. Бомболе вырвался и убежал в лес. Дженку-Мафа рассердился, говорит старухе:

– Зачем выпустила, теперь все зайцы узнают... Весь вечер Дженку-Мафа со старухой зайцев потрошили, шкурки обдирали, варили мясо. Много наварили. Тогда старик говорит:

– Иди, старуха, позови богатого в гости. Пришел Бая-Мафа, поглядел, сколько зайцев убил бедняк, очень удивился:

– Дженку-Мафа, где ты столько зайцев убил? Дженку-Мафа говорит:

– Ходил в лес, шел по реке, там увидел-лед треснул, вода темнеет. От воды пар идет. Как раз напротив трещины остановился. Там берег повыше. Затолкал в ноздри ягоду-боярку и лег.

Дженку-Мафа рассказал все, как было. Бая-Мафа жадный был. Пришел домой, говорит своей жене:

– Много зайцев убил бедняк. Мы должны убить еще больше. Готовь мне юколы, хайкты, ковш из бересты, коробку спичек. Рано утром пойду в лес.

Как сказал, все жена сделала. Рано утром Бая-Мафа торопился в лес идти. Быстро оделся. Юколу, хайкту, ковш из бересты, спички-все за пояс заткнул. Пошел по реке. Шел, шел. То место, где лед треснул, нашел. Лег на берегу, ягоду-боярку в ноздри затолкал, лежит тихо.

Прибежал к нему один заяц, бегал кругом, смотрел долго, потом кричать стал:

– Тальниковые зайцы, бегите сюда! Посмотрим, отчего старик умер. Ельниковые зайцы, скорее бегите сюда! Березниковые зайцы, все бегите сюда! Богатый старик умер.

Все зайцы прибежали. Стали смотреть, отчего Бая-Мафа умер.

Один заяц так говорит:

– Если сказать, что от голоду, то у него юкола есть с собой; если сказать, что от холоду, – есть у него спички с собой; если подумать, что пить хотел, от жажды умер, – есть у него ковш. Надо пойти старухе сказать.

Тот заяц пошел, старухе рассказывать стал.

Она рассердилась. Говорит так:

– Вы, наверно, сами убили его. Если сами не убивали, то принесите сюда старика.

Тот заяц побежал в лес. Стал звать всех зайцев – тальниковых, ельниковых, березниковых. Все зайцы прибежали. Всё хотят старика тащить. Облепили старика со всех сторон. Только хотели поднять, вдруг бежит Бомболе с черным ухом.

Бомболе говорит им:

– Зайцы! Не тащите его. Он хочет убить вас всех. Я знаю! Зайцы стали убегать. Бая-Мафа разозлился, встал, начал их бить. Успел поймать только двух зайцев, другие убежали.

Бая-Мафа пришел домой, чуть не плачет от злости, говорит:

– Бедняк все это подстроил. Он научил зайцев. Меня чуть не убили. Еле жив остался. Хотели в реку сбросить.

Прошло сколько-то дней. Дженку-Мафа со своей старухой съели все мясо. Кушать опять нечего. К богатому идти страшно. Рассердился на него Бая-Мафа. Старые долги припомнил, все подсчитал, последних собак забрать хочет.

Дженку-Мафа долго думал, как быть, как жить. В один вечер он говорит жене:

– Приготовь мне, старуха, кедровой смолы побольше. Надо клей сделать. Завтра пойду в лес.

Так сделали, много клею наварили. Рано утром Дженку-Мафа оделся и ушел в лес. Там увидел большое дерево. Много птиц на ветки садилось. Те птицы, испугавшись, улетели, когда Дженку-Мафа близко подошел. Залез он на дерево. Спускаясь вниз, мазал клеем сучки, мазал ствол до самого низу, пока на землю не стал.

Потом закричал, засвистел, чтобы все птицы слетелись. Прилетело много птиц. Садясь на дерево, не могли оторваться-прилипли. Много птиц приклеилось, как комары облепились кругом. Дженку-Мафа отклеивал птиц, в котомку складывал. Сложил и домой принес.

Обрадовалась старуха, стала перья ощипывать, суп варить. Тогда Дженку-Мафа сказал:

– Иди, старуха, позови богатого в гости. Позвали богатого. Пришел Бая-Мафа, сел кушать и говорит:

– Дженку-Мафа! Где ты столько птиц поймал? Тот рассказал все, как было. Тогда Бая-Мафа пошел домой и говорит жене:

– Бедняк много птиц поймал, мы должны еще больше поймать. Приготовь мне клей. Завтра утром в лес пойду. Так сделали, как говорилось. Бая-Мафа ушел в лес. Там увидел большое дерево. Много птиц на ветках сидело. Испугавшись, птицы улетели, когда богатый подошел близко. Тогда Бая-Мафа стал дерево клеем мазать. Сам мажет, сам вверх лезет, выше лезет, все время поднимается и мажет клеем дерево. Так вымазал и хочет вниз спуститься, но ничего не выходит. Сам прилип, не может спуститься. Стал кричать, зовет свою старуху:

– Мамаса! Иди отклеивай меня, я прилип к дереву! Прибежала старуха, залезла на дерево, тоже прилипла. Тогда собаку стали звать, чтобы помогла:

– Гуваса! Гуваса! Иди отклеивай нас, мы прилипли! Прибежала собака Гуваса. Прибежав, с разбегу прыгнула на дерево, оторваться не может. Бая-Мафа всех выше сидит, немножко пониже прилепилась его мамаса, а внизу собака. Все трое прилипли. Стал Бая-Мафа звать на помощь бедняка:

– Эй, Дженку-Мафа! Иди сюда! Выручай нас. Мы прилипли. Дженку-Мафа услыхал, смеяться стал, так говорит:

– Оставайся, Бая-Мафа, на дереве; ты богатый был, ты мне жить не давал, долги подсчитывал. Оставайся на дереве. Ты все большего хотел, теперь ничего не надо.

Так Бая-Мафа остался на дереве, так его мамаса осталась на дереве, так собака Гуваса осталась на дереве. Все там засохли, в круглые шишки, в наросты превратились.

С тех пор на больших деревьях растут наросты.

Жил старик со старухой. Годы шли, приближалась старость, а детей у них не было. Скучно было старикам.

Но вот на склоне лет родился у них сын, да так быстро рос и такой умный был, что они диву давались. Через день после того, как родился, он уже стал убивать комаров, через два – мух, а через три – ловить мышей.

– О, да наш сын скоро будет охотиться и на зверей, – говорит старуха мужу. – Вот-то будет кормильцем на старости лет!.

Прошло три дня. Однажды сын говорит матери:

– Мама, приготовь мне охотничью одежду. Услышал это старик, обрадовался и говорит жене:

– Достань из амбара охотничью куртку, олочи (обувь), шапку, накидку на плечи, в которых я ходил в молодости в тайгу и отдай их нашему сыну. Сейчас они ему в самый раз подойдут!

Оделся сын и говорит родителям:

– Отец и мать, слышал я, что есть железное чудовище по имени Сунгу, которое много людей загубило. Я пойду убью его.

– Не покидай нас, сын! Мы стары, кто же нас кормить будет, если он тебя убьет? – стала умолять его старуха. – Не тужите, я скоро вернусь; разве вы не верите своему сильному сыну!

Заплакали родители, ухватились за его одежду и не отпускают.

Долго уговаривал сын отца и мать, а потом запел:

«Хотя и говорят, что нельзя быстро бегать на лыжах, а я побегу, да так быстро, что снег вихрем поднимется, а ветер отстанет на день перехода».

И полетел он стрелой на отцовских лыжах, оставляя, на снегу лишь едва заметный след.

Долго он бежал и вот наконец добежал до берега, а.навстречу ему идет одна девушка-красавица. Несет она на коромыслах ведра с водой и тихо напевает.

– Красавица, дай воды напиться, а то я от жажды умру.

Семь дней не пил, – обращается к ней юноша.

Зачерпнула она берестяным ковшиком и подает ему. Пьет он, а в ковше вода не убывает. Ковш-то был заколдованный.

Взял он свою самую острую стрелу и незаметно проткнул его, – вода вся вытекла.

– Девушка, твой ковш ведь течет, – говорит юноша.

– Зачем ты его продырявил? Как же я теперь буду без ковша? Мой брат, рябчик, убьет тебя за это.

Услышав это, рассердился юноша, зашел в дом, убил рябчика и бросил к ногам сестры.

– О-о, что ты сделал? Ты убил моего любимого брата, – так не будет тебе удачи, ты погибнешь около моря! Как я сказала, так и будет.

Но не испугался юноша. Бежит он на лыжах, поет свою песню и не чувствует усталости. Высокие сопки кажутся ему холмиками, а холмы – равниной.

И снова добежал он до берега реки, на котором встретил другую девушку. Спускается она к реке за водой и не замечает юношу. А ему так пить захотелось, что он не выдержал и крикнул:

– Девушка-красавица, дай воды напиться, я не в силах дальше двигаться!

– Пей, – говорит она, подавая ковшик, – только до дна!

Час пил он, два, – напился, а вода не убывает. И опять верная стрела спасла его-проткнула ковшик.

– Девушка, зачерпни еще, а то ковшик-то течет. Рассердилась красавица, вырвала у него ковшик и говорит:

– Не быть тебе живым, ты испортил ковш моего брата, рябчика. Он убьет тебя! Вон он летит, смотри!

Посмотрел юноша в небо, а крылья рябчика уже солнце закрыли. Натянул он отцовский лук и одним выстрелом убил рябчика.

– Сестрица, – говорит, – лови своего брата.

Не успел он сказать, как рябчик камнем грохнулся около красавицы. Заплакала она.

– За что ты лишил меня брата! О-о, ты умрешь от тяжелой болезни!

Но и это не испугало храброго юношу. Побежал он еще быстрее. Долго бежал и вот, наконец, увидел логовище чудовища-Сунгу. Вокруг его жилья, насколько хватает взгляда, белеют человеческие кости. Смотрит на них юноша, печально качает головой и говорит:

– Эх вы, друзья, не смогли его убить, поэтому все и погибли. Но наступил час расплаты. Я отомщу за вас!

– Эй, Сунгу, выходи, я пришел с тобой померяться силами? А чудовище не показывается, лишь зубами скрипит, как будто жерновами ворочает.

– Ты, мальчишка, лучше иди-ка к своим родителям, а то я выйду и раздавлю тебя, как букашку.

– О, да ты меня боишься – ты, который погубил всех сильных! Чего же ты страшишься, я ведь маленький, выходи! И опять чудовище заревело:

– Не спорь с непобедимым Сунгу, уходи, пока я еще отпускаю! Рассердился мальчик и говорит:

– Так почему же непобедимый Сунгу боится, раз он такой сильный? Или ты боишься моего лука? Я выброшу его! Бросил юноша лук в сторону.

– Может быть, тебя страшит мой охотничий нож? – Бросил и его. – Что тебя еще пугает? Уж не обыкновенный ли нож, которым я режу мясо?

Вынул его мальчик и закинул далеко-далеко. Но чудовище и не думало выползать из своего логовища.

– О, я знаю, что тебя пугает! Я забыл выбросить свою трубку, ты ее боишься! Жаль мне расставаться с верным товарищем, да, видно, придется.

И как только он бросил трубку, так страшный Сунгу вышел, огромный, волосатый. С диким ревом набросился он на мальчика. Завязалась борьба. Отбежал мальчик в сторону, взял лук и говорит:

– Стрела, стрела, если я умру, то пролети мимо горла, если же не умру, попади в горло.

Пустил он свою острую стрелу в Сунгу, перерезала она ему горло, и чудовище замертво упало.

Жалко ему было оставлять свою верную помощницу – стрелу – в этом звере-чудовище, и он стал ее вытаскивать. Тянул он, тянул и ранил себя в глаз. Потемнело все вокруг него, опустился он на землю и не может встать. Рядом прошмыгнула мышка, обрадовался он и говорит ей:

– Мышка, мышка, сделай доброе дело, принеси от отца и матери лекарство!

А мышка спряталась и говорит:

– О, ты меня хочешь лишить вкусного завтрака, я жду не дождусь твоей смерти, чтобы глаза твои выпить!

– О, коварная, – воскликнул юноша, – разве мало тебе пищи на земле!

Подбежала тут лиса, хвостом машет.

– Лисичка-сестричка, сходи к моим старикам, расскажи обо мне и принеси лекарство. Я тебя вознагражу! Но лиса лишь хитро улыбнулась и ответила:

– Смерть твоя меня вознаградит-я наемся досыта твоим мясом.

– Так вы все ждете моей смерти? Не бывать этому! – воскликнул юноша.

Задумался он, взглянул на небо, а там вьется черный ворон. Позвал юноша его и говорит:

– Ворон, друг, выручи меня, слетай к родителям за лекарством, скажи, что я убил железного Сунгу и ранил себя стрелой.

– Пока я лечу, – прокаркал ворон, – ты умрешь, и я опоздаю на пир, а мне так хочется выклевать тебе глаза, карр-карр.

– Нет, я не умру! – опять сказал юноша, неужели никого не найдется, кто бы спас меня!

Не успел он это сказать, как подлетел к нему журавль.

– Юноша, что с тобой? Может быть, я тебе помогу? И в четвертый раз сказал он о своей просьбе.

– Успею ли я? – говорит журавль.

Взвился и полетел. Долетел до родителей, кружится над домом. Увидел его старик и говорит:

– Мать, зачем это прилетел журавль, уж не хочет ли что-нибудь стащить?

Услышал это журавль и сказал:

– Я принес весточку от вашего сына, он умирает, просит, чтобы вы дали ему лекарство.

Засуетились старики, пригласили журавля в дом, нагрузили его разными травами и лечебными ягодами так, что журавль едва поднялся. Летит журавль, устал и понемногу разгружает себя. Одни ягоды бросал на деревья, другие на землю. Те, которые зацепились за ветки деревьев, превратились в яблоки и орехи, а те, которые упали на землю, сталибрусникой, смородиной и другими ягодами.

Едва долетел журавль, как упал обессиленный. Поблагодарил его юноша, взял лекарство и начал лечиться. Помазал рану, и затянулась она, как будто бы ее и не было. Выпил сок ягод, и силы прибавились. Быстро я выздоровел , – подумал юноша. Одел лыжи и пошел в тайгу. Там он убил самого жирного сохатого и отдал журавлю.

– Ешь, мой спаситель. Если будут просить ворон, лиса и мышь, не давай им, а я пойду к родителям.

Шел-шел и дошел до первой девушки, которая поила его водой.

– Девушка. – стучит он, – открой! Я ранен, помоги мне.

Долго она не открывала, наконец, открыла. Юноша выстрелил ей прямо в грудь и убил.

Пошёл дальше. Вторую убил. Силы его ослабли, идет он еле-еле, добрел до следующего селения и, теряя сознание, хотел убить еще женщину, но та выскочила из дома, превратилась в медведя, схватила юношу и побежала в лес. Набрала ягод, растений и начала натирать его. Юноша сразу ожил и говорит:

– Кто ты, которая спасла меня? Если женщина, будь мне матерью, если мужчина – отцом, а коли девушка – женой.

– Это я тебя вылечила, – отозвалась девушка. Женился он на ней, и отправились дальше вдвоем.

Идут они, идут и вот дошли до родителей. А дом-то давно развалился, остался лишь остов, да и тот полугнилой, а в углу, где сидели когда-то отец и мать, выросли небольшие ильмы (деревья).

Посмотрел сын, тяжело вздохнул и говорит жене:

– Ты не трогай эти деревья, они священные.

Однажды ушел юноша на охоту.

«Почему это он не разрешает трогать эти деревья», – думает его жена. Подошла она к дереву, которое больше, надломила сучок и вдруг увидела, как начала капать кровь.

Испугалась она, взяла немного золы, натерла рану и завязала ее. Долго она сидела, а потом решила подойти к маленькому ильму. Стоит он, ласково шелестит продолговатыми листиками, как будто манит к себе. Надрезала она и его на высоте колена, и опять потекла кровь.

«Что же это такое?» – с ужасом подумала она.

И вдруг слышит шаги мужа. Задрожала она. Что же сказать мужу? А он как вошел, сразу же спросил:

– Кто трогал ильмы?

– Я не трогала, – отвечает жена.

– Тогда кто же сломал у отца пальцы и у матери колено поранил? Зачем ты меня обманываешь? И стал бить ее.

А ильмы зашелестели, как бы примиряя их. И жена сказала:

– Я же не знала, что эти два ильма-твои родители, прости меня.

И стала она ухаживать за деревьями.

Однажды проснулись они и видят: в доме сидит мать и готовит пищу, а отец помогает ей. Обрадовались они. И зажили счастливо вчетвером.

Жил-был мальчик. Никого и ничего-то у него не было, кроме самой обыкновенной фасолины. Есть ему было нечего, поговорить не с кем. И вот однажды взял он фасолину и пошел куда глаза глядят. Шел-шел и видит-стоит у реки дом. Зашел мальчик в него, а там сидит на нарах старушка и шьет халат. Мальчик достал фасолину, протянул ее старушке и говорит:

– Бабушка, спрячь эту фасолину, да подальше положи, чтобы мышь не могла ее достать: ведь фасолина не простая.

А у старушки под замком в железном сундуке сидела мышь. Взяла старушка от мальчика фасолину и положила на главный столб жилища, а сама легла спать.

В полночь мальчик встал, взял со столба фасолину и, тихо приподняв крышку, бросил ее в ящик. Мышка проглотила ее, даже мальчик не заметил этого.

Утром он, сладко потягиваясь, спрыгнул с теплых нар и стал собираться в путь.

– Бабушка, – смиренно попросил мальчик, – дай мне фасолину, я пойду дальше.

Старушка подошла к столбу, а фасолинки-то и нет. Искала она искала ее и никак не могла найти. Плохо, – подумала она, – куда же могла подеваться фасолина?

– А может быть, ее мышь съела? – спросил мальчик, хитро сощурив глаза.

– Но как она может съесть? – удивилась старушка. – Ведь она сидит под замком в железном ящике. Пойду-ка я, посмотрю мой сундучок.

Открыла она крышку и поняла, что фасолину-то съела мышь. От фасолины осталась только шелуха.

– Что же я теперь буду делать? – горько заплакал мальчик.

– Не плачь, – стала успокаивать его старушка, – у меня ничего нет, кроме этой мышки. Возьми, только никому ее не показывай.

Взял он мышку и отправился дальше. Долго шел по берегу горной реки и набрел на один домик. В нем жила девушка-красавица. У нее тоже ничего не было, кроме кота. Сидит она у окна, вышивает и поет грустные песни.

Вошел мальчик в фанзу и говорит:

– Сестрица, спрячь куда-нибудь мышку, да смотри, чтобы ее не съел кот. Она моя помощница.

Взяла девушка мышку и положила в берестяную коробку.

Ночью мальчик открыл коробку и отдал мышь коту.

Кот сразу же вцепился в нее, стал рвать зубами и съел. После этого лег и замурлыкал.

Утром мальчик попросил возвратить ему мышь. Долго упрашивала его девушка погостить у нее, но тот не соглашался. Делать нечего, пошла девушка, открыла берестяную коробку, а там пусто.

«Куда же она могла исчезнуть?» – подумала она и стала искать.

– Наверно, кот мою мышку съел, – сказал мальчик.

– Как же он мог съесть, ведь мышь же была в коробке, – сказала девушка.

Подошла она к коту и видит-лежит он на боку, морда масляная, облизывается, урчит от удовольствия. – Что же теперь будем делать? Ведь кот, действительно, съел твою мышь! – загоревала девушка.

Мальчик снова заплакал.

– Что же ты плачешь? Возьми лучше моего кота!

Как только сказала она это, мальчик перестал плакать, обрадовался, взял кота и пошел дальше.

Шел-шел и на горе увидел большой дом. Около него бегала собака.

Зашел мальчик в дом и увидел юношу.

– Братец, разреши переночевать в твоем доме, а кота посади куда-нибудь, чтобы собака не разорвала. Я очень устал в пути.

– Ну что же, оставайся, а кота мы будем держать в доме. Поели, попили и легли спать.

Ночью проснулся мальчик, вынес кота на улицу. А собака тут как тут и сразу же разорвала кота на части. Наступило утро. Мальчик оделся и говорит юноше:

– Я отправляюсь дальше, дай мне, пожалуйста, кота. Как я его ни звал, он не прибежал ко мне. Куда он девался? Наверно, собака съела. Вот она играет хвостом кота, – все, что от него осталось.

– Что же я буду делать? – сказал юноша.

А мальчик уже плакал в доме, да так сильно, что окно сделанное из пузыря сохатого, стало колебаться, как будто грудь человека после долгого бега.

– Возьми мою собаку, – стал успокаивать юноша, – может быть, она пригодится тебе.

Мальчик обрадовался, взял собаку, поблагодарил юношу и отправился дальше.

Шел, шел, и встретился ему на пути дом, где жил старик. У старика была лошадь.

– Дедушка, привяжите мою собаку, да смотрите, чтобы ваша лошадь не задавила ее, – проговорил мальчик, – а я отдохну от знойной дороги.

Ночью мальчик отвязал собаку и повел в конюшню, оставил там, а сам отправился спать.

Утром он проснулся как ни в чем не бывало и опять сказал:

– Дедушка, я иду дальше, отдай мне собаку. Старик вышел на улицу и, не найдя собаки, сказал:

– Куда могла подеваться эта собака? Я же хорошо помню, что привязал ее здесь.

– Наверно, лошадь задавила, – ответил мальчик.

– Пойду посмотрю.

Заглянул в конюшню и видит, валяется на земле собака с разбитой головой.

– Что же нам теперь делать? – И опять мальчик горько заплакал. – Как же я буду жить без собаки!

– Ничего, мальчик, не плачь, я тебе отдам свою единственную радость-лошадь, – сказал старик.

Мальчик обрадовался, взял лошадь под уздечку и пошел обратно домой.

Шел-шел и задумался. Вот теперь у меня есть лошадь, но нет подруги. Все равно я один, – что же мне делать?

А дорога проходила мимо кладбища. Свернул он к могиле, вытащил из нее старуху, посадил на коня, дал в руки уздечку, а сам повел коня за удила. Как живая сидела старуха в седле. В зубах у нее дымилась трубка.

Шел-шел и дошел до поселка. Отвел лошадь на берег, чтобы она попила, а сам отправился в селение. Зашел в дом, там люди веселятся.

– Иди, иди сюда, – сказали они. – Ты один, или с тобой есть друзья?

– Мать со мной, – ответил мальчик.

– А где она?

– На берегу.

– Позовите ее скорее сюда, – попросили они подростков.

Те поспешили на берег и увидели там старуху, сидящую на лошади. Зовут ее, а она не отвечает.

Подбежали они к ней с радостным криком. Лошадь испугалась, рванулась в сторону, трубка вылетела у старухи изо рта, а сама она как упала вниз головой, так и не встала.

Стали печалиться люди: Что же мы скажем мальчику? Делать нечего, нужно сказать ему. Пошли они в село, а сами мрачнее тучи. Навстречу им идет мальчик. Как увидел он их, сразу догадался, какая весть его ожидает.

– Что же моя мать? Почему она не с вами? – спрашивает он.

Рассказали они ему все. Рассердился мальчик.

– Что вы наделали, вы убили мою мать. О-о, – заплакал он. – Что я теперь буду делать?

Долго он плакал. Никто его не мог утешить. Тогда один пожилой мужчина подошел и сказал ему:

– Не плачь, я тебе отдам свою дочь в жены. Мальчик сразу же успокоился. – Вскоре устроили пир. Три дня и три ночи пировали, И только тогда мальчик смирился с горем.

