В стародавние времена, когда ещё хаживал по свету седой как лунь Дед Мороз, жил-был царь, богатый, как царю и положено. И был у него сын по имени Йоница, по прозвищу Фэт-Фрумос*. Много утех у Йоницы: и хороводы он водить горазд, и музыкантов-лаутаров не прочь послушать, но дороже всего были молодцу добрые кони из отцовской конюшни.

* Фэт-Фрумос – добрый молодец, богатырь.

Уж он и холил их, и лелеял, и на выгон водил, где клевер послаще.

А надо вам сказать, что нигде не рос такой клевер, как у большого озера. Называлось оно Чудо-озеро. Нет-нет да выходила из него то одна, то другая фея – людям показаться.

Вот раз вечером Йоница вместе с царским конюшим погнал лошадей на выгон к тому озеру.

Йоница лёг спать на бережку, а конюший остался за лошадьми смотреть. Вдруг как всколыхнётся вода в озере – и выходит на берег фея, распрекрасная девица, такой красоты на всём белом свете не сыщешь. Подходит она к Йонице, целует его и молвит:

– Проснись, милый друг!

А Йоница спит – ничего не чует. Девица ну ну целовать его, слезы лить, а он спит богатырским сном – не шелохнётся.

Делать нечего – пришлось фее вернуться обратно в озеро.

Когда лошади напаслись вдоволь, конюший растолкал Йоницу, и они пустились в обратный путь. Дорогой конюший рассказал царскому сыну, как фея из озера выходила. Запечалился Йоница, досадно ему на себя стало.

На другой вечер снова повели они лошадей на выгон. Йоница порешил спать не ложиться, да сон-то ведь слаще мёда, против воли очи смыкает. Недаром говорят: и рать, и воеводу – всех повалил.

Вышла фея из озера, будила-будила Йоницу, не добудилась, заплакала и ушла в своё озеро. Конюший всё видел и диву давался, как это Йоница спит – ничего не чует.

А поутру рассказал ему про фею, как она над ним плакала-убивалась...

В третий раз повёл Йоница с конюшим лошадей в ночное к Чудо-озеру.

Ходит Йоница взад-вперёд по бережку, глядит во все глаза, поджидает свою фею, а её всё нет да нет. Дай, думает Йоница, прилягу на траву, так ждать сподручнее. Только прилёг, сон тут как тут, сморил молодца. Вышла фея из озера и ну его будить, ну целовать, ну обнимать. Спит Йоница – хоть из пушек пали. Тогда фея и говорит:

– Прости-прощай, милый друг. Больше я к тебе не приду. Сняла у Йоницы с пальца перстень, себе на руку надела, а свойперстенёк – ему. И была такова.

Растолкал конюший Йоницу, так, мол, и так, говорит, опять ты фею прозевал. Йоница смотрит – у него на мизинце чужой перстенёк, на перстеньке слова: «Иляна Косынзяна, золотая коса, в косе цветы поют, девяти царствам покоя не дают».

Прочёл надпись Йоница – и тоже покой потерял. Вернулся он домой, раздал всё добро бедным, справил себе пару железных лаптей, взял стальной посох и пошёл по белу свету искать Иляну Косынзяну.

Перво-наперво завернул он к своему зятю, к мужу младшей сестры, и спрашивает:

– Не слыхал ли ты чего про Иляну Косынзяну?

– Слыхом не слыхал,– отвечает зять.

Отправился Йоница дальше, приходит ко второму зятю, к мужу средней сестры, и спрашивает, не слыхал ли тот про Иляну Косын-зяну.

– Сказки слыхал,– отвечает зять.– Про неё только в сказке и услышишь.

Делать нечего, привязал Йоница покрепче свои железные лапти и дальше пошёл. Сердце-то – лучший поводырь.

Вот приходит он к третьему зятю, мужу старшей сестры, и говорит:

– Много ты на своём веку повидал, может, знаешь и про Иляну Косынзяну?

– Не нашлось ещё до сей поры такого удальца, который бы в гостях у Иляны Косынзяны побывал,– отвечает зять.– В её царство и дороги-то нету, ни пройти, ни проехать. Ступай-ка ты лучше домой, нечего тебе бродить по свету, людей смешить.

Йоница язык прикусил, тоску в сердце затаил. Простился с зятем и снова в путь-дорогу пустился.

Шёл он, шёл горами высокими, долинами широкими, лесами тёмными, дорогами ровными. Кого ни встретит – сейчас про Иляну Косынзяну спрашивает, да все в ответ только плечами пожимают.

«На что мне жизнь без Иляны? – думает Йоница.– Буду идти, пока земля меня носит, пока солнышко на небе светит». Так плутает он по белу свету, и Иляна у него из головы не выходит. Иной раз чудится ему – вот она, перед ним. Наважденье, да и только.

Вот дошёл он до горы, за которую солнце вечером заходит. Стал на неё взбираться, видит – пещера. Вошёл в пещеру и пошёл всё глубже и глубже: ни одной живой души вокруг, только змеи шуршат да звери рыщут. А Йоница идёт как ни в чём не бывало, страха не знает.

И вот завидел он впереди свет, шагу прибавил, вышел на волю и видит: бежит быстрая речка, вода черней сажи, а на речке мельница работает, колёса так и мелькают – любо-дорого смотреть.

Входит Йоница на мельницу – никого. А что за мельница – без народа? Огляделся Йоница, видит, в углу старый старичок, веки крючьями себе поднимает, такой дряхлый. Муку в мешки ссыпать не успевает, так лихо зерно мелется.

– Здравствуй, дедушка! – говорит Йоница старику.

– Здравствуй, молодец,– отвечает старик.– Скажи на милость, каким тебя ветром ко мне занесло? Сюда вовек человечья нога не ступала.

– Человек всюду дойдёт, за девять морей, за тридевять земель заберётся. Вот и я хожу-хожу, пытаю каждого встречного-поперечного, да всё без толку. Может, ты, дедушка, мне ответишь, тебе ведь, поди, столько лет, сколько самому времени?

Старик поднял крючьями веки, взглянул на Йоницу и спрашивает :

– Чего же ты ищешь, молодец? Йоница отвечает:

– Ищу я Иляну Косынзяну, не слыхал про неё?

– Как не слыхать, коли эта мельница-то её, для неё, родимой, я день и ночь муку мелю. Всякое утро прилетают сюда девять птиц-великанов, каждая по четыре мешка пшеницы на себе несёт, за сутки я их должен в муку смолоть.

У Йоницы словно камень с души свалился. Слово за слово – глядишь, старик уже доверил ему вместо себя муку в мешки ссыпать, а сам прилёг и тут же уснул. Уж больно он намаялся.

А Йонице только того и надо. Он вмиг все мешки мукой наполнил, а в один сам залез и изнутри крепко его зашил.

Тут поднялся великий шум, налетели птицы-великаны, кричат старику:

– Эй, готова мука?

Старик встрепенулся, веки поднял, туда-сюда – нет его помощника, и след простыл. Делать нечего, нагрузил старик мешки птицам на спины, да только их и видели: быстрее ветра, быстрее мысли летали те птицы.

А старик остался на мельнице муку молоть. И долго ещё голову ломал, куда его гость пропал: то ли в воду свалился, то ли к людям на вольный свет вернулся.

А Йоница цел-невредим добрался до царства Иляны Косынзя-ны. Отдали птицы мешки пекарю. Развязал пекарь один мешок – тот самый, где сидел Йоница – да так и ахнул.

– Ты как сюда попал? Сюда живые души не забредают.

– Это ещё как сказать,– отвечает Йоница и показывает ему перстень, а на перстне слова: «Иляна Косынзяна, золотая коса, в косе цветы поют, девяти царствам покоя не дают».

Ну, пекарь и взял его к себе в дом жить.

Настал час пекарю печь хлебы для Иляны Косынзяны – хлеб она ела только его руками испечённый. Йоница и говорит пекарю:

– Позволь мне хлеб испечь, вот увидишь, не подведу.

– Что ж, пеки,– говорит пекарь.

Замесил Йоница тесто по-своему, посадил в печку. Испеклись хлебы на славу – пекарь только руками развёл.

Отнёс он хлебы к Иляне Косынзяне, взяла она один каравай в руки и спрашивает:

– Кто испёк такой хлеб, пышный да румяный?

– Я испёк, кто же ещё! – отвечает пекарь.

Когда весь хлеб вышел, Йоница снова вызвался помочь пекарю, и получились у него хлебы вдвое пышнее да румянее против прежнего.

Снова подивилась Иляна, такого хлеба даже ей едать не доводилось: сам в рот лезет. Известное дело: хлеб добрый, что калач сдобный.

В третий раз настало время печь хлебы. У Йоницы сердце от радости зашлось. Взялся он за дело, ну, думает, была не была – и запёк в один каравай перстень Иляны Косынзяны.

Приносит пекарь хлебы своей хозяйке, взяла она каравай, разломила – перстень и выпал.

Подняла его Иляна и смотрит – перстень-то её,– и спрашивает она пекаря:

– Кто хлеб испёк?

Пекарь и так, и сяк, да под конец пришлось признаться, что Йоница за него работал.

Иляна тотчас же послала за Йоницей, привели его к ней в хоромы, поцеловала она его в уста, а потом велела одеть в платье, всё шитое золотом. Он-то, пока странствовал, совсем пообносился.

Спустя две недели обвенчалась Иляна с Йоницей Фэт-Фрумо-сом и устроила пир горой, так что весть о нём прокатилась за девять морей, за тридевять земель.

