Русские народные героические сказки и былины

Спородила Добрынюшку родна матушка. Откормила грудью белою, умывала водой ключевою. Бывалоче она его умое, причеше, а на ночь перекрестит. Рос Добрынюшка не по дням, а по часам. Она, бывает, сидит да его прибаюкивает: «Спи, дитенок мой, усни, угомон тебя возьми, когда вырастешь велик, будешь в золоте ходить». Вот и вырос Добрынюшка. Стал он уже юношем, раздобыл себе коня богатырского и доспехи богатырские. Бывало, снарядится и поедет в дикую степь странствовать.

А Добрынюшке мать приказывала: «Не езди, Добрынюшка, далеко в дикую степь, за реки глубокие, за горы Сорочинские высокие-высокие». А Добрынюшка матери не слушался. Возьмет дубину сорочинскую и поедет в дикую степь. Частехонько он встречал на пути врагов-недругов, но те живые не оставалися, от его молодецкой руки, от дубинки сорочинской попадывали. Один раз он ездил по степи и встретился с ним богатырь Франциль Венециан. А другой-то богатырь из Индии богатой. Он их обоих в руки взял, стукнул друг об друга и посадил в кожаный мешок, привязал за аркан, перекинул на седло, на добра коня сел и поехал. Ехал он день, два, три, а может и более. Видит, ему навстречу едет еще богатырь и слышит он голос богатырский:

– Что, Добрыня Никитич, будем биться или мириться?

– Биться – не жениться, биться – так биться. Добрыня Никитич обернул копье долгомерное, поднял тупым концом и вдарил противнику в грудь. Тот богатырь упал с коня. Добрыня вскочил, взял и расстегнул латы на груди его, видит груди женские. Он тогда отступил. Она говорит:

– Ну что, Добрыня Никитич, вы сделали то, что не положено. Теперь ты должен меня замуж взять. Если скажешь – не возьму, я ладонью в тебя вдарю и в овсяный блин сожму.

Он глянул ей в лицо. Она показалась ему пуще света белого и солнца ясного.

– Будь ты навеки моя жена, а я буду тебе верным мужем. Как тебя звать, величать?

Дали они друг другу руки и слово, что весь век будут жить неразлучно и поехали к матушке Добрыни Никитича. Приехали. Приняла их родна матушка, как сына чада милого и дочку любимую. И пожили они года три. И поехал Добрыня опять стрелять в дикую степь. Когда он уезжал, она вышла на широкий двор провожать его. Он подавает ей руку, поцеловал ее и говорит:

– Ну, дорогая моя супруга, еду я в дикую степь, а ты жди меня верой и правдой, если три года вести не будет, то замуж пойди, за кого хочешь, только не выходи за моего названного брата Алешу Поповича.

– Час тебе добрый, дорога тебе скатертью. Иди, милый, погуляй по дикой степи, а я, если весточки не получу, шесть лет подожду, три года на себя возьму.

Когда Добрыня поехал, она глядела пока не скрылся он из глаз. Долго, долго стояла. Ну, потом все весточки ждала, а весточки так и не было. Прошло три года, а весточки все нет. Многие женихи сватались и сватом был Владимир Красно – Солнышко, но она всем отказывала, говорила, что до тех пор замуж не пойдет, пока не получит весточки, не услышит, что Добрыни в живых нет. Тогда Алешенька Попович привозит ей подложное письмо, будто бы он ездил по дикой степи и видел труп Добрыни Никитича, зарос травою-муравою, а в черепе его змеи гнездышки повили. А конь гуляет по степи без хозяина, а змеи ему щоточки покусывают. В это время он предложил ей, что женится на ней. Она дала согласие, и назначили они предложный вечер. А через недели две-три буде брачный. Вот они первый вечер отгуляли, собираются ко второму.

А Добрыня расклал полотняный шатер, постлал войлочек косятчатый, в головах седелышко черкасское и спит богатырским сном. Подбегает к палатке его добрый конь, ударил копытом, что из-под копыта искры посыпались и задрожала вся земля. Добрыня проснулся, вышел из палаты, а его добрый конь храпит, ушами и глазами водит, как лютый зверь.

– Что же ты, мой любимый хозяин, спишь и ничего не знаешь, не ведаешь. Твоя жена любимая, Василиса Савельевна, выходит за твоего названного брата замуж, за Алешу Поповича.

Предложный вечер был, уже скоро будет брачный.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было много во дворце князей, бояр и разных вельмож. Один был придворный, которого звали Лазарь Лазаревич, а жену его звали Устиньей.

Родился у них сын, его прозвали Еруслан Лазаревич. Еруслан Лазаревич был маленький очень красивый. Его мать, бывало, выкупает, в колыбель положит, а он лежит хрусталь – хрусталем.

Она не нарадуется, его поцелует и в щечки, и в глазки, а в губки три раза.

Еруслан Лазаревич рос не по дням, а по часам, оказал свою силу богатырскую в полтора года: порвал шелковый полог и сломал стальную колыбель.

Когда сравнялось Еруслану Лазаревичу лет четырнадцать, он стал ходить на боярский двор, с боярскими детьми шутки шутить. Как хватит за руку – руки нет, хватит за ногу – ноги нет. А кого по щеке легонько ударит, тот припадет к земле.

Не понравились боярам шутки Еруслановы. Они стали жаловаться царю. Царь призвал Лазарь Лазаревича и говорит:

– Вышли своего сына из моего государства, чтобы духа его здесь не было, за его шутки нехорошие.

Лазарь Лазаревич заплакал, идет. Еруслан Лазаревич увидел из окна высокого терема и быстро выскочил навстречу ему и говорит:

– Драгоценный мой родитель Лазарь Лазаревич, что вы так запечалились, повесили свою буйную голову на груди белые?

– Эх, чадо мое милое, как же мне не гориться, не печалиться, не видали горя, теперь у нас горюшко большое.

– Царь велел тебе выехать из государства, чтобы духу твоего не было, за твои шутки нехорошие.

– Это не горе, а радость, одна беда – нету под меня коня богатырского. Любой конь, положу руку на хребет – он падает на колени, А Еруслан Лазаревич и раньше просился у отца странствовать, но тот не отпускал – единственный сын, жалко было, и коня подходящего нет.

Теперь делать нечего. Взял Еруслан Лазаревич белый шатер, плеточку ременную, уздечку шелковую, распрощался с отцом, с матерью, и пошел в путь-дорогу дальнюю, в дикую степь странствовать.

Шел он бархатными лугами и дремучими лесами. И вздумалось ему о коне:

Не заметил Еруслан Лазаревич, как вышел на широкую дорогу, она вырыта конными рытвинами в колено. И не заметил он, как поравнялся с незнакомым человеком на рыжем коне.

– Как же, я вас еще маленьким ребенком видел, я у вашего батюшки табун коней пасу тридцать три года в богатых лугах заповедных.

– Не будет ли у вас коня богатырского, а то я какому коню руку на хребет ни положу, всякий на колени падает.

– Есть конь – буря, по прозванию Вихрь, поймаешь – будет твой.

Шли они по дороге и вышли к хрустальному озеру. Лес кончился и на опушке стоит огромный дуб, раскинул свои ветви шатром. И от этого леса, глаз не охватит, лежала дикая степь бесконечная. Вот конюх и говорит:

– Еруслан Лазаревич, отдыхай под этим дубом, а завтра я сюда пригоню коней поить, и ты сам увидишь – он будет впереди бежать.

Конюх поехал, а он разбил белый шатер, постлал войлочек косятчатый, седелечко черкасское и лег спать.

Проснулся – солнце было уж под дубом. Подошел он к хрустальному озеру, умылся ключевой водой, утерся белым полотенцем и поджидает табун.

Вдруг видит он, как будто клубами пыль летит, он поднялся и смотрит – впереди конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь пышет, из ноздрей дым валит, из-под копыта искры летят.

Конь стал пить, грива на обе стороны развалилася, завилась вся кольцами.

Закипела в Еруслане Лазаревиче кровь молодецкая, он подбежал к коню быстро, как летящая стрела из тугого лука. Подбежал, дал ему по гребню изо всей силы – конь как пил, так и пьет, будто не заметил.

Еруслан Лазаревич постлал войлочек косятчатый, на этот войлочек положил седелечко черкасское, подтянул подпругами, уздечку набросил шелковую, плеточку взял ременную, взмахнул – и на коня.

Конь как будто почуял хозяина или седока, пошел степенным шагом, а сам храпит, как лютый зверь, ушами водит, копытами бьет.

По щоточки в землю погружается, а когда щоточки отряхивает, за две версты камешки выкидывает.

Еруслан Лазаревич глянул, а табун еще пьет, далеко конь уехал. Он остановился, стал поджидать.

Когда подъехал конюх, Еруслан Лазаревич отблагодарил его, достал ему несколько монет Золотых, распрощался и поехал.

– Что это за имя коню – Вихрь? Дай, я назову его Аршавещий.

Размахнул ладонь, потрепал его по крутой шее.

– Конь ты мой возлюбленный, имя тебе Аршавещий, буду я тебя холить и беречь, ты меня носи по дремучим лесам и диким степям, ты меня признай как молодого хозяина.

Ехали они лесами и полями и наехали на белый шатер, у этого шатра стоял рыжий конь и ел белоярую пшеницу. Он спрыгнул у пустого коня . Аршавещий стал есть белоярую пшеницу, а тот конь отошел и стал щипать шелковую травушку, зеленую муравушку.

Еруслан Лазаревич зашел в белый шатер, там лежит спящий богатырь.

Еруслан Лазаревич хотел его убить, да говорит сам себе:

– Не честь, не слава доброму молодцу, русскому богатырю убить сонного, что мертвого. Дай, я лягу на другой конец шатра и сосну. Он лег и заснул.

Просыпается богатырь, хозяин шатра, глядит: неизвестный богатырь спит в его шатре, а неизвестный конь ест белоярую пшеницу, а его конь ест шелковую траву. Он выхватил меч, хотел отрубить голову, хотел убить Еруслана, да тоже подумал:

– Не честь мне убивать сонного, что мертвого. Дай-ка я его разбужу.

Разбудил и начал придираться, и назвал Еруслана Лазаревича мерзавцем, а он сел, глядит богатырю прямо в глаза и говорит:

– Нехороший ты человек и негостеприимный. А вот мы, русские, так не делаем. Ты бы меня раньше напоил, накормил, расспросил, кто я, откуда, а потом мы бы сели на своих коней, поехали в дикую степь, обернули бы свои дальномерные копья тупыми концами и вдарили бы друг другу в груди, и было бы видно, как на ладони, кто из нас мерзавец , ты, аль я.

Убедил Еруслан Лазаревич того богатыря, он извинился, сразу так и сделал, пригласил его к столу, поели, попили, поговорили. Сели на добрых коней и поехали в дикую степь.

Это не два вихря разметаются, не два орла разлетаются, а два богатыря на своих добрых конях в дикой степи разъезжаются.

Разъехались они далеко, обернули свои долго-мерные копья тупыми концами и ударили друг друга в груди. Получился гром и сверкнули будто молнии (они в латах оба).

Неизвестный богатырь вывалился из седла, как овсяный сноп, а Аршавещий притиснул его левым копытом к земле.

Еруслан Лазаревич соскочил со своего коня, поспешно поднимает богатыря, обнял, поцеловал и спрашивает:

– Я богатырь персидской земли, ты мой будешь названный больший брат. Биться никогда не будем, а если будем, то на кого ты, на того и я.

– Я русский богатырь, буду биться за русский народ и за русскую землю.

Дошли до шатра, выпустили коней, дичь убили, обед сварили. Еруслан у богатыря погостил недель пять или шесть, а то и более.

Еруслан ехал месяц, два, три. Наехал на белый шатер, входит, в нем сидят три сестры.

Две за ручной работой: одна вышивает золотом и серебром по малиновому бархату, другая нижет крупный жемчуг, будто на ожерелье, третья готовит обед.

– Просим к столу на хлеб, на соль. Ну, он не стал отказываться – пообедал с ними, посидели, поговорили.

Он пригласил их всех трех в заповедных дугах пройтись.

Большая и средняя отказались, а меньшая пошла. Идут они по дикой степи, он и спрашивает:

– Есть ли на свете такой храбрый богатырь, как Еруслан Лазаревич?

– Я видеть не видела, а слыхать слыхала. Есть богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка; мимо него зверь не проскакивал, птица не пролетывала, а богатырь тем более никогда не проезживал.

Немного молчания, идут они дальше. Он и спрашивает:

– Есть ли на свете такая красавица, как вы? Она опустила глаза вниз и ответила, -так речь и полилась, как ручеек зажурчал:

– Что я за красавица?! Я перед красавицей, как темная ночь перед днем.

– Я видеть не видела, а слышать слышала, что у царя Вахрамея есть дочь Настасья Вахрамеевна, вот, действительно, красавица. Она свежа, как вешний цвет, ростом она, как пальма высокая, ходит, как лебедь в вольных водах плывет, грудь ее, как пена морская, щеки ее, как огненные ананеты , губы ее, как розы, рдеют, в глазах ее огонь горит, в косе месяц блестит, свет белый затмевает, а ночью землю освещает. Станом она становитая, на деле деловитая, походка часта и речь густа, посмотрит, как златом подарит.

Закипела у Еруслана Лазаревича кровь молодецкая: умереть, а Настасью Вахрамеевну поглядеть. Походили, погуляли, возвратились в шатер. Он у них погостил неделю или поболее, поблагодарил за хлеб, за соль, вышел, подошел к Аршавещему. Меньшая сестра вышла проводить. Жалко больно ей. У нее две алмазные слезинки выкатились из глаз. А он наклонился в седле и сказал ей шёпотом несколько слов, чтоб птицы небесные не подслушали, а ветры буйные не разнесли слов его:

– Не плачь, красавица, жив буду – вернусь. Сказал и поехал. Она долго все смотрела, пока не скрылся с глаз. Потом пошла в шатер.

Он ехал, ехал, месяцы, годы, вдруг встречается ему старый, старый старичок, уж другой век живет (больше ста лет) и говорит:

– Здравствуй, дедушка, а откуда видно, что я Еруслан Лазаревич?

– Как же, дорогой мой, я ведь из русского царства, я тебя еще малым ребенком знал.

– Почему ты не живешь в России, ведь пословица говорит: «Где родился, там и годился».

– Эх, дорогой мой, ты еще молод, ты не знаешь ничего. Враг нашел войной и распорушил все государство, камня на камне не оставил. Всех старых и молодых людей побил, остальных в полон забрал, в темницу посадил, глаза повыколол, там же в темнице твои отец и мать.

Еруслан Лазаревич достал несколько монет на прожиток, тронул шпорами коня под бока и полетел, как вихорь. Конь не шел и не бежал, а как по воздуху летел, промеж ног летели темные леса, бархатные луга, реки серебряные.

Опустился прямо около темницы, там стоит тридцать человек стражи. Он начал просить, чтобы открыли темницу, чтоб он милостыню мог подать. Ему не открыли. Тогда он выхватил меч, вправо махнет улица, махнет влево – переулочек.

– Добрый день, счастливая минута! Узнали его отец с матерью по голосу, стали плакать и рыдать, а он и говорит:

– Драгоценные мои родители, батюшка Лазарь Лазаревич и матушка Устинья и вы, люди добрые, не плачьте, а скажите, могу ли я вам помочь в беде?

