У старика была дочь красавица, жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на другой бабе, а та баба была злая ведьма. Не возлюбила она падчерицу, пристала к старику:

– Прогони ее из дому, чтоб я ее и в глаза не видала. Старик взял да и выдал свою дочку замуж за хорошего человека; живет она с мужем да радуется и родила ему мальчика.

А ведьма еще пуще злится, зависть ей покоя не дает; улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала в дремучий лес, а в падчерицыно платье нарядила свою родную дочь и подставила ее вместо настоящей жены.

Так все хитро сделала, что ни муж, ни люди – никто обмана не видит. Только старая мамка одна и смекнула, а сказать боится.

С того самого дня, как только ребенок проголодается, мамка понесет его к лесу и запоет:

Арысь-поле! Дитя кричит, Дитя кричит, пить-есть хочет.

Арысь-поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмет мальчика, накормит; после наденет опять шкурку и уйдет в лес.

«Куда это мамка с ребенком ходит?» – думает отец. Стал за нею присматривать; увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку и стала кормить малютку.

Он подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.

– Ах, что-то дымом пахнет; никак, моя шкурка горит! – говорит Арысь-поле.

– Нет, – отвечает мамка, – это, верно, дровосеки лес подожгли.

Шкурка сгорела, Арысь-поле приняла прежний вид и рассказала все своему мужу.

Тотчас собрались люди, схватили ведьму и сожгли ее вместе с ее дочерью.

Задумал царевич жениться, и невеста есть на примете – прекрасная царевна, да как достать ее? Много королей, и королевичей, и всяких богатырей ее сватали, да ничего не взяли, только буйные головы на плахе сложили; и теперь еще торчат их головы па ограде вокруг дворца гордой невесты. Закручинился, запечалился царевич; не ведает, кто бы помог ему? А тут и выискался Иван Голый – мужик был бедный, ни есть, ни пить нечего, одежа давно с плеч свалилася. Приходит он к царевичу и говорит:

– Самому тебе не добыть невесты, и коли один поедешь свататься – буйну голову сложишь! А лучше поедем вместе; я тебя из беды выручу и все дело устрою; только обещай меня слушаться!

Царевич обещал ему исполнять все его советы, и на другой же день отправились они в путь-дорогу.

Вот и приехали в иное государство и стали свататься. Царевна говорит; – Надо наперед у жениха силы пытать. Позвала царевича на пир, угостила-употчевала; после обеда начали гости разными играми забавляться.

– А принесите-ка мое ружье, с которым я на охоту езжу, – приказывает царевна.

Растворились двери – и несут сорок человек ружье не ружье, а целую пушку.

– Ну-ка, нареченный жених, выстрели из моего ружьеца.

– Иван Голый, – крикнул царевич, – посмотри, годится ли это ружье?

Иван Голый взял ружье, вынес на крылечко, пнул ногою -ружье полетело далеко-далеко и упало в сине море.

– Нет, паше высочество! Ружье ледащее, куда из него стрелять такому богатырю! – докладывает Иван Голый.

– Что ж это, царевна? Али ты надо мной смеешься? Приказала принести такое ружье, что мой слуга ногой пнул – оно в море упало!

Царевна велела принести свой лук и стрелу.

Опять растворились двери, сорок человек лук со стрелой принесли.

– Попробуй, нареченный жених, пусти мою стрелку.

– Эй, Иван Голый! – закричал царевич. – Посмотри, годится ли лук для моей стрельбы?

Иван Голый натянул лук и пустил стрелу; полетела стрела за сто верст, попала в богатыря Марка Бегуна и отбила ему обе руки. Закричал Марко Бегун богатырским голосом:

– Ах ты, Иван Голый! Отшиб ты мне обе руки; да и тебе беды не миновать!

Иван Голый взял лук на колено и переломил надвое:

– Нет, царевич! Лук ледащий – не годится такому богатырю, как ты, пускать с него стрелы.

– Что же это, царевна? Али ты надо мной потешаешься? Какой лук дала – мой слуга стал натягивать да стрелу пускать, а он тут же пополам изломился?

Царевна приказала вывести из конюшни своего ретивого коня.

Ведут коня сорок человек, едва на цепях сдержать могут: столь зол, неукротим!

– Ну-ка, нареченный жених, прогуляйся на моем коне, я сама на нем каждое утро катаюся. Царевич крикнул:

– Эй, Иван Голый! Посмотри, годится ли конь под меня!

Иван Голый прибежал, начал коня поглаживать, гладил, гладил, взял за хвост, дернул – и всю шкуру содрал.

– Нет, – говорит, – конь ледащий! Чуть-чуть за хвост пошевелил, а с него и шкура слетела. Царевич начал жаловаться:

– Эх, царевна! Ты все надо мной насмешку творишь; вместо богатырского коня клячу вывела.

Царевна не стала больше пытать царевича и на другой день вышла за него замуж. Обвенчались они и легли спать; царевна положила на царевича руку – он еле выдержать смог, совсем задыхаться стал.

«А,– думает царевна, – так ты этакий богатырь! Хорошо же, будете меня помнить».

Через месяц времени собрался царевич с молодой женою в свое государство ехать.

Ехали день, и два, и три и остановились лошадям роздых дать. Вылезла царевна из кареты, увидала, что Иван Голый крепко спит, тотчас отыскала топор, отсекла ему обе ноги, потом велела закладывать лошадей, царевичу приказала па запятки стать и воротилась назад в свое царство, а Иван Голый остался в чистом поле.

Вот однажды пробегал по этому полю Марко Бегун, увидел Ивана Голого, побратался с ним, посадил его на себя и пустился в дремучий, темный лес.

Стали богатыри в том лесу жить, построили себе избушку, сделали тележку, добыли ружье и зачали за перелетной птицей охотиться. Марко Бегун тележку возит, а Иван Голый сидит в тележке да птиц стреляет: той дичиною круглый год питались.

Скучно им показалося, и выдумали они украсть где-нибудь девку от отца, от матери; поехали к одному священнику и стали просить милостыньку. Поповна вынесла им хлеба и только подошла к тележке, как Иван Голый ухватил ее за руки, посадил рядом с собой, а Марко Бегун во всю прыть побежал, и через минуту очутились они дома в своей избушке.

– Будь ты, девица, нам сестрицею, готовь нам обедать и ужинать да за хозяйством присматривай.

Жили они втроем тихо и мирно, на судьбу не жаловались.

Раз как-то отправились богатыри на охоту, целую неделю домой не бывали, а воротившись – едва свою сестру узнали: так она исхудала!

– Что с тобой сделалось? – спрашивают богатыри.

Она в ответ рассказала им, что каждый день летает к ней змей; оттого и худа стала.

– Постой же, мы его поймаем!

Иван Голый лег под лавку, а Марко Бегун спрятался в сенях за двери.

Прошло с полчаса, вдруг деревья в лесу зашумели, крыша на избе пошатнулася – прилетел змей, ударился о сырую землю и сделался добрым молодцем, вошел в избушку, сел за стол и требует закусить чего-нибудь. Иван Голый ухватил его за ноги, а Марко Бегун навалился на змея всем туловищем и стал его давить; порядком ему бока намял!

Притащили они змея к дубовому пню, раскололи пень надвое, защемили там его голову и начали стегать прутьями.

Просится змей:

– Отпустите меня, сильномогучие богатыри! Я вам покажу, где мертвая и живая вода.

Богатыри согласились.

Вот змей привел их к озеру; Марко Бегун обрадовался, хотел было прямо в воду кинуться, да Иван Голый остановил.

– Надо прежде, – говорит, – испробовать.

Взял зеленый прут и бросил в воду – прут тотчас сгорел. Принялись богатыри опять за змея; били его, били, едва жива оставили.

Привел их змей к другому озеру; Иван Голый поднял гнилушку и бросил в воду – она тотчас пустила ростки и зазеленела листьями. Богатыри кинулись в это озеро, искупались и вышли на берег молодцы молодцами; Иван Голый – с ногами. Марко Бегун – с руками. После взяли змея, притащили к первому озеру и бросили прямо вглубь – только дым от него пошел!

Воротились домой; Марко Бегун был стар, отвез поповну к отцу, к матери и стал жить у этого священника, потому что священник объявил еще прежде: кто мою дочь привезет, того буду кормить и поить до самой смерти. А Иван Голый добыл богатырского коня, и поехал искать своего царевича.

Едет чистым полем, а царевич свиней пасет.

– Здорово, царевич!

– Здравствуй! А ты кто такой?

– Я Иван Голый.

– Что ты завираешься! Если б Иван Голый жив был, я бы не пас свиней.

– И то конец твоей службе!

Тут они поменялись одежею; царевич поехал вперед на богатырском коне, а Иван Голый вслед за ним свиней погнал.

Царевна увидала его, выскочила на крыльцо:

– Ах ты, неслух! Кто тебе велел свиней гнать, когда еще солнце не село? – И стала приказывать, чтоб сейчас же взяли пастуха и выдрали на конюшне.

Иван Голый не стал дожидаться, сам ухватил царевну за косы и до тех пор волочил ее по двору, пока не покаялась и не дала слова слушаться во всем мужа. После того царевич с царевною жили в согласии долгие годы, и Иван Голый при них служил.

Отслужил солдат свой законный срок, получил отставку и пошел на родину. Идет путем-дорогою, а навстречу ему нечистый.

– Стой, служивый! Куда идешь?

– Домой иду.

– Что тебе дома! Ведь у тебя ни рода, ни племени. Наймись лучше ко мне в работники; я тебе большое жалованье положу.

– А в чем служба?

– Служба самая легкая; мне надобно ехать за синие моря к дочери па свадьбу, а есть у меня три сокола; покарауль их до моего приезду.

Солдат согласился. «Без денег, – думает, – плохое житье; хоть у черта, все что-нибудь да заработаю!» Нечистый привел его в свои палаты, а сам уехал за синее моря.

Вот солдат ходил, ходил по разным комнатам; сделалось ему скучно, и вздумал он пойтить в сад; вышел, смотрит – стоит береза. И говорит ему береза человеческим голосом:

– Служивый! Сходи вот в такую-то деревню, скажи тамошнему священнику, чтобы дал тебе то самое, что ему нынче во сне привиделось.

Солдат пошел, куда ему сказано; священник тотчас достал книгу:

– Вот тебе – возьми! Солдат взял; приходит назад.

– Спасибо, добрый человек!

– говорит береза. – Теперь становись да читай!

Начал он читать эту книгу; одну ночь читал – вышла из березы красная девица, красоты неописанной, по самые груди; другую ночь читал – вышла по пояс; третью ночь читал – совсем вышла. Поцеловала его и говорит:

– Я – царская дочь; похитил меня нечистый и сделал березою. А три сокола – мои родные братья; хотели они меня выручить, да сами попались!

Только вымолвила царевна это слово, тотчас прилетели три сокола, ударились о сырую землю и обратились добрыми молодцами. Тут все они собрались и поехали к отцу, к матери и солдата с собой взяли.

Царь и царица обрадовались, щедро наградили солдата, выдали за него замуж царевну и оставили жить при себе.

Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.

Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.

Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.

Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщинка, казалось – такая простая, сердечная!

– Что, – говорит, – ты скучаешь?

Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала, голову простудила.

Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: «По саду походить не беда»,– и пошла.

В саду разливалась ключевая хрустальная вода.

– Что, – говорит женщинка, – день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная – так и плещет, не искупаться ли нам здесь?

– Нет, нет, не хочу! – А там подумала: «Ведь искупаться не беда!» Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщинка ударила ее по спине:

– Плыви ты, – говорит, – белою уточкой!

И поплыла княгиня белою уточкой.

Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.

Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.

А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек, двух хороших, а третьего заморышка, и деточки ее вышли – ребяточки.

Она их вырастила, стали они по реченьке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.

– Ох, не ходите туда, дети!

– говорила мать.

Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше, и забрались на княжий двор.

Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела. Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.

Легли два братца и заснули, – а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить – заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.

Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает; – Спите вы, детки, иль нет?

Заморышек отвечает:

– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

– Не спят!

Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:

– Спите, детки, или нет?

Заморышек опять говорит то же:

– Мы спим – не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!

– Что же это все один голос?

– подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой – и они померли.

Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.

На княжьем дворе, белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежали братцы рядышком.

Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:

Кря, кря, мои деточки!

Кря, кря,голубяточки!

Я нуждой вас выхаживала, Я слезой вас выпаивала, Темную ночь недосыпала, Сладок кус недоедала!

– Жена, слышишь небывалое?

Утка приговаривает.

– Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать! Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:

Кря, кря, мои деточки!

Кря, кря,голубяточки!

Погубила вас ведьма старая, Ведьма старая, змея лютая, Змея лютая, подколодная; Отняла у вас отца родного, Отца родного – моего мужа, Потопила нас в быстрой реченьке, Обратила нас в белых уточек, А сама живет – величается!

«Эге!» – подумал князь и закричал:

– Поймайте мне белую уточку!

Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему па руки пала. Взял он ее за крылышко и говорит:

– Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!

Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.

Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой – говорящей.

Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою – они встрепенулись, сбрызнули говорящею – они заговорили.

И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добро наживать, худо забывать.

А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога- там стала кочерга, где рука – там грабли, где голова – там куст да колода; налетели птицы – мясо поклевали, поднялися ветры – кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!

Жила-была в одной деревне крестьянка Марья. И был у неё сынок Ванюшка. Хороший вырос парень – красивый, здоровый, работящий. Вот приходит он как-то раз к матери и говорит:

– Матушка, а матушка.

– Чего, дитятко?

– Матушка, я жениться хочу.

– Так что ж, женись, Ванюшка, женись, ягодиночка. Невест-то всяких много: есть в нашей деревне, есть в соседней, есть в залесье, есть в заречье... Выбирай любую.

А Ванюшка отвечает:

– Нет, матушка, не хочу я жениться на простой-то крестьянке, хочу жениться на царской дочке. Удивилась Марья:

– Ой, Ванюшка, чего ты надумал!

Не отдаст за тебя царь дочку-то. Ведь ты простой мужик, а она – шутка сказать – царевна!

– А почему не отдать? Я парень здоровый, работящий, красивый. Может, и отдадут.

– Ну что ж, пойди, Ванюшка, попытай счастья. Собрала ему мать котомку, положила хлебца ломоть, – пошёл Ванюшка свататься.

Идёт лесами, идёт горами – смотрит, стоит большущий дворец: стены золочёные, крыша золотая, на крыше петушок золотой сидит, крылечки все резные, окошки расписные. Красота!

А кругом слуг – видимо-невидимо. Ванюшка и спрашивает:

– Тут царь живёт?

– Тут, во дворце, – отвечают слуги.

– И царская дочка с ним?

– А куда она от отца-то денется? И она тут!

– Ну, так бегите к ней, скажите – пришёл Марьин сын Ванюшка. Жениться на ней хочу.

Побежали слуги, – и выходит на крылечко царская дочка. Матушки, до чего же важная! Сама толстущая-толстущая, щёки пухлые, красные, глазки маленькие – чуть виднеются. А носик такой весёлой пупочкой кверху торчит.

Поглядел Ванюшка на неё и спрашивает:

– Ты царская дочка?

– Конечно, я. Или не видишь?

– Я на тебе жениться хочу.

– Ну, так что за беда? Пойдём в горницу-то, побеседуем.

Входят они в горницу. А там стол стоит, самовар на столе и всякое-то, всякое угощение разложено.

Ну, царь-то богато жил, – всего было много. Уселись они, Ванюшка и спрашивает:

– Ты невеста-то богатая?

Платьев-то много у тебя нашито?

– А ещё бы не много! Я ведь царская дочка. Вот утром встану, новое платье надену – да к зеркалу. Погляжусь на себя, полюбуюсь – да к другому зеркалу, в другом платье. Да потом третье надену – да к третьему зеркалу. А потом – четвёртое. ..

Вот так целый день до вечера наряжаюсь да в зеркала гляжусь.

– До вечера, – Ванюшка спрашивает, – всё наряжаешься? А когда же ты работаешь-то?

Поглядела на него царская дочка и руками всплеснула:

– Работать? Ой, Ванюшка, какое ты слово-то скучное сказал! Я, Ванюшка, ничего делать не умею. У меня всё слуги делают.

– Как же, – Ванюшка спрашивает, – вот женюсь я на тебе, поедем мы в деревню, так ты сумеешь хлеб-то спечь?

Печку-то растопить сможешь?

Пуще прежнего царская дочка дивится:

– Хлеб? В печку? Да что ты, Ванюшка! Ведь в печке дрова горят, а сунешь туда хлеб – он углём станет.

Мне царь-тятенька сказывал – хлеб-то на ёлках растёт.

– На ёлках? Ну, поглядел бы я, где это такие ёлки водятся. Эх ты! Ну, а скажи-ка мне, ты у отца-то набалована, есть-пить сладко привыкла? Чай-то как пьёшь – в прикуску или в накладку?

Глядит на него царская дочь, головой качает:

– И не в прикуску, Ванюшка, и не в накладку. Я ведь царская дочка, а у нас, у царей, всё не как у людей. Вон у меня в потолке крючочек, а с крючочка верёвочка висит. Как я захочу сладкого чаю, – привяжут мне к этой верёвочке целую сахарную голову. Голова висит над столом, болтается, а я пососу её, да и пью, пососу, да и пью. Ванюшка и глаза выпучил.

– Это, – говорит, – как же? Каждый день тебе сахарную голову к чаю надо? Да у нас в деревне так чай никто не пьёт. Нет, видно, ты к нашим порядкам-то не приучена. . .

Ну, а скажи-ка мне, хорошая ли ты рукодельница? Нашила к свадьбе перин, подушек, одеял?...

Царская дочка только руками машет:

– Да что ты, Ванюшка! Стану я, царская дочка, на постели спать!

– А ты как же, – Ванюшка спрашивает, -без постели? На полу, что ли? Или на сеновал бегаешь?

– Нет, и не на полу, и не на сеновале. Я ведь царская дочка. У меня, Ванюшка, не постель, а целая комната пухом набита. Войду я в неё, – нырну да вынырну, нырну да вынырну.

. . Так вот и сплю.

Ванюшка кусок в рот нёс, у него и рука остановилась.

– Это что же, ты мне целую избу пухом набьёшь? Да как же в такой избе жить-то станем? Ведь задохнёмся!

Ты, может, и привыкла, а нам с матушкой этак несподручно. Нет, видать, ты хозяйка-то плохая. .. Может, ты хоть грамотна хорошо? Так возьму я тебя в деревню, станешь наших ребят в школе грамоте учить.

– Ребят? Да что ты, Ванюшка!

Опомнись! Стану я, царская дочка, ребят деревенских учить! Да я, Ванюшка, ребят терпеть не могу, заниматься с ними ни за что не стану. Да, по правде сказать, я, Ванюшка, и не шибко грамотна.

– Неграмотна? – Ваня спрашивает.

– Чего ж ты экая выросла большущая, толстущая, а неучёная?

– Да я, Ванюшка, две буковки-то знаю, расписаться могу. Знаю буковки «Мы» да «Кы». Поглядел на неё Ванюшка:

– Это что ж такое «Мы» да «Кы»? У нас так в деревне и ребята не скажут, не то что взрослый человек.

– А это, Ванюшка, моё имя и отчество: «Мы» – Миликтриса, а «Кы» – Кирбитьевна. Вот две буковки-то и есть.

– Чего ж ты всех остальных-то не выучила? -Ванюшка спрашивает.

Царская дочка и губы надула:

– Экой ты, Ванюшка, неладный, всё тебе не так да не этак! Я и то в нашей семье самая учёная. Царь-то, тятенька, у нас и вовсе малограмотный. ..

Сидит Ванюшка, лоб потирает, про угощенье и думать забыл.

– Да... – говорит, – должен я пойти домой, с матушкой посоветоваться, подходящая ли ты мне невеста.

– Пойди, Ванюшка, пойди, голубчик. А назавтра, верно, назад придёшь: лучше-то меня нигде не встретишь.

Пошёл Ванюшка домой. Приходит, рассказывает Марье:

– Ну, матушка, видел я царскую дочку. Такое, матушка, несчастье: целый день она наряжается да в зеркала глядится, работать ничего не умеет, говорит – хлеб-то на ёлках растёт.

Да чай-то пьёт не по-нашему – целую сахарную голову сосёт. Да спит-то не на постели, а куда-то в пух ныряет да выныривает. Да грамоте не знает.

На что мне, матушка, такая невеста!

А Марья смеётся и говорит:

– Ладно, Ванюшка, ладно, ягодиночка. Я сама тебе невесту найду.

Поискала мать в деревне – и нашла сыну невесту Настеньку. Хорошую такую девушку – умницу-разумницу, хозяйку исправную, рукодельницу работящую. Вот женился Ванюшка, да и зажил счастливо.

А царская-то дочка с того дня, говорят, каждое утро на крылечко выходила да по сторонам смотрела: где же Ванюшка? Куда ушёл? Чего не возвращается?

А Ванюшка к ней не вернулся.

Такая лентяйка да неумеха, да неучёная, неграмотная – кому она надобна?

Да как есть никому!

Так всю жизнь до старости она и просидела. Только вот сказка про неё осталась. Сказка-то по деревням шла, шла, до нашей деревни дошла, – а теперь вот и к вам пришла.

Жил-был купец, у него было два сына: Дмитрий да Иван. Раз, благословляя их па ночь, сказал им отец:

– Ну, дети, кому что во сне привидится – поутру мне поведайте; а кто утаит свой сон, того казнить велю.

Вот наутро приходит старший сын и сказывает отцу:

– Снилось мне, батюшка, будто брат Иван высоко летал по поднебесью на двенадцати орлах; да еще будто пропала у тебя любимая овца.

– А тебе, Ваня, что привиделось?

– Не скажу! – отвечал Иван.

Сколько отец ни принуждал его, он уперся и на все увещания одно твердил: «не скажу!» да «не скажу!».

Купец рассердился, позвал своих приказчиков и велел взять непослушного сына, раздеть донага и привязать к столбу на большой дороге.

Приказчики схватили Ивана и, как сказано, привязали его нагишом к столбу крепко-накрепко. Плохо пришлось доброму молодцу: солнце печет его, комары кусают, голод и жажда измучили.

Случилось ехать по той дороге молодому царевичу; увидал он купеческого сына, сжалился и велел освободить его, нарядил в свою одежу, привез к себе во дворец и начал расспрашивать:

– Кто тебя к столбу привязал?

– Родной отец прогневался.

– Чем же ты провинился?

– Не хотел рассказать ему, что мне во сне привиделось.

– Ах, как же глуп твой отец, за такую безделицу да так жестоко наказывать... А что тебе снилось?

– Не скажу, царевич!

– Как не скажешь? Я тебя от смерти избавил, а ты мне грубить хочешь? Говори сейчас, не то худо будет.

– Отцу не сказал и тебе не скажу!

Царевич приказал посадить его в темницу; тотчас прибежали солдаты и отвели его, раба божьего, в каменный мешок.

Прошел год, вздумал царевич жениться, собрался и поехал в чужедальнее государство свататься на Елене Прекрасной. У того царевича была родная сестра, и вскоре после его отъезда случилось ей гулять возле самой темницы.

Увидал ее в окошечко Иван, купеческий сын, и закричал громким голосом:

– Смилуйся, царевна, выпусти меня на волю; может, и я пригожуся! Ведь я знаю, что царевич поехал на Елене Прекрасной свататься; только без меня ему не жениться, а разве головой поплатиться. Чай, сама слышала, какая хитрая Елена Прекрасная и сколько женихов на тот свет спровадила.

– А ты берешься помочь царевичу?

– Помог бы, да крылья у сокола связаны. Царевна тотчас же отдала приказ выпустить его из темницы.

Иван, купеческий сын, набрал себе товарищей, и было всех их и с Иваном двенадцать человек, а похожи друг на дружку, словно братья родные, – рост в рост, голос в голос, волос в волос. Нарядились они в одинаковые кафтаны, по одной мерке шитые, сели на добрых коней и поехали в путь-дорогу.

Ехали день, и два, и три; на четвертый подъезжают к дремучему лесу, и послышался им страшный крик.

– Стойте, братцы! – говорит Иван. – Подождите немножко, я на тот шум пойду.

Соскочил с коня и побежал в лес; смотрит – па поляне три старика ругаются.

– Здравствуйте, старые!

Из-за чего у вас спор?

– Эх, младой юноша! Получили мы от отца в наследство три диковинки: шапку-невидимку, ковер-самолет и сапоги-скороходы; да вот уже семьдесят лет как спорим, а поделиться никак не можем.

– Хотите, я вас разделю?

– Сделай милость!

Иван, купеческий сын, натянул свой тугой лук, наложил три стрелочки и пустил в разные стороны; одному старику велит направо бежать, другому – налево, а третьего посылает прямо:

– Кто из вас первый принесет стрелу, тому шапка-невидимка достанется; кто второй явится, тот ковер-самолет получит; а последний пусть возьмет сапоги-скороходы.

Старики побежали за стрелками; а Иван, купеческий сын, забрал все диковинки и вернулся к своим товарищам.

– Братцы, – говорит, – пускайте своих добрых коней на волю да садитесь ко мне на ковер-самолет.

Живо уселись все на ковер-самолет и полетели в царство Елены Прекрасной.

Прилетели к ее стольному городу, опустились у заставы и пошли разыскивать царевича. Приходят на его двор.

– Что вам надобно? – спросил царевич.

– Возьми нас, добрых молодцев, к себе на службу; будем тебе радеть и добра желать от чистого сердца.

Царевич принял их на свою службу и распределил кого в повара, кого в конюхи, кого куда.

В тот же день нарядился царевич по-праздничному и поехал представляться Елене Прекрасной. Она его встретила ласково, угостила всякими ествами и дорогими напитками и потом стала спрашивать:

– А скажи, царевич, по правде, зачем к нам пожаловал?

– Да хочу, Елена Прекрасная, за тебя посвататься; пойдешь ли за меня замуж?

– Пожалуй, я согласна; только выполни наперед три задачи. Если выполнишь – буду твоя, а нет – готовь свою голову под острый топор.

– Задавай задачу!

– Будет у меня завтра; а что – не скажу; ухитрись-ка, царевич, да принеси к моему незнаемому свое под пару.

Воротился царевич на свою квартиру в большой кручине и печали. Спрашивает его Иван, купеческий сын:

– Что, царевич, не весел?

Али чем досадила Елена Прекрасная? Поделись своим горем со мною; тебе легче будет.

– Так и так, – отвечает царевич, – задала мне Елена Прекрасная такую задачу, что ни один мудрец в свете не разгадает.

– Ну, это еще небольшая беда! Молись-ка богу да ложись спать; утро вечера мудренее, завтра дело рассудим.

Царевич лег спать, а Иван, купеческий сын, надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы и марш во дворец к Елене Прекрасной; вошел прямо в почивальню и слушает. Тем временем Елена Прекрасная отдавала такой приказ своей любимой служанке:

– Возьми эту дорогую материю и отнеси к башмачнику; пусть сделает башмачок на мою ногу, да как можно скорее.

Служанка побежала куда приказано, а следом за ней и Иван пошел.

Мастер тотчас же за работу принялся, живо сделал башмачок и поставил на окошко; Иван, купеческий сын, взял тот башмачок и спрятал потихоньку в карман.

Засуетился бедный башмачник – из-под носу пропала работа; уж он искал, искал, все уголки обшарил – все понапрасну! «Вот чудо! – думает. – Никак, нечистый со мной пошутил?» Нечего делать, взялся опять за иглу сработал другой башмачок и понес к Елене Прекрасной.

– Экий ты мешкотный! – сказала Елена Прекрасная. – Сколько времени за одним башмаком провозился!

Села она за рабочий столик, начала вышивать башмак золотом, крупным жемчугом унизывать, самоцветными камнями усаживать.

А Иван тут же очутился, вынул свой башмачок и сам то же делает: какой она возьмет камушек, такой и он выбирает; где она приткнет жемчужину, там и он насаживает.

Кончила работу Елена Прекрасная, улыбнулась и говорит:

– С чем-то царевич завтра покажется?

«Подожди, – думает Иван, – еще неведомо, кто кого перехитрит!» Воротился домой и лег спать; на заре на утренней встал он, оделся и пошел будить царевича; разбудил и дает ему башмачок:

– Поезжай, – говорит, -к Елене Прекрасной и кажи башмачок -это ее первая задача!

Царевич умылся, принарядился и поскакал к невесте; а у ней гостей собрано полны комнаты – все бояре да вельможи, люди думные. Как приехал царевич, тотчас заиграла музыка, гости с мест повскакивали, солдаты на караул сделали.

Елена Прекрасная вынесла башмачок, крупным жемчугом унизанный, самоцветными камнями усаженный; а сама глядит на царевича, усмехается. Говорит ей царевич:

– Хорош башмак, да без пары ни на что не пригоден! Видно, подарить тебе другой такой же!

С этим словом вынул он из кармана другой башмачок в положил его на стол. Тут все гости в ладоши захлопали, в один голос закричали:

– Ай да царевич! Достоин жениться на нашей государыне, на Елене Прекрасной.

– А вот увидим! – отвечала Елена Прекрасная. – Пусть исполнит другую задачу.

Вечером поздно воротился царевич домой еще пасмурней прежнего.

– Полно, царевич, печалиться!

– сказал ему Иван, купеческий сын. – Молись-ка богу да ложись спать; утро вечера мудренее.

Уложил его в постель, а сам надел сапоги-скороходы да шапку-невидимку и побежал во дворец к Елене Прекрасной. Она в то самое время отдавала приказ своей любимой служанке:

– Сходи поскорей на птичий двор да принеси мне уточку.

Служанка побежала на птичий двор, и Иван за нею; служанка ухватила уточку, а Иван селезня, и тем же путем назад пришли.

Елена Прекрасная села за рабочий столик, взяла утку, убрала ей крылья лентами, хохолок бриллиантами; Иван, купеческий сын, смотрит да то же творит над селезнем.

На другой день у Елены Прекрасной опять гости, опять музыка; выпустила она свою уточку и спрашивает царевича:

– Угадал ли мою задачу?

– Угадал, Елена Прекрасная!

Вот к твоем уточке пара, – и пускает тотчас селезня...

Тут все бояре в один голос крикнули:

– Ай да молодец царевич!

Достоин взять за себя Елену Прекрасную.

– Постойте, пусть исполнит наперед третью задачу. Вечером воротился царевич домой такой пасмурный, что и говорить не хочет.

– Не тужи, царевич, ложись лучше спать; утро вечера мудренее, – сказал Иван, купеческий сын.

Сам поскорей надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы и побежал к Елене Прекрасной. А она собралась на синее море ехать, села в коляску и во всю прыть понеслася; только Иван, купеческий сын, ни на шаг не отстает.

Приехала Елена Прекрасная к морю и стала вызывать своего дедушку. Волны заколыхалися, и поднялся из воды старый дед – борода у него золотая, на голове волосы серебряные.

Вышел он на берег:

– Здравствуй, внучка! Давненько я с тобою не виделся; поищи-ка у меня в головушке. – Лег к ней на колени и задремал сладким сном; Елена Прекрасная ищет у деда в голове, а Иван, купеческий сын у ней за плечами стоит.

Видит она, что старик заснул, и вырвала у него три серебряных волоса; а Иван, купеческий сын, не три волоса, целый пучок выхватил. Дед проснулся и закричал:

– Что ты, с ума сошла? Ведь больно!

– Прости, дедушка! Давно тебя не чесала, все волоса перепутались.

Дед успокоился и немного погодя опять захрапел. Елена Прекрасная вырвала у него три золотых волоса, а Иван, купеческий сын, схватил его за бороду и чуть не всю оторвал.

Страшно вскрикнул дед, вскочил на ноги и бросился в море.

«Теперь царевич попался!

– думает Елена Прекрасная. – Таких волос ему не добыть».

На следующий день собрались к ней гости; приехал в царевич. Елена Прекрасная показывает ему три волоса серебряные да три золотые и спрашивает:

– Видал ли ты где этакое диво?

– Нашла чем хвастаться!

Хочешь, я тебе целый пучок подарю.

Вынул и подал ей клок золотых волос да клок серебряных.

Рассердилась Елена Прекрасная, побежала в свою почивальню и стала смотреть в волшебную книгу: сам ли царевич угадывает или кто ему помогает! И видит по книге, что не он хитер, а хитер его слуга – Иван, купеческий сын.

Воротилась к гостям и пристала к царевичу; – Пришли-де ко мне своего любимого слугу.

– У меня их двенадцать.

– Пришли того, что Иваном зовут.

– Да их всех зовут Иванами.

– Хорошо, – говорит, – пусть все приедут! – А в уме держит: «Я и без тебя найду виноватого!» Отдал царевич приказание – и вскоре явились во дворец двенадцать добрых молодцев, его верных слуг; все на одно лицо, рост в рост, голос в голос, волос в волос.

– Кто из вас большой? – спросила Елена Прекрасная. Они разом все закричали:

– Я большой! Я большой!

"Ну, -думает она, -тут спроста ничего не узнаешь! "– и велела подать одиннадцать простых чарок, а двенадцатую золотую, из которой завсегда сама пила; налила те чарки дорогим вином и стала добрых молодцев потчевать.

Никто из них не берет простой чарки, все к золотой потянулись и давай ее вырывать друг у друга; только шуму наделали да вино расплескали!

Видит Елена Прекрасная, что штука ее не удалася; велела этих молодцев накормить-напоить и спать во дворце положить.

Вот ночью, как уснули все крепким сном, она пришла к ним с своею волшебною книгою, глянула в ту книгу и тотчас узнала виновного; взяла ножницы и остригла у него висок.

«По этому знаку я его завтра узнаю и велю казнить».

Поутру проснулся Иван, купеческий сын, взялся рукой за голову – а висок-то острижен; вскочил он с постели и давай будить товарищей:

– Полно спать, беда близко!

Берите-ка ножницы да стригите виски.

Через час времени позвала их к себе Елена Прекрасная и стала отыскивать виноватого; что за чудо?

На кого ни взглянет – у всех виски острижены. С досады ухватила она свою волшебную книгу и забросила в печь.

После того нельзя было ей отговариваться, надо было выходить замуж за царевича. Свадьба была веселая; три дня народ без просыпу пьянствовал, три дня кабаки и харчевни стояли отворены – кто хошь приходи, пей и ешь на казенный счет!

Как покончились пиры, царевич собрался с молодою женою ехать в свое государство; а двенадцать добрых молодцев вперед отпустил.

Вышли они за город, разостлали ковер-самолет, сели и поднялись выше облака ходячего; летели, летели и опустились как раз у того дремучего лесу, где своих добрых коней покинули.

Только успели сойти с ковра, глядь – бежит к ним старик со стрелкою. Иван, купеческий сын, отдал ему шапку-невидимку. Вслед за тем прибежал другой старик и получил ковер-самолет; а там и третий – этому достались сапоги-скороходы.

Говорит Иван своим товарищам:

– Седлайте, братцы, лошадей, пора в путь отправляться.

Они тотчас изловили лошадей, оседлали их и поехали в свое отечество.

Приехали и прямо к царевне явились; та им сильно обрадовалась, расспросила о своем родном братце, как он женился и скоро ль домой будет?

– Чем же вас, – спрашивает, – за такую службу наградить?

Отвечает Иван, купеческий сын:

– Посади меня в темницу, на старое место.

Как его царевна ни уговаривала, он таки настоял на своем; взяли его солдаты и отвели в темницу.

Через месяц приехал царевич с молодою супругою; встреча была торжественная: музыка играла, в пушки палили, в колокола звонили, народу собралось столько, что хоть по головам ступай!

Пришли бояре и всякие чины представляться царевичу; он осмотрелся кругом и стал спрашивать:

– Где же Иван, мой верный слуга?

– Он, – говорят, – в темнице сидит.

– Как в темнице? Кто смел посадить? Докладует ему царевна:

– Ты же сам, братец, на него опалился и велел держать в крепком заточении. Помнишь, ты его про какой-то сон расспрашивал, а он сказать не хотел.

– Неужли ж это он?

– Он самый: я его на время к тебе отпускала. Царевич приказал привести Ивана, купеческого сына, бросился к нему на шею и просил не попомнить старого зла.

– А знаешь, царевич ,– говорит ему Иван, – все, что с тобою случилося, мне было наперед ведомо; все это я во сне видел; оттого тебе и про сон не сказывал.

Царевич наградил его генеральским чином, наделил богатыми именьями и оставил во дворце жить.

Иван, купеческий сын, выписал к себе отца и старшего брата, и стали они все вместе жить-поживать, добра наживать.

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухою, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотою, бил зверя и птицу, тем и сам кормился, и семью питал.

Пришло время – заболел старик и помер; оставался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да делать-то нечего: мертвого назад не воротишь.

Пожили с неделю и приели весь хлеб, что в запасе был; видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься. Вишь, старик-то оставил им двести рублев; больно не хотелось ей починать кубышку, одначе сколько ни крепилась, а починать нужно – не с голоду ж помирать!

Отсчитала сто рублев и говорит сыну:

– Ну, Мартынка, вот тебе сто целковиков; пойди – попроси у соседей лошади, поезжай в город да закупи хлеба; авось как-нибудь зиму промаячим, а весной станем работы искать.

Мартынка выпросил телегу с лошадью и поехал в город; едет он мимо мясных лавок – шум, брань, толпа народу. Что такое? А то мясники изловили охотничью собаку, привязали к столбу и бьют ее палками, собака рвется, визжит, огрызается... Мартынка подбежал к тем мясникам и спрашивает; – Братцы! За что вы бедного пса так бьете немилостиво?

– Да как его, проклятого, не бить, – отвечают мясники, – когда он целую тушу говядины спортил!

– Полно, братцы! Не бейте его, лучше продайте мне.

– Пожалуй, купи, – говорит один мужик шутя, – давай сто рублев.

Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой. Пес начал к нему ластиться, хвостом так и вертит: понимает, значит, кто его от смерти спас.

Вот приезжает Мартынка домой, мать тотчас стала спрашивать:

– Что купил, сынок?

– Купил себе первое счастье.

– Что ты задираешься, какое там счастье?

– А вот он – Журка! – И кажет ей на собаку.

– А больше ничего не купил?

– Коли б деньги остались, может, и купил бы; только вся сотня за собаку пошла. Старуха заругалась.

– Нам, – говорит, – самим есть нечего; нынче последние поскребышки по закромам собрала да лепешку спекла, а завтра и того не будет!

На другой день вытащила старуха еще сто рублев, отдает Мартынке и наказывает:

– На, сынок! Поезжай в город, искупи хлеба, а задаром денег не бросай.

Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза злой мальчишка: поймал тот мальчишка кота, зацепил веревкой за шею и давай тащить на реку.

– Постой! -закричал Мартынка.

– Куда Ваську тащишь?

– Хочу его утопить, проклятого!

– За какую провинность?

– Со стола пирог стянул.

– Не топи его, лучше продай мне.

– Пожалуй, купи; давай сто рублев.

Мартынка не стал долго раздумывать, полез за пазуху, вытащил деньги и отдал мальчику, а кота посадил в мешок и повез домой.

– Что купил, сынок? – спрашивает его старуха.

– Кота Ваську.

– А больше ничего не купил?

– Коли б деньги остались, может, и купил бы еще что-нибудь.

– Ах ты, дурак этакий! – закричала на него старуха. -Ступай же из дому вон, ищи себе хлеба по чужим людям.

Пошел Мартынка в соседнее село искать работы; идет дорогою, а следом за ним Журка с Ваською бегут.

Навстречу ему поп:

– Куда, свет, идешь?

– Иду в батраки наниматься.

– Ступай ко мне; только я работников без ряды беру: кто у меня прослужит три года, того и так не обижу.

Мартынка согласился и без устали три лета и три зимы на попа работал; пришел срок к расплате, зовет его хозяин:

– Ну, Мартынка! Иди – получай за свою службу. Привел его в амбар, показывает два полных мешка и говорит:

– Какой хочешь, тот и бери!

Смотрит Мартынка – в одном мешке серебро, а в другом песок и раздумался:

«Эта штука неспроста приготовлена!

Пусть лучше мои труды пропадут, а уж я попытаю, возьму песок – что из того будет?» Говорит он хозяину:

– Я, батюшка, выбираю себе мешок с мелким песочком, – Ну, свет, твоя добрая воля; бери, коли серебром брезгаешь.

Мартынка взвалил мешок на спину и пошел искать другого места; шел-шел, шел-шел и забрел в темный, дремучий лес. Среди леса поляна, на поляне огонь горит, в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Говорит красная девица:

– Мартын, вдовин сын! Если хочешь добыть себе счастья, избавь меня: засыпь это пламя песком, за который ты три года служил.

«И впрямь, – подумал Мартынка, – чем таскать с собой атакую тяжесть, лучше человеку пособить. Не велико богатство – песок, этого добра везде много!» Снял мешок, развязал и давай сыпать; огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь, обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Мартынка испугался.

– Не бойся! – провещала ему змея. – Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство – в подземельное царство; там мой батюшка царствует. Как придешь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных каменьев; ты ничего не бери, а проси у него с мизинного перста колечко. То кольцо не простое; если перекинуть его с руки на руку – тотчас двенадцать молодцов явятся, и что им ни будет приказано, все за единую ночь сделают.

Отправился добрый молодец в путь-дорогу; близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, подходит к тридесятому царству и видит огромный камень. Тут соскочила с его шеи змея, ударилась о сырую землю и сделалась по-прежнему красною девицей.

– Ступай за мною! – говорит красная девица и повела его под тот камень.

Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжился свет – все светлей да светлей, и вышли они на широкое поле, под ясное небо; на том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живет отец красной девицы, царь той подземельной стороны.

Входят путники в палаты белокаменные, встречает их царь ласково.

– Здравствуй, – говорит, – дочь моя милая, где ты столько лет скрывалася?

– Свет ты мой батюшка! Я бы совсем пропала, если б не этот человек: он меня от злой неминучей смерти освободил и сюда, в родные места, привел.

– Спасибо тебе, добрый молодец!

– сказал царь. – За твою добродетель наградить тебя надо; бери себе и злата, и серебра, и каменьев самоцветных, сколько твоей душе хочется.

Отвечает ему Мартын, вдовин сын:

– Ваше царское величество!

Не требуется мне ни злата, ни серебра, ни каменьев самоцветных; коли хочешь жаловать, дай мне колечко с своей царской руки – с мизинного перста. Я человек холостой; стану на колечко почаще посматривать, стану про невесту раздумывать, тем свою скуку разгонять.

Царь тотчас снял кольцо, отдал Мартыну:

– На, владей на здоровье, да смотри: никому про кольцо не сказывай, не то сам себя в большую беду втянешь!

Мартын, вдовин сын, поблагодарил царя, взял кольцо да малую толику денег на дорогу и пустился обратно тем же путем, каким прежде шел.

Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.

Захотелось Мартынке жениться, пристал он к матери, посылает ее свахою:

– Ступай, – говорит ,– к самому королю, высватай за меня прекрасную королевну.

– Эх, сынок, – отвечает старуха, – рубил бы ты дерево по себе – лучше бы вышло. А то, вишь, что выдумал! Ну, зачем я к королю пойду? Знамое дело, он осердится и меня и тебя велит казни предать.

– Ничего, матушка! Небось, коли я посыпаю, значит- смело иди. Какой будет ответ от короля, про то мне скажи; а без ответу и домой не ворочайся.

Собралась старуха и поплелась в королевский дворец; пришла на двор и прямо на парадную лестницу, так и прет без всякого докладу. Ухватили ее часовые:

– Стой, старая ведьма! Куда тебя черти несут? Здесь даже генералы не смеют ходить без докладу...

– Ах вы, такие – сякие, – закричала старуха, – я пришла к королю с добрым делом, хочу высватать его дочь-королевну за моего сынка, а вы хватаете меня за полы.

Такой шум подняла, что и господи упаси! Король услыхал крики, глянул в окно и велел допустить к себе старушку.

Вот вошла она в государскую комнату, помолилась на иконы и поклонилась королю.

– Что скажешь, старушка?

– спросил король.

– Да вот пришла к твоей милости; не во гнев тебе сказать: есть у меня купец, у тебя товар. Купец-то – мой сынок Мартынка, пребольшой умница; а товар – твоя дочка, прекрасная королевна. Не отдашь ли ее замуж за моего Мартынку? То-то пара будет!

– Что ты, али с ума сошла?

– закричал на нее король.

– Никак нет, ваше королевское величество! Извольте ответ дать.

Король тем же часом собрал к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе? И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит богатейший дворец, и чтоб от того дворца до королевского был сделан хрустальный мост, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех на деревьях пели бы разные птицы, да еще пусть выстроит пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять. Если старухин сын все это сделает, тогда можно за него и королевну отдать: значит, больно мудрен; а если не сделает, то и старухе и ему срубить за провинность головы. С таким-то ответом отпустили старуху.

Идет она домой – шатается, горючими слезьми заливается; увидала Мартынку:

– Ну, – говорит, – сказывала я тебе, сынок: не затевай лишнего; а ты все свое. Вот теперь и пропали наши бедные головушки, быть нам завтра казненными.

– Полно, матушка, авось живы останемся; молись-ка богу да ложись почивать; утро, кажись, мудренее вечера.

Ровно в полночь встал Мартын с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку – и тотчас явилось перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.

– Что тебе понадобилось, Мартын, вдовиц сын?

– А вот что: сделайте мне к свету на этом самом месте богатейший дворец, и чтоб от моего дворца до королевского был хрустальный мост, по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех на деревьях пели бы разные птицы, да еще выстройте пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять.

Отвечали двенадцать молодцев:

– К завтрему все будет готово!

Бросились они по разным местам, согнали со всех сторон мастеров и плотников и принялись за работу: все у них спорится, быстро дело делается.

Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в знатных, роскошных покоях, вышел на высокое крыльцо, смотрит – все как есть готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками.

В те поры и король выступил на балкон, глянул в прозорную трубочку и диву дался: все по приказу сделано!

Призывает к себе прекрасную королевну и велит к венцу снаряжаться.

– Ну ,– говорит, – не думал я, не гадал отдавать тебя замуж за мужичьего сына, да теперь миновать того нельзя.

Вот, пока королевна умывалась, притиралась, в дорогие уборы рядилась, Мартын, вдовин сын, вышел на широкий двор и перекинул свое колечко с руки на руку – вдруг двенадцать молодцев словно из земли выросли:

– Что угодно, что надобно?

– А вот, братцы, оденьте меня в боярский кафтан да приготовьте расписную коляску и шестерку лошадей.

– Сейчас будет готово!

Не успел Мартынка три раза моргнуть, а уж притащили ему кафтан; надел он кафтан – как раз впору, словно по мерке сшит. Оглянулся – у подъезда коляска стоит, в коляске чудные кони запряжены – одна шерстинка серебряная, а другая золотая. Сел он в коляску и поехал в собор; там уж давно к обедне звонят, и народу привалило видимо-невидимо.

Вслед за женихом приехала и невеста с своими няньками и мамками и король с своими министрами. Отстояли обедню, а потом как следует – взял Мартын, вдовин сын, прекрасную королевну за руку и принял закон с нею. Король дал за дочкою богатое приданое, наградил зятя большим чином и задал пир на весь мир.

Живут молодые месяц, и два, и три; Мартынка, что ни день, все новые дворцы строит да сады разводит.

Только королевне больно не по сердцу, что выдали ее замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика; стала думать, как бы его со света сжить; прикинулась такою лисою", что и на поди! Всячески за мужем ухаживает, всячески ему услуживает да все про его мудрость выспрашивает. Мартынка крепится, ничего не сказывает.

Бот раз как-то был он у короля в гостях, подпил порядком, вернулся домой и лег отдохнуть; тут королевна и пристала к нему, давай его целовать-миловать, ласковыми словами прельщать, и таки умаслила: рассказал ей Мартынка про свое чудодейное колечко.

"Ладно, – думает королевна, – теперь я с тобою сделаюсь!

Только заснул он крепким сном, королевна хвать его за руку, сняла с мизинного пальца колечко, вышла на широкий двор и перекинула то кольцо с руки на руку. Тотчас явилось перед цеп двенадцать молодцев.

– Что угодно, что надобно, прекрасная королевна?

– Слушайте, ребята! Чтоб к утру не было здесь ни дворца, ни собора, ни моста хрустального, а стояла бы по-прежнему старая избушка; пусть муж мой в бедности остается, а меня унесите за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышье государство.

От одного стыда не хочу здесь жить!

– Рады стараться, все будет исполнено!

В ту ж минуту подхватило ее ветром и унесло в тридесятое царство, в мышье государство.

Утром проснулся король, вышел на балкон посмотреть в прозорную трубочку – нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а только стоит старая избушка.

«Что бы это значило? – думает король. – Куда все девалося?» И, не мешкая, посылает своего адъютанта разузнать на месте, что такое случилося? Адъютант поскакал верхом, освидетельствовал и, воротясь назад, докладует государю:

– Ваше величество! Где был богатейший дворец, там стоит по-прежнему худая избушка, в той избушке ваш зять с своей матерью проживает, а прекрасной королевны и духу нет, и неведомо, где она нынче находится.

Король созвал большой совет и велел судить своего зятя, зачем-де обольстил его волшебством и сгубил прекрасную королевну. Осудили Мартынку посадить в высокий каменный столб и не давать ему ни есть, ни пить: пусть помрет с голоду.

Явились каменщики, вывели столб и замуровали Мартынку наглухо, только малое окошечко для света оставили.

Сидит он, бедный, в заключении не пивши не евши день, и другой, и третий да слезами обливается.

Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит, мурлыкает, и напустилась на него ругаться:

– Ах ты, подлец Васька!

Только знаешь на печи лежать да потягиваться, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменном столбу заточен. Видно, позабыл старое добро, как он сто рублев заплатил да тебя от смерти освободил; кабы не он, давно бы тебя, проклятого, черви источили! Вставай скорей! Надо помогать ему всеми силами.

Кот Васька соскочил с печки и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина; прибежал к столбу, вскарабкался наверх и влез в окошечко:

– Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?

– Еле жив, – отвечает Мартынка, – совсем отощал без еды, пришлось помирать голодною смертию.

– Постой, не тужи; мы тебя и накормим и напоим, – сказал Васька, выпрыгнул в окно и спустился наземь.

– Ну, брат Журка, ведь хозяин наш с голоду помирает; как бы нам ухитриться да помочь ему?

– Дурак ты, Васька! И этого не придумаешь? Пойдем-ка по городу; как только встренется булочник с лотком, я живо подкачусь ему под ноги и собью у него лоток с головы; тут ты смотри, не плошай, хватай поскорей калачи да булки и тащи к хозяину.

Вот хорошо, вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком; Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлебы да с испугу бежать в сторону; боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная – долго ли до беды!

А кот Васька цап за булку и потащил к Мартынке; отдал одну – побежал за другою, отдал другую – побежал за третьею.

Точно таким же манером напугали они мужика с кислыми щами и добыли для своего хозяина не одну бутылочку.

После того вздумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство – добывать чудодейное кольцо: дорога дальняя, много времени утечет...

Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят; – Смотри же, хозяин, ешь-лей, да оглядывайся, чтоб хватило тебе запасов до нашего возвращения. Попрощались и отправились в путь-дорогу. Близко ли, далеко, скоро ли, коротко, приходят они к синему морю. Говорит Журка коту Ваське; – Я надеюсь переплыть на ту сторону, а ты как думаешь?

Отвечает Васька:

– Я плавать не мастак, сейчас потону!

– Ну, садись ко мне на спину!

Кот Васька сел собаке на спину, уцепился когтями за шерсть, чтобы не свалиться, и поплыли они по морю; перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в мышье государство. В том государстве не видать ни души человеческой; зато столько мышей, что и сосчитать нельзя: куда ни сунься, так стаями и ходят! Говорит Журка коту Ваське:

– Ну-ка, брат, принимайся за охоту, начинай этих мышей душить-давить, а я стану загребать да в кучу складывать.

Васька к той охоте привычен; как пошел расправляться с мышами по-своему: что ни цапнет – то и дух вон!

Журка едва поспевает в кучу складывать и в неделю наклал большую скирду!

На все царство налегла кручина великая; видит мышиный царь, что в народе его недочет оказывается, что много подданных злой смерти предано; вылез из норы и взмолился перед Журкою и Ваською:

– Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над моим народишком, не губите до конца; лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, все для вас сделаю.

Отвечает ему Журка:

– Стоит в твоем государстве дворец, в том дворце живет прекрасная королевна; унесла она у нашего хозяина чудодейное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадешь, и царство твое сгинет: все как есть запустошим!

– Постойте, -говорит мышиный царь, -я соберу своих подданных и спрошу у них.

Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать: не возьмется ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать чудодейное кольцо? Вызвался один мышонок:

– Я,– говорит, – в том дворце часто бываю; днем королевна носит кольцо на мизинном пальце, а на ночь, когда спать ложится, кладет его в рот.

– Ну-ка постарайся добыть его; коли сослужишь эту службу, награжу тебя по-царски.

Мышонок дождался ночи, пробрался во дворец и залез потихоньку в спальню, смотрит – королевна крепко спит; он вполз на постель, всунул королевне в нос свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чхнула – кольцо изо рта выскочило и упало на ковер. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнес к своему царю.

Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и стали друг с дружкою совет держать: кто лучше кольцо сбережет? Кот Васька говорит:

– Давай мне, уж я ни за что не потеряю!

– Ладно, – говорит Журка, – смотри же, береги его пуще своего глаза.

Кот взял кольцо в рот, и пустились они в обратный путь.

Вот дошли до синего моря, Васька вскочил Журке на спину, уцепился лапами как можно крепче, а Журка в воду – и поплыл через море.

Плывет час, плывет другой; вдруг откуда не взялся-прилетел черный ворон, пристал к Ваське и давай долбить его в голову. Бедный кот не знает, что ему и делать, как от врага оборониться? Если пустить в дело лапы – чего доброго, опрокинешься в море и на дно пойдешь; если показать ворону зубы – пожалуй, кольцо выронишь.

Беда, да и только! Долго терпел он, да под конец невмоготу стало: продолбил ему ворон буйную голову до крови; озлобился Васька, стал зубами обороняться – и уронил кольцо в синее море.

Черный ворон поднялся вверх и улетел в темные леса. А Журка, как скоро выплыл на берег, тотчас же про кольцо спросил. Васька стоит, голову понуривши.

– Прости, – говорит, – виноват, брат, перед тобою – ведь я кольцо в море уронил. Напустился на него Журка:

– Ах ты, олух проклятый!

Счастлив твои бог, что я прежде того не спознал; я бы тебя, разиню, в море утопил! Ну с чем мы теперь к хозяину явимся? Сейчас полезай в воду: или кольцо добудь, или сам пропадай!

– Что в том прибыли, коли я пропаду? Лучше давай ухитряться: как допрежде мышей ловили, так теперь станем за раками охотиться; авось на наше счастье они нам помогут кольцо найти!

Журка согласился; стали они ходить по морскому берегу, стали раков душить да в кучу складывать.

Большой ворох наклали!

На ту пору вылез из моря огромный рак, захотел погулять на чистом воздухе. Журка с Васькой сейчас его слапали и ну тормошить на все стороны:

– Не душите меня, сильномогучие богатыри, я – царь над всеми раками; что прикажете, то и сделаю.

– Мы уронили кольцо в море; разыщи его и доставь, коли хочешь милости, а без этого все твое царство до конца -разорим!

Царь-рак в ту же минуту созвал своих подданных и стал про кольцо расспрашивать. Вызвался один малый рак:

– Я,– говорит, – знаю, где оно находится; как только упало кольцо в синее море, тотчас подхватила его рыба-белужина и проглотила на моих глазах.

Тут все раки бросились по морю разыскивать рыбу-белужину, зацопали ее, бедную, и давай щипать клещами; уж они ее гоняли, гоняли, просто на единый миг спокою не дают; рыба и туда и сюда, вертелась, вертелась и выскочила на берег.

Царь-рак вылез из воды и говорит коту Ваське да собаке Журке:

– Вот вам, сильномогучие богатыри, рыба-белужина; теребите ее немилостиво; она ваше кольцо проглотила.

Журка бросился на белужину и начал ее с хвоста уписывать. «Ну, -думает, -досыта теперь наемся!» А шельма-кот знает, где скорее кольцо найти, принялся за белужье брюхо, прогрыз дыру, повытаскивал кишки и живо па кольцо напал. Схватил кольцо в зубы и давай бог ноги; что есть силы бежит, а на уме у него такая думка:

«Прибегу я к хозяину, отдам ему кольцо и похвалюсь, что один все дело устроил; будет меня хозяин и любить и жаловать больше, чем Журку!» Тем временем Журка наелся досыта, смотрит – где же Васька? И догадался, что товарищ его себе на уме: хочет неправдой у хозяина выслужиться.

– Так врешь же, плут Васька!

Вот я тебя нагоню, в мелкие кусочки разорву.

Побежал Журка в погоню; долго ли, коротко ли, нагоняет он кота Ваську и грозит ему бедой неминучею.

Васька усмотрел в поле березу, вскарабкался на нее и засел на самой верхушке.

– Ладно! – говорит Журка.

– Всю жизнь не просидишь на дереве, когда-нибудь и слезть захочешь; а уж я ни шагу отсюда не сделаю.

Три дня сидел кот Васька на березе, три дня караулил его Журка, глаз не спуская; проголодались оба и согласились на мировую.

Помирились и отправились вместе к своему хозяину; прибежали к столбу, Васька вскочил в окошечко и спрашивает:

– Жив ли, хозяин?

– Здравствуй, Васенька!

Я уж думал, вы не воротитесь; три дня как без хлеба сижу.

Кот подал ему чудодейное кольцо; Мартынка дождался глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку – в тотчас явилось к нему двенадцать молодцев:

– Что угодно, что надобно?

– Поставьте, ребята, мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену; чтобы к утру все было готово.

Сказано – сделано.

Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в прозорную трубочку: где избушка стояла, там высокий дворец выстроен, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками.

Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли все стало по-прежнему иди только ему привиделось? Мартынка встречает его у ворот, берет за белые руки и ведет в свои расписные палаты.

– Так и так, – докладует, – вот что со мной королевна сделала.

Король присудил ее казнить: по его слову королевскому взяли неверную жену, привязали за хвост к дикому жеребцу и пустили в чистое поле; жеребец полетел стрелою и размыкал ее белое тело по яругам, по крутым оврагам. А Мартынка и теперь живет, хлеб жует.