После свадьбы Иляна дала Йонице связку ключей от всех амбаров и кладовых. Только от одного погреба не дала она Йонице ключа.

День прошёл, другой миновал, и стало Йоницу точить любопытство: а что в том погребе? Попросил он у Иляны ключ, ну, она и дала.

Пошёл Йоница к погребу, двери отпер, внутрь заглянул и видит: стоит огромная бочка. Слышит голос из бочки: открой, мол, дверь пошире. Распахнул Йоница двери, тут как стали на бочке обручи лопаться! Да как вырвался на волю чудище – Змей величиной с гору. Схватил он Иляну Косынзяну и унёс за тридевять земель.

Горько заплакал Йоница, да слезами горю не поможешь. Снова снарядился он в путь, искать свою Иляну.

Надел пару железных лаптей, взял стальной посох и пошёл куда глаза глядят.

Идёт наш молодец, горько кается, некого ему винить, кроме себя.

Долго ли, коротко ли, приходит Йоница к дому Параскевы-Пятницы и стучится в дверь. Говорит ему Параскева-Пятница:

– Если ты добрый человек, входи, а недобрый – уноси ноги, а не то напущу на тебя пса с железными клыками, живым не уйдёшь.

– Человек-то я добрый,– отвечает Йоница.

Впустила его Параскева-Пятница и спрашивает, куда он идёт. Йоница рассказал ей, как было дело.

– Ну и ну,– говорит она,– вот уж истинно: дурная голова ногам покоя не даёт! Хоть надежду не теряешь – и то хорошо. Дам я тебе лук со стрелами, он тебе пригодится.

Взял Йоница лук и пошёл в путь-дорогу.

Идёт он через царства, идёт через государства и приходит к избушке. Над нею вороны кружат, вокруг волки воют – страх, да и только!

Входит Йоница внутрь. Видит: сидит страшилище, баба-яга, вместо ног копыта, когти как серпы острые, в пасти клыки железные.

Спрашивает баба-яга, каким ветром его сюда занесло. Йоница ей отвечает, что пришёл в работники наниматься.

– Вот и хорошо,– говорит баба-яга,– мне как раз пастух нужен, нанимайся ко мне, а работа моя пустяшная: будешь год кобылицу в ночное водить да домой приводить.

Сказано – сделано.

Год в те времена всего три дня длился. Йоница и рассудил, что как-нибудь переможется.

Настал вечер, привела ему баба-яга кобылицу да наказала присматривать за ней хорошенько, не то – голова с плеч.

Сел Йоница на кобылицу верхом и поскакал на выгон. И лук со стрелами не забыл с собой прихватить.

Скачет он по дороге, а навстречу птица с перебитой ножкой. Только Йоница тетиву натянул – подстрелить птицу, а та ему и говорит:

– Не тронь меня, молодец, лучше перевяжи мне ножку, я тебе ещё пригожусь.

Сжалился Йоница над птицей, перевязал ей ножку и поехал своей дорогой.

Приехал на выгон, подумал-подумал и не стал с кобылицы слезать. Решил, так вернее будет.

Кобылица траву щиплет, а Йоница верхом на ней носом клюёт, так и заснул.

Скинула его кобылица на землю, а сама обернулась птицей, в лес полетела и ну с другими птицами песни распевать.

Просыпается Йоница чуть свет, глядь – он не на кобылице верхом сидит, а на камне, в руках – уздечка.

Заплакал он, запричитал, да так жалобно, что иные птицы даже петь перестали.

Вдруг слышит Йоница голосок:

– Не бойся, молодец, найдётся твоя кобылица.

Видит: сидит перед ним та птица, которой он ножку перевязывал.

Вот созвала эта царь-птица всех своих подданных и велела им песни петь и по голосу слушать, которая из них самозванка. Как запели птицы, так и узнали по голосу самозванку и привели её к Йонице. Огрел он её уздечкой и говорит:

– Не велю тебе быть птицей, а велю быть опять кобылицей.

Птица снова сделалась кобылицей, оседлал её Йоница и вмиг очутился у избушки бабы-яги.

Баба-яга как их завидела, взъярилась, бросилась на кобылицу, задала ей трёпку: смотри, говорит, коли в другой раз он тебя найдёт, пеняй на себя.

На другой день к вечеру снова поехал Йоница на выгон.

Едет он, едет и по дороге встречает хромого зайца: ковыляет косой, лапу волочит. Йоница прицелился было в него из лука, а заяц и говорит:

– Не тронь меня, лучше перевяжи мне лапу, а я тебе ещё пригожусь.

Йоница лапу ему перевязал и отпустил зайца.

Приехали на выгон, Йоница снова с кобылицы не слезает, а чтобы сон его не сморил, взял он колючих репьёв и насовал себе за ворот.

Да сон явился, как нежданный гость, сомкнул ему очи.

Скинула его кобылица, обернулась зайцем и умчалась в лес.

Проснулся Йоница, видит – нет кобылицы, стал он плакать да причитать на всё поле, на всё раздолье. Тут прискакал к нему хромой заяц и говорит:

– Не плачь, не горюй, мы её тебе вмиг пригоним. Собрал заяц всех собратьев, стали они промеж себя чужакаискать – и нашли по зубам, зубы-то у того лошадиные были. Стали они зайца-чужака щипать да кусать, из лесу гнать. А Йоница уже стоит-дожидается.

– Не велю тебе быть зайцем, велю снова быть кобылицею! Огрел он зайца уздечкой, сделался заяц снова кобылицей,оседлал её Йоница и в мгновение ока примчался к бабе-яге.

А баба-яга сидит, воду в котле кипятит, ждёт: вот Йоница вернётся без кобылицы – она живьём его в котле и сварит. Как завидела молодца верхом, от злости чуть не лопнула, однако язык прикусила, Йонице слова не сказала. Бросилась к кобылице и ну её калёной железной плёткой охаживать, пока сама не притомилась, а потом снова ей наказала схорониться от Йоницы, чтобы тот её не сыскал.

На третий день к вечеру снова поехал Йоница на выгон и снова заснул верхом, словно кто его околдовал. А кобылица на сей раз обернулась древним дубом в лесной чаще и корни пустила как раз в том месте, где прикорнул хромой зайчишка, спугнула его с насиженного места.

Проснулся Йоница – ищи-свищи кобылицу. Он и раньше убивался, а теперь и вовсе голову повесил. От бабы-яги мудрено живым уйти. Да ведь друзья в беде не оставят.

Приходят к Йонице царь-птица и хромой заяц и говорят ему:

– Не бойся ты ничего! Возьми свой посох да ударь по каждому дереву в лесу, тогда и найдёшь кобылицу.

Послушался Йоница. Как дошёл черёд до древнего дуба, тот зашумел, зашатался, а Йоница говорит:

– Не велю тебе быть дубом, велю быть кобылицей! Стал дуб кобылицей, оседлал её молодец и поскакал домой.

Как увидела их баба-яга, зубами заскрежетала, так что они у неё покосились-покривились, да делать нечего. Год исполнился.

Говорит Йоница:

– Довольна ты моей службой?

– Куда как довольна,– ворчит баба-яга.– Что ж, пошли в конюшню, выберешь себе коня, как уговор был. Только поешь сперва, оголодал небось.

Йоница принялся за еду, а тем временем подлетела к окошку царь-птица и шепнула ему:

– Коня выбирай самого невидного.

Пошли Йоница с бабой-ягой в конюшню, стала она ему коней показывать. Каких тут только не было: и гнедые, и буланые, и каурые. Выбирай любого.

А в дальнем углу стояла шелудивая кляча, смотреть стыдно.

– Возьму вот эту, пожалуй,– говорит Йоница.

– Да на что тебе такая лядащая,– говорит баба-яга,– выбирай себе доброго коня.

Но Йоница упёрся, стоит на своём, пришлось бабе-яге отдать ему клячу.

Распростился он с бабой-ягой и повёл клячу за ворота. А она еле-еле плетётся, спотыкается.

Но только со двора вышли, что за чудо – послышалось богатырское ржанье, и превратилась кляча в чудного коня, хоть в поднебесье лети.

Четырнадцать селезёнок было у того коня, мог он без роздыха день и ночь скакать.

Вскочил на коня Йоница, только про Иляну Косынзяну подумал, глядь – а он уже у дворца, где Змей живёт.

Иляна как раз по воду шла к колодцу, увидала Йоницу, сразу его признала, на шею бросилась. Тотчас сели они на коня и понеслись.

Змей мигом об этом проведал, оседлал своего коня и во весь опор пустился за ними в погоню.

Только куда ему за богатырским конём угнаться! Видит Змей – дело худо, стал он кричать коню Йоницы, чтобы тот хозяина на землю сбросил, а за то, мол, будет он его в молоке купать и кормить овсом да сахаром.

Не сплошал Йоница, крикнул змеиному коню, что будет кормить его одним клевером да в росе купать.

Змеиный конь как это услышал, мигом сбросил с себя Змея, расшиб его о землю и копытами растоптал.

Пересел тогда Йоница на змеиного коня, Иляна на богатырском осталась, и поехали они за тридевять земель, к Иляне во дворец.

Тут устроили они пир на весь мир, все феи из Чудо-озера на тот пир пришли, пели, плясали, устали не знали.

И стали Йоница с Иляной Косынзяной жить-поживать, и по сей день живут, коли не умерли.

Жил-был, сказывают, бедняк, и было у него три сына. Как старших величали, не помню, а меньшого звали Тоадер или попросту Тодераш.