– Можно помочь, нужно ехать в тридевятое царство к царю Огненный Щит Пламенные Копья, отруби ему голову, вынь желчь и помажь нам глаза, и мы прозреем.

Он подал им несколько монет золотых, вскочил на Аршавешего и полетел, как горный орел.

– Есть ли кто в той рати живой? Ни звука, только черные вороны сидят и каркают.

На второй раз тоже никто не ответил. Он крикнул в третий раз. Ответила голова величиной с пивной котел, промеж глаз целая пядь.

Добрый человек, русский богатырь Еруслан Лазаревич, ты едешь к царю Огненный Щит Пламенные Копья, поедешь по бранному полю, увидишь мое туловище, под ним мой меч – кладенец, в нем секрет таится, он тебе пригодится. Когда будешь подъезжать, царь будет огнем жечь, пламенем палить, ты пади на одно колено и скажи: «Я еду, Огненный царь, к тебе служить верой и правдой».

Как он уверится в тебе, ты махни мечом и отруби ему голову. Вельможи будут говорить: «Прибавь, прибавь», а ты скажи: «Русский богатырь раз бьет, не прибавляет», выковырни желчь и езжай. На обратном пути голову к туловищу подкати, помажь живьем, я оживею и буду тебе помогать, буду твоим названным братом.

Пошел Еруслан Лазаревич, идет – недалеко туловище лежит, поднял, там меч-кладенец. Он взял и пошел.

Подошел к границе царства Огненный Щит Пламенные Копья. Увидел его царь, начал огнем жечь, пламенем палить (у, страсть какая!).

Еруслан Лазаревич спрыгнул с Аршавещего, пал на одно колено:

– Ваше императорское величество, я еду вам служить верой и правдой.

Полюбил его царь. Стали ходить они рядом, разговаривать о деле и шутки шутить. Идут они раз рядом, Еруслан Лазаревич ударил наотмашь царя мечом по шее, как колдунов бьют, голова и отлетела.

– Русские богатыри раз бьют, не повторяют. Открыл череп, вынул желчь, сел и поехал в обратный путь.

Доехал он до бранного поля, подкатил ту голову к туловищу, помазал, и богатырь оживел, оказалось, он был богатырь турецкой земли. Они побратались, и он дал слово Еруслану Лазаревичу, что он против русского богатыря и против русского народа не будет воевать. Богатырь дарил ему меч, но Еруслан Лазаревич отказался, говорит:

– Вот, меньшой брат, тебе твой меч, у меня есть свой из чистого булата, надежный.

Распростились, и поехал Еруслан Лазаревич в свое государство. Приходит он в темницу, помазал незрячим зрение , люди все прозрели, а Еруслан Лазаревич начал поднимать войной на белого царя, собрал он старых и малых, мужей и жен и пошел на белого царя войной. Расшиб все государство белого царя, камня на камне не оставил, все распорушил на мелкий песок. Вернулся в свое русское царство и сказал:

– Русский народ, русская земля непобедимы никем и никогда, никто не удержался на русской Земле, много здесь было врагов-недругов, но каждый здесь поскользнулся и сломал себе голову. Чужое мило – идите враги мимо. Кто на русскую землю с мечом придет, под мечом и помрет.

Еруслан Лазаревич установил порядки в своем государстве, распрощался с отцом с матерью и поехал глядеть Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка.

Видели Еруслана Лазаревича сидючи, да не видели едучи.

Этого мне не знать, мое дело только сказки казать.

Когда Еруслан Лазаревич подъехал к границе, где разъезжал Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка, тот увидел его и зашумел громовым голосом, как будто буря загрохотала:

– Мимо меня птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, богатырь не проезживал, а это что за мерзавец такой?

Вскочил на коня и подъезжает к Еруслану Лазаревичу. И завязался у них ожесточенный бой. Бились они трое суток на своих добрых конях. Кони устали, они пустили коней и стали биться врукопашную. Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка забил Еруслана Лазаревича по колено в землю и ранил его в левую ногу выше колена. Еруслан Лазаревич размахнул свой меч-кладенец и ударил Ивашку плашмя в темя, он упал. Еруслан отрубил Ивашке голову. Сам достал платок, перевязал рану и прямо тут на стене и лег.

От такой большой усталости он спал девять Зорей.

Когда он проснулся, убил дичь, сделал горячий обед, положил руку на Аршавещего, а конь будто устал.

Еруслан решился тут побыть. Побыл месяца два, конь отгулялся. Оседлал он его и поехал к царю Вахрамею. Царь его встречает, привечает, как самого дорогого гостя, сразу узнал, что он побил Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка (ведь его границы защищал Ивашка), пригласил его в палаты белокаменные.

Когда они садились обедать, напротив него порожний золотой прибор стоял. Он подумал – сейчас выйдет и дочь.

Когда она отворила дверь, у них глаза встретились, у Еруслана Лазаревича вскипела кровь молодецкая, и он сразу сделал предложение отцу о ее руке.

Отец не стал прекословить, дал согласие выдать дочь за Еруслана Лазаревича, ведь знал, что силой возьмет.

Они золотые венцы принесли, свадьбу сыграли.

С женой Еруслан Лазаревич прожил года три, у них народился сын, назвали его Александром.

Когда Александру было три года, Еруслан Лазаревич говорит жене:

– Надоест мне скоро дом, пойду в дикую степь поразгуляюсь.

Тут жене подает два платка и камешек бриллиантовый с яичко и говорит:

– Будут платки чистые – я жив, грязные – мертв. Вот бриллиантовый жемчуг с куриное яичко, если сияет, я жив, если потух – я мертв.

Распрощался и уехал. Прошел год, два, шестнадцать лет. Александру исполнилось девятнадцать, он осмелился и спрашивает;

– Был русский богатырь, но он уехал странствовать.

– Папа сказал, если жив я, то платки чистые и камень сверкает. Так оно пока и есть. Значит, живой он.

Александр положил все это в карман, купил коня, убранство, сел и поехал отца искать. Долго ездил.

– Проезжал ли здесь богатырь Еруслан Лазаревич?

– Проезжал лет пять-семь назад. Путь держал в Индию.

– Проезжал года три назад, путь держал в Китай.

Ездил он ездил, и встретился с отцом, разъехались они, обернули свои копья долгомерные тупыми концами и вдарили друг друга в груди. Александр так и покатился на траву, как шар, и выронил камень отцовский.

Еруслан Лазаревич сразу догадался, что Александр его сын. Он спрыгнул с коня, поднял его, поцеловал три раза.

– Чадо мое возлюбленное, ты еще молод со мной биться, тебе еще не по плечу.

– Папа, поедем домой, мама тебя сколько ждет, у нее уже вся молодость прошла.

Еруслан Лазаревич так и решил, приехал к своей жене, взял их и поехал в свое государство.

– Эх, -говорит, -пойду в свою землю. Ведь если помирать, так там, где родился.

Приехал в свое государство, прожил двести лет и помер.

Много на русской светлой земле богатырей и поныне, так эти богатыри Еруслану Лазаревичу внуки и правнуки.

Сказка вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба.

В граде Муроме, селе Карачарове, жили-были два брата. У большего брата была жена таровата, она ростом не велика, не мала, а сына себе родила, Ильей назвала, а люди – Ильей Муромцем.

Илья Муромец тридцать три года не ходил ногами, сиднем сидел. В одно жаркое лето родители пошли в поле крестьянствовать, траву косить, а Илюшеньку вынесли, посадили у двора на траву. Он и сидит. Подходят к нему три странника и говорят.

– Идите в дом и берите, что вам угодно. Я тридцать три года не ходил, отроду сиднем сидел.

Он зачерпнул чару зелена вина в полтора ведра.

– Такую , добрые люди, что если бы был столб одним концом в небо, другим концом в землю вбитый, и кольцо, я бы повернул.

– Это ему много. Поди, принеси еще. Еще принес. Он выпил одним духом.

Он от большой радости пошел их проводить и говорит:

– Я чую в себе силу богатырскую, где теперь коня взять?

– Вот на обратном пути мужик будет вести строгача (два года коню, значит) продавать, ты купи, только не торгуйся, сколько спросит, столько и отдай. Только откорми его три месяца бело-яровой пшеницей, отпои ключевой водой и пусти его на три зари на шелковую траву, а потом на шелковый канат и пропусти через железный тын туда – сюда перелететь. Вот тебе и конь будет. Бейся с кем хочешь, тебе на бою смерти нет. Только не бейся со Святогором – богатырем.

Илюшенька проводил их далеко за село. На обратном пути видит, его отец-мать крестьянствуют. Они глазам не верят.

Взял косу и стал ею помахивать, не успели оглянуться – вся степь лежит. Говорит:

Вот прилег отдохнуть. Проснулся и пошел. Глядь, – мужик идет, ведет строгача, он вспомнил.

Он отдал, ни слова не сказал, взял из полы в полу и повел домой.

Привел домой, постановил его в конюшню и насыпал белояровой пшеницы. Так три месяца кормил, поил ключевой водой, выпускал на шелковую траву на три зари, вывел его на шелковый канат, конь туды – суды через железный тын перелетел, как птица. Ну, вот ему и конь богатырский. Так и вправду случилось.

Бился Илья Муромец с Соловьем-разбойником, и он [Илья Муромец] его победил. Конь под ним был богатырский, как лютый зверь, ход у него спорый. Он задними копытами за переднюю восемнадцать верст закидывает. Он утреню стоял в Чернигове, а к обедне поспел в Киев-град.

Однажды ехал-ехал по дороге, оказалось, дорога расходится в три стороны и на этой дороге лежит камень, и на камне надпись:

«Влево поедешь – будешь женат, вправо поедешь – будешь богат, прямо поедешь – будешь убит».

– Жениться еще время не настало, а богатства своего мне не нужно. Некстати русскому богатырю Илье Муромцу богатство наживать, а под – стать ему бедных да сирот спасать, защищать, во всем помогать. Дай, поеду, где смерти не миновать. Мне ведь в бою-то смерти нет, не написана.

И поехал прямо. Ехал-ехал он по дикой степи, впереди дремучий лес, поехал по этому дремучему лесу.

Ехал он дремучим лесом с утра до полудня. Приехал на поляну, там стоит громадный дуб в три обхвата, под ним сидят тридцать богатырей, а на поляне пасутся тридцать коней. Они увидели Илью Муромца и зашумели.

– Зачем ты сюда, негодный мужиковина? Мы богатыри рода дворянского, а тебя, мужиковина, за три версты видать. Смерть тебе!

Илья Муромец наложил каленую стрелу на лук, как вдарит в дуб, только щепки полетели, весь дуб расшиб на щепки. Богатырей побил, дубом прихлопнул. Обратил Илья Муромец коня и поехал назад и написал на камне:

«Кто писал: проедет – будет убит – неправда, путь свободен всем прохожим и проезжим».

– Дай-ка поеду, где буду богат! Ехал он день, ехал два, на третий подъезжает -огромный двор, высокий забор, у ворот чугунный столб, на этом столбе висит чугунная доска и железная палка. Взял Илья Муромец и стал бить в эту доску.

– Входи в дом, бери, что тебе угодно! У меня кладовые, подвалы ломятся.

– Деньги прах, одежда тоже, а жизнь и слава честная всего дороже.

Чужое богатство недолговечное и непрочное».

– Ну, поеду по третьей дороге, что там за красавица, может, правда, женюсь.

Подъезжает, а там стоит дворец, сам деревянный, окошечки хрустальные, серебром покрыты, золотом облиты.

Выходит девушка-красавица и говорит: I – Принимаю, добрый молодец, как любимого жениха.

Взяла его за руку правую и повела его в столовую и подала обедать честь честью.

– Вот, – говорит, – кровать, ложись, отдыхай.

Он взял, нажал кулаком, она – бултых. А там яма глубокая, сажень пять. И там тридцать богатырей.

Он снял аркан с коня и бросил туда и вытащил их, всех до одного вывел.

– Ну, говорит, ступайте, гуляйте на воле, А я с ней поговорю.

Вывел в лес, привязал за волосья, натянул тугой лук. Вдарил – не попал.

Она сделалась такая страшная, нос крючком, два Зуба. Он перекрестил три раза, она – бултых.

«Кто хочет жениться – это неправда, здесь невесты нет – отгуляла».

ездил, ездил по дикой степи, дремучим лесам, селам и городам и думает; – Поеду я смотреть Святогора – богатыря.

И поехал глядеть Святогора – богатыря. Ехал – ехал, подъехал – высокая гора, как Араратская, только что-то чернеет. Он пустил коня и полез пешком, он шел винтом, взошел, там раскинут шатер, и в нем Святогор – богатырь лежит.

– Жив – здоров, спасибо тебе, триста лет живу, лежу, никто меня не навешал. Я плохо вижу. Приподнялся, пожали они друг другу руки слегка.

Спустились с горы, ходили-ходили, видят -гроб лежит.

А крышка растворена. Илья Муромец влез – ему просторно.

– Э, Илья Муромец, еще рано тебе. Ну-ка вылезай, я попробую.

Святогор – богатырь влез, только вытянулся, крышка захлопнулась. Илья Муромец семь раз вдарил – семь железных обручей накатил. Святогор – богатырь и говорит:

– Илья Муромец, подойди ко мне поближе, я дуну на тебя, у тебя силы прибавится.

Илюшенька один шаг сделал, силу почуял и сделал три шага назад.

– А, не подошел, а то была бы такая сила, – мать земля не носилаб!

Илья Муромец вырыл мечом могилу глубокую, сволок в нее гроб, повалил его, простился и поехал в Киев. Там он прожил двести лет. И помер.

За всю жизнь Илья Муромец много врагов русской земли победил, за что он и славен был.

Из того ли то из города из Мурома, Из того села да Карачарова Выезжал удаленький дородный добрый молодец.

Он стоял заутреню во Муроме, А й к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град.

Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.

У того ли города Чернигова Нагнано-то силушки черным-черно, А й черным-черно, как черна ворона.

Так пехотою никто тут не прохаживат, На добром коне никто тут не проезживат, Птица черный ворон не пролётыват, Серый зверь да не прорыскиват.

А подъехал как ко силушке великоей, Он как стал-то эту силушку великую, Стал конем топтать да стал копьем колоть, А й побил он эту силу всю великую.

Он подъехал-то под славный под Чернигов-град, Выходили мужички да тут черниговски И отворяли-то ворота во Чернигов-град, А й зовут его в Чернигов воеводою.

Укажите мне дорожку прямоезжую, Прямоезжую да в стольный Киев-град.

– Ты, удаленький дородный добрый молодец, Ай ты, славный богатырь да святорусский!

Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела.

А й по той ли по дорожке прямоезжею Да й пехотою никто да не прохаживал, На добром коне никто да не проезживал.

Как у той ли то у Грязи-то у Черноей, Да у той ли у березы у покляпыя, Да у той ли речки у Смородины, У того креста у Леванидова Сидит Соловей Разбойник на сыром дубу, Сидит Соловей Разбойник Одихмантьев сын.

А то свищет Соловей да по-соловьему, Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному, И от его ли то от посвиста соловьего, И от его ли то от покрика звериного Те все травушки-муравы уплетаются, Все лазоревы цветочки осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются, – А что есть людей – то все мертвы лежат.