На четвертый день отправился он с женой к себе на родину. Построили они там новый дом и зажили счастливо. Через год родился сын. Не могут наглядеться на него родители. Отец целыми днями нянчил сына, а мать работала по хозяйству на дворе.

И вот однажды раскапризничался сын у отца. Никак не может успокоить его отец. Тогда запел он свою песенку:

– Я когда-то променял фасолину на мышку, а мышку на кота, кота обменял на собаку, а собаку на коня... баю-баю-бай, спи мой мальчик.

А на этого коня посадил неживую старуху и променял ее на живую девушку-красавицу. И стали мы жить-поживать, вскоре родился у нас сын. Этим сыном был ты. Баю-баю-бай...

Успокоился сын и громко засмеялся. Услышала это жена, рассердилась и кричит со двора:

– Ты меня обманул, обманул и моих родителей!

– Не верь ты тому, что я пел, – успокаивал он жену. Но жена не поверила этим его словам. Она взяла сына и ушла к своим родителям. И опять он остался один-одинешенек.

Что обманом получено, все равно пропадет безвозвратно.

Правду как ни скрывай, она найдет дорогу к людям!

Жил один человек по имени Гээнтэй. Имел он жену. Жена его была беременна. Однажды он сказал жене:

– Пойду-ка я посмотреть на Сэлэмэгэ, питающегося, как говорят, железом. А жена и говорит:

– Ну, если мы так будем жить, нам до того места, где Сэлэмэгэ живет, не дойти, по дороге погибнем.

– Пойду! Я, Гээнтэй, что за человек такой, чтобы мне не дойти. Пойду и дойду! – говорит. Жена говорит:

– Ну, если ты все же хочешь идти к Сэлэмэгэ, приготовь дров. За день семь поленниц поставь.

Только шесть поленниц поставил Гээнтэй, жена и говорит:

– Как же ты пойдешь, если у тебя так вот получается? Брось, не ходи. Как же ты пойдешь, если ты такой слабый?

– Пока не схожу – не успокоюсь. Пойду! – говорит муж. – Сделай мне унты.

Сделала. Из одной половины шкуры лося на одну ногу, из другой половины – на другую. Муж говорит:

– Слишком велики! Что это за унты сделала! Обрежь, чтобы поменьше были!

Обрезала. Отправился.

Пришел к одной старухе. Та старуха одной рукой скалу подпирает, другой – просо пересыпает. Сказала старуха Гээнтэю:

– Гээнтэй, куда идешь?

– Я иду к Сэлэмэгэ.

– Ну, если ты идешь к Сэлэмэгэ, одной рукой мою скалу подпирай, другой-просо пересыпай!

Попробовал Гээнтэй одной рукой скалу подпирать, другой просо пересыпать, да не смог, из сил выбился. Тогда старуха сказала:

– Если у тебя так получается, как же ты пойдешь к Сэлэмэгэ?

Пошел Гээнтэй. Шел-шел и встретил старика Канда-Мафа.

– Гээнтэй, ты куда идешь?

– К Сэлэмэгэ.

– Ну, если ты идешь к Сэлэмэгэ, глотай мою картошку – клубни этого растения.

Не смог. Не проглотил. Отправился дальше. Шел-шел Гээнтэй и набрел на след. Широко кто-то шагал.

И унты у того большие. Попробовал было Гээнтэй так же шагать-не может, ступать след в след не может. Пошел дальше.

Шел, шел, далеко ли, близко ли шел, увидел какое-то жилье. Дошел до него. Вошел. Сидит там одна старуха – мать Сэлэмэгэ. Вошел Гээнтэй, а старуха раскалила железо на огне. Железо ее докрасна раскалилось. Раскалив, хочет дать его Гээнтэю:

– На, согрейся грелкой моего сына! Гээнтэй не стал.

– Не буду, – говорит.

Взяла мать Сэлэмэгэ это железо, разгрызла зубами и прыснула Гээнтэю в лицо. Все лицо у него обгорело и сморщилось.

Вечером пришел домой Сэлэмэгэ. Принес убитых медведей. Одного принес, привязав к поясу, другого-взяв в охапку. Того, которого нес в охапке, бросил Гээнтэю, а Гээнтэй – шлеп! – уронил его наземь. Бросил медведя Гээнтэй Сэлэмэгэ обратно. Высоко вверху поймал медведя Сэлэмэгэ и снова бросил Гээнтэю. Шлеп! – уронил наземь Гээнтэй.

Сэлэмэгэ говорит:

– Ну, Гээнтэй, давай состязаться в быстроте! Начали они свежевать медведей. Сэлэмэгэ уже сдирает шкуру, а Гээнтэй еще только вспарывать начинает. Сэлэмэгэ уже окорока отнял, Гээнтэй только шкуру начал снимать. Сэлэмэгэ свой котел на огонь поставил-мясо варить. Когда тот ставил свой котел на огонь, Гээнтэй еще только начинал отнимать окорока. Мясо на куски разрезал Сэлэмэгэ, а Гээнтэй тушу на куски едва кончил разнимать. Сэлэмэгэ свой котел снял, начал есть. Когда Сэлэмэгэ уже есть начинал, Гээнтэй только ставил свой котел на огонь. Сэлэмэгэ уже есть кончает, а Гээнтэй все еще варит. Сэлэмэгэ уже есть кончил, а Гээнтэй только снял свой котел и принялся за еду.

Много спустя после того, как кончил Сэлэмэгэ есть, принялся за еду Гээнтэй. Почти всю ночь ел, тогда как товарищ его давным-давно кончил.

Наконец кончил и Гээнтэй. Легли спать. Утром встали. Сэлэмэгэ и говорит Гээнтэю:

– Ну, Гээнтэй, что бы нам такое найти подходящее? На игрище тебя вести – напрасное дело, лучше ты у меня на вешалах, где вялят рыбу, будешь ворон пугать.

Натыкали в язык Гээнтэю иголок, привязали ему к рукам молоток и отнесли на вешала:

– Прилетят вороны клевать, так ты молотком тук-тук, тук-тук – постукивай, отпугивай их.

После этого много времени прошло. Жена Гээнтэя в отсутствие мужа родила ребенка. Крепкого мальчишку родила. Вот начал сын Гээнтэя ползать, начал ходить. Прошло много времени, и стал он большой. Однажды спрашивает сын Гээнтэя у своей матери:

– Мама, был у меня отец или нет?

– Был, был, – сказала мать.

– Мама, а как звали моего отца? А мать ему так говорила:

– Нельзя, грешно его имя произносить, ведь отец твой, наверное, умер. Ребенок заплакал. И тогда мать сказала:

– Твоего отца звали Гээнтэй.

Узнал он, как звали отца. Обрадовался. Гээнтэй, Гээнтэй, Гээнтэй! – твердил, бегая взад и вперёд. Гээнтэй, Гээнтэй... – бух! – и упал мальчуган. Упал и забыл, как звали отца. Пошел опять к матери, заплакал:

– Мама, как звали отца? Я забыл.

– Грешно, дитя мое, грешно, грешно, ведь он, наверное, умер и поэтому не возвращается.

Заплакал:

– Я хочу знать, как звали отца.

– Его звали Гээнтэй, Гээнтэй, – сказала мать.

Так вот и вырос мальчик. Начал ходить в тайгу на охоту.

– Мама, сделай мне унты!

Ну что же, сделала ему мать унты. На одну ногу – полшкуры, полшкуры – на другую. Вышла одна пара. Надел он унты.

– Ай-ай, ну и маленькие же, – говорит. – Ты надставь-ка, чтобы побольше были.

Надставила. Снова надел их сын. Отправляется. Мать пошла посмотреть, как ее сын пойдет. Провожая, сказала:

– Тот, кто твоим отцом был, посильнее тебя был. А сын говорит:

– Ладно; хоть я и слабый, пойду к отцу. Пошел.

Пришел к старухе. А старуха одной рукой скалу подпирает, другой – просо пересыпает.

– Тугума, ты куда идешь?

– По следам отца иду, – говорит. Тогда старуха сказала:

– Ну, если ты идешь по следам отца, одной рукой мою скалу подпирай, другой-просо пересыпай.

Одной рукой он скалу подпирал, другой-просо пересыпал. Так подпирал, что скривилась старухина скала.

Тогда старуха сказала:

– Тугума, твой отец был посильнее тебя, ты послабее его. Отправился Тугума. Шел-шел и пришел к старику Канда-Мафа.

– Тугума, ты куда идешь?

– Иду по следам отца.

– Ну, Тугума, – сказал Канда-Мафа, – если ты идешь по следам отца, глотай дедушкину картошку!

Проглотил. Канда-Мафа сказал:

– Твой отец был посильнее тебя, ты послабее его.

Отправился дальше. Шел-шел и набрел на след. Шаги широкие, унты большие были. И кто-то в маленьких унтах пробовал было так же шагать, да не мог ступать след в след. Это он следы своего отца увидел. А те широкие шаги и большие унты-следы Сэлэмэгэ. Попробовал Тугума шагать по следам Сэлэмэгэ. Так шел. Дошел до какого-то жилья. Сидит там одна старуха. Когда он вошел в дом, старуха спросила:

– - Тугума, куда идешь?

– Я к твоему сыну пришел, – говорит. – А вы про моего отца ничего не знаете?

– Не знаем, – говорит.

Мать Сэлэмэгэ раскалила железо. Докрасна раскалилось.

– На, Тугума, согрейся грелкой моего сына!

Подала. Разгрыз Тугума, хруп-хруп-хруп, разгрыз и прыгнул в лицо матери Сэлэмэгэ. Все лицо у нее обгорело и сморщилось.

Вечером и Сэлэмэгэ пришел домой. Двух медведей убил. Одного принес, привязав к поясу, другого-под мышкой. Бросил он Тугуме своего медведя. А Тугума высоко вверху поймал его. И вот, сидя, бросил обратно Сэлэмэгэ. А Сэлэмэгэ-шлеп! – уронил наземь своего медведя. Снова бросил Тугуме. А тот даже сидя поймал, высоко вверху поймал.

Сэлэмэгэ говорит:

– Ну, освежуем по одному. Посостязаемся в быстроте. Тугума быстро освежевал, шкуру содрал. А Сэлэмэгэ едва-едва начинает шкуру сдирать. Тугума уже разрезал на куски, котел свой на огонь поставил. А Сэлэмэгэ только еще начал отнимать окорока. Тугума поел и кончил. А Сэлэмэгэ только долго спустя управился.

Наступила ночь. Легли спать. Лег Сэлэмэгэ и думает:

«Этого-то, пожалуй, можно и на игрище свести». Утром встали, поели и начали одеваться. Сэлэмэгэ говорит:

– Мы с тобой на игрище пойдем. Пошли. Шли, шли. Сэлэмэгэ и говорит опять:

– Если ты сильный – не умрешь, а если слабый – умрешь.

Дошли до лезвий секир, воткнутых на игрище в землю лезвиями вверх. Тугума подошвы своих унтов слюной смочил-помазал. Стали перескакивать. С одного лезвия секиры на другое стали перескакивать. Побежали, до копий-рогатин добежали, остриями вверх воткнутых. Стали перескакивать. У Сэлэмэгэ из ног кровь потекла, а ноги Тугумы – ничего, крови нет. Так, перескакивая, добрались до острых кривых ножей для строгания. Упал Сэлэмэгэ, наткнулся на острие и тут же умер. А Тугума-ничего, ведь сильный человек он был.

Пошел Тугума к матери Сэлэмэгэ. Стал искать своего отца. Где-то тук-тук, тук-тук-постукивает. Вышел на улицу. Смотрит на вешала: сидит человек. А к его рукам молоток привязан.

Тугума его в дом Сэлэмэгэ принес. Отвязал привязанный к рукам молоток и спрашивает:

– Как тебя зовут? Кто ты? – говорит.

– Хал-хал, – отвечает.

Раскрыл Тугума ему рот, а там множество иголок понатыкано. Вытащил иголки, спрашивает:

– Кто ты такой?

– Я Гээнтэй.

– Ведь ты же мой отец! Я твой сын, – говорит Тугума.

Съели они запасы Сэлэмэгэ. Положил Тугума отца в свою охотничью сумочку, что носят на поясе, и отправились они домой.

Шел-шел Тугума и дошел до старика Канда-Мафа.

Канда-Мафа говорит:

– Нашел ли своего отца?

– Нашел, – говорит.

– Отдай, Тугума ты мою картошку.

Тот выплюнул. Отправились дальше. Пришли к старухе.

– Хорошо ли ходил, Тугума?

– Хорошо.

– Нашел ли своего отца?

– Нашел.

– Поправь мою скалу. Поправил Тугума скалу. Пришли к матери.

– Сынок, хорошо ли ты ходил?

– Хорошо.

– Отца своего разыскал ли?

– Разыскал, – говорит.

И вытащил его из своей сумки. Получила она своего старика обратно. Все.

Давно тигр жил в тайге. Думал тигр: Сильнее меня нет никого на свете. Я самый сильный . Так ходил-ходил, всех зверей пугал, кругом все его боялись.

Один раз, поймав добычу, тигр наелся и лег отдыхать под деревом. Слышит, кто-то зовет его. На ветке сидела птица Куа. Она говорит ему:

– Ты и в самом деле думаешь, что самый сильный? Сильнее тебя есть!

Тигр сразу вскочил на ноги, вверх поглядел.

– Кто сильнее меня? Говори! Птица говорит:

– Человек сильнее тебя, вот кто!

Так сказала и улетела.

Тот тигр, никогда не видавши человека, захотел увидеть его. Пошел искать. Ходил-ходил-навстречу сохатый попался.

– Ты человек, что ли? – спрашивает тигр.

– Нет, – говорит сохатый, – человек совсем другой; ты его зачем ищешь?

Тигр говорит:

– Хочу посмотреть – немножко...

Тот сохатый ему говорит:

– Зря ты хочешь его видеть. Человек сильнее тебя, он может тебя убить...

Тигр смеяться стал. Пошел дальше. Навстречу изюбр попался.

– Ты человек, что ли? – спрашивает опять.

– Нет, я изюбр. Зачем ты ищешь человека? Он сильнее тебя...

Тигр не поверил, дальше пошел. Ходил-ходил, смотрит – кто-то на двух ногах стоит, дерево рубит. Тигр, притаившись, разглядывать стал. Потом ближе подкрался.

Человек заметил тигра. Спрашивает:

– Что тебе нужно? Тигр говорит:

– Хочу посмотреть человека.

– Вот как плохо ты задумал! – говорит человек. – Ты разве не знаешь, что он сильнее тебя? Смотреть на него опасно.

Тигр не поверил опять. Тогда человек говорит:

– Ладно. Я тебе помогу. Только надо привязать тебя к дереву, сейчас человека увидишь.

Так и сделал, привязал тигра к дереву, сам пошел, взял ружье, выстрелил тигру прямо в глаз. Тигр реветь стал, просить стал:

– Отпусти меня, теперь вижу – ты, человек, сильнее меня.

Человек отпустил его, говоря:

– Теперь беги в тайгу, беги подальше и человеку не попадайся.

С тех пор все звери человека боятся.

Давным-давно жили в тайге две сестры. Старшая сестра собралась за ягодами и говорит младшей:

– Разведи костер в Юрте, а то Кугомни придет.

Сказала и ушла.

А младшая сестра набрала ракушек на речке, сидит и играет. Совсем забыла про Кугомни и про костер.

А Кугомни ходит по тайге да юрты ищет, в которых костра нет. Боится Кугомни огня и дыма: от огня на нем шерсть горит, а от дыма глаза лопаются. А питается Кугомни кровью; когда сыт бывает, только языки вырывает и в запас откладывает. Зубы у него большие, желтые, язык острый, как шило, на лице шерсть черная, а на руках когти медвежьи. Идет он по тайге и нюхает воздух. Видит Кугомни – юрта стоит, в юрте костра нет. Заходит он в юрту, в юрте младшая сестра ракушками играет.

– Ты, девочка, немая? – спросил Кугомни.

– Нет, – ответила младшая сестра.

– Ну-ка, покажи язык, – сказал Кугомни. Высунула язык младшая сестра, а Кугомни схватил его когтями и вырвал.

– Ха-ха-ха! Вот будет у меня теперь вкусный ужин, – засмеялся Кугомни и ушел.

Возвратилась старшая сестра из тайги, видит: младшая сестра сидит и плачет, а говорить совсем не может, нет у нее языка. Догадалась старшая сестра, кто это сделал, и говорит:

– Не плачь, сиди и жди меня. Я пойду твой язык искать.

Пошла она по тайге. Шла-шла – видит: цзали Кугомни стоит, а рядом юрта, в которой он живет. Посмотрела старшая сестра – в, юрте никого нет. Открыла она цзали, а там много языков висит. Выбрала она самый свежий. Возвратилась домой, примерила язык младшей сестре, как раз подошел – ее, видно, был. Обрадовалась младшая сестра, что с языком снова стала, и говорит; – Спасибо тебе, сестра, век твоей доброты не забуду.

Только она сказала это, как явился Кугомни.

– Ты у меня язык в цзали украла? – крикнул он на старшую сестру.

А старшая сестра бросила кусок мяса в ступку и говорит:

– Вон твой язык, возьми его.

Залез Кугомни в ступку за языком, а сестры взяли пестики железные и начали толочь Кугомни да приговаривать:

– Вот тебе, кровожадный Кугомни, не вырывай языки у людей, не пей человеческую кровь.

Так сильно толкли сестры, что Кугомни в пыль превратился. Взяли они эту пыль и бросили на ветер. Только бросили, как из пыли появились комары и мошкара. С тех пор мошкара и комары налетают на людей, кровь пьют, а люди от них дымом избавляются.

У жадности нет конца. Если поддался ей кто, плохо тому будет. Подружились как-то белка и черепаха. Пошли они в лес собирать орехи. Белка залезла на кедр, а черепаха под кедром сидит, ждет, когда белка орешек ей сбросит. Сорвет белка кедровую шишку, попробует орешек – вкусно. Жадная была белка: чем больше ест, темжадней становится. Выколупывает она все орешки из шишек, а пустые шишки бросает черепахе.

– Белка! – кричит ей черепаха. – Почему шишки пустые?

– Такие уродились, – отвечает белка.

Но вдруг уронила нечаянно белка одну шишку, полную орехов. Посмотрела черепаха и говорит:

– Это неправда, ты меня обманываешь, видно. Смотри, сколько орехов в шишках! Сама поедаешь их, однако.

Обиделась черепаха. А белка слезла с кедра, много орехов у нее, и говорит:

– Ладно, черепаха, не сердись. Пойдем ко мне домой, я там угощу тебя орехами.

Подходят они к реке. Лежит через реку ильм, верхушкой другого берега касается.

– Дай мне орехов немного, – говорит черепаха белке. – Как по ильму пойдешь, упасть можешь.

Жалко белке орехов.

– Ладно, пройду как-нибудь, – отвечает она.

Дошли по ильму до середины реки. Посмотрела белка вниз, течение быстрое. Страшно сделалось белке. Поскользнулась она и упала прямо в реку.

– Черепаха, друг! – кричит белка. – Спаси меня, я тебе дам не только орехов – ядрышки от орехов! Сама очищу...

– Поздно, – отвечает черепаха. – Я ничем не могу помочь тебе.

Течение быстро понесло белку да и закрутило ее совсем.

Давно это было. Жили на берегу ворона и выдра. Друзьями были. Пришла один раз ворона в гости к выдре.

Встретила ее выдра. Чем угостить – не знает. Поставила она котел возле самой реки. Налила туда воды. Развела огонь. Чего варить? Нет ничего у выдры.

Говорит она вороне:

– Ты посиди здесь, а я рыбы наловлю. Прыгнула она через котел, да в реку.

А ворона смотрит – что такое? Нет выдры. Неужели выдра в котел прыгнула? Подошла, посмотрела в котел – никого нет.

Ну, думает, подожду, когда она из котла вылезет. Ходит ворона по лесу, зерна собирает.

Выпрыгнула выдра из речки. Положила выловленную рыбу в котел. Наварила и зовет ворону:

– Иди рыбу есть!

Услышала ворона, обрадовалась. Смотрит, как выдра рыбу из котла достает, и думает: Смотри-ка, в котле рыба водится. А я и не знала .

Дай мне рыбьи глаза, – говорит ворона. – Я глаза люблю клевать.

Угостила выдра ворону глазами. Ворона наелась и зовет выдру:

– Теперь ты ко мне приходи в гости. Пришла выдра к вороне в гости. Думает ворона:

«Чем угощать?» Ничего нет у вороны.

Поставила она котел, налила воды, развела огонь. Вода закипела.

Говорит ворона выдре:

– Ты полежи на солнце, а я рыбы наловлю. Легла выдра на берегу и греется на солнце. А ворона подошла к котлу и думает: нырну в котел и наловлю там рыбы. Ходила, ходила вокруг котла да и прыгнула в воду.

Долго лежала выдра на солнце.

«Почему, – думает, – вороны все нет, надо посмотреть, что она делает».

Подошла выдра к котлу, заглянула туда, а там ворона вареная плавает.

Жили старик со старухой. Плохо они жили: старик стал слабым, на охоте бывал, редко. Был у них сын Нядыга. Мальчик рос очень быстро, быстрее, чем маньчжурский орех. Вырос он и стал просить у родителей лыжи, копье и лук. Старик говорит старухе:

– Найди мои лыжи и лук, отдай сыну.

Сам-то он слабый был, не ходил совсем. Нашла все это старуха и отдала сыну. Встал Нядыга на лы-жи, погнулись лыжи.

– Не по мне эти лыжи, – говорит Нядыга. Натянул он лук, не выдержала тетива – порвалась. Срубил тогда Нядыга большое ореховое дерево, вытесал из него лыжи, семь шагов в длину, приклеил им снизу шкуру сохатого, а из амурской сирени согнул себе лук длиной в две руки и пошел на охоту...

Услышал он на охоте, что за семью перевалами живет страшная змея Симму, которая пожирает людей. Возвратился Нядыга домой с добычей и стал просить разрешения у отца с матерью сходить иубить эту змею.

– До каких лор, – говорит он, – змея будет поедать людей? Человек самый сильный в тайге, ему должны все звери подчиняться.

– Что ты, что ты, Нядыга! – запричитала старуха. – Как ты убьешь Симму? У нее панцырь из железа: ни копье, ни стрела не пробивают. Она съест тебя, как съела многих охотников.

Не пускали отец с матерью Нядыгу.

– Не дождемся мы тебя, помрем. Ведь старые мыбольно.

Но он все-таки пошел. Идет Нядыга и поет:

Семь перевалов лежат на пути, Семь перевалов мне нужно пройти, Много опасностей ждет на пути, – Сильным не страшно, однако.

Верных три друга есть у меня: Лук и копье, острый нож у ремня. Верных три друга есть у меня... С ними не страшно, однако.

Встречу за сопкой я злую змею, Стрелы и нож мне помогут в бою, Песню победную я пропою, – Храбрым не страшно, однако.

Шел он, шел – видит: навстречу ему девушка воду несет. Халат на девушке развевается от ветра, волосы растрепались.

«Откуда поднялся такой ветер?» – думает девушка.

А это юноша идет с такой быстротой, что ветерподнялся.

Поравнялся с ней Нядыга и попросил напиться. Зачерпнула ему девушка берестяным ковшиком водицы и спросила:

– Куда ты идешь, молодой охотник?

– Иду к Симму, хочу помериться с ней силой, – отвечает Нядыга.

– Как же ты убьешь ее, у нее панцырь железный? – говорит девушка. – Ну, вот что, запомни: у Симму на груди есть желтое пятнышко; если попадешь в пятнышко, убьешь Симму. Только Симму всегда лежит на груди, ее нужно разозлить, тогда она прыгнет. В это время и стреляй в нее, хорошо стреляй!