Выросли сыновья, возмужали, стали на охоту ходить, да так пристрастились, что дома их не удержишь, день-деньской по лесам пропадают.

Вот однажды случилось им в лесу заночевать. Сошли они с дороги, развели костёр под большим деревом, стали ужинать да совет держать.

И порешили, что двое спать лягут, а один станет при дороге дозором.

А то не ровен час: пройдёт мимо недобрый человек, на них, на спящих, нападёт, ружья отберёт.

Сказано – сделано.

Двое младших спать легли, а старший зарядил ружьё и отправился в дозор. Стоит он, стоит и ровно в полночь слышит – колёса стучат. Луна светит ярко, и видно – едет четвёрка вороных, бричку везёт.

– Стой, кто там? – кричит старший брат.

Только из брички никто ему не отвечает.

Во второй раз кричит – опять нет ответа. В третий раз кричит старший брат:

– Стой, не то курок спущу! И в ответ слышит:

– Погоди, не стреляй. Подъедем – остановимся. Не стал он стрелять.

Поравнялась с ним бричка и стала.

В ней двое сидят. Один подал парню охотничий рог с такими словами:

– Возьми этот рог. Коли придётся тебе худо – потруби в него, и соберётся вокруг тебя рать несметная, земля ходуном заходит. А в другой конец дунешь – и нет никого.

Сказал, лошадей стегнул, укатила бричка.

А старший брат решил рог испытать: в один конец дунул – откуда ни возьмись, появилась рать несметная. В другой дунул – словно никого и не было.

Как стало светать, разбудил он братьев и спрашивает:

– Крепко ли, братцы, спали-почивали?

– Крепко спали, братец. А ты не видал, не слыхал ли чего? Или тебя тоже сон сморил?

– Где это видано, чтобы дозорный уснул? Я глаз не сомкнул, ничего не видал, ничего не слыхал.

Разожгли костёр, поджарили зайчатины, перекусили и в путь отправились.

Целый день проплутали, думали из лесу выйти. А к вечеру – что за чудеса – оказались на том же месте, откуда утром ушли.

Делать нечего, пришлось опять на ночлег устраиваться.

Костёр развели, поужинали и решили снова дозор выставить. Настал черёд среднего брата.

Он ружьё зарядил, трубку табаком набил, чтобы сон отгонять, и встал при дороге.

Луна с неба светит – хоть деньги считай, коли водятся. До полуночи всё было тихо.

А ровно в полночь застучали колёса и показалась бричка, запряжённая четвёркой вороных.

– Стой, кто там? – кричит средний брат. А ответа не слышит.

Во второй раз крикнул – молчат. Кричит он в третий раз:

– Стой, курок спущу!

– Погоди, не стреляй! – отвечают из брички.– Подъедем – остановимся.

Он не стал стрелять. Подъехали двое в бричке, и один протянул парню тугой кошелёк.

– Возьми,– говорит.– Кошелёк этот не простой. Из него сколько ни бери, всё не вычерпаешь.

Дали кошелёк и были таковы.

А средний брат думает – нет ли здесь обману? Вытряхнул горсть золотых – глядит, а кошелёк снова набит доверху. То-то было парню радости.

Как стало рассветать, разбудил он братьев, велел завтрак готовить: он-де ночь не спал, от голода живот подвело.

– Ты, может, что видал? – спрашивают братья.

– Да нет, не привелось. Хоть я всю ночь глаза таращил, заснуть боялся. Самое время поесть и в дорогу пуститься. Может, выберемся нынче из чащобы.

Сказано – сделано.

Костёр развели, мясо на углях испекли, наелись досыта и пошли напрямик по лесу – просвета искать.

Идут они, идут, а вокруг всё глуше, всё темнее. И под вечер снова они на том же зачарованном месте очутились.

Снова развели костёр, ужин затеяли. После старшие братья спать улеглись, а младший, Тодераш, пошёл в караул, его черёд наступил.

До самой полуночи простоял у дороги, трубкой попыхивал.

Ровно в полночь стук раздался. Тодераш ружьё взял наизготовку, глаза навострил, видит: едет бричка, запряжённая четвёркой вороных.

– Стой, кто там? – окликает Тодераш.

И, не дождавшись ответа, ещё раз голос подаёт.

А бричка всё ближе.

Взвёл Тодераш курок и кричит в последний раз:

– Стой, а не то курок спущу! А ему в ответ:

– Погоди, не стреляй. Подъедем – остановимся.

Не стал Тодераш стрелять. А бричка и вправду подъехала к нему и остановилась.

В бричке – двое сидят. Один подаёт Тодерашу шляпу и говорит:

– За то, что ты нас послушался, стрелять не стал, возьми себе эту шляпу. Она не простая: надень её, скажи «Гоп! Гоп!», и она невидимкой тебя сделает и куда хочешь перенесёт, хоть за царский стол. Можешь с царём и с вельможами рядом сесть, пить, есть, и никто тебя не заметит.

Сказал – и стегнул лошадей.

А Тодераш стоит – глазам не верит. Вот нахлобучил он шляпу на голову и говорит:

– Гоп! Гоп! Хочу к царю на угощенье!

Глазом моргнуть не успел – а он уже в царской трапезной.

Пир идёт горой: приехали к царю сваты, его дочь сватать. Тодераш тоже за стол сел, стал пить, есть да по сторонам глазеть, благо его-то ни одна душа не видела.

Царевна парню приглянулась, писаная красавица.

Только больно строптивая. Возьми да объяви сватам: за того только она замуж пойдёт, кто с ней в карты играть сядет и не проиграется.

Тодераш слушал да на ус мотал.

Наелся, напился и молвит:

– Гоп! Гоп! Хочу обратно к братьям!

И тотчас в лесу очутился. Как рассвело, разбудил Тодераш братьев.

– Невидал ли чего ночью г1спрашивают они его.

– Нет, всё тихо-спокойно было,– отвечает Тодераш. Пошли братья по лесу, плутали-плутали, наконец в какое-тосело вышли.

Там старшие братья нашли себе невест, поженились, стали своим домом жить. Один Тодераш в холостяках остался.

И решили братья друг другу открыться: показать, что каждый из них от неведомых проезжих в подарок получил. Похвастались, а Тодераш и говорит среднему брату:

– У тебя, братец, жена есть, а у меня нет. А царская дочь, я слыхал, за того замуж пойдёт, кто с ней в карты на деньги играть станет и не проиграется. Давай меняться: ты мне кошелёк, я тебе – шляпу. С твоим кошельком разориться мудрено. Женюсь на царевне, вас обоих в генералы произведу.

Ударили по рукам.

Отдал Тодераш свою шляпу, взял кошелёк и отправился в город к царю.

Купил себе в лавке платье, какое богатею подобает, и пошёл царёву дочь сватать.

Поглядела царевна на Тодераша и говорит:

– Всем ты взял, добрый молодец, как я погляжу, да только дала я зарок замуж пойти за того, кто со мной в карты будет играть и не проиграется.

– Идёт,– согласился Тодераш.

Сели они играть. Три дня и три ночи не вставали. Выиграла царевна у Тодераша три бочки золотых монет, а у него в кошельке не убавилось.

Смотрит царевна на кошелёк – диву даётся. Вот притомились они оба. Царевна и говорит:

– Вот что, Тодераш, хватит, наигрались. Приглянулся ты мне, я за тебя и так пойду.

Бросили они карты, стали пир пировать.

Отведал Тодераш дорогих вин, захмелел с непривычки и уснул мёртвым сном.

А царевна вытащила у него волшебный кошелёк и простым подменила.

Проснулся Тодераш, а она ему и предлагает:

– Сыграем ещё, Тодераш, может, своё золото отыграешь.

Сели они играть, Тодераш и проигрался дотла: в простом кошельке много ли поместится? И выставила его царевна вон из дворца.

Поплёлся Тодераш к старшему брату, рассказал, что да как, и попросил рог, чтобы царю погрозить – кошелёк воротить.

Одолжил ему старший брат волшебный рог.

Пришёл Тодераш к царскому дворцу, дунул в рог – откуда ни возьмись, собралась рать несметная, затеяла битву с царёвым войском.

Перепугался царь и говорит:

– Знаешь что, Тодераш, давай мириться: ты свою рать уведёшь, мою дочь в жёны возьмёшь.

Поверил Тодераш царю на слово. Дунул в рог с другого конца, рати как не бывало.

Ввели Тодераша во дворец, как гостя дорогого. Сейчас, говорят, попа приведём, венчание устроим.

А Тодераш и уши развесил.

Сидит, ест, пьёт, попа дожидается. Ну, и выпил больше, чем жениху положено, его сон и повалил.

А царь тем временем подменил волшебный рог на простой. Разбудил Тодераша и говорит:

– Ишь, зять какой мне выискался. Убирайся восвояси, пока цел.

Разозлился Тодераш, схватил рог и ну в него трубить. Да только всё напрасно: рог-то был подменённый.

Стал тогда Тодераш царя просить-умолять: не надо, дескать, ему в жёны царской дочери, пусть только вернут ему рог и кошелёк.

А его и слушать не стали, выгнали из дворца, да ещё и собак натравили, еле ноги унёс.

Идёт Тодераш по дороге, обида его разбирает, идёт он и голову ломает, как бы обидчиков проучить. И приходит к среднему брату.

Всё брату рассказал, как было, и выпросил свою шляпу: пойду, говорит, попытаю счастья, может, отобью ваши подарки.

Получил шляпу, на голову нахлобучил и произнёс:

– Гоп! Гоп! Хочу быть в царских палатах, у царя и у царевны за трапезой.