В одной деревушке жили два мужика, два родные брата: один был бедный, другой богатый.

Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки – мал мала меньше – плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет.

Говорит он однова своей жене:

– Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?

Пришел к богатому:

– Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.

– Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу! Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:

– Вот тебе за труды!

– И за то спасибо! – сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.

– Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины, – Эх, братец, куда мне?

Сам знаешь; к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.

– Ничего, приходи! И тебе будет место.

– Хорошо, братец, приду.

Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:

– Слушай, жена! Назавтрее нас с тобой в гости звали.

– Как – в гости? Кто звал?

– Брат; он завтра именинник.

– Ну что ж, пойдем.

Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл – ничего им не дает; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.

Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тож – поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, веселые, шумят, песни поют.

А бедный идет назад с пустым брюхом.

– Давай-ка, – говорит жене, – и мы запоем песню!

– Эх ты, дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?

– Ну, все-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили...

– Ну, пой, коли хочешь, а я не стану! Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:

– Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?

– Что с тобой? Я вовсе и не думала.

– Так кто же?

– Не знаю! -сказала баба.

– А ну, запой, я послушаю.

Он опять запел; поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:

– Это ты, Горе, мне петь пособляешь? Горе отозвалось:

– Да, хозяин! Это я пособляю.

– Ну, Горе, пойдем с нами вместе.

– Пойдем хозяин! Я теперь от тебя не отстану, Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит:

– У меня денег нет!

– Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь!

Пойдем в кабак, да полушубок побоку...

Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало, с похмелья голова болит, и опять зовет хозяина винца испить.

– Денег нет, – говорит мужик.

– Да на что нам деньги?

Возьми сани да телегу – с нас и довольно!

Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.

Наутро Горе еще больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.

Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес. Горе опять пристает к нему:

– Пойдем да пойдем в кабак!

– Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.

– Как, – нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.

Мужик взял сарафан, пропил и думает: «Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!» Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:

– Хозяин!

– Что, Горе?

– А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.

Пошел мужик к соседу:

– Дан, – просит, – на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.

– На что тебе?

– В лес за дровами съездить.

– Ну, возьми; только не велик воз накладывай.

– И, что ты, кормилец!

Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.

– Хозяин, – спрашивает Горе, – знаешь ли ты на этом поле большой камень?

– Как не знать!

– А когда знаешь, поезжай прямо к нему. Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.

Горе велит мужику поднимать камень; мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма- полна золотом насыпана.

– Ну, что глядишь? – сказывает Горе мужику. – Таскай скорей в телегу.

Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом, все из ямы повыбрал до последнего червонца; видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:

– Посмотри-ка, Горе, никак, там еще деньги остались! Горе наклонилось:

– Где? Я что-то не вижу!

– Да вон в углу светятся!

– Нет, не вижу.

– Полезай в яму, так и увидишь.

Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.

– Вот этак-то лучше будет!

– сказал мужик. – Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьешь и эти деньги!

Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу и стал думать, как бы себя устроить.

Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.

Долго ли, коротко ли – поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.

– Вот что выдумал! – сказал ему богатый брат. – У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!

– Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего; приезжай – увидишь.

– Ладно, приеду!

На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:

– Скажи, пожалуй, какими судьбами разбогател ты? Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке все свое добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.

Завистно стало богатому:

«Дай, – думает, – поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе – пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мной своим богатством чваниться».

Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем? Не успел порядком головы нагнуть – а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.

– А,– кричит, – ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.

– Послушай, Горе! – сказал купец. – Вовсе не я засадил тебя под камень...

– А кто же, как не ты?

– Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришел, чтоб тебя выпустить.

– Нет, врешь! Один раз обманул, в другой не обманешь!

Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается; каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.

«Этак несходно жить! – думает про себя купец. – Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?» Думал, думал и выдумал: пошел на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:

– Что ты, Горе, все на боку лежишь?

– А что ж мне больше делать?

– Что делать! Пойдем на двор в гулючки играть. А Горе и радо; вышли на двор. Сперва купец спрятался – Горе сейчас его нашло, после того черед Горю прятаться.

– Ну, – говорит, – меня не скоро найдешь! Я хоть в какую щель забьюсь!

– Куда тебе! – отвечает купец. – Ты в это колесо не влезешь, а то – в щель!

– В колесо не влезу? Смотри-ка, еще как спрячусь! Влезло Горе в колесо; купец взял да и с другого конца забил во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.

Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.

В некотором царстве, за тридевять земель – в тридесятом государстве жил-был сильный, могучий царь.

У того царя был стрелец-молодец, а у стрельца-молодца конь богатырский.

Раз поехал стрелец на своем богатырском коне в лес поохотиться; едет он дорогою, едет широкою – и наехал на золотое перо жар-птицы: как огонь перо светится!

Говорит ему богатырский конь:

– Не бери золотого пера; возьмешь – горе узнаешь! И раздумался добрый молодец – поднять перо аль нет? Коли поднять да царю поднести, ведь он щедро наградит; а царская милость кому не дорога?

Не послушался стрелец своего коня, поднял пере жар-птицы, привез и подносит царю в дар.

– Спасибо! – говорит царь.

– Да уж коли ты достал перо жар-птицы, то достань мне и самую птицу; а не достанешь – мой меч, твоя голова с плеч!

Стрелец залился горькими слезами и пошел к своему богатырскому коню.

– О чем плачешь, хозяин?

– Царь приказал жар-птицу добыть.

– Я ж тебе говорил: не бери пера, горе узнаешь! Ну, да не бойся, не печалься: это еще не беда, беда впереди! Ступай к царю, проси, чтоб к завтрему сто кулей белоярой пшеницы было по всему чистому полю разбросано.

Царь приказал разбросать по чистому полю сто кулей белоярой пшеницы.

На другой день на заре поехал стрелец-молодец на то поле, пустил коня по воле гулять, а сам за дерево спрятался.

Вдруг зашумел лес, поднялись волны на море – летит жар-птица; прилетела, спустилась наземь и стала клевать пшеницу. Богатырский конь подошел к жар-птице, наступил на ее крыло копытом и крепко к земле прижал, стрелец-молодец выскочил из-за дерева, прибежал, связал жар-птицу веревками, сел на лошадь и поскакал во дворец.

Приносит царю жар-птицу; царь увидал, возрадовался, благодарил стрельца за службу, жаловал его чином и тут же задал ему другую задачу:

– Коли ты сумел достать жар-птицу, так достань же мне невесту: за тридевять земель, на самом краю света, где восходит красное солнышко, есть Василиса-царевна – ее-то мне и надобно. Достанешь – златом-серебром награжу, а не достанешь – то мой меч, твоя голова с плеч!

Залился стрелец горькими слезами, пошел к своему богатырскому коню.

– О чем плачешь, хозяин?

– спрашивает конь.

– Царь приказал добыть ему Василису-царевну.

– Не плачь, не тужи; это еще не беда, беда впереди! Ступай к царю, попроси палатку с золотою маковкой да разных припасов и напитков на дорогу.

Царь дал ему и припасов, и напитков, и палатку с золотою маковкой. Стрелец-молодец сел на своего богатырского коня и поехал за тридевять земель.

Долго ли, коротко ли – приезжает он на край света, где красное солнышко из синя моря восходит. Смотрит, а по синю морю плывет Василиса-царевна в серебряной лодочке, золотым веслом попихается.

Стрелец-молодец пустил своего коня в зеленых лугах гулять, свежую травку щипать; а сам разбил палатку с золотой маковкою, расставил разные кушанья и напитки, сел в палатке – угощается, Василисы-царевны дожидается.

А Василиса-царевна усмотрела золотую маковку, приплыла к берегу, выступила из лодочки и любуется на палатку.

– Здравствуй, Василиса-царевна!

– говорит стрелец. – Милости просим хлеба-соли откушать, заморских вин испробовать.

Василиса-царевна вошла в палатку; начали они есть-пить, веселиться. Выпила царевна стакан заморского вина, опьянела и крепким сном заснула.

Стрелец-молодец крикнул своему богатырскому коню, конь прибежал; тотчас снимает стрелец палатку с золотой маковкою, садится на богатырского коня, берет с собою сонную Василису-царевну и пускается в путь-дорогу, словно стрела из лука.

Приехал к царю; тот увидал Василису-царевну, сильно возрадовался, благодарил стрельца за верную службу, наградил его казною великою и пожаловал большим чином.

Василиса-царевна проснулась, узнала, что она далеко-далеко от синего моря, стала плакать, тосковать, совсем из лица переменилась; сколько царь ни уговаривал – все понапрасну.

Вот задумал царь на ней жениться, а она и говорит:

– Пусть тот, кто меня сюда привез, поедет к синему морю, посреди того моря лежит большой камень, под тем камнем спрятано мое подвенечное платье – без того платья замуж не пойду!

Царь тотчас за стрельцом-молодцом:

– Поезжай скорей на край света, где красное солнышко восходит; там на синем море лежит большой камень, а под камнем спрятано подвенечное платье Василисы-царевны; достань это платье и привези сюда; пришла пора свадьбу играть! Достанешь – больше прежнего награжу, а не достанешь-то мой меч, твоя голова с плеч!

Залился стрелец горькими слезами, пошел к своему богатырскому коню. «Вот когда, – думает, – не миновать смерти!» – О чем плачешь, хозяин?

– спрашивает конь.

– Царь велел со дна моря достать подвенечное платье Василисы-царевны.

– А что, говорил я тебе: не бери золотого пера, горе наживешь! Ну, да не бойся: это еще не беда, беда впереди! Садись на меня, да поедем к синю морю.

Долго ли, коротко ли – приехал стрелец-молодец на край света и остановился у самого моря; богатырский конь увидел, что большущий морской рак по песку ползет, и наступил ему на шейку своим тяжелым копытом. Возговорил морской рак:

– Не дай мне смерти, а дай живота! Что тебе нужно, все сделаю.

Отвечал ему конь:

– Посреди синя моря лежит большой камень, под тем камнем спрятано подвенечное платье Василисы-царевны; достань это платье!

Рак крикнул громким голосом на все сине море; тотчас море всколыхалося: сползлись со всех сторон на берег раки большие и малые – тьма-тьмущая! Старшой рак отдал им приказание, бросились они в воду и через час времени вытащили со дна моря, из-под великого камня, подвенечное платье Василисы-царевны.

Приезжает стрелец-молодец к царю, привозит царевнино платье; а Василиса-царевна опять заупрямилась.

– Не пойду, – говорит царю, – за тебя замуж, пока не велишь ты стрельцу-молодцу в горячей воде искупаться.

Царь приказал налить чугунный котел воды, вскипятить как можно горячей да в тот кипяток стрельца бросить.

Вот все готово, вода кипит, брызги так и летят; привели бедного стрельца.

«Вот беда, так беда! – думает он. – Ах, зачем я брал золотое перо жар-птицы? Зачем коня не послушался?» Вспомнил про своего богатырского коня и говорит царю:

– Царь-государь! Позволь перед смертию пойти с конем попрощаться.

– Хорошо, ступай попрощайся!

Пришел стрелец к своему богатырскому коню и слезно плачет.

– О чем плачешь, хозяин?

– Царь велел в кипятке искупаться.

– Не бойся, не плачь, жив будешь! – сказал ему конь и наскоро заговорил стрельца, чтобы кипяток не повредил его белому телу.

Вернулся стрелец из конюшни; тотчас подхватили его рабочие люди – и прямо в котел; он раз-другой окунулся, выскочил из котла – и сделался таким красавцем, что на в сказке сказать, ни пером написать.

Царь увидал, что он таким красавцем сделался, захотел и сам искупаться; полез сдуру в воду и в ту ж минуту обварился.

Царя схоронили, а на его место выбрали стрельца-молодца; он женился на Василисе-царевне и жил с нею долгие лета в любви и согласии.

В некоем королевстве служил у короля солдат в конной гвардии, прослужил двадцать пять лет верою и правдою; за его честное поведение приказал король отпустить его в чистую отставку и отдать ему в награду ту самую лошадь, на которой в полку ездил, с седлом и со всею сбруею.

Простился солдат с своими товарищами и поехал на родину; день едет, и другой, и третий... вот и вся неделя прошла; и другая, и третья – не хватает у солдата денег, нечем кормить ни себя, ни лошади, а до дому далеко-далеко! Видит, что дело-то больно плохо, сильно есть хочется; стал по сторонам глазеть и увидел в стороне большой замок. «Ну-ка, – думает ,– не заехать ли туда; авось хоть на время в службу возьмут – что-нибудь да заработаю».

Поворотил к замку, взъехал на двор, лошадь на конюшню поставил и задал ей корму, а сам в палаты пошел.

В палатах стол накрыт, на столе и вина и ества, чего только душа хочет!

Солдат наелся-напился. «Теперь, – думает, – и соснуть можно!» Вдруг входит медведица:

– Не бойся меня, добрый молодец, ты на добро сюда попал: я не лютая медведица, а красная девица – заколдованная королевна. Если ты устоишь да переночуешь здесь три ночи, то колдовство рушится – я сделаюсь по-прежнему королевною и выйду за тебя замуж.

Солдат согласился, медведица ушла, и остался он один. Тут напала на него такая тоска, что на свет бы не смотрел, а чем дальше – тем сильнее; если б не вино, кажись бы, одной ночи не выдержал!

На третьи сутки до того дошло, что решился солдат бросить все и бежать из замка; только как ни бился, как ни старался – не нашел выхода. Нечего делать, поневоле пришлось оставаться.

Переночевал и третью ночь, поутру является к нему королевна красоты неописанной, благодарит его за услугу и велит к венцу снаряжаться. Тотчас они свадьбу сыграли и стали вместе жить, ни о чем не тужить.

Через сколько-то времени вздумал солдат об своей родной стороне, захотел туда побывать; королевна стала его отговаривать:

– Оставайся, друг, не езди; чего тебе здесь не хватает?

Нет, не могла отговорить.

Прощается она с мужем, дает ему мешочек – сполна семечком насыпан, и говорит:

– По какой дороге поедешь, по обеим сторонам кидай это семя: где оно упадет, там в ту же минуту деревья повырастут; на деревьях станут дорогие плоды красоваться, разные птицы песни петь, а заморские коты сказки сказывать.

Сел добрый молодец на своего заслуженного коня и поехал в дорогу; где ни едет, по обеим сторонам семя бросает, и следом за ним леса подымаются; так и ползут из сырой земли!

Едет день, другой, третий и увидал: в чистом поле караван стоит, на травке, на муравке купцы сидят, в карты поигрывают, а возле них котел висит; хоть огня и нет под котлом, а варево ключом кипит.

«Экое диво! -подумал солдат.

– Огня не видать, а варево в котле так и бьет ключом; дай поближе взгляну».

Своротил коня в сторону, подъезжает к купцам:

– Здравствуйте, господа честные!

А того и невдомек, что это не купцы, а всё нечистые.

– Хороша ваша штука: котел без огня кипит! Да у меня лучше есть.

Вынул из мешка одно зернышко и бросил наземь – в ту ж минуту выросло вековое дерево, на том дереве дорогие плоды красуются, разные птицы песни поют, заморские коты сказки сказывают. По той похвальбе узнали его нечистые.

– Ах, – говорят меж собой, – да ведь это тот самый, что королевну избавил; давайте-ка, братцы, опоим его за то зельем, и пусть он полгода спит.

Принялись его угощать и опоили волшебным зельем; солдат упал на траву и заснул крепким, беспробудным сном; а купцы, караван и котел вмиг исчезли.

Вскоре после того вышла королевна в сад погулять; смотрит – на всех деревьях стали верхушки сохнуть.

«Не к добру! -думает. – Видно, с мужем что худое приключилося! Три месяца прошло, пора бы ему и назад вернуться, а его нет как нету!» Собралась королевна и поехала его разыскивать. Едет по той дороге, по какой и солдат путь держал, по обеим сторонам леса растут, и птицы поют, и заморские коты сказки мурлыкают.

Доезжает до того места, что деревьев не стало больше – извивается дорога по чистому полю, и думает:

«Куда ж он девался? Не сквозь землю же провалился!» Глядь- стоит в сторонке такое же чудное дерево и лежит под ним ее милый друг.

Подбежала к нему и ну толкать-будить – нет, не просыпается; принялась щипать его, колоть под бока булавками, колола, колола – он и боли не чувствует, точно мертвый лежит – не ворохнется.

Рассердилась королевна и с сердцов проклятье промолвила:

– Чтоб тебя, соню негодного, буйным ветром подхватило, в безвестные страны занесло!

Только успела вымолвить, как вдруг засвистали-зашумели ветры, и в один миг подхватило солдата буйным вихрем и унесло из глаз королевны.

Поздно одумалась королевна, что сказала слово нехорошее, заплакала горькими слезами, воротилась домой и стала жить одна-одинехонька.

А бедного солдата занесло вихрем далеко-далеко, за тридевять земель, в тридесятое государство, и бросило на косе промеж двух морей; упал он на самый узенький клинышек; направо ли сонный оборотится, налево ли повернется – тотчас в море свалится, и поминай как звали!

Полгода проспал добрый молодец, ни пальцем не шевельнул; а как проснулся – сразу вскочил прямо на ноги, смотрит – c обеих сторон волны подымаются, и конца не видать морю широкому; стоит да в раздумье сам себя спрашивает: «Каким чудом я сюда попал? Кто меня затащил?» Пошел по косе и вышел на остров; на том острове – гора высокая да крутая, верхушкою до облаков хватает, а на горе лежит большой камень.

Подходит к этой горе и видит – три черта дерутся, кровь с них так и льется, клочья так и летят!

– Стойте, окаянные! За что вы деретесь?

– Да, вишь, третьего дня помер у нас отец, и остались после него три чудные вещи: ковер-самолет, сапоги-скороходы да шапка-невидимка, так мы поделить не можем.

– Эх вы, проклятые! Из таких пустяков бой затеяли. Хотите, я вас разделю; все будете довольны, никого не обижу.

– А ну, земляк, раздели, пожалуйста!

– Ладно! Бегите скорей по сосновым лесам, наберите смолы по сту пудов и несите сюда.

Черти бросились по сосновым лесам, набрали смолы триста пудов и принесли к солдату.

– Теперь притащите из пекла самый большой котел. Черти приволокли большущий котел – бочек сорок войдет!

– и поклали в него всю смолу.

Солдат развел огонь и, как только смола растаяла, приказал чертям тащить котел па гору и поливать ее сверху донизу. Черти мигом и это исполнили.

– Ну-ка, – говорит солдат, – пихните теперь вон энтот камень; пусть он с горы катится, а вы трое за ним вдогонку приударьте: кто прежде всех догонит, тот выбирай себе любую из трех диковинок; кто второй догонит, тот из двух остальных бери – какая покажется; а затем последняя диковинка пусть достанется третьему.

Черти пихнули камень, и покатился он с горы шибко-шибко; бросились все трое вдогонку; вот один черт нагнал, ухватился за камень – камень тотчас повернулся, подворотил его под себя и вогнал в смолу. Нагнал другой черт, а потом и третий, и с ними то же самое! Прилипли крепко-накрепко к смоле!

Солдат взял под мышку сапоги-скороходы да шапку-невидимку, сел на ковер-самолет и полетел искать свое царство.

Долго ли, коротко ли – прилетает к избушке, входит – в избушке сидит баба-яга костяная нога, старая, беззубая.

– Здравствуй, бабушка! Скажи, как бы мне отыскать мою прекрасную королевну?

– Не знаю, голубчик! Видом ее не видала, слыхом про нее не слыхала. Ступай ты за столько-то морей, за столько-то земель – там живет моя середняя сестра, она знает больше моего; может, она тебе скажет.

Солдат сел на ковер-самолет и полетел; долго пришлось ому по белу свету странствовать. Захочется ли ему есть-пить, сейчас наденет на себя шапку-невидимку, спустится в какой-нибудь город, зайдет в лавки, наберет – чего только душа пожелает, на ковер – и летит дальше.

Прилетает к другой избушке, входит – там сидит баба-яга костяная нога, старая, беззубая.

– Здравствуй, бабушка! Не знаешь ли, где найти мне прекрасную королевну?

– Нет, голубчик, не знаю; поезжай-ка ты за столько-то морей, за столько-то земель – там живет моя старшая сестра; может, она ведает.

– Эх ты, старая хрычовка!

Сколько лет на свете живешь, все зубы повывалились, а доброго ничего не знаешь. Сел на ковер-самолет и полетел к старшей сестре. Долго-долго странствовал, много земель и много морей видел, наконец прилетел на край света, стоит избушка, а дальше никакого ходу нет – одна тьма кромешная, ничего не видать!

«Ну,– думает, коли здесь не добьюсь толку, больше лететь некуда!»

Входит в избушку – там сидит бага-яга костяная нога, седая, беззубая.

– Здравствуй, бабушка! Скажи, где мне искать мою королевну?

– Подожди немножко; вот я созову всех своих ветров и у них спрошу. Ведь они по всему свету дуют, так должны знать, где она теперь проживает.

Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только изба трясется!

– Тише, тише! – кричит баба-яга.

И как только собрались ветры, начала их спрашивать:

– Ветры мои буйные, по всему свету вы дуете, не видали ль где прекрасную королевну!

– Нет, нигде не видали!

– отвечают ветры в один голос.

– Да все ли вы налицо?

– Все, только южного ветра нет.

Немного погодя прилетает южный ветер. Спрашивает его старуха:

– Где ты пропадал до сих пор? Еле дождалась тебя!

– Виноват, бабушка! Я зашел в новое царство, где живет прекрасная королевна; муж у ней без вести пропал, так теперь сватают ее разные цари и царевичи, короли и королевичи.

– А сколь далеко до нового царства?

– Пешему тридцать лет идти, на крыльях десять лет нестись; а я повею – в три часа доставлю.

Солдат начал со слезами молить, чтобы южный ветер взял его и донес в новое царство.

– Пожалуй, – говорит южный ветер, – я тебя донесу, коли дашь мне волю погулять в твоем царстве три дня и три ночи.

– Гуляй хоть три недели!

– Ну, хорошо; вот я отдохну денька два-три, соберусь с силами, да тогда и в путь.

Отдохнул южный ветер, собрался с силами и говорит солдату:

– Ну, брат, собирайся, сейчас отправимся; да смотри – не бойся: цел будешь!

Вдруг зашумел-засвистал сильный вихорь, подхватило солдата на воздух и понесло через горы и моря под самыми облаками, и ровно через три часа был он в новом царстве, где жила его прекрасная королевна.

Говорит ему южный ветер:

– Прощай, добрый молодец!

Жалеючи тебя, не хочу гулять в твоем царстве.

– Что так?

– Потому – если я загуляю, ни одного дома в городе, ни одного дерева в садах не останется; все вверх дном поставлю!

– Ну, прощай! Спасибо тебе!

– сказал солдат, надел шапку-невидимку и пошел в белокаменные палаты.

Вот пока его не было в царстве, в саду все деревья стояли с сухими верхушками; а как он явился, тотчас ожили и начали цвесть.

Входит он в большую комнату, там и сидят за столом разные цари и царевичи, короли и королевичи, что приехали за прекрасную королевну свататься; сидят да сладкими винами угощаются.

Какой жених ни нальет стакан, только к губам поднесет – солдат тотчас хвать кулаком по стакану и сразу вышибет. Все гости тому удивляются, а прекрасная королевна в ту ж минуту догадалася. «Верно, -думает, – мой друг воротился!» Посмотрела в окно – в саду на деревьях все верхушки ожили, и стала она своим гостям загадку загадывать:

– Была у меня шкатулочка самодельная с золотым ключом; я тот ключ потеряла и найти не чаяла, а теперь тот ключ сам нашелся. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду.

Цари и царевичи, короли и королевичи долго над тою загадкою ломали свои мудрые головы, а разгадать никак не могли. Говорит королевна:

– Покажись, мой милый друг!

Солдат снял с себя шапку-невидимку, взял ее за белые руки и стал целовать в уста сахарные.

– Вот вам и разгадка! – сказала прекрасная королевна. – Самодельная шкатулочка – это я, а золотой ключик – это мой верный муж.

Пришлось женихам оглобли поворачивать, разъехались они по своим дворам, а королевна стала с своим мужем жить-поживать да добра наживать.

.

Слыхали вы о Змее Змеевиче?

Ежели слыхали, так вы знаете, каков он и видом и делом; а если нет, так я расскажу о нем сказку, как он, скинувшись молодым молодцом, удалым удальцом, хаживал к княгине-красавице.

Правда, что княгиня была красавица, черноброва, да уж некстати спесива; честным людям, бывало, слова не кинет, а простым к ней доступу не было; только с Змеем Змеевичем ши-ши-ши! О чем? Кто их ведает!

А супруг ее, князь – княжевич Иван-королевич, по обычаю царскому, дворянскому, занимался охотой; и уж охота была, правду сказать, не нашим чета! Не только собаки, да ястреба, да сокола верой-правдой ему служили, но и лисицы, и зайцы, и всякие звери, и птицы свою дань приносили; кто чем мастерил, тот тем ему и служил: лисица хитростью, заяц прыткостью, орел крылом, ворон клёвом.

Словом, князь-княжевич Иван-королевич с своею охотою был неодолим, страшен даже самому Змею Змеевичу; а он ли не был горазд на все, да нет!

Сколько задумывал, сколько пытался он истребить князя и так и сяк – все не удалось! Да княгиня подсобила.

Завела под лоб ясные глазки, опустила белые ручки, слегла больна; муж испугался, всхлопотался: чем лечить?

– Ничто меня не поднимет, – сказала она, – кроме волчьего молока; надо мне им умыться и окатиться.

Пошел муж за волчьим молоком, взял с собой охоту; попалась волчица, только что увидела князя-княжевича – в ноги ему повалилась, жалобным голосом взмолилась:

– Князь-княжевич Иван-королевич, помилуй, прикажи что – все сделаю!

– Давай своего молока!

Тотчас она молока для него надоила и в благодарность еще волчоночка подарила. Иван-королевич волчонка отдал в охоту, а молоко принес к жене; а жена было надеялась: авось муж пропадет! Пришел – и нечего делать, волчьим молоком умылась, окатилась и с постельки встала, как ничем не хворала. Муж обрадовался.

Долго ли, коротко ли, слегла опять.

– Ничем, – говорит, – мне не пособишь; надо за медвежьим молоком сходить.

Иван-королевич взял охоту, пошел искать медвежьего молока. Медведица зачуяла беду, в ноги повалилась, слезно взмолилась:

– Помилуй, что прикажешь – все сделаю!

– Хорошо, давай своего молока!

Тотчас она молока надоила и в благодарность медвежонка подарила.

Иван-королевич опять возвратился к жене дел и здоров.

– Ну, мой милый! Сослужи еще службу, в последний раз докажи свою дружбу, принеси мне львиного молока – и не стану я хворать, стану песни распевать и тебя всякий день забавлять.

Захотелось княжевичу видеть жену здоровою, веселою; пошел искать львицу. Дело было не легкое, зверь-то заморский. Взял он свою охоту; волки, медведи рассыпались по горам, по долам, ястреба, сокола поднялись к небесам, разлетелись по кустам, по лесам, – и львица, как смиренная раба, припала к ногам Ивана-королевича.

Иван-королевич принес львиного молока. Жена поздоровела, повеселела, а его опять просит:

– Друг мой, друг любимый!

Теперь я и здорова и весела, а еще бы я красовитей была, если б ты потрудился достать для меня волшебной пыли: лежит она за двенадцатью дверями, за двенадцатью замками, в двенадцати углах чертовой мельницы.

Князь пошел – видно, его такая доля была! Пришел к мельнице, замки сами размыкаются, двери растворяются; набрал Иван-королевич пыли, идет назад – двери запираются замки замыкаются; он вышел, а охота вся осталась там. Рвется, шумит, дерется, кто зубами, кто когтями ломит двери. Постоял-постоял, подождал-подождал Иван-королевич и с горем воротился один домой; тошно у него было на животе, холодно на сердце, пришел домой – а в доме жена бегает и весела и молода, па дворе Змей Змеевич хозяйничает:

– Здорово, Иван-королевич!

Вот тебе мой привет – на шейку шелкова петля!

– Погоди, Змей! – сказал королевич. – Я в твоей воле, а умирать горюном не хочу; слушай, скажу три песни.

Спел одну – Змей заслушался; а ворон, что мертвечину клевал, поэтому и в западню не попал, кричит:

– Пой, пой, Иван-королевич!

Твоя охота три двери прогрызла!

Спел другую – ворон кричит:

– Пой, пой, уже твоя охота девятую дверь прогрызает!

– Довольно, кончай! – зашипел Змей .– Протягивай шею, накидывай петлю!

– Слушай третью, Змей Змеевич!

Я пел ее перед свадьбой, спою и перед могилой.

Затянул третью песню, а ворон кричит:

– Пой, пой, Иван-королевич!

Уже твоя охота последний замок ломает!

Иван-королевич окончил песню, протянул шею и крикнул в последний раз:

– Прощай, белый свет; прощай, моя охота! А охота тут и есть, легка на помине, летит туча тучей, бежит полк полком! Змея звери в клочки расхватали, жену птицы мигом заклевали, и остался князь-княжевич Иван-королевич один с своею охотою век доживать, один горе горевать, а стоил бы лучшей доли.

Говорят, в старину всё такие-то удальцы рожались, а нам от них только сказочки остались.

.

Жил-был старик со старухой.

У старика, у старухи было две дочери. Старик однажды поехал на посад и купил там одной сестре рыбку и другой тоже рыбку. Старшая скушала свою рыбку, а младшая пошла на колодец и говорит:

– Матушка рыбка! Скушать ли тебя или нет?

– Не кушай меня, – говорит рыбка, – а пусти в воду; я тебе пригожусь.

Она спустила рыбку в колодец и пошла домой.

Старуха очень не любила своей младшей дочери. Она нарядила сестру ее в самолучшее лопотьё и пошла с ней в церковь к обедне, а младшей оставила две меры ржи и велела ей вышестать до прихода из церкви.

Девушка пошла за водой, сидит у колодца и плачет; рыбка выплыла наверх и спрашивает ее:

– Об чем ты, красная девица, плачешь?

– Как же не плакать мне?

– отвечает ей красная девица. – Мати нарядила сестру мою в самолучшее лопотье, ушла с ней к обедне, а меня оставила дома и велела вычистить две меры ржи до прихода своего из церкви!

Рыбка говорит:

– Не плачь, ступай наряжайся да поезжай в церковь; будет рожь вычищена!

Она нарядилась, приехала к обедне. Мати не могла ее опознать.

Обедня зачала отходить, девушка уезжает домой; мати тоже приходит домой и спрашивает:

– Что ты, дура, вычистила ли рожь?

– Вычистила, – отвечает она.

– Что у обедни была за красавица! – говорит мати. – Поп не поет, не читает – все на ей глядит; а ты, дура, взгляни-ка на себя, в чем в эком ходишь!

– Хоть не была, да знаю!

– говорит девица.

– Где тебе знать? – сказала ей мати.

На другой раз мати нарядила старшую дочь свою в самолучшее лопотьё, пошла с ей к обедне, а младшей оставила три меры жита и говорит:

– Покамест я молюсь богу, ты вышестай жито. Вот она и пошла к обедне, а дочь пошла по воду на колодец; сидит у колодца и плачет.

Рыбка выплыла наверх и спрашивает:

– О чем, красна девица, плачешь?

– Как же не плакать, – отвечает ей красна девица, – мати нарядила сестру мою в самолучшее лопотьё, пошла с ей к обедне, а меня оставила дома и велела вычистить три меры жита до прихода своего из церкви.

Рыбка говорит:

– Не плачь, ступай наряжайся да поезжай за ей в церковь; жито вычистится!

Она нарядилась, приехала в церковь, стала богу молиться. Поп не поет, не читает – все на ей глядит!

Обедня зачала отходить.

Был в то время у обедни той стороны царевич; красна девица наша больно ему поглянулась; он захотел узнать: чья этакая? Взял да и бросил ей под башмак смолы. Башмак остался, а она уехала домой.

– Чей башмак, – говорит царевич, – ту замуж возьму! Башмак-от был весь вышит золотом. Вот и старуха пришла домой.

– Что там была за красавица!

– говорит она. – Поп не поет, не читает – все на ей смотрит; а ты, дура, посмотри-ка на себя: что эка за оборванка!

А в те поры царевич по всем волостям искал девицы, что потеряла башмак; никак он не мог найти, чтоб башмачок был впору.

Он пришел к старухе и говорит:

– Покажи-ка ты свою девку, ладен ли будет башмак ей?

– Дочь моя замарает башмак, – отвечает старуха.

Пришла красна девица; царевич примерил ей башмак – башмак ей ладен. Он взял ее замуж; стали они жить да поживать да добра наживать.

Я там был, пиво пил, по губам текло, в рот не попало. Дали мне синь кафтан, ворона летит да кричит:

– Синь кафтан! Синь кафтан!

Я думаю: "Скинь кафтан!

"– взял да и скинул. Дали мне колпак, стали в шею толкать. Дали мне красные башмачки, ворона летит да кричит:

– Красные башмачки! Красные башмачки!

Я думаю; «Украл башмачки!» -взял да и бросил.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три дочери и один сын, Иван-царевич.

Царь состарился и помер, а корону принял Иван-царевич.

Как узнали про то соседние короли, сейчас собрали несчетные войска и пошли на него войною.

Иван-царевич не знает, как ему быть; приходит к своим сестрам и спрашивает:

– Любезные мои сестрицы!

Что мне делать? Все короли поднялись на меня войною.

– Ах ты, храбрый воин! Чего убоялся? Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает? А ты, ничего не видя, испугался!

Иван-царевич тотчас оседлал своего доброго коня, надел на себя сбрую ратную, взял меч-кладенец, копье долгомерное и плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля; не столько мечом бьет, сколько конем топчет; перебил все воинство вражее, воротился в город, лег спать и спал трое суток беспробудным сном.

На четвертые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле – короли больше того войск собрали и опять под самые стены подступили.

Запечалился царевич, идет к своим сестрам:

– Ax, сестрицы! Что мне делать? Одну силу истребил, другая под городом стоит, пуще прежнего грозит.

– Какой же ты воин! Сутки воевал, да трое суток без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?

Иван-царевич побежал в белокаменные конюшни, оседлал доброго коня богатырского, надел сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля.

Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном шесть суток.

На седьмые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле – короли больше того войск собрали и опять весь город обступили.

Идет Иван-царевич к сестрам:

– Любезные мои сестрицы!

Что мне делать? Две силы истребил, третья под стенами стоит, еще пуще грозит.

– Ах ты, храбрый воин! Одни сутки воевал, да шестеро без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?

Горько показалось то царевичу; побежал он в белокаменные конюшни, оседлал своего доброго коня богатырского, надел на себя сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плетку шелковую, помолился богу и выехал против неприятеля.

Не ясен сокол налетает па стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападает Иван-царевич на войско вражее; не столько сам бьет, сколько конь его топчет. Побил рать-силу великую, воротился домой, лег спать и спал непробудным сном девять суток.

На десятые сутки проснулся, призвал всех министров и сенаторов.

– Господа мои министры и сенаторы! Вздумал я в чужие страны ехать, на Бела Полянина посмотреть; прошу вас судить и рядить, все дела разбирать в правду.

Затем попрощался с сестрами, сел на коня и поехал в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли – заехал он в темный лес; видит – избушка стоит, в той избушке стар человек живет.

Иван – царевич зашел к нему:

– Здравствуй, дедушка!

– Здравствуй, русский царевич!

Куда бог несет?

– Ищу Белого Полянина; не знаешь ли, где он?

– Сам я не ведаю, а вот подожди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.

Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу – и вдруг начали к нему со всех сторон птицы слетаться. Налетело их видимо-невидимо, черной тучею все небо покрыли.

Крикнул стар человек громким голосом, свистнул молодецким посвистом:

– Слуги мои верные, птицы перелетные! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?

– Нет, видом не видали, слыхом не слыхали!

– Ну, Иван-царевич ,– говорит стар человек, – ступай теперь к моему старшему брату; может, он тебе скажет.

На, возьми клубочек, пусти перед собою; куда клубочек покатится, туда и коня управляй.

Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клубочек и поехал вслед за ним; а лес все темней да темней.

Приезжает царевич к избушке, входит в двери; в избушке старик сидит – седой как лунь.

– Здравствуй, дедушка!

– Здравствуй, русский царевич!

Куда путь держишь?

– Ищу Белого Полянина; не знаешь ли, где он?

– А вот погоди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.

Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу – и вдруг собрались к нему со всех сторон разные звери. Крикнул им громким голосом, свистнул молодецким посвистом:

– Слуги мои верные, звери прыскучие! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?

– Нет, – отвечают звери, – видом не видали, слыхом не слыхали.

– А ну, рассчитайтесь промеж себя; может, не все пришли.

Звери рассчитались промеж себя – нет кривой волчицы.

Старик послал искать ее; тотчас побежали гонцы и привели ее.

– Сказывай, кривая волчица, не знаешь ли ты Белого Полянина?

– Как мне его не знать, коли я при нем завсегда живу; он войска побивает, а я мертвым трупом питаюсь.

– Где же он теперь?

– В чистом поле, на большом кургане, в шатре спит. Воевал он с бабой-ягою золотой ногою, а после бою залег на двенадцать суток спать.

– Проводи туда Ивана-царевича.

Волчица побежала, а вслед за нею поскакал царевич. Приезжает он к большому кургану, входит в шатер – Белый Полянин крепким сном почивает. «Вот сестры мои говорили, что Белый Полянин без роздыху воюет, а он на двенадцать суток спать залег! Не заснуть ли и мне пока?» Подумал-подумал Иван-царевич и лег с ним рядом. Тут прилетела в шатер малая птичка, вьется у самого изголовья и говорит таковые слова:

– Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича; не то встанет – сам тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правую ногу, выбросил за шатер и опять лег возле Белого Полянина.

Не успел заснуть, как прилетает другая птичка, вьется у изголовья и говорит:

– Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича; не то встанет – сам тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правое крыло, выбросил ее из шатра и опять лег на то же место.

Вслед за тем прилетает третья птичка, вьется у изголовья и говорит:

– Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти брата моего Ивана-царевича; не то он встанет да тебя убьет!

Иван-царевич вскочил, изловил ту птичку и оторвал ей клюв; птичку выбросил вон, а сам лег и крепко заснул.

Пришла пора – пробудился Белый Полянин, смотрит – рядом с ним незнамо какой богатырь лежит; схватился за острый меч и хотел было предать его злой смерти, да удержался вовремя.

«Нет, – думает, – он наехал на меня на сонного, а меча не хотел кровавить; не честь, не хвала и мне, доброму молодцу, загубить его! Сонный что мертвый!

Лучше разбужу его».

Разбудил Ивана-царевича и спрашивает:

– Добрый ли, худой ли человек?

Говори: как тебя по имени зовут и зачем сюда заехал?

– Зовут меня Иваном-царевичем, а приехал на тебя посмотреть, твоей силы попытать.

– Больно смел ты, царевич!

Без спросу в шатер вошел, без докладу выспался, можно тебя за то смерти предать!

– Эх, Белый Полянин! Не перескочил через ров, да хвастаешь; подожди – может, споткнешься! У тебя две руки, да и меня мать не с одной родила.

Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились, да так сильно, что их копья вдребезги разлетелись, а добрые кони на колени попадали.

Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и занес над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин:

– Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду.

Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом:

– Слышал я, брат, что ты тридцать лет с бабой-ягою золотой ногою воюешь, за что у вас война?

– Есть у нее дочь-красавица, хочу добыть да жениться.

– Ну, – сказал царевич, – коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе.

Сели на коней, выехали в чистое поле; баба-яга золотая нога выставила рать-силу несметную.

То не ясные соколы налетают па стадо голубиное, напускаются сильномогучие богатыри на войско вражее!

Не столько мечами рубят, сколько копями топчут; прирубили, притоптали целые тысячи.

Баба-яга наутек бросилась, а Иван-царевич за ней вдогонку. Совсем было нагонять стал – как вдруг прибежала она к глубокой пропасти, подняла чугунную доску и скрылась под землею.

Иван-царевич и Белый Полянин накупили быков многое множество, начали их бить, кожи сымать да ремни резать; из тех ремней канат свили – да такой длинный, что один конец здесь, а другой на тот свет достанет.

Говорит царевич Белому Полянину:

– Опускай меня скорей в пропасть, да назад каната не вытаскивай, а жди: как я за канат дерну, тогда и тащи!

Белый Полянин опустил его в пропасть на самое дно. Иван-царевич осмотрелся кругом и пошел искать бабу-ягу. Шел, шел, смотрит – за решеткой портные сидят.

– Что вы делаете?

– А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьем для бабы-яги золотой ноги.

– Как же вы шьете?

– Известно как: что кольнешь иглою, то и казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.

– Эх, братцы! Скоро вы делаете, да не крепко; становитесь-ка в ряд, я вас научу, как крепче шить.

Они тотчас выстроились в один ряд; а Иван-царевич как махнет мечом, так и полетели головы. Побил портных и пошел дальше.

Шел, шел, смотрит – за решеткою сапожники сидят.

– Что вы тут делаете?

– Сидим да войско готовим для бабы-яги золотой ноги.

– Как же вы, братцы, войско готовите?

– А вот как: что шилом кольнем, то и солдат с ружьем, на коня садится, в строй становится и идет войной на Белого Полянина.

– Эх, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу.

Вот они стали в ряд; Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников и опять в дорогу.

Долго ли, коротко ли – добрался он до большого прекрасного города; в том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит девица красоты неописанной.

Увидала она в окно добра молодца; полюбились ей кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские; зазвала к себе царевича, расспросила, куда и зачем идет.

Он ей сказал, что ищет бабу-ягу золотую ногу.

– Ах, Иван-царевич, ведь я ее дочь; она теперь спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток.

Вывела его из города и показала дорогу.

Иван-царевич пошел к бабе-яге золотой ноге, застал ее сонную, ударил мечом и отрубил ей голову. Голова покатилась и промолвила:

– Бей еще, Иван-царевич!

– Богатырский удар и один хорош! – отвечал царевич, воротился в терема к красной девице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные. Наелся-напился и стал ее спрашивать:

– Есть ли в свете сильнее меня и краше тебя?

– Ах, Иван-царевич! Что я за красавица! Вот как за тридевять земель, в тридесятом царстве живет у царя-змея королевна, так та подлинно красота несказанная: она только ноги помыла, а я тою водою умылась!

Иван-царевич взял красную девицу за белую руку, привел к тому месту, где канат висел, и подал знак Белому Полянину. Тот ухватился за канат и давай тянуть; тянул, тянул и вытащил царевича с красной девицей.

– Здравствуй, Белый Полянин, – сказал Иван-царевич, – вот тебе невеста; живи, веселись, ни о чем не крушись! А я в змеиное царство поеду.

Сел на своего богатырского коня, попрощался с Белым Полянином и его невестою и поскакал за тридевять земель.

Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается – приехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней; после того воротился домой и стал с молодой женою жить-поживать да добра наживать.

В некоем царстве жил-был старик со старухою в великой бедности. Ни много, ни мало прошло времени померла старуха. На дворе зима стояла лютая, морозная. Пошел старик по суседям да по знакомым, просит, чтоб пособили ему вырыть для старухи могилу; только и суседи и знакомые, знаючи его великую бедность, все начисто отказали.

Пошел старик к попу, а у них на селе был поп куды жадный, несовестливый.

– Потрудись, – говорит, – батюшка, старуху похоронить.

– А есть ли у тебя деньги, чем за похороны заплатить? Давай, свет, вперед!

– Перед тобой нечего греха таить: нет у меня в доме ни единой копейки! Обожди маленько, заработаю – с лихвой заплачу, право слово – заплачу!

Поп не захотел и речей стариковых слушать:

– Коли нет денег, не смей и ходить сюда! «Что делать, – думает старик, – пойду на кладбище, вырою кое-как могилу и похороню сам старуху».

Вот он захватил топор да лопату и пошел на кладбище; пришел и зачал могилу готовить: срубил сверху мерзлую землю топором, а там и за лопату взялся, копал, копал и выкопал котелок, глянул – а он полнехонько червонцами насыпан, как жар блестят!

Крепко старик возрадовался:

– Слава тебе господи! Будет на что в похоронить и помянуть старуху.

Не стал больше могилу рыть, взял котелок с золотом и понес домой.

Ну, с деньгами знамое дело – все пошло как по маслу! Тотчас нашлись добрые люди: и могилу вырыли, и гроб смастерили; старик послал невестку купить вина, и кушаньев, и закусок разных – всего, как должно быть на поминках, а сам взял червонец в руку и потащился опять к попу.

Только в двери, а поп на него:

– Сказано тебе толком, старый хрен, чтоб без денег не приходил, а ты опять лезешь!

– Не серчай, батюшка! – просит его старик. – Вот тебе золотой – похорони мою старуху, век не забуду твоей милости!

Поп взял деньги и не знает, как старика принять-то, где посадить, какими речами умилить:

– Ну, старичок, будь в надеже, все будет сделано. Старик поклонился и пошел домой, а поп с попадьею стал про него разговаривать:

– Вишь, старый черт! Говорят: беден, беден! А он золотой отвалил. Много па своем веку схоронил я именитых покойников, а столько ни от кого не получал...

Собрался поп со всем причетом и похоронил старуху как следует.

После похорон просит его старик к себе помянуть покойницу. Вот пришли в избу, сели за стол, и откуда что явилось – и вино-то, и кушанья, и закуски разные, всего вдоволь! Гость сидит, за троих обжирается, на чужое добро зазирается.

Отобедали гости и стали по своим домам расходиться, вот и поп поднялся. Пошел старик его провожать, и только вышли на двор – поп видит, что со стороны никого больше нету, и начал старика допрашивать:

– Послушай, свет! Покайся мне, не оставляй на душе ни единого греха – все равно как перед богом, так и передо мною: отчего так скоро сумел ты поправиться? Был ты мужик скудный, а теперь на поди, откуда что взялось! Покайся-ка, свет! Чью загубил ты душу, кого обобрал?

– Что ты, батюшка! Истинною правдою признаюсь тебе: я не крал, не грабил, не убивал никого; клад сам в руки дался! И рассказал, как все дело было.

Как услышал эти речи поп, ажно затрясся от жадности; воротился домой, ничего не делает – и день и ночь думает: «Такой ледащий мужичишка, и получил этакую силу денег.

Как бы теперь ухитриться да отжилить у него котелок с золотом?» – Слушай, матка! Ведь у нас козел есть?

– Есть.

– Ну, ладно! Дождемся ночи и обработаем дело, как надо.

Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру – со всем, и с рогами и с бородой; тотчас натянул козлиную шкуру на себя и говорит попадье:

– Бери, матка, иглу с ниткою; закрепи кругом шкуру, чтоб не свалилась.

Попадья взяла толстую иглу да суровую нитку и обшила его козлиною шкурою.

Вот в самую глухую полночь пошел поп прямо к стариковой избе, подошел под окно и ну стучать да царапаться.

Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:

– Кто там?

– Черт!..

– Наше место свято! -завопил мужик и начал крест творить да молитвы читать.

– Слушай, старик! – говорит поп. – От меня хоть молись, хоть крестись, не избавишься; отдай-ка лучше мой котелок с деньгами; не то я с тобой разделаюсь! Ишь, я над твоим горем сжалился, клад тебе показал – думал: немного возьмешь на похороны, а ты все целиком и заграбил!

Глянул старик в окно -торчат козлиные рога с бородою: как есть нечистый! «Ну его совсем и с деньгами-то!

– думает старик. – Наперед того без денег жил, и опосля без них проживу!» Достал котелок с золотом, вынес на улицу, бросил наземь, а сам в избу поскорее. Поп подхватил котел с деньгами и припустил домой. Воротился.

– Ну, – говорит, – деньги в наших руках! На, матка, спрячь подальше да бери острый нож, режь нитки да снимай с меня козлиную шкуру, пока никто не видал.

Попадья взяла нож, стала было по шву нитки резать- как польется кровь, как заорет он:

– Матка! Больно, не режь!

Матка! Больно, не режь! Начнет она пороть в ином месте-то же самое! Кругом к телу приросла козлиная шкура.

Уж чего они ни делали, чего ни пробовали, и деньги старику назад отнесли – нет, ничего не помогло; так и осталась на попе козлиная шкура. Знамо, господь покарал за великую жадность!

Жил-был старик со старухою. Просит старик:

– Испеки, старуха, колобок.

– Из чего печь-то? Муки нету.

– Э-эх , старуха! По коробу поскреби, по сусеку помети; авось муки и наберется.

Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела, и набралось муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила на окошечко постудить.

Колобок полежал-полежал, да вдруг и покатился – с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше.

Катится колобок по дороге, а навстречу ему заяц:

– Колобок, колобок! Я тебя съем!

– Не ешь меня, косой зайчик! Я тебе песенку спою,– сказал колобок и запел:

Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешок, Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, от тебя, зайца, не хитро уйти!

И покатился себе дальше; только заяц его и видел!. Катится колобок, а навстречу ему волк:

– Колобок, колобок! Я тебя съем!

– Не ешь меня, серый волк! Я тебе песенку спою!

Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, От тебя, волка, не хитро уйти!

И покатился себе дальше; только волк его и видел!.. Катится колобок, а навстречу ему медведь:

– Колобок, колобок! Я тебя съем.

– Где тебе, косолапому, съесть меня!

Я по коробу скребен. По сусеку метен. На сметане мешон. Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, Я от волка ушел, От тебя, медведь, не хитро уйти!

И опять укатился; только медведь его и видел!..

Катится, катится колобок, а навстречу ему лиса:

– Здравствуй, колобок! Какой ты хорошенький!

А колобок запел:

Я по коробу скребен, По сусеку метен, На сметане мешон Да в масле пряжон, На окошке стужон; Я от дедушки ушел, Я от бабушки ушел, Я от зайца ушел, Я от волка ушел, От медведя ушел, От тебя, лиса, и подавно уйду!

– Какая славная песенка! – сказала лиса.

– Но ведь я, колобок, стара стала, плохо слышу; сядь-ка на мою мордочку, да пропой еще разок погромче.

Колобок вскочил лисе на мордочку и запел ту же песню.

– Спасибо, колобок! Славная песенка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок, – сказала лиса и высунула свой язык колобок сдуру прыг ей на язык, а лиса -ам его! – и скушала.

Жила-была старуха, у ней был сын дурак. Вот однажды нашел дурак три гороховых зерна, пошел за село и посеял их там. Когда горох взошел, стал он его караулить; приходит раз на горох и увидал, что сидит на нем журавль и клюет. Дурак подкрался и поймал журавля.

– О! – говорит. – Я тебя убью! А журавль говорит ему:

– Нет, не бей меня, я тебе гостинчик дам.

– Давай! – сказал дурак, и журавль дал ему коня, говоря:

– Если тебе захочется денег, скажи этому коню:

«Стой!» – а как наберешь денег, скажи: «Но!» Вот дурак взял коня, стал садиться на него и сказал:

«Стой!» Конь и рассыпался в серебро. Дурак захохотал; потом сказал: «Но!» – и серебро обратилось в коня.

Распростился дурак с журавлем и повел коня домой, взвел на двор и прямо привел его к матери в избу, привел и дает ей строгий приказ:

– Матушка! Не говори: «Стой!» – говори: «Ho!» А сам тут же ушел на горох.

Мать была долго в раздумье:

"Для чего говорил он мне такие слова? Дай скажу: «Стой!» – и сказала.

Вот конь и рассыпался в серебро. У старухи глаза разгорелись; поспешно начала она собирать деньги в свою коробью и как удовольствовалась – сказала:

«Но!» Меж тем дурак опять застал на своем горохе журавля, поймал его и грозил ему смертью. Но журавль сказал:

– Не бей меня; я тебе гостинку дам, – и дал ему скатерть.

– Вот как захочешь ты есть, скажи: «Развернись!» – а как поешь, скажи: «Свернись!» Дурак тут же сделал опыт, сказал: «Развернись!» Скатерть развернулась. Он наелся-напился и говорит:

«Свернись!» Скатерть свернулась.

Он взял ее и понес домой:

– Вот смотри, матушка, не говори этой скатерти:

«Развернись!» – а говори:

«Свернись!» А сам дурак опять пошел на горох. Мать и со скатертью сделала то же, что с конем; сказала: «Развернись!» – и начала гулять, есть и пить все, что было на скатерти; потом сказала:

«Свернись!» Скатерть и свернулась.

Дурак опять поймал на горохе журавля, который дал ему в гостинец рожок и, поднимаясь от него кверху, сказал:

– Дурак! Скажи: «Из рожка!» Дурак, на свою беду, и сказал это самое слово; вдруг из рожка выскочили два молодца с дубинами и начали утюжить дурака, и до того утюжили, что он, бедный, с ног свалился. Журавль сверху закричал: «В рожок!» – и молодцы спрятались.

Вот дурак пришел к матери и говорит:

– Матушка! Не говори: «Из рожка!» – а говори: «В рожок!» Мать, как вышел дурак к соседям, заперла дверь на крючок и сказала: «Из рожка!» Сейчас выскочили два молодца с дубинами и начали утюжить старуху; она кричит во все горло.

Дурак услыхал крик, бежит со всех ног, прибег, хвать – дверь на крючке; он и закричал:

– В рожок! В рожок!

Старуха, опомнившись от побоев, отперла дураку дверь.

Дурак взошел и сказал:

– То-то, матушка! Я тебе сказывал – не говори так-то. Вот дурак задумал задать пир и созывает господ и бояр. Только они собрались и поселись, дурак и приводит в избу коня и говорит:

– Стой, добрый конь!

Конь рассыпался в серебро.

Гости удивились и начали грабить себе деньги да прятать по карманам. Дурак сказал: «Но!» – и конь опять явился, только без хвоста.

Видит дурак, что время гостей потчевать, вынул скатерть и сказал:

– Развернись!

Вдруг развернулась скатерть, и на ней всяких закусок и напитков наставлено великое множество. Гости начали пить, гулять и веселиться.

Как все удовольствовались, дурак сказал:

– Свернись!

И скатерть свернулась.

Гости стали зевать и с насмешкой говорить:

– Покажи нам, дурак, еще что-нибудь!

– Изволь, – сказал дурак, – для вас можно! – и приносит рожок.

Гости прямо и закричали:

– Из рожка!

Откуда ни взялись два молодца с дубинками, начали колотить их изо всей мочи и до того били, что гости принуждены были отдать украденные деньги, а сами разбежались.

А дурак с матерью, конем, скатертью и рожком стал жить, да поживать, да больше добра наживать.

Жил один кузнец.

– Что, – говорит, – я горя никакого не видал. Говорят, лихо на свете есть; пойду поищу себе лихо.

Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо. Навстречу ему портной.

– Здравствуй!

– Здравствуй!

– Куда идешь?

– Что, брат, все говорят: лихо на свете есть; я никакого лиха не видал, иду искать.

– Пойдем вместе. И я хорошо живу и не видал лиха; пойдем поищем.

Вот они шли, шли, зашли в лес, в густый, темный, нашли маленькую дорожку, пошли по ней – по узенькой дорожке. Шли, шли по этой дорожке, видят: изба стоит большая. Ночь; некуда идти.

– Сём, – говорят, – зайдем в эту избу.

Вошли; никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят.

Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одноокая.

– А! – говорит. – У меня гости. Здравствуйте.

– Здравствуй, бабушка! Мы пришли ночевать к тебе.

– Ну, хорошо; будет что поужинать мне!

Они перепугались. Вот она пошла, беремя дров большое принесла; принесла беремя дров, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала.

Кузнец сидит и думает: что делать, как быть? Она взяла – поужинала. Кузнец смотрит в печку и говорит:

– Бабушка, я кузнец.

– Что умеешь делать-ковать?

– Да я все умею.

– Скуй мне глаз.

– Хорошо, – говорит, – да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз.

Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, а другую толще. Вот он связал ее одною, которая была потоньше.

– Ну-ка, бабушка, повернися!

Она повернулась и разорвала веревку.

– Ну, – говорит, – нет, бабушка! Эта не годится. Взял он толстую веревку да этою веревкою скрутил ее хорошенько.

– Повернись-ка, бабушка!

Вот она повернулась – не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый, взял топор да обухом как вдарит по шилу. Она как повернется – и разорвала веревку, да и села на пороге.

– А, злодей, теперича не уйдешь от меня!

Он видит, что опять лихо ему, сидит, думает: что делать?

Потом пришли с поля овцы; она загнала овец в свою избу ночевать. Вот кузнец ночевал ночь.

Поутру стала она овец выпускать.

Он взял шубу, да вывернул шерстью вверх, да в рукава-то надел и подполз к ней, как овечка. Она все по одной выпускала; как хватит за спинку, так и выкинет ее. И он подполз; она и его хватила за спинку и выкинула.

Выкинула его, о н встал и говорит:

– Прощай, лихо! Натерпелся я от тебя лиха; теперь ничего не сделаешь. Она говорит:

– Постой, еще натерпишься, ты не ушел! И пошел кузнец опять в лес по узенькой тропинке. Смотрит в дереве топорик с золотой ручкой; захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад: идет к нему лихо и кричит:

– Вот ты, злодей, и не ушел!

Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай эту руку пилить; отрезал ее и ушел.

Пришел в свою деревню и начал показывать руку, что теперь видел лихо.

– Вот, -говорит, -посмотрите – каково оно: я, -говорит, – без руки, а товарища моего совсем съела.

Тут и сказке конец.

Ехали два брата: один бедный, другой именитый; у обоих по лошади; у бедного кобыла, у именитого мерин.

Остановились они на ночлег рядом. У бедного кобыла принесла ночью жеребенка; жеребенок подкатился под телегу богатого. Будит он наутре бедного:

– Вставай, брат, у меня телега ночью жеребенка родила.

Брат встает и говорит:

– Как можно, чтобы телега жеребенка родила! Это моя кобыла принесла. Богатый говорит:

– Кабы твоя кобыла принесла, жеребенок бы подле был!

Поспорили они и пошли до начальства: именитый дарит судей деньгами, а бедный словами оправдывается.

Дошло дело до самого царя.

Велел он призвать обоих братьев и загадал им четыре загадки:

– Что всего в свете сильней и быстрее, что всего в свете жирнее, что всего мягче и что всего милее?

– И положил им сроку три дня: – На четвертый приходите, ответ дайте!