Прямоезжею дороженькой – пятьсот есть верст, А й окольноей дорожкой – цела тысяча.

Он спустил добра коня да й богатырского, Он поехал-то дорожкой прямоезжею.

Его добрый конь да богатырский С горы на гору стал перескакивать, С холмы на холмы стал перамахивать, Мелки реченьки, озерка промеж ног пускал.

Подъезжает он ко речке ко Смородине, Да ко тоей он ко Грязи он ко Черноей, Да ко тою ко березе ко покляпыя, К тому славному кресту ко Леванидову.

Засвистал-то Соловей да по-соловьему, Закричал злодей-разбойник по-звериному – Так все травушки-муравы уплеталися, Да й лазоревы цветочки осыпалися, Темны лесушки к земле все приклонилися.

Его добрый конь да богатырский А он на корни да спотыкается – А й как старый-от казак да Илья Муромец Берет плеточку шелковую в белу руку, А он бил коня да по крутым ребрам, Говорил-то он, Илья, таковы слова:

Не слыхал ли посвиста соловьего, Не слыхал ли покрика звериного, Не видал ли ты ударов богатырскиих?

А й тут старыя казак да Илья Муромец Да берет-то он свой тугой лук разрывчатый, Во свои берет во белы он во ручушки.

Он тетивочку шелковеньку натягивал, А он стрелочку каленую накладывал, Он стрелил в того-то Соловья Разбойника, Ему выбил право око со косицею, Он спустил-то Соловья да на сыру землю, Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному, Он повез его по славну по чисту полю, Мимо гнездышка повез да соловьиного.

Во том гнездышке да соловьиноем А случилось быть да и три дочери, А й три дочери его любимыих.

Больша дочка – эта смотрит во окошечко косявчато, Говорит она да таковы слова:

– Едет-то наш батюшка чистым полем, А сидит-то на добром коне, А везет он мужичища-деревенщину Да у правого у стремени прикована.

Поглядела как другая дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова:

– Едет батюшка раздольицем чистым полем, Да й везет он мужичища-деревенщину Да й ко правому ко стремени прикована, – Поглядела его меньша дочь любимая, Говорила-то она да таковы слова:

– Едет мужичище-деревенщина, Да й сидит мужик он на добром коне, Да й везет-то наша батюшка у стремени, У булатного у стремени прикована – Ему выбито-то право око со косицею.

Вы берите-ко рогатины звериные, Да бегите-ко в раздольице чисто поле, Да вы бейте мужичища-деревенщину!

Эти мужевья да их любимые, Зятевья-то есть да соловьиные, Похватали как рогатины звериные, Да и бежали-то они да й во чисто поле Ко тому ли к мужичище-деревенщине, Да хотят убить-то мужичища-деревенщину.

Говорит им Соловей Разбойник Одихмантьев сын:

Побросайте-ка рогатины звериные, Вы зовите мужика да деревенщину, В свое гнездышко зовите соловьиное, Да кормите его ествушкой сахарною, Да вы пойте его питьецом медвяныим, Да й дарите ему дары драгоценные!

Эти зятевья да соловьиные Побросали-то рогатины звериные, А й зовут мужика да й деревенщину Во то гнездышко да соловьиное.

Да й мужик-то деревенщина не слушался, А он едет-то по славному чисту полю Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град.

Он приехал-то во славный стольный Киев-град А ко славному ко князю на широкий двор.

А й Владимир-князь он вышел со божьей церкви, Он пришел в палату белокаменну, Во столовую свою во горенку, Он сел есть да пить да хлеба кушати, Хлеба кушати да пообедати.

А й тут старыя казак да Илья Муромец Становил коня да посередь двора, Сам идет он во палаты белокаменны.

Проходил он во столовую во горенку, На пяту он дверь-то поразмахивал*.

Крест-от клал он по-писаному, Вел поклоны по-ученому, На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся, Самому князю Владимиру в особину, Еще всем его князьям он подколенныим.

Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать:

– Ты скажи-тко, ты откулешний, дородный добрый молодец, Тебя как-то, молодца, да именем зовут, Величают, удалого, по отечеству?

– Есть я с славного из города из Мурома, Из того села да Карачарова, Есть я старыя казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович.

Да й давно ли ты повыехал из Мурома И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град?

Я стоял заутреню христосскую во Муроме, А й к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град, То моя дорожка призамешкалась.

А я ехал-то дорожкой прямоезжею, Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град, Ехал мимо эту Грязь да мимо Черную, Мимо славну реченьку Смородину, Мимо славную березу ту покляпую, Мимо славный ехал Леванидов крест.

– Ай же мужичища-деревенщина, Во глазах, мужик, да подлыгаешься, Во глазах, мужик, да насмехаешься!

Как у славного у города Чернигова Нагнано тут силы много множество – То пехотою никто да не прохаживал И на добром коне никто да не проезживал, Туда серый зверь да нз прорыскивал, Птица черный ворон не пролетывал.

А й у той ли то у Грязи-то у Черноей, Да у славноей у речки у Смородины, А й у той ли у березы у покляпыя, У того креста у Леванидова Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын.

То как свищет Соловей да по-соловьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному – То все травушки-муравы уплетаются, А лазоревы цветочки прочь осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей – то все мертвы лежат.

Ему выбито ведь право око со косицею, И он ко стремени булатному прикованный.

То Владимир-князь-от стольно-киевский Он скорёшенько вставал да на резвы ножки, Кунью шубоньку накинул на одно плечко, То он шапочку соболью на одно ушко, Он выходит-то на свой-то на широкий двор Посмотреть на Соловья Разбойника.

Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова:

– Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему, Закричи-тко ты, собака, по-звериному.

Говорил-то Соловей ему Разбойник Одихмантьев сын:

– Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю, А не вас-то я хочу да и послушати.

Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца, Да его хочу-то я послушати.

Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский.

Прикажи-тко засвистать ты Соловья да й по-соловьему, Прикажи-тко закричать да по-звериному.

Засвищи-тко ты во полсвиста соловьего, Закричи-тко ты во полкрика звериного.

Говорил-то ему Соловой Разбойник Одихмантьев сын:

Мои раночки кровавы запечатались, Да не ходят-то мои уста сахарные, Не могу я засвистать да й по-соловьему, Закричать-то не могу я по-звериному.

А й вели-тко князю ты Владимиру Налить чару мне да зелена вина.

Я повыпью-то как чару зелена вина – Мои раночки кровавы поразойдутся, Да й уста мои сахарны порасходятся, Да тогда я засвищу да по-соловьему, Да тогда я закричу да по-звериному.

– Ты, Владимир-князь да стольно-киевский, Ты поди в свою столовую во горенку, Наливай-то чару зелена вина.

Ты не малую стопу – да полтора ведра, Подноси-тко к Соловью к Разбойнику. – То Владимир-князь да стольно-киевский, Он скоренько шел в столову свою горенку, Наливал он чару зелена вина, Да не малу он стопу – да полтора ведра, Разводил медами он стоялыми, Приносил-то он ко Соловью Разбойнику.

Соловей Разбойник Одихмантьев сын Принял чарочку от князя он одной ручкой, Выпил чарочку ту Соловей одним духом.

Засвистал как Соловей тут по-соловьему, Закричал Разбойник по-звериному – Маковки на теремах покривились, А околенки во теремах рассыпались.

От него, от посвиста соловьего, А что есть-то людушек – так все мертвы лежат, А Владимир-князь-от стольно-киевский Куньей шубонькой он укрывается.

А й тут старый-от казак да Илья Муромец, Он скорешенько садился на добра коня, А й он вез-то Соловья да во чисто поле, И он срубил ему да буйну голову.

– Тебе полно-тко свистать да по-соловьему, Тебе полно-тко кричать да по-звериному, Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей, Тебе полно-тко вдовить да жен молодыих, Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушек!

А тут Соловью ему й славу поют, А й славу поют ему век по веку!

Как Владимир-князь да стольно-киевский Поразгневался на старого казака Илью Муромца, Засадил его во погреб во холодный Да на три года поры-времени.

А у славного у князя у Владимира Была дочь да одинакая.

Она видит – это дело есть немалое, А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский Старого казака Илью Муромца В тот во погреб во холодный, А он мог бы постоять один за веру, за отечество, Мог бы постоять один за Киев- град, Мог бы постоять один за церкви за соборные, Мог бы поберечь он князя да Владимира, Мог бы поберечь Апраксу-королевичну.

Приказала сделать да ключи поддельные, Положила-то людей да патаённыих, Приказала-то на погреб на холодный Да снести перины да подушечки пуховые, Одеяла приказала снести теплые, Она яствушку поставить да хорошую И одежду сменять с ново на ново Тому старому казаку Илье Муромцу, А Владимир-князь про то не ведает.

Воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев гряд, И хочет он разорить да стольный Киев-град, Чернедь-мужичков он всех повырубить, Божьи церкви все на дым спустить, Князю-то Владимиру да голову срубить Да со той Апраксой-королевичной.

Посылает-то собака Калин-царь посланника, А посланника во стольный Киев-град, И дает ему он грамоту посыльную, И посланнику-то он наказывал:

– Как поедешь ты во стольный Киев-град, Будешь ты, посланник, в стольном во Киеве Да у славного у князя у Владимира, Будешь на его на широком дворе, И сойдешь как тут ты со добра коня, Да й спускай коня ты на посыльный двор, Сам поди-тко во палату белокаменну.

Да й пройдешь палатой белокаменной, Да й войдешь в его столовую во горенку.

На пяту ты дверь да поразмахивай, Подходи-ка ты ко столику к дубовому.

Становись-ка супротив князя Владимира, Полагай-ка грамоту на золот стол, Говори-тко князю ты Владимиру:

" Ты, Владимир-князь да стольно-киевский, Ты бери-тко грамоту посыльную Да смотри, что в грамоте написано, Да смотри, что в грамоте да напечатано.

Очищай-ко ты все улички стрелецкие, Все великие дворы да княженецкие.

По всему-то городу по Киеву А по всем по улицам широкиим, Да по всем-то переулкам княженецкиим Наставь сладких хмельныих напиточков, Чтоб стояли бочка о бочку близко поблизку, Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину Со своими-то войсками со великими Во твоем во городе во Киеве".

То Владимир-князь да стольно-киевский Брал-то книгу он посыльную, Да и грамоту ту распечатывал И смотрел, что в грамоте написано, И смотрел, что в грамоте да напечатано:

А что велено очистить улицы стрелецкие И большие дворы княженецкие Да наставить сладких хмельныих напиточков А по всем по улицам широкиим Да по всем переулкам княженецкиим.

Тут Владимир-князь да стольно-киевский Видит – есть это дело немалое, А немало дело-то – великое.

А садился-то Владимир-князь да на червленый стул Да писал-то ведь он грамоту повинную:

Дай-ка мне ты поры-времячка на три года, На три года дай и на три месяца, На три месяца да еще на три дня Мне очистить улицы стрелецкие, Все великие дворы да княженецкие, Накурить мне сладкиих хмельных напиточков Да й поставить по всему-то городу по Киеву, Да й по всем по улицам широкиим, По всем славным переулкам княжецкиим».

Отсылает эту грамоту повинную, Отсылает ко собаке царю Калину.

А й собака тот да Калин-царь Дал ему он поры времячка на три года, На три года и на три месяца, На три месяца да еще на три дня.

Еще день за день как и дождь дождит, А неделя за неделей как река бежит – Прошло поры-времячка да три года, А три года да три месяца, А три месяца да еще три-то дня.

Тут подъехал ведь собака Калин-царь, Он подъехал вбдь под Киев-град Со своими со войсками со великими.

Тут Владимир-князь да стольно-киевский Он по горенке да стал похаживать, С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие, Шелковым платком князь утирается, Говорит Владимир-князь да таковы слова:

– Нет жива-то старого казака Ильи Муромца, Некому стоять теперь за веру, за отечество, Некому стоять за церкви ведь за божий, Некому стоять-то ведь за Киев-град, Да ведь некому сберечь князя Владимира Да и той Апраксы-королевичны!

– Ай ты, батюшка Владимир-князь наш стольно-киевский!

Ведь есть жив-то старыя казак да Илья Муромец, Ведь он жив на погребе холодноем.

Тут Владимир-князь-от стольно-киевский Он скорёшенько берет да золоты ключи Да идет на погреб на холодный, Отмыкает он скоренько погреб да холодный Да подходит ко решеткам ко железныим, Разорил-то он решетки да железные – Да там старыя казак да Илья Муромец.

Он во погребе сидит-то, сам не старится, Там перинушки-подушечки пуховые, Одеяла снесены там теплые, Яствушка поставлена хорошая, А одежица на нем да живет сменная.

Он берет его за ручушки за белые, За его за перстни за злачёные, Выводил его со погреба холодного, Приводил его в палату белокаменну, Становил-то он Илью да супротив себя, Целовал в уста сахарные, Заводил его за столики дубовые, Да садил Илью-то он подле себя И кормил его да яствушкой сахарнею, Да поил-то питьицем медвяныим, И говорил-то он Илье да таковы слова:

Обошел собака Калин-царь наш Киев-град Со своими со войсками со великими.

А постой-ка ты за веру, за отечество, И постой-ка ты за славный Киев-град, Да постой за матушки божьи церкви, Да постой-ка ты за князя за Владимира, Да постой-ка за Апраксу-королевичну!

Так тут старыя казак да Илья Муромец Выходит он со палаты белокаменной, Шел по городу он да по Киеву, Заходил в свою палату белокаменну Да спросил-то как он паробка любимого.

Шел со паробком да со любимыим А на свой на славный на широкий двор, Заходил он во конюшенку в стоялую, Посмотрел добра коня он богатырского Говорил Илья да таковы слова:

– Ай же ты, мой паробок любимый, Верный ты слуга мой безызменныи, Хорошо держал моего коня ты богатырского!– Целовал его он во уста сахарные, Выводил добра коня с конюшенки стоялый А й на тот же славный на широкий двор.

А й тут старыя казак да Илья Муромец Стал добра коня тут он заседлывать.

На коня накладывает потничек, А на потничек накладывает войлочек – Потничек он клал да ведь шелковенький, А на потничек подкладывал подпотничек, На подпотничек седелко клал черкасское, А черкасское седёлышко недержано, И подтягивал двенадцать подпругов шелковыих, И шпенёчики он втягивал булатные, А стремяночки покладывал булатные, Пряжечки покладывал он красна золота, Да не для красы-угожества – Ради крепости всё богатырскоей:

Еще подпруги шелковы тянутся, да они не рвутся, Да булат-железо гнется – не ломается, Пряжечки-то красна золота, Они мокнут, да не ржавеют.

И садился тут Илья да на добра коня, Брал с собой доспехи крепки богатырские:

Во-первых, брал палицу булатную, Во-вторых, копье брал мурзамецкое, А еще брал саблю свою острую, Еще брал шалыгу подорожную, И поехал он из города из Киева.

Выехал Илья да во чисто поле, И подъехал он ко войскам ко татарскиим Посмотреть на войска на татарские.

Как от покрика от человечьего, Как от ржанья лошадиного Унывает сердце человеческо.

Тут старыя казак да Илья Муромец Он поехал по раздольицу чисту полю, Не мог конца-краю силушке наехати.

Он повыскочил на гору на высокую, Посмотрел на все на три, четыре стороны, Посмотрел на силушку татарскую – Конца-краю силе насмотреть не мог.