Поблагодарил Нядыга девушку и пошел дальше. Шел он, шел, пять перевалов перешел, смотрит, навстречу ему девушка воду несет. Совсем как первая, но только халат у той был светлый, а у этой черный; первая улыбалась ему, а эта смотрит сердито. Попросил у нее Нядыга напиться.

– Скажи сначала, куда ты идешь, – спросила его девушка в черном халате.

– Иду биться с Симму! – ответил Нядыга. Рассмеялась злая девушка – она была шаманка – и говорит:

– Куда тебе биться с моей старшей сестрой, она съест тебя вместе с олочами. Иди прямо к ней в пасть, не дам я тебе воды.

Рассердился Нядыга и проткнул дно ковшика шаманки стрелой.

– Как твой ковш проткнул я стрелой, так и твою сестру проткну, – сказал Нядыга и пошел дальше.

– Ах, чтоб у тебя ноги отгнили! – крикнула ему вдогонку шаманка.

Перешел Нядыга седьмой перевал и видит гору человеческих костей, а рядом, в пещере, Симму. Раскрывает она пасть большую – пребольшую – юрта свободно поместится в ней – и говорит страшным голосом:

– Эй, мальчик величиной с птичье яичко! Зачем ты пришел ко мне? Я хорошо пообедала и хочу спать. Уходи домой и не возвращайся.

– Я пришел посмотреть на тебя! – крикнул в ответ Нядыга. – Что у тебя за сила, если ты столько людей поела? Выходи, покажи мне свою силу!

– Ха, ха, ха! – засмеялась Симму, и камни покатились с сопки. – Не такие великаны приходили ко мне и те погибали. Дыхнуть мне только, и ты улетишь, как былинка. Ступай домой, глупец!

– Но почему ты не выходишь? – спросил Нядыга. – Если ты боишься копья, я брошу копье; если ты боишься ножа, я брошу нож. Ты, говорят, прыгаешь сильно. Допрыгни до меня, если не трусишь.

– Ах, так! – закричала Симму. – Ну, берегись тогда!

Она стала собираться в клубок, и скалы зашатались. Нядыга бросил копье и нож, с одним луком остался и говорит стреле:

– Стрела, стрела, если мне суждено жить, попади в то место, куда буду целиться.

Сильно рассердилась Симму, прыгнула выше сопки, налетела на Нядыгу. А Нядыга выпустил стрелу и попал в желтое пятнышко. Упала Симму на землю и дух испустила. Подошел к ней Нядыга. Стал тянуть стрелу, не может вытянуть, глубоко ушла стрела. Потянул один раз, потянул другой, на третий – выдернул, но стрела впилась в ногу Ня-дыге. Слишком сильно он дернул. Распухла нога так, что нельзя идти. Что делать теперь? Думал он, думал, видит: мышка выбежала из норки.

– Мышка, мышка, – говорит ей Нядыга, – сбегай к моим родителям, принеси лекарство.

– Я подожду, когда ты умрешь, – отвечает мышка. – Я буду грызть тебя.

Прилетела сорока.

– Сорока, сорока! – просит ее Нядыга. – Я убил Симму и поранил себе ногу. Слетай к моим родителям за лекарством.

– Я подожду, когда ты умрешь, чтобы глаза тебе выклевать, – отвечает сорока.

Летит ворон.

– Ворон, ворон, подлети поближе! – крикнул ему Нядыга.

Ворон подлетел к нему и спрашивает:

– Что тебе нужно, юноша?

– Я убил Симму и поранил себе ногу. Видишь, как пухнет она... Слетай к моему отцу с матерью, принеси лекарство.

– Что станет с тобой, пока я слетаю? Ты помереть можешь, – говорит ворон.

Полетел ворон за семь перевалов. Прилетел к родителям Нядыги, сел на юрту и каркнул.

– Смотри, – говорит старуха. – Ворон сына, наверно, клевал и прилетел к нам.

– Нет, – отвечает ворон, – я за лекарством прилетел для вашего сына. Он Симму убил и ногу себе поранил.

– Спасибо тебе, ворон, – говорит ему мать. – Отдохни немного, пока я лекарство приготовлю.

Стала она готовить лекарство из семян лимонника, женьшеня, черемухи, кишмиша, винограда, брусники и смородины. Много пакетиков набралось с семенами. Положила она в мешочек и отдала ворону. – Прилетел ворон к Нядыге и отдал мешочек. Потер себе рану Нядыга семенами, съел их и вылечил ногу. Только яд перешел в голову, и Нядыга потерял память. Идет он и все рушит, всех убивает на обратном пути. Подошел он к юрте злой шаманки и говорит:

– Пусти отдохнуть!

– Кто ты? – спрашивает шаманка.

– Охотник, – отвечает Нядыга.

Не разглядела его впотьмах шаманка, впустила его, а он раз копьем! – и убил.

И пошел Нядыга дальше. .

А в это время синичка полетела и передала первой девушке:

– Возвращается Нядыга. Он убил Симму, только сделался сумасшедшим. Закрывай .дверь, а то он убьет тебя.

Закрыла дверь девушка. Подошел Нядыга. Стучал, стучал – никто не открывает.

А девушка подкралась сзади к нему, схватила его, скрутила ему руки и понесла его к себе в юрту и стала лечить его всякими травами и кореньями. Выздоровел он, очнулся и узнал добрую девушку.

Поженились они и стали жить. Только заскучал Нядыга, ходит невеселый.

– Что тебе нужно? – спрашивает его жена.

– Посмотреть хочу родителей, может, померли они давно.

– Пойдем вместе.

Пошли они. Приходят на то место, где жили родители Нядыги, а там и юрты нет, только два дерева стоят: клен и береза.

Поставили они рядом новую юрту. Нядыга и говорит своей жене:

– Не трогай эти деревья: ни кору на них, ни ветки не трогай.

Однажды он ушел на охоту, а жена надрезала ножом кору на березе, смотрит – кровь пошла. Обломила она сучок на клене – тоже кровь.

Возвратился Нядыга с охоты и говорит:

– Зачем ты моей матери коленку порезала?

– А где твоя мать? – спрашивает жена.

– А вот, – показывает он на березу.

– Посмотрел он на клен и говорит:

– Зачем ты моему отцу палец обломила?

– А где твой отец?

– А вот, – показывает он на клен. Заплакала жена и говорит:

– Прости меня, Нядыга! Я больше не буду. Приложила жена к ранам на березе и клене мокрую глину – зажили раны...

С тех пор на месте старой юрты всегда вырастают береза и клен. Нельзя их трогать.

Жили в тайге две девочки. Днем ходили дрова заготовлять, вечером варили в юрте ужин. Ушли они однажды за дровами. Пришел к ним в юрту черт Зандарафу – высокий-превысо-кий. Вместо головы у него молоток, вместо живота кузнечный мех, руки из железных палок, ноги из одних костей, а вместо глаз два угля светятся. Собрал он все чашки у девочек, сложил в кучу да как дунет – все чашки развалились. Возвратились девочки, смотрят – чашки разбиты.

– Кто мог разбить наши чашки? – говорят девочки.

На другой день младшая сестра ушла за дровами, а старшая осталась в юрте посмотреть, кто к ним в юрту ходит, чашки бьет. Как увидела старшая сестра Зандарафу, испугалась – сидит не дышит. Собрал черт все чашки, как дунет – так чашки и лопнули. Поел он, что было в котле, и ушел.

Возвратилась младшая сестра из тайги. Рассказывает ей старшая сестра про Зандарафу, про то, как он чашки разбил. А младшая сестра хохочет до слез. Очень смешно ей, как это воздухом из живота Зандарафу чашки разбил. На следующий день младшая сестра говорит старшей:

– Иди теперь ты в тайгу, а я в юрте останусь, посмотрю на Зандарафу.

– Оставайся, – говорит старшая сестра, – только не смейся и песен не пой, а то он услышит и съест тебя.

Ушла старшая сестра в тайгу, а младшая спряталась под шкуры в юрте. Приходит Зандарафу. Снова собрал все чашки. Как дунет своим мехом – чашкилопнули пополам. Не удержалась младшая сестра да как захохочет. Услышал Зандарафу и говорит:

– Кто это так смеется?

Поднял он шкуры, видит: младшая из сестер сидит. Зандарафу и проглотил ее.

Возвращается старшая сестра в юрту – нет сестры. Зовет – никто не откликается. Жалко ей стало младшую сестру, заплакала она. Плакала, плакала и решила отыскать Зандарафу. Надела она свой лучший халат, взяла котомку и отправилась. Идет по тайге – видит, юрта стоит, а возле костра старушка сидит.

– Не здесь ли Зандарафу живет? – спрашивает старшая сестра.

– Здесь, – отвечает старушка. – Откуда ты знаешь Зандарафу?

– Как не знать? Он мою сестру съел.

Жалко стало старушке младшую сестру, заплакала она.

– Не плачь, – говорит девочка. – Давай убьем Зандарафу да живот разрежем. Может, жива еще моя сестра?

– Ладно, пусть так будет, – ответила старушка. Накормила она старшую сестру и спрятала в углупод шкуры.

Пришел Зандарафу, потянул в себя воздух да как крикнет:

– Эй, старушка! Откуда это человечьим духом пахнет?

– По тайге ты ходил да нанюхался человеческого духа. Вот тебе и кажется, что пахнет.

– Врешь ты, однако. Смотри, старушка, съем я тебя.

Стал Зандарафу спать ложиться. Ляжет на шкуры – неловко ему, ляжет на берестяную подстилку – тоже неловко. Подала ему старушка мялку, которой кожу мнут, и говорит:

– Ложись вот на эту подушку.

Лег Зандарафу головой на мялку. А валек от мялки старушка подняла кверху, как раз над головой Зандарафу. Лежит Зандарафу и приговаривает:

– Одно ухо спи, другое слушай. Один глаз спи, другой смотри. .

Говорил он, говорил, да и заснул. А девочка со старухой подошли к нему и начали мять его голову вальком. Намяли ему голову. Лежит Зандарафу, не шевелится. Взяли они тогда нож, разрезали живот, а оттуда младшая сестра выпрыгнула. Обрадовались сестры, обнялись. А Зандарафу вдруг заворочался. Испугались сестры со старушкой да бежать.

Встал Зандарафу, смотрит: живот у него разрезан, голова помята, есть хочется. Разозлился он, зарычал:

– Догоню – всех проглочу! – и побежал.

Подбегает старушка с девочками к реке. На другом берегу стоит кузница. В ней кузнец Егдига копья кует.

– Егдига! – кричат они. – Помоги нам! За нами Зандарафу гонится, съесть нас хочет.

Оттолкнул Егдига плот от берега, переплыл реку. Посадил их и перевез.

– Идите в мою юрту. Поешьте, что в котле варится, – сказал он, а сам в кузнице остался.

Подходит Зандарафу к реке. Голова лыком перевязана, живот тощий: весь вохдух из него вышел.

– Эй, Егдига! – крикнул Зандарафу. – Подай-ка мне плот. На тот берег хочу переплыть да пообедать. Там старушка и две девочки спрятались.

Подал ему Егдига плот, а сам думает: Ну, погоди же ты, я тебя проучу. Будешь знать, как людей глотать!

Доплыл Зандарафу до середины реки, а Егдига взял да и перевернул плот. Упал Зандарафу в воду. Несет его река, крутит, а он кричит:

– Пусть мои руки и ноги в деревья превратятся и запрудят реку!

Только он это сказал, как из его рук и ног много деревьев появилось, только не зеленых деревьев, с листьями, а сухих да корявых. Встали они посредине реки, чтобы течение остановилось, а река снесла их в завалы. Обратились тогда зубы Зандарафу вкамни, легли поперек реки, а вода через камни пошла. Так и лежат с тех пор кости Зандарафу в завалах, а зубы – на перекатах реки. А река и теперь бежит своим путем.

Жили старик со старухой. Были у них сын и дочь. Сын – охотник, дочь – мастерица. Ушел один раз сын на охоту. Много дней ходил по тайге, ни одного зверя не встретил. Устал совсем. Сел отдохнуть. Видит, под старым кедром тигрята играют, а к ним подползает большая змея. Уже пасть разинула. Жалко охотнику стало тигрят. Метнул он копье и убил змею.

Вернулась тигрица, увидела убитую змею и говорит охотнику:

– Спасибо тебе за то, что ты тигрят моих спас. Я тебе буду помогать охотиться.

Отдохнул охотник и пошел дальше. А тигрица забежала вперед, нашла сохатого и стала нагонять-его на охотника. Увидел охотник сохатого и убил его.

В то время, когда охотник ходил по тайге, в юрту его родителей прилетел Железный клюв. Перья у него железные, клюв и когти тоже из железа. Разорвал он грудь у старика, старухи и девушки, вынул когтями у них сердца, а самих посадил, как живых. Старик вроде копьё точит, старуха вроде одежду латает, девушка вроде вышивает.

Возвратился вечером охотник. Положил возле юрты сохатого и кричит:

– Эй, помогите мне сохатого внести! Никто не выходит.

«Что такое?» – думает охотник. Вошел он в юрту. Рассердился он, толкнул в плечо сестру – сестра упала, толкнул мать – мать упала, толкнул отца – отец упал, Нагнулся над ними охотник, посмотрел – у каждого грудь разорвана, сердце вынуто. Больно стало охотнику. Кто мог такое сделать?

– думает он. – Кто бы ни сделал, все равно найду врага и отомщу за родных .

Взял он копье и лук и пошел в тайгу. Шел он, шел, видит юрта стоит. Входит в юрту, там сгорбленная старушка сидит.

– Куда идешь, молодой охотник? – спрашивает его старушка.

– Иду искать своего врага, – отвечает охотник, – кто он, не знаю. Он убил моих родных и вынул у них сердца.

– Их убил Железный клюв. Он за сердцами людей охотится, – говорит старушка. – Он пролетал недавно над тайгой. Наверно, сидит в лиственничной роще и отдыхает. Возьми мою дочь – Медное ухо. Она тебе покажет, где Железный клюв отдыхает.

Только сказала это старушка, как вошла в юрту красивая девушка.

– Пойдем со мной, молодой охотник, – говорит улыбаясь девушка и протягивает ему руку.

Хотел ее взять за руку охотник, смотрит – а ее уже нет в юрте. Вышел он из юрты – перед ним огромная птица стоит, перья на ней медные. Это девушка превратилась в птицу Медное ухо, – Нужно незаметно подойти к Железному клюву, – говорит Медное ухо. – Меня он не боится. А ты пойдешь под моим крылом.

Пошли они. Медное ухо распустила крыло и при-крыла им охотника. Так дошли они до лиственничной рощи: На высокой лиственнице с четырьмя сучьями сидит на вершине Железный клюв и перья очищает.

– Железный клюв, зачем ты людей убиваешь? – спрашивает Медное ухо.

– Уходи-ка отсюда поскорей. А то я тебя съем, – отвечает Железный клюв.

Медное ухо подняла крыло, вышел из-под него охотник и выстрелил в Железный клюв. Стрела попала в грудь страшной птицы, пробила перья и застряла. Железный клюв упал, зацепился за сук и повис. Охотник полез на лиственницу. Железный клюв упал на землю. Схватила его Медное ухо и кричит охотнику:

– Слезай скорее! Я подержу.

А охотник будто не слышит, лезет все выше и выше на лиственницу. Железный клюв вырвался и полетел к себе в юрту. Охотник с лиственницы увидел, где он сел, слез и говорит Медному уху:

– Спасибо тебе за помощь. Теперь я знаю, где дом Железного клюва, пойду туда.

– У Железного клюва семь братьев-разбойников, – говорит Медное ухо. – Они убьют тебя. Услышал Железный клюв шаги и говорит отцу:

– Посмотри, откуда человек идет: если с этой стороны – враг, убей его; если с другой – зови в юрту.

Вышел старик, смотрит – идет охотник с востока. Зазвал его в юрту. Вошел охотник, видит: лежит Железный клюв и стонет.

– Болеет? – спрашивает охотник.

– Охотился он, – отвечает старик, – да на сук напоролся. Может, ты шаман, полечи тогда.

– Бубен немножко держу в руках, – отвечает охотник.

Взял он бубен, ударил три раза и говорит:

– Э-э, трудная болезнь. Ее надо лечить в отдельном шалаше. Сделайте шалаш и не входите в него. Я духа изгонять буду. Если кто будет кричать, все равно нельзя. Если кто войдет в шалаш, злой дух увидит и не уйдет из больного. Помрет больной тогда. Только утром приходите.

Построили шалаш, отнесли туда раненого. Вошел охотник в шалаш и говорит:

– Это я тебя ранил, Железный клюв. Зачем ты людей убивал? Теперь твоя смерть пришла. Ночью помрешь. Будешь звать на помощь, никто не придет к тебе – ни братья, ни отец.

Сказал охотник и ушел. А Железный клюв стал помирать и кричит:

– Отец, братья, помогите, умираю!

Услышал отец, хотел бежать на помощь, а сыновья схватили его за руки и говорят:

– Это злой дух из него выходит. Нельзя к нему идти. Шаман не велел.

Вошли они утром в шалаш. Смотрят, Железный клюв мертвый лежит.

– Ох, обманул нас шаман! – закричали братья-разбойники.

– А, может, не шаман это? Молодой больно, – . сказал старик.

– Кто бы он ни был; мы догоним его и убьем, – отвечали братья-разбойники. Взяли они копья и бросились вдогонку за охотником.

Увидел дятел братьев-разбойников, полетел к охотнику, сёл на сук ильма и говорит:

– Квар-квар-кан... Фырк-фарк-ванн... Гынн-гынн... Охотник, за тобой братья-разбойники гонятся. Убьют они тебя.

– Если ты мне хочешь помочь, лети к старому кедру, скажи тигрице, – отвечает охотник.

Полетел дятел. Прилетел к старому кедру, сел на сук и говорит тигрице:

– Квар-квар-кан... Фырк-фарк-ванн... Гынн-гынн... Тигрица, тигрица, тигрица, послал меня охотник, который тигрят твоих спас. За ним гонятся семь братьев-разбойников, убить его хотят.

Рявкнула тигрица и побежала на помощь охотнику.

Долго гнались братья-разбойники за охотником. Нагнали его наконец. Встал охотник спиной к толстому тополю, поднял свое копье и говорит:

– Живым в руки не дамся. Кто первый, под-ходи!

Стали окружать его разбойники. Вдруг выбежала из чащи тигрица. Как посмотрит на разбойников – глаза у нее большие от злости стали – да как зарычит! Сучки с деревьев полетели. Испугались разбойники, побросали копья и разбежались в разные стороны.

А молодой охотник пошел домой. Пришел, смотрит: возле юрты стоят мать с отцом и сестра, а рядом с ними девушка красивая. Да ведь это Медное ухо с ними стоит , – подумал он.

– Кто вас оживил? – спрашивает родителей охотник.

– Она оживила, – указывает на Медное ухо. – Сердца изюбрей вставила нам.

– Спасибо тебе, Медное ухо. Много ты мне хорошего сделала.

– Добрым людям я всегда помогаю, – отвечает девушка, – так учит закон тайги.

– Выходи за меня замуж, – говорит охотник.

– За хорошего охотника любая девушка пойдет, – отвечает Медное ухо.

И стали они жить все вместе.

Если лень нападает на человека, ни один шаман не поможет. Только голод и вылечит.

Жила девушка Дзи-Дзи. Полюбила она охотника Даду. Поженились они, стали жить. Только плохо они жили. Напала на Даду лень, стал он Гяндоу – лодырем. Лежит Дада целыми днями в юрте и на дудочке кингуласти играет. Все запасы мяса и юколы съели – опустел цзали.

– Ты почему на охоту не идешь? Есть нечего, – говорит ему Дзи-Дзи.

– Не мешай, – отвечает Дада, – видишь, занят я, на кингуласти играю.

Едут по реке на батах охотники. Дзи-Дзи попросила у них ленков: есть, говорит, нечего совсем. Удивились охотники и спрашивают Даду:

– Почему ты не охотишься, в тайге ведь живешь?

– Почему ты рыбу не ловишь, река ведь рядом?

– У меня ноги болят и глаза не видят, – отвечает Дада. Пожалели его охотники и говорят:

– Зачем тебе здесь оставаться, помереть можешь. Возьмите наш бат, поезжайте к нам в стойбище.

Оставили они бат, а сами уехали. Обрадовалась Дзи-Дзи.

– Собирай вещи и грузи в бат, – говорит она мужу.

– А мне и здесь неплохо, – говорит Дада. – Тебе нужно, ты и грузи, а я поиграю на кингуласти. У меня ноги болят.

Рассердилась жена и поломала у него дудку. Встал Дада и от злости бат столкнул в воду. – Грузи сама, если хочешь. А я пойду в тайгу, вырежу кингуласти.

– Говоришь, ноги болят? А бат столкнул в воду, однако, – крикнула ему вслед Дзи-Дзи. – А про себя подумала: Зря я за него замуж пошла, – ему дудочки больше, чем я, нравятся. Гяндоу он, лентяй он .

Только погрузила она вещи, как вернулся Дада из тайги с новой кингуласти. Сели они в бат и поплыли вниз по реке. Дзи-Дзи сидит на корме с веслом и управляет батом, а Дада лег на носу, задрал кверху ноги да играет себе на кингуласти. Доплыли они до переката, а Дада все на кингуласти играет. Волны стали захлестывать бат. Брызги ударили ему в лицо, и захлебнулся Дада, играть перестал.

– Неправильно ты едешь, заяц тебя породил! – обругал он жену. – Надо ехать по тихому месту.

Тем временем кончился перекат, река снова спокойной стала. Отряхнулся Дада, лег в бат да и наигрывает. Так они доехали до стойбища охотников Кончуга. Попросила Дзи-Дзи рыбы у охотников.

– Наловим – отдадим, – говорит.

Дали ей охотники рыбы, ничего не сказали. Дада наелся, в юрту полез и снова играть начал.

– Ты хорошо играешь, – говорят ему охотники, – но почему на охоту не ходишь?

– У меня ноги болят, – отвечает Дада. Смотрела-смотрела Дзи-Дзи, стыдно ей стало. Небуду больше просить рыбы для него, пусть с голоду помирает , – думает она. Поругалась Дзи-Дзи с Дадой.

– Не буду больше жить с тобой, – говорит она ему. – Раз ты Гяндоу, лентяй, – живи один.

Взяла она свою одежду, одеяло из беличьих шкурок, медвежьи шкуры, связала все в узел и ушла в другую юрту. Один день играл на кингуласти Дада, второй день играл, на третий день живот подвело, воздуху больше не стало, играть нельзя. Делать нечего – встал он, взял шест и острогу, сел в омо-рочку и поплыл. Сначала плыл тихо и вихлял в разные стороны; посмотрят, скажут – больной. Как только стойбище скрылось, встал на ноги и поплыл быстро. Отплыл подальше, развел огонь на носу оморочки и много ленков набил острогой.

Вернулся Дада в стойбище, выгрузил рыбу и побежал за женой. Вошел в юрту к Кончуге, взял Дзи-Дзи за руку и говорит:

– Пойдем домой, рыбу чистить надо. Я наловил.

Не поверила ему Дзи-Дзи, даже нож не взяла с собой. А когда увидела – обрадовалась. С тех пор они помирились и живут дружно. Дада по-прежнему играет на кингуласти, только лень из него вся вышла.

Два брата жили. Старший – Егдыга, младшего звали Удзя (глуповатый). Так жили-были, охотились, рыбу ловили немножко, плохо, бедно жили. Одежды не было. Из сухой травы сплели себе одежду, халаты сделали. Другие люди смеялись.