Богатый подумал-подумал, вспомнил про свою куму и пошел к ней совета просить. Она посадила его за стол, стала угощать; а сама спрашивает:

– Что так печален, куманек?

– Да загадал мне государь четыре загадки, а сроку всего три дня положил.

– Что такое? Скажи мне.

– А вот что, кума: первая загадка – что всего в свете сильней и быстрее?

– Экая загадка! У моего мужа каряя кобыла есть; нет ее быстрее! Коли кнутом приударишь -зайца догонит.

– Вторая загадка: что всего в свете жирнее?

– У нас другой год рябой боров кормится; такой жирный стал, что и на ноги не подымается!

– Третья загадка: что всего в свете мягче?

– Известное дело – пуховик, уж мягче не выдумаешь!

– Четвертая загадка: что всего в свете милее?

– Милее всего внучек Иванушка!

– Спасибо тебе, кума! Научила уму-разуму, по век не забуду.

А бедный брат залился горькими слезами и пошел домой; встречает его дочь-семилетка (только и семьи было, что дочь одна).

– О чем ты, батюшка, вздыхаешь да слезы ронишь?

– Как же мне не вздыхать, как слез не ронить? Задал мне царь четыре загадки, которых мне и в жизнь не разгадать.

– Скажи мне, какие загадки?

– А вот какие, дочка: что всего в свете сильней и быстрее, что всего жирнее, что всего мягче и что всего милее?

– Ступай, батюшка, и скажи царю: сильней и быстрей всего ветер; жирнее всего земля: что ни растет, что ни живет – земля питает! Мягче всего рука: на что человек ни ляжет, а все руку под голову кладет, а милее сна пот ничего на свете!

Пришли к царю оба брата: и богатый и бедный. Выслушал их царь и спрашивает бедного.

– Сам ли ты дошел, или кто тебя научил? Отвечает бедный:

– Ваше царское величество!

Есть у меня дочь-семилетка, она меня научила.

– Когда дочь твоя мудра, вот ей ниточка шелковая; пусть к утру соткет мне полотенце узорчатое.

Мужик взял шелковую ниточку, приходит домой кручинный, печальный.

– Беда наша! -говорит дочери -Царь приказал из этой ниточки соткать полотенце.

– Не кручинься, батюшка!

– отвечала семилетка. Отломила прутик от веника, подает отцу и наказывает:

– Пойди к царю, скажи, чтоб нашел такого мастера, который бы сделал из этого прутика кросны: было бы на чем полотенце ткать!

Мужик доложил про то царю.

Царь дает ему полтораста яиц:

– Отдай, -говорит, -своей дочери; пусть к завтрему выведет мне полтораста цыплят.

Воротился мужик домой еще кручиннее, еще печальнее:

– Ах, дочка! От одной беды увернешься, другая навяжется!

– Не кручинься, батюшка!

– отвечала семилетка. Попекла яйца и припрятала к обеду да к ужину, а отца посылает к царю:

– Скажи ему, что цыплятам на корм нужно одноденное пшено: в один бы день было поле вспахано, просо засеяно, сжато и обмолочено; другого пшена наши цыплята и клевать не станут!

Царь выслушал и говорит:

– Когда дочь твоя мудра, пусть наутро сама ко мне явится – ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка.

«Ну, – думает мужик, – такой хитрой задачи и дочь не разрешит; пришло совсем пропадать!» – Не кручинься, батюшка!

– сказала ему дочь -семилетка. -Ступай-ка к охотникам да купи мне живого зайца да живую перепелку.

Отец пошел и купил ей зайца и перепелку.

На другой день поутру сбросила семилетка всю одежу, надела на себя сетку, в руки взяла перепелку, села верхом на зайца и поехала во дворец Царь ее у ворот встречает.

Поклонилась она царю:

– Вот тебе, государь подарочек!

– И подает ему перепелку.

Царь протянул было руку: перепелка порх – и улетела!

– Хорошо, – говорит царь, – как приказал, так и сделала. Скажи мне теперь: ведь отец твой беден, так чем вы кормитесь?

– Отец мой на сухом берегу рыбу ловит, лоушки в воду не становит, а я приполом рыбу ношу да уху варю.

– Что ты, глупая! Когда рыба на сухом берегу живет? Рыба в воде плавает!

– А ты умен? Когда видано, чтоб телега жеребенка принесла? Не телега, кобыла родит!

Царь присудил отдать жеребенка бедному мужику, а дочь его взял к себе; когда семилетка выросла, он женился на ней, и стала она царицею.

Жил-был крестьянин, у него было два сына: меньшой был в дороге, старшой при доме. Стал отец помирать и оставил сыну при доме все наследство, а другому ничего не дал: думал, что брат брата не изобидит. Как отец-то помер, старшой сын его похоронил и все наследство у себя удержал.

Вот приезжает другой сын и горько плачет, что не застал отца в живых. Старшой ему и говорит:

– Отец мне все одному оставил!

И детей-то у него не было, а у меньшого был сын родной да дочь-приемыш.

Вот старшой получил все наследство, разбогател и стал торговать дорогими товарами; а меньшой был беден, рубил в лесу дрова да возил на рынок. Соседи, жалея его бедность, собрались и дают ему денег, чтобы он хоть мелочью торговал. Бедняк боится, говорит им:

– Нет, добрые люди, не возьму я ваши деньги; неравно проторгуюсь – чем я вам долг заплачу?

И уговорились двое соседей как-нибудь ухитриться да дать ему денег. Вот как поехал бедный за дровами, один из них настиг его окольной дорогой и говорит:

– Поехал я, братец, в дальний путь; на дороге отдал мне должник триста рублей – не знаю, куда их девать!

Домой ворочаться не хочется; возьми, пожалуй, мои деньги, похрани у себя, а лучше- ка торгуй на них; я приеду не скоро; после выплатишь мне понемножку.

Бедный взял деньги, привез домой и боится, как бы их не потерять, как бы жена не нашла да не издержала заместо своих. Думал, думал и спрятал в маленку с золой, а сам ушел со двора.

Приехали без него меновщики – вот что скупают золу да меняют ее на товар. Баба взяла и отдала им эту маленку с золой.

Вернулся домой муж, видит, что малёнки нет, спрашивает:

– Где зола? Жена отвечает:

– Я ее продала меновщикам.

Вот он испугался, тоскует и горюет, а только все молчит. Видит жена, что он печален; приступила к нему:

– Что за напасть с тобой случилась? Отчего так печален?

Он и признался, что в золе были спрятаны у него чужие деньги; рассердилась баба – и рвет, и мечет, и слезами заливается:

– Зачем ты мне не поверил?

Я б получше твоего припрятала!

Опять поехал мужик по дрова, чтобы потом на рынке продать да хлеба купить. Настигает его другой сосед, говорит ему те же самые речи и дает под сохрану пятьсот рублей. Бедняк не берет, отказывается, а тот ему насильно всунул деньги в руку и поскакал по дороге.

Деньги-то были бумажками; думал, думал: куда их положить? Взял да промеж подкладки и спрятал в шапку.

Приехал в лес, шапку повесил на елку и начал рубить дрова. На его беду, прилетел ворон и унес шапку с деньгами.

Мужик потужил, погоревал, да, видно, так тому и быть!

Живет себе по-прежнему, торгует дровишками да мелочью, кое-как перебивается. Видят соседи, что времени прошло довольно, а у бедного торг не прибывает; спрашивают его:

– Что ж ты, братец, худо торгуешь? Аль наши деньги затратить боишься? Коли так, лучше отдай наше добро назад.

Бедный заплакал и рассказал, как пропали у него ихние деньги. Соседи не поверили и пошли просить па него в суд.

«Как рассудить это дело?

– думает судья. – Мужик – человек смирный, неимущий, взять с пего нечего; коли в тюрьму посадить – с голоду помрет!» Сидит судья, пригорюнясь, под окошком, и взяло его большое раздумье. На то время как нарочно играли на улице мальчишки. И говорит один – такой бойкий:

– Я бурмистр буду: стану вас, ребята, судить, а вы приходите ко мне с просьбами.

Сел па камень, а к нему подходит другой мальчишка, кланяется и просит:

– Я-де вот этому мужичку дал денег взаймы, а он мне не платит; пришел к твоей милости суда на него просить.

– Ты брал взаймы? – спрашивает бурмистр у виноватого.

– Брал.

– Почему ж не платишь?

– Нечем, батюшка!

– Слушай, челобитчик! Ведь он не отпирается, что брал у тебя деньги, а заплатить ему невмоготу, так ты отсрочь ему долг лет на пять – на шесть, авось он поправится в отдаст тебе с лихвою. Согласны?

Мальчишки оба поклонились бурмистру:

– Спасибо, батюшка! Согласны!

Судья все это слышал, обрадовался и говорит:

– Этот мальчик ума мне дал!

Скажу и я своим челобитчикам, чтоб отсрочили они бедному.

По его словам согласились богатые соседи обождать года два-три, авось тем временем мужик поправится!

Вот бедный опять поехал в лес за дровами, полвоза нарубил – и сделалось темно. Остался он на ночь в лесу:

«Утром-де с полным возом ворочусь домой». И думает: где ему ночевать? Место было глухое, зверей много; подле лошади лечь, – пожалуй, звери съедят. Пошел он дальше в чащу и взлез па большую ель.

Ночью приехали на это самое место разбойники – семь человек – и говорят:

– Дверцы, дверцы, отворитеся!

Тотчас отворились дверцы в подземелье; разбойники давай носить туда свою добычу, снесли всю и приказывают:

– Дверцы, дверцы, затворитеся!

Дверцы затворились, а разбойники поехали снова на добычу. Мужик все это видел, и когда кругом его стихло – спустился с дерева:

– А ну-тка, я попробую – не отворятся ль и мне эти дверцы?

И только сказал: «Дверцы, дверцы, отворитеся!» -они в ту ж минуту и отворилися. Вошел он в подземелье; смотрит – лежат кучи золота, серебра и всякой всячины. Возрадовался бедный и на рассвете принялся таскать мешки с деньгами; дрова долой сбросил, нагрузил воз серебром да золотом и поскорей домой.

Встречает его жена:

– Ох ты, муж-муженек! А я уж с горя пропадала; все думала: где ты? Либо деревом задавило, либо зверь съел!

А мужик веселехонек:

– Не кручинься, жена! Бог дал счастья, я клад нашел; пособляй-ка мешки носить.

Кончили работу, и пошел он к богатому брату; рассказал все, как было, и зовет с собой ехать по счастье. Тот согласился.

Приехали вместе в лес, отыскали ель, крикнули:

– Дверцы, дверцы, отворитеся!

Дверцы отворились. Начали они таскать мешки с деньгами; бедный брат наложил воз – и доволен стал, а богатому все мало.

– Ну ты, братец, поезжай, – говорит богатый, – а я за тобой скоро буду.

– Ладно! Не забудь же сказать:

«Дверцы, дверцы, затворитеся!» – Нет, не забуду.

Бедный уехал, а богатый никак не может расстаться: всего вдруг не увезешь, а покинуть жаль! Тут его и ночь застигла.

Приехали разбойники, нашли его в подземелье и отрубили ему голову; поснимали свои мешки с возу, заместо того положили убитого, настегали лошадь и пустили на волю. Лошадь бросилась из лесу и привезла его домой.

Вот атаман разбойничий и бранит того разбойника, что убил богатого брата:

– Зачем ты убил его рано?

Надо было наперед расспросить, где он живет? Ведь у нас много добра убыло: видно, он же повытаскал! Где теперь найдем?

Есаул говорит:

– Ну, пускай тот и доискивается, кто его убил! Недолго спустя стал тот убийца разведывать; не отыщется ли где их золото? Приходит как есть к бедному брату в лавочку; то-другое поторговал, заприметил, что хозяин скучен, задумывается, и спрашивает:

– Что так приуныл?

А тот и говорит:

– Был у меня старшой брат, да беда стряслась: кто-то убил его, третьего дни лошадь на двор привезла с отрубленной головою, а сегодня похоронили.

Разбойник видит, что на след попал, и давай расспрашивать; притворился, будто очень жалеет. Узнал, что после убитого вдова осталась, и спрашивает:

– Хоть есть ли у сироты свой-то уголок?

– Есть – дом важный!

– А где? Укажи мне.

Мужик пошел, указал ему братнин дом; разбойник взял кусок красной краски и положил на воротах заметку.

– Это для чего? – спрашивает его мужик. А тот отвечает:

– Я-де хочу помочь сироте, а чтоб легче дом найти – нарочно заметку сделал.

– Э, брат! Моя невестка ни в чем не нуждается; слава богу, у нее всего довольно.

– Ну, а ты где живешь?

– А вот и моя избушка.

Разбойник и у него на воротах положил такую ж заметку.

– А это для чего?

– Ты, – говорит, – мне очень понравился; стану к тебе на ночлег заезжать; поверь, брат, для твоей же пользы!

Вернулся разбойник к своей шайке, рассказал все по порядку, и уговорились они ехать ночью – ограбить и убить всех в обоих домах да воротить свое золото.

А бедный пришел ко двору и сказывает:

– Сейчас спознался со мной молодец, запятнал мои ворота – стану, говорит, к тебе завсегда на постой заезжать. Такой добрый! А как о брате сожалел, как хотел невестке помочь!

Жена и сын слушают, а дочь-приемыш говорит ему:

– Батюшка, не ошибся ли ты? Ладно ли этак будет? Не разбойники ль это убили дядюшку, а теперь хватились своего добра да нас разыскивают? Пожалуй, наедут, разграбят, и от смерти не уйдешь!

Мужик испугался; – А что дивить? Ведь я его допрежде того никогда не видывал. Вот беда! Что же делать-то станем?

А дочь говорит:

– Поди же ты, батюшка, возьми краски да по всему околотку и запятнай ворота такими же метками.

Мужик пошел и запятнал ворота во всем околотке. Приехали разбойники и не могли ничего разыскать; воротились назад и приколотили разведчика: зачем неладно пятнал? Наконец рассудили:

"Видно, мы на хитрого напали!"-и погодя немного приготовили семь бочек; в шесть бочек посадили но разбойнику, а в седьмую масла налили.

Поехал прежний разведчик с этими бочками прямо к бедному брату, приехал под вечер и попросился ночевать. Тот и пустил его, как знакомого.

Дочь вышла на двор, стала осматривать бочки, одну открыла – в ней масло, другую попробовала открыть – нет, не сможет; припала ухом и слушает, а в бочке кто-то шевелится и дышит. «Э,– думает, – да тут недобрая хитрость!» Пришла в избу и говорит:

– Батюшка! Чем будем гостя потчевать? Сем-ка я пойду затоплю печку в задней избе да изготовлю чего-нибудь поужинать.

– Ну что ж, ступай!

Дочь ушла, затопила печь да между стряпней все воду греет, кипяток носит да в бочки льет; всех разбойников заварила. Отец с гостем поужинали; а дочь сидит в задней избе да караулит: что-то будет? Вот когда хозяева уснули, гость вышел на двор, свистнул – никто не откликается; подходит к бочкам, кличет товарищей – нет ответу; открывает бочки – оттуда пар валит. Догадался разбойник, запряг лошадей и убрался со двора с бочками.

Дочь заперла ворота, пошла будить своих домашних и рассказала все, что сделалось. Отец и говорит:

– Ну, дочка, ты нам жизнь спасла, будь же законной женой моему сыну.

Веселым пирком и свадьбу сыграли.

Молодая одно отцу твердит, чтобы продал свой старый дом да другой купил: крепко боялась разбойников!

Не ровен час – опять пожалуют.

Так и случилось. Чрез некое время тот самый разбойник, что приезжал с бочками, снарядился офицером, приехал к мужику и просится ночевать; его пустили. Никому невдомек, только молодая признала и говорит:

– Батюшка! Ведь это прежний разбойник!

– Нет, дочка, не тот!

Она замолчала; да как стала спать ложиться – принесла вострый топор и положила подле себя; всю ночь глаз не смыкала, все караулила.

Ночью офицер встал, берет свою саблю и хочет ее мужу голову отсечь: она не сробела, махнула топором – и отрубила ему правую руку, махнула еще раз – и голову снесла.

Тут отец уверился, что дочка его подлинно премудрая; послушался, продал дом и купил себе гостиницу.

Перешел на новоселье, начал жить, богатеть, расторговываться.

Заезжают к нему соседи – те самые, что давали ему денег да после на него в суде просили.

– Ба! Ты как здесь?

– Это мой дом, недавно купил.

– Важный дом! Видно, у тебя деньга водится. Что ж ты долгу не платишь?

Хозяин кланяется и говорит:

– Слава богу! Мне господь дал, я клад нашел и готов заплатить вам хоть втрое.

– Хорошо, брат! Давай же теперь новоселье праздновать.

– Милости просим!

Вот погуляли, попраздновали; а при доме сад куда хорош!

– Можно сад посмотреть?

– Извольте, честные господа!

Я и сам с вами пойду. Ходили, ходили по саду и нашли в дальнем углу малёнку золы. Хозяин как увидал, так и ахнул:

– Честные господа! Ведь это та самая малёнка, которую моя жена продала.

– А ну-тка, нет ли в золе денег? Вытряхнули, а они тут и есть. Тогда соседи поверили, что мужик им правду сказывал.

– Станем, – говорят, – деревья осматривать; ведь шапку-то ворон унес – верно, в ней гнездо свил.

Ходили, ходили, увидали гнездо, стащили баграми – как есть та самая шапка! Выбросили гнездо и нашли деньги. Заплатил им хозяин долг свои и стал жить богато и счастливо.

Служил солдат в полку целые двадцать пять лет, а царя в лицо не видал. Пришел домой; стали его спрашивать про царя, а он не знает, что и сказать-то. Вот и зачали его корить родичи да знакомцы:

– Вишь, – говорят, – двадцать пять лет прослужил, а царя в глаза не видал!

Обидно это ему показалось; собрался и пошел царя смотреть. Пришел во дворец. Царь спрашивает:

– Зачем, солдат?

– Так и так, ваше царское величество, служил я тебе да богу целые двадцать пять лет, а тебя в лицо не видал; пришел посмотреть!

– Ну, смотри.

Солдат три раза обошел кругом царя, все оглядывал. Царь спрашивает:

– Хорош ли я?

– Хорош, – отвечает солдат.

– Ну теперь, служивый, скажи: высоко ли небо от земли?

– Столь высоко, что там стукнет, а здесь слышно.

– А широка ли земля?

– Вон там солнце всходит, а там заходит – столь широка!

– А глубока ли земля?

– Да был у меня дед, умер тому назад с девяносто лет, зарыли в землю, с тех пор и домой не бывал: верно, глубока!

Потом отослал царь солдата в темницу и сказал ему:

– Не плошай, служба! Я пошлю к тебе тридцать гусей; умей по перу выдернуть.

– Ладно!

Призвал царь тридцать богатых купцов и загадал им те же загадки, что и солдату загадывал; они думали, думали, не смогли ответу дать, и велел их царь посадить за то в темницу.

Спрашивает их солдат:

– Купцы-молодцы, вас за что посадили?

– Да, вишь, государь нас допрашивал: далеко ли небо от земли, и сколь земля широка, и сколь она глубока; а мы – люди темные, не смогли ответу дать.

– Дайте мне каждый по тысяче рублев – я вам правду скажу.

– Изволь, брат; только научи.

Взял с них солдат по тысяче и научил, как отгадать царские загадки.

Дня через два призвал царь к себе и купцов и солдата; задал купцам те же самые загадки, и как скоро они отгадали – отпустил их по своим местам.

– Ну, служба, сумел по перу сдернуть?

– Сумел, царь-государь, да еще по золотому!

– А далеко ль тебе до дому?

– Отсюда не видно – далеко, стало быть!

– Вот тебе тысяча рублев; ступай с богом! Воротился солдат домой и зажил себе привольно, богато.

.

Как подумаешь, куда велик божий свет! Живут в нем люди богатые и бедные, и всем им просторно, и всех их призирает и рассуждает господь. Живут роскошные – и празднуют; живут горемычные – и трудятся; каждому своя доля!

В царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему красовалась Несмеяна-царевна. Какое ей было житье, какое приволье, какое роскошье! Всего много, все есть, чего душа хочет; а никогда она не улыбалась, никогда не смеялась, словно сердце ее ничему не радовалось.

Горько было царю-отцу глядеть на печальную дочь. Открывает он свои царские палаты для всех, кто пожелает быть его гостем.

– Пускай, – говорит, – пытаются развеселить Несмеяну-царевну; кому удастся, тому она будет женою.

Только это вымолвил, как закипел народ у княжьих ворот! Со всех сторон едут, идут – и царевичи и княжевичи, и бояре и дворяне, полковые и простые; начались пиры, полились меды – царевна все не смеется.

На другом конце в своем уголке жил честной работник; по утрам он двор убирал, вечерами скот пасал, в беспрестанных был трудах. Хозяин его -человек богатый, правдивый, платою не обижал.

Только покончился год, он ему мешок денег на стол:

– Бери ,– говорит, – сколько хочешь!

А сам в двери и вышел вон.

Работник подошел к столу и думает: как бы перед богом не согрешить, за труды лишнего не положить?

Выбрал одну только денежку, зажал ее в горсть да вздумал водицы напиться, нагнулся в колодезь – денежка у пего выкатилась и потонула на дно.

Остался бедняк ни при чем.

Другой бы на его месте заплакал, затужил и с досады б руки сложил, а он нет.

– Все, – говорит, – бог посылает; господь знает, кому что давать: кого деньгами наделяет, у кого последние отнимает. Видно, я худо рачил, мало трудился, теперь стану усердней!

И снова за работу – каждое дело в его руках огнем горит!

Кончился срок, минул еще год, хозяин ему мешок денег на стол:

– Бери, – говорит, – сколько душа хочет!

А сам в двери и вышел вон.

Работник опять думает, чтоб бога не прогневить, за труд лишнего не положить; взял денежку, пошел напиться и выпустил невзначай из рук – денежка в колодезь и потонула.

Еще усерднее принялся он за работу: ночь недосыпает, день недоедает. Поглядишь: у кого хлеб сохнет, желтеет, а у его хозяина все бутеет; чья скотина ноги завивает, а его по улице брыкает; чьих коней под гору тащат, а его и в поводу не сдержать.

Хозяин разумел, кого благодарить, кому спасибо говорить.

Кончился срок, миновал третий год, он кучу денег на стол:

– Бери, работничек, сколько душа хочет; твой труд, твоя и деньга!

А сам вышел вон.

Берет работник опять одну денежку, идет к колодезю воды испить – глядь: последняя деньга цела, и прежние две наверх выплыли. Подобрал он их, догадался, что бог его за труды наградил; обрадовался и думает: «Пора мне бел свет поглядеть, людей распознать!» Подумал и пошел куда глаза глядят. Идет он полем, бежит мышь:

– Ковалек, дорогой куманек!

Дай денежку; я тебе сама пригожусь! Дал ей денежку. Идет лесом, ползет жук:

– Ковалек, дорогой куманек!

Дай денежку; я тебе сам пригожусь!

Дал и ему денежку. Поплыл рекой, встрелся сом:

– Ковалек, дорогой куманек!

Дай денежку; я тебе сам пригожусь!

Он и тому не отказал, последнюю отдал.

Сам пришел в город; там людей, там дверей! Загляделся, завертелся работник на все стороны, куда идти – не знает. А перед ним стоят царские палаты, сребром-золотом убраты, у окна Несмеяна-царевна сидит и прямо на него глядит. Куда деваться? Затуманилось у него в глазах, нашел на него сон, и упал он прямо в грязь.

Откуда ни взялся сом с большим усом, за ним жучок-старичок, мышка-стрижка; все прибежали. Ухаживают, ублаживают: мышка платьице снимает, жук сапожки очищает, сом мух отгоняет.

Глядела, глядела на их услуги Несмеяна-царевна и засмеялась.

– Кто, кто развеселил мою дочь? – спрашивает царь. Тот говорит: «Я»; другой: «Я».

– Нет! – сказала Несмеяна-царевна.

– Вон этот человек! – И указала на работника.

Тотчас его во дворец, и стал работник перед царским лицом молодец-молодцом! Царь свое царское слово сдержал; что обещал, то и даровал.

Я говорю: не во сне ли это работнику снилось? Заверяют, что нет, истинная правда была,– так надо верить.

Был-жил король вдовый; у пего было двенадцать дочерей, одна другой лучше. Каждую ночь уходили эти царевны, а куда – неведомо; только что ни сутки – изнашивали по повой паре башмаков. Не наготовится король на них обуви, и захотелось ему узнать, куда это они по ночам уходят и что делают?

Вот он сделал пир, созвал со всех земель королей и королевичей, дворян и купцов, и простых людей и спрашивает: не сумеет ли кто разгадать ему эту загадку? Кто разгадает – за того отдаст любимую дочь замуж да полцарства в приданое.

Никто не берется узнать, где бывают по ночам королевны; вызвался один бедный дворянин.

– Ваше королевское величество!

Я узнаю.

– Ладно, узнай!

После бедный дворянин одумался и говорит сам себе:

– Что я наделал? Взялся узнать, а сам ничего не ведаю! Если теперь не узнаю, ведь король меня под караул отдаст.

Вышел из дворца за город, идет – раскручинился-пригорюнился; попадается ему навстречу старушка и спрашивает:

– О чем, добрый молодец, призадумался?

Он в ответ:

– Как мне, бабушка, не призадуматься?

Взялся я у короля проведать, куда его дочери по ночам уходят.

– Да, это дело трудное!

Только узнать можно. Вот тебе шапка-невидимка, с нею чего не высмотришь!

Да помни: как будешь спать ложиться, королевны подадут тебе сонных капель испить; а ты повернись к стене и вылей в постель, а пить не моги!

Бедный дворянин поблагодарил старуху и воротился во дворец.

Время к ночи подходит; отвели ему комнату рядом с тою, в которой королевны почивали. Прилег он на постель, а сам сторожить собирается. Тут приносит одна королевна сонных капель в вине и просит выпить за ее здоровье. Не мог отказаться, взял чарку, оборотился к стене и вылил в постель.

В самую полночь пришли королевны посмотреть: спит ли он? Бедный дворянин притворился, будто крепко, беспробудно спит, а сам за всяким шорохом следит.

– Ну, сестрицы! Наша стража заснула; пора нам на гульбище идти.

– Пора! Пора!

Вот нарядились в лучшие свои наряды; старшая сестра подошла к своей кровати, отодвинула ее – и вдруг открылся ход в подземное царство к заклятому царю. Стали Они спускаться по лестнице; бедный дворянин встал потихоньку с кровати, надел на себя шапку-невидимку и пошел за ними. Наступил нечаянно младшей королевне на платье; она испугалась, сказала сестрам:

– Ах, сестрицы, будто кто на мое платье наступил; эта примета беду нам пророчит.

– И, полно! Ничего не будет.

Спустились с лестницы в рощу, в той роще золотые цветы растут. Бедный дворянин взял сломил одну веточку – вся роща зашумела.

– Ах, сестрицы, – говорит младшая королевна, – что-то недоброе нам сулит! Слышите, как роща шумит?

– Не бойся; это у заклятого царя музыка гремит! Приходят они во дворец, встречает их царь с придворными; заиграла музыка, и начали танцевать; до тех пор танцевали, пока башмаки изорвали.

Велел царь вино наливать да гостям разносить. Бедный дворянин взял с подноса один бокал, вино выпил, а бокал в карман сунул, Кончилось гулянье; королевны распростились с кавалерами, обещались и на другую ночь прийти; воротились домой, разделись и легли спать. Поутру призывает король бедного дворянина:

– Что – укараулил ты моих дочерей?

– Укараулил, ваше величество!

– Куда ж они ходят?

– В подземное царство к заклятому царю, там всю ночь танцуют.

Король позвал дочерей, начал их допрашивать:

– Где вы ночью были? Королевны запираются:

– Нигде не были!

– А у заклятого царя не были? Вот бедный дворянин на вас показывает, уличить вас хочет.

– Где ж ему, батюшка, уличить нас, когда он всю ночь мертвым сном проспал?

Бедный дворянин вынул из кармана золотой цветок и бокал:

– Вот, – говорит, – и улика налицо!

Что тут делать? Сознались королевны отцу; король велел засыпать ход в подземное царство, а бедного дворянина женил на младшей дочери, и стали все они счастливо жить да быть.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат, служил он долго и беспорочно, царскую службу знал хорошо, на смотры, на ученья приходил чист и исправен. Стал последний год дослуживать – как на беду, невзлюбило его начальство, не только большое, да и малое: то и дело под палками отдувайся!

Тяжело солдату, и задумал он бежать; ранец через плечо, ружье на плечо и начал прощаться с товарищами, а те его спрашивать:

– Куда идешь? Аль батальонный требует?

– Не спрашивайте, братцы!

Подтяните-ка ранец покрепче да лихом не поминайте!

И пошел он, добрый молодец, куда глаза глядят. Много ли, мало ли шел – пробрался в иное государство, усмотрел часового и спрашивает:

– Нельзя ли где отдых взять?

Часовой сказал ефрейтору, ефрейтор офицеру, офицер генералу, генерал доложил про него самому королю.

Король приказал позвать того служивого перед свои светлые очи.

Вот явился солдат, как следует – при форме, сделал ружьем на караул и стал как вкованный. Говорит ему король:

– Скажи мне по совести, откуда и куда идешь?

– Ваше королевское величество, не велите казнить, велите слово вымолвить.

Признался во всем королю по совести и стал на службу проситься.

– Хорошо, – сказал король, – наймись у меня сад караулить; у меня теперь в саду неблагополучно – кто-то ломает мои любимые деревья, так ты постарайся – сбереги его, а за труд дам тебе плату немалую.

Солдат согласился, стал в саду караул держать.

Год и два служит – все у него исправно; вот и третий год на исходе, пошел однажды сад оглядывать и видит – половина что ни есть лучших деревьев поломаны.

«Боже мой! – думает сам с собою .– Вот какая беда приключилася! Как заметит это король, сейчас велит схватить меня и повесить».

Взял ружье в руки, прислонился к дереву и крепко-крепко призадумался.

Вдруг послышался треск и шум, очнулся добрый молодец, глядь – прилетела в сад огромная, страшная птица и ну валять деревья. Солдат выстрелил в нее из ружья, убить не убил, а только ранил ее в правое крыло; выпало из того крыла три пера, а сама птица наутек пустилась. Солдат за нею; ноги у птицы быстрые, скорехонько добежала до провалища и скрылась из глаз.

Солдат не убоялся и вслед за нею кинулся в то провалище, упал в глубокую-глубокую пропасть, отшиб себе все печенки и целые сутки лежал без памяти.

После опомнился, встал, осмотрелся, – что же? – и под землей такой же свет.

«Стало быть, – думает, – и здесь есть люди!» Шел, шел, перед ним большой город, у ворот караульня, при ней часовой; стал его спрашивать – часовой молчит, не движется; взял его за руку – а он совсем каменный!

Взошел солдат в караульню – народу много, и стоят и сидят, только все окаменелые; пустился бродить по улицам – везде то же самое: нет ни единой живой души человеческой, все как есть камень! Вот и дворец расписной, вырезной, марш туда, смотрит – комнаты богатые, на столах закуски и напитки всякие, а кругом тихо и пусто.

Солдат закусил, выпил, сел было отдохнуть, и послышалось ему – словно кто к крыльцу подъехал; он схватил ружье и стал у дверей.

Входит в палату прекрасная царевна с мамками, с няньками; солдат отдал ей честь, а она ему ласково поклонилась.

– Здравствуй, служивый!

Расскажи, – говорит, – какими судьбами ты сюда попал? Солдат начал рассказывать:

– Нанялся-де я царский сад караулить, и повадилась туда большая птица летать да деревья ломать; вот я подстерег ее, выстрелил из ружья и выбил у ней из крыла три пера; бросился за ней в погоню и очутился здесь.

– Эта птица – мне родная сестра; много она творит всякого зла и на мое царство беду наслала – весь народ мой окаменила. Слушай же: вот тебе книжка, становись вот тут и читай ее с вечера до тех пор, пока петухи не запоют. Какие бы страсти тебе ни казалися, ты знай свое – читай книжку да держи ее крепче, чтоб не вырвали; не то жив не будешь! Если простоишь три ночи, то выйду за тебя замуж.

– Ладно! – отвечал солдат.

Только стемнело, взял он книжку и начал читать. Вдруг застучало, загремело – явилось во дворец целое войско, подступили к солдату его прежние начальники, и бранят его, и грозят за побег смертию; вот уж и ружья заряжают, прицеливаются... Но солдат на то не смотрит, книгу из рук не выпускает, знай себе читает.

Закричали петухи – и все разом сгинуло! На другую ночь страшней было, а третью и того пуще: прибежали палачи с пилами, топорами, молотами, хотят ему кости дробить, жилы тянуть, на огне его жечь, а сами только и думают, как бы книгу из рук выхватить. Такие страсти были, что едва солдат выдержал.

Запели петухи – и демонское наваждение сгинуло! В тот самый час все царство ожило, по улицам и в домах народ засуетился, во дворец явилась царевна с генералами, со свитою, и стали все благодарствовать солдату и величать его своим государем.

На другой день женился он на прекрасной царевне и зажил с нею в любви и радости.

Жил-был старик, у него было три дочери: большая и средняя – щеголихи, а меньшая только о хозяйстве радела. Сбирается отец в город и спрашивает у своих дочерей: которой что купить? Большая просит:

– Купи мне на платье! И середняя то ж говорит.

– А тебе что, дочь моя любимая?

– спрашивает у меньшой.

– Купи мне, батюшка, перышко Финиста ясна сокола. Отец простился с ними и уехал в город; большим дочерям купил на платье, а перышка Финиста ясна сокола нигде не нашел.

Воротился домой, старшую и середнюю дочерей обновами обрадовал.

– А тебе, – говорит меньшой, – не нашел перышка Финиста ясна сокола.

– Так и быть, – сказала она, – может, в другой раз посчастливится найти.

Большие сестры кроят, да обновы себе шьют, да над нею посмеиваются; а она знай отмалчивается. Опять собирается отец в город и спрашивает:

– Ну, дочки, что вам купить?

Большая и середняя просят по платку купить, а меньшая говорит:

– Купи мне, батюшка, перышко Финиста ясна сокола. Отец поехал в город, купил два платка, а перышка и в глаза не видал.

Воротился назад и говорит:

– Ах, дочка, ведь я опять не нашел перышка Финиста ясна сокола!

– Ничего, батюшка; может, в иное время посчастливится.

Вот и в третий раз собирается отец в город и спрашивает:

– Сказывайте, дочки, что вам купить? Большие говорят:

– Купи нам серьги. А меньшая опять свое:

– Купи мне перышко Финиста ясна сокола. Отец искупил золотые серьги, бросился искать перышка – никто такого не ведает; опечалился и поехал из городу. Только за заставу, а навстречу ему старичок несет коробочку.

– Что несешь, старина?

– Перышко Финиста ясна сокола.

– Что за него просишь?

– Давай тысячу.

Отец заплатил деньги и поскакал домой с коробочкой.

Встречают его дочери.

– Ну, дочь моя любимая, – говорит он меньшой, – наконец и тебе купил подарок; на, возьми!

Меньшая дочь чуть не прыгнула от радости, взяла коробочку, стала ее целовать-миловать, крепко к сердцу прижимать.

После ужина разошлись все спать по своим светелкам; пришла и она в свою горницу, открыла коробочку – перышко Финиста ясна сокола тотчас вылетело, ударилось об пол, и явился перед девицей прекрасный царевич. Повели они меж собой речи сладкие, хорошие.

Услыхали сестры и спрашивают:

– С кем это, сестрица, ты разговариваешь?

– Сама с собой, – отвечает красна девица.

– А ну, отопрись!

Царевич ударился об пол – и сделался перышком; она взяла, положила перышко в коробочку и отворила дверь. Сестры и туда смотрят и сюда заглядывают – нет никого!

Только они ушли, красная девица открыла окно, достала перышко и говорит:

– Полетай, мое перышко, во чисто поле; погуляй до поры до времени!

Перышко обратилось ясным соколом и улетело в чистое поле.

На другую ночь прилетает Финист ясный сокол к своей девице; пошли у них разговоры веселые. Сестры услыхали и сейчас к отцу побежали:

– Батюшка! У нашей сестры кто-то по ночам бывает; и теперь сидит да с нею разговаривает.

Отец встал и пошел к меньшой дочери, входит в ее горницу, а царевич уж давно обратился перышком и лежит в коробочке.

– Ах вы, негодные! – накинулся отец на своих больших дочерей. – Что вы на нее понапрасну взводите? Лучше бы за собой присматривали!

На другой день сестры поднялись на хитрости: вечером, когда на дворе совсем стемнело, подставили лестницу, набрали острых ножей да иголок и натыкали на окне красной девицы.

Ночью прилетел Финист ясный сокол, бился, бился – не мог попасть в горницу, только крылышки себе обрезал.

– Прощай, красна девица!

– сказал он. – Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры каменных изгложешь, чем найдешь меня, добра молодца!

А девица спит себе: хоть и слышит сквозь сон эти речи неприветливые, а встать-пробудиться не может.

Утром просыпается, смотрит – на окне ножи да иглы натыканы, а с них кровь так и капает. Всплеснула руками:

– Ах, боже мой! Знать, сестрицы сгубили моего друга милого!

В тот же час собралась и ушла из дому. Побежала в кузницу, сковала себе три пары башмаков железных да три посоха чугунных, запаслась тремя каменными просвирами и пустилась в дорогу искать Финиста ясна сокола.

Шла, шла, пару башмаков истоптала, чугунный посох изломала и каменную просвиру изглодала; приходит к избушке и стучится:

– Хозяин с хозяюшкой! Укройте от темныя ночи. Отвечает старушка:

– Милости просим, красная девица! Куда идешь, голубушка?

– Ах, бабушка! Ищу Финиста ясна сокола.

– Ну, красна девица, далеко ж тебе искать будет! Наутро говорит старуха:

– Ступай теперь к моей середней сестре, она тебя добру научит; а вот тебе мой подарок: серебряное донце, золотое веретенце; станешь кудель прясть – золотая нитка потянется.

Потом взяла клубочек, покатила по дороге и наказала вслед за ним идти, куда клубочек покатится, туда и путь держи! Девица поблагодарила старуху и пошла за клубочком.

Долго ли, коротко ли, другая пара башмаков изношена, другой посох изломан, еще каменная просвира изглодана; наконец прикатился клубочек к избушке. Она постучалась:

– Добрые хозяева! Укройте от темной ночи красну девицу.

– Милости просим! – отвечает старушка. – Куда идешь, красная девица?

– Ищу, бабушка, Финиста ясна сокола.

– Далеко ж тебя искать будет!

Поутру дает ей старушка серебряное блюдо и золотое яичко и посылает к своей старшей сестре: она-де знает, где найти Финиста ясна сокола!

Простилась красна девица со старухою и пошла в путь-дорогу; шла, шла, третья пара башмаков истоптана, третий посох изломан, и последняя просвира изглодана – прикатился клубочек к избушке. Стучится и говорит странница:

– Добрые хозяева! Укройте от темной ночи красну девицу.

Опять вышла старушка:

– Поди, голубушка! Милости просим! Откудова идешь и куда путь держишь?

– Ищу, бабушка, Финиста ясна сокола.

– Ох, трудно, трудно отыскать его! Он живет теперь в этаком-то городе, на просвирниной дочери там женился.

Наутро говорит старуха красной девице:

– Вот тебе подарок: золотое пялечко да иголочка; ты только пялечко держи, а иголочка- сама вышивать будет.

Ну, теперь ступай с богом и наймись к просвирне в работницы.

Сказано – сделано. Пришла красная девица на просвирнин двор и нанялась в работницы; дело у ней так и кипит под руками: и печку топит, и воду носит, и обед готовит. Просвирня смотрит да радуется.

– Слава богу! -говорит своей дочке. -Нажили себе работницу и услужливую и добрую: без наряду все делает!

А красная девица, покончив с хозяйскими работами, взяла серебряное донце, золотое веретенце и села прясть: прядет – из кудели нитка тянется, нитка не простая, а чистого золота. Увидала это просвирнина дочь:

– Ах, красная девица! Не продашь ли мне свою забаву?

– Пожалуй, продам!

– А какая цена?

– Позволь с твоим мужем ночь перебыть.

Просвирнина дочь согласилась.

«Не беда! – думает. – Ведь мужа можно сонным зельем опоить, а чрез это веретенце мы с матушкой озолотимся!» А Финиста ясна сокола дома не было: целый день гулял по поднебесью, только к вечеру воротился.

Сели ужинать; красная девица подает на стол кушанья да все на него смотрит, а он, добрый молодец, и не узнает ее. Просвирнина дочь подмешала Финисту ясну соколу сонного зелья в питье, уложила его спать и говорит работнице:

– Ступай к нему в горницу да мух отгоняй! Вот красная девица отгоняет мух, а сама слезно плачет:

– Проснись-пробудись, Финист ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары башмаков железных истоптала, три просвиры каменных изглодала да все тебя, милого, искала!

А Финист спит, ничего не чует; так и ночь прошла. На другой день работница взяла серебряное блюдечко и катает по нем золотым яичком: много золотых яиц накатала! Увидала просвирнина дочь.

– Продай, – говорит, – мне свою забаву! – Пожалуй, купи.

– А как цена?

– Позволь с твоим мужем еще единую ночь перебыть.

– Хорошо, я согласна!

А Финист ясный сокол опять целый день гулял по поднебесью, домой прилетел только к вечеру.

Сели ужинать, красная девица подает кушанья да все на него смотрит, а он словно никогда и не знавал ее. Опять просвирнина дочь опоила его сонным зельем, уложила спать и послала работницу мух отгонять.

И на этот раз, как ни плакала, как ни будила его красная девица, он проспал до утра и ничего не слышал.

На третий день сидит красная девица, держит в руках золотое пялечко, а иголочка сама вышивает – да такие узоры чудные! Загляделась просвирнина дочка.

– Продай, красная девица, продай, – говорит, – мне свою забаву!

– Пожалуй, купи!

– А как цена?

– Позволь с твоим мужем третью ночь перебыть.

– Хорошо, я согласна!

Вечером прилетел Финист ясный сокол; жена опоила его сонным зельем, уложила спать и посылает работницу мух отгонять.

Вот красная девица мух отгоняет, а сама слезно причитывает:

– Проснись-пробудись, Финист ясный сокол! Я, красна девица, к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – все тебя, милого, искала!

А Финист ясный сокол крепко спит, ничего не чует. Долго она плакала, долго будила его; вдруг упала ему на щеку слеза красной девицы, и он в ту ж минуту проснулся:

– Ах, – говорит, – что-то меня обожгло!

– Финист ясный сокол! – отвечает ему девица. – Я к тебе пришла; три чугунных посоха изломала, три пары железных башмаков истоптала, три каменных просвиры изглодала – все тебя искала! Вот уж третью ночь над тобою стою, а ты спишь – не пробуждаешься, на мои слова не отзываешься!

Тут только узнал Финист ясный сокол и так обрадовался, что сказать нельзя.

Сговорились и ушли от просвирни.

Поутру хватилась просвирнина дочь своего мужа; ни его нет, ни работницы! Стала жаловаться матери; просвирня приказала лошадей заложить и погналась в погоню.

Ездила, ездила, и к трем старухам заезжала, а Финиста ясна сокола не догнала: его и следов давно не видать!

Очутился Финист ясный сокол со своею суженой возле се дома родительского; ударился о сыру землю и сделался перышком: красная девица взяла его, спрятала за пазушку и пришла к отцу.

– Ах, дочь моя любимая!

Я думал, что тебя и на свете нет; где была так долго?

– Богу ходила молиться.

А случилось это как раз около святой недели. Вот отец с старшими дочерьми собираются к заутрене.

– Что ж, дочка милая, – спрашивает он меньшую, – собирайся да поедем; нынче день такой радостный.

– Батюшка, мне надеть на себя нечего.

– Надень наши уборы, – говорят старшие сестры.

– Ах, сестрицы, мне ваши платья не по кости! Я лучше дома останусь.

Отец с двумя дочерьми уехал к заутрене; в те поры красная девица вынула свое перышко. Оно ударилось об пол и сделалось прекрасным царевичем.

Царевич свистнул в окошко – сейчас явились и платья, и уборы, и карета золотая. Нарядились, сели в карету и поехали.

Входят они в церковь, становятся впереди всех; народ дивится: какой такой царевич с царевною пожаловал?

На исходе заутрени вышли они раньше всех и уехали домой; карета пропала, платьев и уборов как не бывало, а царевич обратился перышком. Воротился и отец с дочерьми.

– Ах, сестрица! Вот ты с нами не ездила, а в церкви был прекрасный царевич с ненаглядной царевною.

– Ничего, сестрицы! Вы мне рассказали – все равно что сама была.

На другой день опять то же; а на третий, как стал царевич с красной девицей в карету садиться, отец вышел из церкви и своими глазами видел, что карета к его дому подъехала и пропала.

Воротился отец и стал меньшую дочку допрашивать; она и говорит:

– Нечего делать, надо признаться!

Вынула перышко; перышко ударилось об пол и обернулось царевичем.

Тут их и обвенчали, и свадьба была богатая! На той свадьбе и я был, вино пил, по усам текло, во рту не было. Надели на меня колпак да и ну толкать; надели на меня кузов:

– Ты, детинушка, не гузай, убирайся-ка поскорей со двора.

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было; вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть.

Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье.

Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу.

Старуха заприметила и говорит:

– Старик! Надобно пол- то прорубить; пускай дуб растет выше; как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать. Старик прорубил пол.

Деревцо росло, росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял. Дерево все растет да растет и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб.

Лез, лез и взобрался на небо.

Ходил, ходил по небу, увидал: сидит кочеток золотой гребенек, масляна головка, и стоят жерновцы. Вот старик -от долго не думал, захватил с собою и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит:

– Как нам, старуха, быть, что нам есть?

– Постой, – молвила старуха, – я попробую жерновцы.

Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да пирог! Что ни повернет – все блин да пирог!..

И накормила старика.

Ехал мимо какой-то барин и заехал к старику со старушкой в хату.

– Нет ли, – спрашивает, – чего-нибудь поесть? Старуха говорит:

– Чего тебе, родимый, дать поесть, разве блинков? Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки.

Приезжий поел и говорит:

– Продай мне, бабушка, твои жерновцы.

– Нет, – говорит старушка, – продать нельзя. Он взял да и украл у ней жерновцы. Как увидали старик со старушкою, что украдены жерновцы, стали горе горевать.

– Постой, – говорит кочеток золотой гребенек, – я полечу, догоню!

Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:

– Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!

Как услыхал барин, сейчас приказывает:

– Эй, малый! Возьми брось его в воду. Поймали кочетка, бросили в колодезь; он и стал приговаривать:

– Носик, носик, пей воду!

Ротик, ротик, пей воду! – И выпил всю воду.

Выпил всю воду и полетел к боярским хоромам; уселся на балкон и опять кричит:

– Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!

Барин велел повару бросить его в горячую печь. Поймали кочетка, бросили в горячую печь – прямо в огонь; он и стал приговаривать:

– Носик, носик, лей воду!

Ротик, ротик, лей воду! – И залил весь жар в печи.

Вспорхнул, влетел в боярскую горницу и опять кричит:

– Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!

Гости услыхали это и побегли из дому, а хозяин побег догонять их; кочеток золотой гребенек схватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, у него был сын Иван-царевич – и красивый, и умный, и славный; об нем песни пели, об нем сказки сказывали; он красным девушкам во сне снился. Пришло ему желанье поглядеть на бел свет; берет он у царя-отца благословенье и позволенье и едет на все четыре стороны, людей посмотреть, себя показать.

Долго ездил, много видел добра, и худа, и всякой всячины; наконец подъехал к палатам высоким, хорошим, каменным. Видит: на крылечке сидят три сестрицы-красавицы и между собой разговаривают. Старшая говорит:

– Если б на мне женился Иван-царевич, я б ему напряла рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут.

Иван-царевич стал прислушиваться.

– А если б меня взял, – сказала средняя, – я б выткала ему кафтан из серебра, из золота, и сиял бы он, как жар-птица.

– А я ни прясть, ни ткать не умею, – говорила меньшая, – а если бы он меня полюбил, я бы родила ему сынов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, а на затылке месяц, по бокам звезды, Иван-царевич все слышал, все запомнил и, возвратясь к отцу, просил позволенье жениться. Отказа не было; он взял за себя меньшую сестру и стал с нею жить-поживать душа в душу; а старшие сестры стали сердиться да завидовать меньшой сестре, начали ей зло мерить; подкупили нянюшек, мамушек, и когда у Ивана-царевича родился сын, когда он ждал, что ему поднесут дитя с солнцем во лбу, с месяцем на затылке, с звездами по бокам, вместо того подали ему просто-напросто котенка и заверили, что жена его обманула.

Сильно он огорчился, долго сердился, наконец стал ожидать другого сына.

Те же нянюшки, те же мамушки были с царевной, опять украли ее настоящего ребенка с солнцем во лбу и подложили щенка.

Иван-царевич заболел с горя-печали; много он любил царевну, но еще больше хотелось ему поглядеть на хорошее детище. Начал ожидать третьего.

В третий раз ему показали простого ребенка, без звезд и месяца. Иван-царевич не стерпел, отказался от жены, приказал ее судить.

Собралися, съехалися люди старшие – нет числа! Судят-рядят, придумывают-пригадывают, и придумали: царевне отрубить голову.

– Нет, – сказал главный судья, – слушайте меня или нет, а моя вот речь: выколоть ей глаза, засмолить с ребенком в бочке и пустить на море; виновата – потонет, права – выплывет.

Речь полюбилась, выкололи царевне глаза, засмолили вместе с ребенком в бочку и бросили в море.

А Иван-царевич женился на ее старшей сестре, на той самой, что детей его покрала да спрятала в отцовском саду в зеленой беседке.

Там мальчики росли-подрастали, родимой матушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит:

– Сударыня-матушка! Когда б, по моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, мы пристали к берегу!

Бочка остановилась.

– Сударыня-матушка, когда б, по моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, наша бочка лопнула!

Только он молвил, бочка развалилась надвое, и он с матерью вышли на берег.

– Сударыня-матушка! Какое веселое, славное место; жаль, что ты не видишь ни солнца, ни неба, ни травки-муравки. По моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, когда б здесь явилась банька!

Ту ж минуту как из земли выросла баня: двери сами растворились, печи затопились, и вода закипела.

Вошли, взял он веничек и стал теплою водою промывать больные глаза матери.

– По моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, когда б моя матушка проглянула.

– Сынок! Я вижу, вижу, глаза открылись!

– По моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, когда б, сударыня-матушка, твоего батюшки дворец да к нам перешел и с садом, и с твоими детками.

Откуда ни взялся дворец, перед дворцом раскинулся сад, в саду на веточках птички поют, посреди беседка стоит, в беседке три братца живут.

Мальчик-подкидышек побежал к ним. Вошел, видит – накрыт стол, на столе три прибора.

Возвратился он поскорее домой и говорит:

– Дорогая сударыня-матушка!

Испеки ты мне три лепешечки па своем молоке.

Мать послушала. Понес он три лепешечки, разложил на три тарелочки, а сам спрятался в уголок и ожидает: кто придет? Вдруг комната осветилась – вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, отведали лепешек и узнали родимой матери молоко.

– Кто нам принес эти лепешечки?

Если б он показался и рассказал нам об пашей матушке, мы б его зацеловали, замиловали и в братья к себе приняли.

Мальчик вышел и повел их к матери.

Тут они обнимались, целовались и плакали. Хорошо им стало жить, было чем и добрых людей угостить.

Один раз шли мимо нищие старцы; их зазвали, накормили, напоили и с хлебом-солью отпустили. Случилось: те же старцы проходили мимо дворца Ивана-царевича; он стоял на крыльце и начал их спрашивать:

– Нищие старцы! Где вы были-пробывали, что видели-повидали?

– А мы там были-пробывали, то видели-повидали: где прежде был мох да болото, пень да колода, там теперь дворец – ни в сказке сказать, ни пером написать, там сад – во всем царстве не сыскать, там люди – в белом свете не видать! Там мы были-пробывали, три родных братца нас угощали: во лбу у них солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, и живет с ними и любуется на них мать-царевна прекрасная.

Выслушал Иван-царевич и задумался... кольнуло его в грудь, забилося сердце; снял он свой верный меч, взял меткую стрелу, оседлал ретивого коня и, не сказав жене «прощай!», полетел во дворец – что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Очутился там, глянул на детей, глянул на жену – узнал и не вспомнился от радости – душа просветлела!

В это время я там была, мед-вино пила, все видела, всем было очень весело, горько только одной старшей сестре, которую так же засмолили в бочку, так же бросили в море, но не так ее бог хранил: она тут же канула на дно, и след пропал!

Бывали-живали царь да царица; у царя, у царицы был один сын, Иван-царевич. Вскоре царь умер, сыну своему царство оставил.

Царствовал Иван-царевич тихо и благополучно и всеми подданными был любим, ходил он с своим воинством воевать в иные земли, в дальние края, к Пану Плешевичу; рать-силу его побил, а самого в плен взял и в темницу заточил.

А был Пан Плешевич куда хорош и пригож! Увидала его царица, мать Ивана-царевича, влюбилась и стала частенько навещать его в темнице.

Однажды говорит ей Пан Плешевич:

– Как бы нам сына твоего, Ивана-царевича, убить? Стал бы я с тобой вместе царствовать! Царица ему в ответ:

– Я бы очень рада была, если б ты убил его!

– Сам я убить его не смогу; а слышал я, что есть в чистом поле чудище о трех головах. Скажись царевичу больною и вели убить чудище о трех головах да вынуть из чудища все три сердца; я бы съел их – у меня бы силы прибыло.

На другой день царица разболелась-расхворалась, позвала к себе царевича и говорит ему таково слово; – Чадо мое милое, Иван-царевич!

Съезди в поле чистое; убей чудище о трех головах, вынь из него три сердца и привези ко мне: скушаю – авось поправлюсь!

Иван-царевич послушался, сел на коня и поехал.

В чистом поле привязал он своего доброго коня к старому дубу, сам сел под дерево и ждет...

Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб – дуб зашумел и погнулся.

– Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь – на обед, молодец – па ужин!

– Эх ты, поганое чудище!

Не уловивши бела лебедя, да кушаешь! – сказал Иван-царевич, натянул свой тугой пук и пустил калену стрелу; разом сшиб чудищу все три головы, вынул три сердца, привез домой и отдал матери.

Царица приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Папу Плешевичу.

Съел он, царица и спрашивает:

– Что – будет ли у тебя силы с моего сына?

– Нет, еще не будет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о шести головах; пусть царевич с ним поборется. Одно что-нибудь: или чудище его пожрет, или он привезет еще шесть сердец.

Царица побежала к Ивану-царевичу:

– Чадо мое милое! Мне немного полегчило; а слышала я, что есть в чистом поле другое чудище, о шести головах; убей его и привези шесть сердец.

Иван-царевич сел на коня и поехал в чистое поле, привязал коня к старому дубу, а сам сел под дерево.

Прилетело чудище о шести головах- весь дуб пошатнулся:

– Ха-ха-ха! Конь -на обед, молодец -на ужин!

– Нет, чудище поганое! Не уловивши беда лебедя, да кушаешь!

Натянул царевич свой тугой лук, пустил калену стрелу и сбил чудищу три головы.

Бросилось на него чудище поганое, и бились они долгое время; Иван-царевич осилил, срубил и достальные три головы, вынул из чудища шесть сердец, привез и отдал матери.

Она того часу приказала их сжарить; после взяла и понесла в темницу к Пану Плешевичу.

Пан Плешевич от радости на ноги вскочил, царице челом бил; съел шесть сердец – царица и спрашивает; – Что – станет ли у тебя силы с моего сына?

– Нет, не станет! А слышал я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах; коли съем еще его сердца – тогда нешто будет у меня силы с ним поправиться!

Царица побежала к Ивану-царевичу:

– Чадо мое милое! Мне получше стало; а слышала я, что есть в чистом поле чудище о девяти головах; убей его и привези девять сердец.

– Ах, матушка родная! Ведь я устал, пожалуй, мне не состоять супротив того чудища о девяти головах!

– Дитя мое! Прошу тебя – съезди, привези. Иван-царевич сед на коня и поехал; в чистом поле при вязал коня к старому дубу, сам сел под дерево и заспал.

Вдруг прилетело чудище великое, село на старый дуб – дуб до земли пошатнулся.

– Ха-ха-ха! Конь – на обед, молодец – на ужин!

Царевич проснулся:

– Нет, чудище поганое! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь!

Натянул свой тугой лук, пустил калену стрелу и сразу сшиб шесть голов, а с достальными долго-долго бился; срубил и те, вынул сердца, сел на коня и поскакал домой.

Мать встречает его:

– Что, Иван-царевич, привез ли девять сердец?

– Привез, матушка! Хоть с великим трудом, а достал.

– Ну, дитя мое, теперь отдохни!

Взяла от сына сердца, приказала сжарить и отнесла в темницу к Пану Плешевичу.

Пан Плешевич съел, царица и спрашивает:

– Что – станет ли теперь силы с моего сына?

– Станет-то станет, да все опасно; а слышал я, что когда богатырь в баню сходит, то много у него силы убудет; пошли-ка наперед сына в баню.

Царица побежала к Ивану-царевичу:

– Чадо мое милое! Надо тебе в баню сходить, с белого тела кровь омыть.

Иван-царевич пошел в баню; только что омылся – а Пан Плешевич тут как тут, размахнулся острым мечом и срубил ему голову.

Повестил о том царицу – она от радости запрыгала, велела Ивана-царевича зарыть в могилу, а сама стала с Паном Плешевичем в любви поживать да всем царством заправлять.

Осталось у Ивана-царевича двое малых сыновей; они бегали, играли, у бабушки-задворенки оконницу изломали.

– Ах вы, собачьи сыны! – обругала их бабушка-задворенка. – Зачем оконницу изломали?

Прибежали они к своей мамке, стали ее спрашивать: почему-де так неласково обзывают нас?

Отвечает мать; – Нет, дитятки! Вы не собачьи сыны; был у вас батюшка сильный и славный богатырь Иван-царевич, да убил его Пан Плешевич, и схоронили его во сырой земле.

– Матушка! Дай нам мешочек сухариков, мы пойдем оживим нашего батюшку.