И повыскочил он на гору на другую, Посмотрел на все на три, четыре стороны – Конца-краю силе насмотреть не мог.

Он спустился с той горы да со высокия, Да он ехал по раздольицу чисту полю И повыскочил на третью гору на высокую, Посмотрел-то под восточную ведь сторону.

Насмотрел он под восточной стороной, Насмотрел он там шатры белы, И у белыих шатров-то кони богатырские.

Он спустился с той горы высокий И поехал по раздольицу чисту полю.

Приезжал Илья к шатрам ко белыим, Как сходил Илья да со добра коня.

Да у тех шатров у белыих А там стоят кони богатырские, У того ли полотна стоят у белого, Они зоблят-то пшену да белоярову*.

– Поотведать мне-ка счастия великого.– Он накинул поводы шелковые На добра коня на богатырского Да спустил коня ко полотну ко белому:

– А й допустят ли то кони богатырские Моего коня да богатырского Ко тому ли полотну ко белому Позобать пшену да белоярову?

Его добрый конь идет-то грудью к полотну, А идет зобать пшену да белоярову.

Старый казак да Илья Муромец А идет он да во бел шатер.

Приходит Илья Муромец во бел шатер – В том белом шатре двенадцать-то богатырей, И богатыри всё святорусские.

Они сели хлеба-соли кушати, А и сели-то они да пообедати.

– Хлеб да соль, богатыри да святорусские, А й крёстный ты мой батюшка А й Самсон да ты Самойлович!

– А й поди ты, крестничек любимыя, Старыя казак да Илья Муромец, А садись-ко с нами пообедати.

И он встал ли да на резвы ноги, С Ильей Муромцем да поздоровались, Поздоровались они да целовалися, Посадили Илью Муромца да за единый стол Хлеба-соли да покушати.

Их двенадцать-то богатырей, Илья Муромец – да он тринадцатый.

Они попили, поели, пообедали, Выходили из-за стола из-за дубового, Они господу богу помолилися.

– Крестный ты мой батюшка Самсон Самойлович, И вы, русские могучие богатыри!

Вы седлайте-тко добрых коней, А й садитесь вы да на добрых коней, Поезжайте-тко да во раздольице чисто поле, А й под тот под славный стольный Киев-град, Как под нашим-то под городом под Киевом А стоит собака Калин-царь, А стоит со войсками со великими, Разорить хочет он стольный Киев-град, Чернедь-мужиков он всех повырубить, Божьи церкви все на дым спустить, Князю-то Владимиру да со Апраксой-королсвичной Он срубить-то хочет буйны головы.

Вы постойте-ка за веру, за отечество, Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град, Вы постойте-тко за церкви те за божий, Вы поберегите-тко князя Владимира И со той Апраксой-королевичной!– Говорит ему Самсон Самойлович:

– Ай же крестничек ты мой любимыий, Старыя казак да Илья Муромец!

А й не будем мы да и коней седлать, И не будем мы садиться на добрых коней, Не поедем мы во славно во чисто поле, Да не будем мы стоять за веру, за отечество, Да не будем мы стоять за стольный Киев-град, Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви, Да не будем мы беречь князя Владимира Да еще с Апраксой-королевичной:

У него ведь есте много да князей-бояр – Кормит их и поит, да и жалует, Ничего нам нет от князя от Владимира.– Говорит-то старыя казак Илья Муромец:

– Ай же ты, мой крестный батюшка, Ай Самсон да ты Самойлович!

Это дело у нас будет нехорошее, Как собака Калин-царь он разорит да Киев-град, Да он чернедь-мужиков-то всех повырубит...

– Ай же крестничек ты мой любимыий, Старыя казак да Илья Муромец!

А й не будем мы да и коней седлать, И не будем мы садиться на добрых коней, Не поедем мы во славно во чисто поле...

Да не будем мы беречь князя Владимира Да еще с Апраксой-королевичной:

У него ведь много есть князей-бояр – Кормит их и поит, да и жалует, Ничего нам нет от князя от Владимира.

А й тут старыя казак да Илья Муромец, Он тут видит, что дело ему не полюби, А й выходит-то Илья да со бела шатра, Приходил к добру коню да богатырскому, Брал его за поводы шелковые, Отводил от полотна от белого, А от той пшены от белояровой.

Да садился Илья на добра коня, То он ехал по раздольицу чисту полю.

Не ясён сокол да напускает на гусей, на лебедей Да на малых перелетных серых утушек – Напускается богатырь святорусския А на тую ли на силу на татарскую.

Он спустил коня да богатырского Да поехал ли по той по силушке татарскоей.

Стал он силушку конем топтать, Стал конем топтать, копьем колоть, Стал он бить ту силушку великую – А он силу бьет, будто траву косит.

Его добрый конь да богатырския Испровещился языком человеческим:

Хоть ты наступил на силу на великую, Не побить тебе той силушки великий:

Нагнано у собаки царя Калина, Нагнано той силы много множество.

И у него есть сильные богатыри, Поляницы есть удалые; У него, собаки царя Калина, Сделано-то ведь три подкопа да глубокие Да во славном раздольице чистом поле.

Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю, Будешь бито-то силу ту великую; Так просядем мы в подкопы во глубокие – Так из первыих подкопов я повыскочу Да тебя оттуда я повыздану; Как просядем мы в подкопы-то во другие – И оттуда я повыскочу, И тебя оттуда я повыздану; Еще в третий подкопы во глубокие – А ведь тут-то я повыскочу Да тебя оттуда не повыздану:

Еще старыя казак да Илья Муромец, Ему дело-то ведь не слюбилося.

И берет он плетку шелкову в белы руки, А он бьет кот да по крутым ребоам, Говорил он коню таковы слова.

Я тебя кормлю, пою да и улаживаю, А ты хочешь меня оставить во чистом поле Да во тех подкопах во глубокиих!– И поехал Илья по раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую, Стал конем топтать да и копьем колоть, И он бьет-то силу, как траву косит, – У Ильи-то сила не уменьшится.

Он просел в подкопы во глубокие – Его добрый конь да сам повыскочил, Он повыскочил, Илью с собой повызданул.

Он пустил коня да богатырского По тому раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую, Стал конем топтать да и копьем колоть.

Он и бьет-то силу, как траву косит,– У Ильи-то сила меньше ведь не ставится, На добром коне сидит Илья, не старится.

Он просел с конем да богатырскиим, Он попал в подкопы-то во другие – Его добрый конь да сам повыскочил Да Илью с собой повызданул.

Он пустил коня да богатырского По тому раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую, Стал конем топтать да и копьем колоть И он бьет-то силу, как траву косит,– У Ильи-то сила меньше ведь не ставится, На добром коне сидит Илья, не старится.

Он попал в подкопы-то во третий, Он просел с конем в подкопы-то глубокие, Его добрый конь да богатырский Еще с третиих подкопов он повыскочил Да оттуль Ильи он не повызданул.

Да пришли татары-то поганые, Да хотели захватить они добра коня.

Его конь-то богатырский Не сдался им во белы руки – Убежал-то добрый конь да во чисто поле.

Тут пришли татары-то поганые, Нападали на старого казака Илью Муромца, А й сковали ему ножки резвые И связали ему ручки белые.

– Ай не надо рубить ему буйной головы – Мы сведем Илью к собаке царю Калину, Что он хочет, то над ним да сделает.

Повели Илью да по чисту полю А ко тем палаткам полотняныим.

Приводили ко палатке полотняноей, Привели его к собаке царю Калину.

Становили супротив собаки царя Калина, Говорили татары таковы слова:

Захватили мы да старого казака Илью Муромца Да во тех-то подкопах во глубокиих И привели к тебе, к собаке царю Калину, Что ты знаешь, то над ним и делаешь!

Тут собака Калин-царь говорил Илье да таковы слова:

Молодой щенок да напустил на силу на великую, Тебе где-то одному побить силу мою великую!

Вы раскуйте-тко да ножки резвые, Развяжите-тко Илье да ручки белые.

И расковали ему ножки резвые, Развязали ему ручки белые.

Да садись-ка ты со мной а за единый стол, Ешь-ка яствушку мою сахарную, Да и пей-ка мои питьица медвяные, И одень-ко ты мою одежу драгоценную, И держи-тко мою золоту казну, Золоту казну держи по надобью – Не служи-тко ты князю Владимиру, Да служи-тко ты собаке царю Калину.– Говорил Илья да таковы слова:

– А й не сяду я с тобою да за единый стол, И не буду есть твоих яствушек сахарниих, И не буду пить твоих питьицев медвяныих, И не буду носить твоей одежи драгоценный, И не буду держать твоей бессчетной золотой казны, И не буду служить тебе, собаке царю Калину.

Еще буду служить я за веру, за отечество, А й буду стоять за стольный за Киев-град, А буду стоять за князя за Владимира И со той Апраксой-королевичной.

Тут старый казак да Илья Муромец Он выходит со палатки полотняноей Да ушел в раздольице чисто поле.

Да теснить стали его татары-то поганые, Хотят обневолить они старого казака Илью Муромца, А у старого казака Ильи Муромца При себе да не случилось-то доспехов крепкиих, Нечем-то ему с татарами да попротивиться.

Старыя казак Илья Муромец Видит он – дело немалое.

Да схватил татарина он за ноги, Так стал татарином помахивать, Стал он бить татар татарином – Й от него татары стали бегати.

Вышел он в раздольице чисто поле, Да он бросил-то татарина да в сторону.

То идет он по раздольицу чисту полю, При себе-то нет коня да богатырского, При себе-то нет доспехов крепкиих.

Засвистал в свисток Илья он богатырский – Услыхал его добрый конь во чистом поле, Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.

Еще старыя казак да Илья Муромец Как садился он да на добра коня И поехал по раздольицу чисту полю, Выскочил он на гору на высокую, Посмотрел-то он под восточную под сторону – А й под той ли под восточной под сторонушкой, А й у тех ли у шатров у белыих Стоят добры кони богатырские.

А тут старый-то казак да Илья Муромец Опустился он да со добра коня, Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки, Натянул тетивочку шелковеньку, Наложил он стрелочку каленую, И он спускал ту стрелочку во бел шатер.

– А лети-тко, стрелочка каленая, – А лети-тко, стрелочка, во бел шатер, Да сними-тко крышу со бела шатра, Да пади-тко, стрелка, на белы груди К моему ко батюшке ко крестному, Проскользни-тко по груди ты по белыя, Сделай-ко царапину да маленьку, Маленьку царапинку да невеликую.

Он и спит там, прохлаждается, А мне здесь-то одному да мало можется.

Й он спустил как эту тетивочку шелковую, Да спустил он эту стрелочку каленую, Да просвистнула как эта стрелочка каленая Да во тот во славный во бел шатер, Она сняла крышу со бела шатра, Пала она, стрелка, на белы груди Ко тому ли то Самсону ко Самойловичу, По белой груди ведь стрелочка скользнула-то, Сделала она царапинку-то маленьку.

А й тут славныя богатырь святорусския А й Самсон-то ведь Самойлович Пробудился-то Самсон от крепка сна, Пораскинул свои очи ясные – Да как снята крыша со бела шатра, Пролетела стрелка по белой груди.

– Ай же славные мои богатыри вы святорусские, Вы скорёшенько седлайте-тко добрых коней, Да садитесь-тко вы на добрых коней!

Мне от крестничка да от любимого Прилетели-то подарочки да нелюбимые – Долетела стрелочка каленая Через мой-то славный бел шатер, Она крышу сняла ведь да со бела шатра, Проскользнула стрелка по белой груди, Она царапинку дала по белой груди, Только малу царапинку дала, невеликую:

Пригодился мне, Самсону, крест на вороте – Крест на вороте шести пудов.

Кабы не был крест да на моей груди, Оторвала бы мне буйну голову.

Тут богатыри все святорусские Скоро ведь седлали да добрых коней, И садились молодцы да на добрых коней И поехали раздольицем чистым полем Ко тому ко городу ко Киеву, Ко тем они силам ко татарскиим.

А со той горы да со высокии Усмотрел ли старыя казак да Илья Муромец, А что едут ведь богатыри чистым полем, А что едут ведь да на добрых конях.

И спустился он с горы высокии, И подъехал он к богатырям ко святорусскиим – Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый, И приехали они ко силушке татарскоей, Припустили коней богатырскиих, Стали бить-то силушку татарскую, Притоптали тут всю силушку великую И приехали к палатке полотняноей.

А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.

– А срубить-то буйную головушку А тому собаке царю Калину.

Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град Да й ко славному ко князю ко Владимиру.

Привезли его, собаку царя Калина, А во тот во славный Киев-град Да ко славному ко князю ко Владимиру, Привели его в палату белокаменну Да ко славному ко князю ко Владимиру.

Тут Владимир-князь да стольно-киевский Он берет собаку за белы руки И садил его за столики дубовые, Кормил его яствушкой сахарною Да поил-то питьицем медвяныим.

Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:

– Ай же ты, Владимир-князь да стольно-киевский, Не сруби-тко мне да буйной головы!

Буду тебе платить дани век и по веку А тебе-то, князю, я, Владимиру!

А тут той старинке и славу поют, А по тыих мест старинка и покончилась.

Во стольном городе во Киеве, А у ласкового князя у Владимира, Заводился у князя почестный пир А на многи князя, на бояра И на все поляницы удалые.

Все на пиру напивалися, Все на пиру наедалися, Все на пиру да пьяны-веселы.

– Ай же вы князи мои, бояра, Сильные могучие богатыри!

А кого мы пошлем в Золоту Орду Выправлять-то даней-выходов А за старые года, за новые – За двенадцать лет.

А Алешу Поповича нам послать, Так он, молодец, холост, не женат:

Он с девушками загуляется, С молодушками он да забалуется.

Он молодец женат, не холост, Он и съездит нынь в Золоту Орду, Выправит дани-выходы Да за двенадцать лет.

А приходит Добрынюшка Никитинич к своей матушке, А к честной вдове Амельфе Тимофеевне, Просит у ней прощеньица-благословеньица:

Дай ты мне прощение-благословеньице Ехать-то мне в Золоту Орду, Выправлять-то дани-выходы за двенадцать лет.

Остается у Добрыни молода жена, Молода жена, любима семья, Молода Настасья Микулична.

– Уж ты ай же моя молода жена, Молода жена, любима семья, Жди-тко Добрыню с чиста поля меня три года.

Как не буду я с чиста поля да перво три года, Ты еще меня жди да и друго три года.

Как не буду я с чиста поля да друго три года, Да ты еще меня жди да третье три года.

Как не буду я с чиста поля да третье три года, А там ты хоть вдовой живи, а хоть замуж поди, Хоть за князя поди, хоть за боярина, А хоть за сильного поди ты за богатыря.

А только не ходи ты за смелого Алешу Поповича, Смелый Алеша Попович мне крестовый брат, А крестовый брат паче родного.

Как видели-то молодца седучнсь, А не видели удалого поедучись.

Да прошло тому времечка девять лет, А не видать-то Добрыни из чиста поля.

А как стал-то ходить князь Владимир свататься Да на молодой Настасье Микуличне А за смелого Алешу Поповича:

– А ты с-добра не пойдешь, Настасья Микулична, Так я тебя возьму в портомойницы, Так я тебя возьму еще в постельницы, Так я тебя возьму еще в коровницы.

– Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский!