И в мгновение ока очутился за столом у царя. Ест-пьёт невидимкой, а потом как сдёрнет с себя шляпу. Глядят все на Тодераша – это ещё кто такой да откуда?

А Тодераш – шляпу на голову и снова невидимкой стал. Посидел рядом с царевной, разных яств поотведал, а потом царевну крепко обнял и говорит:

– Гоп! Гоп! Хочу быть с царской дочерью в дремучем лесу, где я с братьями плутал.

Царевна и крикнуть не успела, как оказались они на лесной поляне, на траве-мураве.

Сдёрнул Тодераш шляпу, признала его царевна и прикинулась, будто рада.

– Чудной ты, Тодераш! – говорит.– Что же ты меня сразу не увёз? Я же хотела за тебя пойти, да отец с матерью противились. Вот пусть теперь поплачут. Заживём мы с тобой в лесу, я тебя научу, как кошелёк и рог вернуть, как обидчиков проучить.

Ластится к нему царевна, приговаривает:

– Вот бедовый, вот молодец, сумел своего добиться! А Тодераш и размяк.

– Давно бы,– говорит,– тебя умыкнул, будь у меня эта шляпа. Её наденешь – невидимкой станешь. А стоит сказать:

«Гоп! Гоп! Хочу быть там-то и там-то!» – вмиг куда хочешь перенесёшься.

Сказал – а царевне только того и надо. Стала она его нежить да голубить, пока Тодераша сон не сморил. Тогда надела она его шляпу на себя и говорит:

– Гоп! Гоп! Хочу быть в отцовских палатах!

И впрямь очутилась у себя во дворце, а Тодераш на поляне спать остался.

Вот проснулся он, хватился – нет ни царевны, ни шляпы. Что тут делать?

К братьям стыдно на глаза показаться, раз их подарки из рук упустил.

И пошёл Тодераш по лесу куда глаза глядят. Впору хищному зверю на растерзанье себя отдать – так ему свет не мил сделался.

Вот бродит он, бродит по лесу, жажда его донимает, голод мучает,– и выходит к раскидистой яблоне, яблоки на ней – с кулак величиной, румяные, налитые, так в рот и просятся.

Сорвал Тодераш сразу два яблока, съел, и вдруг выросли у него на голове рога, тяжёлые, витые, как у вола.

"Ну и ну! – думает Тодераш.– Так мне и надо. Попали мне чудные дары, а я их из рук выпустил, за царской дочерью погнался. Бодайся теперь, дурья башка, вот тебе царская дочь!"Не стал он больше заколдованные яблоки рвать, побрёл прочь.

Только отошёл, глядит – грушевое дерево, на ветках груши величиной с гусиное яйцо, золотистые, с румяными бочками. Хочется Тодерашу и есть, и пить, а попробовать грушу – боязно. Потом рукой махнул. «Эх, чему бывать, того не миновать». Сорвал грушу и съел.

Смотрит: один рог у него отвалился.

Поблагодарил он судьбу, съел вторую, не стало у него и второго рога.

Стал тут Тодераш думу думать. И надумал.

Вернулся к яблоне, нарвал яблок, сколько мог унести, и про груши не забыл.

Потом стал дорогу искать и скоро из лесу вышел.

Добрался до города, а народ как раз из церкви идёт. Разложил Тодераш яблоки, народ вокруг него столпился, как на ярмарке. Таких дивных яблок отродясь никто не видывал.

Спрашивают его люди, что он за них просит, а Тодераш и отвечает:

– Четыре сотни за яблоко.

Люди подивились: за такую цену можно пару волов купить.

Дошла молва о чудесных дорогих яблоках до царского дворца.

Царевна не утерпела, дала служанке денег и наказала купить четыре яблока: отцу с матерью по одному, а пару – себе.

Принесла служанка царевне яблоки.

Дала она по яблоку отцу с матерью, себе два взяла и ушла на свою половину.

Царь яблоко съел – и вырос у него на лбу рог.

Царица яблоко съела – и тоже рог на лбу получила.

А царевна – лакомка, как все девицы,– сразу два яблока умяла, и выросли у неё настоящие воловьи рога.

Только сразу не заметили ни царь, ни царица, ни царевна, что с ними стало.

Вот собрались они все к обеду, глянули друг на дружку и обмерли.

– Папенька,– говорит царевна,– что это у вас рог на лбу? И у маменьки тоже.

Так и ахнули царь с царицей.

– А у тебя, доченька, не один, а два! – говорят. Созвали они лекарей со всего света, каких только снадобий неиспробовали, ничего рога не берёт.

А Тодераш на деньги, что за яблоки выручил, купил в лавке лекарское платье, шляпу, здоровенную, как ведро, да чёрные очки.

Нацепил всё на себя и пошёл вразвалочку – чистый лекарь.

Приходит он к царскому дворцу.

– Ты кто таков? – спрашивает его привратник.– И зачем явился?

– Я лекарь, лечу от рогов. Хочу царю представиться.

– В добрый час тебя принесло,– говорит привратник.– У царя-то как раз рог вырос.

И пропустил Тодераша во дворец. Царь обрадовался.

– Хорошо, что ты пришёл,– молвит.– Видишь, какая беда: у меня рог вырос ни с того ни с сего. И у царицы тоже. А у дочки нашей – сразу два. Нам-то с царицей что, мы своё пожили.

А дочку жалко. К ней сватов засылать перестали. Возьмёшься нас исцелить – ничего для тебя не пожалею.

– Возьмусь, а как же,– отвечает Тодераш. Достал он склянку с мазью и грушу.

– Отведай грушу, царь-государь, пока я над рогом хлопотать буду!

Царь грушу ест, а Тодераш притворяется, что он рог мазью намазывает.

Съел царь грушу, Тодераш взялся за рог, тот у него в руках и остался.

Царь себя не помнит от радости, наградил Тодераша кошельком золота и повёл к царице. Тодераш и царицу так же вылечил, ещё один кошелёк получил.

Настал черёд царевны.

Тодераш говорит:

– С барышней, мои милые, дело посерьёзней будет, рогов-то пара, да ещё таких увесистых. Исцелить-то я её исцелю, но так скоро не управлюсь. Оставьте-ка нас вдвоём и раньше, чем через час, не заходите. Рога сперва подпилить придётся, царевне больно будет, станет она кричать, вас звать, а вы послушайте меня, не входите, если хотите, чтобы ваша дочка опять такой стала, как была.

– Тебе виднее,– отвечают царь с царицей.

А царевна сидит – рада-радёшенька, что такой учёный лекарь нашёлся, родителей исцелил и её за час вылечит.

Вот остались они одни, вынул Тодераш из кармана верёвку, привязал царевну к лавке и ну её плёткой охаживать. Она голосит-надрывается, а он знай её плёткой лечит. Час миновал, входят царь с царицей.

– Ты что делаешь, господин лекарь? Этак ты её покалечишь!

– Нет, царь-государь, это ей наука. Где мой охотничий рог, кошелёк да шляпа, что вы хитростью у меня выманили? Отдайте добром, не то и вам достанется.

– Развяжи её, исцели, всё тебе вернём,– взмолились царь с царицей.

Развязал Тодераш верёвку.

Царевна сей же миг достала из ларя рог, кошелёк и шляпу. А взамен две груши получила.

Забрал своё добро Тодераш и, не простясь, нахлобучил шляпу и молвил:

– Гоп! Гоп! Хочу к родным братьям!

И вмиг у братьев очутился. Вернул он им волшебные подарки и про все свои злоключения рассказал – точно так же, как я вам сейчас.

Что с ним дальше стало – женился он или нет,– не знаю. Знаю только, что на царских дочек он больше не зарился.

Верно, и поныне живёт, коли не помер.

Дружили когда-то лиса и еж. Вместе гуляли, вместе еду добывали, вместе и бедовали – всяко бывало. Вот однажды идут они и беседуют по-приятельски. Лиса начала хвастаться, какая она умная и ловкая, хитростей у нее в запасе .– целый воз и маленькая тележка! Ну надо же, до чего врать горазда!

– Так много? – удивился еж. – Неужто правда?

– Правда, правда, я не зря говорю.

Дошли они до волковни при дороге – так у нас называли в давние времена ловушки для волков, большие глубокие ямы вроде колодца, а на дне приманка – мясо, падаль всяческая. Прыгнет туда волк или лиса, наедятся, а выбраться уж не сумеют. Хозяин волковни изловит их, шкуру сдерет, продаст и денежки получит.

Да, пришли они к волчьей яме, скувырнулись в нее и на еду набросились. Когда до отвала наелись, лиса опять за, свое – про целый воз и маленькую- тележку хитростей балаболит. Еж слушал-слушал и вставил:

– А я только одну-единственную хитрость знаю, такой я глупый. Слушай, лиса, как мы теперь выбираться будем, а? Может, твой воз и тележка помогут?

– Что ж, попробуем? – отвечает лиса.

Скок-поскок и – вниз кувырком! Никак не вылезти, хоть тресни!

– Тогда еж притворился больным.

– Слушай, сестрица, у меня так бурдюк разболелся, сил нет! (Бурдюком звери живот называют, да и люди в шутку так говорят.) Знаешь, где болит, вот тут, где самый пупочек:. Ты уж, пожалуйста, помни его носом, подави хорошенько, авось пройдет!

Либо уткнулась мордой ему в живот, а он взял да свернулся клубочком, иголки-то и впились ей в морду! Она давай трясти головой, как крутанет – швырк! – еж-то и вылетел из ямы наверх.