– Нет, дитятки, не оживить его вам. – Благослови, матушка, мы пойдем.

– Ну, ступайте; бог с вами!

Того часу дети Ивана-царевича срядились и пошли в дорогу.

Долго ли, коротко ли шли они – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается; попался навстречу им седой старичок:

– Куда вы, царевичи, путь держите?

– Идем к батюшке на могилу; хотим его оживить.

– Ох, царевичи, вам самим его не оживить. Хотите, я помогу?

– Помоги, дедушка!

– Нате, вот вам корешок; отройте Ивана-царевича, этим корешком его вытрите да три раза перевернитесь через него.

Они взяли корешок, нашли могилу Ивана-царевича, разрыли, вынули его, тем корешком вытерли и три раза перевернулись через него – Иван-царевич встал:

– Здравствуйте, дети мои малые! Как я долго спал.

Воротился домой, а у Пана Плешевича пир идет. Как увидал он Ивана-царевича – так со страху и задрожал.

Иван-царевич предал его лютой смерти; попы его схоронили, панихиду отпели и отправились поминки творить; и я тут был – поминал, кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло – в рот не попало!

В одном городе жил купец с купчихою, и дал им господь сына не по годам смышленого, по имени Василия.

Раз как-то обедали они втроем; а над столом висел в клетке соловей и так жалобно пел, что купец не вытерпел и проговорил:

– Если б сыскался такой человек, который отгадал бы мне вправду, что соловей распевает и какую судьбу предвещает, кажись – при жизни бы отдал ему половину имения, да и по смерти отказал много добра.

А мальчик – ему было лет шесть тогда – посмотрел отцу с матерью в глаза озорливо и сказал:

– Я знаю, что соловей поет, да сказать боюсь.

– Говори без утайки! – пристали к нему отец с матерью.

И Вася со слезами вымолвил:

– Соловей предвещает, что придет пора-время, будете вы мне служить: отец станет воду подавать, а мать полотенце – лицо, руки утирать.

Слова эти больно огорчили купца с купчихою, и решились они сбыть свое детище; построили небольшую лодочку, в темную ночь положили в нее сонного мальчика и пустили в открытое море.

На ту пору вылетел из клетки соловей-вещун, прилетел в лодку и сел мальчику на плечо.

Вот плывет лодка по морю, а навстречу ей корабль на всех парусах летит. Увидал корабельщик мальчика, жалко ему стало, взял его к себе, расспросил про все и обещал держать и любить его, как родного сына.

На другой день говорит мальчик новому отцу:

– Соловей-де напевает, что подымется буря, поломает мачты, прорвет паруса; надо поворотить в становище.

Но корабельщик не послушался.

И впрямь поднялась буря, поломала мачты, оборвала паруса.

Делать нечего, прошлого не воротишь; поставили новые мачты, поправили паруса и поплыли дальше.

А Вася опять говорит:

– Соловей-де напевает, что навстречу идут двенадцать кораблей, всё разбойничьих, во полон нас возьмут!

На тот раз корабельщик послушался, приворотил к острову и видел, как те двенадцать кораблей, всё разбойничьих, пробежали мимо. Выждал корабельщик сколько надобно и поплыл дальше.

Ни мало, ни много прошло времени, пристал корабль к городу Хвалынску; а у здешнего короля уже несколько годов перед дворцовыми окнами летают и кричат ворон с воронихою и вороненком, ни днем, ни ночью никому угомону не дают.

Что ни делали, никакими хитростями не могут их от окошек отжить; даже дробь не берет! И приказано было от короля прибить на всех перекрестках и пристанях такову грамоту: ежели кто сможет отжить от дворцовых окошек ворона с воронихою, тому король отдаст в награду полцарства своего и меньшую королевну в жены; а кто возьмется за такое дело, а дела не сделает, тому отрублена будет голова.

Много было охотников породниться с королем, да все головы свои под топор положили.

Узнал про то Вася, стал проситься у корабельщика:

– Позволь пойти к королю, – отогнать ворона с воронихою.

Сколько ни уговаривал его корабельщик, никак не мог удержать.

– Ну, ступай, – говорит, – да если что недоброе случится – на себя пеняй!

Пришел Вася во дворец, сказал королю и велел открыть то самое окно, возле которого воронье летало.

Послушал птичьего крику и говорит королю:

– Ваше величество, сами видите, что летают здесь трое: ворон, жена его ворониха и сын их вороненок; ворон с воронихою спорят, кому принадлежит сын – отцу или матери, и просят рассудить их. Ваше величество! Скажите, кому принадлежит сын?

Король говорит:

– Отцу.

Только изрек король это слово, ворон с вороненком полетели вправо, а ворониха – влево.

После того король взял мальчика к себе, и жил он при нем в большой милости и чести; вырос и стал молодец молодцом, женился на королевне и взял в приданое полцарства.

Вздумалось ему как-то поездить по разным местам, по чужим землям, людей посмотреть и себя показать; собрался и поехал странствовать.

В одном городе остановился он ночевать; переночевал, встал поутру и велит, чтоб подали ему умываться.

Хозяин принес ему воду, а хозяйка подала полотенце; разговорился с ними королевич и узнал, что то были отец его и мать, заплакал от радости и упал к их ногам родительским; а после взял их с собою в город Хвалынск, и стали они все вместе жить-поживать да добра наживать.

Жил-был поп с попадьею; у них была дочка Аленушка. Вот этого попа позвали на свадьбу; он собрался ехать с женою, а дочь оставляет домоседкою. – Матушка! Я боюсь оставаться одна, – говорит Аленушка матери.

– А ты собери подружек на посиделки и будешь не одна.

Поп и попадья уехали, а Аленушка собрала подружек; много сошлось их с работою: кто вяжет, кто плетет, а кто и прядет.

Одна девица уронила невзначай веретено; оно покатилось и упало в трещину, прямо в погреб. Вот она полезла за веретеном в погреб, сошла туда, смотрит, а там за кадушкою сидит разбойник и грозит ей пальцем.

– Смотри, – говорит он, – не рассказывай никому, что я здесь, а то не быть тебе живой!

Вот вылезла она из погреба бледная-бледная, рассказала все шепотом одной подружке, та другой, а эта третьей, и все, перепуганные, стали собираться домой.

– Куда вы? – уговаривает их Аленушка. – Постойте, еще рано.

Кто говорит, что ей надо по воду идти; кто говорит, что ей надо отнести к соседу холст, -и все ушли. Осталась одна Аленушка.

Разбойник услыхал, что все приутихло, вышел из погреба и говорит ей:

– Здравствуй, красная девица, пирожная мастерица!

– Здравствуй! – отвечает Аленушка.

Разбойник осмотрел все в избе и вышел посмотреть еще на дворе, а Аленушка тем временем поскорей двери заперла и огонь потушила. Разбойник стучится в избу:

– Пусти меня, а то я тебя зарежу!

– Не пущу; коли хочешь, полезай в окно! – А сама приготовила топор.

Только разбойник просунул в окно голову, она тотчас ударила топором и отрубила ему голову, а сама думает: скоро приедут другие разбойники, его товарищи; что мне делать?

Взяла отрубленную голову и завязала в мешок; после притащила убитого разбойника, разрубила его на куски и поклала их в разные мешки и горшки.

Прошло ни много ни мало, приехали разбойники и спрашивают:

– Справился ли?

Они думали, что товарищ их жив.

– Справился, – говорит Аленушка голосом разбойника, – вот два мешка денег, вот крынка масла, вот ветчина!

– И подает приготовленные мешки и горшки в окно. Разбойники забрали все это, да на воз.

– Ну, поедем! – говорят они.

– Поезжайте Аленушка, – а я посмотрю, нет ли еще чего.

Те и уехали.

Рассвело. Поп с попадьей воротились со свадьбы. Она и рассказала им все, как было:

– Так и так, сама разбойников победила. А разбойники приехали домой, да как поглядели в мешки и в горшки, так и ахнули:

– Ах она такая – сякая!

Хорошо же, мы ее сгубим! Вот нарядились они хорошо-хорошо и приехали к попу свататься за Аленушку, а в женихи ей выбрали дурачка, нарядили и его. Аленушка сметила их по голосу и говорит отцу:

– Батюшка! Это не сваты, это те же разбойники, что прежде приезжали.

– Что ты врешь? – говорит поп. – Они такие нарядные!

А сам-то рад, что такие хорошие люди приехали свататься за его дочь и приданого не берут. Аленушка плакать – ничего не помогает, – Мы тебя из дому прогоним, коли не пойдешь теперь замуж! – говорит поп с попадьею.

И просватали ее за разбойника, и сыграли свадьбу.

Свадьба была самая богатая.

Повезли разбойники Аленушку к себе, и только въехали в лес – и говорят:

– Что ж, здесь станем ее казнить? А дурачок и говорит:

– Хочь бы она денечек прожила, я бы на нее поглядел.

– Ну, что тебе, дураку, смотреть!

– Пожалуйста, братцы!

Разбойники согласились, поехали и привезли Аленушку к себе, пили-пили, гуляли-гуляли; потом и говорят:

– Что ж, теперь пора ее сказнить!

А дурачок:

– Хочь бы мне одну ноченьку с нею переночевать.

– Ну, дурак, она, пожалуй, еще уйдет!

– Пожалуйста, братцы!

Разбойники согласились на его просьбу и оставили их в особой клети.

Вот Аленушка и говорит мужу:

– Пусти меня на двор – я простужусь.

– А ну как наши-то услышат?

– Я потихонечку; пусти хочь в окошко.

– Я бы пустил, а ну как ты уйдешь?

– Да ты привяжи меня; у меня есть славный холст, от матушки достался; обвяжи меня холстом и выпусти, а когда потянешь – я опять влезу в окно.

Дурачок обвязал ее холстом.

Вот она это спустилась, поскорей отвязалась, а заместо себя привязала за рога козу и немного погодя говорит:

– Тащи меня! – А сама убежала.

Дурачок потащил, а коза – мекеке-мекеке! Что ни потянет, коза все – мекеке да мекеке!

– Что ты мекекаешь? – говорит молодой. – Наши услышат, сейчас же тебя изгубят.

Притащил – хвать – а за холст привязана коза. Дурачок испугался и не знает, что делать:

– Ах она, проклятая! Ведь обманула. Поутру входят к нему разбойники.

– Где твоя молодая? – спрашивают его.

– Утла.

– Ах ты, дурак, дурак. Ведь мы ж тебе говорили, так нет!

Сели верхами и поскакали нагонять Аленушку; едут с собаками, хлопают да свищут – такая страсть!

Аленушка услыхала погоню и влезла в дупло сухого дуба и сидит там ни жива ни мертва, а вокруг этого дуба собаки так и вьются.

– Нет ли там ее? – говорит один разбойник другому. – Ткни-ка, брат, туда ножом.

Тот ткнул ножом в дупло и попал Аленушке в коленку. Только Аленушка была догадлива, схватила платок и обтерла нож.

Посмотрел разбойник на свой нож и говорит:

– Нет, ничего не видать!

И опять они поскакали в разные стороны, засвистали и захлопали.

Когда все стихло, Аленушка вылезла из дупла и побежала; бежала, бежала – и слышит опять погоню. А по дороге, видит она, едет мужик с корытами и лотками.

– Дяденька, спрячь меня под корыто! – просит она.

– Эка ты какая нарядная!

Ты вся вымараешься.

– Пожалуйста, спрячь! За мной разбойники гонятся. Мужик раскидал корыта, положил ее под самое нижнее и опять сложил. Только что успел кончить, как наехали разбойники.

– Что, мужик, не видал ли такой-то женщины?

– Не видал, родимые!

– Врешь! Сваливай корыта.

Вот он стал сбрасывать корыта и посбросал уж все, кроме последнего.

– Нечего, братцы, здесь искать; поедемте дальше! – сказали разбойники и поскакали с гамом, свистом и хлопаньем.

Когда все стихло, Аленушка и просит:

– Дяденька, пусти меня!

Мужик выпустил ее, и она опять побежала; бежала, бежала – и слышит опять погоню. А по дороге, видит она, едет мужик – везет кожи.

– Дяденька, – молит она, – спрячь меня под кожи! За мной разбойники гонятся!

– Эка, вишь, ты какая нарядная!

Под кожами ты вся вымараешься.

– Ничего, только спрячь!

Мужик раскидал кожи, положил ее под самую нижнюю и опять сложил все по-прежнему. Только что успел кончить, как наехали разбойники.

– Что, мужик, не видал ли такой-то женщины?

– Не видал, родимые!

– Врешь! Сваливай кожи.

– Да зачем, родимые, стану я разбрасывать свое добро?

Разбойники бросились сами сбрасывать кожи и посбросали, почитай, все кожи; только две-три оставалось.

– Нечего, братцы, здесь искать; поедемте дальше! – сказали они и поскакали с гамом, свистом и хлопаньем.

Когда не стало слышно ни стуку этого, ни грому, она и просит:

– Дяденька, пусти меня!

Мужик выпустил ее, и она опять побежала; бежала, бежала и пришла домой в полночь, да и легла в стог сена, закопалась туда вся и заснула.

Рассвело. Поп пошел давать коровам сена, и только воткнул вилами в стог – Аленушка и схватилась руками за вилы. Поп оробел, крестится и говорит:

– С нами крестная сила!

Господи помилуй! Потом уж спросил:

– Кто там?

Аленушка узнала отца и вылезла из сена.

– Как ты сюда попала?

– Так и так, вы отдали меня разбойникам; они хотели меня убить, да я убежала.– И рассказывает все страсти.

Немножко погодя приезжают к попу разбойники, а он Аленушку спрятал. Поп спрашивает; – Жива ли, здорова дочка моя?

– Слава богу! Она осталась дома хозяйничать, – говорят разбойники.

И сели они как бы в гостях; а поп тем временем собрал солдат, потом вывел дочь и говорит:

– А это кто? Тут разбойников похватали, связали – да в тюрьму.

Жили-были себе царь и царица; у них были сын и дочь, сына звали Иванушкой, а дочь Аленушкой. Вот царь с царицею померли; остались дети одни и пошли странствовать по белу свету.

Шли, шли, шли... идут и видят пруд, а около пруда пасется стадо коров.

– Я хочу пить, – говорит Иванушка.

– Не пей, братец, а то будешь теленочком, – говорит Аленушка.

Он послушался, и пошли они дальше; шли, шли и видят реку, а около ходит табун лошадей.

– Ах, сестрица, если б ты знала, как мне пить хочется.

– Не пей, братец, а то сделаешься жеребеночком. Иванушка послушался, и пошли они дальше; шли, шли и видят озеро, а около него гуляет стадо овец.

– Ах, сестрица, мне страшно пить хочется.

– Не пей, братец, а то будешь баранчиком. Иванушка послушался, и пошли они дальше; шли, шли и видят ручей, а возле стерегут свиней.

– Ах, сестрица, я напьюся; мне ужасно пить хочется.

– Не пей, братец, а то будешь поросеночком.

Иванушка опять послушался, и пошли они дальше; шли, шли и видят: пасется у воды стадо коз.

– Ах, сестрица, я напьюся.

– Не пей, братец, а то будешь козленочком. Он не вытерпел и не послушался сестры, напился и стал козленочком, прыгает перед Аленушкой и кричит:

– Ме-ке-ке! Ме-ке-ке!

Аленушка обвязала его шелковым поясом и повела с собою, а сама-то плачет, горько плачет...

Козленочек бегал, бегал и забежал раз в сад к одному царю. Люди увидали и тотчас доказывают царю:

– У нас, ваше царское величество, в саду козленочек, и держит его на поясе девица, да такая из себя красавица.

Царь приказал спросить, кто она такая. Вот люди и спрашивают ее: откуда она и чьего роду-племени?

– Так и так, – говорит Аленушка, – был царь и царица, да померли; остались мы, дети: я – царевна, да вот братец мой, царевич; он не утерпел, напился водицы и стал козленочком.

Люди доложили все это царю.

Царь позвал Аленушку, расспросил обо всем; она ему приглянулась, и царь захотел па ней жениться.

Скоро сделали свадьбу и стали жить себе, и козленочек с ними – гуляет себе по саду, а пьет и ест вместе с царем и царицею.

Вот поехал царь на охоту.

Тем временем пришла колдунья и навела на царицу порчу: сделалась Аленушка больная, да такая худая да бледная. На царском дворе все приуныло; цветы в саду стали вянуть, деревья сохнуть, трава блекнуть.

Царь воротился и спрашивает царицу:

– Али ты чем нездорова?

– Да, хвораю, – говорит царица. На другой день царь опять поехал на охоту. Аленушка лежит больная; приходит к ней колдунья и говорит:

– Хочешь, я тебя вылечу?

Выходи к такому-то морю столько-то зорь и пей там воду.

Царица послушалась и в сумерках пошла к морю, а колдунья уж дожидается, схватила ее, навязала ей на шею камень и бросила в море. Аленушка пошла на дно; козленочек прибежал и горько-горько заплакал. А колдунья оборотилась царицею и пошла во дворец.

Царь приехал и обрадовался, что царица опять стала здорова. Собрали на стол и сели обедать.

– А где же козленочек? – спрашивает царь, – Не надо его, – говорит колдунья, – я не велела пускать; от него так и несет козлятиной!

На другой день, только царь уехал па охоту, колдунья козленочка била-била, колотила-колотила и грозит ему:

– Вот воротится царь, я попрошу тебя зарезать. Приехал царь; колдунья так и пристает к нему:

– Прикажи да прикажи зарезать козленочка; он мне надоел, опротивел совсем!

Царю жалко было козленочка, да делать нечего – она так пристает, так упрашивает, что царь наконец согласился и позволил его зарезать.

Видит козленочек: уж начали точить на него ножи булатные, заплакал он, побежал к царю и просится:

– Царь! Пусти меня на море сходить, водицы испить, кишочки всполоскать.

Царь пустил его. Вот козленочек прибежал к морю, стал на берегу и жалобно закричал:

Она ему отвечает:

Козленочек заплакал и воротился назад. Посеред дня опять просится он у царя:

– Царь! Пусти меня на море сходить, водицы испить, кишочки всполоскать.

Царь пустил его. Вот козленочек прибежал к морю и жалобно закричал:

Она ему отвечает:

Козленочек заплакал и воротился домой. Царь и думает: что бы это значило, козленочек все бегает на море?

Вот попросился козленочек в третий раз:

– Царь! Пусти меня на море сходить, водицы испить, кишочки всполоскать.

Царь отпустил его и сам пошел за ним следом; приходит к морю и слышит – козленочек вызывает сестрицу:

Она ему отвечает:

Козленочек опять зачал вызывать сестрицу. Аленушка всплыла кверху и показалась над водой. Царь ухватил ее, сорвал с шеи камень и вытащил Аленушку на берег, да и спрашивает: как это сталося? Она ему все рассказала. Царь обрадовался, козленочек тоже – так и прыгает, в саду все зазеленело и зацвело.

А колдунью приказал царь казнить: разложили на дворе костер дров и сожгли ее. После того царь с царицей и с козленочком стали жить да поживать да добра наживать и по-прежнему вместе и пили и ели.

Жил-был старик; у него было три сына, третий -от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит:

– Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи, – и умер. Старика схоронили.

Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему – кое лень, кое боится, он и говорит малому брату:

– Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!

Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает; – Кто тут? Ты, большой сын?

– Нет, батюшка! Я, Иван-дурак.

Старик узнал его и спрашивает:

– Что же больш – от сын не пришел?

– А он меня послал, батюшка!

– Ну, твое счастье!

Старик свистнул – гайкнул богатырским посвистом:

– Сивко – бурко, вещий воронко!

Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом.

– Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил.

Проговорил это старик, лег в могилу.

Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел.

Дома спрашивают братья:

– Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал?

– Очень ладно, братья!

Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит:

– Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня.

Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи.

В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает:

– Ты, середний сын?

– Нет, – говорит Иван – дурак, – я же опять, батюшка! Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:

– Сивко-бурко, вещий воронко!

Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.

– Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему, ступай теперь!

Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван-дурак пошел домой. Братья опять спрашивают:

– Каково, Иван-дурак, ночевал?

– Очень, братья, ладно!

На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел.

Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:

– Сивко-бурко, вещий воронко!

Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.

– Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи!

Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу.

Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают:

– Каково, Иван-дурак, ночевал?

– Очень ладно, братья!

Живут; двое братовей робят, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст.

Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает:

– Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же.

– Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!

Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться:

– Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку! Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

– Сивко-бурко, вещий воронко!

Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать!

Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть.

Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил, и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал!

Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам:

– Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куды уехал. Еще опять приедет...

Иван-дурак сидит на печи и говорит:

– Братья, не я ли тут был?

– Куда, к черту, тебе быть!

Сиди, дурак, на печи, да протирай нос-от.

Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит:

– Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь. Они отвечают:

– Сиди, дурак, дома! Другу лошадь ты станешь переводить!

Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

– Сивко-бурко, вещий воронко!

Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез – оделся, выскочил в лево – молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал!

Бурка отпустил, а сам пошел домой; сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают:

– Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна.

Иван-дурак и говорит им:

– Братья, не я ли тут был?

– Сиди, дурак! Где, у черта, был!

Через немного времени от царя опять клич. Братья начали сбираться, а Иван-дурак и просит:

– Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же.

– Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить?

Нет, отбиться не могли, бились, бились, велели взять худую кобылешку; сами уехали.

Иван-дурак и ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

– Сивко-бурко, вещий воронко!

Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – молодцом оделся, сел на коня и поехал.

Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал!

Он так же воронка отпустил, пошел домой, сел на печь, ждет братовей. Братья приехали, сказывают:

– Ну, хозяйки! Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и сорвал.

Иван-дурак сидит за трубой и бает:

– Братья, не я ли тут был?

– Сиди, дурак! Где ты, у черта, был?

Чрез немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных, сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул.

Царевна потчует гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрется ли кто ширинкой? – тот ее и жених.

Только никто не утерся; а Ивана-дурака не видала, обошла. Гости разошлись.

На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал ширинку.

На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех обошла, никто не утерся ширинкой. «Что это, -думает она себе, -нет моего суженого!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-дурака; платьишко на нем худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а братья глядят, да и думают: царевна-то и дураку-то подносит пиво!

Иван-дурак выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берет его за руку, ведет к отцу и говорит:

– Батюшка! Вот мой суженый.

Братовей тут ровно ножом но сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведет в сужены».

Разговоры тут коротки: веселым пинком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван – царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать!

Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу.

В некотором было царстве, в некотором государстве был-жил царь, по имени Выслав Андронович. У него было три сына-царевича: первый – Димитрий-царевич, другой – Василий-царевич, а третий – Иван-царевич.

У того царя Выслава Андроновича был сад такой богатый, что ни в котором государстве лучше того не было; в том саду росли разные дорогие деревья с плодами и без плодов, и была у царя одна яблоня любимая, и на той яблоне росли яблочки все золотые.

Повадилась к царю Выславу в сад летать жар-птица; на ней перья золотые, а глаза восточному хрусталю подобны. Летала она в тот сад каждую ночь и садилась на любимую Выслава-царя яблоню, срывала с нее золотые яблочки и опять улетала.

Царь Выслав Андронович весьма крушился о той яблоне, что жар-птица много яблок с нее сорвала; почему призвал к себе трех своих сыновей и сказал им:

– Дети мои любезные! Кто из вас может поймать в моем саду жар-птицу? Кто изловит ее живую, тому еще при жизни моей отдам половину царства, а по смерти и все.

Тогда дети его царевичи возопили единогласно:

– Милостивый государь-батюшка, ваше царское величество! Мы с великою радостью будем стараться поймать жар-птицу живую.

На первую ночь пошел караулить в сад Димитрий-царевич и, усевшись под ту яблонь, с которой жар-птица яблочки срывала, заснул и не слыхал, как та жар-птица прилетала и яблок весьма много ощипала.

Поутру царь Выслав Андронович призвал к себе своего сына Димитрия-царевича и спросил:

– Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет?

Он родителю своему отвечал:

– Нет, милостивый государь-батюшка!

Она эту ночь не прилетала.

На другую ночь пошел в сад караулить жар-птицу Василий-царевич. Он сел под ту же яблонь и, сидя час и другой ночи, заснул так крепко, что не слыхал, как жар-птиц прилетала и яблочки щипала.

Поутру царь Выслав призвал его к себе и спрашивал:

– Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет?

– Милостивый государь-батюшка!

Она эту ночь не прилетала.

На третью ночь пошел в сад караулить Иван-царевич и сел под ту же яблонь; сидит он час, другой и третий – вдруг осветило весь сад так, как бы он многими огнями освещен был: прилетела жар-птица, села на яблоню и начала щипать яблочки.

Иван-царевич подкрался к ней так искусно, что ухватил се за хвост; однако не мог ее удержать: жар-птица вырвалась и полетела, и осталось у Ивана-царевича в руке только одно перо из хвоста, за которое он весьма крепко держался.

Поутру, лишь только царь Выслав от сна пробудился, Иван-царевич пошел к нему и отдал ему перышко жар-птицы.

Царь Выслав весьма был обрадован, что меньшому его сыну удалось хотя одно перо достать от жар-птицы.

Это перо было так чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч. Царь Выслав положил то перышко в свой кабинет как такую вещь, которая должна вечно храниться.

С тех пор жар-птица не летала уже в сад.

Царь Выслав опять призвал к себе детей своих и говорил им:

– Дети мои любезные! Поезжайте, я даю вам свое благословение, отыщите жар-птицу и привезите ко мне живую; а что прежде я обещал, то, конечно, получит тот, кто жар-птицу ко мне привезет.

Димитрий и Василий – царевичи начали иметь злобу на меньшего своего брата Ивана-царевича, что ему удалось выдернуть у жар-птицы из хвоста перо; взяли они у отца своего благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу.

А Иван-царевич также начал у родителя своего просить на то благословения. Царь Выслав сказал ему:

– Сын мой любезный, чадо мое милое! Ты еще молод и к такому дальнему и трудному пути непривычен; зачем тебе от меня отлучаться? Ведь братья твои и так поехали. Ну, ежели и ты от меня уедешь, и вы все трое долго не возвратитесь? Я уже при старости и хожу под богом; ежели во время отлучки вашей господь бог отымет мою жизнь, то кто вместо меня будет управлять моим царством? Тогда может сделаться бунт или несогласие между нашим пародом, а унять будет некому; или неприятель под наши области подступит, а управлять войсками нашими будет некому.

Однако сколько царь Выслав ни старался удерживать Ивана-царевича, но никак не мог не отпустить его, по его неотступной просьбе. Иван-царевич взял у родителя своего благословение, выбрал себе коня, и поехал в путь, и ехал, сам не зная, куда едет.

Едучи путем-дорогою, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, наконец приехал он в чистое поле, в зеленые луга. А в чистом поле стоит столб, а на столбу написаны эти слова: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; кто поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется».

Иван-царевич прочел эту надпись и поехал в правую сторону, держа на уме: хотя конь его и убит будет, зато сам жив останется и со временем может достать себе другого коня.

Он ехал день, другой и третий – вдруг вышел ему навстречу пребольшой серый волк и сказал:

– Ox, ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! Ведь ты читал, на столбе написано, что конь твой будет мертв; так зачем сюда едешь?

Волк вымолвил эти слова, разорвал коня Ивана-царевича надвое и пошел прочь в сторону.

Иван-царевич вельми сокрушался по своему коню, заплакал горько и пошел пеший.

Он шел целый день и устал несказанно и только что хотел присесть отдохнуть, вдруг нагнал его серый волк и оказал ему:

– Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изнурился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня.

Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем?

Иван-царевич сказал серому волку, куда ему ехать надобно; и серый волк помчался с ним пуще коня и чрез некоторое время как раз ночью привез Ивана-царевича к каменной стене не гораздо высокой, остановился и сказал:

– Ну, Иван-царевич, слезай с меня, с серого волка, и полезай через эту каменную стену; тут за стеною сад, а в том саду жар-птица сидит в золотой клетке. Ты жар-птицу возьми, а золотую клетку не трогай; ежели клетку возьмешь, то тебе оттуда не уйти будет: тебя тотчас поймают!

Иван-царевич перелез через каменную стену в сад, увидел жар-птицу в золотой клетке и очень на нее прельстился. Вынул птицу из клетки и пошел назад, да потом одумался и сказал сам себе:

– Что я взял жар-птицу без клетки, куда я ее посажу? Воротился и лишь только снял золотую клетку – то вдруг пошел стук и гром по всему саду, ибо к той золотой клетке были струны приведены. Караульные тотчас проснулись, прибежали в сад, поймали Ивана-царевича с жар-птицею и привели к своему царю, которого звали Долматом.

Царь Долмат весьма разгневался на Ивана-царевича и вскричал на него громким и сердитым голосом:

– Как не стыдно тебе, младой юноша, воровать! Да кто ты таков, и которыя земли, и какого отца сын, и как тебя по имени зовут?

Иван-царевич ему молвил:

– Я есмь из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иван-царевич. Твоя жар-птица повадилась к нам летать в сад по всякую ночь, и срывала с любимой отца моего яблони золотые яблочки, и почти все дерево испортила; для того послал меня мой родитель, чтобы сыскать жар-птицу и к нему привезть.

– Ох ты, младой юноша, Иван-царевич, – молвил царь Долмат, – пригоже ли так делать, как ты сделал? Ты бы пришел ко мне, я бы тебе жар-птицу честию отдал; а теперь хорошо ли будет, когда я разошлю во все государства о тебе объявить, как ты в моем государстве нечестно поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты сослужишь мне службу – съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне от царя Афрона коня златогривого, то я тебя в твоей вине прощу и жар-птицу тебе с великою честью отдам; а ежели не сослужишь этой службы, то дам о тебе знать во все государства, что ты нечестный вор.

Иван-царевич пошел от царя Долмата в великой печали, обещая ему достать коня златогривого.

Пришел он к серому волку и рассказал ему обо всем, что ему царь Долмат говорил.

– Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! – молвил ему серый волк. – Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую клетку?

– Виноват я перед тобою, – сказал волку Иван-царевич.

– Добро, быть так! – молвил серый волк. – Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куда тебе надобно.

Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, аки стрела, и бежал он долго ли, коротко ли, наконец прибежал в государство царя Афрона ночью.

И, пришедши к белокаменным царским конюшням, серый волк Ивану-царевичу сказал:

– Ступай, Иван-царевич, в эти белокаменные конюшни (теперь караульные конюхи все крепко спят!) и бери ты коня златогривого. Только тут на стене висит золотая узда, ты ее не бери, а то худо тебе будет.

Иван-царевич, вступя в белокаменные конюшни, взял коня и пошел было назад; но увидел на стене золотую узду и так на нее прельстился, что снял ее с гвоздя, и только что снял – как вдруг пошел гром и шум по всем конюшням, потому что к той узде были струны приведены. Караульные конюхи тотчас проснулись, прибежали, Ивана-царевича поймали и повели к царю Афрону.

Царь Афрон начал его спрашивать:

– Ох ты гой еси, младой юноша! Скажи мне. из которого ты государства, и которого отца сын, и как тебя по имени зовут?

На то отвечал ему Иван-царевич:

– Я сам из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иваном-царевичем.

– Ох ты, младой юноша, Иван-царевич!

– сказал ему царь Афрон. – Честного ли рыцаря это дело, которое ты сделал?

Ты бы пришел ко мне, я бы тебе коня златогривого с честию отдал. А теперь хорошо ли тебе будет, когда я разошлю во все государства объявить, как ты нечестно в моем государстве поступил? Однако слушай, Иван-царевич!

Ежели ты сослужишь мне службу и съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне королевну Елену Прекрасную, в которую я давно и душою и сердцем влюбился, а достать не могу, то я тебе эту вину прощу и коня златогривого с золотою уздою честно отдам. А ежели этой службы мне не сослужишь, то я о тебе дам знать во все государства, что ты нечестный вор, и пропишу все, как ты в моем государстве дурно сделал.

Тогда Иван-царевич обещался царю Афрону королевну Елену Прекрасную достать, а сам пошел из палат его и горько заплакал.

Пришел к серому волку и рассказал все, что с ним случилося.

– Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! -молвил ему серый волк. – Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую узду?

– Виноват я пред тобою, – сказал волку Иван-царевич.

– Добро, быть так! – продолжал серый волк, – Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куда тебе надобно.

Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, как стрела, и бежал он, как бы в сказке сказать, недолгое время и, наконец, прибежал в государство королевны Елены Прекрасной.

И, пришедши к золотой решетке, которая окружала чудесный сад, волк сказал Ивану-царевичу:

– Ну, Иван-царевич, слезай теперь с меня, с серого волка, и ступай назад по той же дороге, по которой мы сюда пришли, и ожидай меня в чистом поле под зеленым дубом.

Иван-царевич пошел, куда ему велено. Серый же волк сел близ той золотой решетки и дожидался, покуда пойдет прогуляться в сад королевна Елена Прекрасная.

К вечеру, когда солнышко стало гораздо опущаться к западу, почему и в воздухе было не очень жарко, королевна Елена Прекрасная пошла в сад прогуливаться со своими нянюшками и с придворными боярынями. Когда она вошла в сад и подходила к тому месту, где серый волк сидел за решеткою, – вдруг серый волк перескочил через решетку в сад и ухватил королевну Елену Прекрасную, перескочил назад и побежал с нею что есть силы-мочи.

Прибежал в чистое поле под зеленый дуб, где его Иван-царевич дожидался, и сказал ему:

– Иван-царевич, садись поскорее на меня, на серого волка!

Иван-царевич сел на него, а серый волк помчал их обоих к государству царя Афрона.

Няньки, и мамки, и все боярыни придворные, которые гуляли в саду с прекрасною королевною Еленою, побежали тотчас во дворец и послали в погоню, чтоб догнать серого волка; однако сколько гонцы ни гнались, не могли нагнать и воротились назад.

Иван-царевич, сидя на сером волке вместе с прекрасною королевною Еленою, возлюбил ее сердцем, а она Ивана-царевича; и когда серый волк прибежал в государство царя Афрона и Ивану-царевичу надобно было отвести прекрасную королевну Елену во дворец и отдать царю, тогда царевич весьма запечалился и начал слезно плакать.

Серый волк спросил его:

– О чем ты плачешь, Иван-царевич?

На то ему Иван-царевич отвечал:

– Друг мой, серый волк!

Как мне, доброму молодцу, не плакать и не крушиться? Я сердцем возлюбил прекрасную королевну Елену, а теперь должен отдать ее царю Афрону за коня златогривого, а ежели ее не отдам, то царь Афрон обесчестит меня во всех государствах.

– Служил я тебе много, Иван-царевич, – сказал серый волк, – сослужу и эту службу. Слушай, Иван-царевич; я сделаюсь прекрасной королевной Еленой, и ты меня отведи к царю Афрону и возьми коня златогривого; он меня почтет за настоящую королевну. И когда ты сядешь на коня златогривого и уедешь далеко, тогда я выпрошусь у царя Афрона в чистое поле погулять; и как он меня отпустит с нянюшками, и с мамушками, и со всеми придворными боярынями и буду я с ними в чистом поле, тогда ты меня вспомяни- и я опять у тебя буду.

Серый волк вымолвил эти речи, ударился о сыру землю- и стал прекрасною королевною Еленою, так что никак и узнать нельзя, чтоб то не она была.

Иван-царевич взял серого волка, пошел во дворец к царю Афрону, а прекрасной королевне Елене велел дожидаться за городом.

Когда Иван-царевич пришел к царю Афрону с мнимою Еленою Прекрасною, то царь вельми возрадовался в сердце своем, что получил такое сокровище, которого он давно желал.

Он принял ложную королевну, а коня златогривого вручил Ивану-царевичу.

Иван-царевич сел на того коня и выехал за город; посадил с собою Елену Прекрасную и поехал, держа путь к государству царя Долмата.

Серый же волк живет у царя Афрона день, другой и третий вместо прекрасной королевны Елены, а на четвертый день пришел к царю Афрону проситься в чистом поле погулять, чтоб разбить тоску-печаль лютую. Как возговорил ему царь Афрон:

– Ах, прекрасная моя королевна Елена! Я для тебя все сделаю, отпущу тебя в чистое поле погулять.

И тотчас приказал нянюшкам, и мамушкам, и всем придворным боярыням с прекрасною королевною идти в чистое поле гулять.

Иван же царевич ехал путем-дорогою с Еленою Прекрасною, разговаривал с нею и забыл было про серого волка; да потом вспомнил:

– Ах, где-то мой серый волк?

Вдруг откуда ни взялся – стал он перед Иваном-царевичем и сказал ему:

– Садись, Иван-царевич, на меня, на серого волка, а прекрасная королевна пусть едет на коне златогривом.

Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в государство царя Долмата. Ехали они долго ли, коротко ли и, доехав до того государства, за три версты от города остановились.

Иван-царевич начал просить серого волка:

– Слушай ты, друг мой любезный, серый волк! Сослужил ты мне много служб, сослужи мне и последнюю, а служба твоя будет вот какая: не можешь ли ты оборотиться в коня златогривого наместо этого, потому что с этим златогривым конем мне расстаться не хочется.

Вдруг серый волк ударился о сырую землю – и стал конем златогривым.

Иван-царевич, оставя прекрасную королевну Елену в зеленом лугу, сел на серого волка и поехал во дворец к царю Долмату.

И как скоро туда приехал, царь Долмат увидел Ивана-царевича, что едет он на коне златогривом, весьма обрадовался, тотчас вышел из палат своих, встретил царевича на широком дворе, поцеловал его во уста сахарные, взял его за правую руку и повел в палаты белокаменные.

Царь Долмат для такой радости велел сотворить пир, и они сели за столы дубовые, за скатерти браные; пили, ели, забавлялися и веселилися ровно два дни, а на третий день царь Долмат вручил Ивану-царевичу жар-птицу с золотою клеткою.

Царевич взял жар-птицу, пошел за город, сел на коня златогривого вместе с прекрасной королевной Еленою и поехал в свое отечество, в государство царя Выслава Андроновича.

Царь же Долмат вздумал на другой день своего коня златогривого объездить в чистом поле; велел его оседлать, потом сел на него и поехал в чистое поле; и лишь только разъярил коня, как он сбросил с себя царя Долмата и, оборотясь по-прежнему в серого волка, побежал и нагнал Ивана-царевича.

– Иван-царевич! – сказал он. – Садись на меня, на серого волка, а королевна Елена Прекрасная пусть едет на коне златогривом.

Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в путь. Как скоро довез серый волк Ивана-царевича до тех мест, где его коня разорвал, он остановился и сказал:

– Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно верою и правдою. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, до этого места и довез тебя. Слезай с меня, с серого волка, теперь есть у тебя конь златогривый, так ты сядь на него и поезжай, куда тебе надобно; а я тебе больше не слуга.

Серый волк вымолвил эти слова и побежал в сторону; а Иван-царевич заплакал горько по сером волке и поехал в путь свой с прекрасною королевною.

Долго ли, коротко ли ехал он с прекрасною королевною Еленою па коне златогривом и, не доехав до своего государства за двадцать верст, остановился, слез с коня и вместе с прекрасною королевною лег отдохнуть от солнечного зною под деревом; коня златогривого привязал к тому же дереву, а клетку с жар-птицею поставил подле себя.

Лежа на мягкой траве и ведя разговоры полюбовные, они крепко уснули.

В то самое время братья Ивана-царевича, Димитрий и Василий-царевичи, ездя по разным государствам и не найдя жар-птицы, возвращались в свое отечество с порожними руками; нечаянно наехали они па своего сонного брата Ивана-царевича с прекрасною королевною Еленою.

Увидя на траве коня златогривого и жар-птицу в золотой клетке, весьма на них прельстилися и вздумали брата своего Ивана-царевича убить до смерти.

Димитрий-царевич вынул из ножон меч свой, заколол Ивана-царевича и изрубил его на мелкие части; потом разбудил прекрасную королевну Елену и начал ее спрашивать:

– Прекрасная девица! Которого ты государства, и какого отца дочь, и как тебя по имени зовут?

Прекрасная королевна Елена, увидя Ивана-царевича мертвого, крепко испугалась, стала плакать горькими слезами и во слезах говорила:

– Я королевна Елена Прекрасная, а достал меня Иван-царевич, которого вы злой смерти предали. Вы тогда б были добрые рыцари, если б выехали с ним в чистое поле да живого победили, а то убили сонного и тем какую себе похвалу получите? Сонный человек – что мертвый!

Тогда Димитрий-царевич приложил свой меч к сердцу прекрасной королевны Елены и сказал ей:

– Слушай, Елена Прекрасная!

Ты теперь в наших руках; мы повезем тебя к нашему батюшке, царю Выславу Андроновичу, и ты скажи ему, что мы и тебя достали, и жар-птицу, и коня златогривого. Ежели этого не скажешь, сейчас тебя смерти предам!

Прекрасная королевна Елена, испугавшись смерти, обещалась им и клялась всею святынею, что будет говорить так, как ей ведено.

Тогда Димитрий-царевич с Васильем-царевичем начали метать жребий, кому достанется прекрасная королевна Елена и кому конь златогривый? И жребий пал, что прекрасная королевна должна достаться Василию-царевичу, а конь златогривый Димитрию-царевичу.

Тогда Василий-царевич взял прекрасную королевну Елену, посадил на своего доброго коня, а Димитрий-царевич сел па копя златогривого и взял жар-птицу, чтобы вручить ее родителю своему, царю Выславу Андроновичу, и поехали в путь.

Иван-царевич лежал мертв на том месте ровно тридцать дней, и в то время набежал на него серый волк и узнал по духу Ивана-царевича. Захотел помочь ему – оживить, да не знал, как это сделать.

В то самое время увидел серый волк одного ворона и двух воронят, которые летали над трупом и хотели спуститься на землю и наесться мяса Ивана-царевича. Серый волк спрятался за куст, и как скоро воронята спустились на землю и начали есть тело Ивана-царевича, он выскочил из-за куста, схватил одного вороненка и хотел было разорвать его надвое. Тогда ворон спустился на землю, сел поодаль от серого волка и сказал ему:

– Ох ты гой еси, серый волк!

Не трогай моего младого детища; ведь он тебе ничего не сделал.

– Слушай, ворон воронович!

– молвил серый волк. – Я твоего детища не трону и отпущу здрава и невредима, когда ты мне сослужишь службу: слетаешь за тридевять земель, в тридесятое государство, и принесешь мне мертвой и живой воды.

На то ворон воронович сказал серому волку:

– Я тебе службу эту сослужу, только не тронь ничем моего сына.

Выговори эти слова, ворон полетел и скоро скрылся из виду.

На третий день ворон прилетел и принес с собой два пузырька: в одном – живая вода, в другом – мертвая, и отдал те пузырьки серому волку.

Серый волк взял пузырьки, разорвал вороненка надвое, спрыснул его мертвою водою- и тот вороненок сросся, спрыснул живою водою -вороненок встрепенулся и полетел. Потом серый волк спрыснул Ивана-царевича мертвою водою – его тело срослося, спрыснул живою водою – Иван-царевич встал и промолвил:

– Ах, куда как я долго спал!

На то сказал ему серый волк:

– Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я; ведь тебя братья твои изрубили и прекрасную королевну Елену, и коня златогривого, и жар-птицу увезли с собою. Теперь поспешай как можно скорее в свое отечество; брат твой, Василий-царевич, женится сегодня на твоей невесте – на прекрасной королевне Елене. А чтоб тебе поскорее туда поспеть, садись лучше па меня, на серого волка; я тебя на себе донесу.

Иван-царевич сел на серого волка, волк побежал с ним в государство царя Выслава Андроновича и долго ли, коротко ли, прибежал к городу.

Иван-царевич слез с серого волка, пошел в город и, пришедши во дворец, застал, что брат его Василий-царевич женится на прекрасной королевне Елене: воротился с нею от венца и сидит за столом.

Иван-царевич вошел в палаты, и как скоро Елена Прекрасная увидала его, тотчас выскочила из-за стола, начала целовать его в уста сахарные и закричала:

– Вот мой любезный жених, Иван-царевич, а не тот злодей, который за столом сидит!

Тогда царь Выслав Андронович встал с места и начал прекрасную королевну Елену спрашивать, что бы такое то значило, о чем она говорила? Елена Прекрасная рассказала ему всю истинную правду, что и как было: как Иван-царевич добыл ее, копя златогривого и жар-птицу, как старшие братья убили его сонного до смерти и как стращали ее, чтоб говорила, будто все это они достали.

Царь Выслав весьма осердился на Димитрия и Василья-царевичей и посадил их в темницу; а Иван-царевич женился на прекрасной королевне Елене и начал с нею жить дружно, полюбовно, так что один без другого ниже единой минуты пробыть не могли.

Жили себе дед да баба, был у них сын.

Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, а по смерти на помин души, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам – авось возьмет кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.

Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, потужил-погоревал о своей бедности и опять повел сына в город. Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:

– Что, старичок, пригорюнился?

– Как мне не пригорюниться!

– сказал дед. – Вот водил, водил сына, никто не берет без денег в науку, а денег нетути!

– Ну так отдай его мне, – говорит встречный, – я его в три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь – придешь вовремя да узнаешь своего сына – возьмешь его назад; а коли нет, так оставаться ему у меня.

Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живет и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошел домой. Пришел домой в радости, рассказал обо всем бабе; а встречный-то был колдун.

Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть.

А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошел в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сравняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.

– У хозяина моего не я один в науке; есть, – говорит, – еще одиннадцать работников, навсегда при нем остались – оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нем двенадцатым. Завтра, как придешь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями – перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.

После выведет он к тебе двенадцать жеребцов – все одной масти, гривы на одну сторону и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.

После того выведет к тебе двенадцать добрых молодцев – рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щеку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на меня.

Рассказал все это, распростился с отцом и пошел из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.

Поутру дед встал, собрался и пошел за сыном. Приходит к колдуну.

– Ну, старик, – говорит колдун, – выучил твоего сына всем хитростям. Только, если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.

После того выпустил он двенадцать белых голубей – перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны, и говорит:

– Узнавай, старик, своего сына!

Как узнавать-то, ишь все ровны! Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка!

– сказывает колдун.

В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов – все, как один, и гривы на одну сторону.

Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:

– Ну что, дедушка! Узнал своего сына?

– Нет еще, погоди маленько.

Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка!

В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев – рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.

Дед раз прошел мимо молодцев – ничего не заприметил, в другой прошел – тож ничего, а как проходил в третий раз – увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:

– Кажись, это мой!

– Узнал, узнал, дедушка!

Вот делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.

Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.

– Батюшка – говорит сын, – я сейчас сделаюсь собачкою; барин станет покупать меня, ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!

Сказал так-то да в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою. | Барин увидал, что старик ведет собачку, зачал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев.

Только стал было дед снимать ошейник, – куда! – барин и слышать про то не хочет, упирается.

– Я ошейника не продавал, -говорит дед, -я продал одну собачку. А барин:

– Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник.

Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником.

Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой.

Вот барин едет себе да едет, вдруг – откуда ни возьмись – бежит навстречу заяц.

– Что, – думает барин, – али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти?

Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую – и убежала в лес.

Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем.

А собачка оборотилась добрым молодцем. Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал? А сын уж нагнал его.

– Эх, батюшка! – говорит.

– Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что!

Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:

– Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь.

Ударился оземь, сделался птичкою, старик посадил ее в клетку и понес продавать.

Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!

Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берет!

Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой.

– Ну, дочка, – говорит дома, – я купил нашего шельмеца!

– Где же он?

Колдун распахнул платок, а птички давно нет; улетела, сердешная!

Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:

– Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать; не то домой не ворочусь.

Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повел ее дед на базар продавать.

Обступили старика торговые люди, всё барышники: тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.

Дед продал ему сына, а уздечки не отдает.

– Да как же я поведу лошадь-то?

– спрашивает колдун. – Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!

Тут все барышники на деда накинулись: так-де не водится! Продал лошадь – продал и узду. Что с ними поделаешь? Отдал дед уздечку.

Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земли не хватают.

– Ну, дочка, – сказывает опять колдун, – вот когда купил, так купил нашего шельмеца.

– Где же он?

– На конюшне стоит.

Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошел версты отсчитывать.

Бросилась дочь к отцу.

– Батюшка, – говорит, – прости! Грех меня попутал, конь убежал!

Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит!

Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом и бултых в воду, а волк за ним щукою.

Ерш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги.

Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.

– Отдай, – пристает к ней, – мое золотое кольцо.

– Бери! -говорит девица и бросила кольцо наземь. Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал – одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб! Тем сказке конец, а мне водочки корец.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына. Вот дети и говорят ему:

– Милостивый государь-батюшка!

Благослови нас, мы на охоту поедем.

Отец благословил, и они поехали в разные стороны. Малый сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь; около этой падали собралось много всякого зверя, птицы и гаду.

Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:

– Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы все спорим, а как поделить – не придумаем.

Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям – кости, птицам – мясо, кожа – гадам, а голова – муравьям.

– Спасибо, Иван-царевич!

– сказал сокол. -За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь.

Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору.

Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым колодцем и спрашивает придворную стражу:

– Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?

– Отчего не взять такого молодца? Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна:

– Государь мой батюшка!

Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять.

Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.

Подъезжают к хрустальной горе, вдруг откуда ни возьмись – выскочила золотая коза.

Царевич погнал за пей, скакал, скакал, козы не добыл, а воротился назад – и царевны нету! Что делать?

Как к царю на глаза показаться?

Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю:

– Ваше величество! Найми меня стадо пасти.

– Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах – дай ему три коровы, коли о шести головах – дай шесть коров, а коли о двенадцати головах – то отсчитывай двенадцать коров.

Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах:

– Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, – говорит, – отгони мне трех коров.

– Не жирно ли будет? – отвечает царевич. – Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты трех коров захотел...

Нет тебе ни одной!

Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.

– Что, дедушка? – спрашивает царь. – Прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров?

– Нет, ваше величество, ни одной не дал! На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.

– Ах ты, чудо – юдо обжорливое!

Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни единой!

Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился па змея и снял у него шесть голов.

Пригнал домой стадо; царь и спрашивает:

– Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось?

– Прилетать-то прилетал, да ничего не взял! Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит – в хрустальной горе сидит царевна.

– Здравствуй, – говорит Иван-царевич, – как ты сюда попала?

– Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на батюшкином озере; в том змее сундук таится, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яичко, в яичке – семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.

Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо.

Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:

– Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!

– Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты чего захотел!

Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались – Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко.

Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе – гора скоро растаяла.

Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу:

– Будь ты моим зятем!

Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.

В некотором царстве, в некотором государстве был купец; жена у него померла, остался один сын Иван. К этому сыну приставил он дядьку, а сам через некоторое время женился на другой жене, и как Иван, купеческий сын, был уже на возрасте и больно хорош собою, то мачеха и влюбилась в него.

Однажды Иван, купеческий сын, отправился на плотике по морю охотничать с дядькою; вдруг увидели они, что плывут к ним тридцать кораблей. На тех кораблях была царь-девица с тридцатью другими девицами, своими назваными сестрицами. Когда плотик сплылся с кораблями, тотчас все тридцать кораблей стали на якорях. Ивана, купеческого сына, вместе с дядькою позвали на самый лучший корабль; там их встретила царь-девица с тридцатью девицами, назваными сестрицами, и сказала Ивану, купеческому сыну, что она его крепко полюбила и приехала с ним повидаться. Тут они и обручились.

Царь-девица наказала Ивану, купеческому сыну, чтобы завтра в то же самое время приезжал он на это место, распростилась с ним и отплыла в сторону. А Иван, купеческий сын, воротился домой, поужинал и лег спать. Мачеха завела его дядьку в свою комнату, напоила пьяным и стала спрашивать: не было ли у них чего на охоте?

Дядька ей все рассказал. Она, выслушав, дала ему булавку и сказал:

– Завтра, как станут подплывать к вам корабли, воткни эту булавку в одежу Ивана, купеческого сына.

Дядька обещался исполнить приказ. Поутру встал Иван, купеческий сын, и отправился на охоту. Как скоро увидал дядька плывущие вдали корабли, тотчас взял и воткнул в его одежу булавочку.

– Ах, как я спать хочу! – сказал купеческий сын. – Послушай, дядька, я покуда лягу да сосну, а как подплывут корабли, в то время, пожалуйста, разбуди меня.

– Хорошо! Отчего не разбудить?

Вот приплыли корабли и остановились на якорях; царь-девица послала за Иваном, купеческим сыном, чтоб скорее к ней пожаловал; но он крепко-крепко спал. Начали его будить, тревожить, толкать, но что ни делали – не могли разбудить; так и оставили.

Царь-девица наказала дядьке, чтобы Иван, купеческий сын, завтра опять сюда же приезжал, и велела подымать якоря и паруса ставить. Только отплыли корабли, дядька выдернул булавочку, и Иван, купеческий сын, проснулся, вскочил и стал кричать, чтоб царь-девица назад воротилась. Нет, уж она далеко, не слышит.

Приехал он домой печальный, кручинный.

Мачеха привела дядьку в свою комнату, напоила допьяна, повыспросила все, что было, и приказала завтра опять воткнуть булавочку.

На другой день, Иван, купеческий сын, поехал на охоту, опять проспал все время и не видал царь-девицы; наказала она побывать ему еще один раз.

На третий день собрался он с дядькою на охоту; стали подъезжать к старому месту; увидали – корабли вдали плывут, дядька тотчас воткнул булавочку, и Иван, купеческий сын, заснул крепким сном. Корабли приплыли, остановились на якорях; царь-девица послала за своим нареченным женихом, чтобы к ней на корабль пожаловал.

Начали его будить всячески, но что ни делали – не могли разбудить.

Царь-девица уведала хитрости мачехины, измену дядькину и написала к Ивану, купеческому сыну, чтобы он дядьке голову отрубил, и если любит свою невесту, то искал бы ее за тридевять земель, в тридесятом царстве.

Только распустили корабли паруса и поплыли в широкое море, дядька выдернул из одежи Ивана, купеческого сына, булавочку, и он проснулся, начал громко кричать да звать царь-девицу; но она была далеко и ничего не слыхала.

Дядька подал ему письмо от царь-девицы; Иван, купеческий сын, прочитал его, выхватил свою саблю острую и срубил злому дядьке голову, а сам пристал поскорее к берегу, пошел домой, распрощался с отцом и отправился в путь-дорогу искать тридесятое царство.

Шел он куда глаза глядят, долго ли, коротко ли, – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается приходит к избушке; стоит в чистом поле избушка, на куричьих голяшках повертывается. Взошел в избушку, а там баба-яга костяная нога.

– Фу-фу! – говорит. – Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел. Волей али неволей, добрый молодец?

– Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, баба-яга, тридесятого царства?

– Нет, не ведаю! – сказала ягая и велела ему идти к своей середней сестре: та не знает ли?

Иван, купеческий сын, поблагодарил ее и отправился дальше; шел, шел, близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, приходит к такой же избушке, взошел – и тут баба-яга. – Фу-фу! -говорит.

– Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел.

Волей али неволей, добрый молодец?

– Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, где тридесятое царство?

– Нет, не знаю! – отвечала ягая и велела ему зайти к своей младшей сестре: та, может, и знает. – Коли она на тебя рассердится да захочет съесть тебя, ты возьми у ней три трубы и попроси поиграть на них: в первую трубу негромко играй, в другую погромче, а в третью еще громче.

Иван, купеческий сын, поблагодарил ягую и отправился дальше.

Шел, шел, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, наконец увидал избушку – стоит в чистом поле, на куричьих голяшках повертывается; взошел – и тут баба-яга.

– Фу-фу! Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне сам пришел! – сказала ягая и побежала зубы точить, чтобы съесть незваного гостя.

Иван, купеческий сын, выпросил у ней три трубы, в первую негромко играл, в другую погромче, а в третью еще громче. Вдруг налетели со всех сторон всякие птицы; прилетела и жар-птица.

– Садись скорей на меня, – сказала жар-птица, – и полетим, куда тебе надобно; а то баба-яга съест тебя!

Только успел сесть на нее, прибежала баба-яга, схватила жар-птицу за хвост и выдернула немало перьев.

Жар-птица полетела с Иваном, купеческим сыном; долгое время неслась она по поднебесью и прилетела, наконец, к широкому морю.

– Ну, Иван, купеческий сын, тридесятое царство за этим морем лежит; перенесть тебя на ту сторону я не в силах; добирайся туда, как сам знаешь!

Иван, купеческий сын, слез с жар-птицы, поблагодарил и пошел по берегу.

Шел, шел, – стоит избушка, взошел в нее; повстречала его старая старуха, напоила-накормила и стала спрашивать: куда идет, зачем странствует? Он рассказал ей, что идет в тридесятое царство, ищет царь-девицу, свою суженую.

– Ах! – сказала старушка.

– Уж она тебя не любит больше; если ты попадешься ей на глаза – царь-девица разорвет тебя: любовь ее далеко запрятана!

– Как же достать ее?

– Подожди немножко! У царь-девицы живет дочь моя и сегодня обещалась побывать ко мне; разве через нее как-нибудь узнаем.

Тут старуха обернула. Ивана, купеческого сына, булавкою и воткнула в стену.

Ввечеру прилетела ее дочь.

Мать стала ее спрашивать: не знает ли она, где любовь царь-девицы запрятана?

– Не знаю, – отозвалась дочь и обещала допытаться про то у самой царь-девицы.

На другой день она опять прилетела и сказала матери:

– На той стороне океана-моря стоит дуб, на дубу сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, а в яйце любовь царь-девицы!

Иван, купеческий сын, взял хлеба и отправился на сказанное место; нашел дуб, снял с него сундук, из него вынул зайца, из зайца утку, из утки яйцо и воротился с яичком к старухе.

Настали скоро именины старухины; позвала она к себе в гости царь-девицу с тридцатью иными девицами, ее назваными сестрицами; энто яичко испекла, а Ивана, купеческого сына, срядила по-праздничному и спрятала.

Вдруг в полдень прилетают царь-девица и тридцать иных девиц, сели за стол, стали обедать; после обеда положила старушка всем по простому яичку, а царь-девице то самое, что Иван, купеческий сын, добыл. Она съела его и в ту ж минуту крепко-крепко полюбила Ивана, купеческого сына.

Старуха сейчас его вывела; сколько тут было радостей, сколько веселья! Уехала царь-девица вместе с женихом – купеческим сыном в свое царство; обвенчались и стали жить, да быть, да добро копить.