Как не будет Добрыня четверто три года, Так я пойду за смелого Алешу за Поповича.

Да прошло тому времени двенадцать лет, Не видать, не видать Добрынюшки с чиста поля.

Ай тут пошла Настасья Микулична Да за смелого Алешу Поповича.

Да пошли они пировать-столовать к князю Владимиру.

Ажно мало и по мало из чиста поля Наезжал удалой дородный добрый молодец.

А сам на коне быв ясен сокол, А конь тот под ним будто лютый зверь.

Приезжает ко двору да ко Добрынину – Приходит Добрыня Никитич тут В дом тот Добрыниный.

Он крест тот кладет по-писаному, Да поклон тот ведет по-ученому, Поклон ведет да сам здравствует:

Я вчера с твоим Добрынюшкой разъехался, Он велел подать гусли скоморошные, Он велел подать платья скоморошьии, Он велел подать дубинку скоморошьюю, Да идти мне ко князю Владимиру да на почестен пир.

– Отойди прочь, детина засельщина, Ты засельщина детина, деревенщина!

Как ходят старухи кошельницы, Только носят вести недобрые:

Что лежит убит Добрынюшка в чистом поле, Головой лежит Добрыня ко Пучай-реке, Резвыми ножками Добрыня во чисто поле, Скрозь его скрозь кудри скрозь желтые Проросла тут трава муравая, На траве расцвели цветочки лазуревы, Как его-то теперь молода жена, Молода жена, любима семья, Да выходит-то за смелого Алешу за Поповича.

– Да ты здравствуй ли, Добрынина матушка, Ты честна вдова Амельфа Тимофеевна!

Он велел подать гусли скоморошные, Он велел подать платья скоморошьии, Он велел подать дубинку скоморошьюю Да идти мне к князю Владимиру да на почестен пир.

Кабы было живо мое красное солнышко, Молодой тот Добрынюшка Никитинич, Не дошло бы те, невеже, насмехатися, Уж не стало моего красного солнышка, Да не что мне делать с платьями скоморошьими, Да не что мне делать с гуслями скоморошьими, Да не что мне делать с дубинкой скоморошьею.

Тут-то ходила в погреба глубоки, Принесла она платья скоморошьии, Приносила гуселышки яровчаты, Принесла она дубину скоморошьюю.

Тут накрутился молодой скоморошинко, Удалый добрый молодец, Да пошел он к князю Владимиру на почестный пир.

Приходил он во гридню столовую, Он крест тот кладет по-писаному, Да поклон ведет по-ученому, Он кланяется да поклоняется Да на все на четыре на стороны.

– Здравствуй, солнышко Владимир стольно-киевский, Да со многими с князьями и со боярами, Да со русскими могучими богатырями, Да со своей-то с душечкой со княгиней со Апраксией!

Говорит ему князь Владимир стольно-киевский:

А все тыи места у нас нынь заняты, Да только местечка немножечко На одной-то печке на муравленой.

Да тут скочил молода скоморошинка А на тую-ту печку на муравлену.

Он первую завел от Киева до Еросолима, Он другу завел от Еросолима да до ;аряграда, А все пошли напевки-то Добрынины.

Ай тут-то князь Владимир распотешился, Говорит он молодой скоморошинке:

А первое-то место подле меня, А другое место опротив меня, Третьее противо княгини Настасьи Микуличны.

А тут-то молода скоморошинка Садился он в скамейку дубовую, Да противо Настасьи Микуличны.

А тут-то Настасья Микулична Наливала она чару зелена вина в полтора ведра Да турий тот рог меду сладкого, Подносила она Добрынюшке Никитичу.

А й тут-то Добрынюшка Никитинич Да брал он чару зелена вина в полтора ведра, А брал он чару единой рукой, Выпивал он чару на единый дух, Да й турий рог выпил меду сладкого, Да спускал он в чару перстень злачёный, Которым перстнем с ней обручался он.

– Ты гляди-тко, Настасья Микулична, Во чару гляди-тко злаченую.

Как поглядела Настасья Микулична В тую чару золочёную, Взяла в руки злачен перстень.

– Да не тот муж – который подле меня сидит, А тот мой муж – который противо меня сидит.

А тут-то Добрыня Никитинич, Да скочил Добрыня на резвы ноги, Да брал Алешу за желты кудри, Да он выдергивал из-за стола из-за дубового, А стал он по гридне потаскивать, Да стал он Алеше приговаривать:

– Не дивую я разуму женскому, Да дивую я ти, смелый Алеша Попович ты, А ты-то, Алешенька, да мне крестовый брат*.

* – Крестовый брат – Добрыня и Алеша обменялись нательными крестами и стали"крестовыми братьями".

Да еще тебе дивую, старый ты Князь Владимир стольно-киевский!

А сколько я те делал выслуг-то великиих, А ты все, Владимир, надо мной надсмехаешься.

Да теперь я выправил из Золотой Орды, Выправил дани и выходы За старые годы, за новые.

Тут он взял свою молоду жену, Молоду жену, любиму семью, Да повел Добрыня к своей матушке.

Да тут ли Алешенька Попович тот, Да ходит по гридне окоракою*, А сам ходит приговаривает:

* – Да ходит по гридне окоракою – ходит по палате, комнате на четвереньках.

– Да всяк-то на сем свете женится, Да не всякому женитьба удавается.

Добрынюшке-то матушка говаривала, Да и Никитичу-то матушка наказывала:

– Ты не езди-ка далече во чисто поле, На тую гору да сорочинскую, Не топчи-ка младыих змеенышей, Ты не выручай-ка полонов да русскиих, Не купайся, Добрыня во Пучай-реке, Та Пучай-река очень свирепая, А середняя-то струйка как огонь сечет!

Как он едет далече во чисто поле, А на тую на гору сорочинскую, Потоптал он младыих змеенышей, А й повыручил он полонов да русскиих.

Богатырско его сердце распотелося, Распотелось сердце, нажаделося – Он приправил своего добра коня, Он добра коня да ко Пучай-реке, Он слезал, Добрыня, со добра коня, Да снимал Добрыня платье цветное, Да забрел за струечку за первую, Да он забрел за струечку за среднюю И сам говорил да таковы слова:

– Мне, Добрынюшке матушка говаривала, Мне, Никитичу, маменька и наказывала:

Что не езди-ка далече во чисто поле, На тую гору па сорочинскую, Не топчи-ка младыих змеенышей, А не выручай полонов да русскиих, И не купайся, Добрыня, во Пучай-реке, Но Пучай-река очень свирепая, А середняя-то струйка как огонь сечет!

А Пучай-река – она кротка-смирна, Она будто лужа-то дождевая!

Не успел Добрыня словца смолвити – Ветра нет, да тучу нанесло, Тучи нет, да будто дождь дождит, А й дождя-то нет, да только гром гремит, Гром гремит да свищет молния – А как летит Змеище Горынище О тыех двенадцати о хоботах.

Захочу – тебя, Добрыня, теперь потоплю, Захочу – тебя, Добрыня, теперь съем-сожру, Захочу – тебя, Добрыня, в хобота возьму, В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!

Припадает Змея как ко быстрой реке, А Добрынюшка-то плавать он горазд ведь был:

Он нырнет на бережок на тамошний, Он нырнет на бережок на здешниий.

А нет у Добрынюшки добра коня, Да нет у Добрыни платьев цветныих – Только-то лежит один пухов колпак, Да насыпан тот колпак да земли греческой, По весу тот колпак да в целых три пуда.

Как ухватил он колпак да земли греческой*, Он шибнет во Змею да во проклятую – Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов.

* – Колпак да земли греческой – Головной убор странника по святым местампревращен в метательное оружие.

Тут упала-то Змея да во ковыль-траву, Добрынюшка на ножку он был поверток, Он скочил на змеиные да груди белые.

На кресте-то у Добрыни был булатный нож – Он ведь хочет распластать ей груди белые.

Тебе не ездити далече во чисто поле, На тую на гору сорочинскую, Не топтать больше младыих змеенышей, А не выручать полонов да русскиих, Не купаться ти, Добрыне, во Пучай-реке.

И мне не летать да на святую Русь, Не носить людей мне больше русскиих, Не копить мне полонов да русскиих.

Он повыпустил Змею как с-под колен своих – Поднялась Змея да вверх под облако.

Увидала она Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну, Идучи по улице по широкоей.

Тут припадает Змея да ко сырой земле, Захватила она Князеву племянницу, Унесла в нору да во глубокую.

Тогда солнышко Владимир стольно-киевский А он по три дня да тут былиц кликал*, А былиц кликал да славных рыцарей:

* – Былиц кликал – Былица – знахарка гадающая по травам.

– Кто бы мог съездить далече во чисто поле, На тую на гору сорочинскую, Сходить в нору да во глубокую, А достать мою, князеву, племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну?

– Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский Ты накинь-ка эту службу да великую На того Добрыню на Никитича У него ведь со Змеею заповедь положена, Что ей не летать да на святую Русь, А ему не ездить далече во чисто поле, Не топтать-то младыих змеёнышей Да не выручать полонов да русскиих.

Так возьмет он Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну, Без бою, без драки-кроволития. – Тут солнышко Владимир стольно-киевский Как накинул эту службу да великую На того Добрыню на Никитича – Ему съездить далече во чисто поле И достать ему Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну.

Он пошел домой, Добрыня, закручинился, Закручинился Добрыня, запечалился.

Встречает государыня да родна матушка, Та честна вдова Офимья Александровна:

– Ты эй, рожено мое дитятко, Молодой Добрыня сын Никитинец!

Знать, что место было ти не по чину, Знать, чарой на пиру тебя приобнесли Аль дурак над тобою насмеялся-де?

– Ты эй, государыня да родна матушка, Ты честна вдова Офимья Александровна!

Место было мне-ка по чину, Чарой на пиру меня не обнесли, Да дурак-то надо мной не насмеялся ведь, А накинул службу да великую А то солнышко Владимир стольно-киевский, Что съездить далече во чисто поле, На тую гору да на высокую, Мне сходить в нору да во глубокую, Мне достать-то Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну.

Говорит Добрыне родна матушка, Честна вдова Офимья Александровна:

– Ложись-ка спать да рано с вечера, Так утро будет очень мудрое – Мудренее утро будет оно вечера.

Он вставал по утрушку ранёшенько, Умывается да он белёшенько, Снаряжается он хорошохонько.

Да йдет на конюшню на стоялую, А берет в руки узду он да тесьмяную, А берет он дедушкова да ведь добра коня Он поил Бурка питьем медвяныим, Он кормил пшеной да белояровой, Он седлал Бурка в седелышко черкасское, Он потнички да клал на спинушку, Он на потнички да кладет войлочки, Клал на войлочки черкасское седелышко, Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов, Он тринадцатый-то клал да ради крепости, Чтобы добрый конь-то с-под седла не выскочил, Добра молодца в чистом поле не вырутил.

Подпруги были шелковые, А шпеньки у подпруг все булатные, Пряжки у седла да красна золота – Тот да шелк не рвется, да булат не трется, Красно золото не ржавеет, Молодец-то на коне сидит да сам не стареет.

Поезжал Добрыня сын Никитинец, На прощанье ему матушка да плетку подала, Сама говорила таковы слова:

– Как будешь далече во чистом поле, На тыи горы да на высокия, Потопчешь младыих змеенышей, Повыручишь полонов да русскиих, Как тыи-то младые змееныши Подточат у Бурка как они щеточки, Что не сможет больше Бурушко поскакивать, А змеенышей от ног да он отряхивать, Ты возьми-ка эту плеточку шелковую, А ты бей Бурка да промежу ноги, Промежу ноги да промежу уши, Промежу ноги да межу задние,– Станет твой Бурушко поскакивать, А змеенышей от ног да он отряхивать – Ты притопчешь всех да до единого.

Как будет он далече во чистом поле, На тыи горы да на высокия, Потоптал он младыих змеенышей.

Как тыи ли младые змееныши Подточили у Бурка как они щеточки, Что не может больше Бурушко поскакивать, Змеенышей от ног да он отряхивать.

Тут молодой Добрыня сын Никитинец Берет он плеточку шелковую, Он бьет Бурка да промежу уши, Промежу уши да промежу ноги, Промежу ноги межу задние.

Тут стал его Бурушко поскакивать, А змеенышей от ног да он отряхивать, Притоптал он всех да до единого.

Выходила как Змея она проклятая Из тыи норы да из глубокия, Сама говорит да таковы слова:

Зачем стоптал младыих змеенышей, Почто выручал полоны да русские?

Черт ли тя нес да через Киев-град, Ты зачем взяла Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну?

Ты отдай же мне-ка Князеву племянницу Без боя, без драки- кроволития.

Тогда Змея она проклятая Говорила-то Добрыне да Никитичу:

– Не отдам я тебе князевой племянницы Без боя, без драки-кроволития!

Они дрались со Змеею тут трои сутки, Но не мог Добрыня Змею перебить.

Хочет тут Добрыня от Змеи отстать – Как с небес Добрыне ему глас гласит:

Дрался со Змеею ты трои сутки, Подерись со Змеей еще три часа:

Он подрался со Змеею еще три часа, Он побил Змею да ю, проклятую,– Та Змея, она кровью пошла.

Стоял у Змеи он тут трои сутки, А не мог Добрыня крови переждать.

Хотел Добрыня от крови отстать, Но с небес Добрыне опять глас гласит:

Стоял у крови ты тут трои сутки – Постой у крови да еще три часа, Бери свое копье да мурзамецкое И бей копьем да во сыру землю, Сам копью да приговаривай:

Расступись-ка, матушка сыра земля, На четыре расступись да ты на четверти!

Расступилась тогда матушка сыра земля, Пожрала она кровь да всю змеиную.

Во тыи в норы да во глубокие, Там сидит сорок царей, сорок царевичей, Сорок королей да королевичей, А простой-то силы – той и сметы нет.

Тогда Добрынюшка Никитинец Говорил-то он царям да он царевичам И тем королям да королевичам:

А ты, молода Забава дочь Потятична,– Для тебя я эдак теперь странствовал – Ты поедем-ка ко граду ко Киеву А й ко ласковому князю ко Владимиру.

Из славного Ростова красна города Как два ясные сокола вылетывали – Выезжали два могучие богатыря:

Что по имени Алешенька Попович млад А со молодым Якимом Ивановичем.

Они ездят, богатыри, плечо о плечо, Стремено в стремено богатырское.

Они ездили-гуляли по чисту полю, Ничего они в чистом поле не наезживали, Не видели они птицы перелетныя, Не видали они зверя рыскучего.

Только в чистом поле наехали – Лежат три дороги широкие, Промежу тех дорог лежит горюч камень, А на камени подпись подписана.

– А и ты, братец Яким Иванович, В грамоте поученый человек, Посмотри на камени подписи, Что на камени подписано.

И скочил Яким со добра коня, Посмотрел на камени подписи Расписаны дороги широкие Первая дорога в Муром лежит, Другая дорога – в Чернигов-град.

Третья – ко городу ко Киеву, Ко ласкову князю Владимиру.

– А и братец Алеша Попович млад, Которой дорогой изволишь ехать?

– Лучше нам ехать ко городу ко Киеву, Ко ласковому князю Владимиру – В те поры поворотили добрых коней И поехали они ко городу ко Киеву...