– Видишь, лиса, – говорит еж, – я на одной только хитрости выехал, давай выезжай и ты на своем возу иль на тележке.

– Братец еж, помоги ты мне, уж пожалуйста!

– Ладно, так и быть, вытащу тебя, вывезу на своей одной хитрости, не посмотрю, что ты и сама на выдумки хитра, моглa бы мозгами пораскинуть. Пользуйся моей добротой! Так вот, слушай меня. Притворись дохлой, замри, будто ты совсем-совсем дохлая. Сейчас должен прийти волчатник. Он к тебе спустится по лесенке, ты не дыши, лапки вытяни, дохлая – и все! Он тебя за хвост – и вышвырнет наверх. Вот когда вышвырнет, ты давай деру, не жди, когда он вылезет, и не вздумай растабарывать с ним!

Так все и вышло, как глупый еж говорил: пришел волчатник, спускается в яму, вышвыривает лису за хвост. Она задала лататы. Когда он вылез из ямы, лисы и след простыл.

– В другой раз буду умнее, – говорит он. -Когда окажется тут мертвая лиса, я сперва застрелю ее, выпущу один заряд, погляжу, если не встанет, значит, и вправду мертва. А эта была, видать, жива, удрала, негодяйка!

Так и остался волчатник ни с чем.

Силен ежик! И сам выбрался из ямы, и лису вывез без воза и без тележки.

Да, в старину чего только не бывало! Захотелось зверям по-людски жить, свои законы иметь и правила, установить, кто кого главнее и кому кого слушаться. Вот и стали они просить такой указ, грамоту письменную, где бы все это было оговорено. Написал им бог такую грамоту, дал ее волку, его и назначил главным правителем среди зверей.

А волка сомнение взяло: где же ему, лесному жителю, такую важную бумагу хранить? Мало ли что может в лесу-то случиться. Отдам я ее собаке, она все же в селе живет, при доме. Так оно будет надежнее , – подумал волк и отдал грамоту собаке.

Ну, а собака тоже не стала держать у себя грамоту. Как бы чего не вышло, – думает, – я на дворе живу, отлучаюсь. Отдам я грамоту кошке, она как-никак в доме живет, при людях. Так оно будет лучше, спокойнее . И отдала грамоту кошке.

Кошка оставила грамоту у себя, все бы ничего, да вот беда: мальчишки-озорники ни житья, ни проходу ей не дают. Только выйдет кошка наружу, они давай гонять ее. Однажды так загоняли беднягу – некуда ей податься, впереди костерок горит, она и махнула через него. Тут-то кошка и обронила в огонь грамоту – она под хвостом грамоту хранила. Конечно, сгорела грамота дотла.

Вот с той поры и повелось: волк за собакой гоняется, требует грамоту а собака за кошкой. Собака лает, рычит:

– Веррни грамоту! Веррни грамоту! А кошка взъерошит шерсть дыбом, морденку ощерит, обернется, шипит-мурчит:

– Сгорела же! Сгорела же!

Собрался чабан к хозяину в город. Притащил за уши беднягу осла из стойла и стал снаряжать в дорогу.

Положил чабан на осла подстилку, на подстилку седло деревянное, на седло-сермягу. Подтянул подпругу потуже, посмотрел – ладно, можно теперь и товар нагружать.

Взял чабан четыре большие тыквенные бутыли с молоком и повесил их на осла – две справа, две слева. Потом принёс восемь кругов овечьего сыру и их на осла навьючил: четыре справа, четыре слева. Ну, – думает, – хватит! Да не тут-то было: как раз накануне приехали два хозяйских сынка на сыроварню, – надо и их отвезти! Делать нечего, взял- чабан два коврика, бросил их на седло поверх сермяги, посадил на них ребятишек да не как-нибудь, а спиной друг к другу, чтобы не подрались в дороге, друг дружке глаза не выцарапали.

Умаялся чабан. Стоит – пот с лица утирает. Вдруг – откуда ни возьмись – блоха: прыгнула чабану на рукав, с рукава на осла, посмотрела направо, посмотрела налево, и забилась в складки мягкой подстилки. «Посижу, – думает, – в тени. День-то сегодня жаркий. Сосну часок, а там погляжу, что будет».

Взял чабан в руки палку, свистнул, крикнул и погнал, осла по дороге в город. Солнце палит, а чабан всё идёт да идёт, – знай себе осла подгоняет. Пот градом с чабана льёт, ребятишек совсем разморило, у осла от тяжести ноги гнутся, а блохе что? Спит на мягкой подстилке, на ослиной спине, как в люльке, качается!

Только к вечеру добрались они до города и въехали на хозяйский двор. Тут и блоха проснулась. Из-под подстилки выскочила, осмотрелась, а как увидала, что за гора возвышается у осла на спине, – расхвасталась, раскричалась:

– Ай да я! Смотрите, добрые люди, какую я тяжесть тащила! Вот я какой богатырь! Никто со мной силою не сравнится!

Так сказала блоха и прыгнула чабану на рукав.

Носит чабан поклажу в дом, а блоха сидит у него на рукаве и смеётся:

– И эта тяжесть мне нипочём! Вот я какие сыры таскаю!

Разгрузил чабан осла и принялся ослаблять подпругу, чтобы снять с осла деревянное седло.

Досада взяла блоху:

– Ишь ты! Я на себе такую тяжесть несла и то не пикнула, а чабан за дурнем-ослом ухаживает. И осёл-то хорош – стоит, голову повесил, ноги согнул, чуть на бок не валится – совсем раскис. Я меньше его уха и то не жалуюсь. Дай-ка я его проучу, лентяя!

Недолго думая, прыгнула блоха прямо ослу На морду и укусила изо всех сил.

Вздрогнул осёл, брыкнулся, опрокинул бутыли – всё молоко разлил. Чабан рассердился да как ударит осла палкой – как раз по тому месту, где сидела блоха. Так стукнул – ничего от богатырской блохи не осталось.

Ну что ж – так ей и надо: не работала, так не хвастай.

Мое мнение, если вы хотите знать его, таково: все маленькие дети, мальчики и девочки со светлыми, каштановыми или черными волосами; с карими, голубыми или серыми глазами; курносые и прямоносые, из группы малышовой, средней или старшей, – все, абсолютно все должны ложиться спать вечером в восемь часов.

Таково мое мнение!

А я, дети, много дорог исходил, многое видел и многое слышал. И если вы мне не доверяете, то вам достаточно поговорить с моим сапожником. Уж он-то скажет вам, что за свои путешествия я успел изорвать девяносто девять пар гамаш, шестьдесят шесть пар туфель и тридцать три пары сандалий. Хорошо еще, что я не ношу ни бот, ни галош а то и денег у меня на них не хватило бы.

Во время своих путешествий я проходил по стране которая так же, как и вы, имеет имя. Она называется Африка. От нас до Африки очень далеко, так же далеко, как от Африки до нас. Но так как эта история произошла именно там, то я не посмотрю, что Африка так далеко, ирасскажу вам ее.

Жила в Африке семья крокодилов: Крокодил-папа, Крокодилица – мама и Крокодильчик-сын.

Крокодил-папа часто говорил: Мое мнение таково, что все маленькие крокодилы, девочки и мальчики, зеленые, коричневые или дымчатые; с рыльцами заостренными, прямыми или тупыми; с хвостами маленькими, средними или большими, – все, ну, абсолютно все должны ложиться по вечерам спать ровно в восемь часов .

Но Крокодильчик-сын не обращал внимания на то, что говорил Крокодил-папа. Крокодильчик-сын поступал так, как ему нравилось, и ложился спать не в восемь часов, а в девять и даже после девяти. Подумайте, дети, после девяти! Слыханное ли это дело? На другой день, рано утром, Крокодилица-мама должна была тянуть его за хвост, чтобы он поднялся.

Однажды Крокодил-папа спросил сына:

– Когда же, наконец, ты послушаешься и будешь ложиться спать в восемь часов?

Маленький Крокодил ответил:

– Тогда, когда ты купишь мне часы. А так я не знаю, когда наступает восемь часов, потому и ложусь поздно.

Посоветовались Крокодил с Крокодилицей, заняли денег у знакомого Крокодила и купили сыну часы. У нас такие часы называются ручными, но так как у крокодилов нет рук, то они называются нахвостными. Однако, посмотрев на часы, Крокодильчик сказал:

– Слишком маленькие, не вижу, когда стрелки показывают восемь часов.

Опять посоветовались Крокодил с Крокодилицей, опять заняли денег и купили часы побольше. У нас такие часы называются будильником. Но у крокодилов, которые могут просыпаться и без будильника, они называются Пора ложиться спать .

Но и эти часы не понравились Крокодильчику.

– Они тоже маленькие,– сказал он. И снова посоветовались Крокодил с Крокодилицей,снова заняли они денег, пошли к Крокодилу-часовщику и сказали:

– Покажи нам самые большие часы, с самым большим маятником.

Купили они часы с таким длинным маятником, что их видно было от самого Бузэу. А Бузэу – это город, который от дома Крокодильчика-сына был очень-очень далеко.

Ах, если бы вы знали, дети, с каким большим трудом привезли эти часы домой Крокодил и Крокодилица!

Крокодильчик увидел новые часы и только собрался сказать, что они тоже недостаточно велики.

– И эти...– начал он. Но так как было ровно восемь, минутная стрелка больших часов схватила Крокодильчика-сына за кончики панталон и бросила прямо на кровать. Как раз в это время часы пробили восемь часов.

При первом ударе Крокодильчик спросил себя: Что это? Кто меня бросил?