Однажды Егдыга говорит: – Как дальше жить будем, где невесту искать будем? Надо жениться. Удзя отвечает:

– Я придумал, что сделать. Пойдем на другое стойбище. Там живет Канда-Мафа. У него две дочери есть, будем сватать.

Егдыга рассердился, говорит брату:

– Глупый ты, Удзя, ничего не понимаешь. Как мы пойдем к нему? Он богатый, большой калым просить будет. У нас ничего нет. Тогда Удзя, захохотав, сказал:

– Этот раз послушаешь меня, хорошо будет. Идем!

Вот они пошли на то стойбище. Там жил Канда-Мафа. Пришли к. нему в дом, стоят у порога. Старшая дочь стала смеяться над ними:

– Кто вам такие халаты, шил?

Сама выдергивает у них из халатов нитки, в огонь бросает.

Младшая сестра говорит ей:

– Зачем так делаешь, нехорошо смеяться. Старшая отвечает:

– Они все равно ничего не понимают.

Канда-Мафа долго смотрел на них, потом спрашивает: зачем пришли? Братья рассказали ему о своем деле, что свататься пришли.

Канда-Мафа засмеялся и говорит:

– Я не знаю вашего богатства. Если у вас больше богатства, чем у меня, тогда возьмете моих дочерей в жены.

Егдыга испугался, слушавши старика. А старик еще одно слово сказал:

– Если ваше богатство меньше моего, тогда придете ко мне всякую работу делать, служить мне будете...

Тогда младший брат Удзя говорит:

– Ладно, Канда-Мафа, ты правильно рассудил, мы соглашаемся. Давайте посмотрим, у кого больше богатства.

Когда они вышли из дома, Егдыга стал бранить брата. Дома тоже все время ругался. Так говорил:

– Зачем головой не думаешь? Теперь будем всю жизнь страдать. Канда-Мафа палками бить будет...

– Замолчи, – говорит Удзя, – ты не знаешь, какой сон мне .приснился. Я должен пойти на сопку.

Сказавши так, вышел из шалаша. Пошел в сопки. Там на самой вершине черепаху увидел. Спрашивает:

– Зачем так высоко залезла? Черепаха говорит:

– Разве не знаешь, что большая вода идет, наводнение будет...

Удзя побежал домой, всех людей собрал, всем про это дело рассказывает. Люди слушают, не знают, что делать.

Одна самая старая старуха говорит:

– Надо хороший холм найти, на этом холме спасемся.

Вот люди нашли высокий холм, стали перебираться на это место. Все шкуры из амбаров достали, туда на лодках везут, все разноцветные халаты на рогульках развесили, железные котлы на землю поставили.

Удзя говорит брату:

– Егдыга, идем скорее, Канда-Мафа нас ожидает.

Пришли туда. Канда-Мафа стал свое богатство показывать. Много показал соболиных шкур, много халатов разных, материи всякой. Так думал: Вот нашлись два дурака, хотят со мной богатством по-меряться .

Удзя, не долго думавши, говорит:

– Много всего у тебя, Канда-Мафа, но у нас больше, пойдем смотреть.

Пришел Канда-Мафа на холм, увидел, сколько железных котлов, сколько мехов разных, сколько халатов всяких, и от зависти чуть не лопнул, рассердился.

– Ладно, берите моих дочерей, вижу, что вы богатые, – говорит.

Егдыга взял старшую дочь, Удзя – младшую.

Давным-давно брат и сестра жили. Сестра была старше. Брат мальчик совсем. Хорошо охотился. Ходил, ходил.

Вот однажды сестра говорит:

– Ну, ты все охотишься, а мяса нет...

Он говорит:

– Как же нет мяса? Все время добычу приношу. Зачем врешь?

Сестра голову вниз опустила. Думает. Потом опять упрекает его:

– Есть сушеное мясо. Надоело оно. Давай свежего!

Вот утром брат встал, собрался на охоту. Но не пошел, а спрятался в дровах. Хочет посмотреть, что сестра будет делать. Не верил, что мяса нет. Она стала шалаш прибирать. Взяла ведро за водой сходила. Потом пошла в амбар, оттуда мясо свежее несет. Видит брат, костер горит, на огне мясо жарится. Сестра нарядилась, выбежала на улицу, стала кричать:

– Иди скорее сюда! Мой брат ушел на охоту. Иди гулять со мной!

Пришел великан какой-то. Она его угощает. Обнимает его. А к вечеру, когда брату подходит время вернуться с охоты, великана нет: ушел. Сестра опять за свое:

– Одна юкола у нас. Ничего нету. Что варить буду?

На следующее утро брат пошел на охоту. Сохатого убил. Домой не принес, там оставил. Пришел и говорит сестре:

– Я убил сохатого. Ты встань рано утром, возьми нарты, привезешь мясо.

Она так и сделала. А брат в это время нарядился, как сестра, косы распустил, щеки нарумянил, еду приготовил и кричит:

– Иди скорее сюда! Мой брат ушел на охоту. Иди гулять со мной!

Слышит, кто-то отвечает ему:

– Почему голос другой?

– Брат говорит:

– Я болею. Иди сюда.

А сам взял самострел. Только великан в двери дома показался, стрела полетела ему в грудь. Он не упал. Повернулся назад. Ходил-ходил раненый. Кровь по следу текла. Так и ушел.

Брат съел все, что было. Опять свой халат надел, косу заплел и спать лег. Когда ложился, дунул на огонь, чтобы пепел на нем был, как будто давно спит. Приходит сестра, видит кровь около дома. Пошла по следу и узнала следы великана.

Вот приходит она домой, будит брата. Говорит ему:

– Ты зачем убил моего мужа?

– Я не знаю, – говорит он, – я сплю все время.

– Нет, ты убил моего мужа, своего зятя. Живи теперь один, я уйду.

Сестра ушла по следу великана. Тогда брат достал все необходимое из амбара. Думает: Что буду делать? Жил один. Плохо стало ему, скучно, не понравилось. Пошел искать сестру. Нашел следы. Шел, шел. Видит след великана, а рядом след сестры. Потом и она большими шагами пошла. Как же так? – думает. – Почему сестра Кямани так широко, как медведь, шагает? Когда вошел в лес, увидел двух медвежат. Играют. Он к ним подкрался и поймал.

– Вы чьи, – спрашивает, – как мать зовут?

– Кямани.

– А отца как звать?

– Бяту.

– Значит, вы мои племянники. Знаете, что? Вы возьмите одну мою рукавицу и скажите матери, что вы нашли дядину рукавицу.

Они так и сделали. Мать не поверила, говорит:

– Ах, "черти! Наверно, это отцова рукавица! Зачем врете?

Медвежата опять в лерок спустились.

– Ну, что? – спрашивает дядя..

– Она сказала, что нет у нас дяди.

– А что она делает?

– Шьет.

– Идите к ней. Если она не пов.ерит еще, возьмите у нее нитки и принесите мне. А вот вам моя шапочка. Спросите у нее: Ты шила эту шапочку или нет?

Вот они побежали.

– Дядину шапочку нашли, – говорят ей.

– Врете, – она говорит, – это отцова шапка. Тогда они схватили у нее нитки и побежали влес. Она за ними с кочергой. Бежала, бежала. Ви-Дит, брат сидит на пне. Очень удивилась.

– Я думала, ты умер с голоду, – сказала она и взяла его за руку. – Идем к нам.

Там она покормила его, а вечером говорит ему:

– Сейчас придет муж. Он, наверно, убьет тебя за то, что ты его ранил. Спрячься.

Брат спрятался около двери, шкурами накрылся. Стоит. Пришел муж-великан. Совсем не похож на человека, а говорит, как человек:

– Слышу запах твоего брата. Сестра испугалась:

– Не знаю. Давно его не видела.

– Зачем врать? – он говорит. – Давай его сюда!

Сам пошел, шарит везде, ищет. Увидел брата, но не стал его убивать.

– Э-э! Вот он. Когда ты пришел? Вот и хорошо. Не надо бояться меня. Живи с нами.

Так стали жить все вместе. Один раз хозяин говорит:

– Я сегодня нашел берлогу медведя. Жена! Ты нашей мне на грудь белое полотно, пойду на охоту.

– Возьми меня с собой, – попросился брат.

– Ладно, – говорит великан. – Только ты запомни. Я полезу в берлогу, буду драться. Если увидишь бело пятно внизу, значит, медведь меня давит, если белое пятно будет сверху, значит, я давлю медведя.

Когда пришли к берлоге, хозяин превратился в медведя. Брат проделал сверху берлоги дыру и следит. Видит, борьба пошла. Белое пятно внизу. Брат с копьем стоит. Как же выручить зятя? Белое пятно опять внизу. Тогда он взял и метнул копье. В это время зять наверху оказался. Копье попало ему прямо в грудь. Эх, убил зря , – думает. Ударил копьем и другого медведя. Пошел домой. Чуть не плачет. Надо просить прощенья у сестры. Говорит ей:

– Сестра! Я нечаянно убил твоего мужа. И медведя убил.

– Что же делать? – она говорит. – Сними шкуры, все мясо разделай, ешь, если хочешь, я не буду.

Он так и сделал. Потом она говорит:

– Вот что. Оставайся тут. Живи с племянниками. А я уйду. Пойду искать себе мужа.

И ушла. Он остался с медвежатами. Опять решил ее проследить. Пошел за ней. Видит, след сестры опять превратился в медвежий. Ему стало страшно, и он вернулся назад. Стал жить с племянниками. Сделал им берлогу и говорит:

– Если вас охотники найдут здесь, не бойтесь. Бросайтесь на них, сразу копья ломайте. Хуже всего – беу (разбойники). Они всегда всемером ходят. Если увидите сразу семерых, это беу. Тогда берегитесь.

Брат остался жить в шалаше. Жил, жил. Зимой дело было. Один раз ушел далеко на охоту. В то время на медвежат напали разбойники. У них было семь копий. Племянники узнали, что это беу. Сломали копья. Беу испугались и убежали. Потом опять пришли и убили медвежат.

Прошло время. Дядя идет племянников своих повидать. Подходит к берлоге и видит: нет медвежат. Что такое? Однако беу сюда приходили . Стал искать их по следу. Смотрит, сидят люди в шалаше. Едят медвежатину.

– Зачем вы моих племянников убили? Они захохотали.

– Как так? Человек разве может быть дядей зверенышей?

– Человеки разные бывают, – он говорит. – Эти медвежата родились от моей сестры и медведя-великана. Вы сделали большой грех. Теперь давайте мне выкуп за них. Выкуп такой: давайте мне двух женщин, семь котлов и семь халатов.

Беу стали думать, как быть. Потом согласились. Дали ему все, что просил.

Парень пошел в свой шалаш. Стал жить. Две жены у него было. Прошло сколько-то лет. Родились у них дети: сын и дочь. Когда сын первый раз пошел на охоту, отец наказ давал:

– Если убьешь медведя, не давай сестре своей есть мясо. Пусть никогда и не спит она на шкуре медвежьей.

Так еще раньше, раньше было. Старинные законы тогда соблюдали. Двух жен имели. Женщине спать на медвежьей шкуре не позволяли. Если брат, убив медведя, своей сестре мясо давал, плохо считалось, худо было, грех.

Это случилось очень давно. Так давно, что самый старый удэ не помнит. Ему об этом рассказывал дед. А деду говорил его отец. Очень давно это было.

У одного охотника, Сольди-га, умерла жена и оставила ему дочку, по имени Эльга.

Похоронил Сольдига жену, погоревал, погоревал и женился второй раз. Взял женщину из рода Пунинга. И стали они жить втроем: Сольдига, жена его Пунинга и дочка Эльга.

Сольдига очень любил свою дочь. Делал разные игрушки: колыбельку, чумашки, мялку с колотушкой, чтобы кожу мять. Такие игрушки делал, чтобы привыкла Эльга к женской работе. А маленькая Эльга просила отца:

– Сделай мне нарты, лук, стрелы, копье! Пунинга, услыхав это, сказала:

– Зачем тебе игрушки мальчика? Отвечает Эльга:

– Вырасту, буду отцу помогать на охоте.

– Вот еще! – сказала Пунинга. – Не твое это дело.

Посмотрел Сольдига на дочку, видит – смелая девочка у него растет. Сделал он дочке игрушки: маленькие нарты, лучок-самострел, копье, маленького оленя из дерева вырезал, ездовых собачек упряжку.

Увидела Пунинга, что не послушал ее муж, и невзлюбила Эльгу. Стала обижать ее, когда уходил отец на охоту. Терпела Эльга, отцу не жаловалась на мачеху, чтобы его не огорчать.

Так жили они.

Вот однажды повстречал Сольдига кабана в тайге. Долго гнал его Сольдига. Совсем загнал. Ушел в чащу кабан и залег.

Шел мимо амба – тигр. Он голодный был. На кабана наткнулся – и давай его рвать! Не разглядел Сольдига, кто там копошится, метнул в чащу копье. Проткнуло копье кабана и задело тигра.

Рассвирепел тигр и набросился на Сольдигу. Стал охотник говорить тигру, что не его он хотел убить, в кабана метил, да не стал его амба слушать и разорвал на куски.

Узнал амба вкус человеческой крови. Стал к стойбищу ходить. Пошли на его тропу другие охотники – сородичи Сольдига, просили не трогать их, в другие места просили тигра уйти. Но амба не слушал их. Стал по ночам приходить – Свиней, оленей собачек таскать. Маленьких детей таскать стал. Чего уж хуже!..

Не стало отца – Эльге совсем плохо пришлось! Возненавидела ее Пунинга. Стала работой девочку морить. Ходит Эльга за водой, моет крупу для каши, солит рыбу, сушит юколу для собачек, мнет шкуры, вышивает мачехе халаты, таскает из тайги хворост для очага... А Пунинга целыми днями лежит на нарах, ест, спит, трубку курит, ничего сама не делает, все кричит на Эльгу: То подай, девчонка, это подай!

Знала Эльга, что старших слушаться надо, делала все, что ей мачеха велела. Было ей очень тяжело. Но Эльга терпела. Сама себя утешала: Вот вырасту – от мачехи уйду. Одна жить буду. Охотиться бу-ДУ .

Не расставалась Эльга со своим копьем, потому что его отец сделал. Очень своего отца Эльга любила. Куда бы ни шла, копье носила с собой.

Вот один раз послала мачеха Эльгу березовой коры надрать, чтобы новые чумашки сделать.

Пошла девочка в тайгу, отыскала хорошую березу, сделала два надреза, стала кору драть. Вдруг слышит – кто-то спрашивает ее грубым голосом:

– Эй, что ты делаешь тут, девчонка? Чья ты? Обернулась Эльга и увидела амбу – тигра. Ужедавно у него плохая охота стала. Бока его ввалились от голода, был амба очень-очень злой. Но Эльга не испугалась тигра. Ответила:

– Я дочь Сольдиги. А тебе что надо? Говорит тигр:

– Растерзал я Сольдигу... и тебя теперь съем! Закричала Эльга на тигра:

– Уходи прочь, вор!

Бросился тигр на Эльгу. А девочка – за березу. Наклонилась береза, собой ее заслонила. Изо всей силы ударился тигр головой о березу и разбил себе голову.

Замахнулась на него Эльга копьем:

– Уходи, вор, а то плохо тебе будет!

Зарычал амба так, что с деревьев посыпались листья. Прыгнул опять. Тут две березки сомкнулись и зажали его. Застрял амба – никак вылезти не может. Как ни бился, не может выбраться из западни – так крепко сдавили его эти березы. Кинула Эльга в него копье. Вошло копье тигру в один глаз, вышло в другой. Ослепила Эльга амбу. Издох он.

Отрубила Эльга у тигра хвост полосатый и в стойбище пошла.

Видит – укладывают люди вещи во вьюки, разбирают юрты. Кочевать собрались, тигра боятся.

Говорит Эльга:

– Куда вы? Не придет больше амба!

– Что ты знаешь, девчонка! – молвил самый старый удэ. – Куда тигр пришел один раз – придет туда и в другой. Всем нам смерти не миновать!

Эльга полосатый хвост тигра старикам показала:

– Говорю, что больше амба сюда не придет! Вот я у амбы хвост отрубила.

Испугались удэ.

– Что ты наделала, девочка! – закричали они.

– Амбу нельзя убивать. Теперь его дух будет ходить в стойбище по ночам и всех нас погубит! Тайга придет в наше стойбище – все тропинки зарастут травой. Болото покроет это место...

Говорит Эльга:

– Я знаю закон охотников. Я два раза просила амбу уйти. Он не послушал.

– Ну, тогда – другое дело, – г говорят старики. – Амба сам виноват!

Откочевывать удэ не стали. Стали девочку хвалить.

Обидно Пунинге, что ее не хвалят. Совсем озлилась на Эльгу. Что ни сделает девочка, все не может Пунинге угодить. Вымоет Эльга крупу, станет варить кашу – подойдет мачеха, выбросит крупу, снова заставит мыть. Вышьет Эльга халат – мачехе не по нраву.

– Что ты делаешь, косорукая! – говорит она. – Разве так вышивают? Распори все да заново сделай. Да покрасивее, да поярче, да позатейливей!

Кричит Пунинга, ругается. Заплакала Эльга, из юрты на берег реки пошла, села там, где папарот-ники росли. Села и плачет. Зашумели папоротники, зашевелились.

Один папоротник Эльгу спрашивает:

– Что ты плачешь, маленькая?

Рассказала Эльга, как тяжело ей жить. Погладил ее папоротник своими мохнатыми листьями, говорит:

– Не плачь, маленькая! Этому горю легко помочь. Мы тебе поможем. – Стал тут папоротник на помощь Эльге все цветы и травы созывать. Потянулись к халату всякие травы и цветы. Улеглись на него, завитками разными закрутились. И такой красивый узор на халате сделался, какого еще ни разу Эльга не видала!

Собрал тут папоротник все слезы Эльги, окропил ими халат, и весь узор тот на халате остался.

Говорит папоротник Эльге:

– Жалко мне тебя, Эльга! Так мачеха тебя обижает, столько плачешь ты, что твоими слезами вся земля тут пропиталась, на твоих слезах и мы выросли. Вот помогли мы тебе, чем могли...

Понесла Эльга халат в стойбище.

Жило там много хороших вышивальщиц. А увидали они узор на халате Эльги – от зависти и удивления рты раскрыли. Не было такого халатаеще никогда!

А Пунинга еще больше озлилась на Эльгу.

– Хочу халат, шитый оленьей шерстью! – говорит она Эльге.

А дело было летом. В это время у оленей шерсть короткая. Откуда длинную шерсть для вышивания взять?

Походила Эльга по стойбищу, попросила у соседей, но никто ее выручить не мог.

Села Эльга и заплакала опять. Стала перебирать свои игрушки, отца теплым словом вспомнила и еще пуще залилась слезами.

Вдруг игрушечный олень, которого Эльге отец сделал, говорит девочке:

– Не плачь, хозяйка, этому горю можно помочь! Встряхнулся олень. Маленькими ножками об полтопнул и стал расти. Рос, рос – большой вырос. Густой белой зимней шерстью оброс. Сбросил шерсть с себя. И опять маленьким стал.

Сделала Эльга новый халат. Все руки себе шерстью исколола. И опять мачехе не угодила.

Говорит Пунинга:

– Не ты это делаешь! Кто-то тебе помогает... Только зря все это. Ты так не вышьешь как я умею. Вот вышью я сама себе халат, тогда увидишь ты, как надо работать! Сбегай в стойбище у реки Анюй. Там моя бабушка живет. Попроси у нее мою иголку. Да к утру смотри вернись, не опаздывай!

А до стойбища на реке Анюй далеко – несколько дней добираться надо.

Что делать Эльге? Опять она загрустила. Игрушки свои перебирает, теплым словом отца вспоминает. Вдруг слышит голос:

– Не печалься, маленькая хозяйка, мы-то на что?

Оглянулась Эльга. А перед ней целая упряжка собачек стоит. Двенадцать собачек, одна другой красивее! Пушистыми хвостиками виляют. Тоненькими ножками постукивают. Шерстка у них белая, глазки желтые,, носики черные. Удивилась Эльга.

– Откуда вы? – собачек спрашивает. А те в ответ:

– Разве ты не узнаешь, Эльга? Сольдига сделал нас.

Посмотрела Эльга – а вместо игрушечных собачек живые стоят, настоящие. Услыхали они плач хозяйки и ожили.

Запрягла своих собачек Эльга в нарты, села. И помчались собачки вскачь. Лес не лес, река не река – летят напрямик! Девочка глаза закрыла. А собачки до облаков уже поднялись. Открыла Эльга глаза. Видит – светло кругом... Облака, будто пушистый снег, вокруг лежат. Взяла Эльга остол-погоныч, стала править нартами.

– Тах, тах! – кричит. – Поть-поть-поть! Только клочья облаков летят из-под ног собачек.

Не успела Эльга устать и замерзнуть не успела, как до анюйского стойбища собачки ее домчали.

Слезла Эльга с нарт. Бабушку Пунинги разыскала. Лежит старуха больная, неумытая, нечесаная. Пожалела Эльга старого человека – умыла, гребешком причесала, корешок женьшеня отыскала, бабушке пожевать дала. Съела бабка корешок, здоровой стала. Говорит Эльге:

– Спасибо тебе, девочка! Хорошая ты! Ты мне добро сделала. И я тебе добром отплачу. Не иголка моей внучке нужна, а гибель твоя. Дам я тебе иголку, только смотри: будешь иглу отдавать – ушком к себе держи.

... Солнце только-только из моря вылезло, а Эльга на своих собачках уже домой вернулась. Сидит мачеха злая-презлая.

– Ну, – говорит, – где моя иголка?

– Вот она, – говорит Эльга. – Вот иголка. Стала она мачехе иголку отдавать. Вспомнила чтостаруха ей говорила. Повернула иголку ушком к себе, острием – к мачехе.

А иголка оказалась не простая. Только Пунинга ее в руки взяла, как иголка между пальцами ее принялась сновать, прошила ей пальцы насквозь, друг к другу ей пальцы пришила. Как ни билась Пунинга, не могла палец от пальца отделить.

– Ну, перехитрила ты меня, девчонка! – говорит она Эльге.

Поняла она тут, кто Эльге помогает. Дождалась когда Эльга уснула. Развела огонь в очаге. Побросала в огонь все игрушки, что отец Эльге сделал. Оленя бросила, собачек побросала. Стали они гореть. Только одна собачка выскочила из огня, бросилась к Эльге, носиком ее толкнула, разбудила:

– Беда, Эльга! Мачеха хочет всех нас убить! Бежим!

– Куда бежать? – . спрашивает Эльга.

– Туда бежать, где мачехи нет, – отвечает собачка. Выскочила Эльга из юрты, собачка – за ней. Увидела Пунинга, погналась вслед.

В это время луна взошла. Лунная дорожка протянулась по реке. Побежали Эльга и собачка по той дорожке, словно по льду. Кинулась за ними и Пунинга. Только под ней та дорожка сломалась – ее не выдержала. Упала мачеха. Схватила маленькое копье Эльги. Метнула копье вдогонку Эльге. Долетело копье до дочки Сольдиги, говорит:

– Ну, прощай, маленькая хозяйка! Теперь расстанемся мы! Повернуло копье обратно. Долетело до мачехи. Вошло ей в один глаз, вышло в другой – и в пыль разлетелось. Стали у Пунинги глаза большущие, как плошки. Замахала Пунинга руками, а они у нее крыльями стали. На ногах у мачехи длинные когти выросли. Стала мачеха совой пучеглазой. Хотела домой вернуться, да понесли ее крылья в тайгу. Села мачеха на дерево и закричала:

– Пу-нин-га! Пу-нин-га!

Так сова до сих пор и кричит.