А и будут они в городе Киеве На княженецком дворе, Скочили со добрых коней, Привязали к дубовым столбам, Пошли во светлы гридни, Молятся спасову образу И бьют челом, поклоняются Князю Владимиру и княгине Апраксеевне И на все четыре стороны.

* – Гой вы еси – пожелание здоровья, приветствие, приблизительносоответствующее сегодняшнему «Будьте здоровы». Гой – от слова "гоить"– исцелять,живить, ухаживать.

Скажитеся, как вас по имени зовут – А по имени вам можно место дать, По изотчеству можно пожаловать.

– Меня, государь, зовут Алешею Поповичем, Из города Ростова, сын старого попа соборного.

В те поры Владимир-князь обрадовался, Говорил таковы слова:

По отечеству садися в большое место, в передний уголок В другое место богатырское, В дубову скамью против меня, В третье место, куда сам захошь.

Не садился Алеша в место большее И не садился в дубову скамью – Сел он со своим товарищем на палатный брус.

Мало время позамешкавши, Несут Тугарина Змеевича На той доске красна золота Двенадцать могучих богатырей, Сажали в место большее, И подле него сидела княгиня Апраксеевна.

Тут повары были догадливы – Понесли яства сахарные ипитья медвяные, А питья все заморские, Стали тут пить-есть, прохлаждатися.

А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест, По целой ковриге за щеку мечет – Те ковриги монастырские, И нечестно Тугарин питья пьёт – По целой чаше охлёстывает, Которая чаша в полтретья ведра.

– Гой еси ты, ласковый государь Владимир-князь!

Нечестно у князя за столом сидит, Княгиню он, собака, целует во уста сахарные, Тебе, князю, насмехается.

А у моего сударя-батюшки Была собачища старая, Насилу по подстолью таскалася, И костью та собака подавилася – Взял ее за хвост, да под гору махнул.

От меня Тугарину то же будет!– Тугарин почернел, как осенняя ночь, Алеша Попович стал как светел месяц.

И опять в те поры повары были догадливы – Носят яства сахарные и принесли лебедушку белую, И ту рушала княгиня лебедь белую*, Обрезала рученьку левую, Завернула рукавцем, под стол опустила, Говорила таковы слова:

* – Рушала княгиня лебедь белую – делила жареную лебедь.

Либо мне резать лебедь белую, Либо смотреть на мил живот, На молода Тугарина Змеевича!

Он, взявши, Тугарин, лебедь белую, Всю вдруг проглотил, Еще ту ковригу монастырскую.

– Гой еси, ласковый государь Владимир-князь!

Нечестно за столом сидит, Нечестно хлеба с солью ест – По целой ковриге за щеку мечет И целу лебёдушку вдруг проглотил.

У моего сударя-батюшки, Фёдора, попа ростовского, Была коровища старая, Насилу по двору таскалася, Забиласяна поварню к поварам, Выпила чан браги пресныя, От того она и лопнула.

Тугарин потемнел, как осенняя ночь, Выдернул кинжалище булатное, Бросил в Алешу Поповича.

Алеша на то-то верток был, Не мог Тугарин попасть в него.

Подхватил кинжалище Яким Иванович, Говорил Алеше Поповичу:

Бьюсь я с ним о велик заклад – Не о ста рублях, не о тысяче, А бьюсь о своей буйной голове.– В те поры князья и бояра Скочили на резвы ноги И все за Тугарина поруки держат:

Князья кладут по сто рублей, Бояре по пятьдесят, крестьяне по пяти рублей; Тут же случилися гости купеческие – Три корабля свои подписывают Под Тугарина Змеевича, Всякие товары заморские, Которы стоят на быстром Днепре.

А за Алешу подписывал владыка черниговский.

В те поры Тугарин взвился и вон ушел, Садился на своего добра коня, Поднялся на бумажных крыльях по поднебесью летать Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги, Стала пенять Алеше Поповичу:

В те поры Алеша не слушался, Взвился с товарищем и вон пошел, Садилися на добрых коней, Поехали ко Сафат-реке, Поставили белы шатры, Стали опочив держать, Коней отпустили в зелены луга.

Тут Алеша всю ночь не спал, Молился богу со слезами:

– Создай, боже,тучу грозную, А й тучу-то с градом-дождя!

Алешины молитвы доходчивы – Дает господь бог тучу с градом-дождя.

Замочило Тугарину крылья бумажные, Падает Тугарин, как собака, на сыру землю.

Приходил Яким Иванович, Сказал Алеше Поповичу, Что видел Тугарина на сырой земле.

И скоро Алеша наряжается, Садился на добра коня, Взял одну сабельку острую И поехал к Тугарину Змеевичу.

Увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича, Заревел зычным голосом:

Хошь ли, я тебя огнем спалю, Хошь ли, Алеша, конем стопчу, Али тебя, Алеша, копьем заколю?

Бился ты со мной о велик заклад Биться-драться един на един, А за тобою ноне силы – сметы нет.– Оглянется Тугарин назад себя – В те поры Алеша подскочил, ему голову срубил.

И пала голова на сыру землю, как пивной котел.

Алеша скочил со добра коня, Отвязал чембур от добра коня, И проколол уши у головы Тугарина Змеевича, И привязал к добру коню, Ипривез в Киев-град на княженецкий двор, Бросил середи двора княженецкого.

И увидел Алешу Владимир-князь, Повел во светлы гридни, Сажал за убраны столы; Тут для Алеши и стол пошел.

Сколько время покушавши, Говорил Владимир-князь:

Пожалуй, ты живи в Киеве, Служи мне, князю Владимиру, Долюби тебя пожалую.

В те поры Алеша Попович млад Князя не ослушался, Стал служить верой и правдою.

Разлучил меня с другом милыим, С молодым Змеем Тугаретином!..

В стольном городе во Киеве У славного князя Владимира Было пированье – почестный пир, Было столованье – почестный стол На многи князи, бояра, И на русские могучие богатыри, И на гости богатые.

Будет день в половина дня, Будет пир во полупире; Владимир-князь распотешился, По светлой гридне похаживает, Таковы слова поговаривает:

– Гой еси, князи и бояра И все русские могучие богатыри!

Есть ли в Киеве таков человек, Кто б похвалился на триста жеребцов, На триста жеребцов и на три жеребца похвалёные Сив жеребец, да кологрив жеребец, И который полонян Воронко во Большой Орде,– Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича; Из Киева бежать до Чернигова Два девяносто-то мерных верст, Промеж обедней и заутренею?

Как бы большой за меньшого хоронится, От меньшого ему тут, князю, ответу нету.

Из того стола княженецкого, Из той скамьи богатырския Выступается Иван – гостиный сын; И скочил на своё место богатырское, Да кричит он, Иван, зычным голосом:

– Гой еси ты, сударь ласковый Владимир-князь!

Нет у тебя в Киеве охотников А и быть перед князем невольником!

Я похвалюсь на триста жеребцов И на три жеребца похвалёные А сив жеребец, да кологрив жеребец, Да третей жеребец полонян Воронко, Да который полонян во Большой Орде,– Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича, Ехать дорога не ближняя, И скакать из Киева до Черигова Два девяноста-то мерных верст, Промежу обедни и заутрени, Ускоки давать кониные, Что выметывать раздолья широкие, А бьюсь я, Иван, о велик заклад, Не о ста рублях, не о тысячу,– О своей буйной голове.

За князя Владимира держат поруки крепкие Все тут князи и бояра, тута-де гости корабельщики, Закладу они за князя кладут на сто тысячей, А никто-де тут за Ивана поруки не держит.

Пригодился тут владыка черниговский, А и он-то за Ивана поруку держит, Те он поруки крепкие, Крепкие на сто тысячей.

Подписался молоды Иван – гостиный сын, Он выпил чару зелена вина в полтора ведра, Походил он на конюшню белодубову, Ко своему доброму коню, К Бурочку-косматочку, троелеточку, Падал ему в правое копытечко.

– Гой еси ты, мой добрый конь, Бурочко-косматочко, троелеточко!

Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь – А пробил я, Иван, буйну голову свою Со тобою, добрым конем; Бился с князем о велик заклад, А не о ста рублях, не о тысяче – Бился с ним о ста тысячах, Захвастался на триста жеребцов, А на три жеребца похваленые:

Сив жеребец, да кологрив жеребец, И третей жеребец полонян Воронко; Бегати-скакать на добрых на конях, Из Киева скакать до Чернигова Промежу обедни-заутрени, Ускоки давать кониные, Что выметывать раздолья широкие.

Провещится ему добрый конь, Бурочко-косматочко, троелеточко, Человеческим русским языком:

Ни о чем ты, Иван, не печалуйся, Сива жеребца того не боюсь, Кологрива жеребца того не блюдусь, В задор войду – у Воронка уйду, Только меня води по три зори, Медвяною сытою пои И сорочинским пшеном корми.

И пройдут те дни срочные, И пройдут те часы урочные, Придет от князя грозен посол По тебя-то, Ивана Гостиного, Чтобы бегати-скакати на добрыих на конях; Не седлай ты меня, Иван, добра коня – Только берись за шелков поводок; Поведешь по двору княженецкому, Вздень на себя шубу соболиную,– Да котора шуба в три тысячи, Пуговки в пять тысячей, Поведешь по двору княженецкому, А стану-де я, Бурка, передом ходить, Копытами за шубу посапывати И по черному соболю выхватывати, На все стороны побрасывати; Князи, бояра подивуются, И ты будешь жив – шубу наживешь, А не будешь жив – будто нашивал.

От великого князя посол пришел, А зовет-то Ивана на княженецкий двор.

Скоро-де Иван наряжается, И вздевал на себя шубу соболиную, Которой шубе цена три тысячи, А пуговки вальящатые* в пять тысячей; И повел он коня за шелков поводок.

Он будет-де, Иван, середи двора княженецкого, Стал его Бурко передом ходить, И копытами он за шубу посапывати, И по черному соболю выхватывати, Он на все стороны побрасывати; Князи и бояра дивуются, Купецкие люди засмотрелися.

Зрявкает Бурко по-туриному, Он шип пустил по-змеиному, Триста жеребцов испужалися, С княженецкого двора разбежалися.

Сив жеребец две ноги изломил, Кологрив жеребец тот и голову сломил, Полонян Воронко в Золоту Орду бежит, Он, хвост подняв, сам всхрапывает.

А князи-то и бояра испужалися, Все тут люди купецкие, Окарачь они по двору наползалися; А Владимир-князь со княгинею печален стал, По подполью наползалися, Кричит сам в окошечко косящатое:

Уведи ты уродья со двора долой; Просты поруки крепкие, Записи все изодранные!

Втапоры владыка черниговский У великого князя на почестном пиру Велел захватить три корабля на быстром Непру, Велел похватить корабли С теми товары заморскими, – А князя-де и бояра никуда от нас не уйду.

В славном в Нове-граде Как был Садко-купец, богатый гость.

Одни были гусельки яровчаты; По пирам ходил-играл Садко.

Садка день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестен пир И третий не зовут на почестен пир, По том Садко соскучился.

Как пошел Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.

Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перепался, Пошел прочь от озера во свой во Новгород.

Садка день не зовут на почестен пир, Другой не зовут на почестен пир И третий не зовут на почестен пир, По том Садко соскучился.

Как пошел Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.

Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перепался, Пошел прочь от озера во свой во Новгород.

Как пошел Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.

Как тут-то в озере вода всколыбалася, Показался царь морской, Вышел со Ильмени со озера, Сам говорил таковы слова:

Не знаю, чем буде тебя пожаловать За твои за утехи за великие, За твою-то игру нежную:

А не то ступай во Новгород И ударь о велик заклад, Заложи свою буйну голову И выряжай с прочих купцов Лавки товара красного И спорь, что в Ильмень-озере Есть рыба – золоты перья.

Как ударишь о велик заклад, И поди свяжи шелковой невод И приезжай ловить в Ильмень-озеро:

Пошел Садко от Ильменя от озера, Как приходил Садко во свой во Новгород, Позвали Садка на почестен пир.

Как тут Садко новогородский Стал играть в гусельки яровчаты; Как тут стали Садка попаивать, Стали Садку поднашивать, Как тут-то Садко стал похвастывать:

Как тут-то купцы новогородские Говорят ему таковы слова:

– Не знаешь ты чуда-чудного, Не может быть в Ильмень-озере рыбы – золоты перья.

Я заложу свою буйну голову, А вы залагайте лавки товара красного.

Три купца повыкинулись, Заложили по три лавки товара красного, Как тут-то связали невод шелковой И поехали ловить в Ильмень-озеро.

Закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли рыбку – золоты перья; Закинули другую тоньку в Ильмень-озеро, Добыли другую рыбку – золоты перья; Третью закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли третью рыбку – золоты перья.

Тут купцы новогородские Отдали по три лавки товара красного.

Стал Садко поторговывать, Стал получать барыши великие.

Во своих палатах белокаменных Устроил Садко все по-небесному:

На небе солнце – и в палатах солнце, На небе месяц – и в палатах месяц, На небе звезды – и в палатах звезды.

Потом Садко-купец, богатый гость, Зазвал к себе на почестен пир Тыих мужиков новогородскиих И тыих настоятелей новогородскиих:

Все на пиру наедалися, Все на пиру напивалися, Похвальбами все похвалялися.

Иной хвастает бессчетной золотой казной, Другой хвастает силой-удачей молодецкою, Который хвастает добрым конем, Который хвастает славным отчеством.

Славным отчеством, молодым молодечеством, Умный хвастает старым батюшком, Безумный хвастает молодой женой.

– Все мы на пиру наедалися, Все на почестном напивалися, Похвальбами все похвалялися.

– А чем мне, Садку, хвастаться, Чем мне, Садку, пахвалятися?

У меня ль золота казна не тощится, Цветно платьице не носится, Дружина хоробра не изменяется.

А похвастать – не похвастать бессчетной золотой казной:

На свою бессчетну золоту казну Повыкуплю товары новогородские, Худые товары и добрые!

Не успел он слова вымолвить, Как настоятели новогородскке Ударили о велик заклад, О бессчетной золотой казне, О денежках тридцати тысячах:

Как повыкупить Садку товары новогородские, Худые товары и добрые, Чтоб в Нове-граде товаров в продаже боле не было.

Ставал Садко на другой день раным-рано, Будил свою дружину Хоробрую, Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шел в гостиный ряд, Как повыкупил товары новогородские, Худые товары и добрые, На свою бессчетну золоту казну.

На другой день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шел в гостиный ряд:

Вдвойне товаров принавезено, Вдвойне товаров принаполнено На тую на славу на великую новогородскую.

Опять выкупал товары новогородские, Худые товары и добрые, На свою бессчетну золоту казну.

На третий день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шел в гостиный ряд:

Втройне товаров принавезено, Втройне товаров принаполнено, Подоспели товары московские На тую на великую на славу новогородскую.

Еще повыкуплю товары московские, Подоспеют товары заморские.

Не я, видно, купец богат новогородский – Побогаче меня славный Новгород».

Отдавал он настоятелям новогородскиим Денежек он тридцать тысячей.

На свою бессчетну золоту казну Построил Садко тридцать кораблей, Тридцать кораблей, тридцать черлёныих; На те на корабли на черлёные Свалил товары новогородские, Поехал Садко по Волхову, Со Волхова во Ладожско, А со Ладожска во Неву-реку, А со Невы-реки во сине море.