В старые годы, в старопрежние, у одного царя было три сына – все они на возрасте. Царь и говорит:

– Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесет стрелу, та и невеста; ежели никто не принесет, тому, значит, не жениться.

Большой сын стрелил, принесла стрелу княжеска дочь; средний стрелил, стрелу принесла генеральска дочь; а малому Ивану-царевичу принесла стрелу из болота лягуша в зубах. Те братья были веселы и радостны, а Иван-царевич призадумался, заплакал.

– Как я стану жить с лягушей?

Век жить – не реку перебрести или не поле перейти!

Поплакал-поплакал, да нечего делать – взял в жены лягушу. Их всех обвенчали по ихнему там обряду; лягушу держали на блюде.

Вот живут они. Царь захотел одиножды посмотреть от невесток дары, котора из них лучше мастерица. Отдал приказ. Иван-царевич опять призадумался, плачет:

– Чего у меня сделат лягуша!

Все станут смеяться. Лягуша ползат по полу, только квакат. Как уснул Иван-царевич, она вышла на улицу, сбросила кожух, сделалась красной девицей в крикнула:

– Няньки-маньки! Сделайте то-то!

Няньки-маньки тотчас принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла ее, свернула и положила возле Ивана-царевича, а сама обернулась опять лягушей, будто ни в чем не бывала!

Иван-царевич проснулся, обрадовался, взял рубашку и понес к царю. Царь принял ее, посмотрел:

– Ну, вот это рубашка – во Христов день надевать! Середний брат принес рубашку; царь сказал:

– Только в баню в ней ходить!

А у большого брата взял рубашку и сказал:

– В черной избе ее носить!

Разошлись царски дети; двое-то и судят между собой:

– Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича, она не лягуша, а кака-нибудь хитра!

Царь дает опять приказанье, чтоб снохи состряпали хлебы и принесли ему напоказ, котора лучше стряпат?

Те невестки сперва смеялись над лягушей; а теперь, как пришло время, они и послали горнишну подсматривать, как она станет стряпать.

Лягуша смекнула это, взяла, замесила квашню, скатала, печь сверху выдолбила, да прямо туда квашню и опрокинула. Горнишна увидела, побежала, сказала своим барыням, царским невесткам, и те так же сделали.

А лягуша хитрая только их провела, тотчас тесто из лечи выгребла, все очистила, замазала, будто ни в чем не бывала, а сама вышла на крыльцо, вывернулась из кожуха и крикнула:

– Няньки-маньки! Состряпайте сейчас же мне хлебов таких, каки мой батюшка по воскресеньям да по праздникам только ел.

Няньки-маньки тотчас притащили хлеба. Она взяла его, положила возле Ивана-царевича, а сама сделалась лягушей.

Иван-царевич проснулся, взял хлеб и понес к отцу. Отец в то время принимал хлебы от больших братовей; их жены как поспускали в печь хлебы так же, как лягуша,– у них и вышло кули-мули.

Царь наперво принял хлеб от большого сына, посмотрел и отослал на кухню; от середнего принял, туда же послал. Дошла очередь до Ивана-царевича; он подал свой хлеб. Отец принял, посмотрел и говорит:

– Вот это хлеб – во Христов день есть! Не такой, как у больших снох, с закалой!

После того вздумалось царю сделать бал, посмотреть своих сношек, котора лучше пляшет? Собрались все гости и снохи, кроме Ивана-царевича; он задумался – куда я с лягушей поеду?

И заплакал навзрыд наш Иван-царевич.

Лягуша и говорит ему:

– Не плачь, Иван-царевич!

Ступай на бал. Я через час буду.

Иван-царевич немного обрадовался, как услыхал, что лягуша бает; уехал, а лягуша пошла, сбросила с себя кожух, оделась чудо как!

Приезжает на бал; Иван-царевич обрадовался, и все руками схлопали: кака красавица!

Начали закусывать; царевна огложет коску, да и в рукав, выпьет чего – остатки в другой рукав. Те снохи видят, чего она делат, и они тоже кости кладут к себе в рукава, пьют чего – остатки льют в рукава.

Дошла очередь танцевать; царь посылает больших снох, а они ссылаются на лягушу. Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась – всем на диво! Махнула правой рукой – стали леса и воды, махнула левой – стали летать разные птицы. Все изумились. Отплясала – ничего не стало.

Други снохи пошли плясать, так же хотели: котора правой рукой ни махнет, у той кости-та и полетят, да в людей, из левого рукава вода разбрызжет – тоже в людей. Царю не понравилось, закричал:

– Будет, будет!

Снохи перестали.

Бал был на отходе. Иван-царевич поехал наперед, нашел там где-то женин кожух, взял его да и сжег.

Та приезжат, хватилась кожуха: нет! – сожжен.

Легла спать с Иваном-царевичем; перед утрем и говорит ему:

– Ну, Иван-царевич, немного ты не потерпел; твоя бы я была, а теперь бог знат. Прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве.

И не стало царевны.

Вот год прошел, Иван-царевич тоскует о жене; на другой год собрался, выпросил у отца, у матери благословенье и пошел.

Идет долго уж, вдруг попадается ему избушка – к лесу передом, к нему задом. Он и говорит:

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила,– к лесу задом, а ко мне передом, Избушка перевернулась. Вошел в избу; сидит старуха и говорит; – Фу, фу! Русской коски слыхом было не слыхать, видом не видать, нынче русска коска сама на двор пришла! Куда ты, Иван-царевич, пошел?

– Прежде, старуха, напой-накорми, потом вести расспроси.

Старуха напоила-накормила и спать положила. Иван-царевич говорит ей:

– Баушка! Вот я пошел доставать Елену Прекрасну.

– Ой, дитятко, как ты долго не бывал! Она с первых-то годов часто тебя поминала, а теперь уж и не помнит, да и у меня давно не бывала. Ступай вперед к середней сестре, та больше знат.

Иван-царевич поутру отправился, дошел до избушки и говорит:

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, а ко мне передом.

Избушка перевернулась. Он вошел в нее, видит – сидит старуха и говорит:

– Фу! Фу! Русской коски слыхом было не слыхать и видом не видать, а нынче русска коска сама на двор пришла! Куда, Иван-царевич, пошел?

– Да вот, баушка, доступать Елену Прекрасну.

– Ой, Иван-царевич, – сказала старуха, – как ты долго! Она уж стала забывать тебя, выходит взамуж за другого: скоро свадьба! Живет теперь у большой сестры, ступай туда да смотри ты: как станешь подходить – у нее узнают, Елена обернется веретешком, а платье на ней будет золотом. Моя сестра золото станет вить; как совьет веретешко, и положит в ящик, и ящик запрет, ты найди ключ, отвори ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя: она и очутится перед тобой.

Пошел Иван-царевич, дошел до этой старухи, зашел в избу; та вьет золото, свила его веретешко и положила в ящик, заперла и ключ куда-то положила. Он взял ключ, отворил ящик, выпул веретешко и переломил по сказанному, как по писаному, кончик бросил за себя, а корешок перед себя. Вдруг и очутилась Елена Прекрасна, начала здороваться:

– Ой, да как ты долго, Иван-царевич?

Я чуть за другого не ушла.

А тому жениху надо скоро быть. Елена Прекрасна взяла ковер-самолет у старухи, села на него, и понеслись, как птица полетели.

Жених-от за ними вдруг и приехал, узнал, что они уехали; был тоже хитрый! Он ступай-ка за ними в погоню, гнал, гнал, только сажон десять не догнал: они на ковре влетели в Русь, а ему нельзя как-то в Русь-то, воротился; а те прилетели домой, все обрадовались, стали жить да быть да животы наживать – на славу всем людям.

Ехал казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на прогалинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около стога и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено.

После отдыха сел на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Казак оглянулся, смотрит: стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:

– Казак, добрый человек!

Избавь меня от смерти.

– Как же тебя избавить?

Кругом пламя, нет к тебе подступу.

– Сунь в огонь свою пику; я по ней выберусь.

Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся.

Тотчас красная девица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы. Казак испугался, не придумает, что ему делать и как ему быть.

Провещала змея человеческим голосом:

– Не бойся, добрый молодец!

Носи меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство – останься и проживи там еще семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!

Поехал казак разыскивать оловянное царство.

Много ушло времени, много воды утекло, па исходе седьмого года добрался до круглой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена. Поскакал на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала – словно ее не было.

Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошел во дворец и стал осматривать комнаты. Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой. «Эх, – думает казак, – куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, пришлось помирать голодною смертию!» Только подумал, глядь – перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть – всего вдоволь; он закусил и выпил, подкрепил свои силы и вздумал пойти на коня посмотреть. Приходит в конюшню – конь стоит в стойле да овес уплетает.

– Ну, это дело хорошее: можно, значит, без нужды прожить.

Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли – завсегда одип-одинешенек!

Не с кем и словечка перекинуть. С горя напился он пьян, и вздумалось ему ехать на вольный свет; только куда ни бросится – везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу. За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошел во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять:

«Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!» Нет, никто не является.

Лег казак спать; на другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить; туда-сюда смотрит – нет ему ничего! «Эх, – думает, – сама себя раба бьет, коль нечисто жнет!

Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!» Только покаялся, как сейчас и еда и питье-все готово!

Прошло дня три; проснувшись поутру, смотрит казак в окно – у крыльца стоит его добрый конь оседланный.

Что бы такое значило? Умылся, оделся, богу помолился, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор. Вдруг откуда ни взялась – явилась красная девица:

– Здравствуй, добрый молодец!

Семь лет окончилось – избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: я королевская дочь; полюбил меня Кощей Бессмертный, унес от отца, от матери, хотел взять за себя замуж, да я над ним насмеялася; вот он озлобился и оборотил меня лютой змеею. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу; станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.

– А что за корысть в нем?

– Покатишь бочонок в правую сторону – тотчас дворец явится, покатишь в левую – дворец пропадет.

– Хорошо, – сказал казак.

Сел па коня, посадил с собой и прекрасную королевну; высокие стены сами перед ним пораздвинулись, и поехал он в путь-дорогу.

Долго ли, коротко ли – приезжает в сказанное королевство. Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и дает казаку полны мешки золота и жемчугу.

Отвечает добрый молодец:

– Но надо мне ни злата, ни жемчугу; дай мне на память тот бочонок, что в подвале стоит.

– Много хочешь, брат! Ну, да делать нечего: дочь мне всего дороже! За нее и бочонка не жаль; бери с богом.

Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать.

Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:

– Накорми меня, добрый молодец!

Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо-в. ту ж минуту чудный дворец явился.

Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.

– Эй, слуги мои верные! -закричал казак. -Накормите-напоите моего гостя.

Не успел вымолвить – несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик уписывать да похваливать; съел целого быка и выпил три котла пива, крякнул и говорит:

– Маловато, да делать нечего!

Спасибо за хлеб за соль.

Вышли из дворца; казак покатил свой бочонок в левую сторону – и дворца как не бывало.

– Давай поменяемся, – говорит старик казаку, – я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.

– А что толку в мече?

– Да ведь это меч-саморуб; только стоит махнуть- хоть какая будь сила несметная, всю побьет! Вон видишь – лес растет; хочешь – пробу сделаю?

Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:

– Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!

Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть; порубил и назад к хозяину воротился.

Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб; махнул мечом и убил старика до смерти.

После привязал бочонок к седлу, сел на коня и вздумал к королю вернуться. А под стольный город того короля подошел сильный неприятель; казак увидал рать-силу несметную, махнул на нее мечом:

– Меч-саморуб! Сослужи-ка службу, поруби войско вражее.

Полетели головы, полилася кровь, и часу не прошло, как все поле трупами покрылося.

Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.

Свадьба была богатая; на той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, во рту не было.

Жил-был старик; у него было три сына, третий -от Иван-дурак. Какой-то был тогда царь – это давно уж было; у него была дочь. Она и говорит отцу:

– Позволь мне, батюшка, отгадывать загадки; если у кого отгадаю загадки, тому чтобы голову ссекли, а не отгадаю, за того пойду замуж.

Тотчас сделали клич; многие являлись, всех казнили: царевна отгадывала загадки. Иван-дурак говорит отцу:

– Благословляй, батюшка!

Я пойду к царю загадывать загадки!

– Куда ты, дурак! И лучше-то тебя, да казнят!

– Благословишь – пойду, и не благословишь – пойду! Отец благословил.

Иван-дурак поехал, видит: на дороге хлеб, в хлебе лошадь; он выгнал ее кнутиком, чтоб не отаптывала, и говорит:

– Вот загадка есть!

Едет дальше, видит змею, взял ее заколол копьем и думает:

– Вот другая загадка!

Приезжает к царю; его приняли и велят загадывать загадки.

Он говорит:

– Ехал я к вам, вижу на дороге добро, в добре-то добро же, я взял добро-то да добром из добра и выгнал; добро от добра и из добра убежало.

Царевна хватила книжку, смотрит: нету этой загадки; не знает разгадать и говорит отцу:

– Батюшка! У меня сегодня головушка болит, мысли помешались; я завтра разгадаю.

Отложили до завтра.

Ивану-дураку отвели комнату.

Он вечером сидит, покуривает трубочку; а царевна выбрала верную горнишну, посылает ее к Ивану-дураку:

– Поди, – говорит, – спроси у него, что это за загадка; сули ему злата и серебра, чего угодно.

Горнишна приходит, стучится; Иван-дурак отпер двери, она вошла и спрашивает загадку, сулит горы золота и серебра. Иван-дурак и говорит:

– На что мне деньги! У меня своих много. Пусть царевна простоит всю ночь не спавши в моей горнице, дак скажу загадку.

Царевна услышала это, согласилась, стояла всю ночь – не спала.

Иван-дурак утром сказал загадку, что выгнал из хлеба лошадь. И царевна разгадала.

Иван-дурак стад другую загадывать:

– Ехал я к вам, на дороге вижу зло, взял его да злом и ударил, зло от зла и умерло.

Царевна опять хватила книжку, не может разгадать загадку и отпросилась до утра.

Вечером посылает горнишну узнать у Ивана-дурака загадку:

– Сули, – говорит, – ему денег!

– На что мне деньги! У меня своих много, – отвечает Иван-дурак, – пусть царевна простоит ночь не спавши, тогда скажу загадку.

Царевна согласилась, не спала ночь и загадку разгадала.

Третью загадку Иван-дурак так не стал загадывать, а велел собрать всех сенаторов и загадал, как царевна не умела отгадывать те загадки и посылала к нему горнишну подкупать на деньги.

Царевна не могла догадаться и этой загадки; опять к нему спрашивать – сулила серебра и золота сколько угодно и хотела отправить домой на прогоне. Не тут-то было!

Опять простояла ночь не спавши; он как сказал ей, о чем загадка, – ей разгадывать-то нельзя; о ней, значит, узнают, как и те загадки она выпытывала у Ивана-дурака.

И ответила царевна:

– Не знаю.

Вот веселым пирком, да и за свадебку: Иван-дурак женился на пей; стали жить да быть, и теперь живут.

Жил-был в одной деревне мужик Иван. Задумал он брата Степана в дальнем селе проведать.

А день был жаркий, дорога пыльная. Идёт наш Иван, идёт – устал.

«Дойду, – думает, – до речки; там водички попью, отдохну».

Приходит он к речке, а на берегу сидит незнакомый старичок. Лапти свои снял, под берёзку поставил, сидит, закусывает. Попил Иван воды, лицо умыл, подходит к старичку:

– Ты, дедушка, далеко ли собрался?

– Далеко, милый. Я в Москву иду. Удивился Иван:

– В Москву? Пешком? Да ты, дедушка, полгода протопаешь!

А дедушка отвечает:

– Нет, милый, не полгода.

Я себе лапти сплёл. Не простые они, чудесные. Обуюсь в них, – ноги у меня сами и побегут.

Посидели они рядом, побеседовали; потом дедушка лёг под берёзку и заснул. А Иван думает:

«Вот бы мне такие лапти!

Сниму-ка я свои да обменяюсь с дедом. В чудесных лаптях я к брату-то мигом добегу».

Снял он свои лапти, под берёзку поставил, а дедовы-то взял потихоньку да обулся.

Только он обулся – как подхватило-то нашего Ивана, перекувырнуло в воздухе, да и понесло по дороге! Бежит он со всех ног. Перепугался, кричит:

– Ноги, вы куда? Стойте!

А лапти так его и несут.

Не может Иван остановиться.

Подбегает он к селу, где брат живёт. Вот и дом брата. Влетает в сени, – ведро опрокинул, на метлу наскочил, да и повалился на кучу сухих веников. Лежит, ногами в воздухе болтает.

«Ой, – думает, – беда. Плохо я сделал, чужое добро без спроса взял. Надо поскорее лапти сбросить!» Развязал он лапти, скинул с ног -они и остановились. Стыдно стало Ивану.

«Как же это я дедушку-то обидел? Ой, нехорошо! Стану возвращаться – отдам ему его лапти. Ну, а уж теперь в избу пойду».

Входит он в избу, лапти в руках несёт. А в избе гости сидят, угощаются за столом. Увидали Ивана и смеются:

– Ты что это: босой идёшь, а лапти в руках тащишь? Отвечает Иван:

– А эти лапти мне, братцы, тесноваты, ногам больно. Я и снял.

Сел он за стол. А рядом с ним сосед Аким. Поглядел Аким на лапоточки. Думает: «Эх, мне бы эти лапти как раз впору были. Обменяюсь-ка я с Иваном».

Взял Аким чудесные лапоточки, свои на их место поставил, вышел на крыльцо, сел да обулся.

Только обулся – тр-р-рах!

– снесло его со ступенек и понесло по деревне. Бежит-бежит, бежит-бежит, остановиться не может. Испугался Аким, кричит:

– Люди добрые, ловите меня!

Остановите меня! Мчится он мимо своей избы. А навстречу ему сыновья выбегают. Остановились мальчики у дороги, смотрят на отца, спрашивают:

– Тятенька, ты куда поскакал-то?

А Аким кричит:

– Домой бегу! А мальчики опять:

– Да что ты, тятенька? Дом-то вон где стоит, а ты куда ж это бежишь?

На счастье, тут большущая берёза стояла. Подбежал к ней Аким, обхватил её руками да кругом её так и вертится, так и вертится. Кричит сыновьям:

– Маменьку скорее зовите!

Побежали мальчуганы домой, заплакали со страху. Кричат:

– Маменька, беги скорее на улицу! Там тятенька с ума сошёл, – вокруг берёзы так и гоняется, так и гоняется!

Побежала мать на улицу.

А Аким кругом берёзы вертится да кричит:

– Ой, плохо я сделал: чужое добро без спросу взял. Снимай, моя милая, эти лапти скорее!

Бегает за ним жена, лапти развязывает. Скинул Аким лапти с ног – ноги остановились. Повели его жена и дети под руки в избу.

– Ой, умаялся! Чуть сердце не лопнуло! Кидай, Маланья, лапти в угол. Завтра отнесу их обратно Ивану.

А уж теперь отдыхать стану.

Повалился Аким на лавку.

Вдруг дверь отворяется – входят барин и кучер.

– Мужичок, – говорит барин, – мы на охоту ходили, – заблудились. Можно у тебя переночевать?

– Можно, барин, ночуй, – Аким отвечает. А сам еле дышит. Поглядел на него барин:

– Да ты что, мужичок, больной?

– Нет, барин, здоровый.

Вот только лапти меня замучили.

– Какие лапти? – барин спрашивает.

Аким рассказал ему, что с ним случилось.

Барин как схватит лапти – да к дверям.

– Не тебе, мужику, такие лапти носить! Мне, барину, они лучше пригодятся!

Оттолкнул он Акима, сам скорее обувается в лапти. Только обулся – как подхватило его да как понесло по улицам! Несётся барин, только пятки сверкают. Перепугался он, заголосил:

– Держите, помогите, остановите!

А вся деревня уже спать легла, никто его не видит. И вынесло барина в поле. Прыгал он по кочкам, прыгал, сотню лягушек раздавил. А потом потащили его лапти в лес. В лесу-то темно, звери спят, только вороны:

– Каррр! Каррр! ..

В лесу река бежит – глубокая, берега высокие. Не удержался наш барин – да бултых в воду! Словно камень, ко дну пошёл. Только пузыри по воде бегут.

Потонул барин. А лапоточки-то всплыли. Плыли всю ночь по реке, а к утру приплыли туда, где их хозяин сидел.

Видит дедушка, – плывут его лапоточки. Достал он их из воды, на солнышке обсушил, посмеялся, обулся, да и пошёл своей дорогой. Сам он их сплёл – они его и слушаются, не бегут, коли ему не надо.

Одна поповна, не спросись ни отца, ни матери, пошла в лес гулять и пропала без вести. Прошло три года. В этом самом селе, где жили ее родители, был смелый охотник: каждый божий день ходил с собакой да с ружьем по дремучим лесам.

Раз идет он по лесу; вдруг собака его залаяла, и песья шерсть на ной щетиною встала. Смотрит охотник, а перед ним на лесной тропинке лежит колода, на колоде мужик сидит, лапоть ковыряет; подковырнет лапоть, да на месяц и погрозит:

– Свети, свети, ясен месяц!

Дивно стало охотнику; отчего так, думает, собою мужик – еще молодец, а волосом как лунь сед? Только подумал это, а он словно мысль его угадал:

– Оттого, – говорит, – я и сед, что чертов дед! Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой мужик, а леший; нацелился ружьем – бац! – и угодил ему в самое брюхо.

Леший застонал, повалился было через колоду, да тотчас же привстал и потащился в чащу. Следом за ним побежала собака, а за собакою охотник пошел.

Шел, шел и добрел до горы; в той горе расщелина, в расщелине избушка стоит. Входит в избушку, смотрит: леший на лавке валяется – совсем издох, а возле него сидит девица да горько плачет; – Кто теперь меня поить-кормить будет!

– Здравствуй, красная девица, – говорит ей охотник, – скажи, чья ты и откудова?

– Ах, добрый молодец! Я и сама не ведаю, словно я и вольного света не видала и отца с матерью не знавала.

– Ну, собирайся скорей!

Я тебя выведу на святую Русь.

Взял ее с собою и повел из лесу; идет да по деревьям все метки кладет. А эта девица была лешим унесена, прожила у него целые три года, вся-то обносилась, оборвалась – как есть совсем голая! А стыда не ведает.

Пришли на село; охотник стал выспрашивать: не пропадала ли у кого девка? Выискался поп.

– Это, – говорит, – моя дочка! Прибежала попадья:

– Дитятко ты мое милое!

Где ты была столько времени? Не чаяла тебя и видеть больше!

А дочь смотрит, только глазами хлопает – ничего не понимает; да уж после стала помаленьку приходить в себя...

Поп с попадьей выдали ее замуж за того охотника и наградили его всяким добром. Стали было искать избушку, в которой она проживала у лешего; долго плутали по лесу, только не нашли.

Жил-был старик со старухой; был у них сынок Лутоня. Вот однажды старик с Лутонею занялись чем-то на дворе, а старуха была в избе. Стала она снимать с гряд полено, уронила его на загнетку и тут превеликим голосом закричала и завопила.

Вот старик услыхал крик, прибежал поспешно в избу и спрашивает старуху: о чем она кричит? Старуха сквозь слез стала говорить ему:

– Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел на загнетке – я бы его ведь ушибла поленом-то!

Ну, и старик начал вместе с нею кричать о ты, говоря:

– И то ведь, старуха! Ты ушибла бы его!..

Кричат оба что ни есть мочи!

Вот бежит со двора Лутоня и спрашивает:

– О чем вы кричите? Они сказали о чем:

– Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок, и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, да таково резко!

– Ну, – сказал Лутоня, – исполать вам! Потом взял свою шапку в охапку и говорит:

– Прощайте! Если я найду кого глупее вас, то приду К вам опять, а не найду – и не ждите меня! – и ушел.

Шел, шел и видит: мужики на избу тащат корову.

– Зачем вы тащите корову?

– спросил Лутоня. Они сказали ему:

– Да вот видишь, сколько выросло там травы-то!

– Ах, дураки набитые! – сказал Лутоня, взял залез на избу, сорвал траву и бросил корове.

Мужики ужасно тому удивились и стали просить Лутоню, чтобы он у них пожил да поучил их.

– Нет, – сказал Лутоня, – у меня таких дураков еще много по белу свету! – и пошел дальше.

Вот в одном селе увидал он толпу мужиков у избы: привязали они в воротах хомут и палками вгоняют в этот хомут лошадь, умаяли ее до полусмерти.

– Что вы делаете? – спросил Лутоня.

– Да вот, батюшка, хотим запрячь лошадку.

– Ах вы, дураки набитые!

Пустите-ка, я вам сделаю. Взял и надел хомут на лошадь. И эти мужики с дива дались ему, стали останавливать его и усердно просить, чтоб остался он у них хоть на недельку. Нет, Лутоня пошел дальше.

Шел, шел, устал и зашел на постоялый двор. Тут увидал он: хозяйка-старушка сварила саламату, поставила на стол своим ребятам, а сама то и дело ходит с ложкою в погреб да сметаной.

– Зачем ты, старушка, понапрасну топчешь лапти? – сказал Лутоня.

– Как зачем, – возразила старуха охриплым голосом, – ты видишь, батюшка, саламата-то на столе, а сметана-то в погребе.

– Да ты бы, старушка, взяла и принесла сюда сметану-то; у тебя дело пошло бы по масличку!

– И то, родимый!.

Принесла в избу сметану, посадила с собою Лутоню. Лутоня наелся донельзя, залез на полатки и уснул.

Когда он проснется, тогда и сказка моя дале начнется, а теперь пока вся.

Рассказ русского крестьянина на большой дороге Вот видите ли, батюшка барин, было тому давно, я еще бегивал босиком да играл в бабки... А сказать правду, я был мастер играть: бывало, что на кону ни стоит, все как рукой сниму...

– Ты беспрестанно отбиваешься от своего рассказа, любезный Фаддей! Держись одного, не припутывай ничего стороннего, или, чтобы тебе было понятнее: правь по большой дороге, не сворачивай на сторону и не режь колесами новой тропы по целику и пашне.

– Виноват, батюшка барин!.. Ну дружней, голубчики, с горки на горку: барин даст на водку... Да о чем бишь мы говорили, батюшка барин?

– Вот уже добрые полчаса, как ты мне обещаешь что-то рассказать о Кикиморе, а до сих пор мы еще не дошли до дела.

– Воистину так, батюшка барин; сам вижу,– что мой грех Изволь же слушать, милостивец!

Как я молвил глупое мое слово вашей милости, в те поры был я еще мальчишкой, не больно велик, годов о двенадцати.

Жил тогда в нашем селе старый крестьянин, Панкрат Пантелеев, с женою, тоже старухою, Марфою Емельяновною. Жили они как у бога за печкой, всего было довольно: лошадей, коров и овец – видимо-невидимо; а разной рухляди да богатели и с сором не выметешь. Двор у них был как город: две избы со светелками на улицу, а клетей, амбаров и хлебных закромов столько, что стало бы на обывателей целого приселка. И то правда, что у них своя семья была большая: двое сыновей, да трое внуков женатых, да двое внуков подростков, да маленькая внучка, любимица бабушки, которая ее нежила, холила да лелеяла, так что и синь пороху не даст, бывало, пасть на нее. Все шло им в руку; а все крестьяне в селении готовы были за них положить любой перст на уголья, что ни за стариками, ни за молодыми никакого худа не важивалось. Вся семья была добрая и к богу прибежная, хаживала в церковь божию, говела по дважды в год, работала, что называется, изо всех жил, наделяла нищую братию и помогала в нужде соседям.

Сами хозяева дивились своей удаче и благодарили господа бога за его божье милосердие.

Надобно вам сказать, барин, что хотя они и прежде были людьми зажиточными, только не всегда им была такая удача, как в ту пору: а та пора началась от рождения внучки, любимицы бабушкиной. Внучка эта, маленькая Варя, спала всегда с старою Марфой, в особой светелке. Вот когда Варе исполнилось семь лет, бабушка стала замечать диковинку невиданную: с вечера, бывало, уложит ребенка спать, как малютка умается играя, с растрепанными волосами, с запыленным лицом; поутру старуха посмотрит-лицо у Вари чистехонько, бело и румяно как кровь с молоком, волосы причесаны и приглажены, инда лоск от них, словно теплым квасом смочены; сорочка вымыта белым-бело, а перина и изголовье взбиты как лебяжий пух. Дивились старики такому чуду и между собою тишком толковали, что тут-де что-то не гладко. Перед тем еще старуха не раз слыхала по ночам, как вертится веретено и нитка жужжит в потемках; а утром, бывало, посмотрит – у нее пряжи прибавилось вдвое против вчерашнего. Вот и стали они подмечать: засветят, бывало, ночник с вечера и сговорятся целою семьею сидеть у постели Вариной всю ночь напролет... Не тут-то было! незадолго до первых петухов сон их одолеет, и все уснут кто где сидел; а поутру, бывало, смех поглядеть на них: иной храпит, ущемя нос между коленами; другой хотел почесать у себя за ухом, да так и закачался сонный, а палец и ходит взад и вперед по воздуху, словно маятник в больших барских часах; третий зевнул до ушей, когда нашла на него дрема, не закрыл еще рта – и закоченел со сна; четвертый, раскачавшись, упал под лавку, да там и проспал до пробуду. А в те часы, как они спали, холенье и убиранье Вари шло своим чередом: к утру она была обшита и обмыта, причесана и приглажена как куколка.

Стали допытываться от самой Вари, не видала ли она чего по ночам? Однако ж Варя божилась, что спала каждую ночь без просыпу; а только чудились ей во сне то сады с золотыми яблочками, то заморские птички с разноцветными перышками, которые отливались радугой, то большие светлые палаты с разными диковинками, которые горели как жар и отовсюду сыпали искры. Днем же Варюша видала, когда ей доводилось быть одной в большой избе, что подле светелки – превеликую и претолстую кошку, крупнее самого ражего барана, серую, с мелкими белыми крапинами, с большою уродливою головою, с яркими глазами, которые светились как уголья, с короткими толстыми ушами и с длинным пушистым хвостом, который как плеть обвивался трижды вокруг туловища. Кошка эта, по словам Варюши, бессменно сидела за печкой, в большой печуре, и когда Варе случалось проходить мимо ее, то кошка умильно на нее поглядывала, поводила усами, скалила зубы, помахивала хвостом около шеи и протягивала к девочке длинную, мохнатую свою лапу с страшными железными когтями, которые как серпы высовывались из-под пальцев. Малютка Варя признавалась, что, несмотря на величину и уродливость этой кошки, она вовсе не боялась ее и сама иногда протягивала к ней ручонку и брала ее за лапу, которая, сдавалось Варе, была холодна как лед.

Старики ахнули и смекнули делом, что у них в доме поселилась Кикимора; и хотя не видели от нее никакого зла, а все только доброе, однако же, как люди набожные не хотели терпеть у себя в дому никакой нечисти. У нас был тогда в деревне священник, отец Савелий, вечная ему память. Нечего сказать, хороший был человек: исправлял все требы как нельзя лучше и никогда не требовал за них лишнего, а еще и своим готов был поступиться, когда видел кого при недостатках; каждое воскресенье и каждый праздник просто и внятно говаривал он проповеди и научал прихожан своих, как быть добрыми христианами, хорошими домоводцами, исправно платить подати государю и оброк помещику; сам он был человек трезвенный и крестьян уговаривал отходить подальше от кабака, словно от огня. Одно в нем было худо: человек он был ученый, знал много и все толковал по-своему:

– А разве крестьяне ему не верили?

– Ну, верили, да не во всем, батюшка барин. Бывало, расскажут ему, что ведьма в белом саване доит коров в таком-то доме, что там-то видели оборотня, который прикинулся волком либо собакой; что в такой-то двор, к молодице, летает по ночам огненный змей; а батька Савелий, бывало, и смеется, и учнет толковать, что огненный змей – не змей, а... не припомню, как он величал его: что-то похоже на мухомор; что это-де воздушные огни, а не сила нечистая; напротив-де того, эти огни очищают воздух; ну, словом, разные такие затеи, что и в голову не лезет. Это и взорвет прихожан; они и твердят между собою: батька-де наш от ученья ума рехнулся.

– Глупцы же были ваши крестьяне, друг Фаддей!

– Было всякого, милосердый господин: ум на ум не приходит; были между ними и глупые люди, были и себе на уме. Все же они держались старой поговорки: отцы-де наши не глупее нас были, когда этому верили и нам передали свою старую веру.

– Вижу, что благомыслящий священник не скоро еще вобьет вам в голову, чему верить и чему не верить. Об этом надобно б было толковать сельским ребятам с тех лет, когда у них еще молоко на губах не обсохло; а старым бабам запретить, чтоб они не рассевали в народе вздорных и вредных суеверий.

– Как вашей милости угодно,– проворчал Фаддей и молча начал потрогивать вожжами.

– Что ж ты замолчал?– рассказывай дальше.

– Да, может быть, мои простые речи не под стать вашей милости, и у вас от них, как говорится, уши вянут?.. Мы, крестьяне, всегда спроста соврем что-нибудь такое, что барам придется не по нутру.

– И, полно, приятель: видишь, я тебя охотно слушаю, и ты славно рассказываешь.

Неужели ты доброю волею отступишься от гривенника на водку, который я тебе обещал?

– Ин быть по-вашему, батюшка барин,– промолвил Фаддей, веселее и бодрее прежнего.– Вот видите ли, старики и взмолились отцу Савелью, чтоб он отмолил дом их от Кикиморы. А отец Савелий и давай их журить: толковал им, что и старикам, и девочке, и всей семье только мерещилось то, чему они будто бы сдуру верили; что Кикимор нет и не бывало на свете и что те попы, которые из своей корысти потворствуют бабьим сказкам и народным поверьям, тяжко грешат перед богом и недостойны сана священнического.

Старики, повеся нос, побрели от священника и не могли ума приложить, как бы им выжить от себя Кикимору.

В селении у нас был тогда управитель, не ведаю, немец или француз, из Митавы.

Звали его по имени и по отчеству Вот-он Иванович, а прозвища его и вовсе пересказать не умею. Земский наш Елисей, что был тогда на конторе, в барском доме, называл его еще господин фон-барон. Этот фон-барон был великий балагур: когда, бывало, отдыхаем после работы на барщине, то он и пустится в россказни: о заморских людях, ростом с локоть, на козьих ножках, о заколдованных башнях, о мертвецах, которые бродят в них по ночам без голов, светят глазами, щелкают зубами и свистом пугают прохожих, о жар-птице, о больших морских раках, у которых каждая клешня по полуверсте длиною и которых он сам видал на краю света... Да мало ли чего он нам рассказывал: всего не складешь и в три короба.

Говорил он по-русски не больно хорошо: иного в речах его, хоть лоб взрежь, никак не выразумеешь; а начнет, бывало, рассказывать- так и сыплет речами: инда уши развесишь и о работе забудешь; да он и сам на тот раз не скоро, бывало, о ней вспомнит.. Он, правда, выдумывал на барском дворе какие-то машины для посева и для молотьбы хлеба; только молотильня его чуть было самому ему не размолотила головы, и сколько ни бились над нею человек двенадцать-ни одного снопа не могли околотить; а сеяльная машина на одной борозде высеяла столько, сколько на целую десятину в нее было засыпано. Однако же крестьяне все по-прежнему думали, что в нем сидит бесовщина и что его недостанет только на путное дело. К нему-то на воскресной мирской сходке присоветовали старому Панкрату идти с поклоном и просьбою, чтоб он избавил его дом от вражьего наваждения.

Пантелеич с старухою пустились в барский двор, где жил тогда Вот-он Иванович, и принесли ему, как водится, на поклон барашка в бумажке, да того-сего прочего, примером сказать, рублей десятка на два. Наш иноземец было и зазнался: «Сотна рублоф, менши ни копейка». Насилу усовестили его взять за труды беленькую, и то еще – отдай ему деньги вперед. Да велел он старикам купить три бутылки красного вина: его-де Кикиморы боятся; да штоф рому и голову сахару – опрыскивать и окуривать избу с наговором. Нечего было делать; старик отправил самого проворного из своих внуков на лихой тройке за покупками, и к вечеру как тут все явилось. Пошли с докладом к Вот-он Ивановичу, он и приплелся в дом к Панкрату, весь в черном. Сперва начал отведывать вино, велел согреть воды, отколол большой кусок сахару, положил в кипяток и долил ромом; и это все он отведывал, чтоб узнать, годятся ли снадобья для нашептыванья. Вот как выпил он бутылку виноградного да осушил целую чашку раствору из рому с сахаром,– и разобрала его колдовская сила. Как начал он петь, как начал кричать на каком-то неведомом языке,– ну, хоть святых вон неси! Велел подать четыре сковороды с горячими угольями, всыпал в каждую по щепотке мелкого сахару и расставил по всем четырем углам; после того шептал что-то над бутылками и штофом, взял глоток рому в рот, пустился бегать по избе да прыскать на стены, ломаться да коверкаться, кричать изо всей силы, инда у всех волосы дыбом стали. Так он принимался до трех раз; после сказал, что все нашептанные снадобья должно вынесть из дому в новой скатерти и никогда ничего этого не вносить снова в дом; что с ними-де вынесется из дому Кикимора; велел подать скатерть, положил в ее бутылки, штоф и сахар, поздравил хозяев с избавлением от Кикиморы и понес скатерть с собою, шатаясь с боку на бок, надобно думать, от усталости.

– Что же, Кикимора больше не оставалась в доме Панкратовом?

– Вот то-то и беда, сударь, что вышло наоборот. Видно, что колдовство нашего фон-барона было не в добрый час, или он кудесник только курам на смех, или просто хотел надуть добрых людей и полакомиться на чужой счет; только вышло, как я вам сказал, наоборот. Доселе Кикимора делала только добро: холила ребенка и пряла на хозяйку, никто ее за тем ни видал, ни слыхал; а с этих пор, видно ее раздразнили шептаньем да колдовством, она стала по ночам делать всякие проказы. То вдруг загремит и затрещит на потолке, словно вся изба рушится; то впотьмах подкатится клубом кому-либо из семьян под ноги и собьет его как овсяный сноп; то, когда все уснут, ходит по избе, урчит, ревет и сопит как медвежонок; то середь ночи запрыгает по полу синими огоньками...

Словом, что ночь, то новые проказы, то новый испуг для семьи. Одну только маленькую Варю она и не трогала; и ту перестала обмывать и чесать, а часто на рассвете находили, что ребенок спал головою вниз, а ногами на подушках.

Так билась бедная семья круглый год. В один день пришла к ним в дом старушка нищая, вся в лохмотьях, и лицо нее сжалось и сморщилось, словно сушеная груша или прошлогоднее яблоко от морозу. Тетка Емельяновна, как вы уже слышали, сударь, была старуха добрая и любила наделять нищую братию. Посадила она божью странницу за стол, накормила, напоила, дала ей денег алтын пять и наделила ее платьишком. Вот нищая и начала молить бога за всю семью; а после молвила: «Вижу, православные христиане, что господь бог наградил вас своею милостью: дом у вас как полная чаша; только не все у вас в дому здорово».– «Ох! так-то нездорово, что и не приведи бог!-отвечала тетка Марфа.-Посадили к нам, знать недобрые люди из зависти, окаянную Кикимору; она у нас по ночам все вверх дном и ворочает».– «Этому горю можно помочь; у вас не без старателей.

Молитесь только богу да сделайте то, что я вам скажу: все как рукою снимет».– «Матушка ты наша родная!-взмолилась ей Емельяновна.-Чем хочешь поступимся, лишь бы эту нечисть выжить из дому»,– "Слушайте ж, добрые люди! Сегодня у нас воскресенье. В среду на этой неделе, ровно в полдень, запрягите вы дровни... Да, дровни; не дивитесь тому, что нынче лето; этому так быть надобно...

Запрягите вы дровни четом, да не парой..."–"Как же этому можно быть, бабушка?

– спросил середний внук Панкратов, молодой парень лет семнадцати и, к слову сказать, большой зубоскал.-Ведь что чет, что пара-все равно!"–"Велик, парень, вырос, да ума не вынес,– отвечала ему старуха нищая,– не дашь домолвить, а слова властно с дуба рвешь. Вот как люди запрягают четом, да не парой: в корень впрягут лошадь, а на пристяжку корову, или наоборот: корову в корень, а лошадь на пристяжку. Сделайте же так, как я вам говорю, и подвезите дровни вплоть к сеням; расстелите на дровнях шубу шерстью вверх. Возьмите старую метлу, метите ею в избе, в светлице, в сенях, на потолке под крышей и приговаривайте до трех раз: «Честен дом, святые углы! отметайтеся вы от летающего, от плавающего, от ходящего, от ползущего, от всякого врага, во дни и в ночи, во всякий час, во всякое время, на бесконечные лета, отныне и до века. Вон, окаянный!» Да трижды перебросьте горсть земли чрез плечо из сеней к дровням, да трижды сплюньте; после того свезите дровни этою ж самою упряжью в лес и оставьте там и дровни, и шубу: увидите, что с этой поры вашего врага и в помине больше не будет".-Старики поблагодарили нищую, наделили ее вдесятеро больше прежнего и отпустили с богом.

В эти трое суток, от воскресенья до середы, Кикимора, видно почуяв, что ей не ужиться дольше в том доме, шалила и проказила пуще прежнего. То посуду столкнет с полок, то навалится на кого в ночи и давит, то лапти все соберет в кучу и приплетет их одни к другим бечевками так плотно, что их сам бес не распутает; то хлебное зерно перетаскает из сушила на ледник, а лед из ледника на сушило. В последний день и того хуже: целое утро даже не было никому покою. Весь домашний скарб был переворочен вверх дном, и во всем доме не осталось ни кринки, ни кувшина неразбитого. Страшнее же всего было вот что: вдруг увидели, что маленькая Варя, которая играла на дворе, остановилась середи двора, размахнув ручонками, смотрела долго на кровлю, как будто бы там кто манил ее, и, не спуская глаз с кровли, бросилась к стене, начала карабкаться на нее как котенок, взобралась на самый гребень кровли и стала, сложа ручонки, словно к смерти приговоренная. У всей семьи опустились руки; все, не смигивая, смотрели на малютку, когда она, подняв глаза к небу, стояла как вкопанная на самой верхушке, бледна как полотно, и духу не переводила.

Судите же, батюшка барин, каково было ее родным видеть, что малютка Варя вдруг стремглав полетела с крыши, как будто бы кто из пушки ею выстрелил!

Все бросились к малютке: в ней не было ни дыхания, ни жизни; тело было холодно как лед и закостенело; ни кровинки в лице и по всем составам; а никакого пятна или ушиба заметно не было. Старуха бабушка с воем понесла ее в избу и положила под святыми; отец и мать так и бились над нею; а старик Панкрат, погоревав малую толику, тотчас хватился за ум, чтоб им доле не терпеть от дьявольского наваждения. Велел внукам поскорее запрягать дровни, как им заказывала нищая, и подвезти к сеням; а сам приготовил все, как было велено, и ждал назначенного часа. На старика и внуков его, бывших тогда на дворе, сыпались черепья, иверни кирпичей и мелкие каменья; а женщин в избе беспрестанно пугал то рев, то гул, то вой, то страшное урчанье и мяуканье, словно со всего света кошки сбежались под одну крышу. То потолок начинал дрожать: так и перебирало всеми половицами и сквозь них на голову сеяло песком и золою. Все бабы, лепясь одна к другой, сжались около тела маленькой Вари и дух притаили.

Так прошло не ведаю сколько часов. Вот на барском дворе зазвонили в колокол.

Это бывало всегда ровно в полдень, когда садовых работников сзывали к обеду.

Пантелеич опрометью кинулся в избу, схватил метлу- и давай выметать да твердить заговор, которому нищая его научила. Проказы унялись; только мяуканье, и фырканье, и детский плач, и бабий вой раздавались по всем углам. Скоро и этого не стало слышно: обе избы, светлицы, потолки ' и сени были выметены; старик трижды бросил через плечо землю горстями, трижды плюнул и велел двоим внукам взять лошадь и корову под уздцы да вести их с дровнями со двора, вон из деревни, через выгон и к лесу. На дворе и по улице столпились крестьяне целой деревни, все, от мала до велика, и провожали Кикимору до самого леса...

– И ты был тут же?

– Как не быть, батюшка барин. И теперь помню, что меня в жаркую пору такой холод пронял со страху, что зуб на зуб не попадал; а за ушами так и жало, словно кто стягивал у меня кожу со всей головы.

– Да видел ли ты Кикимору?

– Нет, грех сказать, не видал. Видел только дровни, а на них тулуп овчиной вверх; больше ничего.

– Кто ж ее видел?

– Да бог весть! Сказывала мне, правда, тетка Афимья, спустя после того годов с десяток, будто она слышала от соседки, а та от своей золовки, что была у нас тогда в селе одна старуха, про которую шла слава, что она мороковала колдовством и часто видала то, чего другие не видели; и что эта-де старуха видела на дровнях большую-пребольшую серую кошку с белыми крапинами; что кошка эта сидела на тулупе, сложа все четыре лапы вместе и ощетиня шерсть, сверкала глазами и страшно скалила зубы во все стороны. Как бы то ни было, только с сей поры ни в Панкратовом доме, ни в целой деревне и слыхом не слыхали больше про Кикимору.

– Радуюсь и поздравляю вашу деревню... А что ж было с малюткою Варей?

– Бедняжка все лежала как мертвая. Старики и вся семья поплакали над нею и хотели ее похоронить.

Позвали отца Савелья. Он посмотрел на тело и сказал, что малютке сделался младенческий припадок, словно от испугу, и ни за что не хотел ее хоронить до трех суток. Через три дня, в воскресенье, та же старушка нищая постучалась у окна в Панкратовом доме; ее впустили. Емельяновна рассказала ей всю подноготную и повела ее в светлицу, где лежало тело Варюши. Нищая велела его переложить со стола на лавку, поставила икону подле изголовья, затеплила свечку, села сама у изголовья, положила голову ребенка к себе на колени и обхватила ее обеими руками. После того выслала она всю семью из светлицы, и даже вон из избы. Что она делала над ребенком, она только сама знает; а через несколько часов Варя очнулась как встрепанная и к вечеру играла уже с другими детьми на улице.

– Ну, что же далее?

– Да больше ничего, сударь. Все пошло с тех пор подобру-поздорову.

– Благодарствую, друг мой, за сказку: она очень забавна.

– Гм! какая вам, сударь, сказка; а бедной-то семье вовсе было не забавно во время этой передряги.

– Но послушай, приятель: ведь ты сам не видал Кикиморы?

– Нет. Я уж об этом докладывал вашей милости.

– И Петр, и Яков, и все крестьяне вашей деревни тоже ее не видали?

– Вестимо, так!

– Что же рассказывал о ней сам старик Панкрат?

– Ничего, до гробовой своей доски. Еще, бывало, и осердится, старый хрен, как поведут об этом слово, и вскинется с бранью: «Вздор-де вы, ребята, мелете, только на мой дом позор кладете!» И детям и внукам, видно, заказал об этом говорить: ни от кого из них, бывало, не добьешься толку... Так она, проклятая, напугала старика.

– Так я тебе объясню все дело; слушай. Старые бабы или завистники Панкратовы взвели на дом его небылицу, потому что на семью его нельзя было выдумать какой-либо клеветы. Эту небылицу разнесли они по всей деревне; вам показалось то, чего вы на самом деле не видели, а поверили чужим словам. Молва эта удержалась у вас в селении; старухи твердят ее малым ребятам, и, таким образом, она переходит от старшего к младшему... Вот и вся история твоей Кикиморы.

– Моей, сударь? Упаси меня бог от нее...

Тут Фаддей перекрестился и вслед за тем прикрикнул на лошадей, замахал кнутом и помчал во весь дух. Со всем моим старанием я не мог от него добиться более ни слова. В таком упрямом молчании довез он меня до следующей станции, где так же молчаливо поблагодарил меня поклоном, когда Я отдал ему условленные сверх прогонов деньги.

В старые годы, в молодые дни, не за нашею памятью, а при наших дедах да прапрадедах жил-был в дремучих лесах во муромских страшный медведь, а звали его Костолом. Такой он страх задал люду православному, что ни душа человеческая, бывало, не поедет в лес за дровами, а молодые молодки и малые дети давным-давно отвыкли туда ходить по грибы аль по малину.

Нападет, бывало, супостат-медведь на лошадь ли, на корову ли, на прохожего ли оплошалого – и давай ломить тяжелою своею лапою по бокам да в голову, инда гул идет по лесу и по всем околоткам; череп свернет, мозг выест, кровь выпьет, а белые кости огложет, истрощит да и в кучку сложит: оттого и прозвали его Костоломом. Добрые люди ума не могли приложить, что это было за диво.

Иные говорили: это-де божье попущение, другие смекали, что то был колдун-оборотень, третьи, что леший прикинулся медведем, а четвертые, что это сам лукавый в медвежьей шкуре. Как бы то ни было, только хоть никто из живых не видал его, а все были той веры, что когда Костолом по лесу идет – то с лесом равен, а в траве ползет – с травою равен. Горевали бедные крестьяне по соседним селам; туго им приходилось: ни самим нельзя стало выезжать в поле на работы, страха ради медвежьего, ни стада выгонять на пастьбу. Сильных могучих богатырей, Ильи Муромца да Добрыни Никитича, не было уже тогда на белом свете, и косточки их давно уже сотлели; а мечи их кладенцы, сбруи ратные и копья булатные позаржавели: так избавить крестьян от беды и очистить муромский лес от медведя Костолома было некому.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Прошло неведомо сколько времени, а медведь Костолом все по-прежнему буянил в лесу муромском. Вот забрел в одно ближнее к лесу селение высокий и дюжий парень, статен, бел, румян, белокур, лицо полно и пригоже, словно красное солнышко. Все девицы и молодицы на него загляделися, а молодые парни от зависти кусали себе губы.

За плечами у прихожего была большая связка с товарами, а в руках тяжелый железный аршин, которым он, от скуки, помахивал, как павлинным перышком.

«Здравствуй, добрый молодец,– повел с ним речь Вавила, сельский староста,– издалека ли идешь, куда путь держишь?» –"Не больно издалека, дядя: города я Коврова, села Хворостова, прихода Рождества Христова; а путь держу к Макарьеву на ярманку".

– «А с какими товарами, не во гнев тебе будь сказано?» –"Да с разными крестьянскими потребами и бабьими затеями: ино платки да кумачи, ино серьги да перстеньки".

– «А как величать тебя, торговый гость?» –"Зовут меня: Иван, купецкий сын".

– «И ты не боишься один ходить по белу свету с товарами?» –"Чего бояться, дядя? на дикого зверя есть у меня вот этот аршин, а с лихим человеком я и просто своими руками справлюсь".

– «Зверь зверю не чета, удалый молодец. Вот, недалеко сказать, и у нас завелась экая причина в муромском лесу: медведь Костолом дерет у нас и людей, и всякий крупный и мелкий скот».

– «Подавайте мне его! – вскрикнул Иван, купецкий сын, засуча рукава красной александрийской своей рубашки.– Я с ним слажу, будь хоть он семи пядей во лбу. Давно уже слышу я слухи про этого медведя, а хотел бы видеть от него виды. Меня сильно берет охота с ним переведаться... Что же вы распустили горло, зубоскалы? -примолвил он с сердцем, оборотясь к молодым парням, которые смеялись до пологу, потому что сочли его за хвастуна.-Ну вот отведайте-ка сил со мною: не поодиночке, такого из вас, вижу, не сыщется, а ухватитесь сколько можете больше за обе мои руки».

Вот и налегли ему на каждую руку по четыре человека, и держались изо всех сил. Иван, купецкий сын, встряхнулся – и все попадали как угорелые мухи.

«Это вам еще цветики, а вот будут и ягодки,-сказал Иван, купецкий сын,-кто из вас хочет померяться моим аршином? Возьмите». Только кто ни брался за аршин, не мог и приподнять его обеими руками. «И не диво,-проговорил Иван, купецкий сын,-в нем двенадцать пуд счетных., Теперь смотрите же».– Он взял аршин в правую руку, размахнул им, инда по воздуху зажужжало, и бросил вверх так, что аршин из глаз ушел, а после с свистом полетел вниз и впился в землю на полсажени. Иван, купецкий сын, подошел к тому месту, выхватил аршин из земли как морковку и, поглядя на насмешников таким взглядом, что у каждого из них во рту пересохло, молвил: «Смейтесь же, удальцы! или вы только языком горы ворочаете?.. Ну, смелее, дайте окрик на самохвала».

– "Молодец! силач!"-крикнули в один голос и старый, и малый. Староста Вавила повел Ивана, купецкого сына, в свой дом, истопил баню для дорогого гостя, накормил его, напоил и спать уложил.

Вот на другой день, еще черти в кулачки не бились, Иван, купецкий сын, встал, умылся, богу помолился и, оставя связку с товарами в доме у старосты, взял только свой аршин и пошел к лесу.

Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли ходил он – мы не станем переливать из пустого в порожнее: скажем только, что все крестьяне не пошли в тот день на работу, а сошлись на площади перед церковью, молились богу за Ивана и за то, чтоб он одолел медведя Костолома, и забыли о еде и питье. Щи выкипели в горшках у баб, каша перепарилась, и хлебы в печи пригорели, а никто и не думал идти обедать. Ждать-пождать – Ивана нет как нет! Вот и солнышко пошло на закат; все крестьяне, осмелясь, вышли из деревни, стали около огородов и не сводя глаз смотрели к лесу; жалели о купецком сыне, думали, что он на беду свою расхрабрился; а красные девушки и вздыхали тайком в кумачные рукава свои – не ведаю, об Иване или о медвежьей шкуре: не время было тогда выпытывать. Вдруг послышался из лесу такой страшный рев, что у всех от него головы пошли ходенем. Смотрят – из лесу бежит большой-пребольшой черный медведь, а на нем сидит верхом Иван, купецкий сын, держит медведя руками за уши и толкает под бока каблуками, которые подбиты были тяжелыми железными подковами; аршин Иванов висит у него за поясом и от медвежьей рыси болтается да тоже постукивает по медведю. Спустя малое время медведь с седоком своим прибежал прямо к деревне и упал замертво у самого того места, где собрались крестьяне. Иван, купецкий сын, успел соскочить вовремя, схватил свой аршин и единым махом раскроил череп медведю. «Вот вам, добрые люди, живите да радуйтесь,– молвил купецкий сын крестьянам,– видите ли, у вашего Костолома теперь и у самого кости переломаны». После того зашел он к старосте, выпил чару другую зелена вина, наелся чем бог послал, сказал спасибо хозяину и, вскинув связку за плеча, пожелал всему сельскому миру всего доброго.

"Чем же мы тебе поплатимся за твою послугу?"-спрашивали крестьяне. «Добрым словом да вашими молитвами»,– отвечал Иван, купецкий сын. "А шкура-то медвежья? ведь она твоя!"-взговорили ему крестьяне. «Пусть она при вас останется: берегите ее у себя в деревне да вспоминайте про Ивана, купецкого сына!» За сим поклон-и был таков.

Крестьяне пировали три дня и три ночи по уходе Ивана, купецкого сына, на радостях о своей избаве от медведя Костолома. И я там был, мед-пиво пил: по усам текло, а в рот не попало... А к этой сказке вместо присловья любезной нашей имениннице желаю доброго здоровья: дай ей бог жить да поживать, худа не знать, а добро наживать да пиры пировать!

Есть ли у нас на Руси богатырь, кто бы вышел силой со мною померяться и на булатных мечах переведаться?

Так перед ратью половецкою кричал великан Баклан-богатырь. А у того Баклана голова была, что пивной котел; брови, что щетина; борода, что камыш: ветер в нее дунет-инда свист пробежит. В руке у него бы меч-кладенец, такой широкий, что на нем хоть блины пеки; а всех его доспехов ратных, когда он их снимал с себя и складывал на телегу, три пары волов и с места не могли тронуть.

Что ж, или нет бойца со мною переведаться? -крикнул-гаркнул Баклан-богатырь громче прежнего. Все князья и воеводы и храбрые могучие витязи приумолкли и дух притаили: все знали нечеловечью силу Бакланову и слыхали про него молву, что он-де одним пальцем до смерти быка пришибает. Вот и выискался из обоза Укрома-табунщик, стал перед князьями и воеводами и повел к ним слово: «Государи князья и воеводы! не велите казнить, а дозвольте мне речь говорить. В прежние годы бывалые важивалась и у меня силишка: случалось, медведишка ли, другой ли косматый зверь повстречается – мне его сломать, как за ухом почесать. Благословите, государи князья и воеводы, и на этого дикого зверя руку поднять». Вот князья и воеводы и сильные могучие витязи пожали плечами и ответили Укроме-табунщику, что если он на белом свете нажился и богу во грехах своих покаялся, то они ему на вольную смерть идти не мешают.

И пошел Укрома-табунщик на великана; Баклан же богатырь только его завидел – и засмеялся молодецким хохотом, инда у воевод и витязей в ушах затрещало:

«Что-де это за бойца на меня высылаете? мне таких полдюжины и под одну пяту мало!» –"Не чванься, бритая башка половецкая,– молвил ему Укрома-табунщик.– Добрые люди говорят не сбил-не хвались. Хочешь ли со мною переведаться рука на руку? Так вот кинь свое посечище: у моего батюшки много такого лому, только им у нас не храбрые витязи дерутся, а на ночь ворота запирают".

– «Будь по-твоему»,– отвечал Баклан-богатырь и бросил свой меч-кладенец на сыру землю. «А это что на тебе?-сказал ему Укрома.-У моего батюшки из такого чугунного черепья собак кормят, а не храбрых витязей в него наряжают».– «И это сниму, когда тебе не любо»,– со смехом промолвил Баклан-богатырь и снял с себя высокбулатный шелом. «А это что на тебе? – опять ему говорил Укрома.– У моего батюшки малые дети в такие сетки мелких пташек ловят, а не храбрых витязей в них наряжают».– «Пожалуй, и это сниму, коли ты боишься запутаться, как синица»,– с тем же смехом отвечал великан и скинул с себя стальную кольчугу переборчатую.