А Эльга с собачкой бежали, бежали по лунной дорожке и добежали до луны. Хотела девочка назад вернуться, а тут светать стало – исчезла та дорожка. И девочка с собачкой остались на луне.

Эльга под утро на землю сходит. Заходит во все жилища, ищет копье Сольдиги, осматривает все. Освещает оружие – нет ли там копья Сольдиги. И если заметит, что кто-нибудь из ребят спит со слезами на глазах, Эльга вытирает слезы и дарит хороший сон, чтобы обиду ребенок забыл. Оттого ребята обиды не помнят.

Но когда сова в тайге закричит свое: Пу-нин-га! Пу-нин-га! – тогда Эльга быстро мчится обратно.

Ее можно увидеть, если ночью раскрыть глаза, когда лунный свет коснется их.

Повстречались как-то лисица и лось.

– Что нового? – спрашивает лиса у лося.

– Ничего нового, соседка, – отвечает лось. – Вчера чуть было совсем не пропал: гнался за мною охотник, а я запутался в ветках рогами... Беда мне на длинных ногах – за ветки задеваю!.. А ты как живешь? – спрашивает лось лису.

– И я плохо, сосед, – говорит лиса, подстерегают меня охотники. Беда мне с короткими ногами – не могу сверху вокруг посмотреть!

Запечалились звери, какая у них плохая жизнь и как плохо все на свете устроено: кому нужны длинные ноги – у того короткие, кому короткие нужны – у того длинные. Вот лиса и говорит:

– Давай, сосед, ногами меняться!

– Давай, – отвечает лось. Вот поменялись они ногами.

Посмотрела лиса вокруг: с длинных-то ног далеко видно – нет поблизости людей. Побежала в стойбище. Захотелось ей курятины. Попробовала в амбар залезть, где куры на насесте сидели, а длинные ноги мешают. Сунула ногу в щель, чтобы курицу сцапать, а лосиная нога – в копыте, никак ей добычу не зацепишь. Вздохнула лиса и пожалела о своих лапках: какие у нее были когти острые, как удобно было ими добычу держать и разрывать! Тут из дома человек вышел... Испугалась лиса и бросилась прочь. Так и убежала голодная.

А лось, получив ноги лисы, ростом стал совсем маленький. В траве спрятался, радуется:

– Вот теперь хорошо мне! Никто меня издалека не увидит!

Стал он потихоньку на лисьих лапках передвигаться. Устал быстро. Устал и проголодался. По привычке голову поднял, чтобы молодыми побегами да листьями голод утолить. Губами шлепает, а веток достать не может: ноги-то коротки!

Вздохнул лось:

– Эх, напрасно я обменялся ногами! Такие хорошие у меня ноги были: высокие да крепкие! Не то что эти лапки! Пропаду я теперь совсем с голоду...

И заплакал лось.

Вдруг слышит он: кто-то по тайге летит, напрямик ломится. Сучья да валежник трещат. Кинулся лось бежать! Запнулся за валежину, упал и глаза закрыл. Ну, – думает, – сейчас мне конец будет!

Однако слышит – зовет его лиса:

– Эй, сосед, где ты?

– Здесь, – говорит лось. – Это ты в тайге шумела?

– Я, – говорит лиса. – Беда мне с твоими ногами! Хотела тихо пройти, а ноги твои ломают сучки, топают, стучат. Чуть не пропала я с ними!

– И мне, – говорит лось, – с твоими ногами беда: маленькие они, слабые... Давай, соседка, опять меняться!

Вот обменялись они ногами.

Топнул лось своими копытами о землю: хорошо!

– Здорово это, – говорит, – устроено, что лось на копытах ходит! Ноги крепкие, копыта твердые!

Пробежалась лисица на своих лапках: хорошо! Лапки легкие, когти острые, походка неслышная. Отвечает лиса лосю:

– Да, правда! Хорошо это устроено, что у лисы маленькие лапки с острыми когтями.

Попрощались они и в разные стороны пошли. С тех пор звери ногами не меняются.

Раныпе удэгейцев много было. От стойбища до стойбища ребятишки камнем докидывали. От Коппи-реки до Хади-залива по морскому берегу, вдоль всех горных речек по Сихотэ-Алин-ским горам удэ жили. Дым от их очагов тучей к небу поднимался. Белые лебеди пока над стойбищами летели от того дыма черными становились. Жили тогда на Хунгари два брата – Канда и Егда... Отец у них простой человек был. А братья – не знаю в кого уродились: выросли такие, какими с тех пор люди не родятся. Ростом с лиственницу о семидесяти кольцах. Сильные были – где проходили они, там на земле глубокие ямы оставались. Когда Канда с Егдой на лыжах бежали, перелетную птицу обгоняли. Не было среди их сородичей таких охотников, как Канда с Егдой. Они медведей за добычу не считали, руками давили. На ходу тигра ловили. Барса за хвост ловили...

Больше всего любили братья соболиную охоту.

Соболь – зверь хитрый. Водит охотника долго. Не ест охотник, не пьет, пока за соболем гонится. А соболь кружит, колесит, след запутывает. Потом в дупло заберется – выкуривай его оттуда!

Только Канда с Егдой долго за соболем не гонялись. Соболь быстро бежит, а братья – того быстрее! Загоняют соболя, тот – в лес да в дупло. Тут Канда у дупла станет, а Егда дерево одной рукой валит. Закачается дерево – соболь бежать из дупла. А Канда шапку свою наготове держит. Куда соболь денется?!

Так охотились братья.

Всех соболей на деляне своего дяди выловили. Стали в разные места за соболем ходить. Стали в чужие места ходить. Обиделись другие охотники.

Говорят братьям:

– Вы нашу добычу берете. Нашего зверя берете – значит, нас мертвыми считаете, все равно что убили вы нас. Так считать будем. Кровное дело получается. Судиться с вами будем – зачем вы нас убили!..

Канда с Егдой смеются. Силой хвастают. Кровной мести не боятся. Суда не боятся. Зангина – судью – не боятся.

– Большому охотнику, – говорят, – большой зверь!

– Какого вам зверя надо?? – спрашивает зангин.

– Вы чужого зверя берете, с вас байта – штраф – взять надо.

– Байта не дадим, соболевать не перестанем, – отвечают братья. – Пока Соболиного Хозяина не добудем – соболевать будем!

Видит зангин, что Канда и Егда закона не признают, людей не слушают, рассердился. Свой жезл пополам переломил, в разные стороны концы бро-сил: остается обида на братьях.

Ушли братья соболевать. Хотят Соболиного Хозяина поймать. От стариков они слыхали, что есть такой соболь: в три раза больше других, черный, как уголь, быстрый, как ветер; на него если долго смотреть – ослепнешь.

Всю тайгу исходили – поймать того соболя не могут.

Пока за Соболиным Хозяином гонялись, всех соболей перевели. Добро бы пользу от, добычи получи-, ли, а то поймают, посмотрят, увидят – не тот, и бросят, разорвав, чтобы никому не достался.

Другим охотникам житья не стало: никакой добычи нет.

А Канда й Егда видят – своим умом Соболиного Хозяина не добыть. Пошли братья к зангину, поклонились:

– Ты не знаешь ли, где Соболиный Хозяин живет?

– Я человек маленький, – отвечает зангин, – что я знать могу! Спросите у Онку – Хозяина гор и лесов, – он знает!

– А где Онку живет? – спрашивают братья.

– Живет он в самой высокой горе Сихотэ – Али-ня, среди камней и скал. Каменный дом у него. Дорога к нему трудная. А увидеть его можно, если он сам захочет, – Ладно, – говорит Канда. – Пойдем, брат! Вот пошли они.

Сначала равниной шли. Красную речку повстречали. Лодку сделали из бересты. Речку переплыли. Березовым лесом пошли. К желтой речке вышли. Из тополя лодку сделали. Желтую речку переплыли. Дальше сосновым лесом пошли. Белая речка повстречалась братьям на пути. Кипит речка, бурлит, как кипяток, а вода холодная, палец опустишь – льдом покрывается. Накидали братья больших камней в ту речку, по камням перешли ее. На другом берегу кедровый лес растет. Слышат братья – три ворона, три филина кричат.

Идут Канда и Егда, сквозь кедры пробираются. А лес густой, стеной стоит. Ветки друг с другом переплетаются.

Стали братья кедры валить – дорогу делать. А за их спиной поваленные деревья снова в землю корни пускают, подымаются во весь рост. Была дорога – и нет ее, опять стоит лес непроходимый.

Так братья до высокой сопки дошли. А на сопке трехъярусный утес стоит. Такая высокая сопка, что на вершину посмотришь – шапка с головы падает.

Стали братья на сопку взбираться. Тут шесть воронов и шесть филинов закричали. Подумал Канда, что, видно, до дома хозяина недалеко осталось, стал звать. Громким голосом стал звать. От его крика кора с деревьев обваливается. А ответа ему нет. Лезут братья дальше...

Кончился лес. Кустарник пошел. Не столько кустов в нём, сколько камней. Чем дальше – тем больше. Идут братья меж скал. На первый ярус поднялись, отдохнули. Стали на второй подниматься. Разъезжаются камни под ногами, словно кто-то их из-под ног вышибает. А Канда и Егда все выше лезут – на второй ярус забрались. Посидели, отдохнули. Стали на третий ярус карабкаться, А скалы громоздятся одна на другую, рядами стоят. Смотрят братья – чем дальше идут они, тем больше скалы и камни на людей походят. Совсем живые камни. Глаз у них нет, а за братьями они следят – вслед за ними поворачиваются. Кое-как влезли братья на третий ярус. Камни из-под ног уходят, в руки не даются. А наверху девять воронов да девять филинов кричат.

Говорит Канда:

Ну, брат, видно до самого дома Хозяина дошли мы!

На скалу влезли. Видят – каменный дом стоит на десяти столбах; как закон велит, на восход – двумя глазами – окнами – смотрит. Крыша в облаках теряется – такой высокий дом. И внутри все как полагается: нары, очаг, медвежье место, для стариков место. Только все такой величины, что братья сами себе ребятишками кажутся.

На нарах – будто целая скала, поросшая мохом.

Закричал Егда. Так закричал Егда, что даже ветер во все стороны пошел:

– Эй, отец, простые люди к тебе пришли! С делом к тебе пришли!

Скала, поросшая мохом, повернулась к братьям. Смотрят они: не скала это, а человек. Темный, будто из камня сделанный, от своей тяжести по пояс в землю уходит. Каменными глазами на братьев смотрит.

От его взгляда сердце холодеет. Сам Онку перед братьями сидит.

Поклонились ему Канда с Егдой. Лосиным мясом поклонились, пищей простых людей поклонились. Говорят:

– Отец, помоги нам Соболиного Хозяина поймать! Сказали простым людям – поймаем! Как можно свое слово поломать?

Заговорил Онку – на соседних скалах от его голоса трещины сделались, снежные лавины с гор обрушились, земля задрожала:

– Слышал я о вас. Большая обида на вас лежит! Простые люди обижаются: зачем всех соболей перевели! Соболиный Хозяин в обиде: нечего на земле делать ему теперь. Вам его не поймать. Вы соболей убивали – их души на небо пастись уходили. За ними и Хозяин ушел...

Задумались братья. Трубки закурили. Хозяину дали. Закурил Онку. Тут из вершин сопок дым повалил, огонь к небу вскинулся, камни вверх полетели. Закружились над сопками облака, молния засверкала, огненный дождь захлестал.

Сидят братья ни живы ни мертвы – испугались. Еще раз подумали – плохое дело вышло: хотели силу свою да удаль показать, а вышло так, что люди теперь на них в обиде. Соболиный Хозяин в обиде, да и сам Онку, видать, тоже сердит. Говорит Канда:

– А как, отец, соболей на землю вернуть? Вынул трубку Хозяин изо рта – перестали сопкидымить. Говорит:

– Если на небе соболя убить – душа его на землю идет, в нового соболя входит...

Тогда сказал Канда:

– Что ж, брат, видно, нам с тобой в другие места придется идти соболевать...

– Видно, так, – откликается Егда. Собрались они в обратный путь. Вниз взглянули – голова закружилась: на такую высоту они к Хозяину Забрались. Как спускаться – не знают, никаких дорог не видать, кругом обрывы. Подхватили их тут филины, в воздух подняли. Пропало сразу все: нет ни Хозяина, ни гор, ни камней, на людей похожих. Стоят братья от родного стойбища неподалеку.

Стали братья веревку вить. Целый лес тальника извели. Такую веревку свили, что от одного ее конца до другого хороший бегун от восхода до заката солнца не добежит. Крепкую веревку свили. Зацепил Канда веревку одним концом за красную скалу, другим – за черную. Посредине кулаком ударил. Рассыпались скалы в пыль, а веревка цела осталась.

Закинул Егда веревку на небо. Крючком небо зацепил. Поднатужились братья. Подтянули небо к земле. Веревку сопочкой прижали. Припас охотничий да еды с собой взяли и по веревке полезли на небо за соболиными душами.

Добрались братья до неба.

Сначала внизу землю увидели, потом в облака вошли. Лежат облака, будто снег. Наст хороший, крепкий. Вокруг соболиных следов – видимо-невидимо! Разгорелось сердце у охотников:

– Вот теперь пособолюем, брат! ... Долго охотились они.

Сколько соболя не бьют, а его все не убывает. Даже уставать братья начали. Говорит Канда, что по дому соскучился – сходить бы домой надо...

Пошли братья искать то место, где они на небо залезли, и не могут найти.

Пока охотились они, на земле весна наступила. Стали молодые кабаны клыки точить о ту веревку, которой Канда и Егда небо к земле притянули. Точили, точили – и перетерлась веревка. Небо на свое место стало.

Ходили, ходили братья по небу – дорогу протоптали, а на землю так и не спустились. Ту дорогу на небе ночью хорошо видно: через все небо тянется она. По-разному люди называют ее, а удэ говорят: Это – Буа Гидыни, Дорога небесных людей! Ходят по ней Егда и Канда – соболя бьют. А на земле с тех пор соболь не переводится.

У стариков жизнь позади. Старики много знают – хороший совет всегда дать могут. Только и молодой хорошее слово сказать может: силы у него больше, глаз лучше, руки тверже, вся жизнь впереди – он вперед смотрит.

Давно удэ в теплых краях жили, на равнине, на берегу моря. Много их было, как деревьев в лесу. Тихо жили, ни с кем не воевали. Зверя били, рыбу ловили, закон соблюдали, детей растили. Давно это было.

Тогда в одном стойбище хозяином был старший шаман Кандига. Как заболеет кто-нибудь, вытащит Кандига свой бубен, на котором Агды – гром – нарисован, костер разведет, бубен на костре подогреет и начнет шаманить. Вокруг костра ходит, пляшет, разные слова говорит, поет, в бубен бьет, будто гром гремит. В бубен бьет Кандига, говорит – злых чертей пугает... Шум такой поднимает, что потом эхо два дня откликается. Иной больной и поздоровеет, глядишь. А если умрет... и тогда шаман свое дело сделает: на серой птице с красным клювом душу покойника в подземное царство – Буни – увезет. Ту птицу, правда, никто не видал, да как шаману не верить!

Боялись шамана сородичи, слушались его. Что захочет шаман взять – отдают. Что скажет шаман – сделают. Как шаману не дать! Не дашь – злых чертей на стойбище напустит, всем худо будет... Говорили про Кандигу, что он очень большой шаман. Черти шамана любили – все у Кандиги было, даже тогда, когда все другие удэ голодали, свои унты с голоду жевали.

И жил в том стойбище молодой парень Димдига. Охотник хороший: одной стрелой двух гусей убивал. Парень как парень, не хуже других, а лучше. Смотрел этот парень на Кандигу – одного в толк не мог взять: почему это так получается; двух соболей забьет, одного – себе, другого – опять Кандиге. Кандига на охоту не ходит, в болоте не мокнет, на солнце не сохнет, на морозе не мерзнет, а добычи столько же получает, сколько и Димдига. Отчего это?

На совете мужчин Кандига говорит, разделив добычу:

– Хорошо сделали мы, все довольны... Говорит Димдига; – Хозяинн! Я недоволен... Почему так? Ты в юрте сидишь, ног не бьешь. Тебе все мужчины половину отдают. Почему у меня – охотника – меньше добра, чем у тебя?

– Глупый ты! – говорит Кандига. – Счастье мне духи приносят! Почему? С ними поговори... Вот сейчас всех чертей своих сюда позову!

Рогатую шапку надевает, пояс с погремушками надевает, за бубен гремящий хватается. Гремит бубен – по всей округе гром идет.

Просят старики:

– Не шамань, молодого не слушай! Он ума на охоте не добыл, только зверя на охоте добыл...

– Ладно, – говорит шаман, – только ради вас его прощаю.

И опять ходит Димдига на охоту. Зверя бьет: одного себе, одного – Кандиге. А шаман все Димдигу ругает. Что бы ни сказал парень, все шаману впо-перек.

... В тот год из дальнего стойбища люди прибежали. Оборванные, голодные люди прибежали. Говорят, плача:

– Страшные люди на нас напали! Множество великое их! Сами – как тигры! На диких зверях ездят.

– Что за звери? – спрашивает на совете Димдига. – Собаки?

– Нет, не собаки.

– Олени?

– Нет, не олени. Нам ли оленей не знать – всю жизнь оленей держали! Четыре ноги у тех зверей, шерсть гладкая, морда на оленью похожая, да не совсем; хвосты у тех зверей длинные. Кричат те звери так, что далеко слышно. У тех, кто крик их услышит: сердце заячье становится. Те люди никого не щадят. Мужчин убивают, женщин с собой уводят, детей малых дод копыта своим зверям бросают.

– Плохие люди! – говорит Димдига. – Уходить надо, у нас с ними драться силы не станет.

– То не. люди, – говорит Кандига.

– Да мы сами видели: две руки, две ноги, одна голова у тех людей. Не по-нашему говорят. От деревень только пепел оставляют. Где они пройдут – там трава не растет.

– То не люди, – говорит Кандига, – то злые черти! Это их Димдига накликал... Не бывает таких людей! Шаманить буду – мне дары давайте, тех чертей прогоню!

Люди с дальних стойбищ дальше бегут... Прибегают из средних стойбищ люди.

– Бегите! – кричат. – Злые люди на нас напали! Против них у нас силы нет! Юрты жгут, людей бьют!

– Уходить надо, – на совете Димдига говорит. – Злые духи юрт не жгут.

– То не люди, – на своем Кандига стоит, – то злые черти! Нет такого черта, чтобы меня испугал. Шаманить буду – всех чертей перепугаю! Несите мне дары!

Люди со средних стойбищ дальше бегут... Из ближних стойбищ люди прибежали:

– Тех злых людей мунгалами звать! Говорят, они весь мир прошли, никого в живых не оставили! Только и есть живые, что мы с вами!

– Со своих зверей слезают ли мунгалы? – спрашивает на совете Димдига.

– Слезают, когда едят и убивают.

– Что едят мунгалы?

– Тех зверей, что с ними запасными идут.

– Это люди, – говорит Димдига.. – Надо оружие готовить. Надо уходить с их дороги. Что едят мунгальские звери?

– Траву, – отвечают люди..

– Надо в лес уходить, надо в горы уходить, – говорит Димдига. – Те люди, видно, к лесам да горам непривычны.

– То черти! – говорит Кандига. – Злые духи, их Димдига раздразнил. Несите дары мне! Я все. беды отгоню. Мангни – идола – сделаю, всех чертей разгоню.

Стал Кандига шаманить день и ночь. Упадет от усталости, вскочит и опять . шаманит. Страшного идола сделал – Мангни – и вокруг него кружится.

Мангни на холме стоит. Три роста в нем. Живот у Мангни пустой, чтобы вечно голодный был. Руки у него змеями перевиты, чтобы гибкими в драке были. У того Мангни на ногах ящерицы, чтобы быстро бегал. В груди у него птица вместо сердца. На груди медный круг начищенный, как солнце сияет, чтобы врагов слепить. В том медном круге все отражается.

Говорит Кандига:

– Подлетят мунгалы на своих зверях, в медном круге себя увидят, подумают, нет здесь никого, кроме них. Уйдут.

– Копьями и стрелами мунгалов надо отгонять, – говорит Димдига.

Жмутся люди к Кандиге. Никто не защитит их больше.

Сделал Кандига еще двух идолов – Мангни на помощь, чтобы бить чертей.

Говорит тут Димдига:

– Эй, люди! Большая беда пришла – не Канди-ге-старику ее отгонять. Берите луки, стрелы, копья, в леса уходите, в горы уходите! Тем Мунгальским зверям трава нужна. Дойдут мунгалы до лесов, до гор, увидят – зверей нечем кормить, назад повернут!

Шум в стойбище поднялся. Молодые кричат:

– Димдига правду говорит – мужчины должны драться!

Старики вопят:

– Никто против чертей не силен!

А мунгалы уже близко... Уже крик их слышен... Уже пламя видно: жгут мунгалы юрты соплеменников Димдиги.

Шаманит Кандига. Изо рта у него пена брызжет. Бубен, как гром, гремит. Побрякушки на поясе звенят. Шапка рогатая раскачивается. Трясутся от страха старики, на него глядя.

Сородичам говорит Димдига:

– Кто со мной пойдет – перейдите ручей! Кому детей своих жалко – перейдите ручей! Кому за оружие взяться не стыдно – перейдите!...

Кто шаману не верил – перешел ручей. Остались с шаманом те, что чертям верил больше, чем своим рукам.

Ушел Димдига.

А мунгалы словно туча идут. Как песку на берегу морском тех мунгалов! Дрожит земля от топота. Над мунгалами шум стоит, как в половодье: кричат они, гикают, своих зверей погоняют. В руках у них кривые сабли длинные, за плечами – колчаны со стрелами, у седла – топоры боевые. Правду Димдига сказал, что не черти мунгалы, а люди.

Стойбище увидали мунгалы, еще пуще закричали. Целую тучу стрел пустили – солнца не видно стало!

А Димдига со своими уже от леса недалеко. Увидали мунгалы Димдигу – помчались вслед. Чуть не догнали. Да парень уже в лес вошел. Женщин и детей дальше погнал Димдига. А сам с мужчинами за деревьями спрятался.

Стали в мунгалов стрелы из тугих своих луков пускать. Запели стрелы, полетели. Сквозь черта стрела пройдет, разве может человек черта убить? А мунгалы падают с седел...

От.дерево к дереву – глубже в лес уходит Дим-. дига. От дерева к дереву – глубже в лес уходят и те, кто с ним со стойбища ушел.

Долго гнались мунгалы за Димдигой. Только звери их в лесу непривычны. Только зверям тем в лесу тесно. Только зверей тех в лесу кормить нечем. Тех зверей мунгалам пасти негде. Только мох седой вокруг на деревьях висит да папоротники стеной стоят... Повернули мунгалы обратно.

Послал Димдига людей своих всем соплеменным сказать, как от мунгалов спасаться. Потянулись удэ в леса да в горы. Стали на горах да в лесах жить. Лесными людьми удэ стали. Так их до сих пор зовут.

... Сколько времени прошло – не знаю. Пошел Димдига на старое стойбище. Посмотреть хотел – помог ли Кандиге Мангни со своими одноногими.

Видит Димдига – мунгалы до моря дошли, назад повернули, в свои степные равнины назад ушли.

Видит Димдига – в старом стойбище Мангни лежит поверженный... В пустом брюхе трава растет, в пустой груди ящерки бегают. Одноногие помощники обугленные лежат – мунгалы из них костер делали.

Видит Димдига – лежит шаман, ноги раскинул, в руках топор держит. Рядом с ним мунгал лежит, топором убитый. Вспомнил, видно, шаман Димдигу,. да поздно было. Лежит Кандига. На нем ворон черный сидит. Хорьки да россомахи по стойбищу рыскают.