Как поехал он по синю морю, Воротил он в Золоту Орду, Продавал товары новогородские, Получал барыши великие, Насыпал бочки-сороковки красна золота, чиста серебра, Поезжал назад во Новгород, Поезжал он по синю морю.

На синем море сходилась погода сильная, Застоялись черлёны корабли на синем море:

А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные; А корабли нейдут с места на синем море.

Говорит Садко-купец, богатый гость, Ко своей дружине ко хоробрые:

Как мы век по морю ездили, А морскому царю дани не плачивали:

Видно, царь морской от нас дани требует, Требует дани во сине море.

Взимайте бочку-сороковку чиста серебра, Спущайте бочку во сине море,– Дружина его хоробрая Взимала бочку чиста серебра, Спускала бочку во сине море; А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные, А корабли нейдут с места на синем море.

Тут его дружина хоробрая Брала бочку-сороковку красна золота, Спускала бочку во сине море:

А волной-то бьёт, паруса рвёт, Ломает кораблики черлёные, А корабли все нейдут с места на синем море.

– Видно, царь морской требует Живой головы во сине море.

Делайте, братцы, жеребья вольжаны, Я сам сделаю на красноем на золоте, Всяк свои имена подписывайте, Спускайте жеребья на сине море:

Чей жеребий ко дну пойдет, Таковому идти в сине море.

Делали жеребья вольжаны, А сам Садко делал на красноем на золоте, Всяк свое имя подписывал, Спускали жеребья на сине море.

Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по воде плывут, А у Садка-купца – ключом на дно.

Делайте жеребья на красноем на золоте, А я сделаю жеребий вольжаный.

Делали жеребья на красноем на золоте, А сам Садко делал жеребий вольжаный.

Всяк свое имя подписывал, Спускали жеребья на сине море:

Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по зоде плывут, А у Садка-купца – ключом на дно.

Видно, царь морской требует Самого Садка богатого в сине море.

Несите мою чернилицу вальяжную, Перо лебединое, лист бумаги гербовый.

Несли ему чернилицу вальяжную, Перо лебединое, лист бумаги гербовый, Он стал именьице отписывать:

Кое именье отписывал божьим церквам, Иное именье нищей братии, Иное именьице молодой жене, Остатное именье дружине хороброей.

Давайте мне гусельки яровчаты, Поиграть-то мне в остатнее:

Взимает он гусельки яровчаты, Сам говорит таковы слова:

Хоть я свалюсь на доску дубовую, Не столь мне страшно принять смерть во синен море.

Свалили дощечку дубовую на воду, Потом поезжали корабли по синю морю, Полетели, как черные вороны.

Со тоя со страсти со великие Заснул на дощечке на дубовоей.

Проснулся Садко во синем море, Во синем море на самом дне, Сквозь воду увидел пекучись красное солнышко, Вечернюю зорю, зорю утреннюю.

Увидел Садко: во синем море Стоит палата белокаменная.

Сидит в палате царь морской, Голова у царя как куча сенная.

Век ты, Садко, по морю езживал, Мне, царю, дани не плачивал, А нонь весь пришел ко мне во подарочках.

Скажут, мастер играть в гусельки яровчаты; Поиграй же мне в гусельки яровчаты.

Как начал играть Садко в гусельки яровчаты, Как начал плясать царь морской во синем море, Как расплясался царь морской.

Играл Садко сутки, играл и другие Да играл еще Садко и третии – А все пляшет царь морской во синем море.

Во синем море вода всколыбалася, Со желтым песком вода смутилася, Стало разбивать много кораблей на синем море, Стало много гибнуть именьицев, Стало много тонуть людей праведныих.

Как стал народ молиться Миколе Можайскому, Как тронуло Садка в плечо во правое:

Полно играть в гуселышки яровчаты! – Обернулся, глядит Садко новогородскиий:

– У меня воля не своя во синем море, Приказано играть в гусельки яровчаты.

– А ты струночки повырывай, А ты шпенёчки повыломай, Скажи: «У меня струночек не случилося, А шпенёчков не пригодилося, Не во что больше играть, Приломалися гусельки яровчаты».

«Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке?» Говори ему таковы слова:

«Ну, Садко, вставай поутру ранёшенько, Выбирай себе девицу-красавицу».

Как станешь выбирать девицу-красавицу, Так перво триста девиц пропусти, А друго триста девиц пропусти, И третье триста девиц пропусти; Позади идёт девица-красавица, Красавица девица Чернавушка, Бери тую Чернаву за себя замуж...

А на свою бессчётну золоту казну Построй церковь соборную Миколе Можайскому.

Садко струночки во гусельках повыдернул, Шпенёчки во яровчатых повыломал.

– У меня струночки во гусельках выдернулись, А шпенёчки во яровчатых повыломались, А струночек запасных не случилося, А шпенёчков не пригодилося.

– Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке?– Говорит ему Садко новогородскиий:

– У меня воля не своя во синем море.– Опять говорит царь морской:

– Ну, Садко, вставай поутру ранёшенько, Выбирай себе девицу-красавицу.

Вставал Садко поутру ранёшенько, Поглядит: идет триста девушек красныих.

Он перво триста девиц пропустил, И друго триста девиц пропустил, И третье триста девиц пропустил; Позади шла девица-красавица, Красавица девица Чернавушка, Брал тую Чернаву за себя замуж.

Как прошел у них столованье почестен пир Как ложился спать Садко во перву ночь, Как проснулся Садко во Нове-граде, О реку Чернаву на крутом кряжу, Как поглядит – ажно бегут Его черленые корабли по Волхову Поминает жена Садка со дружиной во синем море:

– Не бывать Садку со синя моря!– А дружина поминает одного Садка:

А Садко стоит на крутом кряжу, Встречает свою дружинушку со Волхова Тут его дружина сдивовалася:

Очутился впереди нас во Нове-граде, Встречает дружину со Волхова!

Встретил Садко дружину хоробрую И повел во палаты белокаменны.

Тут его жена зрадовалася, Брала Садка за белы руки, Целовала во уста во сахарные.

Начал Садко выгружать со черлёных со кораблей Именьице – бессчётну золоту казну.

Как повыгрузил со черлёныих кораблей, Состроил церкву соборную Миколе Можайскому.

Не стал больше ездить Садко на сине море, Стал поживать Садко во Нове-граде.

Из тоя из земли Ляховицкия
Сидел молодой Ставер сын Годинович:
Он сидит за столом, да сам не хвастает.

Испроговорил Владимир стольно-киевский:
– Ай же ты, Ставер сын Годинович!
Ты что сидишь сам да не хвастаешь?
Аль нет у тебя сёл со присёлками,
Аль нет городов с пригородками,
Аль нет у тебя добрых комоней,
Аль не славна твоя родна матушка,
Аль не хороша твоя молода жена?

Говорит Ставер сын Годинович:
– Хотя есть у меня сёла со присёлками,
Хотя есть города с пригородками,
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Хотя есть у меня добрых комоней,
Добры комони стоят, все не ездятся,
Да то мне, молодцу, не похвальба:
Хоть славна моя родна матушка,
Да и то мне, молодцу, не похвальба;
Хоть хороша моя молода жена,
Так и то мне, молодцу, не похвальба;
Она всех князей-бояр да всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет.

Все на пиру призамолкнули, Сами говорят таково слово:
– Ты, солнышко Владимир стольно-киевский!
Засадим-ка Ставра в погреба глубокие,
Так пущай-ка Ставрова молода жена
Нас, князей-бояр, всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведёт,
А Ставра она из погреба повыручит!

А и был у Ставра тут свой человек.
Садился на Ставрова на добра коня,
Уезжал во землю Ляховицкую
Ко той Василисте Микуличной:
– Ах ты ей, Василиста дочь Микулична!
Сидишь ты пьешь да прохлаждаешься,
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Как твой Ставер да сын Годинович
Посажен в погреба глубокие;
Похвастал он тобой, молодой женой,
Что князей-бояр всех повыманит,
А солнышка Владимира с ума сведёт.

Говорит Василиста дочь Микулична:
– Мне-ка деньгами выкупать Ставра – не выкупить,
Мне-ка силой выручать Ставра – не выручить;
Я могу ли нет Ставра повыручить
Своей догадочкою женскою!

Скорёшенько бежала она,
Подрубила волоса по-молодецки-де,
Накрутилася Васильем Микуличем,
Брала дружинушки хоробрыя,
Сорок молодцев удалых стрельцов,
Сорок молодцев удалых борцов,
Поехала ко граду ко Киеву.

Не доедучи до града до Киева,
Пораздернула она хорош-бел шатер,
Оставила дружину у бела шатра,
Сама поехала ко солнышку Владимиру.
Бьет челом, поклоняется:
– Здравствуй, солнышко Владимир стольно-киевский
С молодой княгиней со Апраксией!

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Ты откудашний, удалый добрый молодец,
Ты коей орды, ты коей земли,
Как тебя именем зовут, Нарекают тебя по отчеству?

Отвечал удалый добрый молодец:
– Что я есть из земли Ляховицкия,
Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де;
Я приехал к вам о добром деле – о сватанье
На твоей любимыя на дочери.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу – со дочерью подумаю.
Приходит он ко дочери возлюбленной:
– Ах ты ей же, дочь моя возлюбленна!
Приехал к нам посол из земли Ляховицкия,
Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле – об сватанье
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?

Говорила дочь ему возлюбленна:
– Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаёшь девчину сам за женщину!
Речь-поговоря – всё по-женскому:
Перески тоненьки – всё по-женскому;
Где жуковинья были – тут место знать;
Стегна жмёт – всё добра бережёт.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу посла поотведаю.
Приходит к послу земли Ляховицкия,
Молоду Василью Микуличу:
– Уж ты молодой Василий сын Микулич-де!
Не угодно ли с пути со дороженьки
Сходить тебе во парную во баенку?

Говорил Василий Микулич-де:
– Это с дороги не худо бы!
Стопили ему парну баенку.
Покуда Владимир снаряжается,
Посол той поры во баенке испарился,
С байны идёт – ему честь отдает:
– Благодарствуй на парной на баенке!

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Что же меня в баенку не подождал?
Я бы в байну пришел – тебе жару поддал,
Я бы жару поддал и тебя обдал.

Говорил Василий Микулич-де:
– Что ваше дело домашнее,
Домашнее дело, княженецкое;
А наше дело посольское:
Недосуг нам долго чваниться,
Во баенке долго нам париться;
Я приехал об добром дела – об сватанье
На твоей любимыя на дочери.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу – с дочерью подумаю.
Приходит он ко дочери возлюбленной:
– Ты ей же, дочь моя возлюбленна!
Приехал есть посол земли Ляховицкия
Об добром деле – об сватанье
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?

Говорит как дочь ему возлюбленна:
– Ты ей, государь мой родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину за женщину!
Речь-поговоря – все по-женскому;
Перески тоненьки – все по-женскому;
Где жуковинья были – тут место знать.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу посла да поотведаю.
Приходит ко Василью Микуличу,
Сам говорил таково слово:
– Молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ль после парной тебе баенки
Отдохнуть во ложни во теплыя?

– Это после байны не худо бы!
Как шел он во ложню во теплую,
Ложился на кровать на тесовую,
Головой-то ложился, где ногами быть,
А ногами ложился на подушечку.
Как шел туда Владимир стольно-киевский,
Посмотрел во ложню во теплую:
Есть широкия плеча богатырския.

Говорит посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де:
– Я приехал о добром деле – об сватанье
На твоей любимыя на дочери;
Что же ты со мной будешь делати?

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я пойду – с дочерью подумаю.
Приходит ко дочери возлюбленной:
– Ай же, дочь моя возлюбленна!
Приехал посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
За добрым делом – за сватаньем
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?

Говорила дочь ему возлюбленна:
– Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину!

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу посла да поотведаю.
– Ах ты молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ли с моими дворянами потешиться,
Сходить с ними на широкий двор,
Стрелять в колечко золочёное,
Во тоя в острие ножёвыя,
Расколоть-то стрелочку надвое,
Что были мерою равненьки и весом равны?

Стал стрелять стрелок перво князевый:
Первый раз стрелял он – не дострелил,
Другой раз стрелил он – перестрелил,
Третий раз стрелил он – не попал.
Как стал стрелять Василий Микулич-де,
Натягивал скоренько свой тугой лук,
Налагает стрелочку каленую,
Стрелял в колечко золочёное,
Во тоя острие во ножевое,
Расколол он стрелочку надвое,
Они мерою разненьки и весом равны,
Сам говорит таково слово:
– Солнышко Владимир стольно-киевский!
Я приехал об добром деле – об сватанье
На твоей на любимыя на дочери,
Что же ты со мной будешь делати?

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Я схожу-пойду – с дочерью подумаю.
Приходит к дочери возлюбленной:
– Ай же ты, дочь моя возлюбленна!
Приехал есть посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле – об сватанье
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?

Говорила дочь ему возлюбленна:
– Что у тебя, батюшко, на разуме:
Выдаешь ты девчину за женщину!
Речь-поговоря – все по-женскому;
Перески тоненьки – все по-женскому;
Где жуковинья были – тут место знать.
– Я схожу посла поотведаю.

Он приходит к Василью Микуличу, Сам говорит таково слово:
– Молодой Василий Микулич-де,
Не угодно ли тебе с моими боярами потешиться,
На широком дворе поборотися?

Как вышли они на широкий двор,
Как молодой Василий Микулич-де
Того схватил в руку, того в другую,
Третьего схлеснет в серёдочку,
По трое за раз он наземь ложил,
Которых положит – тыи с места не стают.

Говорил Владимир стольно-киезский:
– Ты молодой Василий Микулич-де!
Укроти-ко свое сердце богатырское,
Оставь людей хоть нам на семена!
Говорил Василий Микулич-де:

– Я приехал о добром деле – об сватанье
На твоей любимыя на дочери;
Буде с чести не даешь, возьму не с чести,
А не с чести возьму – тебе бок набью!

Не пошел больше к дочери спрашивать,
Стал он дочь свою просватывать.
Пир идет у них по третий день,
Сего дня им идти к божьей церкви.
Закручинился Василий, запечалился.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Что же ты, Василий, не весел есть?

Говорит Василий Микулич-де:
– Что буде на разуме не весело:
Либо батюшко мой помер есть,
Либо матушка моя померла.
Нет ли у тебя загусельщиков,
Поиграть во гуселышки яровчаты?

Как повыпустили они загусельщиков,
Все они играют, всё не весело.
– Нет ли у тя молодых затюремщиков?
Повыпустили молодых затюремщиков,
Все они играют, всё не весело.

Говорит Василий Микулич-де:
– Я слыхал от родителя от батюшка,
Что посажен наш Ставер сын Годинович
У тебя во погреба глубокие:
Он горазд играть в гуселышки яровчаты.

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Мне повыпустить Ставра – Мне не видеть Ставра;
А не выпустить Ставра – Так разгневить посла!
А не смеет посла он поразгневати –
Повыпустил Ставра он из погреба.
Он стал играть в гуселышки яровчаты –
Развеселилися Василий Микулич-де...

Говорил Василий Мнкулич-де:
– Солнышко Владимир стольно-киевский!
Спусти-ка Ставра съездить до бела шатра,
Посмотреть дружинушку хоробрую!
Говорил Владимир стольно-киевский:
– Мне спустить Ставра – не видать Ставра,
Не спустить Ставра – разгневить посла!