Так Укрома-табунщик расценил на великане все доспехи ратные не оставил ни щита, ни рукавиц, ни поножей, ни поручей железных, все было им на смех поднято; а Баклан-богатырь снимал с себя доспех за доспехом и все смеялся злым хохотом, смекая себе на уме: «Я-де и без этого раздавлю тебя, как мошку!» Вот и крикнули-гаркнули оба бойца и бросились друг на друга, словно два дикие зверя. Великан схватил Укрому в охапку, сжал его и хотел задушить, только Укрома был крепок, словно мельничный жернов: как ни бился с ним великан, у него ребра не подавались; наш табунщик только пыхтел да пожимался. Сам же он впился в Баклана, как паук, уцепился за него обеими руками подмышки, запустил пальцы, рванул и выхватил два клока мяса. Великан заревел от боли как бешеный и руки опустил, а Укрома стал на ноги, как ни в чем не бывал, и, не дав великану опомниться и с силою справиться, схватил его за обе ноги, тряхнул и повалил, как овсяный сноп. Вся дружина православная вскликнула от радости, а рать-сила половецкая завопила, словно душа с телом разлучилася.

Укрома-табунщик дослужил свою службу князьям и воеводам: он схватил великанов меч-кладенец и одним махом отсек Баклану-богатырю буйную голову. Тогда рать-сила басурманская дрогнула и побежала с поля, инда земля застонала; а русские князья и воеводы три дня пировали на месте побоища, честили да выхваляли Укрому-табунщика, снарядили его доспехами богатырскими и нарекли сильным могучим витязем Укромою, русских сердец потехою, а половецких угрозою.

Вы знаете, что есть на свете люди хорошие, есть похуже, есть и такие, которые бога не бояться, своего брата не стыдятся; к таким-то и попала Крошечка- Хаврошечка. Осталась она сиротой маленькой, взяли ее эти люди, выкормили и на свет божий не пустили, над работой каждый день занудили, заморили – она и подает, и прибирает, и за всех и за все отвечает.

А были у хозяйки три дочери большие. Старшая звалась Одноглазка, средняя – Двуглазка, а младшая – Триглазка; но они только и знали у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала. Вот то-то и больно – ткнуть да толкнуть есть кому, а приветить да приохотить нет никого!

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжело жить-поживать: Коровушка-матушка!

Меня бьют, журят, хлеба не дают , плакать не велят. К завтрему дали пять пудов пряжи наткать, побелить, в трубы покатать . А коровушка ей в ответ: Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – все будет сработано .

Так и сбывалось. Вылезет красная девица из ушка – все готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесет к мачехе, та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а ей еще больше работы задаст. Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое принесет.

Дивится старуха, зовет Одноглазку: Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая!

Доглядись, кто сироте помогает: и ткет, и белит, и в трубы катает?

Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле и забыла матушкино приказание – распеклась на солнышке, разлеглась на травушке, а Хаврошечка приговаривает: Спи, глазок, спи, глазок! Глазок и заснул; пока Одноглазка спала, коровушка и наткала и побелила холсты.

Ничего мачеха не дозналась, послала Двуглазку. Эта тоже на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, материно приказание забыла и глазки смежила, а Хаврошечка баюкает: Спи, глазок, спи, другой! Коровушка наткала, побелила, в трубы холсты покатала, а Двуглазка все еще спала.

Старуха рассердилась, на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как ее старшие сестры, попрыгала-попрыгала и на травушку упала. Хаврошечка поет: Спи, глазок, спи, другой!

– а о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и все видит – как красная девица в одно ушко влезла, а в другое вылезла и готовые холсты подобрала. Все, что видела, Триглазка матери рассказала; старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу: Режь рябую корову! старик так, сяк: Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!

– Режь, да и только! Наточил ножик... Побежала Хаврошечка к коровушке: Коровушка-матушка! Тебя хотят резать! – А ты, красная девица, не ешь моего мяса: косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водою их поливай!

Хаврошечка все сделала, что коровушка завещала: голодом голодала, но мяса ее в рот не брала, косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, да какая – боже мой! Яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные, кто не идет мимо – останавливается, кто проходит близко – заглядывается!

Случилоь раз: девушки гуляли по саду: на ту пору ехал по полю барин – богатый, кудреватый, молоденький. Увидал яблочки, попросил девушек: Девицы-красавицы – говорит он. – Которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.

И бросились три сестры одна перед другой к яблоньке. А яблочки-то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сестры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучья косы расплетают: как ни бились, не метались – ручки изодрали, а достать не могли.

Подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились. Подала она яблочки, барин на ней и женился.

И стала она в добре поживать, лиха не знавать.

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик со старухой.

Было у них трое сыновей. Самого младшего звали Иванушкой. Жили они-не тужили, работали – не ленились. Землю пахали, пшеницу сеяли.

И вот однажды разнеслась по всему этому царству-государству весть, что собирается Чудо-Юдо поганое напасть на него, всех людей истребить, города и сёла огнём пожечь. Опечалились старик со старухой, загоревали. А старшие сыновья принялись утешать их:

– Не горюйте, батюшка и матушка, выйдем мы против Чудо-Юдо, будем биться не на жизнь, а на смерть. А чтобы вы о нас не тужили, пусть Иванушка дома останется. Молод он ещё воевать.

– Нет, – сказал Иван, – не пристало мне дома сидеть, вас дожидаться. И я пойду биться с Чудо-Юдо.

Не стали старик со старухой отговаривать Иванушку, а собрали сыновей в путь-дорогу. Взяли братья сабли булатные, котомки с едой. сели на добрых коней и отправились в путь.

Ехали они, ехали, доехали до одной деревни. Смотрят – вокруг ни живой души, всё разорено и сожжено, одна только избёнка уцелела, да и та вот-вот развалится. Вошли братья в избушку, а там на печи старушка лежит и охает.

– Здравствуй, бабушка! – сказали братья.

– Здравствуйте, добрые молодцы. Куда путь держите?

– Едем мы, бабушка, на речку Смородину, на Калинов мост. Хотим сразиться с Чудо-Юдо, не пустить его на нашу землю.

– Ох, молодцы, взялись вы за трудное дело. Ведь он, злодей, уже все ближние царства разорил, людей полонил и предал лютой смерти. В этом краю, наверно, одна только я осталась. Видно, не гожусь в пищу Чудо-Юдо. . .

Братья переночевали в избушке, а наутро встали и поехали дальше.

Доехали до реки Смородины, до Калинова моста. Смотрят – весь берег усеян человеческими костями.

Нашли братья неподалёку от моста брошенную людьми избу и решили в ней остановиться.

– Братья, -сказал Иван, – приехали мы в чужедальнюю сторону, должны держать ухо востро и смотреть в оба, чтобы не проехало Чудо-Юдо по Калинову мосту через речку Смородину. Будем по очереди выходить на стражу.

В первую ночь вышел на стражу старший брат. Походил он по бережку, поглядел за реку Смородину – кругом тихо, никого не видно и не слышно. Лёг он под ракитов куст и уснул глубоким сном.

А Иван лежит в избе, не спится ему. Ни сон его не берёт, ни дремота. Как перевалило время заполночь, взял он саблю булатную и пошёл на реку Смородину.

Смотрит – лежит под ракитовым кустом старший брат и спит-храпит. Не стал Иван будить его. Спрятался под Калиновым мостом, сидит и слушает – не проедет ли кто.

Вдруг вода в реке заколыхалась, орлы на дубах заклекотали – выезжает на мост Чудо-Юдо шестиглавый змей. Как доехал до середины моста, конь под ним споткнулся, ворон на плече встрепенулся, сзади чёрный пёс ощетинился.

Рассердился Чудо-Юдо шестиглавый змей и спрашивает:

– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепыхаешься, песья шерсть, щетинишься? Али почуял Ивана-крестьянского сына? Не родился он ещё, а коли родился – мал он ещё воевать. Положу я его на руку, а другой рукой прихлопну – в лепёшку расшибу!

– Не похваляйся, Чудо-Юдо поганое! Непоймав ясна сокола, нечего перья ему щипать. Не повидавшись с молодцем, нечего его хаять. Давай, померимся силой, кто кого одолеет, тот и будет похваляться!

Вот съехались они, да так сшиблись, что земля под ними застонала. Взмахнул Иванушка саблей и срубил змею три головы.

– Погоди, Иван-крестьянский сын! – закричало Чудо-Юдо. – Давай отдохнём.

– Какой тут отдых? У меня всего одна голова, а у тебя, Чудо-Юдо, ещё три.

Вот как останется у тебя одна голова, тогда и отдохнём.

Опять сошлись они и сшиблись. Иван-крестьянский сын отрубил змею и другие три головы. Потом разрубил его туловище на куски и побросал в реку Смородину, а все шесть голов спрятал под Калиновым мостом. Воротился в избу и лёг спать.

Наутро приходит старший брат. Иван спрашивает:

– Не видал ли кого?

– Никого не видел, даже муха мимо не пролетела.

Иван промолчал.

На другой день пошёл на Калинов мост средний брат. Походил немного, а кругом тишь да гладь. Тогда залез он в кусты и уснул.

А Иван и не надеялся на него. Встал Иван после полуночи, оделся, взял свою острую саблю и пошёл на реку Смородину. Спрятался под Калиновым мостом, сидит и ждёт.

Вдруг вода в реке всколыхнулась, орлы на дубах заклекотали – едет Чудо-Юдо девятиглавый змей. Въехал он на Калинов мост, как вдруг конь под ним споткнулся, ворон на плече встрепенулся, сзади чёрный пёс ощетинился. Хлестнул змей коня по бокам, ворона по перьям, а пса по ушам, и спрашивает:

– Что ты, конь мой, спотыкаешься? Что ты, ворон, встрепенулся? Что ты, чёрный пес, ощетинился? Может, почуяли Ивана-крестьянского сына? Да ведь он ещё не родился, а коли родился – не годен ещё воевать! Я его одним пальцем раздавлю.

Тут выскочил из-под Калинова моста Иван и говорит:

– Погоди, Чудо-Юдо, не сделав дело, не похваляйся. Поглядим, кто кого одолеет!

Взмахнул Иван мечом – раз-другой – покатились по земле шесть змеиных голов.

А Чудо-Юдо как ударит Ивана, по колени его в землю вогнал. Схватил Иван горсть земли и бросил змею в глаза. Пока тот свои глазищи протирал, сбил ему Иван оставшиеся три головы. Потом разрубил туловище Чудо-Юдо на куски и побросал в речку Смородину, а девять голов спрятал под Калиновым мостом.

Потом воротился в избу, лёг и уснул.

Наутро приходит средний брат.

– Ну что? – спрашивает Иван. – Не видал ли кого ночью?

– Никого не видел. Даже комар мимо не пролетел.

– Ну, коли так, пойдёмте со мной, дорогие братья. Покажу я вам муху, покажу вам и комара!

Привёл Иван братьев под Калинов мост и показал им змеёвые головы.

– Вот, какие мухи и комары летают здесь ночью, – сказал он. – Вам не воевать, а в постели полёживать.

Застыдились братья.

– Одолел нас сон, – говорят. На третью ночь сам Иван-крестьянский сын собрался на стражу.

– Вот что, братья, – сказал он на прощанье, – выхожу я на лютый бой, не ложитесь спать всю ночь, как услышите мой свист, отвяжите коня моего, а сами спешите мне на подмогу.

Пришёл Иван-крестьянский сын на речку Смородину, спрятался под Калиновым мостом, сидит и ждёт.

После полуночи задрожала земля, вода в речке всколыхнулась, поднялся над дорогой вихрь, орлы на дубах заклекотали. . . Выезжает Чудо-Юдо двенадцатиглавый змей. Все ею двенадцать голов шипят и огнём пышут. А конь у этого Чудо-Юдо двенадцатикрылый, с медной шкурой и железными хвостом и гривой. Только въехал Чудо-Юдо на Калинов мост, как под ним конь споткнулся, ворон на плече встрепенулся, сзади чёрный пёс ощетинился. Рассердился Чудо-Юдо двенадцатиглавый змей и говорит:

– Что ты, конь, спотыкаешься? Что ты, ворон, встрепенулся? Что ты, чёрный пёс, ощетинился? Может, почуяли вы Ивана-крестьянского сына? Так он ещё не родился, а коли родился – не годится воевать. Только дуну – от него и следа не останется!

Иван-крестьянский сын выскочил из-под Калинова моста и сказал:

– Не сделав дела, не похваляйся.

– Так это ты Иван-крестьянский сын? Зачем пожаловал?

– На тебя поглядеть, да силой с тобой помериться!

– Тебе ли со мной силой мериться? Да ведь ты же ровно муха передо мной!

А Иван-крестьянский сын отвечает:

– Пришёл я сюда не беседовать, пришёл я на смертный бой, чтобы народ от тебя, злодей, избавить!

Взмахнул Иван мечом булатным и сбил змею три головы, а змей подхватил три свои головы, чиркнул по ним огненным пальцем – все головы тут же приросли, будто век не падали.

Худо пришлось Ивану-крестьянскому сыну. Оглушает его Чудо-Юдо громким шипеньем, огнём обжигает, мечет в него искры, по колена в землю вбивает, да ещё насмехается:

– Не хочешь ли, Иван-крестьянский сын, дух перевести и опомниться, отдохнуть немного?

– Какой тут отдых! Я одно знаю – бей, коли, руби, себя не жалей! – отвечает Иванушка.

Свистнул он и бросил рукавицу с правой руки в избушку, где братья остались.

Зазвенело разбитое окошко, а братья спят, ничего не слышат.

Собрался Иван с силами, размахнулся мечом и срубил змею шесть голов. А змей его по пояс в землю вогнал, подхватил свои головы, чиркнул по ним огненным пальцем, и приросли они, будто век не падали.

Видит Иван – худо дело. Снял он рукавицу с левой руки и бросил в избушку.

Разошлась крыша тесовая, а братья спят, ничего не слышат.

Размахнулся Иван мечом и смахнул змею девять голов. А змей его по самые плечи в землю вогнал, подхватил свои отрубленные головы, чиркнул по ним огненным пальцем и приросли они, будто век не падали.

Снял тогда Иван свой шлем и бросил его в избушку. Зашаталась избушка, чуть было не развалилась. Проснулись братья, слышат – конь Иванов громко ржёт, с узды рвётся.

Побежали братья на конюшню, отвязали коня и сами следом за ним побежали на подмогу Ивану.

Прискакал Иванов конь к Калинову мосту, накинулся на Чудо-Юдо и давай бить его копытами. Заревел змей, зашипел, дыхнул на коня огнём и искрами огненными. . . А Иван-крестьянский сын в это время вылез из земли, изловчился и отрубил змею огненный палец. А потом принялся рубить ему головы. Срубил все головы до одной, разрубил в куски туловище и бросил в речку Смородину.

Тут и братья подоспели.

– Эх вы, сони, – сказал Иван. – Из-за вас я чуть было голову не сложил.

Братья взяли Ивана под руки, отвели в избушку, умыли, накормили и спать уложили.

Наутро Иван встал, принялся одеваться и обуваться.

– Куда ты так рано собрался? – спрашивают его братья. – Тебе надо хорошо отдохнуть после такого лютого боя.

– Нет, – отвечает Иван, – не до отдыха мне. Обронил я у Калинова моста свой платочек, пойду поищу его.

– Не ходи, – сказали ему братья. – Приедем в город – другой платок купишь.

– Нет, мне этот нужен.

Пошёл Иван к речке Смородине, перешёл по Калинову мосту на другой берег.

Шёл он, шёл и увидел каменные хоромы Чудо-Юдо. Подкрался он тихонько к открытому окошку. Слышит – разговор идёт.

А в хоромах сидела мать змеев – старая змеиха, а с ней три змеёвых жены.

Вот старшая жена и говорит:

– Отомщу я Ивану-крестьянскому сыну за моего мужа. Когда он поедет с братьями домой, забегу я вперёд, напущу на них зною и жару, а сама обернусь колодцем.

Захотят они воды напиться и с первого же глотка разорвёт их.

– Это ты хорошо придумала, – промолвила старая змеиха. Вторая жена сказала:

– А я забегу вперёд и обернусь яблоней. Захотят они отведать яблочек и с первого же кусочка разорвёт их на части.

– И ты хорошо придумала, – молвила старая змеиха.

– А я. – сказала третья жена, – забегу вперёд и напущу на них сон и дремоту, а сама обернусь мягким ковром с пуховыми подушками. Захотят братья прилечь отдохнуть, но как только лягут на ковёр, сразу же сгорят в огне.

– И ты тоже хорошо придумала, – молвила старая змеиха. – Но если вы не сможете погубить братьев, я завтра сама догоню их и проглочу.

Воротился Иван к братьям.

– Ну что, нашёл свой платок? – спрашивают они.

– Нашёл.

– Долго же ты искал его. Не стоило из-за него столько времени терять.

– А я думаю, что стоило.

Сели братья на коней и отправились домой.

Ехали они по степи, ехали по лугам. И вот стало очень жарко и знойно.

Захотелось братьям пить, просто сил нет терпеть. Смотрят – стоит в степи колодец, а в нём серебряное ведёрко на цепи. Говорят братья Ивану:

– Давай остановимся. Сами напьёмся студёной водицы и коней напоим.

– Неизвестно ещё, какая вода в этом колодце, – говорит Иван, – может она не годится для питья?

Спешился он, вынул из ножен меч и давай рубить колодец. Застонал колодец, завопил страшным голосом. И в тот же миг туман разошёлся, жары и зноя как ни бывало, и жажда прошла.

– Видели, братья, какая в колодце вода была? – спросил Иван.

Поехали братья дальше.

Ехали братья, ехали, видят – растёт у дороги яблоня, а на ветвях у неё висят спелые румяные яблоки.

Только братья спрыгнули с коней, чтобы нарвать себе яблок, как Иван бросился вперёд и начал рубить ветви мечом, только стон да треск пошёл.

– Видели, братья, какая эта яблоня?

Худо бы вам пришлось от её яблок.

Сели братья на коней и поехали дальше. Ехали они, ехали, и очень притомились.

Смотрят – лежит среди поля мягкий ковёр, а на нём пуховые подушки.

– Давайте приляжем на ковёр, отдохнем малость, – говорят братья.

– Нет, братья, не будет нам мягко на этом ковре! – сказал Иван. Рассердились братья.

– Да что ты всё распоряжаешься: того нельзя, этого нельзя!

Промолчал Иван, снял с себя пояс и бросил на ковёр. В тот же миг вспыхнул пояс огнём и сгорел, даже золы от него не осталось.

– И с вами то же самое бы стало! – сказал Иван братьям.

Подошёл он к ковру и принялся рубить его на куски. Застонал ковёр, завопил.

Разбросал Иван куски ковра по полю и говорит:

– Зря вы, братцы мои милые, на меня сердились. Не колодец это был, не яблоня и не ковёр, а змеёвы жёны. Хотели они нас погубить, да сами погибли.

Поблагодарили братья Ивана и поехали дальше.

Ехали они, ехали. Вдруг небо потемнело, ветер поднялся, завыл, засвистал.

Смотрят братья – летит к ним сама старая змеиха. Раскрыла огромную пасть, хочет проглотить Ивана и его братьев. Да не растерялись они, вынули из котомок соль и бросили ей в пасть, а сами прочь поскакали.

А змеиха обрадовалась, подумала, что попал к ней в пасть Иван со своими братьями. Остановилась она и принялась жевать соль. Но скоро поняла, что обманули её молодцы, и снова устремилась в погоню.

А Иван с братьями мчится вихрем по полю. Быстро скачут кони, а змеиха ещё быстрей летит. Понял Иван, что не уйти им от погони, придётся бой принимать. Вдруг видят братья – впереди кузница стоит, а в ней двенадцать кузнецов работают.

– Здравствуйте, кузнецы, – говорит им Иван. – Спрячьте нас в своей кузнице.

Гонится за нами старая змеиха.

– Ладно, – сказали кузнецы, – спрячем вас!

Кузнецы впустили братьев в кузницу, заложили дверь двенадцатью засовами железными и навесили на них двенадцать замков железных.

Подлетела змеиха к кузнице и кричит:

– Эй, кузнецы, выдайте мне Ивана-крестьянского сына и его братьев! А кузнецы отвечают:

– Ежели сумеешь слизать языком двенадцать засовов и замков железных, тогда и сама до них доберёшься!

Принялась змеиха лизать железные засовы и замки. Лизала, лизала – слизала одиннадцать засовов и замков. Устала, села отдохнуть.

А Иван вылез из окна кузницы, подкрался к змеихе, поднял её в воздух да как ударит оземь. От змеихи только пыль одна осталась, да и ту ветер развеял.

С той поры не появлялись больше в этих краях страшные змеи. Стали люди жить без страха.

А Иван-крестьянский сын и его братья воротились домой к отцу с матерью.

Зажили они лучше прежнего. Землю пахали, пшеницу сеяли.

Они и до сих пор живут.

Жили бабка с дедом. И были у них петух с курицей. Однажды бабка с дедом поссорились. И бабка говорит деду: Бери, дед, себе петуха, а мне курицу дай . Вот живут дед с петухом, и стало им нечего есть. А бабке с курочкой хорошо, курочка яички несет. Говорит дед петуху: Петушок, петушок! Хоть не хочу я с тобой расставаться, а все же придется. Иди, петушок, я тебя отпускаю. Кормить мне тебя нечем, а сам ты авось как-нибудь прокормишься .

Пошел петух куда глаза глядят. Шел по лесу, а навстречу ему лиса: Куда ты идешь? – Иду царя посмотреть и себя показать . – Можно я с тобой пойду? – Ладно . Шли они, шли, устала лиса. Посадил ее петух под одно крылышко, и пошли они дальше.

Навстречу им волк: Куда путь держите? – Идем царя посмотреть и себя показать . – Ну и я с вами Долго шли они, устал и волк. Посадил петух и его под другое крылышко.

Опять идут, а навстречу им медведь. Медведь спрашивает: Куда идете? – Идем царя смотреть, себя показать, – отвечают петух, лиса и волк. – Пойдем с нами!

Пошли дальше вчетвером. Шли, шли, устал медведь. Посадил его петух под хвостик.

И дальше пошли, а навстречу им пчелы: Вы куда идете? – Царя смотреть и себя показать. Пойдемте с нами! Полетели пчелы за ними, но скоро устали. Посадил их петух под перышки.

И так дошли до царя. А он в это время спал. Петушок взлетел на забор и закукарекал. Царь проснулся и закричал: Кто меня будит? Слуги поймали петуха и привели к царю. Царь увидел его и закричал: Бросьте его к моим курам и петухам! Бросили его в курятник, а все петухи и куры бросились клевать его. Тогда он выпустил лису. Она всех их подушила и сложила головки в одну сторону, тушки в другую.

Тогда слуги бросили петушка к баранам, чтобы те его затоптали. Но петух выпустил волка, а тот подушил баранов и сложил головы в одну сторону, а туши в другую.

Тогда бросили его к лошадям. Петух выпустил из-под хвостика медведя, и он сделал с ними то же, что лиса с курами, а волк с баранами.

Привели неугомонного петуха к царю, петух встряхнулся и выпустил всех пчел. Они стали кусать царя. Не выдержал царь, закричал: Бери, что хочешь, только убери этих пчел! Петушок убрал пчел и потребовал, чтобы царь дал столько золота, сколько у него, петушка, перышек. Дал царь ему золота.

Пошел петух к деду. Пришел и говорит: Постели, дед, одеяло . Дед расстелил одеяло, а петух встряхнулся и вытряхнул золото. Дед так и присел!

Пошел дед к бабке взять мерку. А бабка хитрая была. Вымазала дно мерки медом. Ко дну прилипла монетка, увидала ее бабка и послала свою курицу доставать золото.

Курица пошла, повалялась в дорожной пыли, нацепляла разных черепков, склянок и пришла домой: Бабка, стели одеяло мне! Бабка расстелила одеяло. Курица встряхнулась, а на одеяле остались только черепки, склянки и пыль.

Пошла тогда бабка к деду и говорит ему: Давай, дед, жить вместе .

И стали они жить и добра наживать.

Жил старик со старухою. Раз старуха рубила капусту и нечаянно отрубила палец. Завернула его в тряпку и положила на лавку.

Вдруг услышала – кто-то на лавке плачет. Развернула тряпку, а в ней лежит мальчик ростом с пальчик. Удивилась старуха, испугалась:

– Ты кто таков?

– Я твой сынок, народился из твоего мизинчика.

Взяла его старуха, смотрит – мальчик крохотный-крохотный, еле от земли видно. И назвала его Мальчик-с-пальчик.

Стал он у них расти. Ростом мальчик не вырос, а разумом умнее большого оказался.

Вот он раз и говорит:

– Где мой батюшка?

– Поехал на пашню.

– Я к нему пойду, помогать стану.

– Ступай, дитятко. Пришел он на пашню. – Здравствуй, батюшка. Осмотрелся старик кругом:

– Что за чудо? Голос слышу, а никого не вижу.

Кто таков говорит со мной?

– Я – твой сынок. Пришел тебе помогать пахать.

Садись, батюшка, закуси да отдохни маленько.

Обрадовался старик, сел обедать. А Мальчик-с-пальчик залез лошади в ухо и стал пахать, а отцу наказал:

– Коли кто будет торговать меня, продавай смело: небось не пропаду, назад домой приду.

Вот едет мимо барин, смотрит и дивуется: конь идет, соха орет, а человека нет.

– Этого еще видом не видано, слыхом не слыхано, чтобы лошадь сама собой пахала! Старик говорит барину:

– Что ты, разве ослеп? То у меня сын пашет.

– Продай мне его.

– Нет, не продам: нам только и радости со старухой, только и утехи, что Мальчик-с-пальчик.

– Продай, дедушка.

– Ну, давай тысячу рублей.

– Что так дорого?

– Сам видишь: мальчик мал, да удал, на ногу скор, на посылку легок.

Барин заплатил тысячу рублей, взял мальчика, посадил в карман и поехал домой.

А Мальчик-с-пальчик прогрыз дыру в кармане и ушел от барина.

Шел, шел, и пристигла его темная ночь. Спрятался он под былинку подле самой дороги и уснул. Набежал голодный волк и проглотил его. Сидит Мальчик-с-пальчик в волчьем брюхе живой, горя ему мало.

Плохо пришлось серому волку: увидит он стадо, овцы пасутся, пастух спит, а только подкрадется овцу унести – Мальчик-с-пальчик и закричит во все горло:

– Пастух, пастух, овечий дух! Спишь, а волк овцу тащит!

Пастух проснется, бросится на волка с дубиною да еще притравит его собаками, а собаки ну его рвать -только клочья летят. Еле-еле уйдет серый волк.

Совсем волк отощал, пришлось пропадать с голоду. Просит он Мальчика-с-пальчик:

– Вылези!

– Довези меня домой к отцу, к матери, так вылезу.

Делать нечего. Побежал волк в деревню, вскочил прямо к старику в избу.

Мальчик-с-пальчик тотчас выскочил из волчьего брюха:

– Бейте волка, бейте серого!

Старик схватил кочергу, старуха ухват – и давай бить волка. Тут его и порешили, сняли кожу да сынку тулуп сделали.

Жили-были дедушка и бабушка. Была у них внучка Машенька. Собрались раз подружки в лес – по грибы да по ягоды. Пришли звать с собой Машеньку.

– Дедушка, бабушка, – говорит Машенька, – отпустите меня в лес с подружками!

Дедушка с бабушкой отвечают:

– Иди, только смотри, от подружек не отставай – не то заблудишься.

Пришли девушки в лес, стали собирать грибы да ягоды. Вот Машенька – деревцо за деревцо, кустик за кустик – и ушла далеко-далеко от подружек.

Стала она аукаться, стала их звать. А подружки не слышат, не отзываются.

Ходила, ходила Машенька по лесу – совсем заблудилась. Пришла она в самую глушь, в самую чащу. Видит: стоит избушка. Постучала Машенька в дверь – не отвечают. Толкнула она дверь – дверь и открылась.

Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.

Села и думает: Кто же здесь живет? Почему никого не видно?..

А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил.

Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.

– Ага, – говорит, – теперь не отпущу тебя! Будешь у меня жить. Будешь печку топить, будешь кашу варить, меня кашей кормить.

Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.

Медведь на целый день уйдет в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.

– А если уйдешь, – говорит, – все равно поймаю и тогда уж съем!

Стала Машенька думать, как ей от медведя убежать. Кругом лес, а в какую сторону идти – не знает, спросить не у кого...

Думала она, думала и придумала.

Приходит раз медведь из леса, а Машенька и говорит ему:

– Медведь, медведь, отпусти меня на денек в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу.

– Нет, – говорит медведь,– ты в лесу заблудишься. Давай гостинцы, я их сам отнесу. А Машеньке того и надо!

Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю:

– Вот, смотри: я в этот короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да помни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду!

– Ладно, – отвечает медведь, – давай короб! Машенька говорит:

– Выйди на крылечко, посмотри: не идет ли дождик!

Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила.

Вернулся медведь, видит: короб готов. Взвалил его на спину и пошел в деревню.

Идет медведь между елками, бредет медведь между березками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шел-шел, устал и говорит:

– Ишь, какая глазастая, – говорит медведь, – все видит! – Поднял короб и пошел дальше. Шел-шел, шел-шел, остановился, сел и говорит:

Сяду на пенекСъем пирожок!

А Машенька из короба опять:

Вижу, вижу!

Не садись на пенек,Не ешь пирожок!

Неси бабушке,Неси дедушке!

Удивился медведь:

– Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит!

Встал и пошел скорее.

Пришел в деревню, нашел дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота:

– Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принес.

А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают.

Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.

Вышли тут бабушка да дедушка к воротам. Видят: короб стоит.

– Что это в коробе? – говорит бабушка.

А дедушка поднял крышку, смотрит и глазам своим не верит: в коробе Машенька сидит – живехонька и здоровехонька.

Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.

Жил-был Иванушка-дурачок, собою красавец, а что ни сделает, все у него смешно выходит – не так, как у людей.

Нанял его в работники один мужик, а сам с женой собрался в город; жена и говорит Иванушке:

– Останешься ты с детьми, гляди за ними, накорми их!

– А чем? – спрашивает Иванушка.

– Возьми воды, муки, картошки, покроши да свари – будет похлебка! Мужик приказывает:

– Дверь стереги, чтобы дети в лес не убежали! Уехал мужик с женой. Иванушка влез на полати, разбудил детей, стащил их на пол, сам сел сзади их и говорит:

– Ну вот, я гляжу за вами!

Посидели дети некоторое время на полу – запросили есть. Иванушка втащил в избу кадку воды, насыпал в нее полмешка муки, меру картошки, разболтал все коромыслом и думает вслух:

– А кого крошить надо? Услыхали дети – испугались:

– Он, пожалуй, нас искрошит! И тихонько убежали вон из избы. Иванушка посмотрел вслед им, почесал затылок, соображает:

– Как же я теперь глядеть за ними буду? Да еще дверь надо стеречь, чтобы она не убежала! Заглянул в кадушку и говорит:

– Варись, похлебка, а я пойду за детьми глядеть! Снял дверь с петель, взвалил ее себе на плечи и пошел в лес. Вдруг навстречу ему Медведь шагает – удивился, рычит:

– Эй, ты, зачем дерево в лес несешь? Рассказал ему Иванушка, что с ним случилось Медведь сел на задние лапы и хохочет:

– Экой ты дурачок! Вот я тебя съем за это? А Иванушка говорит:

– Ты лучше детей съешь, чтоб они в другой раз отца-матери слушались, в лес не бегали!

Медведь еще сильней смеется, так и катается по земле со смеху.

– Никогда такого глупого не видал? Пойдем, я тебя жене своей покажу!

Повел его к себе в берлогу. Иванушка идет, дверью за сосны задевает.

– Да брось ты ее! – говорит Медведь.

– Нет, я своему слову верен: обещал стеречь, так уж устерегу!

Пришли в берлогу. Медведь говорит жене:

– Гляди, Маша, какого я тебе дурачка привел! Смехота!

А Иванушка спрашивает Медведицу:

– Тетя, не видала ребятишек?

– Мои – дома, спят.

– Ну-ка, покажи, не мои ли это?

Показала ему Медведица трех медвежат; он говорит:

– Не эти, у меня двое было. Тут и Медведица видит, что он глупенький, тоже смеется:

– Да ведь у тебя человечьи дети были!

– Ну да, – сказал Иванушка, – разберешь их, маленьких-то, какие чьи!

– Вот забавный! – удивилась Медведица и говорит мужу:

– Михаиле Потапыч, не станем его есть, пусть он у нас в работниках живет!

– Ладно, – согласился Медведь, -он хоть и человек, да уж больно безобидный! Дала Медведица Иванушке лукошко, приказывает:

– Поди-ка, набери малины лесной. Детишки проснутся, я их вкусненьким угощу!

– Ладно, это я могу! – сказал Иванушка. – А вы дверь постерегите?

Пошел Иванушка в лесной малинник, набрал малины полное лукошко, сам досыта наелся, идет назад к Медведям и поет во все горло:

Эх, как неловкиБожии коровки!

То ли дело – муравьиИли ящерицы!

Пришел в берлогу, кричит:

– Вот она, малина?

Медвежата подбежали к лукошку, рычат, толкают друг друга, кувыркаются- очень рады!

А Иванушка, глядя на них, говорит:

– Эх-ма, жаль, что я не медведь, а то и у меня дети были бы!

Медведь с женой хохочут.

– Ой, батюшки мои! – рычит Медведь. – Да с ним жить нельзя – со смеху помрешь!

– Вот что, – говорит Иванушка, – вы тут постерегите дверь, а я пойду ребятишек искать, не то хозяин задаст мне!

А Медведица просит мужа:

– Миша, ты бы помог ему?

– Надо помочь, – согласился Медведь, – уж очень он смешной!

Пошел Медведь с Иванушкой лесными тропами, идут – разговаривают по-приятельски.

– Ну и глупый же ты! – удивляется Медведь. А Иванушка спрашивает его:

– А ты – умный?

– Я-то?

– Ну да!

– Не знаю.

– И я не знаю. Ты – злой?

– Нет, зачем?

– А по-моему – кто зол, тот и глуп. Я вот тоже не злой. Стало быть, оба мы с тобой не дураки будем!

– Ишь ты, как вывел! – удивился Медведь. Вдруг – видят: сидят под кустом двое детей, уснули. Медведь спрашивает:

– Это твои, что ли?

– Не знаю, – говорит Иванушка, – надо спросить. Мои есть хотели.

Разбудили детей, спрашивают:

– Хотите есть? Те кричат:

– Давно хотим!

– Ну, – сказал Иванушка, – значит, это и есть мои! Теперь я поведу их в деревню, а ты, дядя, принеси, пожалуйста, дверь, а то самому мне некогда, мне еще надобно похлебку варить!

– Уж ладно! – сказал Медведь -принесу! Идет Иванушка сзади детей, смотрит за ними в землю, как ему приказано, а сам поет:

Эх, вот так чудеса!

Жуки ловят зайца,Под кустом сидит лиса,Очень удивляется!

Пришел в избу, а уж хозяева из города воротились. Видят: посреди избы кадушка стоит, доверху водой налита, картошкой насыпана да мукой, детей нет, дверь тоже пропала – сели они на лавку и плачут горько.

– О чем плачете? – спросил их Иванушка. Тут увидели они детей, обрадовались, обнимают их, а Иванушку спрашивают, показывая на его стряпню в кадке:

– Это чего ты наделал?

– Похлебку!

– Да разве так надо?

– А я почем знаю – как?

– А дверь куда девалась?

– Сейчас ее принесут, – вот она!

Выглянули хозяева в окно, а по улице идет Медведь, дверь тащит, народ от него во все стороны бежит, на крыши лезет, на деревья; собаки испугались – завязли со страху в плетнях, под воротами; только один рыжий петух храбро стоит среди улицы и кричит на Медведя:

– Кину в реку-у!..

Жили-были старик со старухой. У них была внучка Снегурушка. Собрались подружки в лес по ягоды и пришли звать с собой Снегурушку. Старик со старухой долго не соглашались, но наконец отпустили ее. – Только, – говорят, – не отставай от подруг.

Пришли девушки в лес, стали собирать ягоды – деревце за деревце, кустик за кустик. Снегурушка и отстала. Подружки аукали, аукали, да Снегурушка не слыхала. Как стемнело, подружки домой пошли.

А Снегурушка ходила, ходила по лесу, совсем заблудилась. Поняла она, что осталась в лесу одна, залезла на высокое дерево, уселась на ветку и стала горько плакать да припевать- Ау, ау, Снегурушка!

– Ау, ау, голубушка!

– У дедушки, у бабушки-Была внучка Снегурушка.

– Ее подружки в лес заманили,-Заманили – покинули!

Идет медведь и спрашивает:

– О чем ты, Снегурушка, плачешь?

– Как мне, медведюшка, не плакать! Я одна у дедушки, у бабушки внучка Снегурушка. Меня подружки в лес заманили, заманили да покинули!

– Слезай, я тебя отнесу к дедушке и бабушке!

– Нет, медведь, я тебя боюсь: ты меня съешь!

Медведь ушел от нее. Она опять заплакала, плачет да приговаривает:

– Ау, ау, Снегурушка!

– Ау, ау, голубушка!..

Идет волк, спрашивает:

– О чем ты, Снегурушка, плачешь?

– Как же мне не плакать! Меня подружки в лес завели да одну и покинули...

– Сойди, я тебя отнесу к дедушке и бабушке! – говорит волк.

– Нет, волк, я тебя боюсь: ты меня съешь! Волк ушел. А Снегурушка опять заплакала, плачет да припевает:

– Ау, ау, Снегурушка!

– Ау, ау, голубушка!..

Бежит мимо лисица. Услыхала Снегурушкин голосок и спрашивает:

– Чего ты, Снегурушка, плачешь?

– Как же мне, лисонька, не плакать! Меня подружки в лес заманили, заманили да одну и покинули.

– Сойди, я тебя отнесу к дедушке и бабушке! Снегурушка слезла с дерева, села на лису, лисица и побежала.

Прибежала к Снегурушкиному дому, стала хвостом стучаться в калитку.

– Кто там? – спрашивают дедушка и бабушка.

– Это я, лисица, внучку вашу привезла!

– Ах ты, наша дорогая! Ах ты, наша хорошая! Войди к нам в избу! Где нам тебя посадить, чем тебя угостить?

Принесли они молока, яиц, творогу и стали лисицу потчевать. А лисица просит, чтоб в награду дали ей курицу и отпустили в лес.

Жили-были пузырь, соломинка и лапоть; пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю: «Пузырь, давай на тебе переплывем!» – «Нет, лапоть, пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдем по ней». Соломинка перетянулась; лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!

Жили кот, воробей да жихарько третей. Кот да воробей пошли дрова рубить и говорят жихарьку: "Домовничай да смотри: ежели придет яга-баба да станет считать ложки, ты ничего не говори, молчи!"–"Ладно",-ответил жихарь. Кот да воробей ушли, а жихарь сел на печь за трубу. Вдруг является яга-баба, берет ложки и считат: «Это – котова ложка, это – Воробьева ложка, третья – жихарь-кова». Жихарь не мог стерпеть, закричал: «Не тронь, яга-баба, мою ложку». Яга-баба схватила жихаря, села в ступу, поехала; едет в ступе, пестом понужат, а помелом следы заметат. Жихарь заревел: «Кот, беги! Воробей, лети!» Те услышали, прибежали. Кот начал царапать ягу-бабу, а воробей клевать; отняли жихаря.

На другой день стали опять собираться в лес дрова рубить, заказывают жихарю: «Смотри, ежели будет яга-баба, ничего не говори; мы теперь далеко уйдем». Жихарь только сел за трубу на печь, яга-баба опять явилась, начала считать ложки: «Это – котова ложка, это – Воробьева ложка, это – жихарькова». Жихарько не мог утерпеть, заревел: «Не тронь, яга-баба, мою ложку». Яга-баба схватила жихаря, потащила, а жихарь ревет: «Кот, беги! Воробей, лети!» Те услышали, прибежали; кот царапать, воробей клевать ягу-бабу! Отняли жихаря, ушли домой.

На третий день собрались в лес дрова рубить, говорят жихарю: «Смотри, ежели придет яга-баба – молчи; мы теперь далеко уйдем». Кот да воробей ушли, а жихарь третей уселся за трубу на печь; вдруг опять яга-баба берет ложки и считат: «Это – котова ложка, это – Воробьева ложка, третья – жихарькова». Жихарь молчит. Яга-баба вдругорядь считат: «Это – котова ложка, это – Воробьева, это – жихарькова». Жихарь молчит. Яга-баба в третий раз считат: «Это – котова ложка, это- Воробьева ложка, третья – жихарькова». Жихарько не мог стерпеть, забазлал: «Не тронь мою ложку». Яга-баба схватила жихаря, потащила. Жихарь кричит: «Кот, беги! Воробей, лети!» Братья его не слышат.

Притащила яга-баба жихаря домой, посадила в голбец, сама затопила печку, говорит большой дочери: «Девка! Я пойду в Русь; ты изжарь к обеду мне жихарька».– «Ладно!» – та говорит. Печка истопилась, девка велит выходить жихарю. Жихарь вышел. "Ложись на ладку!"– говорит опять девка. Жихарь лег, уставил одну ногу в потолок, другу в наволок. Девка говорит: «Не так, не так!» Жихарь бает: «А как? Ну-ка поучи». Девка легла в лйдку. Жихарь не оробел, схватил ухват да и пихнул в печь ладку с ягишниной дочерью, сам ушел опять в голбец, сидит – дожидатся ягой-бабы. Вдруг яга-баба прибежала и говорит: «Покататься было, поваляться было на жихарь-ковых косточках!» А жихарь ей в ответ: "Покатайся, поваляйся на дочерниных косточках!"Яга-баба спохватилась, посмотрела: дочь ее изжарена, и заревела: «А ты, мошенник, постой! Не увернешься!»

Приказыват середней дочери изжарить жихарька, сама уехала. Середня дочь истопила печку, велит выходить жи-харьку. Жихарь вышел, лег в ладку, одну ногу уставил в потолок, другу в наволок. Девка говорит: «Не так, не так!» – «А поучи: как?» Девка легла в ладку. Жихарь взял да и пихнул ее в печь, сам ушел в голбец, сидит там. Вдруг яга-баба: «Покататься было, поваляться было на жихарьковых косточках!» Он в ответ: «Поваляйся, покатайся на дочерниных косточках!» Ягишна взбесилась: «Э, постой, говорит, не увернешься!» Приказыват молодой дочери изжарить его. Не тут-то было, жихарь и эту изжарил!

Яга-баба пуще рассердилась: «Погоди, говорит, у меня не увернешься!» Истопила печь, кричит: «Выходи, жихарько! Ложись вот на ладку». Жихарь лег, уставил одну ногу в потолок, другу в наволок, не уходит в чело. Яга-баба говорит: «Не так, не так!» А жихарь будто не знат, «Я, говорит, не знаю, поучи сама!» Яга-баба тотчас поджалась и легла в ладку. Жихарь не оробел, взял да ее и пихнул в печь; сам ступай домой, прибежал, сказыват братьям: «Вот чего я сделал с ягой-бабой!»

Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький. «Дочка, дочка! – говорила мать.– Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора». Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу, заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.

Пришла девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда – нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери,– братец не откликнулся! Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом. Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала, стоит печка. «Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?» – «Съешь моего ржаного пирожка, скажу».– «О, у моего батюшки пшеничные не едятся!» Печь не сказала. Побежала дальше, стоит яблонь. «Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?» – «Съешь моего лесного яблока, скажу».– «О, у моего батюшки и садовые не едятся!» Побежала дальше, стоит молочная речка, кисельные берега. «Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?» – «Съешь моего простого киселика с молоком, скажу».– "О, у моего батюшки и сливочки не едятся!"И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесу, да, к счастью, попался еж; хотела она его толкнуть, побоялась наколоться и спрашивает: «Ежик, ежик, не видал ли, куда гуси полетели?» – «Вон туда-то!» – указал. Побежала – стоит избушка на курьих ножках, стоит-поворачивается. В избушке сидит Баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега. «Речка-матушка, спрячь меня!» – «Съешь моего киселика!» Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» – и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь. «Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!» – «Съешь мое лесное яблочко!» Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели – да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди – из рук вырвут! К счастью, на дороге печка. «Сударыня печка, спрячь меня!» – «Съешь моего ржаного пирожка!» Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьецо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели. А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя на дворе был столб, а в этом столбе три кольца: одно золотое, другое серебряное, а третье медное. В одну ночь царю привиделся такой сон: будто у золотого кольца был привязан конь – что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц. Поутру встал он и приказал клич кликать: кто этот сон рассудит и коня того достанет, за того свою дочь отдам и половину царства в придачу. Собралось на царский клич множество князей, бояр и всяких господ; думали, думали – никто не может сна растолковать, никто не берется коня достать.

Наконец доложили царю, что у такого-то нищего старичка есть сын Иван, который может сон растолковать и коня достать. Царь приказал призвать его. Призвали Ивана. Спрашивает его царь:

– Рассудишь ли ты мой сон и достанешь ли коня? Иван отвечает:

– Расскажи наперед, что за сон и какой тебе конь надобен?

Царь говорит:

– В прошлой ночи привиделось мне, будто у золотого кольца на моем дворе был привязан конь – что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц.

– Это не сон, а быль; потому что в прошлую ночь на этом коне приезжал к тебе двенадцатиглавыи змей и хотел царевну украсть.

– А можно ли достать этого коня? Иван отвечает:

– Можно – только тогда, как минет мне пятнадцать лет.

В то время было Ивану только двенадцать годочков; царь взял его во дворец, кормил и поил до пятнадцати.

Вот как минуло Ивану пятнадцать лет, сказал он царю:

– Давай, государь, мне коня, на котором можно б доехать до того места, где змей находится.

Царь повел его в конюшни и показал всех своих лошадей; только он не мог ни одной выбрать по своей силе и тяжести: как наложит на которую лошадь свою богатырскую руку, та и упадет. И сказал он царю:

– Пусти меня в чистое поле поискать себе под силу коня.

Царь его отпустил.

Иван крестьянский сын три года искал, нигде не мог сыскать. Идет со слезами обратно к царю. Попадается ему навстречу старичок и спрашивает:

– Что ты, парень, плачешь?

Он ему на спрос грубо отвечал, просто-напросто от себя прогнал; старик молвил:

– Смотри, малый, не помяни меня.

Иван немного отошел от старика, подумал сам с собою: «За что я старика обидел? Стары люди много знают». Воротился, догнал старика, упал ему в ноги и сказал:

– Дедушка, прости меня, со кручины тебя обидел. Я плачу вот о чем: три года ходил я по полю по разным табунам – нигде не мог сыскать по себе коня.

Старик отвечает:

– Поди в такое-то село, там у мужичка на конюшне стоит кобыла, а от той кобылы народился паршивый жеребенок; ты возьми его и выкорми: он тебе будет под силу.

Иван поклонился старику и пошел в село.

Приходит к мужику прямо в конюшню, увидал кобылу с паршивым жеребенком и наложил на того жеребенка руку. Жеребенок нимало не поробил; взял он его у крестьянина, покормил несколько времени, приехал к царю и рассказал ему, как добыл себе коня. Потом стал сряжаться в гости к змею. Царь спросил:

– Сколько тебе, Иван крестьянский сын, надобно силы?

Отвечает Иван:

– На что мне твоя сила? Я один могу достать; разве только для посылок дай человек шесть.

Дал ему царь шесть человек; вот они собрались и поехали.

Долго ли, коротко ли они ехали – никому не ведомо; ведомо только то, что приехали они к огненной реке, через реку мост лежит, а кругом реки огромный лес. В том лесу раскинули они шатер, достали разных напитков, начали пить, есть, веселиться. Иван крестьянский сьш: говорит товарищам:

– Давайте, ребята, каждую ночь поочередно караулить: не будет ли кто проезжать через эту реку? И случилось так, кто ни пойдет из его товарищей караул держать, всякий напьется с вечер пьян и ничего не видит.

Наконец пошел караулить Иван крестьянский сын; смотрит: в самую полуночь едет через реку змей о трех головах и подает голос:

– Нет мне ни спорщика, ни наговорщика: есть разве один спорщик и наговорщик – Иван крестьянский сын, да и того ворон в пузыре костей не заносил!

Иван крестьянский сын из-под моста выскочил:

– Врешь ты! Я здесь.

– А если здесь, то давай поспорим.

И выехал змей против Ивана на коне, а Иван выступил пеший, размахнулся своей саблею и срубил змею все три головы, а коня себе взял и привязал у шатра.

На другую ночь Иван крестьянский сын убил шестиглавого змея, на третью ночь девятиглавого и побросал их в огненную реку. А как пошел караулить на четвертую ночь, то приехал к нему двенадцатигла-вый змей и стал говорить гневно:

– Кто таков Иван крестьянский сын? Сейчас выходи ко мне! Зачем побил моих сыновей?

Иван крестьянский сын выступил и сказал:

– Позволь мне наперед сходить к своему шатру; а после сражаться будем.

– Хорошо, ступай!

Иван побежал к товарищам:

– Ну, ребята, вот вам таз, смотрите в него; когда он полон нальется крови, приезжайте ко мне.

Воротился и стал против змея, и когда они разошлись и ударились, то Иван с первого раза срубил у змея четыре головы, а сам по колена в землю ушел; во второй раз разошлись – Иван три головы срубил, а сам по пояс в землю ушел; в третий раз разошлись- еще три головы отсек, сам по грудь ушел; наконец одну срубил – по шейку ушел. Тогда только вспомянули про него товарищи, посмотрели в таз и увидели, что кровь через край льется; прибежали и срубили у змея последнюю голову, а Ивана из земли вытащили. Иван крестьянский сын взял змеиного коня и увел к шатру.

Вот прошла ночь, настает утро; начали добрые молодцы пить, есть, веселиться. Иван крестьянский сын встал от веселья и сказал своим товарищам:

– Вы, ребята, меня подождите! -а сам обратился котом, пошел по мосту через огненную реку, пришел в тот дом, где змеи жили, и стал дружиться с тамошними кошками. А в целом доме осталось в живых только сама змеиха да три ее снохи; сидят они в горнице и говорят между собою:

– Как бы нам злодея Ивана крестьянского сына сгубить?

Малая сноха говорит:

– Куда бы ни поехал Иван крестьянский сын, сделаю на пути голод, а сама оборочусь яблоней; как он съест яблочко, сейчас разорвет его!

Средняя сказала:

– А я на пути их сделаю жажду и оборочусь колодцем; пусть попробует выпить!

Старшая сказала:

– А я наведу сон, а сама сделаюсь кроватью; если Иван крестьянский сын ляжет, то сейчас помрет!

Наконец сама свекровь сказала:

– А я разину пасть свою от земли до неба и всех их пожру!

Иван крестьянский сын выслушал все, что они говорили, вышел из горницы, оборотился человеком и пришел к своим-товарищам:

– Ну, ребята, сряжайтесь в путь! Собрались, поехали в путь, и в первый раз на путисделался ужасный голод, так что нечего было перекусить; видят они – стоит яблоня; товарищи Ивановы хотели нарвать яблоков, но Иван не велел.

– Это,– говорит,– не яблоня!-и начал ее рубить; из яблони кровь пошла. Во второй раз напала на них жажда; Иван увидал колодец, не велел пить, начал его рубить – из колодца кровь потекла. В третий раз напал на них сон; стоит на дороге кровать, Иван и ее изрубил. Подъезжают они к пасти, разинутой от земли до неба; что делать? Вздумали с разлету через пасть скакать. Никто не мог перескочить; только перескочил один Иван крестьянский сын: вынес его из беды чудесный конь – что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц.

Приехал он к одной реке; у той реки стоит избенка. Тут попадается ему навстречу мужичок сам с перст, усы на семь верст и говорит ему:

– Отдай мне коня; а коли не отдашь честью, то насилкой возьму!

Отвечает Иван:

– Отойди от меня, проклятый гад, покудова тебя конем не раздавил!

Мужичок сам с перст, усы на семь верст сшиб его наземь, сел на коня и уехал. Входит Иван в избенку и сильно о коне тужит. В той избенке лежит на печи безногий-безрукий и говорит Ивану:

– Послушай, добрый молодец – не знаю, как тебя по имени назвать; зачем ты связывался с ним бороться. Я не этакий был богатырь, как ты; да и то он у меня и руки и ноги отъел!

– За что?

– А за то, что я у него на столе хлеб поел! Иван начал спрашивать, как бы назад коня достать? Говорит ему безногий-безрукий:

– Ступай на такую-то реку, сними перевоз, три года перевози, ни с кого денег не бери; разве тогда достанешь!

Иван крестьянский сын поклонился ему, пошел на реку, снял перевоз и целых три года перевозил безденежно. Однажды случилось ему перевозить трех старичков, они дают ему денег, он не берет.

– Скажи, добрый молодец, почему ты денег не берешь?

Он отвечает:

– По обещанию.

– По какому?

– У меня ехидный человек коня отбил; так меня добрые люди научили, чтоб я перевоз снял да три года ни с кого денег не брал.

Старички сказали:

– Пожалуй, Иван крестьянский сын, мы готовы тебе услужить – твоего коня достать.

– Помогите, родимые!

Старички были не простые люди: это был Студе-нец, Обжора и колдун. Колдун вышел на берег, нарисовал на песке лодку и говорит:

– Ну, братцы, видите вы эту лодку?

– Видим!

– Садитесь в нее.

Сели все четверо в эту лодку. Говорит колдун:

– Ну, легкая лодочка, сослужи мне службу, как прежде служила.

Вдруг лодка поднялась по воздуху и мигом, словно стрела, из лука пущенная, привезла их к большой каменистой горе. У той горы дом стоит, а в доме живет сам с перст, а усы на семь верст. Послали старики Ивана коня спрашивать. Иван начал коня просить; мужичок сам с перст, усы на семь верст сказал ему:

– Украдь у царя дочь и привези ко мне, тогда отдам коня.

Иван сказал про то своим товарищам, и тотчас они его оставили, а сами к царю отправились. Приезжают; царь узнал, почто они приехали, и приказал слугам баню истопить, докрасна накалить: пусть де задохнутся! После попросил гостей в баню: они поблагодарили и пошли. Колдун велел наперед Студенцу идти. Студенец взошел в баню и прохладил; вот они вымылись, выпарились и пошли к царю. Царь приказал большой обед подавать; множество всяких яств на стол было подано. Обжора принялся и всё поел. Ночью собрались гости потихоньку, украли царевну, привезли к мужику сам с перст, усы на семь верст; царевну ему отдавали, а коня выручали.

Иван крестьянский сын поклонился старичкам, сел на коня и поехал к царю. Ехал, ехал, остановился в чистом поле отдохнуть, разбил шатер и лег опочив держать. Проснулся, хвать – подле него царевна лежит. Он обрадовался, начал ее спрашивать:

– Как сюда угодила? Царевна сказала:

– Я оборотилась булавкою да в твой воротник .воткнулась.

В ту же минуту оборотилась она опять булавкою; Иван крестьянский сын воткнул ее в воротник и поехал дальше. Приезжает к царю; царь увидал чудного коня, принимает доброго молодца с честию и рассказывает, как у него дочь украли. Иван говорит:

– Не горюй, государь! Я ее назад привез. Вышел в другую комнату; царевна оборотиласькрасной девицей. Иван взял ее за руку и привел к царю. Царь еще больше возрадовался, взял себе коня, а дочь отдал замуж; за Ивана крестьянского сына. Иван и поныне живет с молодой? женою.

Жила-была старуха, детей у нее не было.

В одно время пошла она щепки собирать и нашла сосновый чурбан; воротилась, затопила избу, а чурбан положила на печку и говорит сама с собою: «Пускай высохнет, на лучину годится!» А изба у старухи была черная; скоро щепки разгорелися, и пошел дым по всей избе. Вдруг старухе послышалось, будто на печи чурбан кричит:

– Матушка, дымно! Матушка, дымно!

Она сотворила молитву, подошла к печке и сняла чурбан, смотрит – что за диво? Был чурбан, а стал мальчик. Обрадовалась старуха: «Бог сынка дал!» И начал тот мальчик расти не по годам, а по часам, как тесто на опаре киснет; вырос и стал ходить на дворы боярские и шутить шуточки богатырские: кого схватит за руку – рука прочь, кого за ногу – нога прочь, кого за голову – голова долой! Стали бояре, старухе жаловаться; она позвала сынка и говорит ему:

– Что ты задумал? Живи, батюшка, потише. А он в ответ:

– Если я тебе неугоден, я совсем уйду! Вышел из города и пошел дорогою; навстречу емуДугиня-богатырь – хоть какое дерево, так в дугу согнет! Спрашивает Дугиня:

– Куда идешь, Сосна-богатырь?

– Куда глаза глядят!

– Возьми меня с собой.

– Пойдем.

Пошли вдвоем; повстречался им Горыня-богатырь:

– Куда идете?

– А куда глаза глядят!

– Возьмите и меня с собой.

– Ладно, иди.

Прошли еще сколько-то верст; попадается им у большой реки Усыня-богатырь – сидит на берегу, одним усом реку запрудил, а по его усу, словно по мосту, пешие идут, конные скачут, обозы едут. Спрашивает Усыня:

– Куда идешь, Сосна-богатырь? – Куда глаза глядят!

– Возьми и меня с собой.

– Ладно, будь товарищ.

Вот идут они четверо, долго ли, коротко ли – подходят к синю морю; хочется им попасть на ту сторону, а как – не знают. Усыня-богатырь раскинул свои'усы, и по тем усам перебрались все на другую сторону.

Шли, шли и очутились в дремучем лесу.

– Стой, ребята!-говорит Сосна-богатырь.– Что нам по белу свету шататься? Не лучше ли здесь на житье остаться?

Принялись за работу, срубили избу и стали ходить охотиться, а дома оставляют одного по очереди – обед стряпать, за хозяйством смотреть. На первый день была очередь Дугинина, изготовил он попить-поесть и лег на лавку отдохнуть немножко. Стук-стук, приходит баба-яга:

– Подавай,– говорит,– обед! Пить-есть хочу! Дугиня поставил на стол хлеб-соль и жаренуюутку; она все сожрала да еще спрашивает.

– Больше нет ничего,– отвечает Дугиня,– мы сами люди заезжие.

Баба-яга ухватила его за волосы, принялась таскать по полу, таскала, таскала, еле живого оставила. Воротились с охоты товарищи:

– Что лежишь, Дугиня?

– Угорел, братцы! Изба новая, сырая...

На другой день то же самое случилось с Горынею, а на третий день – с Усынею.

Дошла очередь до Сосны-богатыря; приходит к нему баба-яга, требует:

– Подавай пить-есть!