Обратно Димдига в лес пошел. Родичам сказал: Лес да камни – нам лучшая защита!

Стали удэ в лесах жить. На совете молодые стариков слушают. Но и старики от молодых хорошего слова ждут.

Это еще тогда было, когда звери человеческий язык понимали. Тогда тигр с удэгейскими людьми в родстве состоял. Тогда в роду Бисанка тигр желанным гостем был.

Жили Бисанка в верховьях реки Копии. Много их было. Когда все разом говорили – на Анюе слышно было.

Один год очень хорошая охота случилась. Столько охотники соболя, выдры, белки, хорька, колонка, медведя и лисицы добыли, сколько ни разу добыть не могли.

Купцы к Бисанка приехали, все товары продали: а пушнины будто и не убавилось.

Собрались Бисанка на Амур – пушнину свою продавать. Двадцать нарт снарядили. Лучших собачек в стойбище взяли. Лучшую одежду надели. Косы новым красным шнуром оплели. Шапочки из шкурок кабарги с собольими хвостами на головы надели. Белые богдо – повязки – на головы надели. Белые халаты, шелками шитые, белые штаны надели. На нарты сели, ездовыми палками взмахнули, между полозьями их вставили – собакам волю дали.

– Тах-Тах! Поть-поть-поть!

Побежали собаки. Только снег в стороны летит да полозья скрипят.

Бегут собачки, лают. Тот лай услыхав, все звери в разные стороны бегут, за деревья, за сугробы прячутся. Несутся собачки, как ветер.

Такие хорошие собачки, что без остановки летят, на ходу юколу глотают...

Через горный хребет перевалили собачки; им все нипочем; горы, реки, распадки – мчат напрямик. На верховья Ануя вышли, потом – на Хор, потом – на Уссури, потом – на Амур. Сколько ехали удэ – кто знает: весело ехали, время не считали!

А в Муллаки на Амуре – торг большой. Народу собралось отовсюду великое множество: нанайцы с Амура; нивхи, одетые в рыбью кожу, с острова; не-гидальцы с Амгуни на собаках; орочоны с далеких пастбищ, в овчинной одежде; ульчи в сохатиных унтах; орочи в оленьих торбасах... Разве всех пересчитаешь!

Торг большой.

Купцов понаехало много: косатые маньчжу, бритые нека с длинными ногтями приехали; с заморских островов купцы в деревянных латах, с двуручными мечами приехали.

Только с купцами черная болезнь приехала. На чем ехала – кто знает! На лодке ли, на оленях ли, пешком ли пришла – не знаю. В чем одета была – не знаю. Только на том большом торге хозяйкой стала.

Сели Бисанка торговать, а тут – беда!

Напала на людей черная болезнь. И стали они умирать. И нанайцы, и негидальцы, и орочоны, и маньчжу, и орочи, и ульчи умирать стали, и охотники, и купцы умирать стали.

Видят люди – плохо дело: смерть ни с кем не торгуется, всех подряд берет. Разбежались люди в разные стороны.

А у Бисанка и бежать некому! Из .всех в живых один парень остался, по имени Конга. Приезжал он с братом. А брата взяла черная смерть. Похоронил Конга своих сородичей. Думает: Как брата своего на чужой земле оставлю? Пусть со мной едет. Пусть по обычаю нашему похоронят его. Пусть за всех сородичей перед Хозяином стоит!

Сколотил Конга большой ящик, положил туда брата.

Бросил Конга все товары – не до них тут... Сел на последнюю упряжку, крикнул на собак – и поскорее от проклятого места, домой!

Едет Конга – не оглядывается, от болезней бежит.

А болезнь вместе с братом в ящике лежит...

Сколько ехал Конга – кто знает: сначала на Уссури, потом на Хор, потом на Анюй, потом через горы...

В тех горах каменные поляны были. На тех каменных полянах – тигровое стойбище. В том стойбище тигры жили. К стойбищу многие дороги вели: дороги костями да черепами огорожены.

Подъехал Конга к тигровой дороге.

Стоит на дороге тигр. Увидал Конгу, через спину перекатился, человеком стал, поздоровался, спросил, как торговал Конга, какие новости везет.

Рассказал парень, какая беда случилась, какие плохие новости с собой везет. Покачал головой тигриный человек, говорит:

– Поезжай! Хоронить брата будете – поплакать приду. Твой брат хороший охотник был... – Через спину перекатился, тигром стал, ушел.

Переехал Конгу дорогу. Отсюда и до стойбища недалеко.

Приехал парень. Матери, сородичам рассказал, что с ним случилось. Открыла мать ящик, чтобы попрощаться с телом сына.

Открыла ящик и выпустила болезнь...

Пошла черная смерть по стойбищу гулять.

Поумирали все люди.

Только младший брат да сестра Конги живы остались. Да шаман Канчуга.

Канчуга трусливый да жадный был. Никогда никому не помогал ничем. Увидел он, что кроме него два ребенка остались, подумал:

«Пока смерть уйдет – один я прокормлюсь. Зачем ребятишкам помогать буду? Тогда и мне не хватит».

Закрыл он дверь в юрте Конги, бревнами прижал. Оставил в юрте детей. В свою юрту зашел, закрылся. Сидит и жрет.

Сначала он из юрты не выходил. Потом жадность его обуяла.

«Зачем, – думает Канчуга, – пища в стойбище пропадать будет! Нельзя у мертвых брать – грех большой. Мертвых пищу злые духи стерегут, – говорит себе Канчуга. – Ну да ничего! Их много – я один. На меня набросятся, друг с другом столкнутся, между собой передерутся, про меня забудут!»

Пошел Канчуга в юртах еду собирать.

Квашеную бруснику, нерпичий жир, соленую черемшу, сохатиное мясо, осетриные брюшки, сарану сушеную, черемуховые лепешки со всего стойбища собрал. Сидит и ест.

А в юрте Конги голодные дети плачут.

Пришел тут к стойбищу тигр. Через спину перекатился, человеком стал. Глядит: не курится дым, не ходят люди, не гремит бубен, не слышно собак – мертвые все лежат. Пришел по брату Конги поплакать, а тут слез не напасешься: столько покойников в стойбище.

Слышит тигриный человек – кто-то в юрте Конги плачет. Дверь открыл. Детей, увидел. На руки взял. По стойбищу пошел, живых искать. Никто на его зов не откликается...

К юрте Канчуги подошел тигриный человек. Дверь дернул – не открывается. А слышно – кто-то возится.

Постучал.

Услыхал Канчуга стук. Подумал, что дети Конги из своей юрты выбрались, пришли, есть просят. Жует Канчуга, давится, полный рот набивает... Едва прожевал, кричит:

– Уходите, не просите: самому есть нечего! Сказал тогда тигриный человек:

– Э-э, Канчуга, ты закон лесных людей забыл: слабому – помоги, голодному – дай, сироту – приюти! Так жили удэ. Так жить будут. Не место тебе, среди простых людей! Три раза ты умирать от страха будешь. Тело твое все меньше становиться будет, а жадность – все больше. Так с тобой будет, пока не исчезнешь совсем!

Через спину перекатился, тигром стал. Детей на спину посадил, в тигриное стойбище унес. Говорит своим сородичам:

– Вот дети моего дяди. Кормить их некому... Стали тигры детей кормить. Самые лучшие куски детям отдавали. Стали дети расти. Новое имя детям дали, чтобы черная смерть со старым именем следом не пришла на новое место. Девочку Инга назвали, мальчика – Егда.

Скоро выросли дети.

Инга рукодельницей стала. Егда охотником стал...

Вот время пришло, старый тигр с ними через тигриную дорогу переступил, дорогу простых людей показал, закон рассказал, как жить, чтобы все хорошо было. И в свое стойбище ушел.

А Инга с Егдой пошли к людям.

Мимо стойбища отца прошли. К стойбищу тропинки травой заросли. Егда пучок сухой травы над тропинкой привязал, чтобы мимо шли люди, не останавливаясь. .

Это то, что с детьми было.

А с Канчугой вот что случилось. Когда тигриный человек слово сказал, вытянулся у Канчуги нос, выставились изо рта клыки, на горбу щетина выросла, а на руках и ногах – копыта. Кабаном стал Кан-чуга. Ростом меньше стал, а жадности у него прибавилось. Сожрал он все, что в юрте было. В тайгу побежал. Роет корни, грызет, молодую траву обгрызает, желуди ищет, жрет, от жадности давится – все наесться не может, хрустит, грызет, а все не сыт. И во сне чавкает, сопит, жует: снятся ему желуди, птичьи потроха и всякая другая еда. Как проснется, так опять за еду, а брюхо – все пустое!

Так в тайге и повстречали Канчугу Инга с Егдой, когда шли от тигровых людей.

Увидал Канчуга брата с сестрой, думает: Съем я их – сытым наконец стану! Бросился он на родичей Конги.

Взмахнул Егда копьем – умер кабан-Канчуга от страха. Через спину перекатился – рысью стал. Пасть раскрыл, зубы оскалил, на Егду бросился, съесть его хочет...

Опять взмахнул Егда копьем – и умер от страха рысь-Канчуга. Через спину перекатился – крысой стал. Ростом меньше, а жадности все больше. Красные глаза вытаращил, голым хвостом по земле бьет, зубы свои острые выставил, кинулся на Егду, думает: Вот его съем – сытым стану! Махнул Егда на крысу рукой. Подох от страха в третий раз Канчуга. Через спину перекатился – жуком-древоточцем стал. Таким жуком, которые столетние сосны сжирают, в пыль да труху обращая. Загудел жук, крылья расправил, усами шевелит, ножками сучит. Налетел он на Егду, на лоб сел, рот разевает, думает парня заглотить живьем.

Рассердился тут Егда-парень:

– Коли злости у тебя не убывает и жадности не убавляется, сам себя вини, а не меня – я перед тобой не виноват!

Сказал так и хлопнул себя по лбу.

Только мокрое место от жука осталось.

Пропал совсем жадный Канчуга, пожалевший пищу для детей. От их руки погиб. И никому его не жалко было.

Это еще тогда было, когда удэ, на камень глядя, каменного человека видел; на медведя глядя, думал – таежного человека видит; на рыбу глядя, думал – водяного человека видит; на дерево глядя, думал – древесного человека видит. Тогда с людьми всякие вещи случались, каких теперь не бывает. Жили два брата – Соломдига и Индига, в верховьях реки Коппи жили.

Умер у них отец. Перед смертью наказал:

– Друг за друга держитесь. Одному плохо станет – пусть другой поможет. В одну сторону оба глядите. Вот как сказал – делайте!

Умер отец. Братья белую тесьму в косы вплели. Положили отца в гроб. Гроб ногами на восток поставили, чтобы и после смерти отец восход солнца видел. Семь дней отцу пищу носили, душу его кормили.

Потом на охоту пошли.

– В одну сторону оба глядите, – говорил отец братьям. А младший брат Индига вслед брату ступает да все по сторонам глазеет: очень Индига быстроглазый был, в одно место смотреть не любил.

Шли, шли братья. Индига по сторонам смотрит. Вдруг какой-то шум слышит. Повернулся – а на старшего брата из-за валежины тигр прыгает! Тот и копья не наставил, и нож вынуть не успел. Индига дальше был. Ему бы копье в тигра бросить! А у Ин-диги заячье сердце сделалось: испугался младший брат. На землю упал, руки вместе сложил, тигра просит мимо идти, их с братом не трогать.

Долго так лежал Индига, потом голову поднял, смотрит – ни тигра, ни брата нет. Обя пропали. Защемило у Индигд сердце. Стал он брата звать. Кричал, кричал, да никто не отзывается, только сопки его крик передразнивают:

– Со-ло-ом! Ди-ди! Га-га! А-а-а!

Заплакал парень. Как без брата теперь жить? Что сородичам скажешь? Как с лица стыд утрешь?

Стал Индига капканы смотреть. В одном колонок сидит. Чуть завидел Индигу – как закричит на него:

– Уходи прочь, брата потерявший! – перегрыз зажатую в капкан ногу и ускакал на трех ногах.

Стал Индига ловушки смотреть. В одной петле хорек сидит. Увидел хорек Индигу, давай кричать:

– Противно такому в руки даться! Ты брата потерял! – Петлю разорвал, в тайгу ушел.

Выстрелил Индига в гуся. Полетела стрела, ударила гуся под крыло. Вырвал гусь клювом стрелу, бросил Индиге обратно, кричит парню:

– Как такому добычей стать? Брата потерял Ин-дига-га!

На середину реки вылетел гусь, сложил крылья, в воду бросился, утонул.

Не даются парню с заячьим сердцем ни звери, ни птицы.

Сел Индига, стал думать. Долго думал: весь табак искурил, весь мох вокруг искурил. Болит у него сердце. Думает Индига: Вот брата потерял. Плохое дело это – брата потерять. Сердце болит. Трубку потеряешь и то не успокоишься, пока не найдешь! А я брата потерял... Однако пойду Соломдигу искать. Найду – сердце болеть перестанет! Сам пропаду – сердце болеть перестанет!

К матери Индига пошел. На колени стал. Все рассказал. Как у него заячье сердце стало – рассказал. Поцеловала его мать. Говорит ему, плача:

– Отец учил вас вперед смотреть. Не послушался ты – брата потерял, заячье сердце нашел. Сердце мужчины иди искать. Брата иди искать. Из-за твоего страха пропал он. Только смелостью теперь вернешь его!

Взял Индига трубку, нож и копье. Пошел, а куда идти, не знает Индига. Пошел на закат...

Ползущего ужа встретил, спросил – где брата искать. Не знает уж. Пошел дальше. Бегущую по земле мышь повстречал. Спросил – не видала ли Соломдигу. Не видала мышь. Дальше Индига пошел. Лазающую по деревьям белку увидел. Спросил. Нет не видела белка брата. К реке подошел, плавающих рыб увидел. Спросил рыб – не видали ли Соломдигу. Не видали рыбы. Пошел Индига дальше. Прыгающую жабу спросил. Не видала жаба. Летающую пеночку увидел, спросил. Отвечает пеночка, что не видела Соломдигу – низко летает. Журавля, выше летающего, спросил. Не видал журавль. Говорит:

– У орла, выше всех летающего, спроси.

Стал орла Индига спрашивать – не видал ли орел, куда его брата Соломдигу тигр унес.

Говорит орел:

– Далеко твой брат! Найти его можно, если семь страхов перетерпишь. Теперь у тебя сердце зайца. Когда будет у тебя сердце храбреца, тогда ты брата найдешь! – Обронил орел одно перо, говорит: – Помогу я тебе. Куда полетит мое перо – туда иди!

Полетело перо на закат – Индига за ним пошел.

Долго ли шел – не знаю. Через три ручья перешел. Летит перо впереди. Смотрит Индига вперед, как отец учил. Шагает Индига, брата потерявший.

Вот дошел парень до реки. Перо орлиное через реку перелетело. Сделал Индига лодку, на воду бросил. Вспенилась река, забурлила, зашумела, закипела. Как в котле вода бурлит... Пар от воды поднялся. Туман по долинам пошел. Сморщилась лодка Индиги, покоробилась, утонула. Рыбы в той речке сварились, плавают кверху брюхом, белыми глазами на Индигу смотрят. Страшно парню стало, но дело делать надо, а то навсегда у него заячье сердце останется. Сам себе говорит: Это еще не страх. Страх еще впереди .

Уставил свой лук меж двух деревьев Индига. Тетиву натянул, сучком зацепил. Стрелу наложил на лук. Сам одной рукой за стрелу взялся, другой – сучок сломал. Отскочил сучок. Сорвалась тетива. – Разогнулся лук. Полетела стрела. Через реку кипящую полетела. Клубится пар вокруг Индиги, обжигает. Терпит Индига... Широкая река была. Пока летел парень, весь обжегся. Ничего, – говорит, – заживет .

На другом берегу опустилась стрела. Стал Индига на ноги. Видит – орлиное перо его дожидается. Только ступил парень на землю – полетело перо дальше. Индига – за ним!

Шел, шел... Через три ручья перепрыгнул, через три сопки перелез. Видит – между двумя горами каменная поляна. К той поляне очень узенькая тропинка ведет. Та тропинка костями усеяна да черепами огорожена. Страшно стало Индиге. А орлиное перо вдоль той дорожки летит, прямо на каменную поляну. Видит Индига – на той поляне тигриное стойбище. Тигров – как пчел в дупле! Добычу терзают. Друг к другу ластятся. Друг с другом дерутся. Ревут тигры так, словно над стойбищем Агды – гром гремит.

Орлиное перо через стойбище летит.

Бьется сердце у Индиги. Съедят меня! – думает парень.

Трубку напоследок выкурил. Про огниво вспомнил. Из трутницы сухую траву вытащил, жгутом скрутил. Тот жгут себе на голову надел. Высек огонь, зажег жгут.

Пылает сухая трава на голове у Индиги, будто костер. Кинулся Индига через тигриное стойбище. Шарахнулись тигры в разные стороны. Ничего, кроме огня, не видят. Индигу не видят! Ревут тигры, хвостами по земле колотят, пасти красные разевают. А Индига мимо них. Сам себе говорит: Это еще, видно, не страх. Страха-то еще впереди . Стойбище перебежал. Тигра одного убил, крови напился, мяса с собой взял, шкуру с собой взял.

А орлиное перо – уже над Индигой опять. Только справился он с делом – полетело перо дальше. Дорог не выбирает, летит напрямую. Три ручья перепрыгнул, три сопки перешел, три реки Индига миновал. За последней рекой лес начинается. – В том лесу – деревья до неба. Густо растут. Через ветки луч солнца не пробьется. Через ветки ветер не продерется. Стоят деревья, лианами переплетены. Сучья, словно руки, извиваются, хватают. Зверя пропустят, человека – нет. Видит Индига, чьи-то кости уже на ветвях тех деревьев белеют. Страшно стало Индиге – колотится у него сердце, руки дрожат, а сам он себе говорит: Это еще, видно, не страх. Страх-то впереди . Тигриную шкуру на себя натянул, мясо на куски порезал, на копье вздел. В тот лес Индига пошел.

Тянутся к Индиге деревья, запах мяса слышат. Руками-ветками ощупывают Индигу. Как ветка к нему – Индига кусок мяса ей кидает. Деревья друг у друга мясо вырывают. Драться из-за мяса начали. Так и хлещут сучьями друг друга, только кора да щепа в разные стороны летят. А Индига – все дальше через лес идет за орлиным пером. С собой веток от тех деревьев набрал, думает: Разведу костер, когда можно будет .

Летит орлиное перо. Шесть ручьев перепрыгнул, шесть сопок перелез, шесть рек перешел Индига.

Вот вышел он на болото. Летит перо напрямик, как Индиге быть? Стал он те ветки на болото бросать. Стал по тем веткам ступать. Погружаются ветки в болотную воду. Пузырится болото. Синие огоньки по нему порхают. Дошел Индига до сердцевины болота. На дороге у него горбатый маленький человек стоит. Одна нога у того человека, одна рука у него. Испугался Индига: сердце у него забилось, руки-ноги задрожали. Узнал того человека Индига, хоть ни разу не видал до сих пор. Того человека Боко звать. Только вред он людям делает. По болоту водит, пока трясина его не засосет.

Говорит Боко:

– Куда идешь, парень?

– Тебя ищу, – отвечает Индига (что ему терять!)

– Вот я, – говорит Боко. – Зачем я тебе нужен?.

– От людей слыхал, – говорит тогда Индига, – что твоя одна нога сильнее двух... Не могу я этому поверить. Вот пришел посмотреть. Давай испытаем, кто выше прыгнет. Лучше меня у нас никто не прыгает.

– Прыгни ты, – говорит Боко.

Прыгнул Индига. Выше дерева прыгнул. Вниз полетел – ноги растопырил, на сучки встал. До пояса в болото ушел. Те сучки не дали ему утонуть.

Засмеялся Боко:

– Разве так прыгают! – говорит. – Вот как надо!

Присел он на своей одной ноге, разогнулся – да как подпрыгнет! До облаков долетел, вниз головой перевернулся, обратно полетел.

А Индига давай дальше сучья перекладывать, из болота выбираться...

Упал Боко, весь в трясину ушел. Пока выбирался да глаза протирал, Индига на твердую землю вышел. На ровном месте стоит. Теперь Боко ему не страшен.

Сам себе Индига говорит: Это еще не страх был. Страх-то, видно, впереди . Кричит ему Боко:

– Эй, парень, видал как надо прыгать? Иди сюда! . .

– Некогда! – кричит Индига. – Дело у меня есть.

А перо орла дальше летит. Не успел Индига об-сушиться – весь облепленный грязью дальше пошел.

Девять ручьев перепрыгнул, через девять сопок перелез, унты совсем изорвал Индига, босой идет, ноги бьет. Девять озер перешел...

Из последнего озера большой змей выполз, кольцами вьется. Каменная чешуя на нем блестит, звенит на нем чешуя. Из пасти пламя пышет. Под змеем земля, трава горит. Дохнул на Индигу змей – одежду на нем сжег, брови опалил. Страшно стало Индиге. Побледнел он, сердце бьется, руки-ноги дрожат, на лбу пот выступил. Утешает себя парень: Это, видно, еще не страх. Страх-то впереди . На-: брался духу, кричит змею:

– Эй, коли ты меня съесть хочешь, так возьмисначала кусок сала! Может, хватит с тебя и куска?

Камень с земли подобрал, болотную грязь с себясоскоблил, тот камень вымазал, змею в пасть бросил.

Подавился змей, не может камень проглотить, неможет на Индигу огнем дохнуть.

Давай Индига бежать, пока змей с камнем не справился.

А перо орлиное вперед летит, пути не разбирая.

Девять ручьев Индига перепрыгнул, девять сопок перешел, девять озер, девять лесов прошел. Идет босой, до мяса ноги о камни стер. И вышел он в каменное ущелье.

Тут ему всего страшнее стало: живые камни вокруг! Поворачиваются, вслед ему глядят, раскачиваются, друг с другом на каменном языке говорят перо дальше летит. Индига – за ним.

Видит вдруг Индига – среди камней человек стоит. Не простой тот человек: голова – редькой, ноги кривые, ростом тот человек такой, что-голову вверх задрать надо, чтобы лицо его увидеть. Не встречался с таким раньше Индига, а сразу узнал, кто перед ним стоит: Какзаму – злой горный человек. Стал бедный Индига, сердце его бьется, руки-ноги трясутся, волосы от страха дыбом встали. Однако говорит парень сам себе: Это еще не страх. Страх-то впереди . Поклонился он Какзаму.

Спрашивает тот: . – Тебе чего здесь надо?

Говорит ему Индига, себя пропавшим уже считая:

– Эй, сосед, ты говорит, силу большую имеешь!

– Правду говорят, – отвечает Какзаму. – Видишь, вокруг камни лежат? Все это люди были, да я их в камни обратил. Пусть мои утесы и все, что под ними, сторожат. И тебя сейчас в камень обращу!

Тронул он Индигу за руку. Стала каменная рука у Индиги. Шевельнуть Индига рукой не может, поднять ее не может. Черная рука стала. Чуть не умер от страха Индига.

Но духу набрался, говорит:

– Э-э, это еще мой дед умел делать! Только не велика эта сила – из живого мяса камень сделать. Вот ты из камня живое мясо сделай! Мой дед умел, да давно умер! Теперь никто не умеет.

Отвечает он Индиге:

– Моя сила, моя власть: что хочу, то и сделаю! Тронул он руку Индиги. Опять стала рука живая.

Побежала по ней горячая кровь, стала рука шевелиться.

– Э-э, это еще не все! – кричит Индига. – Ну-ка, нагнись ко мне, на ухо скажу то, что дед мой знал да с собой унес!