При втором ударе он разъяснил себе: А... Это часы .

При третьем ударе сказал: Уж я им покажу!

При четвертом: А что, если они бросят меня еще раз?

При пятом: Не нужно мне с ними связываться .

При шестом: А что, если я сейчас лягу?

При седьмом: Лучше я лягу .

А при восьмом ударе Крокодильчик лег в кровать, заснул и не просыпался до утра.

Конечно, эта история не могла произойти у нас, так как в нашей стране нет крокодилов.

И все-таки мое мнение и мнение Крокодила-папы одинаково.

Спокойной ночи, малыш!

Солнце грело с каждым днем все сильнее. Снег стаял. Серебряные ручейки напевали веселые песенки, проворно пробегая по лесу. Вдруг потянулась к солнцу травинка, за ней другая, совсем тоненькая, и еще одна, и еще – их становилось все больше и больше. Показался подснежник. Когда дул ветерок, цветок радостно покачивал головкой. Потом около подснежника выросло еще много цветов. Пришла весна.

Зайчонок Йепурилэ с восхищением смотрел на цветы и думал: Эге, ушла кумушка Зима,... Ушла!.. – и радостно кивал головой. Развеселился Йепурилэ и, хвастливо напевая, запрыгал по поляне:

Я Рилэ-Йепурилэ,Кто тут равен мне по силе? .

Мне не страшен враг любой,Выходите все на бой!

Маленький Жучок, который тихо сидел на цветке, позвал его:

– Йепурилэ! Йепурилэ! Как ты поживаешь? – Это кто меня зовет?

Йепурилэ посмотрел направо, посмотрел налево, посмотрел вперед, посмотрел назад, но никого не увидел.

– Здесь я! Здесь! На цветке! – зажужжал Жучок. – Так это ты меня зовешь, малыш? – спросил Йепурилэ, глядя на Жучка, крылышки которого блестели, словно золотые.– Чего тебе надо?

– Давай подружимся! Я Жучок с золотыми крылышками. Хочешь, будем играть вместе?

И они стали играть в прятки. А Рилэ-Йепурилэ все пел:

Я Рилэ-Иепурилэ,Кто тут равен мне по силе?

Мне не страшен враг любой,Выходите все на бой!

Его песенка донеслась до берлоги Медведя. Медведь проснулся. Сонно потягиваясь, он вышел из берлоги в которой проспал всю зиму, и тут же увидел Йепурилэ. Медведь был старый, большой, очень большой. Он проголодался и щелкал зубами.

– Мор-мор... Я старый Медведь я проспал всю зиму и теперь голоден... Я тебя съем, Йепурилэ! – И Медведь облизнулся.– Мop-мор. У-у, как я голоден!

Как ни был храбр Йепурилэ, но у него сердце сжалось в комочек и заколотилось быстро-быстро.

Что мне делать? Что мне делать? – думал он.– Сейчас он меня схватит!

А Медведь схватил его за уши, поднял вверх над землей и поглядел на него довольный.

– Очень вкусный заяц! Мор-мор... Но вдруг Йепурилэ услышал жужжание. Это был Жучок с золотыми крылышками, который увидел, что Йепурилэ попал в беду. Жучок смело подлетел к Медведю.

И... что бы вы думали? Он сначала принялся разгуливать по носу Медведя, а потом стал щекотать ему ухо.

– Мор-мор...– ворчал Медведь, сердясь на Жучка.– Оставь меня в покое!

– Быз-быз! – все громче жужжал Жучок. Ну, погоди, я тебе покажу! – подумал Медведь. Совсем забыв о Йепурилэ, он выпустил его, поднял лапу и ударил себя по уху.

– Вот я тебя поймал, Жучище!

Изо всех сил ударил Медведь, даже в ушах у него зазвенело.

А Жучок уже давно улетел и теперь спешил вместе с Йепурилэ спастись от Медведя. Бызз, топ-топ! – бежали два приятеля. – Бызз, топ-топ!..

Когда Медведь пришел в себя, Йепурилэ и Жучок с золотыми крылышками уже далеко убежали. Медведь так и не догнал их.

А друзья снова стали играть. Играли до самого вечера радуясь, что спаслись от страшного Медведя.

Жил-был на свете, люди добрые, жил-был на свете бедный-пребедный человек, и было у него шестеро детей, потому что у бедняка всегда много детей. Так вот, росли у него эти шестеро детей, и все наперебой кричали: Отец, дай мамалыги! Отец, дай мамалыги! И от эдакой напасти хотелось иной раз бедняге бежать куда глаза глядят.

Перебивался наш бедняга с грехом пополам, пока не оперились дети, пока не набрались они ума-разума, и тогда попросил он у старосты дозволения выгородить кусок из общей земли. Хотелось ему посадить немного кукурузы, картофеля, луку грядку-другую, а может, и еще чего-чтобы прокормиться. И трудились его сыновья до седьмого пота, потому что земля была знатная и давала урожай сказочный. Радовался бедняк трудолюбию своих сыновей – были они ловкие, проворные, как муравьи; только самый младший, Петру, до того был нерадивый да ленивый, что просто беда. День-деньской сидел он в запечном углу у кучи пепла, все жевал угольки.

Первые три года росли у них на огороде кукуруза, тыква, конопля, лук, салат да картофель, а на четвертый год посеяли они клевер, потому что завелась у них коровенка с двумя телочками и понадобился зеленый корм.

И вырос тот клевер на диво – любо-дорого смотреть: расстилался он зеленым ковром, а когда дул ветер, волны пробегали по нему, точно по глади озера.

Что ни день, приходил хозяин полюбоваться на свой клевер да подстеречь его – ведь такой красоты не было во всей округе.

Однажды видит он – вытоптан его клевер, да так, будто по нему скакала лошадь.

Тогда надумал бедняк послать в поле старшего сына и строго наказал ему не спать всю ночь, сторожить клевер и непременно изловить ворога и злодея.

Выслушал сын наказ своего родителя отправился в поле и решил, как наказал отец, не смыкать глаз всю ночь; да только на рассвете стало его клонить в сон, разобрала его истома, и не заметил он, как уснул.

Солнце поднялось уже высоко, а он все спал; заждался его отец и затревожился -уж не случилось ли чего. Отправился посмотреть; приходит в поле и видит: спит его сын крепким сном, а клевер весь вытоптан. Не иначе как резвился на нем целый табун коней.

Опечалился отец, закручинился, осерчал на сына, стал его бранить да поколачивать, приговаривая:

– Ах ты, сонная тетеря, ах ты, недотепа! Так вот каково на тебя надеяться! Ты только взгляни, бездельник, на клевер! Так-то ты его охраняешь! Горе мне с вами! Пока растил вас – мыкался, так теперь полагал, вы мне помощники, а глядите, какая от вас помощь: и ночи не можешь ты прободрствовать, раззява, лодырь несчастный!

На другую ночь послал этот человек второго сына, потом -третьего, и так по очереди посылал он всех своих детей; только здесь, видно, не обошлось без ворожбы: ни один из сыновей не мог укараулить поле – все к утру засыпали, и тут-то нечистый приводил того самого, кто вытаптывал клевер.

Сердился отец, ругал сыновей ругательски, да все без толку: они и сами бы рады не уснуть, но сон подкрадывался лютым разбойником и одолевал их – не было с ним никакого сладу.

Пришла очередь Петру сторожить клевер. Вылез он из своего запечного угла, подошел к матери и говорит:

– Слышь, матушка? Замеси мне лепешку из пепла, и вот увидишь, как посмеюсь я над своими братьями, даром что они кичливые да ученые.

– Помолчи, дурак! – осерчал отец. – Какой нечистый будет ночью есть твой пепел? Или ты думаешь, ты лучше своих братьев?

– Обещаю тебе, батюшка, устеречь клевер, дозволь ты мне только покараулить хоть одну ночку.

– Будь по-твоему! – сказал отец. – Знай только: коли не найдешь ты злодея, что топчет клевер, не придется тебе больше торчать в запечном углу.

Замесила мать лепешку из пепла, положил Петру-Пепел (так прозвали его люди) ее в котомку и, когда зашло солнце, отправился в поле.

Всю ночь караулил Петру клевер; только как стала заниматься заря, подул теплый дурманный ветер, коснулся он век Петру-Пепла, и стали у него глаза сами собой закрываться. Но Петру не сдавался; как понял он, что сон вот-вот его сморит, добрался до колючих кустов, что росли по краю поля, сорвал несколько колючек и положил их возле себя; едва начнет его клонить в сон, уколет он себя колючкой, тут и проснется.

Под утро, когда время близилось к рассвету, спустились на поле три коня, что три горы, и принялись резвиться на клевере. Изловчился тут Петру-Пепел и поймал всех трех. А были это кони не простые, а колдовские, и дышали они теплым, сонным ветром; однако стоило на них глянуть, как становились они кроткими, словно овечки, и тут бери их хоть голыми руками. Когда поймал их Петру, то вознамерился он увести их к отцу, а кони и молвят:

– Смилуйся над нами, Петру, отпусти нас подобру-поздорову, мы и так уже припозднились; да и то сказать, какой тебе от нас прок, ведь мы кони не простые, а волшебные, а коли отпустишь ты нас на волю, глядишь, мы тебе и пригодимся.

Не стал с ними спорить Петру, обещал их опустить подобру-поздорову, и тут дал ему первый конь уздечку медную, второй – серебряную, а третий – золотую, и молвили они такие слова:

– Коли будет у тебя нужда или горе, стоит тебе тряхнуть уздечкой, и мы вмиг перед тобой предстанем и тебе поможем. Только смотри, никому про нас не сказывай.