Он поставил на стол хлеб-соль и жареного гуся. Баба-яга съела и еще спрашивает.

– Больше нет ничего, мы сами люди заезжие. Она кинулась на богатыря, да Сосна-богатырь самсилен, ухватил ее за седые космы, оттаскал и выкинул из избы еле живую. Баба-яга поползла на карачках и ушла под большой камень. Воротились с охоты товарищи; Сосна-богатырь повел их к этому камню и говорит:

– Надобно, ребята, поднять его.

Они пробовали, пробовали – никто своротить не может; а Сосна-богатырь кулаком ударил – камень за версту отлетел. Глянули, а на том месте, где камень лежал, пропасть оказалася.

– Ну, ребята, надо зверье бить да веревки вить! Набили зверей, нарезали кож;, связали длинныйремень, прицепили к нему сетку и в той сетке спустили Сосну-богатыря в подземельное царство.

Начал он ходить по подземельному царству, набрел на избушку, взошел туда – в избушке сидит дочь бабы-яги да ковер вышивает. Увидала гостя и вскрикнула:

– Ах, Сосна-богатырь! Сейчас моя матушка придет; куда тебя спрятать от нее?

Взяла оборотила его в булавку и воткнула в пяльцы. Приходит баба-яга и спрашивает:

– Кто у тебя в избе?

– Никого, матушка!

– Что же русским духом пахнет?

Кинулась искать, искала, искала, никого не нашла. Как только баба-яга ушла, красная девица бросила булавочку об пол – из булавочки явился Сосна-богатырь; повела его в чулан, в том чулане два кувшина стоят: в синем – сильная вода, в белом – бессильная.

– Когда будешь с матушкой драться, выскочи скорей в двери да в чулан, выпей всю воду из синего кувшина и перелей в него из белого.

Только успела это рассказать, как прибегает баба-яга и хочет в богатыря вцепиться.

– Постой, матушка!-говорит ей дочь.– Сделай прежде уговор: если он тебя сшибет, пускай даст тебе дух перевести; а если ты его сшибешь, тогда ему просить отдыху.

Сосна-богатырь и баба-яга сделали такой уговор и бросились друг на друга; яга-баба ударила его об пол. Красная девица сейчас закричала:

– Матушка! Дай ему отдохнуть. Сосна-богатырь побежал в чулан, выпил из синегокувшина всю воду, перелил в него из белого, воротился в избу, ухватил бабу-ягу и ударил об пол.

– Дай дух перевести!-закричала старуха, вскочила, побежала в чулан и напилась бессильной воды. Стали они опять драться; Сосна-богатырь ударил ее так сильно, что до смерти убил; положил мертвую на огонь, сжег и развеял пепел по ветру. Потом взял он красную девицу, посадил в сетки и затряс ремнем; богатыри Дугиня, Горыня да Усыня тотчас ее вытащили, опустили опять канат, подняли Сосну-богатыря до половины и оборвали ремень. (Сосна-богатырь упал; его выносит на Русь огромная птица, он женится на дочери бабы-яги, а богатыри, его товарищи, с исиугу разбегаются в разные чужедальние земли.

В одном месте у мужика было семь сынов, семь Семенов-все молодец молодца лучше, а такие лентяи, неработицы – во всем свете поискать! Ничего не делали. Отец мучился, мучился с ними и повез к царю: привозит туда, сдает всех в царскую службу. Царь поблагодарил его за таких молодцов и спросил, что они умеют делать.

– У самих спросите, ваше царско величество! Царь наперво созвал большого Семена, спросил:

– Чего ты умеешь делать?

– Воровать, ваше царско величество.

– Ладно; мне такой человек на время надобен. Созвал второго:

– А ты чего?

– Я умею ковать всяки дороги вещи.

– Мне и такой человек надобен.

Созвал третьего Семена, спрашиват:

– А ты чего умеешь делать?

– Я умею стрелять на лету птицу, ваше царско величество.

– Ладно! Спрашивает четвертого:

– А ты чего?

– Если стрелец подстрелит птицу, я вместо собаки сплаваю за ней и притащу.

– Ладно!-говорит царь.– А ты чему мастер?– спросил пятого.

– Я буду смотреть с высокого места во все царства и стану сказывать, где чего делатся.

– Хорошо, хорошо! Спросил шестого:

– Я знаю делать корабли: только тяп-ляп, у меня и будет корабь.

– Хорошо, а ты чего знашь? – спросил седьмого.

– Я умею лечить людей.

– Ладно!

Царь отпустил их. Живут долго уж; царь и вздумал попытать одного Семена:

– Ну-ка, Семен, узнай, где чего делатся? Семен забился куда-то наверх, посмотрел по сторонам и рассказал:

– Тут вот то-то делатся, там – то-то.

После сличили с газетами – точно так!

Прошло опять много время; царь вздумал жениться на одной царевне: как ее достать? Не знат, некого послать! И вспомнил семь Семенов, созвал их, дал службу: достать эту царевну; дал им сколько-то солдатства.

Семены скоро собрались, все мастера – тяп да ляп, и сделали корабь, сели и поплыли.

Подплывают под то царство, где была невеста-царевна; один посмотрел с высокого шеста, сказал, что царевна теперь одна-украсть можно; другой сковал какие-то самые дорогие вещи, и пошли с вором продавать: только дошли, вор тотчас и украл царевну. Отсекли якоря, поплыли.

Царевна видит, что ее везут, обернулась белой лебедью и полетела с корабля.

Стрелец не оробел, схватил ружье, стрелил и попал ей в левое крыло; вместо собаки кинулся другой

Семен, схватил лебедь на море и принес на корабь. Лебедь обернулась опять царевной, только лева рука у нее была подстрелена. Лекарь у них свой, тотчас руку у царевны вылечил.

Приехали к своему царству здоровы, благополучны, выстрелили из пушки. Царь услышал, и забыл уж про Семенов,-думат: что за корабь пришел там?

– Поди-ка,– говорит,– сбегайте, узнайте там.

Кто-то сбегал ли, съездил ли; сколь скоро доложили царю о семи Семенах вместе с царской невестой,– он обрадовался Семеновым трудам, приказал встретить их с честью, с пушечной пальбой, с барабанным боем.

Только царевна не пошла за царя взамуж: он был уж стар. Он ее и спросил, за кого она хочет выйти? Царевна говорит:

– За того, кто меня воровал! -А вор Сенька был бравый детина, царевне приглянулся.

Царь, не говоря больше ни слова, приказал их обвенчать; потом сам захотел на спокой, Семена поставил на свое место, а братовей его сделал всех большими боярами.

А й потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная; есть в ней дива дивные, чудачудные, а батрак Шабарша из плутов плут; уж как взялся за гуж;, так неча сказать – на все дюж!

Пошел Шабарша по батракам жить, да година настала лихая: ни хлеба никакого, ни овощей не родилось.

Вот и думает думу хозяин, думу глубокую: как разогнать злую кручину, чем жить-поживать, откуда ; деньги брать?

– Эх, не тужи, хозяин!-говорит ему Шабарша.-Был бы день-хлеб да деньги будут!

И пошел Шабарша на мельничну плотину. «Авось,-думает,-рыбки поймаю; продам – ан вот и деньги! Эге, да веревочки-то нет на удочку... Постой, сейчас совью».

Вьшросил у мельника горсть пеньки, сел на бережку и ну вить уду.

Вил, вил, а из воды прыг на берег мальчик в черной курточке да в красной шапочке.

– Дядюшка! Что ты здесь поделываешь? – спросил он.

– А вот веревку вью.

– Зачем?

– Да хочу пруд вычищать да вас, чертей, из воды таскать.

– Э, нет! Погоди маленько; я пойду скажу дедушке.

Чертенок нырнул вглубь, а Шабарша принялся снова за работу. «Погоди,-думает,– сыграю я с вами, окаянными, штуку, принесете вы мне и злата и серебра».

И начал Шабарша копать яму, выкопал и наставил на нее свою шапку с вырезанной верхушкою.

– Шабарша, а Шабарша! Дедушка говорит, чтобы я с тобой сторговался. Что возьмешь, чтобы нас из воды не таскать?

– Да вот эту шапочку насыпьте полну злата и серебра.

Нырнул чертенок в воду; воротился назад.

– Дедушка говорит, чтобы я с тобой сперва поборолся.

– О, да где не тебе, молокососу, со мною бороться! Да ты не сладишь с моим средним братом Мишкою.

– А где твой Мишка?

– А вон, смотри, отдыхает в яру под кустиком.

– Как же мне его вызвать?

– А ты подойди да ударь его по боку; так он и сам встанет.

Пошел чертенок в яр, нашел медведя и хватил его дубинкой по боку. Поднялся Мишка на дыбки, скрутил чертенка так, что у него все кости затрещали. Насилу вырвался из медвежьих лап, прибежал к водяному старику.

– Ну, дедушка,– сказывает он в испуге,– у Ша-барши есть средний брат Мишка, схватился было со мною бороться – ажно косточки у меня затрещали! Что ж было бы, если б сам-то Шабарша стал бороться?

– Гм! Ступай, попробуй побегать с Шабаршой взапуски: кто кого обгонит?

И вот мальчик в красной шапочке опять подле Шабарши; передал ему дедушкины речи, а тот ему в ответ:

– Да куда тебе со мной взапуски бегать! Мой маленький брат Заинька – и тот тебя далеко за собой оставит!

– А где твой брат Заинька?

– Да вон – в травке лег, отдохнуть захотел. Подойди к нему поближе да тронь за ушко – вот он и побежит с тобою!

Побежал чертенок к Заиньке, тронул его за ушко; заяц так и прыснул, чертенок было вслед за ним!

– Постой, постой, Заинька, дай с тобой поравняться... Эх, ушел!

– Ну, дедушка,– говорит водяному,– я было бросился резво бежать. Куды! И поравняться не дал, а то еще не сам Шабарша, а меньшой его брат бегал!

– Гм!-проворчал старик, нахмурив брови.– Ступай к Шабарше, и попробуйте: кто сильнее свистнет?

– Шабарша, а Шабарша! Дедушка велел попробовать: кто из нас крепче свистнет?

– Ну, свисти ты прежде.

Свистнул чертенок, да так громко, что Шабарша насилу на ногах устоял, а с дерев так листья и посыпались.

– Хорошо свистишь,– говорит Шабарша,– а все не по-моему! Как я свистну – тебе на ногах не устоять, и уши твои не вынесут... Ложись ничком наземь да затыкай уши пальцами.

Лег чертенок ничком на землю и заткнул уши пальцами; Шабарша взял дубину да со всего размаху как хватит его по шее, а сам фю-фю-фю!.. посвистывает.

– Ох, дедушка, дедушка! Да как же здорово свистнул Шабарша – ажио у меня искры из глаз посыпались; еле-еле с земли поднялся, а на шее да на пояснице, кажись, все косточки поломались!

– Ого! Не силен, знать, ты, бесенок! Пойди-тка, возьми там, в тростнике, мою железную дубинку, да попробуйте: кто из вас выше вскинет ее на воздух?

Взял чертенок дубинку, взвалил на плечо и пошел к Шабарше.

– Ну, Шабарша, дедушка велел в последний раз попробовать: кто из нас выше вскинет на воздух эту дубинку?

– Ну, кидай ты прежде, а я посмотрю.

Вскинул чертенок дубинку – высоко-высоко полетела она, словно точка в вышине чернеет! Насилу дождались, пока на землю упала...

Взял Шабарша дубинку – тяжела! Поставил ее на конец ноги, оперся ладонью и начал пристально глядеть на небо.

– Что же ты не бросаешь? Чего ждешь? – спрашивает чертенок.

– Жду, когда вон энта тучка подойдет – я на нее дубинку вскину, там сидит мой брат кузнец, ему железо на дело пригодится.

– Э, нет, Шабарша! Не бросай дубинки на тучку, а то дедушка рассердится!

Выхватил бесенок дубинку и нырнул к дедушке.

Дедушка как услыхал от внучка, что Шабарша чуть-чуть не закинул его дубинки, испугался не на шутку и велел таскать из омута деньги да откупаться.

Чертенок таскал, таскал деньги, много уж перетаскал- а шапка все не полна!

– Ну, дедушка, на диво у Шабарши шапочка! Все деньги в нее перетаскал, а она все еще пуста. Теперь остался твой последний сундучок.

– Неси и его скорее! Веревку-то он вьет?

– Вьет, дедушка!

– То-то!

Нечего делать, почал чертенок заветный дедушкин сундучок, стал насыпать Шабаршову шапочку, сыпал, сыпал... насилу дополнил!

С той поры, с того времени зажил батрак на славу; звали меня к нему мед-пиво пить, да я не пошел: мед, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?

Загнали солдата на дальние границы; прослужил он положенный срок, получил чистую отставку и пошел на родину. Шел он чрез многие земли, чрез разные государства; приходит в одну столицу и останавливается на квартире у бедной старушки. Начал ее расспрашивать;– Как у вас, баушка, в государстве – все ли здорово?

– И-и, служивый! У нашего царя есть дочь-красавица Марфа-царевна; сватался за нее чужестранный принц; царевна не захотела за него идти, а он напустил на нее нечистую силу. Вот уж третий год неможет! Не дает ей нечистая сила по ночам спокою; бьется сердечная и кричит без памяти... Уж чего царь не делает: и колдунов и знахарей приводил – никто не избавил!

Выслушал это солдат и думает сам с собой: «Дай пойду, счастья попытаю; может, и избавлю царевну! Царь хоть что-нибудь на дорогу пожалует». Взялшинель, вычистил пуговицы мелом, надел и марш во дворец. Увидала его придворная прислуга, узнала, зачем идет, подхватила под руки и привела к самому царю.

– Здравствуй, служба! Что хорошего скажешь?-говорит царь.

– Здравия желаю, ваше царское величество! Слышал я, что у вас Марфа-царевна хворает; я могу ее вылечить.

– Хорошо, братец! Коли вылечишь, я тебя с ног до головы золотом осыплю.

– Только прикажите, ваше величество, выдавать мне все, что требовать стану.

– Говори, что тебе надобно?

– Да вот дайте мне меру чугунных пуль, меру грецких орехов, фунт свечей и две колоды карт да изладьте мне чугунный прут, чугунную царапку о пяти зубьях да чугунное подобие человека с пружинами.

– Ну, хорошо; к завтрему все будет готово. Вот изготовили, что надо; солдат запер во дворцевсе окна и двери накрепко и закрестил их правбслав-ным крестом, только одну дверь оставил незапертой и стал возле нее на часах; комнату осветил свечами, на стол положил карты, а в карманы насыпал чугунных пуль да грецких орехов. Управился и ждет. Вдруг в самую полночь прилетел нечистый дух: куда ни сунется – не может войти! Летал, летал кругом дворца и увидал, наконец, отворёну дверь; скинулся человеком и хочет войти.

– Кто идет? – окликнул солдат.

– Пусти, служивый! Я придворный лакей.

– Где же ты, халдейская харя, до сих пор таскался?

– А где был, там теперь нету! Дай-ка мне орешков погрызть!

– Много вас тут, халдеев! Всех по ореху оделить, самому ничего не останется.

– Дай, пожалуйста!

– Ну, возьми!-дает ему пулю.

Черт взял в рот пулю, давил, давил зубами, в лепешку ее смял, а разгрызть – не разгрыз. Пока он с чугунного пулей возился, солдат орехов с двадцать разгрыз да съел.

– Эх, служивый,– говорит черт,– крепки у тебя зубы!

– Плох ты, я вижу!-отвечал солдат.– Ведь я двадцать пять лет царю прослужил, над сухарями зубы притупил, а ты б посмотрел, каков с молодых г.одов я был!

– Давай, служивый, в карты играть.

– А на что играть-то станем?

– Известно-на деньги.

– Ах ты, халдейская харя! Ну, какие у солдата деньги? Он всего жалованья – три денежки в сутки получает, а надо ему и мыла, и ваксы, и мелу, и клею купить и в баню сходить. Хочешь – на щелчки играть?

– Пожалуй!

Начали на щелчки играть. Черт наиграл на солдата три щелчка.

– Давай,– говорит,– бить стану!

– Догоняй по десятку, тогда и бей; из трех щелчков нечего и рук марать!

– Ладно!

Стали опять играть; пришел солдату крестовый хлюст, и нагнал он на нечистого десять щелчков.

– Ну-ка,– говорит черту,– подставляй свой лоб; я покажу тебе, каково с нашим братом на щелчки играть! По-солдатски урежу! И другу и недругу закажешь!..

Черт взмолился, просит, чтоб солдат полегче его бил.

– То-то! С вами, халдеями, только свяжись, сам не рад будешь; как дело к расчету-так сейчас и отлынивать! А мне никоим способом нельзя тебя пощадить; я – солдат и давал присягу завсегда поступать верою-правдою.

– Возьми, служивый, деньгами!

– А на что мне твои деньги? Я играл на щелчки-щелчками и плати. Разве вот что: есть у меня меньшой брат, пойдем-ка к нему-он пробьет тебе щелчки потише моего; а если не хочешь, давай я сам стану бить!

– Нет, служивый, веди лучше к меньшому брату. Солдат привел нечистого к чугунному человеку,тронул за пружину да как щелкнет черта по лбу-тот ажно в другую стену отлетел; а солдат ухватил его за руку:

– Стой! Еще девять щелчков за тобою. Тронул в другой раз пружину да так урезал, чточерт кубарем покатился да чуть-чуть стены не пробил! А в третий раз отбросило нечистого прямо в окно; вышиб он раму, выскочил вон и навострил лыжи.

– Помни, проклятый,-кричит солдат,– за тобой еще семь щелчков осталось!

А черт-то улепетывает, аж пятками в зад достает. Наутро спрашивает царь Марфу-царевну:

– Ну что – каково ночь проводила?

– Спокойно, государь-батюшка!

На другую ночь отрядил сатана во дворец иного черта; вишь, они ходили стращать да мучить царевну по очереди. Досталось и этому на орехи! В тринадцать ночей перебывало у солдата тринадцать нечистых в переделке, и всем равно туго пришлось! Ни один в другой раз идти не хочет.

– Ну, внучки,– говорит им дедушка-сатана,– я сам теперь пойду.

Пришел сатана во дворец и ну с солдатом разговаривать; то-другое, пятое-десятое, стали в карты играть; солдат обыграл его и повел к меньшому брату щелчками угощать. Привел, подавил пружины, меньшой брат обхватил сатану чугунными руками да так-таки плотно, что ему ни взад, ни вперед нельзя пошевелиться. Солдат схватил чугунный прут и давай хлестать; бьет сатану да приговаривает:

– Вот тебе в карты играть! Вот тебе Марфу-царевну мучить!

Исхлестал чугунный прут и взялся царапкой строгать: сатана благим матом ревет, а солдат знай себе дерет, и так его донял, что тот как вырвался – без оглядки убежал! Вернулся в свое болото, охает:

– Ах, внучки, чуть было солдат до смерти не убил!

– То-то, дедушка! Вишь он какой мудреный! Вот уж две недели, как я во дворце был, а все голова трещит! Да еще спасибо, что не сам бил, а меньшого брата заставлял!

Вот стали черти придумывать, как бы выжить им из дворца этого солдата. Думали, думали и решились золотом откупиться. Прибежали к солдату разом все; тот увидал, испугался и закричал громким голосом:

– Эй, брат, ступай сюда скорее, должники пришли, надо щелчки давать.

– Полно, полно, служивый! Мы пришли к тебе о деле потолковать; сколько хочешь возьми с нас золота – только выйди из дворца!

– Нет! Что мне золото! Уж коли хотите услужить мне, так полезайте все в ранец; я слыхал, что нечистая сила больно хитра – хоть в щель, и то влезет! Вот коли это сделаете,– право слово, уйду из дворца!

Черти обрадовались:

– Ну, служивый, открывай свой ранец. Солдат открыл; они и полезли туда все до единого,сатана сверху лег.

– Укладывайтесь плотнее,– говорит солдат,– чтоб молено было на все пряжки застегнуть.

– Застегивай, не твоя печаль!

– Счастье вам, коли застегну! А не то не прогневайтесь, ни за что из дворца не выйду. _Вот солдат взял застегнул ранец на все пряжки, перекрестил его, надел на себя и пошел к царю:

– Ваше царское величество! Прикажите изготовить тридцать железных молотов, каждый молот в три пуда.

Царь отдал приказ; сейчас изготовили тридцать молотов. Солдат принес ранец в кузницу, положил на наковальню и велел бить как можно сильнее. Плохо пришлось чертям, а вылезть никак нельзя! Угостил их солдат на славу!

– Теперь довольно!

Вскинул ранец на плечи и явился к царю с докладом: «Служба-де моя кончена; больше нечистая сила не станет царевны тревожить».

Царь поблагодарил его:

– Молодец служивый! Ступай гуляй по всем кабакам и трактирам, требуй, что только душе угодно; ни в чем тебе нет запрету!

И приставил к нему царь двух писарей, чтобы всюду за ним ходили да записывали на казенный счет, где сколько солдат нагуляет. Вот он гулял, гулял, целый месяц прогулял и пошел к царю.

– Что, служба, нагулялся?

– Нагулялся, ваше величество! Хочу домой идти.

– Что ты! Оставайся-ка у нас; я тебя первым человеком сделаю.

– Нет, государь, хочется повидать своих сродников'.

– Ну, ступай с богом!-сказал царь, дал ему повозку, лошадей и денег столько, что в целый век не прожить.

Поехал солдат на родину; пристал дорогою в какой-то деревне и увидал знакомого солдата – в одном полку служили.

– Здравствуй, брат!

– Здравствуй!

– Как поживаешь?

– Все по-старому!

– А мне господь счастье дал: вдруг разбогател! На радостях надо бы выпить: сбегай-ка, брат, купи ведерку вина.

– Рад бы сбегась, да вишь, у меня скотинка еще не убрана; потрудись, сходи сам-кабак вот, недалече!

– Ладно; а ты возьми мой ранец, положи в избе да накажи бабам, чтоб не трогали!

Отправился наш солдат за вином, а земляк его принес ранец в избу и говорит бабам:

– Не трожьте!

Пока убирал он скотину, бабам не терпится:

– Дай, посмотрим, что такое в ранце накладено? Принялись расстегивать – как выскочат оттудачерти с глумом да с треском; двери с крючьев посбивали и ну бежать! А навстречу им солдат с ведеркою:

– Ах, проклятые! Кто вас выпустил?

Черти испугались и бросились в буковище под мельницу, да там навсегда и остались. Солдат пришел в избу, разбранил баб и давай гулять со старым товарищем; а после приехал на родину и зажил богато и счастливо.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у этого царя было три сына, все они были на возрасте. Только мать их вдруг унес Кош Бессмертный.

Старший сын и просит у отца благословенье искать мать. Отец благословил; он уехал и без вести пропал.

Середний сын пождал-пождал, тоже выпросился у отца, уехал,– и тот без вести пропал.

Малый сын, Иван-царевич, говорит отцу:

– Батюшка! Благословляй меня искать матушку. Отец не пускает, говорит:

– Тех нет братовей, да и ты уедешь: я с кручины умру!

– Нет, батюшка, благословишь – поеду, и не благословишь-поеду.

Отец благословил.

Иван-царевич пошел выбирать себе коня; на которого руку положит, тот и падет; не мог выбрать себе коня, идет дорогой по городу, повесил голову. Неоткуда взялась старуха, спрашивает:

– Что, Иван-царевич, повесил голову?

– Уйди, старуха! На руку положу, другой пришлепну- мокренько будет.

Старуха обежала другим переулком, идет опять навстречу, говорит:

– Здравствуй, Иван-царевич! Что повесил голову? Он и думает: «Что же старуха меня спрашивает?

Не поможет ли мне она?» И говорит ей:

– Вот, баушка, не могу найти себе доброго коня.

– Дурашка, мучишься, а старухе не кучишься!– отвечает старуха.– Пойдем со мной.

Привела его к горе, указала место:

– Скапывай эту землю.

Иван-царевич скопал, видит чугунную доску на двенадцати замках; замки он тотчас лее сорвал и двери отворил, вошел под землю: тут прикован на двенадцати цепях богатырский конь; он, видно, услышал ездока по себе, заржал, забился, все двенадцать цепей порвал.

Иван-царевич надел на себя богатырские доспехи, надел на коня узду, черкасское седло, дал старухе денег и сказал:

– Благословляй и прощай, баушка! Сам сел и поехал.

Долго ездил, наконец доехал до горы; преболыну-щая гора, крутая, взъехать на нее никак нельзя. Тут и братья его ездят возле горы; поздоровались, поехали вместе; доезжают до чугунного камня пудов в полтораста, на камне надпись: кто этот камень бросит на гору, тому и ход будет.

Старшие братовья не могли поднять камень, а Иван-царевич с одного маху забросил на гору – и тотчас в горе показалась лестница.

Он оставил коня, наточил из мизинца в стакан крови, подает братьям и говорит:

– Ежели в стакане кровь почернеет, не ладите меня: значит, я умру!

Простился и пошел. Зашел на гору; чего он не насмотрелся! Всяки тут леса, всяки ягоды, всяки птицы!

Долго шел Иван-царевич, дошел до дому: огромный дом! В нем жила царска дочь, утащена Кошом Бессмертным.

Иван-царевич кругом ограды ходит, а дверей не видит. Царская дочь увидела человека, вышла на балкон, кричит ему:

– Тут, смотри, у ограды есть щель, потронь ее мизинцем, и будут двери.

Так и сделалось. Иван-царевич вошел в дом. Девица его приняла, напоила-накормила и расспросила. Он ей рассказал, что пошел доставать мать от Коша Бессмертного. Девица говорит ему на это:

– Трудно доступать мать, Иван-царевич! Он ведь бессмертный – убьет тебя. Ко мне он часто ездит... вон у него меч в пятьсот пудов, поднимешь ли его? Тогда ступай!

Иван-царевич не только поднял меч, еще бросил кверху; сам пошел дальше.

Приходит к другому дому; двери знает как искать; вошел в дом, а тут его мать, обнялись, поплакали.

Он и здесь испытал свои силы, бросил какой-то шарик в полторы тысячи пудов. Время приходит быть Кошу Бессмертному; мать спрятала его. Вдруг Кош Бессмертный входит в дом и говорит:

– Фу, фу! Русской коски слыхом не слыхать, видом не видать, а русская коска сама на двор пришла! Кто у тебя был? Не сын ли?

– Что ты, бог с тобой! Сам летал по Руси, нахватался русского духу, тебе и мерещится,– ответила мать Ивана-царевича. А сама поближе с ласковыми словами к Кошу Бессмертному, выспрашивает то-дру-гое и говорит:

– Где же у тебя смерть, Кош Бессмертный?

– У меня смерть,– говорит он,– в таком-то месте; там стоит дуб, под дубом ящик, в ящике заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце моя смерть.

Сказал это Кош Бессмертный, побыл немного и улетел.

Пришло время – Иван-царевич благословился у матери, отправился по смерть Коша Бессмертного.

Идет дорогой много время, не пивал, не едал, хочет есть до смерти и думает: кто бы на это время попался! Вдруг – волчонок; он хочет его убить. Выскакивает из норы волчиха и говорит:

– Не тронь моего детища; я тебе пригожусь.

– Быть так!

Иван-царевич отпустил волка; идет дальше, видит ворону.

«Постой,-думает,– здесь я закушу!» Зарядил ружье, хочет стрелять, ворона и говорит:

– Не тронь меня, я тебе пригожусь. Иван-царевич подумал и отпустил ворону. Идет дальше, доходит до моря, остановился наберегу. В это время вдруг взметался щучонок и выпал на берег, он его схватил, есть хочет смертно-думает: "Вот теперь поем!"Неоткуда взялась щука, говорит:

– Не тронь, Иван-царевич, моего детища, я тебе пригожусь.

Он и щучонка отпустил.

Как пройти море? Сидит на берегу да думает; щука ровно знала его думу, легла поперек моря. Иван-царевич прошел по ней, как по мосту; доходит до дуба, где была смерть Коша Бессмертного, достал ящик, отворил – заяц выскочил и побежал. Где тут удержать зайца!

Испугался Иван-царевич, что отпустил зайца, призадумался, а волк, которого не убил он, кинулся за зайцем, поймал и несет к Ивану-царевичу. Он обрадовался, схватил зайца, распорол его и как-то оробел: утка спорхнула и полетела. Он пострелял, пострелял- мимо! Задумался опять.

Неоткуда взялась ворона с воронятами и ступай за уткой, поймала утку, принесла Ивану-царевичу. Царевич обрадел, достал яйцо, пошел, доходит до моря, стал мыть яичко, да и ронил в воду. Как достать из моря? Безмерна глубь! Закручинился опять царевич.

Вдруг море встрепенулось – и щука принесла ему яйцо, потом легла поперек моря. Иван-царевич прошел по ней и отправился к матери; приходит, поздоровались, и она его опять спрятала.

В то время прилетел Кош Бессмертный и говорит:

– Фу, фу! Русской коски слыхом не слыхать, видом не видать, а здесь Русью несет!

– Что ты, Кош? У меня никого нет,– отвечала мать Ивана-царевича.

Кош опять и говорит:

– Я что-то немогу!

А Иван-царевич пожимал яичко: Коша Бессмертного от того коробило. Наконец Иван-царевич вышел, кажет яйцо и говорит:

– Вот, Кош Бессмертный, твоя смерть! Тот на коленки против него и говорит:

– Не бей меня, Иван-царевич, станем жить дружно; нам весь мир будет покорен.

Иван-царевич не обольстился его словами, раздавил яичко-и Кош Бессмертный умер.

Взяли они, Иван-царевич с матерью, что было нужно, пошли на родиму сторону; по пути зашли за царской дочерью, к которой Иван-царевич заходил вперед, взяли и ее с собой; пошли дальше, доходят до горы, где братья Ивана-царевича все ждут. Девица говорит:

– Иван-царевич! Воротись ко мне в дом; я забыла подвенечно платье, брильянтовый перстень и нешитые башмаки.

Между тем он спустил мать и царску дочь, с коей они условились дома обвенчаться; братья приняли их, да взяли спуск и перерезали, чтобы Ивану-царевичу нельзя было спуститься, мать и девицу как-то угрозами уговорили, чтобы дома про Ивана-царевича не сказывали. Прибыли в свое царство; отец обрадовался детям и жене, только печалился об одном Иване-царевиче.

А Иван-царевич воротился в дом своей невесты, взял обручальный перстень, подвенечно платье и нешитые башмаки; приходит на гору, метнул с руки на руку перстень. Явилось двенадцать молодцов, спрашивают:

– Что прикажете?

– Перенесите меня вот с этой горы. Молодцы тотчас его спустили. Иван-царевич наделперстень – их не стало; пошел в свое царство, приходит в тот город, где жил его отец и братья, остановился у о'дной старушки и спрашивает:

– Что, баушка, нового в вашем царстве?

– Да чего, дитятко! Вот наша царица была в плену у Копта Бессмертного; ее искали три сына, двое нашли и воротились, а третьего, Ивана-царевича, нет, и не знают, где. Царь кручинится об нем. А эти царевичи с матерью привезли какую-то царску дочь, большак жениться на ней хочет, да она посылает наперед куда-то за обручальным перстнем или велит сделать такое же кольцо, какое ей надо; колдася уж кличут клич, да никто не выискивается.

– Ступай, баушка, сказки царю, что ты сделаешь; а я пособлю,– говорит Иван-царевич.

Старуха в кою пору скрутилась, побежала к царю и говорит:

– Ваше царско величество! Обручальный перстень я сделаю.

– Сделай, сделай, баушка! Мы таким людям рады,– говорит царь,– а если не сделаешь, то голову на плаху.

Старуха перепугалась, пришла домой, заставляет Ивана-царевича делать перстень, а Иван-царевич спит, мало думает, перстень готов. Он шутит над старухой, а старуха трясется вся, плачет, ругает его:

– Вот ты,– говорит,-сам-от в стороне, а меня, дуру, подвел под смерть.

Плакала, плакала старуха и уснула. Иван-царевич встал поутру рано, будит старуху:

– Вставай, баушка, да ступай понеси перстень, да смотри: больше одного червонца за него не бери. Если спросят, кто сделал перстень, скажи: сама; на меня не сказывай!

Старуха обрадовалась, снесла перстень; невесте понравился.

– Такой,– говорит,– и надо!

Вынесла ей полно блюдо золота; она взяла один только червонец. Царь говорит:

– Что, баушка, мало берешь?

– На что мне много-то, ваше царско величество! После понадобятся – ты же мне дашь.

Пробаяла это старуха и ушла.

Прошло там сколько время -вести носятся, что невеста посылает жениха за подвенечным платьем или велит сшить такое же, како ей надо. Старуха и тут успела (Иван-царевич помог), снесла подвенечное платье.

После снесла нешитые башмаки, а червонцев брала по одному и сказывала: эти вещи сама делает.

Слышат люди, что у царя в такой-то день свадьба; дождались и того дня. А Иван-царевич старухе заказал:

– Смотри, баушка, как невесту привезут под венец, ты скажи мне.

Старуха время не пропустила. Иван-царевич тотчас оделся в царское платье, выходит:

– Вот, баушка, я какой! Старуха в ноги ему.

– Батюшка, прости, я тебя ругала! I- Бог простит.

Приходит в церковь. Брата его еще не было. Он стал в ряд с невестой; их обвенчали и повели во дворец.

На дороге попадается навстречу жених, -большой брат, увидал, что невесту ведут с Иваном-царевичем, ступай-ка со стыдом обратно.

Отец обрадовался Ивану-царевичу, узнал о лукавстве братьев и, как отпировали свадьбу, больших сыновей разослал в ссылку, а Ивана-царевича сделал наследником.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Отец и мать у них померли; умирая, они сыну наказывали:

– Кто первый за твоих сестер станет свататься, за того и отдавай-при себе не держи долго!

Царевич похоронил родителей и с горя пошел с сестрами во зеленый сад погулять. Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная.

– Пойдемте, сестрицы, домой!-говорит Иван-царевич.

Только пришли во дворец-как грянул гром, раздвоился потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит:

– Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать.

– Коли люб ты сестрице, я ее не унимаю – пусть с богом идет!

Марья-царевна согласилась; сокол женился и унес ее в свое царство.

Дни идут за днями, часы бегут за часами-: целого года как не бывало; пошел Иван-царевич с двумя сестрами во зеленый сад погулять. Опять встает туча с вихрем, с молнией.

– Пойдемте, сестрицы, домой! -говорит царевич. Только пришли во дворец – как ударил гром,распалася крыша, раздвоился потолок, и влетел орел; ударился об пол и сделался добрым молодцем.

– Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом.

И посватал Ольгу-царевну. Отвечает Иван-царевич:

– Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идет; я с нее воли не снимаю.

Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж; орел подхватил ее и унес в свое царство.

Прошел еще один год; говорит Иван-царевич своей младшей сестрице:

– Пойдем, во зеленом саду погуляем! Погуляли немножко; опять встает туча с вихрем, смолнией.

– Вернемся, сестрица, домой!

Вернулись домой, не успели сесть-как ударил гром, раздвоился потолок, и влетел ворон; ударился ворон об пол и сделался добрым молодцем: прежние были хороши собой, а этот еще лучше.

– Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом, отдай за меня Анну-царевну.

– Я с сестрицы воли не снимаю; коли ты полюбился ей, пусть идет за тебя.

Вышла за ворона Анна-царевна, и унес он ее в свое государство.

Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно.

– Пойду,-говорит,-искать сестриц. Собрался в дорогу, шел, шел и видит – лежит вполе рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:

– Коли есть тут жив человек-отзовися! Кто побил это войско великое?

Отозвался ему жив человек:

– Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.

Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна:

– Здравствуй, царевич, куда тебя бог несет – по воле аль по неволе?

Отвечал ей Иван-царевич:

– Добрые молодцы по неволе не ездят!

– Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах.

Иван-царевич тому и рад, две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней.

Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в свое государство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться; покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и приказывает:

– Везде ходи, за всем присматривай; только в этот чулан не моги заглядывать!

Он не вытерпел: как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул – а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован.

Просит Кощей у Ивана-царевича:

– Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил – совсем в горле пересохло!

Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и еще запросил:

– Мне одним ведром не залить жажды; дай еще! Царевич подал другое ведро; Кощей выпил изапросил третье, а как выпил третье ведро-взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.

– Спасибо, Иван-царевич!-сказал Кощей Бессмертный.– Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих!-и страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Морев-ну, прекрасную королевну, подхватил ее и унес к себе.

А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошел в путь-дорогу:

– Что ни будет, а разыщу Марью Моревну! Идет день, идет другой, на рассвете третьего видитчудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит. Слетел сокол с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:

– Ах, шурин мой любезный! Как тебя господь милует?

Выбежала Марья-царевна, ветрела Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Погостил у них царевич три дня и говорит:

– Не могу у вас гостить долго; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.

– Трудно тебе сыскать ее,– отвечает сокол.– Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на нее смотреть, про тебя вспоминать.

Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошел в дорогу.

Шел он день, шел другой, на рассвете третьего видит дворец еще лучше первого, возле дворца дуб стоит, на дубу орел сидит. Слетел орел с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:

– Вставай, Ольга-царевна! Милый наш братец идет.

Ольга-царевна тотчас прибежала навстречу, стала его целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:

– Дольше гостить мне некогда; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.

Отвечает орел:

– Трудно тебе сыскать ее; оставь у нас серебряную вилку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.

Он оставил серебряную вилку и пошел в дорогу.

День шел, другой шел, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух, возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:

– Анна-царевна! Поскорей выходи, наш братец идет.

Выбежала Анна-царевна, ветрела его радостно, стала целовать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье-бытье рассказывать.

Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:

– Прощайте! Пойду жену искать – Марью Мо-ревну, прекрасную королевну.

Отвечает ворон:

– Трудно тебе сыскать ее; оставь-ка у нас серебряную табакерку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.____Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощался и пошел в дорогу.

День шел, другой шел, а на третий добрался до Марьи Моревны. Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:

– Ах, Иван-царевич! Зачем ты меня не послушался- посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного?

– Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмертного; авось не догонит!

Собрались и уехали.

А Кощей на охоте был; к вечеру он домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

Отвечает конь:

– Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез.

– А можно ли их догнать?

– Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать ее, смолотить, в муку обратить, пять печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть, да тогда вдогонь ехать – и то поспеем!

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича.

– Ну,– говорит,– первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой меня напоил; и в другой раз прощу, а в третий берегись – на куски изрублю!

Отнял у него Марью Моревну и увез; Иван-царевич сел на камень и заплакал.

Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Моревною; Кощея Бессмертного дома не случилося.

– Поедем, Марья Моревна!

– Ах, Иван-царевич! Он нас догонит.

– Пускай догонит; мы хоть часок-другой проведем вместе.

Собрались и уехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

– Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.

– А можно ли догнать их?

– Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяна напиться, до отвала выспаться да тогда вдогонь поехать-и то поспеем!

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича:

– Ведь я же говорил, что тебе не видать Марьи Моревны, как ушей своих!

Отнял ее и увез к себе.

Оставался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною; на ту пору Кощея дома не случилося.

– Поедем, Марья Моревна!

– Ах, Иван-царевич! Ведь он догонит, тебя в куски изрубит.

– Пускай из'рубит! Я без тебя жить не могу. Собрались и поехали.

Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.

– Что ты спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

– Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.

Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез.

В то самое время у зятьев Ивана-царевича серебро почернело.

– Ах,– говорят они,– видно, беда приключилася! Орел бросился на сине море, схватил и вытащилбочку на берег, сокол полетел за живой водою, а ворон за мертвою.

Слетелись все трое в одно место, разбили бочку, вынули куски Ивана-царевича, перемыли и склали, как надобно. Ворон брызнул мертвой водою-тело срослось, съединилося; сокол брызнул живой водою-Иван-царевич вздрогнул, встал и говорит:

– Ах, как я долго спал!

– Еще бы дольше проспал, если б не мы! -отвечали зятья.– Пойдем теперь к нам в гости.

– Нет, братцы! Я пойду искать Марью Моревну. Приходит к ней и просит:

– Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня.

Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и стала Кощея выспрашивать. Кощей сказал:

– За тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекою живет баба-яга; у ней есть такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у ней и других славных кобылиц; я у ней три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за то баба-яга дала мне одного жеребеночка.

– Как же ты через огненную реку переправился?

– А у меня есть такой платок-как махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет!

Марья Моревна выслушала, пересказала все Ивану-царевичу и платок унесла да ему отдала.

Иван-царевич переправился через огненную реку и пошел к бабе-яге. Долго шел он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит:

– Съем-ка я одного цыпленочка.

– Не ешь, Иван-царевич!-просит заморская птица.-В некоторое время я пригожусь тебе.

Пошел он дальше; видит в лесу улей пчел.

– Возьму-ка я, – говорит, – сколько-нибудь медку.

Пчелиная матка отзывается:

– Не тронь моего меду, Иван-царевич! В некоторое время я тебе пригожусь.

Он не тронул и пошел дальше; попадает ему навстречу львица со львенком.

– Съем я хоть этого львенка; есть так хочется, ажио тошно стало!

– Не тронь, Иван-царевич,– просит львица.– В некоторое время я тебе пригожусь.

– Хорошо, пусть будет по-твоему!

Побрел голодный, шел, шел – стоит дом бабы-яги, кругом дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один незанятый.

– Здравствуй, бабушка!

– Здравствуй, Иван-царевич! Почто пришел – по своей доброй воле аль по нужде?

– Пришел заслужить у тебя богатырского коня.

– Изволь, царевич! У меня ведь не год служить, а всего-то три дня; если упасешь моих кобылиц-дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся- торчать твоей голове на последнем шесте.

Иван-царевич согласился; баба-яга его накормила-напоила и велела за дело приниматься.

Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врознь по лугам разбежались; не успел царевич глазами вскинуть, как они совсем пропали. Тут он заплакал-запечалился, сел на камень и заснул. Солнышко уже на закате, прилетела заморская птица и будит его:

– Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома. Царевич встал, воротился домой; а баба-яга ишумит и кричит на своих кобылиц:

– Зачем вы домой воротились?

– Как же нам было не воротиться? Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.

– Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.

Переспал ночь Иван-царевич; наутро баба-яга ему говорит:

– Смотри, царевич, если не упасешь кобылиц, если хоть одну потеряешь – быть твоей буйной головушке на шесте!

Погнал он кобылиц в поле, они тотчас задрали хвосты и разбежались по дремучим лесам. Опять сел царевич на камень, плакал, плакал, да и уснул. Солнышко село за лес; прибежала львица:

– Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны.

Иван-царевич встал и пошел домой; баба-яга пуще прежнего и шумит и кричит на своих кобылиц:

– Зачем домой воротились?

– Как же нам было не воротиться? Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.

– Ну, вы завтра забегите в сине море.

Опять переспал ночь Иван-царевич, наутро посылает его баба-яга кобылиц пасти:

– Если не упасешь – быть твоей буйной головушке на шесте.

Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты, скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчелка и говорит:

– Вставай, царевич! Кобылицы все собраны; да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, пойди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок – в навозе валяется; ты украдь его и в глухую полночь уходи из дому.

Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улегся за яслями; баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц:

– Зачем воротились?

– Как же нам было не воротиться? Налетело пчел видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сторон жалить до крови!

Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич украл у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул три раза платком в правую сторону – и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост.

Царевич переехал по мосту и махнул платком на левую сторону только два раза – остался через реку мост тоненький-тоненький!

Поутру пробудилась баба-яга – паршивого жеребенка видом не видать! Бросилась в погоню; во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает.

Прискакала к огненной реке, взглянула и думает. "Хорош мост!"Поехала по мосту, только добралась до средины- мост обломился, и баба-яга чубурах в реку; тут ей и лютая смерть приключилась!

Иван-царевич откормил жеребенка в зеленых лугах; стал из него чудный конь.

Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею:

– Как тебя бог воскресил?

– Так и так,– говорит.– Поедем со мной.

– Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену.

– Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит.

Сели они на коня и поехали.

Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается.

– Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?

– Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез.

– А можно ли их догнать?

– Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня.

– Нет, не утерплю,– говорит Кощей Бессмертный,-поеду в погоню.

Долго ли, коротко ли – нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей.

После того наклал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.

Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью:

– Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать-другой не найти!

Погостили они, попировали и поехали в свое царство; приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать.

Жили три брата, два-то умных, а третий дурак: умные братья поехали в нижние города товаров закупать и говорят дураку:

– Ну, смотри, дурак, слушай наших жен и почитай так, как родных матерей; мы тебе купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубашку красную.

Дурак сказал им:

– Ладно, буду почитать.

Они отдали дураку приказание, а сами поехали в нижние города; а дурак лег на печь и лежит. Невестки говорят ему:

– Что же ты, дурак! Братья велели тебе нас почитать и за это хотели тебе по подарку привезти, а ты на печи лежишь, ничего не работаешь; сходи хоть за водой.

Дурак взял ведра и пошел за водой; зачерпнул воды, и попала ему щука в ведро. Дурак и говорит:

– Слава богу! Теперь я наварю хоть этой щуки, сам наемся, а невесткам не дам; я на них сердит!

Говорит ему щука человеческим голосом:

– Не ешь, дурак, меня; пусти опять в воду, счастлив будешь!

Дурак спрашивает:

– Какое ж от тебя счастье?

– А вот какое счастье: что скажешь, то и будет! Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью ступайте, ведра, сами домой и поставьтесь на место.

Как только дурак сказал это, ведра тотчас пошли сами домой и поставились на место. Невестки глядят и дивуются. «Что он за дурак! – говорят.– Вишь какой хитрый, что у него ведра сами домой пришли и поставились на свое место».

Дурак пришел и лег на печку; невестки стали опять говорить ему:

– Что ж ты, дурак, улегся на печку! Дров нет, ступай за дровами.

Дурак взял два топора, сел в сани, лошади не запряг.

– По щучьему,– говорит,– веленью, по моему прошенью катитесь, сани, в лес!

Сани покатились скоро да шибко, словно кто погоняет их. Надо было дураку ехать мимо города, и он без лошади столько придавил народу, что ужас! Тут все закричали:

– Держи его! Лови его!-однако не поймали. Дурак въехал в лес, вышел из саней, сел наколодину и сказал:

– Один топор, руби с корня, другой – дрова коли! Вот дрова нарубились и наклались в сани. Дуракговорит:

– Ну, один топор, теперь поди и сруби мне кукову, чтоб было чем носило поднять.

Топор пошел и срубил ему кукову; кукова пришла, на воз легла. Дурак сел и поехал; едет мимо города, а в городе народ собрался, давно его караулит. Тут дурака поймали, начали одерживать да пощипывать; дурак и говорит:

– По щучьему веленью, по моему прошенью ступай, кукова, похлопочи-ка!

Вскочила кукова и пошла ломать, колотить и прибила народу многое множество; люди, словно снопы, так наземь и сыплются! Отделался от них дурак и приехал домой, дрова сложил, а сам на печь сел.

Вот горожане стали бить на него челом и донесли королю: «Так-де его не взять, надобно обманом залучить, а всего лучше обещать ему красную рубаху,красный кафтан и красные сапоги». Пошли за дураком королевские гонцы.

– Ступай,– говорят,– к королю; он тебе даст красные сапоги, красный кафтан и красную рубаху.

Вот дурак и сказал:

– По щучьему веленью, по моему прошенью, печка, ступай к королю!

Сам сел на печь, печка и пошла. Приехал дурак к королю. Король уж хотел казнить его, да у того короля была дочь, и больно понравился ей дурак; стала она отца просить, чтобы отдал ее за дурака замуж. Отец рассердился, обвенчал их и велел посадить обоих в бочку, бочку засмолить и пустить на воду. Так и сделано.

Долгое время плыла бочка по морю; стала жена дурака просить:

– Сделай так, чтобы нас на берег выкинуло. Дурак сказал:

– По щучьему веленью, по моему прошенью – выкинь эту бочку на берег и разорви ее!

Вышли они из бочки; жена опять стала дурака просить, чтобы он построил какую-нибудь избушку. Дурак сказал:

– По щучьему веленью, по моему прошенью – постройся мраморный дворец, и чтобы этот дворец был как раз против королевского дворца!

Сейчас все исполнилось; король увидал поутру новый дворец и послал узнать, кто такой живет в нем? Как только узнал, что там живет его дочь, в ту же минуту потребовал ее с мужем к себе. Они приехали; король их простил, и стали вместе жить-поживать да добра наживать.

У одного старика и старухи был один сын уж на возрасте; чему учить сына – отец не знает, и вздумал его отдать одному мастеру в работники всяки вещи делать. Поехал в город, сделал условие с мастером, чтобы сыну учиться у него три года, адомой побывать в три года только один раз. Отвез сына. Вот парень живет год, другой; скоро научился делать дороги вещи, превзошел и самого хозяина. Один раз сделал часы в пятьсот рублей, послал их отцу. «Хоть,– говорит,– продаст да поправит бедность!» Где отцу продавать! Он насмотреться не может на часы, потому что сын их делал. Время приходит; надо ему увидеться с родителями. Хозяин был знат-кой, и говорит:

– Ступай, вот тебе срок три часа и три минуты; если в срок не воротишься – смерть тебе!

Он и думает: «Когда же я доеду столько верст до отца?» Мастер на это говорит:

– Возьми вон ту карету; как только сядешь – защурься.

Наш парень так и сделал; только защурился, взглянул-уж и дома у отца; вылез, приходит в избу – никого нет. А отец и мать его увидели, что к дому карета подъехала; испугались да и спрятались в голбец; насилу он их вызвал из голбца. Начали здороваться; мать плакать-долго не видались. Сын привез им гостинцев. Докуда здоровались да говорили, время мешкалось – три часа уж прошло, осталось три минуты, то, друго, вот только одна минута! Нечистый шепчет парню:

– Ступай скорее: хозяин ужо тебя!..

Парень был заботливый, простился и поехал; скоро очутился у дому, вошел в избу, а хозяина за него, что просрочил, нечиста сила мучит. Парень отваживаться-отваживаться с хозяином, отвадился, пал ему в ноги:

– Прости, просрочил, вперед таков не буду! Хозяин побранил только и подлинно простил. Парень наш опять живет; всех лучше стал делатьвсяки вещи. Хозяин и думает, что если парень отойдет, отнимет у него всю работу – лучше мастера стал! -и говорит ему:

– Работник! Ступай в подземное царство, принеси оттуда мне ящичек; он стоит там на царском троне.

Поделали спуски длинные, ремень к ремню сшили и к каждому шву тэивязали по колокольчику. Хозяинначал его спускать в какой-то овраг, велел: если достанет ящик, трясти заранее за ремень; как колокольчики зазвонят, хозяин услышит. Парень спустился под землю, видит дом, входит в него; человек с двадцать мужиков стали все на ноги, поклонились и все в (голос:

– Здравствуй, Иван-царевич!

Парень изумился: какая честь! Входит в другу комнату-полна женщин; те также стали, поклонились, говорят:

– Здравствуй, Иван-царевич!

Эти люди все были наспусканы мастером. Пошел парень в третью комнату, видит – трон, на троне ящик; взял этот ящик, пошел и людей всех за собой повел.

Пришли к ремню, потрясли, привязали человека- хозяин потянул; а сам он с ящиком хотел привязаться на самом последе. Хозяин половину их вытаскал; вдруг к нему прибежал работник, зовет скорей домой – сделалось како-то несчастье. Хозяин пошел, велел всех таскать из-под земли, а крестьянского сына таскать не велел. Ну, людей всех перетаскали по ремню, а этого парня и оставили. Он ходил, ходил по подземному царству, что-то ящичек и тряхнул – вдруг выскочило двенадцать молодцов, говорят:

– Что, Иван-царевич, прикажете?

– Да вот вытащите меня наверх!

Молодцы тотчас его подхватили, вынесли. Он не пошел к своему хозяину, а пошел прямо к отцу. Между тем хозяин хватился ящичка, прибежал к оврагу, трясти-трясти за ремень – нету его работника! Думает мастер: «Видно, ушел куда-то! Надо посылать за ним человека».

А крестьянский сын пожил у отца, выбрал богатое какое-то место, метнул ящик с руки ни руку – вдруг явилось двадцать четыре молодца:

– Что, Иван-царевич, прикажете?

– Ступайте, на этом месте устройте царство, чтобы оно лучше всех царств было.

В кою пору царство явилось! Парень наш переехал туда, женился и стал жить на славу. В его царстве был какой-то детинка-так, нездрашный, а мать его все ходила к Ивану-царевичу, собирала милостыню. Сын и велит ей:

– Матушка! Украдь у нашего царя ящичек. Ивана-царевича дома не было; жена его старухеподала милостыню, да и вышла. Старуха схватила ящичек, положила в мешок и ступай к сыну. Тот переметнул ящик – выскочили те же молодцы. Он велит им бросить Ивана-царевича в глубокую яму, куда валили только пропавшего скота, а жену его и родителей разместил-кого в лакеи, кого куда; сам царем стал.

Вот крестьянский сын и сидит в яме день, другой и третий. Как вырваться? Видит какую-то большую птицу – таскает скота; в одно время свалили в яму палую скотину, он взял да к ней и привязался; птица налетела, схватила скотину и вынесла, села на сосну, и Иван-царевич тут болтается – отвязаться нельзя. Неоткуда взялся стрелец, прицелился, стрелил: птица спорхнула и полетела, корову из лап упустила; корова пала, и Иван-царевич за ней пал, отвязался, идет дорогой и думает: как воротить свое царство? Хватил карман – тут ключ от ящика; метнул – вдруг выскочило два молодца:

– Что, Иван-царевич, прикажете?

– Вот, братцы, я в несчастии!

– Знаем мы это; счастлив еще, что мы двое за ключом остались!

– Нельзя ли, братцы, принести мне ящик? Иван-царевич не успел выговорить, двое молодцовящик принесли! Тут он ожил, старуху-нищу и сына ее приказал казнить, сам стал по-старому царем.

Жил себе царь с царицею, детей у них не было. Царь поехал раз на охоту красного зверя да перелетных птиц стрелять. Сделалось жарко, захотелось ему водицы испить, увидал в стороне колодец, подошел, нагнулся и только хотел испить- царь-медведь и ухватил его за бороду.

– Пусти,– просится царь.

– Дай мне то, чего в доме не знаешь; тогда и пущу. "Чего ж бы я в доме не знал,– думает царь,– кажись, все знаю..."– Я лучше,– говорит,– дам тебе стадо коров.

– Нет, не хочу и двух стад.

– Ну, возьми табун лошадей.

– Не надо и двух табунов; а дай то, чего в доме не знаешь.

Царь согласился, высвободил свою бороду и поехал домой. Входит во дворец, а жена родила ему двойни: Ивана-царевича и Марью-царевну; вот чего не знал он в доме. Всплеснул царь руками и горько заплакал.

– Чего ты так убиваешься? – спрашивает царица.

– Как мне не плакать? Я отдал своих деток родных царю-медведю.

– Каким случаем?

– Так и так,– сказывает царь.

– Да мы не отдадим их!

– О, никак нельзя! Он вконец разорит все царство, а их все-таки возьмет.

Вот они думали, думали, как быть? Да и придумали: выкопали преглубокую яму, убрали ее, разукрасили, словно палаты, навезли туда всяких запасов, чтоб было что и пить и есть; после посадили в.ту яму своих детей, а поверх сделали потолок, закидали землею и заровняли гладко-нагладко.

В скором времени царь с царицею померли, а детки их растут да растут. Пришел, наконец, за ними царь-медведь, смотрит туда-сюда: нет никого! Опустел дворец. Ходил он, ходил, весь дом выходил и думает: «Кто же мне про царских детей скажет, куда они девались?» Глядь-долото в стену воткнуто.

– Долото, долото, – спрашивает царь-медведь,– скажи мне, где царские дети?

– Вынеси меня на двор и брось наземь; где я воткнусь, там и рой.

Царь-медведь взял долото, вышел на двор и бросил его наземь; долото закружилось, завертелось и прямо в то место воткнулось, где были спрятаны Иван-царевич и Марья-царевна. Медведь разрыл землю лапами, разломал потолок и говорит:

– А, Иван-царевич, а, Марья-царевна, вот вы где!.. Вздумали от меня прятаться! Отец-то ваш с матерью меня обманули, так я вас за это съем.

– Ах, царь-медведь, не ешь нас, у нашего батюшки осталось много кур и гусей и всякого добра: есть чем полакомиться.

– Ну, так и быть! Садитесь на меня; я вас к себе в услугу возьму.

Они сели, и царь-медведь принес их под такие крутые да высокие горы, что под самое небо уходят; всюду здесь пусто, никто не живет.

– Мы есть-пить хотим,– говорят Иван-царевич и Марья-царевна.

– Я побегу, добуду вам и пить и есть,– отвечает медведь,– а вы пока тут побудьте да отдохните.

Побежал медведь за едой, а царевич с царевною стоят и слезно плачут. Откуда не взялся ясный сокол, замахал крыльями и вымолвил таково слово:

– Ах, Иван-царевич и Марья-царевна, какими судьбами вы здесь очутились?

Они рассказали.

– Зачем же взял вас медведь?

– На всякие послуги.

– Хотите, я вас унесу? Садитесь ко мне на крылышки.

Они сели; ясный сокол поднялся выше дерева стоячего, ниже облака ходячего и полетел было в далекие страны. На ту пору царь-медведь прибежал, усмотрел сокола в поднебесье, ударился головой в сырую землю и обжег ему пламенем крылья. Опалились у сокола крылья, опустил он царевича и царевну наземь.

– А,– говорит медведь,– вы хотели от меня уйти; съем же я вас за то, и с косточками!

– Не ешь, царь-медведь; мы будем тебе верно служить.

Медведь простил их и повез в свое царство: горы все выше да круче.

Прошло ни много, ни мало времени.

– Ах,– говорит Иван-царевич,– я есть хочу.

– И я!-говорит Марья-царевна. Царь-медведь побежал за едой, а им строго наказалникуда не сходить с места. Сидят они на травке на муравке да слезы ронят. Откуда не взялся орел, спустился из-за облак и спрашивает:

– Ах, Иван-царевич и Марья-царевна, какими судьбами очутились вы здесь?

Они рассказали.

– Хотите, я вас унесу?

– Куда тебе! Ясный сокол брался унести, да не смог, и ты не сможешь!

– Сокол – птица малая; я взлечу повыше его; садитесь на мои крылышки.