Нагнулся горный человек к Индиге. Ухо подставил. Глазами ворочает. Ноздри такие, что целый кулак влезет. Вытащил Индига из-за пояса кисет с табаком да весь табак и высыпал Какзаму в нос.

Принялся Какзаму чихать. Чихал, чихал... Вся сила у него через нос вышла. Когда еще сила придет – время пропадет... А Индига – бежать. Убежал от Какзаму.

Идет за орлиным пером опять. Один ручей перепрыгнул, шесть озер обежал, девять лесов прошел. Ноги свои до костей стер.

Шел, шел Индига, видит – каменная стена стоит. Ту стену не обойдешь, через ту стену не перелезешь: влево, вправо – стена через всю землю тянется, верх ее облака закрывают.

Ударилось орлиное перо о ту стену и в пыль разлетелось, будто и не было его никогда.

Вот уж тут стало. Индиге страшно. Так страшно, что и слов таких нет, чтобы рассказать. Ту стену – силой не возьмешь! Ту стену хитростью не возьмешь! Заплакал Индига, посмотрел на себя. Ноги до костей стерты. Руки обожжены. Одежда – в клочьях. Живот от голода к спине прилип. Много страху перетерпел Индига, а брата не видать! Вынул нож Индига, говорит:

– Назад не пойду – никто из сородичей моих назад не ходил. Сердце свое заячье вырежу..; Стыд с лица утру...

Нож к груди приставил. Вдруг видит – в стене дверь показалась. А какой за ней еще страх стоит?

Себя пересилил Индига: Как могу бояться! Мужчина я .

Слышит вдруг – забилось у него в груди сердце мужчины. Взял он копье в руку. Ударил что есть силы копьем. Распахнулась дверь. Ко всему готовый, прыгнул Индига в ту дверь...

Что такое?

Видит парень – на том месте он стоит, где брата своего потерял. И стены никакой нет.

Вокруг сарана – цветок – красным пламенем горит, птицы щебечут...

А прямо перед Индигой стоит брат его Соломдига. Стоит брат, красивую девушку за руку держит. Такой красивой не видел еще Индига. Ресницы у девушки – камыш, глаза – желтые, как солнце сияют. Желтый халат свадебный на девушке надет. На халате черные полосы, будто на тигровой шкуре.

Говорит Соломдига:

– Спасибо, брат! Не побоялся ты ничего ради меня!

Улыбается девушка Индиге. Говорит:

– Я тигриного рода человек. Полюбила я твоего брата. Поэтому и унесла его к себе. Только вижу – ты без брата жить не можешь. Отпросилась я у Тигриного Хозяина к простым людям. Буду теперь с вами жить. С вами жить можно – смелые люди вы!

Взялись они за руки и пошли вместе. Мать обрадовали.

Соломдига с девушкой мужем и женой стали. А Индига научился вперед смотреть – и заячьего сердца у него никогда больше не было.

Это было очень давно. Так давно, что старые вороны не помнят, когда это было. А вороны долго живут на свете. Может быть, двести, а может быть, и триста лет.

В лесном распадке около быстрой горной реки поселилась старая сова. Откуда она взялась? Когда прилетела в эти места? Никто не занл. Да изнать никому не хотелось: живет сова, ну и пусть себе живет...

Сова была нарядная, в пышном оперении. Хотя нигде на ней ни зеленого, ни синего, ни красного пятнышка не было, она была очень хороша. Белые и дычато-серые перья лепились перышко к перышку так густо, что, когда сова взлетала, расправив свои крылья, бесшумная такая и легкая, она была похожа на большой клубок дыма.

Глаза у нее были круглые, желтые, клюв загнут книзу, а когти кривые и цепкие.

В лесу всем пернатым хватает места: кто вьет себе гнездышко между ветвями дуба, кто в развилке, березы, кто на кустах, а кто и просто среди травы. Сова залезла в дупло старой липы. Там она заранее устроила жилье для своей семьи, зная, что у нее будут совята.

Они и в самом деле появились на свет, сначала один, потом другой, третий... И еще один. Большеротые, головастые, беспомощные птенцы просили есть постоянно. О них нежно заботилась мать: то червей им принесет, то лягушиного мяса. Она умела охотиться, ловко выслеживала мелких грызунов; если где какой мышонок зазевается, хватала его и тащила в дупло.

– Так вам и надо! – приговаривала сова. – Пользы от вас не бывает, только вред, а моим детишкам нужно есть, иначе они погибнут.

Жили совята в темном и теплом дупле, как в юрте. Оно защищало их от зноя, дождя, ветра и хищных зверей.

Быстро подрастали глазастые совята. Самый старший птенец уже несколько раз вывалился из дупла, когда искал воду, чтобы напиться. Вода была рядом: боковой сук, отломленный бурей от ствола, постоянно наполнялся до краев дождевой водой, как чумаш-ка или котел. Пей сколько хочешь!

Мелкие лесные птицы, пролетая поблизости, часто садились напротив липы, чистили свои перышки, порхали с ветки на ветку, пересвистывались, отдыхали, но не задерживались у совиного гнезда. У них было много своих забот: им ведь тоже надо было добывать корм для птенцов, и они старались побольше наловить букашек, мух, гонялись за комарами, хватая их на лету.

Сова же охотилась чаще всего по ночам. Она не любила, когда ее беспокоили.

Какое было веселое лето! Сколько птичьих песен прозвенело в лесу! Никто их не сосчитал бы и никто не смог бы повторить – такие они были разные и так их было много...

Но вот наступила осень, холодные ветры подули в распадок. И сразу стало скучно. Листья на деревьях переменили цвет, сделались желтыми и красными, как огонь... Это от холода они стали такими. Теперь каждый ловкий червяк торопился потуже завернуться в листик и с помощью ветра улечься на землю, чтобы благополучно перезимовать, а не попасть в клюв какой-нибудь птицы. Толстые жуки, кузнечики, всякие букашки тоже старались спрятаться подальше от своих крылатых врагов. Даже лягушки затаились: вон цапля стоит на одной ноге, высматривает. Ишь какая!

Собрались однажды вместе дрозды, стрижи, утки, разные птицы и решили идти к сове: пусть научит, что делать! Сова считалась очень умной.

– Скажи, сова, как нам быть? Холодно и пусто становится в лесу. Не знаешь ли ты, может, где-нибудь есть место получше?

Это синий дрозд спросил, важный такой. Он много пел этим летом, ни одного дня не пропустил, все заливался трелями по утрам – и в ясную погоду, и в дождь, а теперь берег горло и говорил тихо. Зато другие певуньи наперебой подавали свои звонкие голоса:

– Говори, говори, как нам быть! – щебетала зеленушка.

– Учи, учи, учи нас! – слышалось отовсюду. Сова сидела под деревом, опустив крылья, и сразуответила им. Голос у нее был тоненький, булькающий, как будто она дула в камышовую дудку:

– Откуда я знаю? – сказала сова. – Мне с моими детишками тоже становится трудно жить... – Она помолчала, обдумала все и рассудила так: – Вот что... Придется кому-то за море лететь, может, там лучше? только путь туда длинный. Пожалуй, я сама слетаю. Надо поглядеть, что там делается. Если найду подходящее место, все улетим...

Согласились птицы, лучше и придумать нельзя! С веселым гомоном покидали они сову и расхваливали ее на все лады: вот смелая, одна полетит! Вот какая умная!

В тот же день, как только солнце ушло на отдых за дальние горы, сова отправилась в путь.

Долго ее не было. Пока она летала, с деревьев много листьев осыпалось. Вода в реке стала холодной, но трава еще зеленела, и на ней тут и там были видны скорлупки от съеденных орехов, кисточки красных ягод вместе с обрывками лиан и раздавленные грибы. Это медведь, по утрам ходивший рыбачить, хозяйничал... Однажды он заглянул в дупло старой липы, дохнул на совят и так их перепугал, что они весь день не вылезали оттуда.

Сова вернулась домой ночью. Никто не видал, как она прилетела. Но едва стало светать, тишину осеннего леса всколыхнул ее протяжный крик:

– Аугу! Аугу!

Очнулись птицы, поняли, что сова уже дома и зовет их. Обрадовались, заспешили к ней. Всем хочется поскорее узнать, какие новости принесла сова. Собралось их много. Хлопают крыльями, отталкивают друг друга. Тесно и шумно стало в совином гнезде.

Кто-то впопыхах толкнул утку, она крякнула и угодила в дуплистый пень, наполненный водой. Никому до нее не было дела. Так и осталась утка в воде, сидит, ждет...

Тем временем хозяйка решила освободить гнездо, сама вышла оттуда и гостей выгнала. Она не собиралась их задерживать долго. Птицы расселись по кустам, на траве поближе к липе, замерли в ожидании. Только иволга выбрала для себя макушку березы.

– Ну, вот что, друзья мои, – сказала сова, – была я за морем, облетела много стран, но нигде ничего хорошего не нашла. Там тоже холодно и пусто, как здесь. Придется нам тут зимовать.

– Как же это, как?

– Что будем делать?

Услышав такую весть, опечалились птицы: так далеко сова летала, и все напрасно... Синий дрозд вздохнул, а черноголовая иволга мяукнула по-кошачьи, она первая снялась со своего места, улетела. Может быть, сова что-нибудь все-таки придумает?

Но сова молчала и с нетерпением ждала, когда птицы оставят ее в покое. Вот наделала себе хлопот – думала она.

Как только последняя сойка кивнула ей на прощание рыжим своим хохолком, сова села у входа в дупло, распустила крылья так, чтобы никто не услышал ее, и сказала совятам:

– Ш-шшу! Молчите! Никому ни слова. Эти мелкие пташки очень глупые и жадные. Я не хотела им говорить, что нашла хорошее место. Завтра мы улетим на юг, там тепло, много маленьких змей, червяков, землероек и всякого корма для нас. Ешьте вот, я принесла вам мышат и водоросли...

Если бы сова знала, что ее слова кто-то подслушает! Но сова не знала этого. А за обман рано или поздно расплачиваются...

Утка, сидевшая в воде, вдруг захлопала крыльями так, что полетели брызги во все стороны. К тому же она своим крепким клювом раскрошила пенек по краям и.вместе с водой и щепками выплеснулась на землю. От неожиданности сова только глазами захлопала. Хотела догнать утку, но та несколько шагов пробежала по траве, а потом расправила крылья и полетела к берегу.

– Птицы лесные! – закричала она. – Сова обманщица! Она всех нас обманула! Идите сюда, я . расскажу вам. Зря вы ей поверили, зря, зря!

Белохвостый орлан первый услышал утку, попет-лял, покружился над лесом и сел у воды. Потом прилетел ястреб. И вороны тут как тут, им тоже интересно – такие любопытные...

Сова, наблюдавшая за ними с высокого дерева, слушала и возмущалась: Какая дрянь эта утка, – со злостью думала она, – всем, всем рассказывает! А они-то заодно с ней, что ли? Чего доброго, еще сговорятся и нападут на, меня... Пожалуй, надо спрятаться от них .

Села сова у своего гнезда и нахохлилась. Теперь, конечно, все птицы узнают, что в теплых странах нет зимы. Они найдут туда дорогу по солнцу, по южным ветрам, как нашла она. Кто с ней будет дружить теперь? Никто.

Утром, едва взошло солнце, птичьи караваны полетели на юг. Птиц было много. Там, где они летели, небо оставалось темным. От их веселого крика дрожал воздух...

– Правильно ли мы летим? Спросить бы сову... – щебетали горихвостки, летевшие большой и дружной стаей.

– Она неверная, обманет! – сказал дрозд, обгоняя своих дальних родственниц.

А гуси хохотали:

– Нашли вы у кого искать совета. Га-га-га! Услыхав, как пернатые путники вверху переговариваются между собой и хохочут, сова притихла.

– Ну, а мы? Как же мы-то? – нетерпеливо поглядывая то на нее, то на летящие караваны, спрашивали совята. Они совсем большие стали, но самостоятельно жить не умели.

– Чего вам надо? Вы посмотрите, сколько их летит, какая прорва! Они все там съедят, – сказала она сердито. – Пусть улетают! Пусть! А мы останемся здесь...

Вот так с тех пор серая сова и зимует в наших уссурийских лесах.

Жили в одном стойбище охотники. На берегу таежной реки в зарослях леса поставили несколько юрт и жили.

Как-то раз к ним из-за перевала явился еще один охотник Тибеула. Он с морского побережья пришел. Не молодой и не старый, так себе, средних лет человек, сам собой невидный, но шустрый и удачливый, с одного места на другое летал, как стриж, нигде не задерживался. Имя такое ему дали не зря... Тибеу – это ведь стриж. Пришел он невесту искать.

Ну вот... Был он сам-то маленький ростом, на коротких ногах и ходил вприпрыжку, а жену взял себе молодую, красивую. По древним лесным законам девушку не спрашивали, нравится ли ей тот, за кого она замуж выходит, любит ли она его. Если и не любит, все равно отдавали. Родители жениха и невесты договаривались между собой заранее; парень еще с игрушечной острогой на речку бегал, а у него уже невеста была, где-то там в люльке качалась... За нее потом, когда она подрастет, отец потребует от жениха новый котел, соболиные шкурки, разный мех и деньги – тоже. Вот такой дикий закон был!

Тибеула первый раз так и женился, сколько-то лет кочевал с женой по тихим рекам, потом на морское побережье подался и там овдовел. Детей у них не было. А на охоте ему везло. И решил он снова жениться. Выменял у купцов на пушнину железный котел, набрал товару всякого, так что не с: пустыми руками пришел к своим сородичам на таежную речку. Тут он и увидел красивую девушку Летигу и отдал за нее большой выкуп.

Но в стойбище жить ему не хотелось. Куда бы он ни собрался, люди спрашивают: зачем и надолго ли? Откуда бы ни пришел, интересно им, где был? Люди кругом, везде люди! Мясо принес из тайги – знают. Рыбу поймал – тоже знают. С женой поругался – ничего не скроешь от них... И еще стал он замечать, что на Летигу молодые охотники заглядываются. Где она пройдет, там парни громче петь начинают. Заговорит она, все умолкнут и смотрят, какие у нее круглые ямочки на щеках, а она глаза свои прячет под длинными ресницами... Красивая была Летига. Все это знали. Про него же говорили так: Вон канда-мафа идет . Это старый муж значит. Хотя он и не старик вовсе. Но для нее он был, конечно, канда-мафа ... Так его и прозвали в стойбище.

Тибеула сердился. Но ничего не поделаешь, вот только надо бы от беды уберечься , – думал он и не велел жене ходить без него на берег. Боялся: вдруг какой-нибудь ловкий парень уговорит Летигу бежать с ним? Бывали такие случаи, бывали...

– Послушай, жена, – сказал он как-то вечером, когда они с Летигой сидели в своем летнем балагане, ужинали. – Думал я, думал и решил вот что: давай уйдем от людей подальше, на другую речку, там жить будем. Никто нам не помешает.

Жена не стала перечить, как муж говорит, так и надо делать – этому ее старшие учили. Согласилась она, хотя украдкой вытерла слезы: жаль было расставаться с матерью, со старенькой бабушкой и отцом. Надо бы сказать им! Но Канда-мафа не велел.

– Утром простимся, я знаю, они будут отговаривать...

Утром, чуть свет, пока в стойбище все спали, Канда-мафа и его жена попрощались со своей родней и стали собираться в дорогу: сложили на лодку медвежьи и кабаньи шкуры, копье, берестяные чу-машки, одежду – все, что у них было, взяли своих собак и уплыли вниз по реке.

Долго они плыли, целый день. Из одной речки вода понесла их в другую. Только один раз остановились на косе, развели костер, пообедали кое-как и опять поплыли. Канда-мафа повеселел, изо всей силы стал грести веслом. А Летига думает: Где же он остановится? Так далеко уплыли... Солнце уже низко висело над лесом, когда он выбрал место и пристал к берегу. Там росли большие кедры, за ними гора стояла, а за той горой еще другие горы синели далеко-далеко...

Летига со страхом смотрела на мужа: – Куда ты меня привез? Это медвежьи реки... – сказала она.

Вот тут и стали они жить вдвоем. Через какое-то время Канда-мафа поставил юрту, потом амбарчик на четырех пнях. Живут без людей, никого не видят. Он рыбу ловит, охотится поблизости, она суп-закту варит, одежду из рыбьей кожи шьет.

Зимой, как только река покрылась льдом, Канда-мафа собрался на охоту. Собаки, запряженные в нарты, помчали его к синим горам.

Летига осталась одна. Кроме черных ворон, летавших у берега, никого не видела. Медленно время тянулось. За зиму к юрте никто не проложил ни одной тропинки, а нартовый след на реке давно замело снегом. Много раз в тайге поднималась и шумела метель. После нее Летига с трудом отворяла двери юрты.

Но вот как-то раз вышла она из своего темного жилья и чуть не ослепла от солнца – такое оно было яркое! Ледяные сосульки на верхних перекладинах юрты растаяли, капает с них вода: кап! кап! Деревья в лесу тоже отряхнулись от снега, сугробы стали рыхлыми. Вот-вот наступит весна.

Вспомнила Летига свое стойбище и заплакала. Были бы у нее крылья, улетела бы туда, чтобы взглянуть на мать, жива ли она? Может, скучает по ней тоже?

Идет Летига с дровами, а белочка глядит на нее из-за кедрового ствола:

– Ты чего плачешь? – спрашивает.

– Скучно мне, – говорит Летига, – у меня мать на другой реке живет, о ней все думаю...

– Не плачь! Сама скоро будешь матерью... Хотела Летига спросить у белки, долго ли ждатьей, но белка схватила кедровую шишку и убежала.

Через несколько дней вернулся из тайги Канда-мафа. Полную нарту мяса привез; устал он, и собаки тоже устали, еле-еле дотащились с грузом, пришлось самому подпрягаться.

Летига помогла разгрузить ему нарты, потом стала еду готовить, наварила кабаньего мяса. Пока они ужинали, Канда-мафа все рассказывал жене, как он охотился, где был, что видел... Только про убитого медведя не сказал: вечером про медведей не рассказывают, а то в другой раз на охоте не повезет...

Летига слушала и молчала. Потом говорит:

– Знаешь что? У нас ребенок будет... Канда-мафа обрадовался.

– Это новость хорошая! – сказал он. – Давно хочу, чтобы дети были. Вот если бы сын появился! Мне помощник нужен...

С тех пор стали они ждать, когда у них семья прибавится. Весна уже наступила... Столько цветов кругом! Птицы по голосам ищут друг друга, поют. Им весело. А время идет...

Канда-мафа целыми днями по реке на оморочке плавает, рыбу бьет острогой – то ленка добудет, то тайменя. Тащит домой. Летига у костра суетится, суп-закту варит, талу готовит. Если другой работы нет, сидит на чурбаке около юрты, рубаху-мокчо для мужа вышивает.

Подошло время ей на промысел идти ... На промысел! Это ведь только так говорится... На самом же деле она должна была ребенка в лесу родить. Там для нее Канда-мафа специальный шалаш из прутьев сделал, берестой его накрыл, елового лапника туда натаскал. Вот как!

Летига взяла с собой кабанью шкуру, старенький халат и отправилась в лес. Идет и плачет:

– Если бы мать моя знала, она бы мне черемуховую лепешку принесла. Если бы со мной бабушка была, она бы меня водой напоила...

Канда-мафа, услышав это, крикнул ей вдогонку:

– Радуйся, что сейчас лето, а не зима! Плохо, когда зимой дети рождаются. Сейчас тепло, не замерзнешь...

Как это все было, никто не знал и не видал, только Летига знала. Родился у нее сын. А через десять дней она пришла в юрту и ребенка на руках принесла. Едва донесла его, такой он тяжелый был.

Отец сделал для него люльку, "но люлька оказалась тесной, пришлось делать другую.

– Ну вот и помощник будет у меня, – приговаривал Канда-мафа, разглядывая сына. – О, да он уже громко смеется! Такой маленький, а хохочет во весь голос?

Удивился и вышел из юрты.

Стал расти парнишечка быстрее, чем река в наводнение прибывает. Пока отец новую острогу сделал, у. сына , первые зубы прорезались. Мать тоже удивилась: так скоро?

Прошло сколько-то дней, и вот однажды среди ночи ребенок заплакал:

– Тианг, тианг, тианг... Анямэ, абуга! (Мать, отец – так называет их).

Мать испугалась, будит отца:

– Ты слышишь, го-го-го! Наш бата (мальчик) словами плачет? Хо!

Канда-мафа очнулся и сел на постели, не знает, радоваться или нет? Может, это беда пришла? Парнишка-то не такой, как все. У кого совета попросить? Был бы шаман близко, позвали бы его, но шамана нет.

– Ладно, пусть плачет словами! Значит, так надо, – говорит Канда-мафа. – Посмотрим, что дальше будет...

– Зря ты меня от людей далеко увез. – Летига стала ругать мужа, упрекает его и корит: – Из-за тебя живем без людей, ни кого не видим. Разве можно так жить?

Канда-мафа оправдывается:

– Люди часто мешают друг другу. Если в тесноте, близко от них жить, всем-то охотиться негде будет, наголодаемся, болезни пойдут. Там, где людей много, хорошей жизни не бывает...

Летига вздохнула и говорит:

– Нет! У нас в стойбище один другому всегда помогал, я знаю... Ты неправду говоришь.

Они спорят между собой, а бата слушает...

На другой день у него еще больше зубов стало, и сам он подрос, едва в люльке помещается.

Перед ходом кеты Канда-мафа к рыбалке готовился. Пока он лодку починял, а Летига у реки посуду чистила, сын их сломал люльку, выбрался из нее и на своих ногах подошел к ним.

– Я уже выспался, – говорит. – Давайте мне рубашку-мокчо!

Канда-мафа от удивления рот разинул:

– Тембе-бе-бе! Жена! Ты видишь, что делается! Бата одежду просит, на своих ногах идет!

Летига бросила чистить посуду, смотрит на сына и глазам своим не верит.

Сшила ему рубашечку-мокчо и легкие улы из лосиной кожи. Через несколько дней и одежда, и обувь – все стало ему тесным. Опять надо шить...

К тому времени, как снег выпал, бата уже головой верхние бревна юрты доставал. Зима тянулась долго, а парень рос быстро.

Один раз взял отцовский топор, пошел в лес, нарубил много дров и принес.

– Я не маленький! Давайте, – говорит, – мне халат потеплее, штаны, как у отца, шапочку с беличьим хвостиком на макушке... Давайте лук и стрелы. На охоту пойду!

Отец и мать удивлялись, глядя на него. Потом Канда-мафа велел жене принести все, что сын просит.

Летига развела руками:

– Где возьму? Шить не из чего, материи ни одного кусочка нет, даже на заплатки...

Подумал Канда-мафа, подумал, стукнул себя по лбу и говорит:

– Тембе-бе-бе-бе! Когда я тебя в жены брал, у меня был хороший вышитый халат. Ты помнишь. Была и шапочка-богдо с беличьим хвостиком на макушке, головное покрывало все в узорах опускалось на плечи. Где это все? Наверно, в амбаре? Принеси-ка и отдай сыну.

Жена быстрее мышки сбегала в амбар, несет оттуда одежду, лук и стрелы.

– Вот тебе, сынок! А это – лыжи. Возьми!

Нарядился парень и ушел на лыжах сначала вниз по замерзшей Кедровой речке, потом на другую вышел реку и вверх подался. Отец и мать не успели даже вслед ему поглядеть, так он быстро скрылся из виду. Только вихри снега оставил за собой. Бежит парень и поет песню:

Так он бежал долго и, когда оглядывался, видел лишь снежный вихрь позади. Сколько времени прошло, никто не знает. Может, он нигде бы не стал останавливаться, но тут неожиданно перед ним, как из-под земли, в березовом лесу выросла юрта. На берегу замерзшей реки только одна эта юрта и стояла. Сперва не видно было никого, потом из. юрты вышла девушка.