И кони исчезли, точно их и не было вовсе, а Петру спрятал уздечки за пазуху и воротился восвояси.

Отцу же сказал, чтобы больше не тревожился, будет теперь клевер в целости и сохранности.

И опять уселся Петру в свой запечный угол, а братья по-прежнему работали; и так как работали они не покладая рук, то пошло у них дело на лад и нажили они кой-какое добро.

В те поры разлетелась по стране весть, что царь, чуя приближение смертного часа, ищет жениха для своей дочери и что откажет он ему трон и все царство. И отдан был приказ, чтобы собрались в стольном городе все юноши, а царевна сама выберет из них жениха. И еще было сказано, что царевна будет восседать на площади с короной в руке, а все юноши должны проскакать мимо, и тот, кто сумеет выбить саблей из рук ее корону три раза подряд, и будет царским зятем.

В те времена брали в мужья не по чинам, каждый бедняк мог стать царю зятем, коли сам он и его подвиги придутся по вкусу царской дочери. Потому что ценили человека за смекалку, ловкость и храбрость, а не за богатства да имения. Вот почему и призвал царь не одних королевичей да царевичей, но и крестьянских сыновей, чтобы прибыли они все на состязание и могла б его дочь выбрать из них самого достойного.

И съехалось туда – мама родная! – как на большую ярмарку, народу видимо-невидимо, слетелись юноши со всего света: царевичи, королевичи, принцы, господские и крестьянские дети, и наряжены они были один другого краше, а кони под ними были один другого резвее и будто дышали огнем-пламенем. Немудрено, что все юноши искали руки царской дочери: была она так прекрасна, что не вздумать, не взгадать, только в сказке сказать, и царство наследовала огромное, а богатства несчетные, потому что была она одна дочь у родителей.

Услыхал про это Петру-Пепел, и подите же, и он туда же. Вылез из своего запечного угла и, мил человек, тоже решил отправиться показать свою доблесть перед царской дочерью и завоевать ее сердце. Чем черт не шутит! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь; самая грязная свинья иной раз сожрет лучшую грушу.

Видит он, братья сами поехали искать руки царской дочери, а его не позвали, и, не долго думая, вышел за околицу, вынул медную уздечку, тряхнул ею три раза, и явился к нему конь красный, как медь огненная, резвый, как арабский скакун, и спросил тот конь Петру-Пепла:

– Что прикажешь, повелитель?

– Отвези меня к царской дочери, чтобы пронесся я перед нею, как молния, выбил из рук ее корону и завоевал бы ее сердце.

– Ладно, повелитель,-молвил конь,– но прежде облачись вот в эти одежды парадные да опоясайся саблей, а все остальное уж моя забота.

Облачился Петру-Пепел в одежды парадные, какие конь привез ему, опоясался саблею и стал совсем неузнаваемым – теперь и родной брат не признал бы его. Сверкали те одежды, сабля и шпоры багряной медью, полыхали, точно языки пламени, а лицо его светилось лучами заходящего солнца. Вот каким стал Петру-Пепел, и ретивый конь принес его в город, где собрались другие юноши. Да, позабыл я рассказать вам, что, как Петру-Пепел мчался на своем коне в город, повстречались ему его братья: телега у них завязла в грязи и лошаденки никак не могли ее вытащить. Петру-Пепел как завидел их, сразу узнал, а они его не признали, сняли шапки, должно быть, подумали, царевич какой скачет – уж больно он был видный да разодетый.

– Что, Павел, Иоан, Гицэ, Дэнилэ и Еремие, не могут Лила с Фане вытащить вас из грязи? – спросил он братьев.

– Нет, твое величество, – ответили братья, удивляясь, откуда он знает их имена, – не под силу лошадям нас вывезти: хилые они, куда уж им!

– Что ж вы не взяли с собой братца Петру? Он телегу бы подтолкнул да из грязи вас бы и вытащил.

– Ну его к Богу, твое величество, не достоин он того, чтобы имя его поминать.

– Вы так думаете? Так знайте же, что не кто иной, как Петру-Пепел, вытащит вас из грязи.

Как дунул конь Петру-Пепла, так подтолкнул телегу братьев вместе с их лошаденками далеко вперед.

Подивились братья словам незнакомца. По речам своим похож он был на Петру-Пепла, только разве могло такое случиться? Знали они, что Петру-Пепел сиднем сидит в своем запечном углу, откуда ж ему взять такую одежду и такого коня? Не мог это быть их брат Петру, не мог, да и все тут.

Так говорили дорогой между собой братья, а Петру тем временем уже прибыл в царский стольный град.

Людей с разных сторон в город съехалось великое множество. И все дивились, на Петру глядючи: какого это царя сын?! Одни говорили, что царя Красного, другие, что Зеленого, третьи – будто Желтого; а королевские сыновья смотрели на него волком, потому что был он всех сильнее и краше и зарился на их счастье. Но вдруг затрубили трубы, и началась потеха.

Царевна поднялась на помост из красного мрамора; одета она была в золотые одежды, драгоценные каменья сияли на ней, как солнце; восседала царевна на золотом троне и держала в руке царскую корону:

те, кто бились за эту корону, проносились мимо трона ласточками и пытались саблей выбить ее из рук царевны. Только кто ударит по короне саблей, у того сабля ломается, а корона и не шелохнется.

По прошествии нескольких часов лежала у ног царевны целая гора сабель.

И все, кто там был, дивились, почему это юноша в медно-красных одеждах не пробует счастья.

Наконец пришел черед и Петру-Пепла; пришпорил он своего коня и молнией пронесся мимо царевны как раз под той ее рукою, в которой держала она корону, и ударил саблей по короне с такою силой, что корона чуть не улетела в запечный угол. Тут все захлопали от радости, а царь устроил пир великий и повелел всем через три дня съехаться снова и снова попытать счастья, чтобы отыскать такого витязя, который три раза подряд выбьет из рук царевны корону. На пиру только и разговору было что о юноше в медных доспехах. Потом, кто жил поближе, воротились восвояси, а кто подальше – там остались. Воротился и наш Петру к себе домой, вернее сказать, в свой запечный угол.

А как вернулись домой его братья, принялись они рассказывать, что видели. Петру все слушал да помалкивал. Только когда повели они разговор о том, как завязли в болоте и как явился какой-то разодетый господин и вытащил их из грязи, Петру в своем запечном углу давай смеяться и говорит:

– Видал я, как конь того господина только дунул и подтолкнул вас с вашей телегой далеко вперед.

– Да откуда ты-то знаешь, бездельник? – спросили его братья. – Откуда ты знаешь?

– Откуда? А я влез на курятник и видел все лучше вас.

Еще рассказали братья, как состязались королевичи да царевичи, как старались они выбить корону из рук золотоволосой царевны, Но кто ударял корону саблей, у того сабля ломалась, а корона и не шевелилась. А напоследок явился господин – тот самый, что вытащил их из грязи, – и как ударил саблей по короне, так полетела она у всех над головами бог весть куда.

– И я видел того господина, – сказал Петру-Пепел, – одежды на нем были медно-красные, а на коне его доспехи медные, горели они, словно полымя; с нашего курятника все было видно!

Братья, по обыкновению, ну бранить его и от злости сломали курятник, чтобы Петру не было повадно над ними потешаться, говорить, будто он видел с курятника все лучше их.

На третий день, как было назначено, братья опять впрягли лошадей в телегу – и в путь: лошадей не жалей, был бы кнут потяжелей.

Как уехали они, Петру-Пепел вышел из своего запечного угла и тоже отправился в путь-дорогу. Дошел он до околицы, вынул из-за пазухи серебряную уздечку, тряхнул ею три раза – мигом явился ему могучий серебряный конь-красавец; привез он Петру одежды, саблю и кольчугу серебряные; не успел надеть их Петру, конь, как вихрь, домчал его до царского стольного града. Собралось там народу тьма-тьмущая – больше, чем прежде. Королевичи да принцы, все в шелках да в золоте, и кони их били копытами и кусали удила, от нетерпения.

Но вот прискакал Петру, и был он всех краше. Королевичи да принцы ему завидовали, знали, что все равно он выйдет победителем.

Тут началось состязание. Петру снова остался последним. И как в прошлый раз, кто ударит саблей по короне, у того сабля на куски разлетается, а корона и не шелохнется. Но когда пришел черед Петру, он так ударил саблей, что посыпались искры и полетела корона далеко-далеко.

Весь народ дивился его красоте и доблести, и его сразу прозвали Красным королем.

А царь пожаловал ему грамоту, как и в прошлый раз, и приказал всем явиться через три дня, чтобы снова померяться силами, и тогда уж будет объявлен победитель.

Разъехался весь народ, а Петру-Пепел, Красный король, вернулся в свой запечный угол, стал ждать, когда будет и на его улице праздник. Как воротились домой его братья, начали они рассказывать, что видели, а Петру-Пепел объявил, что все лучше их знает; и как стал он им говорить, братья только рот разинули: говорил он, словно по писаному.

Тут спросили его братья: откуда он все знает? А он им:

– Известно откуда! Влез я на свинарник и все увидел, а ежели бы не видел, то не стал бы и сказывать.

Рассердились братья, что он знает все лучше их, хоть сам и не бывал на игрищах, и сломали свинарник, с которого Петру будто бы все видел.