Царевич с царевною сели; орел взмахнул крыльями и взвился еще выше. Медведь прибежал, усмотрел орла в поднебесье, ударился головой о сыру землю и опалил ему крылья. Спустил орел Ивана-царевича и Марью-царевну наземь.

– А, вы опять вздумали уходить!-сказал медведь.– Вот я же вас съем!

– Не ешь, пожалуйста; нас орел взманил! Мы будем служить тебе верой и правдою.

Царь-медведь простил их в последний раз, накормил-напоил и повез дальше...

Прошло ни много, ни мало времени.

– Ах,– говорит Иван-царевич,– я есть хочу.

– И я!-говорит Марья-царевна. Царь-медведь оставил их, а сам за едой побежал.

Сидят они на травке на муравке да плачут. Откуда не взялся бычок-др...нок, замотал головой и спрашивает:

– Иван-царевич, Марья-царевна! Вы какими судьбами здесь очутились?

Они рассказали.

– Хотите, я вас унесу?

– Куда,тебе! Нас уносили птица-сокол да птица-орел, и то не смогли; ты и подавно не сможешь!-а сами так и разливаются, едва во слезах слово вымолвят.

– Птицы не унесли, а я унесу! Садитесь ко мне наспину.

Они сели, бычок-др...нок побежал не больно прытко. Медведь усмотрел, что царевич с царевною уходить стали, и бросился за ними в погоню.

– Ах, бычок-др...нок,– кричат царские дети,– медведь гонится.

– Далеко ли?

– Нет, близко!

Только было медведь подскочил да хотел сцапать, бычок понатужился... и залепил ему оба глаза. Побежал медведь на сине море глаза промывать, а бычок-др...нок все вперед да вперед! Царь-медведь умылся да опять в погоню.

– Ах, бычок-др...нок! Медведь гонится.

– Далеко ли?

– Ох, близко!

Медведь подскочил, а бычок опять понатужился... и залепил ему оба глаза. Пока медведь бегал глаза промывать, бычок все вперед да вперед! И в третий раз залепил он глаза медведю; а после того дает Ивану-царевичу гребешок да утиральник и говорит:

– Коли станет нагонять царь-медведь близко, в первый раз брось гребешок, а в другой – махни утиральником.

Бычок-др...нок бежит все дальше и дальше. Оглянулся Иван-царевич, а за ними царь-медведь гонится: вот-вот схватит! Взял он гребешок и бросил позадь себя – вдруг вырос, поднялся такой густой, дремучий лес, что ни птице не пролететь, ни зверю не пролезть, ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Уж медведь грыз-грыз, насилу прогрыз себе узенькую дорожку, пробрался сквозь дремучий лес и бросился догонять; а царские дети далёко-далёко! Стал медведь нагонять их, Иван-царевич оглянулся и махнул позадь себя утиральником – вдруг сделалось огненное озеро: такое широкое-широкое! Волна из края в край бьет. Царь-медведь постоял, постоял на берегу и поворотил домой; а бычок-др...нок с Иваном-царевичем да с Марьей-царевной прибежал на полянку.

На той на полянке стоял большой славный дом.

– Вот вам дом! –'сказал бычок.– Живите – не тужите. А на дворе приготовьте сейчас костер, зарежьтеменя да на том костре и сожгите.

– Ах!-говорят царские дети.– Зачем тебя резать? Лучше живи с нами; мы за тобой будем ухаживать, станем тебя кормить свежею травою, поить ключевой водою.

– Нет, сожгите меня, а пепел посейте на трех грядках: на одной грядке выскочит конь, на другой собачка, а на третьей вырастет яблонька; на том коню езди ты, Иван-царевич, а с тою собачкой ходи на охоту.

Так все и сделалось.

Вот как-то вздумал Иван-царевич поехать на охоту; попрощался с сестрицею, сел на коня и поехал в лес; убил гуся, убил утку да поймал живого волчонка и привез домой. Видит царевич, что охота идет ему в руку, и опять поехал, настрелял всякой птицы и поймал живого медвежонка. В третий раз собрался Иван-царевич на охоту, а собачку позабыл с собой взять. Тем временем Марья-царевна пошла белье мыть. Идет она, а на другой стороне огненного озера прилетел к берегу шестиглавый змей, перекинулся красавцем, увидал царевну и так сладко говорит:

– Здравствуй, красная девица!

– Здравствуй, добрый молодец!

– Я слышал от старых людей, что в прежнее время этого озера не бывало; если б через него да был перекинут высокий мост – я бы перешел на ту сторону и женился на тебе.

– Постой! Мост сейчас будет,– отвечала ему Марья-царевна и бросила утиральник: в ту ж минуту утиральник дугою раскинулся и повис через озеро высоким, красивым мостом. Змей перешел по мосту, перекинулся в прежний вид, собачку Ивана-царевича запер на замок, а ключ в озеро забросил; после того схватил и унес царевну.

Приезжает Иван-царевич с охоты – сестры нет, собачка взаперти воет; увидал мост через озеро и говорит: «Верно, змей унес мою сестрицу!» Пошел разыскивать. Шел, шел, в чистом поле стоит хатка на курьих лапках, на собачьих пятках.

– Хатка, хатка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.

Хатка повернулась; Иван-царевич вошел, а в хатке лежит баба-яга костяная нога из угла в угол, нос в потолок врос.

– Фу-фу! -говорит она.– Доселева русского духа не слыхать было, а нынче русский дух воочью проявляется, в нос бросается! Почто пришел, Иван-царевич?

– Да если б ты моему горю пособила!

– А какое твое горе? Царевич рассказал ей.

– Ну, ступай же домой; у тебя на дворе есть яблонька, сломи с нее три зеленых прутика, сплети вместе и там, где собачка заперта, ударь ими по замку: замок тотчас разлетится на мелкие части. Тогда смело на змея иди, не устоит супротив тебя.

Иван-царевич воротился домой, освободил собачку- выбежала она злая-злая! Взял еще с собой волчонка да медвежонка и отправился на змея. Звери бросились на него и разорвали в клочки. А Иван-царевич взял Марью-царевну, и стали они жить-поживать, добра наживать.

В некотором царстве жил богатый купец;помер купец и оставил трех сыновей на возрасте. Старшие два каждый день ходили охотничать.

В одно время выпросили они у матери и младшего брата, Ивана, на охоту, завели его в дремучий лес и оставили там – с тем, чтобы все отцовское имение разделить меж; собой на две части, а его лишить наследства.

Иван, купеческий сын, долгое время бродил по лесу, питаясь ягодами да кореньями, наконец выбрался на прекрасную равнину и на той равнине увидалдом.

Вошел в комнаты, ходил, ходил-нет никого, везде пусто; только в одной комнате стол накрыт на три прибора, на тарелках лежат три хлеба, перед каждым прибором по бутылке с вином поставлено. Иван, купеческий сын, откусил от каждого хлеба по малому кусочку, съел и потом из всех трех бутылок отпил понемножку и спрятался за дверь.

Вдруг прилетает орел, ударился о землю и сделался молодцем; за ним прилетает сокол, за соколом воробей-ударились о землю и оборотились тоже добрыми молодцами. Сели за стол кушать.

– А ведь хлеб да вино у нас початы!-говориторел.

– И то правда,– отвечает сокол,-видно, кто-нибудь к нам в гости пожаловал.

Стали гостя искать-вызывать. Говорит орел:

– Покажись-ка нам! Коли ты старый старичок- будешь нам родной батюшка, коли добрый молодец – будешь родной братец, коли ты старушка- будешь мать родная, а коли красная девица-назовем тебя родной сестрицею.

Иван, купеческий сын, вышел из-за двери; они его ласково приняли и назвали своим братцем.

На другой день стал орел просить Ивана, купеческого сына:

– Сослужи нам службу – останься здесь и ровно через год в этот самый день собери на стол.

– Хорошо,-отвечает купеческий сьш,– будет исполнено.

Отдал ему орел ключи, позволил везде ходить, на все смотреть, только одного ключа, что на стене висел, брать не велел.

После того обратились добрые молодцы птицами- орлом, соколом и воробьем-и улетели.

Иван, купеческий сын, ходил однажды по двору и усмотрел в земле дверь за крепким замком; захотелось туда заглянуть, стал ключи пробовать-ни один не приходится; побежал в комнаты, снял со стены запретный ключ, отпер замок и отворил дверь.

В подземелье богатырский конь стоит-во всем убранстве, по обеим сторонам седла две сумки привешены; в одной – золото, в другой – самоцветные камни.

Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван, купеческий сын, спал беспробудно до того самого дня, в который должны прилететь его названые братья.

Как только проснулся, запер он дверь, ключ на старое место повесил и накрыл стол на три прибора.

Вот прилетели орел, сокол и воробей, ударились о землю и сделались добрыми молодцами, поздоровались и сели обедать.

На другой день начал просить Ивана, купеческого сына, сокол: сослужи-де службу еще один год! Иван, купеческий сын, согласился.

Братья улетели, а он опять пошел по двору, увидал в земле другую дверь, отпер ее тем нее ключом.

В подземелье богатырский конь стоит-во всем убранстве, по обеим сторонам седла сумки прицеплены: в одной – золото, в другой – самоцветные камни.

Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван, купеческий сын, спал беспробудно столько же времени, как и прежде.

Проснулся в тот самый день, когда братья должны прилететь, запер дверь, ключ на стену повесил и приготовил стол.

Прилетают орел, сокол и воробей; ударились о землю, поздоровались и сели обедать.

На другой день поутру начал воробей просить Ивана, купеческого сына: сослужи-де службу еще один год! Он согласился.

Братья обратились птицами и улетели. Иван, купеческий сын, прожил целый год один-одинехонек, и когда наступил урочный день – накрыл стол и дожидает братьев.

Братья прилетели, ударились о землю и сделались добрыми молодцами; вошли, поздоровались и пообедали.

После обеда говорит старший брат, орел:

– Спасибо7 тебе, купеческий сын, за твою службу; вот тебе богатырский конь-дарю со всею сбруею, и с золотом, и с камнями самоцветными.

Середний брат, сокол, подарил ему другого богатырского коня, а меньший брат, воробей,-рубашку.

– Возьми,– говорит,– эту рубашку пуля не берет; коли наденешь ее – никто тебя не осилит!

Иван, купеческий сын, надел ту рубашку, сел на богатырского коня и поехал сватать за себя Елену Прекрасную; а об ней было по всему свету объявлено: кто победит Змея Горыныча, за того ей замуж идти.

Иван, купеческий сын, напал на Змея Горыныча, победил его и уж собирался защемить ему голову в дубовый пень, да Змей Горыныч начал слезно молить-просить:

– Не бей меня до смерти, возьми к себе в услужение; буду тебе верный слуга!

Иван, купеческий сын, сжалился, взял его с собою, привез к Елене Прекрасной и немного погодя женился на ней, а Змея Горыныча сделал поваром.

Раз уехал купеческий сын на охоту, а Змей Горыныч обольстил Елену Прекрасную и приказал ей разведать, отчего Иван, купеческий сын, так мудр и силен.

Змей Горыныч сварил крепкого зелья, а Елена Прекрасная напоила тем зельем своего мужа и стала выспрашивать:

– Скажи, Иван, купеческий сын, где твоя мудрость?

– На кухне, в венике.

Елена Прекрасная взяла этот веник, изукрасила разными цветами и положила на видное место. Иван, купеческий сын, воротясь с охоты, увидал веник и спрашивает:

– Зачем этот веник изукрасила?

– А затем,– говорит Елена Прекрасная,-что в нем твоя мудрость и сила скрываются.

– Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в венике?

Елена Прекрасная опять напоила его крепким зельем и спрашивает:

– Скажи, милый, где твоя мудрость?

– У быка в рогах.

Она приказала вызолотить быку рога. На другой день Иван, купеческий сын, воротясь с охоты, увидал быка и спрашивает:

– Что это значит? Зачем рога вызолочены?

– А затем,– отвечает Елена Прекрасная,– что тут твоя сила и мудрость скрываются.

– Ах, как нее ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в рогах?

Елена Прекрасная напоила мужа крепким зельем и безотвязно стала его выспрашивать:

– Скажи, милый, где твоя мудрость, где твоя сила? Иван, купеческий сын, выдал ей тайну:

– Моя сила и мудрость вот в этой рубашке. После того опьянел и уснул.

Елена Прекрасная сняла с него рубашку, изрубила его в мелкие куски и приказала выбросить в чистое поле, а сама стала жить с Змеем Горынычем.

Трое суток лежало тело Ивана, купеческого сына, по чисту полю разбросано; уж вороны слетелись клевать его.

На ту пору пролетали мимо орел, сокол и воробей, увидали мертвого брата и решились помочь ему. Тотчас бросился сокол вниз, убил с налету вороненка и сказал старому ворону:

– Принеси скорее мертвой и живой воды.

Ворон полетел и принес мертвой и живой воды.

Орел, сокол и воробей сложили тело Ивана, купеческого сына, спрыснули сперва мертвою водою, а потом живою.

Иван, купеческий сын, встал, поблагодарил их; они дали ему золотой перстень.

Только что Иван, купеческий сын, надел перстень на руку, как тотчас оборотился конем и побежал на двор Елены Прекрасной.

Змей Горыныч узнал его, приказал поймать этого коня, поставить в конюшню и на другой день поутру отрубить ему голову.

При Елене Прекрасной была служанка; жаль ей стало такого славного коня, пошла в конюшню, сама горько плачет и приговаривает:

– Ах, бедный конь, тебя завтра казнить будут. Провещал ей конь человеческим голосом:

– Приходи завтра, красная девица, на место казни, и как брызгает кровь моя наземь-заступи ее своей ножкою; после собери эту кровь вместе с землею и разбросай кругом дворца.

Поутру повели коня казнить; отрубили ему голову, кровь брызгнула – красная девица заступила ее своей ножкою, а после собрала вместе с землею и разбросала кругом дворца; в тот же день выросли кругом дворца славные садовые деревья.

Змей Горыныч отдал приказ вырубить эти деревья и сжечь все до единого.

Служанка заплакала и пошла в сад в последний раз погулять-полюбоваться. Провещало ей одно дерево человеческим голосом:

– Послушай, красная девица! Как станут сад рубить, ты возьми одну щепочку и брось в озеро.

Она так и сделала, бросила щепочку в озеро – щепочка оборотилась золотым селезнем и поплыла по воде.

Пришел на то озеро Змей Горыныч – вздумал поохотничать, увидал золотого селезня. "Дай,-думает,– живьем поймаю!"Снял с себя чудесную рубашку, что Ивану, купеческому сыну, воробей подарил, и бросился в озеро. А селезень все дальше, дальше, завел Змея Горыныча вглубь, вспорхнул – и на берег, оборотился добрым молодцем, надел рубашку и убил Змея.

После того пришел Иван, купеческий сын, во дворец, Елену Прекрасную расстрелял, а на ее служанке женился и стал с нею жить-поживать, добра наживать.

В некотором государстве жил-был король, холост-неженат, и была у него целая рота стрельцов; на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц стреляли, государев стол дичью снабжали.

В той роте служил стрелец-молодец, по имени Федот; метко в цель попадал, почитай – николи промаху не давал, и за то любил его король пуще всех его товарищей.

Случилось ему в одно время пойти на охоту раным-ранехонько, на самой зоре; зашел он в темный, густой лес и видит: сидит на дереве горлица. Федот навел ружье, прицелился, выпалил – и перешиб птице крылышко; свалилась птица с дерева на сырую ; землю.

Поднял ее стрелок, хочет оторвать голову да положить в сумку. И возговорит ему горлица:

– Ах, стрелец-молодец, не срывай моей буйной головушки, не своди меня с белого света; лучше возьми меня живую, принеси в свой дом, посади на | окошечко и смотри: как только найдет на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукою наотмашь – и добудешь себе великое счастье!

Крепко удивился стрелок. "Что такое?-думает.– С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом! Прежде со мной такого случая никогда не бывало..."Принес птицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит-дожидается. Прошло немного времени, горлица положила свою головку под крылышко и задремала; стрелок поднял правую руку, ударил ее наотмашь легохонько – пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такою прекрасною, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Другой подобной красавицы во всем свете не бывало!

Говорит она добру молодцу, королевскому стрельцу:

– Умел ты меня достать, умей и жить со мною; ты мне будешь нареченный муж, а я тебе богоданная жена!

На том они и поладили; женился Федот и живет себе – с молодой женой потешается, а службы не забывает; каждое утро ни свет ни заря возьмет свое ружье, пойдет в лес, настреляет разной дичи и отнесет на королевскую кухню.

Видит жена, что от той охоты весь он измаялся, и говорит ему:

– Послушай, друг, мне тебя жалко: каждый божий день ты беспокоишься, бродишь по лесам да по болотам, завсегда мокрехонек домой ворочаешься, а пользы нам нет никакой. Это что за ремесло! Вот я так знаю такое, что без барышей не останешься. Добудь-ка рублей сотню-другую, все дело поправим.

Бросился Федот по товарищам: у кого рубль, у кого два занял и собрал как раз двести рублей. Принес к жене.

– Ну,– говорит она,– купи теперь на все эти деньги разного шелку.

Стрелец купил на двести рублей разного шелку. Она взяла и сказывает:

– Не тужи, молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее!

Муж заснул, а жена вышла на крылечко, развернула свою волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два неведомых молодца: что угодно-приказывай!

– Возьмите вот этот шелк и за единый час сделайте мне ковер, да такой чудный, какого в целом свете не видывано; а на ковре бы все королевство было вышито, и с городами, и с деревнями, и с реками, и с озерами.

Принялись они за работу и не только в час, а в десять минут изготовили ковер – всем на диво; отдали его стрельцовой жене и вмиг исчезли, словно их и не было! Наутро отдает она ковер мужу.

– На,– говорит,– понеси на гостиный двор и продай купцам, да смотри: своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.

Федот взял ковер, развернул, повесил на руку и пошел по гостиным рядам. Увидал один купец, подбежал и спрашивает:

– Послушай, почтенный! Продаешь, что ли?

– Продаю.

– А что стоит?

– Ты торговый человек, ты и цену уставляй.

Вот купец думал, думал, не может оценить ковра-да и только! Подскочил другой купец, за ним третий, четвертый... и собралась их толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.

В то время проезжал мимо гостиных рядов дворцовый комендант, усмотрел толпу, и захотелось ему разузнать: про что толкует купечество? Вылез из коляски, подошел и говорит:

– Здравствуйте, купцы-торговцы, заморские гости! О чем речь у вас?

– Так и так, ковра оценить не можем. Комендант посмотрел на ковер и сам дался диву.

– Послушай, стрелец,– говорит он,– скажи мне по правде по истинной, откуда добыл ты такой славный ковер?

– Моя жена вышила.

– Сколько ж тебе дать за него?

– Я и сам цены не ведаю; жена наказала не торговаться, а сколько дадут – то и наше!

– Ну, вот тебе десять тысяч!

Стрелец взял деньги и отдал ковер, а комендант этот завсегда при короле находился-и пил и ел за его столом. Вот он поехал к королю обедать и ковер повез:

– Не угодно ль вашему величеству посмотреть, какую славную вещь купил я сегодня?

Король взглянул – все свое царство словно на ладони увидел; так и ахнул!

– Вот это ковер! В жизнь мою такой хитрости не видывал. Ну, комендант, что хочешь, а ковра тебе не отдам.

Сейчас вынул король двадцать пять тысяч и отдал ему из рук в руки, а ковер во дворце повесил.

«Ничего,-думает комендант,– я себе другой, еще лучше закажу».

Сейчас поскакал к стрельцу, разыскал его избушку, входит в светлицу, и как только увидал Стрельцову жену-в ту ж минуту и себя и свое дело позабыл, сам не ведает, зачем приехал; перед ним такая красавица, что век бы очей не отвел, все бы смотрел да смотрел! Глядит он на чужую жену, а в голове дума за думой: "Где это видано, где это слыхано, чтобы простой солдат да таким сокровищем владал? Я хоть и при самом короле служу и генеральский чин на мне положон, а такой красоты нигде не видывал!"Насилу комендант опомнился, нехотя домой убрался. С той поры, с того времени совсем не свой сделался: и во сне и наяву только и думает, что о прекрасной стрельчихе; и ест-не заест, и пьет-не запьет, все она представляется!

Заприметил король и стал его выспрашивать:

– Что с тобой подеялось? Аль кручина какая?

– Ах, ваше величество! Видел я у стрельца жену, такой красоты во всем свете нет; все об ней думаю; и не заесть и не запить, никаким снадобьем не заворожить!

Пришла королю охота самому полюбоваться, приказал заложить коляску и поехал в стрелецкую слободу. Входит в светлицу, видит – красота невообразимая! Кто ни взглянет – старик ли, молодой ли,всякий без ума влюбится. Защемила его зазноба сердечная.

«Чего,-думает про себя,-хожу я холост-неженат? Вот бы мне жениться на этой красавице; зачем ей быть стрельчихою? Ей на роду написано быть королевою».

Воротился король во дворец и говорит коменданту:

– Слушай! Сумел ты показать мне Стрельцову жену-красоту невообразимую; теперь сумей извести ее мужа. Я сам на ней хочу жениться... А не изведешь, пеняй на себя; хоть ты и верный мой слуга, а быть тебе на виселице!

Пошел комендант, пуще прежнего запечалился; как стрельца порешить-не придумает.

Идет он пустырями, закоулками, а навстречу ему баба-яга:

– Стой, королевский слуга! Я все твои думки ведаю; хочешь, пособлю твоему горю неминучему?

– Пособи, бабушка! Что хочешь, заплачу.

– Сказан тебе королевский указ, чтобы извел ты Федота-стрельца. Это дело бы неважное: сам-то он прост, да жена у него больно хитра! Ну, да мы загадаем такую загадку, что не скоро справится. Воротись к королю и скажи: за тридевять земель, в тридесятом царстве есть остров; на том острове ходит олень-золотые рога. Пусть король наберет полсотню матросов – самых негодных, горьких пьяниц, и велит изготовить к походу старый, гнилой корабль, что тридцать лет в отставке числится: на том корабле пусть пошлет Федота-стрельца добывать оленя – золотые рога. Чтоб добраться до острова, надо плыть ни много, ни мало – три года, да назад с острова – три года, итого шесть лет. Вот корабль выступит в море, месяц прослужит, а там и потонет: и стрелец и матросы-все на дно пойдут!

Комендант выслушал эти речи, поблагодарил бабу-ягу за науку, наградил ее золотом и бегом к королю.

– Ваше величество! – говорит.– Так и так – можно наверно стрельца извести.

Король согласился и тотчас отдал приказ по флоту: изготовить к походу старый, гнилой корабль, нагрузить его провизией на шесть лет и посадить на него пятьдесят матросов – самых распутных и горьких пьяниц. Побежали гонцы по всем кабакам, по трактирам, набрали таких матросов, что поглядеть любо-дорого: у кого глаза подбиты, у кого нос сворочон набок.

Как скоро доложили королю, что корабль готов, он в ту же минуту потребовал к себе стрельца:

– Ну, Федот, ты у меня молодец, первый в команде стрелец; сослужи-ка мне службу, поезжай за тридевять земель, в тридесятое царство – там есть остров, на том острове ходит олень-золотые рога; поймай его живого и привези сюда.

Стрелец задумался; не знает, что и отвечать ему.

– Думай-не думай,– сказал король,– а коли не сделаешь дела, то мой меч – твоя голова с плеч!

Федот повернулся налево кругом и пошел из дворца; вечером приходит домой крепко печальный, не хочет и слова вымолвить.

Спрашивает его жена:

– О чем, милый, закручинился? Аль невзгода какая?

Он рассказал ей все сполна.

– Так ты об этом печалишься? Есть о чем! Это службишка, не служба. Молись-ка богу да ложись спать; утро вечера мудренее: все будет сделано.

Стрелец лег и заснул, а жена его развернула волшебную книгу – и вдруг явились перед ней два неведомых молодца:

– Что угодно, что надобно?

– Ступайте вы за тридевять земель, в тридесятое царство – на остров, поймайте оленя – золотые рога и доставьте сюда.

– Слушаем! К свету все будет исполнено. Вихрем понеслись они на тот остров, схватилиоленя – золотые рога, принесли его прямо к стрельцу на двор; за час до рассвета все дело покончили и скрылись, словно их и не было.

Стрельчиха-красавица разбудила своего мужа пораньше и говорит ему:

– Поди посмотри – олень – золотые рога на твоем дворе гуляет. Бери его на корабль с собою, пять суток вперед плыви, на шестые назад поворачивай.

Стрелец посадил оленя в глухую, закрытую клетку и отвез на корабль.

– Тут что?-спрашивают матросы.

– Разные припасы и снадобья; путь долгий, мало ли что понадобится!

Настало время кораблю отчаливать от пристани, много народу пришло пловцов провожать, пришел и сам король, попрощался с Федотом и поставил его над всеми матросами за старшего.

Пятые сутки плывет корабль по морю, берегов давно не видать. Федот-стрелец приказал выкатить на палубу бочку вина в сорок ведер и говорит матросам:

– Пейте', братцы! Не жалейте; душа-мера!

А они тому и рады, бросились к бочке и давай вино тянуть, да так натянулись, что тут же возле бочки попадали и заснули крепким сном. Стрелец взялся за руль, поворотил корабль к берегу и поплыл назад; а чтоб матросы про то не сведали-знай с утра до вечера вином их накачивает: только они с перепоя глаза продерут, как уж новая бочка готова-не угодно ль опохмелиться.

Как раз на одиннадцатые сутки привалил корабль к пристани, выкинул флаг и стал палить из пушек. Король услыхал пальбу и сейчас на пристань – что там такое? Увидал стрельца, разгневался и накинулся на него со всей жёсточью:

– Как ты смел до сроку назад воротиться?

– А куда ж мне деваться, ваше величество? Пожалуй, иной дурак десять лет в морях проплавает да путного ничего не сделает, а мы вместо шести лет всего-навсего десять суток проездили, да свое дело справили: не угодно ль взглянуть на оленя – золотые рога?

Тотчас сняли с корабля клетку, выпустили златорогого оленя; король видит, что стрелец прав, ничего с него не возьмешь! Позволил ему домой идти, а матросам, которые с ним ездили, дал свободу на целые шесть лет; никто не смей их и на службу спрашивать, по тому самому, что они уж эти года заслужили.

На другой день призвал король коменданта, напустился на него с угрозами.

– Что ты,– говорит,– али шутки со мной шутишь! Видно, тебе голова твоя не дорога! Как знаешь, а найди случай, чтоб можно было Федота-стрельца злой смерти предать.

– Ваше королевское величество! Позвольте подумать; авось можно поправиться.

Пошел комендант пустырями да закоулками, навстречу ему баба-яга:

– Стой, королевский слуга! Я твои думки ведаю; хочешь, пособлю твоему горю?

– Пособи, бабушка! Ведь стрелец вернулся и привез оленя-золотые рога.

– Ох, уж слышала! Сам-то он простой человек, извести его нетрудно бы – все равно что щепоть табаку понюхать! Да жена у него больно хитра. Ну да мы загадаем ей иную загадку, с которой не так скоро справится. Ступай к королю и скажи: пусть пошлет он стрельца туда – не знаю куда, принести то – не знаю что. Уж этой задачи он во веки веков не выполнит: или совсем без вести пропадет, или с пустыми руками назад придет.

Комендант наградил бабу-ягу золотом и побежал к королю; король выслушал и велел стрельца позвать.– Ну, Федот! Ты у меня молодец, первый в команде стрелец. Сослужил ты мне одну службу: достал оленя – золотые рога; сослужи и другую: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! Да помни: коли не принесешь, то мой меч – твоя голова с плеч!

Стрелец повернулся налево кругом и пошел из дворца; приходит домой печальный, задумчивый. Спрашивает его жена:

– Что, милый, кручинишься? Аль еще невзгода какая?

– Эх,– говорит,– одну беду с шеи свалил, а другая навалилася; посылает меня король туда – не знаю куда, велит принести то-не знаю что. Через твою красу все напасти несу!

– Да, это служба немалая! Чтоб туда добраться, надо девять лет идти да назад девять-итого вось-мнадцать лет; а будет ли толк с того-бог ведает!

– Что же делать, как же быть?

– Молись богу да ложись спать; утро вечера мудренее. Завтра все узнаешь.

Стрелец лег спать, а жена его дождалась ночи, развернула волшебную книгу – и тотчас явились перед ней два молодца:

– Что угодно, что надобно?

– Не ведаете ли: как ухитриться да пойти туда- не знаю куда, принести то – не знаю что?

– Нет, не ведаем!

Она закрыла книгу – и молодцы с глаз исчезли. Поутру будит стрельчиха своего мужа:

– Ступай к королю, проси золотой казны на дорогу – ведь тебе восьмнадцать лет странствовать, а получишь деньги, заходи со мной проститься.

Стрелец побывал у короля, получил из казначейства целую кису золота и приходит с женой прощаться. Она подает ему ширинку и мячик:

– Когда выйдешь из города, брось этот мячик перед собою; куда он покатится – туда и ты ступай. Да вот тебе мое рукоделье: где бы ты ни был, а как станешь умываться – завсегда утирай лицо этою ширинкою.

Попрощался стрелец с своей женой и товарищами, поклонился на все четыре стороны и пошел за заставу. Бросил мячик перед собою; мячик катится да катится, а он за ним следом идет.

Прошло с месяц времени, призывает король коменданта и говорит ему:

– Стрелец отправился на восьмнадцать лет по белу свету таскаться, и по всему видно, что не быть ему живому. Ведь восьмнадцать лет не две недели; мало ли что в дороге случится! Денег у него много; пожалуй, разбойники нападут, ограбят да злой смерти предадут. Кажись, молено теперь за его жену приняться. Возьми-ка ты мою коляску, поезжай в стрелецкую слободку и привези ее во дворец!

Комендант поехал в стрелецкую слободку, приехал к стрельчихе-красавице, вошел в избу и говорит:

– Здравствуй, умница, король приказал тебя во дворец представить.

Приезжает она во дворец; король встречает ее с радостию, ведет в палаты раззолоченные и говорит таково слово:

– Хочешь ли быть королевою? Я тебя замуж; возьму.

– Где же это видано, где же это слыхано: от живого мужа жену отбивать! Каков ни на есть, хоть простой стрелец, а мне он-законный муж;.

– Не пойдешь охотою, возьму силою! Красавица усмехнулась, ударилась об пол, обернулась горлицей и улетела в окно.

Много царств и земель прошел стрелец, а мячик все катится. Где река встретится, там мячик мостом перебросится; где стрельцу отдохнуть захочется, там мячик пуховой постелью раскинется.

Долго ли, коротко ли,-скоро сказка сказывается, не скоро дело делается,-приходит стрелец к большому, великолепному дворцу; мячик докатился до ворот и пропал.

Вот-стрелец подумал-подумал: «Дай пойду прямо!» Вошел по лестнице в покои; встречают его три девицы неописанной красоты:

– Откуда и зачем, добрый человек, пожаловал?

– Ах, красные девицы, не дали мне с дальнего походу отдохнуть, да начали спрашивать. Вы бы прежде меня накормили-напоили, отдохнуть положили, да тогда бы и вестей спрашивали.

Они тотчас собрали на стол, посадили его, накормили-напоили и спать уложили.

Стрелец выспался, встает с мягкой постели; красные девицы несут к нему умывальницу и шитое полотенце. Он умылся ключевой водой, а полотенца не принимает.

– У меня,-говорит,-своя ширинка; есть чем лицо утереть.

Вынул ширинку и стал утираться. Спрашивают его красные девицы:

– Добрый человек! Скажи: откуда достал ты эту ширинку?

– Мне ее жена дала.

– Стало быть, ты женат на нашей родной сестрице!

Кликнули мать-старушку; та как глянула на ширинку, в ту ж минуту признала:

– Это моей дочки рукоделье!

Начала у гостя расспрашивать-разведывать; он рассказал ей, как женился на ее дочери и как царь послал его туда-не знаю куда, принести то-не знаю что.

– Ах, зятюшка! Ведь про это диво даже я не слыхивала! Постой-ка, авось мои слуги ведают.

Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, и вдруг-откуда только взялись! -набежали всякие звери, налетели всякие птицы.

– Гой есте, звери лесные и птицы воздушные! Вы, звери, везде рыскаете; вы, птицы, всюду летаете: не слыхали ль, как дойти туда-не знаю куда, принести то-не знаю что?

Все звери и птицы в один голос отвечали:

– Нет, мы про то не слыхивали!

Распустила их старуха по своим местам-по трущобам, по лесам, по рощам; воротилась в горницу, достала свою волшебную книгу, развернула ее-и тотчас явились к ней два великана:

– Что угодно, что надобно?

– А вот что, слуги мои верные! Понесите меня вместе с зятем на окиян-море широкое и станьте как раз на средине-на самой пучине.

Тотчас подхватили они стрельца со старухою, понесли их, словно вихри буйные, на окиян-море широкое и стали на средине-на самой пучине: сами как столбы стоят, а стрельца со старухою на руках держат. Крикнула старуха громким голосом-и приплыли к ней все гады и рыбы морские: так и кишат! Из-за них синя моря не видно!

– Гой есте, гады и рыбы морские! Вы везде плаваете, у всех островов бываете; не слыхали ль, как дойти туда-не знаю куда, принести то-не знаю что?

Все гады и рыбы в один голос отвечали:

– Нет! Мы про то не слыхивали!

Вдруг протеснилась вперед старая колченогая лягушка, которая уж лет тридцать как в отставке жила, и говорит:

– Ква-ква! Я знаю, где этакое диво найти.

– Ну, милая, тебя-то мне и надобно!-сказала старуха, взяла лягушку и велела великанам себя и зятя домой отнесть.

Мигом очутились они во дворце. Стала старуха лягушку допытывать:

– Как и какою дорогою моему зятю идти? Отвечает лягушка:

– Это место на краю света-далеко-далеко! Я бы сама его проводила, да уж больно стара, еле ноги волочу; мне туда в пятьдесят лет не допрыгать.

Старуха принесла большую банку, налила свежим молоком, посадила в нее лягушку и дает зятю:

– Неси,-говорит,-эту банку в руках, а лягушка пусть тебе дорогу показывает.

Стрелец взял банку с лягушкою, попрощался со старухой и ее дочками и отправился в путь. Он идет, а лягушка ему дорогу показывает.

Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли-приходит к огненной реке; за тою рекой высокая гора стоит, в той горе дверь видна.

– Ква-ква! -говорит лягушка.-Выпусти меня из банки; надо нам через реку переправиться.

Стрелец вынул ее из банки и пустил наземь.

– Ну, добрый, молодец, садись на меня, да не жалей; небось не задавишь!

Стрелец сел на лягушку и прижал ее к земле; начала лягушка дуться, дулась, дулась и сделалась такая большая, словно стог сенной. У стрельца только и на уме, как бы не свалиться:

– Коли свалюсь, до смерти ушибусь! Лягушка надулась да как прыгнет-перепрыгнулачерез огненную реку и сделалась опять маленькою.

– Теперь, добрый молодец, ступай в эту дверь, а я тебя здесь подожду; войдешь ты в пещеру и хорошенько спрячься. Спустя некое время придут туда два старца; слушай, что они будут говорить и делать, а после, как они уйдут, и сам то ж говори и делай!

Стрелец подошел к горе, отворил дверь-в пещере так темно, хоть глаз выколи! Полез на карачках и стал руками щупать; нащупал пустой шкап, сел в него и закрылся. Вот немного погодя приходят туда два старца и говорят:

– Эй, Шмат-разум! Покорми-ка нас.

В ту ж минуту-откуда что взялось!-зажглись люстры, загремели тарелки и блюда, и явились на столе разные вина и кушанья. Старики напились, наелись и приказывают:

– Эй, Шмат-разум! Убери все.

Вдруг ничего не стало-ни стола, ни вин, ни кушаньев, люстры все погасли.

Слышит стрелец, что два старца ушли, вылез из шкапа и крикнул:

– Эй, Шмат-разум!

– Что угодно?

– Покорми меня!

Опять явились и люстры зажженные, и стол накрытый, и всякие напитки и кушанья. Стрелец сел за стол и говорит:

– Эй, Шмат-разум! Садись, брат, со мною; станем есть-пить вместе, а то одному мне скучно.

Отвечает невидимый голос:

– Ах, добрый человек! Откудова тебя бог принес? Скоро тридцать лет, как я двум старцам верой-правдой служу, а за все это время они ни разу меня с собой не сажали.

Смотрит стрелец и удивляется: никого не видать, а кушанья с тарелок словно кто метелочкой подметает, а бутылки с вином сами подымаются, сами в рюмки наливаются, глядь-уж и пусты!

Вот стрелец наелся-напился и говорит:

– Послушай, Шмат-разум! Хочешь мне служить?' У меня житье хорошее.

– Отчего не хотеть! Мне давно надоело здесь, а ты; вижу,-человек добрый.

– Ну, прибирай все, да пойдем со мною! Вышел стрелец из пещеры, оглянулся назад-нетникого...

– Шмат-разум! Ты здесь?

– Здесь! Не бойся, я от тебя не отстану.

– Ладно!-сказал стрелец и сел на лягушку. Лягушка надулась и перепрыгнула через огненнуюреку; он посадил ее в банку и отправился в обратный путь.

Пришел к теще и заставил своего нового слугу хорошенько угостить старуху и ее дочек. Шмат-разум так их употчевал, что старуха с радости чуть плясать не пошла, а лягушке за ее верную службу назначила по три банки молока в день давать. Стрелец распрощался с тещею и пустился домой.

Шел, шел и сильно уморился; прибились его ноги скорые, опустились руки белые.

– Эх,-говорит,-Шмат-разум! Если б ты ведал, как я устал; просто ноги отымаются.

– Что ж ты мне давно не скажешь! Я б тебя живо на место доставил.

Тотчас подхватило стрельца буйным вихрем и понесло по воздуху так шибко, что с головы шапка свалилась.

– Эй, Шмат-разум! Постой на минутку, моя шапка свалилась.

– Поздно, сударь, хватился! Твоя шапка теперь за пять тысяч верст назади.

Города и деревни, реки и леса так и мелькают перед глазами...

Вот летит стрелец над глубоким морем, и гласит ему Шмат-разум:

– Хочешь-я на этом море золотую беседку сделаю? Можно будет отдохнуть, да и счастье добыть.

– А ну, сделай! -сказал стрелец и стал опущаться на море.

Где за минуту только волны подымалися-там появился островок, на островку золотая беседка. Говорит стрельцу Шмат-разум:

– Садись в беседку, отдыхай, на море поглядывай; будут плыть мимо три купеческих корабля и пристанут к острову; ты зазови купцов, угости-употчевай и променяй меня на три диковинки, что купцы с собой везут. В свое время я к тебе назад вернусь!

Смотрит стрелец-с западной стороны три корабля плывут; увидали корабельщики остров и золотую беседку:

– Что за чудо!-говорят.– Сколько раз мы тут плавали, кроме воды, ничего не было, а тут-на поди!-золотая беседка явилась. Пристанемте, братцы, к берегу, поглядим-полюбуемся.

Тотчас остановили корабельный ход и бросили якори; три купца-хозяина сели на легкую лодочку и поехали на остров.

– Здравствуй, добрый человек!

– Здравствуйте, купцы чужеземные! Милости просим ко мне, погуляйте, повеселитесь, роздых возьмите: нарочно для заезжих гостей и беседка выстроена!

Купцы вошли в беседку, сели на скамеечку.

– Эй, Шмат-разум!-закричал стрелец.-Дай-ка нам попить-поесть.

Явился стол, на столе вина и кушанья, чего душа захочет-все мигом исполнено! Купцы только ахают.

– Давай,-говорят,-меняться! Ты нам своего слугу отдай, а у нас возьми за то любую диковинку.

– А какие у вас диковинки?

– Посмотри-увидишь!

Один купец вынул из кармана маленький ящичек, только открыл его-тотчас по всему острову славный сад раскинулся и с цветами и с дорожками, а закрыл ящичек-и сад пропал.

Другой купец вынул из-под полы топор и начал тяпать: тяп да ляп-вышел корабль! Тяп да ляп-еще корабль! Сто разов тяпнул-сто кораблей сделал, с парусами, с пушками и с матросами; корабли плывут, в пушки палят, от купца приказов спрашивают... Натешился он, спрятал свой топор-и корабли с глаз исчезли, словно их и не было!

Третий купец достал рог, затрубил в один конец-тотчас войско явилося: пехота и конница, с ружьями, с пушками, с знаменами; ото всех полков посылают к купцу рапорты, а он отдает им приказы: войска идут, музыка гремит, знамена развеваются... Натешился купец, взял трубу, затрубил с другого конца-и нет ничего, куда вся сила девалася!

– Хороши ваши диковинки, да мне не пригодны!-сказал стрелец.-Войска да корабли-дело царское, а я простой солдат. Коли хотите со мной поменяться, так отдайте мне за одного слугу-невидимку все три диковинки.

– Не много ли будет?

– Ну как знаете; а я иначе меняться не стану! Купцы подумали про себя: «На что нам этот сад,эти полки и военные корабли? Лучше поменяться; по крайней мере, без всякой заботы будем и сыты и пьяны». Отдали стрельцу свои диковинки и говорят:

– Эй, Шмат-разум! Мы тебя берем с собою; будешь ли нам служить верой-правдою?

– Отчего не служить? Мне все равно-у кого ни жить.

Воротились купцы на свои корабли и давай всех корабельщиков поить-угощать:

– Ну-ка, Шмат-разум, поворачивайся! Перепились все допьяна и заснули крепким сном.

А стрелец сидит в золотой беседке, призадумался и говорит:

– Эх, жалко! Где-то теперь мой верный слуга Шмат-разум?

– Я здесь, господин! Стрелец обрадовался:

– Не пора ли нам домой?

Только сказал, как вдруг подхватило его буйным вихрем и понесло по воздуху.

Купцы проснулись, и захотелось им вылить с похмелья:

– Эй, Шмат-разум, дай-ка нам опохмелиться! Никто не отзывается, никто не прислуживает.

Сколько ни кричали, сколько ни приказывали – нет ни на грош толку.

– Ну, господа! Надул нас этот маклак. Теперь черт его найдет! И остров пропал, и золотая беседка сгинула.

Погоревали-погоревали купцы, подняли паруса и отправились, куда им было надобно.

Быстро прилетел стрелец в свое государство, опустился возле синего моря на пустом месте.

– Эй, Шмат-разум! Нельзя ли здесь дворец выстроить?

– Отчего нельзя! Сейчас готов будет.

Вмиг дворец поспел, да такой славный, что и сказать нельзя: вдвое лучше королевского. Стрелец открыл ящичек, и кругом дворца сад явился с редкими деревьями и цветами.

Вот сидит стрелец у открытого окна да на свой сад любуется-вдруг влетела в окно горлица, ударилась оземь и оборотилась его молодой женою. Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать. Говорит стрельцу жена:

– С той самой поры, как ты из дому ушел, я все время по лесам да по рощам сирой горлинкой летала.

На другой день поутру вышел король на балкон, глянул на сине море и видит-на самом берегу стоит новый дворец, а кругом дворца зеленый сад.

– Какой это невежа вздумал без спросу на моей земле строиться?

Побежали гонцы, разведали и докладывают, что дворец тот стрельцом поставлен, и живет во дворце он сам, и жена при нем. Король пуще разгневался, приказал собрать войско и идти на взморье, сад дотла разорить, дворец на мелкие части разбить, а самого стрельца и его жену лютой смерти предать.

Усмотрел стрелец, что идет на него сильное войско королевское, схватил поскорей топор, тяп да ляп – вышел корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал. Потом вынул рог, затрубил раз – повалила пехота, затрубил в другой-повалила конница.

Бегут к нему начальники из полков, с кораблей и ждут приказу. Стрелец приказал начинать сражение; тотчас заиграла музыка, ударили в барабаны, полки двинулись; пехота ломит королевских солдат, конница догоняет, в плен забирает, а с кораблей по столичному городу так и жарят пушками.

Король видит, что его армия бежит, бросился было сам войско останавливать-да куда! Не прошло и полчаса, как его самого убили.

Когда кончилось сражение, собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство. Он на то согласился и сделался королем, а жена его королевою.

В некотором царстве, в некотором государстве жил в деревушке старик со старухою; у него было три сына: два-умных, а третий-дурак. Пришло время старику помирать, стал он деньги делить: старшему дал сто рублей и среднему-сто рублей, а дураку и давать не хочет: все равно даром пропадут!

– Что ты, батька,-говорит дурак.-Дети все равны, что умные, что дурак; давай и мне долю.

Старик дал и ему сто рублей. Умер отец, похоронили его. Вот умные братья собрались на базар ехать быков покупать; и дурак поднялся. Умные купили быков, а он кошку да собаку привел. Через несколько дней старшие братья запрягли своих быков, хотят в дорогу ехать; смотря на них, и меньшой собирается.

– Что ты, дурак! Куда собираешься? Али людей смешить?

– Про то я знаю! Умным-дорога, и дуракам-путь не заказан.

Взял дурак собаку да кошку, взвалил мешок на плеча и пошел из дому. Шел, шел, на пути большая река, а заплатить за перевоз нет ни гроша; вот дурак долго не думал, набрал хворосту, сделал на берегу шалаш и остался в нем жить. Начала его собака по сторонам промышлять, краюшки хлеба таскать, и себя не забывает и хозяина с кошкой кормит. Плыл по той реке корабль с разными товарами. Дурак увидал и кричит: .

– Эй, господин корабельщик! Ты в торг едешь, возьми мой товар из половины.

И бросил на корабль свою кошку.

– Куда нам этого зверя?-смеются корабельные работники.-Давайте, ребята, его в воду спустим.

– Эх вы какие,-говорит хозяин,-не трожьте, пускай эта кошка у нас мышей да крыс ловит.

– Что ж, это дело!

Долго ли, коротко ли-приплыл корабль в иную землю, где кошек никто и не видывал, а крыс да мышей столько было, как травы в поле. Корабельщик разложил свои товары, стал продавать; нашелся и купец на них, закупил все сполна и позвал корабельщика.

– Надо магарыч пить; пойдем,-говорит,-я тебя угощу!

Привел гостя в свой дом, напоил допьяна и приказал своим приказчикам стащить его в сарай: «Пусть-де его крысы съедят, все его богатство мы задаром возьмем!» Стащили корабельщика в темный сарай и бросили наземь; а с ним всюду кошка ходила, так привыкла к нему-ни на шаг не отстает. Забралась она в этот сарай и давай крыс душить, душила, душила, этакую кучу накидала! Наутро приходит хозяин, смотрит-корабельщик ни в чем невредим, а кошка последних крыс добивает.

– Продай,-говорит,-мне твоего зверя.

– Купи!

Торговаться-торговаться-и купил ее купец за шесть бочонков золота.

Воротился корабельщик в свое государство, увидал дурака и отдает ему три бочонка золота. "Экая пропасть золота! Куда мне с ним?"-подумал дурак и пошел по городам да по селам оделять нищую братию; раздал два бочонка, а на третий купил ладану, сложил в чистом поле и зажег: воскурилось благоухание и пошло к богу на небеса. Вдруг является ангел:

– Господь приказал спросить, чего ты желаешь?

– Не знаю,-отвечает дурак.

– Ну, ступай в эту сторону; там три мужика землю пашут, спроси у них-они тебе скажут.

Дурак взял дубинку и пошел к пахарям. Приходит к первому:

– Здравствуй, старик!

– Здравствуй, добрый человек!

– Научи меня, чего б пожелать мне от господа.

– А я почем знаю, что тебе надобно!

Дурак недолго думал, хватил старика дубинкою прямо по голове и убил до смерти.

Приходит к другому, опять спрашивает:

– Скажи, старик, чего бы лучше пожелать мне от господа?

– А мне почем знать!

Дурак ударил его дубинкою-и дохнуть не дал. Приходит к третьему пахарю, спрашивает у него:

– Скажи ты, старче! Старик отвечает:

– Коли тебе богатство дать, ты, пожалуй, и бога забудешь; пожелай лучше жену мудрую.

Воротился дурак к ангелу.

– Ну, что тебе сказано?

– Сказано: не пожелай богатства, пожелай жену мудрую.

– Хорошо – говорит ангел.-Ступай к такой-то реке, сядь на мосту и смотри в воду; мимо тебя всякая рыба пройдет-и большая и малая; промеж той рыбы будет плотичка с золотым кольцом-ты ее подхвати и брось через себя о сырую землю.

Дурак так и сделал; пришел к реке, сел на мосту, смотрит в воду пристально-плывет мимо рыба всякая, и большая и малая, а вот и плотичка – на ней золотое кольцо вздето; он тотчас подхватил ее и бросил через себя о сырую землю-обратилась рыбка красной девицей:

– Здравствуй, милый друг!

Взялись они за руки и пошли; шли, шли, стало солнце садиться-остановились ночевать в чистом поле. Дурак заснул крепким сном, а красная девица крикнула зычным голосом-тотчас явилось двенадцать работников.

– Постройте мне богатый дворец под золотою крышею.

Вмиг дворец поспел, и с зеркалами и с картинами. Спать легли в чистом поле, а проснулись в чудесных палатах. Увидал тот дворец под золотою крышею сам государь, удивился, позвал к себе дурака и говорит:

– Еще вчера было тут место гладкое, а нынче дворец стоит! Видно, ты колдун какой!

– Нет, ваше величество! Все сделалось по божьему повелению.

– Ну, коли ты сумел за одну ночь дворец поставить, ты построй к завтрему от своего дворца до моих палат мост-одна мостина серебряная, а другая золотая; а не выстроишь, то мой меч-твоя голова с плеч!

Пошел дурак, заплакал. Встречает его жена у дверей:

– О чем плачешь?

– Как не плакать мне! Приказал мне государь мост состроить-одна мостина золотая, другая серебряная; а не будет готов к завтрему, хочет голову рубить.

– Ничего, душа моя! Ложись-ка спать; утро вечера мудренее.

Дурак лег и заснул; наутро встает-уж все сделано: мост такой, что в год не насмотришься! Король позвал дурака к себе:

– Хороша твоя работа! Теперь сделай мне за единую ночь, чтоб по обе стороны моста росли яблони, на тех яблонях висели бы спелые яблочки, пели бы птицы райские да мяукали котики морские; а не будет готово, то мой меч-твоя голова с плеч!

Пошел дурак, заплакал; у дверей жена встречает:

– О чем, душа, плачешь?

– Как не плакать мне! Государь велел, чтоб к завтрему по обе стороны моста яблони росли, на тех яблонях спелые яблочки висели, птицы райские пели и котики морские мяукали; а не будет сделано-хочет рубить голову.

– Ничего, ложись-ка спать;– утро вечера мудренее. Наутро встает дурак-уж все сделано: яблокизреют, птицы распевают, котики мяукают. Нарвал он яблоков, понес на блюде к государю. Король съел одно-другое яблочко и говорит:

– Можно похвалить! Этакой сласти я еще никогда не пробовал! Ну, братец, коли ты так хитер, то сходи на тот свет к моему отцу-покойнику и спроси, где его деньги запрятаны? А не сумеешь сходить туда, помни одно: мой меч-твоя голова с плеч!

Опять идет дурак да плачет.

– О чем, душа, слезы льешь?-спрашивает его жена.

– Как мне не плакать! Посылает меня государь на тот свет-спросить у его отца-покойника, где деньги спрятаны.

– Это еще не беда! Ступай к королю да выпроси себе в провожатые тех думных людей, что ему злые советы дают.

Король дал ему двух бояр в провожатые; а жена достала клубочек.

– На,-говорит,-куда клубочек покатится-туда смело иди.

Вот клубочек катился, катился-и прямо в море: море расступилося, дорога открылася; дурак ступил раз-другой и очутился с своими провожатыми на том свете. Смотрит, а на покойном королевском отце черти до пекла дрова везут да гоняют его железными прутьями.

– Стой!-закричал дурак.

Черти подняли рогатые головы и спрашивают:

– А тебе что надобно?

– Да мне нужно слова два перекинуть вот с этим покойником, на котором вы дрова возите.

– Ишь что выдумал! Есть когда толковать! Этак, пожалуй, у нас в пекле огонь погаснет.

– Небось поспеете! Возьмите на смену этих двух бояр, еще скорей довезут.

Живой рукой отпрягли черти старого короля, а заместо его двух бояр заложили и повезли дрова в пекло. Говорит дурак государеву отцу:

– Твой сын, а наш государь, прислал меня к твоей милости спросить, где прежняя казна спрятана?

– Казна лежит в глубоких подвалах за каменными стенами; да сила не в том, а скажи-ка ты моему сыну: коли он будет королевством управлять так же не по правде, как я управлял, то и с ним то нее будет! Сам видишь, как меня черти замучили, до костей спину и бока простегали. Возьми это кольцо и отдай сыну для большего уверения...

Только старый король покончил эти слова, как черти уж назад едут:

– Но-но! Эх, какая пара славная! Дай нам еще разок на ней прокатиться.

А бояре кричат дураку:

– Смилуйся, не давай нас; возьми, пока живы! Черти отпрягли их, и бояре воротились с дуракомна белый свет.

Приходят к королю; он глянул и ужаснулся: у тех бояр лица осунулись, глаза выкатились, из спины, из боков железные прутья торчат.

– Что с вами подеялось?-спрашивает король.

– Были мы на том свете; увидал я, что на вашем покойном отце черти дрова везут, остановил их и дал этих двух бояр на смену; пока я с вашим отцом говорил, а черти на них дрова возили.

– Что ж с тобою отец наказал?

– Да велел сказать: коли ваше величество будете управлять королевством так же не по правде, как он управлял, то и с вами то же будет. Вот и кольцо прислал для большего уверения.

– Не то говоришь! Где казна-то лежит?

– А казна в глубоких подвалах, за каменными стенами спрятана.

Тотчас призвали целую роту солдат, стали каменные стены ломать; разломали, а за теми стенами стоят бочки с серебром да с золотом-сумма несчетная!

– Спасибо тебе, братец, за службу!-говорит король дураку.-Только уж не погневайся: коли ты сумел на тот свет сходить, так сумей достать мне гусли-самогуды; а не достанешь, то мой меч-твоя голова с плеч!

Дурак пошел и заплакал.

– О чем, душа, плачешь?-спрашивает у него жена.

– Как мне не плакать! Сколько ни служить, а все голову сложить! Посылает меня государь за гуслями-самогудами.

– Ничего, мой брат их делает.

Дала ему клубочек, полотенце своей работы, наказала взять с собою двух прежних бояр, королевских советников, и говорит:

– Теперь ты пойдешь надолго-надолго: как бы король чего злого не сделал, на мою красоту не польстился! Пойди-ка ты в сад да вырежь три прутика.

Дурак вырезал в саду три прутика.

– Ну, теперь ударь этими прутиками и дворец и меня самоё по три раза и ступай с богом!

Дурак ударил-жена обратилась в камень, а дворец в каменную гору. Взял у короля двух прежних бояр и пошел в путь-дорогу; куда клубочек катится, туда и он идет.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли-прикатился клубочек в дремучий лес, прямо к избушке. Входит дурак в избушку, а там старуха сидит.

– Здравствуй, бабушка!

– Здравствуй, добрый человек! Куда бог несет?

– Иду, бабушка, поискать такого мастера, чтобы сделал мне гусли-самогуды: сами бы гусли играли, и под ихнюю музыку все бы волей-неволей плясали.

– Ах, да ведь этакие гусли мой сынок делает! Подожди немножко-он ужо домой придет.

Немного погодя приходит старухин сын.

– Господин мастер!-просит его дурак.-Сделай мне гусли-самогуды.

– У меня готовые есть; пожалуй, подарю тебе, только с тем уговором: как стану я гусли настраивать-чтоб никто не спал! А коли кто уснет да по моему оклику не встанет, с того голова долой!

– Хорошо, господин мастер!

Взялся мастер за работу, начал настраивать гусли-самогуды; вот один боярин заслушался и крепко уснул.

– Ты спишь!-окликает мастер.

Тот не встает, не отвечает, и покатилась голова его по полу. Минуты две-три-и другой боярин заснул; отлетела и его голова с плеч долой. Еще минута-и дурак задремал.

– Ты спишь?-окликает мастер.

– Нет, не сплю! С дороги глаза слипаются. Нет ли воды? Промыть надобно.

Старуха подала воды. Дурак умылся, достал шитое полотенце и стал утираться. Старуха глянула на то полотенце, признала работу своей дочери и говорит:

– Ах, зять любезный! Не чаяла с тобой видеться; здорова ли моя дочка?

Тут пошло у них обниманъе-целованье: три дня гуляли, пили-ели, прохлаждалися, а там наступило время и прощаться. На прощанье мастер подарил своему зятю гусли-самогуды; дурак взял их под мышку и пустился домой.

Шел, шел, вышел из дремучего леса на большую дорогу и заставил играть гусли-самогуды: век бы слушал-не наслушался!.. Попадается ему навстречу разбойник.

– Отдай,– говорит,– мне гусли-самогуды, а я тебе дубинку дам.

– А на что твоя дубинка?

– Да ведь она не простая; только скажи ей: эй, дубинка, бей-колоти-хоть целую армию, и ту на месте положит.

Дурак поменялся, взял дубинку и велел ей убить разбойника. Дубинка полетела на разбойника, раз-другой ударила и убила его до смерти. Дурак взял гусли-самогуды и дубинку и пошел дальше.

Приходит в свое государство. «Что,-думает,-мне к королю идти-еще успею! Лучше я наперед с женой повидаюсь». Ударил тремя прутиками в каменную гору-раз, другой, третий, и явился чудный дворец; ударил в камень-и жена перед ним. Обнялись, поздоровались, два-три слова перемолвили; после того взял дурак гусли, не забыл и дубинку и пошел к королю. Тот увидал. «Эх,-думает,-ничем его не уходишь, все исполняет!» Как закричит, как напустится на дурака:

– Ах ты, такой-сякой! Вместо того чтобы ко мне явиться, ты наперед вздумал с женой обниматься!

– Виноват, ваше величество!

– Мне из твоей вины не шубу шить! Уж теперь ни за что не прощу... Подайте-ка мой булатный меч!

Дурак видит, что дело к расплате идет, и крикнул:

– Эй, дубинка, бей-колоти!

Дубинка бросилась, раз-другой ударила и убила злого короля до смерти. А дурак сделался королем и царствовал долго и милостиво.