– Ай-я! Вот и снег пошел! – радостным голосом заговорила она и стала спускаться к реке за водой. Но не успела опустить в прорубь ведро, как из снежного вихря вышел парень. Увидев парня, испугалась.

– Кто ты такой? Как тебя зовут? – спрашивает.

– Не знаю, – говорит он, – родители мои не успели мне имя дать, слишком быстро вырос. Они назвали меня просто бата...

– Но ведь такое имя тоже есть. Значит, ты Бата?

– Выходит, так! – Он поправил ханами – сумку со стрелами, висевшую у него на плече, – оглядел девушку с головы до ног и засмеялся. Волосы у нее были не причесаны, халат расстегнут...

Она взяла свое молохи (ведро из бересты), зачерпнула воды и, не глядя на парня, протянула ему воду в берестяной чумашке. Но так неловко подала, что одна из торчащих стрел проткнула берестянку, и вода полилась им обоим под ноги. Парень стал смеяться над ней:

Какая ты неловкая, гэлэ, гэлэ! Не сумела подать чумашку мне. Волосы твои растрепаны, ай-ай! Улы на ногах порваны, ай-ай!

Услышав это, девушка обиделась и сказала:

– Ты не очень-то задирайся! Если будешь смеяться надо мной, я позову своих братьев...

– А у тебя есть братья? Где они?

– Близко. Вон там сидят. – Она показала на куст, где сидели глухарь и рябчик.

Бата засмеялся:

– Птицы не могут быть братьями. У человека совсем другие братья. Этих ты поджаришь мне сейчас. Я проголодался, мяса хочу... – Он достал из сумки стрелы, снял с плеча лук и уже тетиву натянул, как вдруг девушка бросилась к нему со слезами:

– Не убивай их, Бата! – стала она просить. – Не трогай! Я тебя и так накормлю. Это в самом деле мои братья, они раньше людьми были, потом их злой орел превратил в птичек. И сестру мою тоже... Идем ко мне в юрту, я тебе все расскажу. Бери ведро...

Бата послушался, набрал из проруби полное ведро воды и пошел следом за девушкой. А глухарь и рябчик перелетели на другой куст, поближе к юрте, смотрят на дверь.

Вот девушка развела огонь, наварила рыбы в котле, сушеного мяса нарезала и все это поставила на скамеечку, стала угощать парня. Он ест, а она крошки подбирает и в берестяную коробочку складывает.

– Куг, куг... – послышалось.

Бата взглянул на дымовое отверстие, а там птица с красными перьями сидит. Он хотел ее вспугнуть и уже руку поднял, но девушка остановила его:

– Не надо! Эта птица кугахи (кукша) – моя сестра. Она есть просит. Такая красивая была и так хорошо умела вышивать всякие узоры на халатах...

Кугахи слетела вниз, сестра подала ей крошки в берестяной посуде, а сама стала рассказывать:

– Раньше мы в верховьях большой реки жили, наша юрта стояла у Тополиной протоки, там много людей было. Потом отец и мать перекочевали сюда на Березовую речку, и тут они умерли в один год-Плохо нам стало без них. Осенью братья немножко кеты поймали, убили сохатого и мяса накоптили. Потом говорят: Надо идти на старое место, к людям ... Сестра не захотела от них отставать и тоже пошла с ними. А мне надо было собак кормить, юрту караулить и все, что есть тут: вот эти шкуры медвежьи, кабаньи, посуду, одежду нашу и припасы. Старший брат сказал: Если там лучше кета ловится, придем за тобой ... Ну, вот... Взяли братья каждый свой лук и стрелы, новые шесты, острогу, а сестра в котомку еды набрала, и поплыли они вверх по реке. Бат у них легкий был, отталкиваются все трое шестами, быстро так уходт, уходят – и нет их... Поднялись они до кривуна, где каменный утес стоит. Им бы надо по левой стороне идти, а они пошли по правой, у самого берега. Только поравнялись с утесом, как услышали сильный грохот, сверху камни на них посыпались. Что такое? Летят камни, прямо бат от них трещит, братья не успевают их выкидывать. А это орел на утесе был, он затаился и оттуда швыряет камни. Потом, когда он распустил крылья и поднялся в воздух, стало видно, какой он большущий, страшно глядеть. Старший брат пустил в него стрелу, она отскочила и упала в воду. Младший брат пустил стрелу, она стукнулась о крыло и тоже в воду упала. Сестра говорит: Стрелы не помогут, орел задумал погубить нас, берите шесты в руки! Сама же стала поворачивать лодку к другому берегу. Орел подлетел к ним совсем близко. Старший брат ударил его шестом, но шест переломился надвое. Младший брат веслом ударил, и весло поломалось. Орел этот разбойник был – беу, он большую силу имел. Потом, когда старший брат взял острогу с железными зубьями, орел зашипел, рассердился и замахал крыльями так, что буря поднялась, ничего не видно стало, брызги летят во все стороны. Сестра и не заметила, как он задел крылом сначала старшего брата, потом младшего. И до нее дотронулся... Только слышала, как он шипел: Вот вам, вот вам! Будете маленькими, безрукими, на человека не похожими, с птицами будете жить и мне подчиняться...

Вот так они и превратились в птичек, а я ничего не знала. Перед вечером вышла на берег, хотела костер развести. Смотрю, бат сверху несет водой. И никого на нем не видать. Вроде бы наш это бат, а пустой... Я быстро отвязала оморочку и плыву, чтобы поймать этот бат. Вижу: сидят на корме глухарь и рябчик, а впереди – красноперая кукша. Сначала она по-своему крикнула: Куг, куг... Потом заговорила человеческим голосом: Это мы, сестра! Злой орел-беу не дал нам пройти за каменный утес. Ты видишь, что он с нами сделал!

А глухарь и рябчик молчат, только подсвистывают ей... Что же делать? Я говорю: зря вы ушли отсюда, не надо было ходить так далеко. Подогнала я к берегу бат, выпорхнули из него глухарь и рябчик и полетели в кусты. А кукша – кугахи – над юртой стала кружиться. Теперь она тоже в лесу, но часто появляется здесь. То погреться прилетит, то поесть. И новости мне рассказывает. Ну, какая это жизнь, ты сам подумай! Так мне жалко их всех... Девушка заплакала, собирает крошки и плачет. – Ты у проруби смеялся надо мной, говорил, что волосы у меня растрепаны, улы порваны... Это я от горя такая стала. Не знаю, что делать...

– Надо убить орла! Я убью его, – сказал Бата и отодвинул еду.

– Его убить не так просто, – возразила девушка. – У него костяные крылья, а клюв железный... Не промахнись!

– Как-нибудь сумею, наверное, – говорит парень. – Я же сын охотника с Кедровой речки. Мой отец Канда-мафа один на медведей ходит. Только вот плохо, что они с матерью далеко от людей ушли, дорогу к ним потеряли. Раньше они тоже на большой речке жили, там у меня дедушка с бабушкой есть, они еще не знают, что я родился. Мне надо найти их... Но это потом. Сперва орла убью...

С этими словами он стал собираться.

– Может, тебе собак дать и нарту? – спрашивает девушка.

– Нет, я на лыжах пойду! – Он опять надел свою шапочку-богдо, подпоясался, меховые унты завязал покрепче. Вот и лук, и сумка, в которой приготовлены стрелы с железными наконечниками.

Бата собирается, а девушка смотрит на него печальными глазами: вдруг орел и его превратит в какую-нибудь птицу?

– Возьми копье моего отца, – говорит она, – я тебе сейчас его достану...

А Кугахи снова взлетела кверху, пристроилась у дымового отверстия и оттуда голос подает:

– Если убьешь орла, вытащи у него самое большое перо и принеси его с собой...

– Зачем оно тебе? – спрашивает парень. Кугахи говорит:

– Это перо поможет нам. Не забудь. Слышишь? Вот Бата взял копье, вышел из юрты, а глухарьи рябчик, следившие за ним, полетели в береговой кустарник, смотрят на него оттуда. Встал он на лыжи и, не оглядываясь, быстро помчался вверх по замерзшей реке. Бежит навстречу солнцу все дальше и дальше...

Долго он шел, но ни птиц, ни зверей, никого не видел на всем пути. Солнце уже садилось, когда впереди показался орлиный утес. Бата прибавил шагу, бежал так, что белая пыль вилась за ним, как дым, иногда он перескакивал через широкие полыньи, от которых валил густой пар... Подойдя к утесу, он никого наверху не увидел, и вокруг было пусто и тихо. Тут он почувствовал, что устал, и как только стемнело, решил отдохнуть.

На берегу стоял тополь с таким широким стволом, что за ним могли бы упрятаться три человека, если бы они сели рядом. Но Бата был один. Расчистил он место для себя, наломал еловых веток, сухой травы нарезал ножом и устроил себе постель. Прислонился к тополю да так и уснул. Всю ночь проспал, даже не ворохнулся...

Утром не успел еще открыть глаза, как услышал чей-то скрипучий голос:

Что это за паршивый охотник тут на еловой постели? Одежда его покрылась инеем, ресницы заиндевели. Куда он собрался? Зачем идет? На лыжах лед и на шапке лед...

Бата поднял голову и увидел большого орла. Орел сидел на вершине тополя, потом спустился пониже, на корявый сук. У него были огромные крылья. Когда он, спускаясь, расправил их, сухая, рыжая трава . зашаталась от ветра, вихрь поднялся. Должно быть, крылья и в самом деле были у орла костяные, а клюв – железный, только под шеей видны перья как перья.

«Вот ты где! – подумал Бата. – Сейчас узнаешь, какой я охотник».

Взял он лук, достал из сумки отцовскую стрелу – абугуни – и с колена прицелился. Если я попаду под шею этой птице, значит, солнце мне долго еще будет светить – так он подумал и пустил стрелу. Но орел отбросил ее железным клювом. Стрела упала на снег, а орел захохотал и поднялся на самую макушку тополя.

Тогда Бата взял другую стрелу, с железным наконечником, и, стоя, пустил стрелу. Она угодила разбойнику под самую шею. Орел встрепенулся, издал протяжный крик и упал на землю...

– Так тебе и надо, – сказал Бата, – теперь на всякий случай еще копьем добавлю...

Взял он копье и, подойдя к орлу близко, ударил его копьем. А стрела все еще торчала под шеей орла. Парень так долго ее вытаскивал, что даже рассердился, рванул изо всей силы на себя и поранил ногу. Кровь так и хлынула ручьем. От боли Бата пошатнулся, но не упал, кое-как подполз к тополю и лег на то место, где ночевал.

Вот как ему не повезло! Целый день пролежал парень под деревом, ночь уже наступила. Тишина кругом, только слышно, как в кустах какие-то птицы пересвистываются, или это воздух так звенит от мороза? Наверно, умру здесь, – думает Бата, – не сумел и самое большое перо вытащить из крыла этого разбойника. Теперь все пропало. Кровь из ноги течет и течет. Как ее остановишь?

Долго лежал Бата под деревом и вдруг слышит, как по сухой траве кто-то подкрадывается к нему, шуршит у самого изголовья. Приподнялся он на локте и увидел крысу.

– Это ты, длиннохвостая? Чего тебе надо? Видишь, как я болею, – сказал Бата. – Хорошо, если бы ты сбегала на Кедровую речку, там живут мои отец и мать. Сказала бы им, что я ранен... Пусть придут за мной...

Крыса обнюхала его и, отбежав в сторонку, пропищала:

– Я ожидаю, когда ты умрешь. Хочу погрызть твои косточки...

Бата со злостью кинул в нее снежком, она испугалась и юркнула в кусты. Опять стало тихо. Лежит парень, смотрит на небо, оно такое синее и спокойное, солнце на нем ярко горит, а Бата не может подняться, сил нет.

Пока он смотрел на небо, из кустов выбежала лиса и остановилась около него, пушистым хвостом помахивает и молчит. Бата не сразу ее увидел, так как был занят своими мыслями, не заметил, как она подошла. Повернулся к ней и стал просить:

– Лисичка! – Ты ведь можешь быть доброй. И ноги у тебя быстрые. Беги к моим родителям на Кедровую речку, скажи им, что я убил злого орла и нечаянно поранил себе ногу. Пусть придут ко мне... Лиса облизнулась и говорит:

– Я жду, когда ты умрешь. Давно уже не ела мяса... Долго ты будешь тут шевелиться?

Страшно стало парню, застонал он и со стоном схватился за копье, но сил не было бросить его в .хитрую и жадную лисицу. Она же, увидев, как он рассердился, трусливо поджала хвост и живо умчалась своей дорогой. .

Солнце пригрело парня, он закрыл глаза и вскоре задремал. Очнулся, когда ворона закаркала:

– Карр, карр!

Покружилась ворона у тополя, поглядела на парня и взгромоздилась на соседнее дерево, опять кричит.

– Послушай, ворона! – сказал Бата. – Чего ты каркаешь надо мной? Лучше слетай к моим отцу и матери, скажи им про мою беду. Я тебя вовек не трону, если останусь жив. Слетай... – упрашивал он черную птицу, но напрасно. Ворона даже засмеялась:

– Вот еще выдумал! Я жду, когда ты умрешь. Хочу глаза твои выклевать...

Бата умолк и больше не. стал говорить с ней, понял, что помощи ждать ему не от кого. А время шло, бока у парня покрылись инеем, он замерз, ду-мад, что вот-вот наступит конец... И вдруг услышал знакомый голос:

– Куг, куг!..

Откуда и силы взялись у него. Бата поднял голову, обрадовался, даже глазам своим не поверил, спрашивает:

– Кугахи? Это ты? Спускайся ко мне скорее, Кугахи, я умираю.

Кукша спустилась с ветки и села рядом, у самого изголовья, выслушала все, что говорил ей парень.

– Я убил орла. Он лежит вон там, видишь? Но злые духи наказали меня. Если бы отец и мать знали об этом! Слетай к ним, Кугахи...

– А ты перо у орла вытащил? – спросила кукша.

– Нет. Я не успел... так получилось.

– Мои братья – глухарь и рябчик следили за тобой. Они только сказать ничего не умеют, но когда прилетели к нам, мы с сестрой поняли, что ты в беду попал. Вот я и поспешила к тебе... Не горюй, – сказала Кугахи. – Я сейчас же унесу твои слова отцу и матери. Только не давай себя в обиду, пока я летаю. Съешь вот эти зернышки ягод. Это сестра тебе прислала. От них кровь перестает идти. Ешь!

Бата взял зернышки ягод и стал их жевать, а Кугахи полетела на Кедровую речку...

Канда-мафа и его жена считали своего сына погибшим; с тех пор, как он оставил их юрту, много дней прошло, но сын не возвращался.

– Если бы люди были близко, кто-нибудь нашел бы его в тайге и помог бы ему, – говорила мать со слезами. – Это все ты виноват, ты! – упрекала она мужа. – Тебе ведь хотелось жить без людей.

Вот и потеряли мы сына. Где его искать? Кто нам поможет?

Каждый день она говорила ему такие слова и все плакала.

– Парень-то наш не такой, как все, – возражал ей Канда-мафа, – он – богатырь! Ничего с ним не случится. Придет!

Так Канда-мафа успокаивал жену, а сам думал: Тайга большая, может, заблудился парень? Если не придет сегодня, завтра пойду искать... Только как его найти? Следы замело снегом, от лыжни уже ничего не осталось. Скоро весна...

– Может, он в полынью провалился? Или медведь на него напал? А может, замерз где-нибудь под деревом? Или с голоду помер? – опять принялась за свое Летига.

– Хватит тебе выдумывать! Перестань! Канда-мафа сердито хлопнул дверью и вышел изюрты. От яркого солнца глазам было больно на снег смотреть. Решил он дров нарубить. Только взялся за топор, какая-то птица с красными перьями прилетела и стала кружиться над ним:

– Куг, куг...

Канда-мафа попробовал отпугнуть ее, но она не улетает, опять кружится около него.

– Кыш! Чего тебе надо тут? – закричал он. – Убирайся отсюда!

– Я тебе весть принесла, – сказала Кугахи. Удивился Канда-мафа, что птица разговариваетчеловеческим языком, он даже топор опустил. В это время Летига, отворив дверь, выглянула из юрты:

– С кем это ты разговариваешь?

– Да вот иди-ка сюда, послушай... Какая-то вещунья тут каркает...

Летига, выходя из юрты, огляделась.

– Что-то ты совсем из ума выжил. Кукшу с вороной спутал. Разве не видишь, что это за птица?

Кугахи присела на чурбак и говорит:

– Вот что... Вы не ссорьтесь. Ваш сын Бата живой, но он лежит под тополем у орлиного утеса ему очень плохо сейчас, он много крови потерял. Надо найти хорошее лекарство – окто...

Все им рассказала Кугахи, как Бата орла убил и как нечаянно ранил себе ногу. Потом объяснила, где надо искать парня, показала дорогу, а Канда-мафа уже бросился к нартам, зовет собак, чтобы ехать.

От радости Летига не знала, что делать, побежала в юрту и быстро вернулась оттуда с маленьким узелком в руках.

– Есть, есть у меня лекарство окто, – заговорила она, вытирая слезы, – это мне еще отец давал. Он знает всякие полезные травы. А это – не трава, это сухие красные ягоды, они на ползучих ветках растут, от них у больного с каждым часом силы прибывают. Вот мы сейчас повезем это лекарство сыну. Я тоже с тобой поеду, слышишь, Тибе-ула?

Давно уже она не называла по имени своего мужа, но тут сделалась вдруг ласковой, про все обиды забыла от радости, Канда-мафа даже удивился.

– Ладно, собирайся! – говорит он.

Кугахи, глядя на них, подумала с жалостью, что им ведь долго придется ехать, а Бата ждет там, он один, надо поскорее отдать ему лекарство – окто.

– Я могу отнести эти ягоды вашему сыну, – сказала она. – Пока вы будете на собаках ехать туда, я на крыльях быстрее долечу. Давайте мне хоть немного... Вот сюда привяжите.

Летига привязала маленький узелочек с высушенными, совсем легкими ягодами на шею красноперой птице, и та снова отправилась в путь.

Достигнув Березовой речки, она стала кружиться над своей юртой, потом села у дымового отверстия, чтобы поглядеть, что делает сестра. Но в юрте никого не было. Около юрты тоже не было ни души. Куда все девались? И сестра, и братья? Даже собак не видать. И нарты – тоже.

«Наверно, сестра уехала к орлиному утесу», – подумала Кугахи и, взмахнув крыльями, полетела дальше.

Вот летит она и видит: внизу по замерзшей реке тянется нартовый след. Значит, Кугахи не ошиблась. Вскоре она заметила с высоты и нарту с собаками, на нарте сидела сестра, и рядом с ней глухарь и рябчик. Они то взовьются кверху, то на кустах посидят и снова нарту догоняют.

– Куг, куг!.. – крикнула им Кугахи, пролетая над рекой, и вскоре оставила их позади.

Где-то еще Канда-мафа со своей женой ехали. Быстро мчались собаки по белой от снега реке. А впереди – сестра с братьями. Но быстрее всех летела Кугахи...

Не думал парень, что красноперая птица так скоро вернется. Он сидел, прислонившись к тополю, когда она спустилась на еловый лапник.

– Вот тебе лекарство – окто... – сказала она. – Отвяжи узелок, он у меня на шее, видишь? Это твоя мать прислала. Они с отцом едут сюда, может, завтра утром будут здесь. И сестра моя : – тоже. Ешь! От этих ягод силы прибавляются с каждой минутой...

Парень отвязал узелок с высушенными красными ягодами, стал их есть, а кукша взмахнула крыльями и исчезла в кустах...

Наелся Бата и крепко уснул. Долго ли спал он, нет ли, кто знает? Только, проснувшись, сразу вскочил на ноги. Откуда и сила взялась у него? Как будто нога никогда не болела. Но что это? Почему так тепло? Бата взглянул перед собой и замер от удивления. Горит костер, а у костра – девушка. Она смотрит на него и улыбается. Что такое?

Девушка была так одета, как будто собралась на праздник соболиной охоты. Новый вышитый халат был на ней, по всему подолу – белые ракушки – кяхта – кашиты, а между ними желтые подвески болтаются и звенят. Вместо рваных унтов на ногах новые, в разноцветных узорах...

– Ты была Кугахи, что ли? – спросил Бата, подходя к ней близко.

– Нет. Кугахи – это моя сестра. Она сейчас вон там под елкой сидит, плачет... У костра ей жарко сидеть.

– А почему она плачет?

– От радости... У нее доброе сердце. Она рада, что ты выздоровел и встал на ноги. Ее зовут Мя-вани. Достань поскорее самое большое перо у орла...

Парень кинулся к убитой птице, вытащил перо, самого же орла отнес подальше и сбросил в овраг.

Когда Бата вернулся, у костра уже стояли два парня и девушка в красном халате. Он не сразу понял, откуда взялись парни. Стоят, разговаривают между собой и смеются. Да и девушка совсем другая. У нее длинная коса и такие розовые щеки. Ее сестра в полынье воды набрала и спешит с котелком к костру.

– Вот, Бата, это – мои братья... Спасибо тебе за все. А это – моя сестра Мявани... – сказала девушка. – Сейчас будем чай пить, у нас мясо и рыба есть. Ты ведь проголодался?

Бата протянул руку всем по очереди, потом протер глаза и говорит: – Не сон ли я вижу?

А по берегу мчатся нарты в собачьей упряжке, совсем уже близко. Это отец и мать едут.

Сколько радости было у них! Бата никогда не слышал, чтобы мать так весело разговаривала... То заплачет она, то засмеется. И на сына глядит все время, глаз с него не спускает, как будто боится, что он опять уйдет. Девушки стали всех угощать. старшая, в синем халате, чай разливает по кружкам, а младшая – в красном халате – подает... Мать смотрит то на одну, то на другую; обе хорошие, но вот эта, в красном-то, – настоящая красавица. Небось и Канда-мафа на нее загляделся, говорит, что ни разу в жизни таких красивых девушек не видел...

Шумно стало у костра. Обо всем, что пережили, каждый по-своему вспоминает и рассказывает.

После того, как все напились чаю, съели мясо и рыбу, Канда-мафа первый поднялся:

– Ну что, сынок, пора нам домой ехать, – сказал он. – Собирайся мы ведь с матерью за тобой приехали...

Бата посмотрел на него, на мать, потом обвел глазами своих новых друзей и тоже поднялся:

– Нет, отец, я с тобой не поеду... Там у вас скучно жить... Идемте лучше к людям в стойбище. Я хочу посмотреть дедушку с бабушкой. К ним и пошел ведь, да вот из-за орла задержался.

Летига поднялась вслед за сыном:

– Правильно ты говоришь, сынок. Я тоже пойду с тобой, – сказала она, прижимаясь к его плечу.

Канда-мафа почесал затылок, не думал он, что дело так обернется. Вот ведь какой настойчивый парень уродился. Выходит, надо теперь и ему ехать.

– Ну, а вы куда? – спросил он сестер и братьев, видя, что они тоже засобирались в дорогу.

Братья ответили враз:

– Куда Бата зовет, туда и надо идти! Сестры рассмеялись и тоже в один голос сказали:

– А мы от них не отстанем...

Вот так и отправились все они дальше, вверх по реке, к людям. Кто на нартах, а кто и пешком. А Бата пошел впереди на лыжах. Быстро шел. Но иногда останавливался, чтобы поглядеть, успевают ли за ним остальные. И почему-то улыбался, когда различал среди других красный халат Мявани...