Наконец на третий день отправились братья в царский стольный град, а Петру, как они уехали, вылез из своего угла, тряхнул золотой уздечкой, и явился тут чудесный золотой конь, повод и седло у него были из чистого золота, одежды, саблю, кольчугу и шпоры он привез тоже золотые. И когда надел их Петру и сел на коня, то можно было подумать, что он не иначе как сын солнца – так сверкал он сам, и конь, и его доспехи.

На этот раз собралось народу и того больше, и все искали Красного короля, который в первый раз был в медных доспехах, а во второй – в серебряных; потому что знал народ: он один сможет выбить корону из рук царской дочери. Только и разговоров было что про Красного короля, и завидели его люди еще издали, потому что сияли его доспехи, точно красное солнышко.

Не успели оглянуться, а он уж на площади. Все стали хлопать ему и кричать: Да здравствует Красный король! Только сын Черного царя на него злобился: уж очень он любил царевну и, как говорят, поклялся, что отдаст все отцовское государство за руку этой красавицы.

Но царевна и не смотрела в его сторону, потому что искала себе жениха красивого и храброго; а сын Черного царя ничем не взял; ни красоты в нем не было, ни храбрости – не мудрено, что он злобился. А когда начались игрища, Петру снова остался последним, чтобы люди не говорили, будто он задается; он и вовсе бы не стал пытать своего счастья, но узнал народ, что царевне никто не мил, стали люди кричать:

– Позовите Красного короля! Пускай Красный король покажет свою силу! Не уйдем мы, пока он сюда не явится!

Тут уж Петру волей-неволей пришлось попытать свое счастье.

А царевна как взглянула на него, так и влюбилась; и он в нее влюбился; подошел он к ней, она надела корону ему на голову, поклонилась ему, взяла его за руку и сказала, что любит его и что он ее суженый. Потом царь-отец дал им свое благословение, и устроили царский пир, и всех, кто там был, царь пригласил к себе в гости.

А Петру призвал братьев и отца, отвел их в отдельные покои и сказал им:

– Я, Петру-Пепел, ваш брат и ваш, батюшка, сын. Повезло мне тогда, что я пошел стеречь клевер: кони, которые топтали наше поле, принесли счастье и мне и вам.

И тут братья упали перед ним на колени, стали молить его о прощении, а он их всех поцеловал и привел с собой во дворец.

И пировал весь народ целую неделю, все радовались, а особенно радовалась царевна, что достался ей в мужья такой красавец. Царь же, так как был он стар, посадил на трон своего зятя, Красного короля, и тот правил милостиво и мудро долгие годы, а коли не помер, то и сейчас живет.

Откуда были у зайца две золотые монетки, я и сам не знаю, но только в сказке говорится о том, что однажды осенью отправился заяц на ярмарку. Уже давно подумывал он, что хорошо бы ему завести себе белую шляпу с павлиньим пером да зеленую курточку... Но об этом рано было даже мечтать: ведь еще и на ногах-то у него ничего не было.

А шел осенний дождь, и за ноги начал хватать холод. Поэтому заяц надвинул свою старую шляпу на самый лоб, покрепче запахнул зипунишко и пошел быстрее, чтобы скорее добраться до ярмарки и купить там себе обувку.

Так шел он да шел, посматривая то направо, то налево и поднимая уши при каждом шорохе. И вот совсем уже к вечеру повстречался на тропинке с борзой собакой.

Была эта собака толстая, крепкая. Одета она была в теплую шубу, а на ногах у нее были сапожки – новы-новешеньки. Поздоровался заяц с борзой собакой, и пошли они вместе через лесную чащу.

Идут, а заяц так глаз и не спускает с собачьих сапожек: уж очень они были красивые, да к тому же ногам зайца становилось все холодней и холодней.

– Скажи, пожалуйста, сколько ты заплатила за сапожки? – спросил робко заяц.

– Два золотых, – ответила с гордостью борзая собака.

– Вот и я иду на ярмарку купить себе сапожки.

– Да и я иду туда же. Сапожек найдешь там сколько хочешь. Были бы деньги.

– У меня есть два золотых, – прошептал зайчик. Борзая собака ничего не сказала, а стала закручивать ус с таким независимым видом, как будто ее совсем не интересовало, есть ли у зайчика деньги или нет.

Так шли они до тех пор, пока совсем не стемнело. Даже и дороги не стало видно, а тут еще сверху полил на них холодный дождь, да такой, что у бедного зайчика зубы от холода застучали.

– Послушай-ка, кум, что я тебе скажу, – проговорила собака. – Я вижу, ты разут... а ведь ночь и холодно... да к тому же у тебя с собой деньги. У меня тоже. Кто знает, с кем придется встретиться, а уж, верно, в лесу полно разбойников.

Заяц крепче запахнул на себе куртку, чтобы лучше чувствовать деньги, лежащие у него в кармане.

– Что же делать? – спросил он.

– А для чего на свете существует корчма? Чтобы укрыться в случае нужды. Здесь рядом есть медвежья корчма. Зайдем к деду Мартыну, выспимся, а завтра утром отправимся дальше. Может, и дождик к тому времени перестанет.

Согласился зайчик, и поспешили они с борзой к корчме. Дед Мартын принял их очень радушно.

– Ну и погода! – пробурчал он, стряхивая пепел со своей трубки. – Собаку на улицу не выгонишь... Да ты еще и разут... Поди-ка к огню, погрей ноги. Подошел заяц к очагу, а сам весь дрожит.

– Спроси-ка чего-нибудь поесть-попить, – тихонько сказала борзая.

– Спрашивай ты, кума. Я не голоден. Да к тому же у меня нет мелочи. А если разменяю золотой, то на всю зиму останусь разутым.

– Ну и чудак ты, кум! Да кто просит тебя менять золотой? Хватит у меня денег, чтобы заплатить, – уж не польщусь я на такого бедняка, как ты.

И, поворотившись к деду Мартыну, борзая сказала:

– Эй, дед Мартын, что ты нам дашь поесть?

– Вот пирожки.

– Я бы их отведала! – облизнулась борзая.

– Есть жаркое, медовые соты, виноградное вино.

– Подавай-ка, нам, кум, все подряд: мы так проголодались, что даже темно в глазах, – сказала борзая.

Тогда дед Мартын подвязал передник, совсем как настоящий корчмарь, и принялся носить кушанья. Борзая так и глотала кусок за куском. А зайчик стеснялся и едва отведал пирога с капустой. Может, он и совсем бы ничего не отведал, если бы борзая не приказала ему:

– Ешь, кум, это для тебя!

Можно было подумать, что борзая целый месяц не ела: так быстро работала она челюстями и двигала языком. Пока дед Мартын курил трубку, вся еда была съедена. Напоследок борзая спросила кружку виноградного вина, которую и выпила залпом. То-то зайчик удивился! Удивился и дед Мартын.

– Да-а, не видал я путника голоднее тебя. Пусть это пойдет тебе на пользу. А теперь вот что: дружба дружбой, а табачок врозь, как говорится. Поели и попили как раз на два золотых.

Принялась тут борзая искать по карманам. Искала она и в шубе, искала и в брюках – нет денег. Вот она, смеясь, и говорит зайцу:

– Плати, кум!

– Как плати? Разве мы так договаривались?

– Плати! Я кошелек дома забыла. Отдам тебе на ярмарке. Возьму в долг у знакомого торговца.

– Не заплачу... Ведь тогда я останусь разутым. Тут борзая принялась хохотать что есть силы. Вышел и дед Мартын из себя.

– Нет, со мной дело так не пойдет! – закричал он. – Платите, не то найду я на вас управу!

– Он позвал меня в корчму, он пригласил меня к столу, – сказала борзая, покатываясь со смеху, – пусть он и платит!

– Неправда все это, дед Мартын! Зима у ворот, и если я заплачу, то останусь босой.

– Уж не пригревать ли мне всех босяков на свете? Теперь-то я понял, что вы за народ! Договорились между собой, как провести меня! – И дед Мартын схватил палку, которую он прятал за дверью для таких вот гостей. Тут борзая и показывает ему на зайца. Задрожал заяц со страха. Волей-неволей вынул он из кармана платочек, в котором были завернуты два золотых, и отдал их медведю. Борзая как прыснет со смеху! А потом улеглась спать и захрапела.

Дед Мартын тоже ушел к себе в комнату. Одному только зайчику не спалось. Слышно было, как за окном свирепо свистел ветер, а в стекла стучал дождь. Заплакал тихонько зайчик. И как это позволил он борзой сыграть с ним такую шутку? Подумать только, что вот-вот придет зима, начнутся снежные метели да заносы, станет еще холодней, а он будет ходить босой. Так и не спал зайчик до самой полуночи. Все думал, что ему делать. И вотпришло ему в голову разбудить борзую собаку и потребовать расчета.

Вошел в комнату, где она спала, и первое, что он увидел, были сапожки борзой собаки, которые стояли у печки. Не стал зайчик больше размышлять; надел он сапожки борзой собаки и вышел тихонько из корчмы.

Я поступил только справедливо , – думал зайчик, удирая в лес.

Утром проснулась борзая собака и хотела обуться. Туда-сюда, а сапожек-то и не видно. Дед Мартын только плечами пожал. Борзая же собака больше не задерживалась в корчме, а побежала искать свои сапожки. На грязи остались следы от сапожек. Вот и побежала борзая собака по этим следам. Сначала-то очень трудно ей было бежать, так как она была толстая и едва двигалась, но мало-помалу от этой беготни стала она худеть.

Не могу сказать, поймала она зайчика или нет, но знаю, что с тех пор, как увидит борзая какого-либо зайчика, так и бросится вслед за ним что есть мочи!