А не смеет он посла да поразгневати.
Он спустил Ставра съездить до бела шатра,
Посмотреть дружинушку хоробрую.
Приехали они ко белу шатру,
Зашел Василий в хорош-бел шатер,
Снимал с себя платье молодецкое,
Одел на себя платье женское,
Сам говорил таково слово:
– Теперича, Ставер, меня знаешь ли?

Говорит Ставер сын Годинович:
– Молода Василиста дочь Микулична!
Уедем мы во землю Политовскую!
Говорит Василиста дочь Микулична:
– Не есть хвала добру молодцу,
Тебе, воровски из Киева уехати,
Поедем-ка свадьбу доигрывать!
Приехали ко солнышку Владимиру,
Сели за столы за дубовые.

Говорил Василий Микулич-де:
– Солнышко Владимир стольно-киевский!
За что был засажен Ставер сын Годинович
У тебя во погреба глубокие?

Говорил Владимир стольно-киевский:
– Похвастал он своей молодой женой,
Что князей-бояр всех повыманит,
Меня, солнышка Владимира, с ума сведёт.
– Ай ты ей, Владимир стольно-киевский!
А нынче что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину,
За меня, Василисту за Микуличну?

Тут солнышку Владимиру к стыду пришло;
Повесил свою буйну голову,
Сам говорил таково слово:
– Молодой Ставер сын Годинович!
За твою великую за похвальбу
Торгуй во нашем городе во Киеве,
Во Киеве во граде век беспошлинно!

Поехали во землю Ляховицкую,
Ко тому королю Ляховицкому.
Тут век про Ставра старину поют Синему морю на тишину,
Вам всем, добрым людям, на послушанье.

Когда воссияло солнце красное На тое ли на небушко на ясное, Тогда зарождался молодой Вольга, Молодой Вольга Святославович.

Как стал тут Вольга растеть-матереть, Похотелося Вольге много мудрости:

Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях, Птицей-соколом летать ему под оболока, Серым волком рыскать да по чыстыим полям.

Уходили все рыбы во синии моря, Улетали все птицы за оболока, Ускакали все звери во темныи леса.

Как стал тут Вольга растеть-матереть, Собирал себе дружинушку хоробрую:

Тридцать молодцов да без единого, А сам-то был Вольга во тридцатыих.

Собирал себе жеребчиков темно-кариих, Темно-кариих жеребчиков нелегчёныих.

Вот посели на добрых коней, поехали, Поехали к городам да за получкою.

Повыехали в раздольице чисто поле, Услыхали во чистом поле оратая.

Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипывает, Омешики по камешкам почиркивают.

Ехали-то день ведь с утра до вечера, Не могли до оратая доехати Они ехали да ведь и другой день.

Другой день ведь с утра до вечера, Не могли до оратая доехати.

Как орет в поле оратай, посвистывает, А омешики по камешкам почиркивают.

Тут ехали они третий день, А третий день еще до пабедья.

Как орет в поле оратай, посвистывает, А бороздочки он да помётывает, А пенье-коренья вывёртывает, А большие-то каменья в борозду валит.

У оратая кобыла соловая, Гужики у нее да шелковые, Сошка у оратая кленовая, Омешики на сошке булатные, Присошечек у сошки серебряный, А рогачик-то у сошки красна золота.

А у оратая кудри качаются, Что не скачен ли жемчуг рассыпаются, У оратая глаза да ясна сокола, А брови у него да черна соболя.

У оратая сапожки зелен сафьян Вот шилом пяты, носы востры, Вот под пяту-пяту воробей пролетит, Около носа хоть яйцо прокати.

У оратая шляпа пуховая, А кафтанчик у него черна бархата.

Орать, да пахать, да крестьянствовати, А бороздки тебе да помётывати, А пенья-коренья вывёртывати, А большие-то каменья в борозду валить!

Мне-ка надобна божья помочь крестьянствовати.

– Как пожаловал меня да родной дядюшка, Родной дядюшка да крестный батюшка, Ласковый Владимир стольно-киевский, Тремя ли городами со крестьянами:

Первым городом Курцовцем, Другим городом Ореховцем, Третьим городом Крестьяновцем.

Там живут-то мужички да все разбойнички, Они подрубят-то сляги калиновы Да потопят тебя в речке да во Смородине!

Я недавно там был в городе, третьего дни, Закупил я соли цело три меха, Каждый мех-то был ведь по сто пуд...

А тут стали мужички с меня грошей просить, Я им стал-то ведь грошей делить, А грошей-то стало мало ставиться, Мужичков-то ведь больше ставится.

Потом стал-то я их ведь отталкивать, Стал отталкивать да кулаком грозить.

Который стоя стоит, тот сидя сидит, Который сидя сидит, тот лежа лежит.– Тут проговорил ведь Вольга Святославович:

– Ай же ты, оратай-оратаюшко, Ты поедем-ко со мною во товарищах.

А тут ли оратай-оратаюшко Гужики шелковые повыстегнул, Кобылу из сошки повывернул.

Как хвост-то у ней расстилается, А грива-то у нее да завивается.

У оратая кобыла ступью пошла, А Вольгин конь да ведь поскакивает.

У оратая кобыла грудью пошла, А Вольгин конь да оставается.

– Я оставил сошку во бороздочке Не для-ради прохожего-проезжего:

Маломощный-то наедет – взять нечего, А богатый-то наедет – не позарится,– А для-ради мужичка да деревенщины, Как бы сошку из земельки повыдернути, Из омешиков бы земельку повытряхнути Да бросить сошку за ракитов куст.

Тут ведь Вольга Святославович Посылает он дружинушку хоробрую, Пять молодцов да ведь могучиих, Как бы сошку из земли да повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст.

Приезжает дружинушка хоробрая, Пять молодцов да ведь могучиих, Ко той ли ко сошке кленовенькой.

Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли поднять, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.

Тут молодой Вольга Святославович Посылает-от дружинушку хоробрую Целым он ведь десяточком.

Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли выдернуть, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.

И тут ведь Вольга Святославович Посылает всю свою дружинушку хоробрую, Чтобы сошку из земли повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст.

Они сошку за обжи вокруг вертят, А не могут сошки из земли повыдернуть, Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.

Тут оратай-оратаюшко На своей ли кобыле соловенькой Приехал ко сошке кленовенькой.

Он брал-то ведь сошку одной рукой, Сошку из земли он повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст.

А тут сели на добрых коней, поехали, Как хвост-то у ней расстилается, А грива-то у ней да завивается.

У оратая кобыла ступью пошла, А Вольгин конь да ведь поскакивает.

У оратая кобыла грудью пошла, А Вольгин конь да оставается.

Тут Вольга стал да он покрикивать, Колпаком он стал да ведь помахивать:

Кабы этая кобыла коньком бы была, За эту кобылу пятьсот бы дали.

Я купил эту кобылу жеребеночком, Жеребеночком да из-под матушки, Заплатил за кобылу пятьсот рублей.

Кабы этая кобыла коньком бы была, За эту кобылу цены не было бы!

– Ай же ты, оратай-оратаюшко, Как-то тебя да именем зовут, Нарекают тебя да по отечеству?– Тут проговорил оратай-оратаюшко:

Я как ржи-то напашу да во скирды сложу, Я во скирды сложу да домой выволочу, Домой выволочу да дома вымолочу, А я пива наварю да мужичков напою, А тут станут мужички меня похваливати:

У честной вдовы да у Ненилы А у ней было чадо Вавила.

А поехал Вавилушка на ниву, Он ведь нивушку свою орати, Еще белую пшеницу засевати, Родну матушку свою хочет кормити.

А ко той вдове да ко Нениле Пришли люди к ней веселые, Веселые люди, не простые, Не простые люди – скоморохи:

– А уехал Вавилушка на ниву, Он ведь нивушку свою орати, Еще белую пшеницу засевати:

– Мы пойдем к Вавилушке на ниву, Он нейдет ли с нами скоморошить?

– Уж ты здравствуешь, чадо Вавила, Тебе дай бог нивушку орати, Еще белую пшеницу засевати:

– Вам спасибо люди веселые, Веселые люди, скоморохи; Вы куда пошли да по дороге?

– Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку, Еще сына его да Перегуду, Еще зятя его да Пересвета, Еще дочь его да Перекрасу.

– Я ведь песен петь да не умею, Я в гудок играть да не горазден.– Говорил Кузьма да со Демьяном:

– Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил.

У того ведь чада у Вавилы А было в руках-то понукальце, А и стало тут ведь погудальце; Еще были в руках да тут ведь вожжи, Еще стали шелковые струнки.

Еще то чадо да тут Вавила Видит: люди тут да не простые, Не простые люди-то, святые; Он походит с ними да скоморошить.

Еще тут честна вдова да тут Ненила Еще стала тут да их кормити.

Понесла она хлебы-то ржаные – А и стали хлебы-то пшеничны; Понесла она курицу варену – Еще курица да ведь взлетела, На печной столб села да запела.

Еще та вдова да тут Ненила Еще видит: люди не простые, Не простые люди-то, святые.

А идут да скоморохи по дороге, На гумне мужик горох молотит.

– Тебе бог помочь да те, крестьянин, На бело горох да молотити!

– Вам спасибо, люди веселые, Веселые люди, скоморохи!

– Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку, Еще сына его да Перегуду, Еще зятя его да Пересвета, Еще дочь его да Перекрасу.– Говорил да тут да ведь крестьянин:

– У того царя да у Собаки А окол двора-то тын железный, А на каждой тут да на тычинке По человеческой сидит головке; А на трех ведь на тычинках Еще нету человеческих головок, Тут и вашим-то да быть головкам.

Ты не мог ведь нам добра тут сдумать, Еще лиха нам ты не сказал бы!

Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А Кузьма с Демьяном приспособил – Полетели голубята-то стадами, А стадами тут да табунами; Они стали у мужика горох клевати, Он ведь стал их кичигами сшибати, Зашибал он, думал, голубяток, Зашибал да всех своих ребяток.

Это люди шли да не простые, Не простые люди-то, святые!

А идут скоморохи по дороге, А навстречу мужик едет торговати.

– Тебе бог помочь да те, крестьянин, Ай тебе горшками торговати!

– Вам спасибо, люди веселые, Веселые люди, скоморохи!

– Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку, Еще сына его да Перегуду, Еще зятя его да Пересвета, Еще дочь его да Перекрасу.– Говорил да тот да ведь крестьянин:

– У того царя да у Собаки А окол двора да тын железный, А на каждой тут да на тычинке По человеческой сидит головке; А на трех-то ведь на тычинках Еще нету человеческих головок, Тут и вашим-то да быть головкам.

Ты не мог нам добра ведь сдумать, Еще лиха нам ты не сказал бы!

Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил – Полетели куропцы с рябами, Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачами.

Они стали по оглоблям-то садиться, Он ведь стал их тут да бити И во свой ведь воз да класти.

Наложил он их да весь возочек, А поехал мужик да во городочек.

Становился он да во рядочек, Развязал да он да свой возочек – Полетели куропцы с рябами, Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачами.

Посмотрел ведь во своем-то он возочке, Еще тут у него одни да черепочки.

Это люди шли да не простые, Не простые люди-то, святые!

А идут скоморохи по дороге, Еще красная да тут девица, А она холсты да полоскала.

– Уж ты здравствуешь, красна девица, Набело холсты да полоскати!

– Вам спасибо, люди веселые, Веселые люди, скоморохи!

– Пособи вам бог переиграти И того царя да вам Собаку, Еще сына его да Перегуду, Еще зятя его да Пересвета, А и дочь его да Перекрасу.

– Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил, А у той у красной у девицы У ней были-то холсты-то ведь холщовы.

– Тут ведь люди шли да не простые, Не простые люди-то, святые!

А идут скоморохи по дороге, А пришли во инищее царство.

Заиграл да тут да царь Собака, Заиграл Собака во гудочек, А во звончатый во переладец – Еще стала вода да прибывати, Хочет он водой их потопити.

– Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил.

И пошли быки-то тут стадами, А стадами тут да табунами, Еще стали воду упивати, Еще стала вода да убывати.

– Заиграй, Вавила, во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособят.

Заиграл Вавила во гудочек, А во звончатый во переладец, А Кузьма с Демьяном припособил.

Загорелось инищее царство И сгорело с края и до края.

Посадили тут Вавилушку на царство, Он привез ведь тут да свою матерь.

Около Киева проявился змей, брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке; возьмет девку, да и съест ее.

Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил ее к себе в берлогу, а есть ее не стал: красавица собой была, так за жену себе взял.

Полетит змей на свои промыслы, а царевну завалит бревнами, чтоб не ушла. У той царевны была собачка, увязалась с нею из дому. Напишет, бывало, царевна записочку к батюшке с матушкой, навяжет собачке на шею; а та побежит, куда надо, да и ответ еще принесет.

Вот раз царь с царицею и пишут к царевне: узнай, кто сильнее змея?

Царевна стала приветливей к своему змею, стала у него допытываться, кто его сильнее. Тот долго не говорил, да раз и проболтался, что живет в городе Киеве Кожемяка – тот и его сильнее.

Услыхала про то царевна, написала к батюшке: сыщите в городе Киеве Никиту Кожемяку да пошлите его меня из неволи выручать.

Царь, получивши такую весть, сыскал Никиту Кожемяку да сам пошел просить его, чтобы освободил его землю от лютого змея и выручил царевну.

В ту пору Никита кожи мял, держал он в руках двенадцать кож; как увидал он, что к нему пришел сам царь, задрожал со страху, руки у него затряслись – и разорвал он те двенадцать кож. Да сколько ни упрашивал царь с царицею Кожемяку, тот не пошел супротив змея.

Вот и придумали собрать пять тысяч детей малолетних, да и заставили их просить Консемяку; авось на их слезы сжалобится!

Пришли к Никите малолетние, стали со слезами просить, чтоб шел он супротив змея. Прослезился и сам Никита Кожемяка, на их слезы глядя. Взял триста пуд пеньки, насмолил смолою и весь-таки обмотался, чтобы змей не съел, да и пошел на него.

Подходит Никита к берлоге змеиной, а змей заперся и не выходит к нему.

– Выходи лучше в чистое поле, а то и берлогу размечу!-сказал Кожемяка и стал уже двери ломать.

Змей, видя беду неминучую, вышел к нему в чистое поле.

Долго ли, коротко ли бился с змеем Никита Кожемяка, только повалил змея. Тут змей стал молить Никиту:

– Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильней нас с тобой в свете нет; разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я в другой.

– Хорошо,– сказал Кожемяка,– надо межу проложить.

Сделал Никита соху в триста пуд, запряг в нее змея, да и стал от Киева межу пропахивать; Никита провел борозду от Киева до моря Кавстрийского.

– Ну,– говорит змей,– теперь мы всю землю разделили!

– Землю разделили,– проговорил Никита,– давай море делить, а то ты скажешь, что твою воду берут.

Взъехал змей на середину моря. Никита Кожемяка убил и утопил его в море. Эта борозда и теперь видна; вышиною та борозда двух сажен. Кругом ее пашут, а борозды не трогают; а кто не' знает, от чего эта борозда,– называет ее валом.

Никита Кожемяка, сделавши святое дело, не взял за работу ничего, пошел опять кожи мять.

Русские народные героические сказки и былины

Добрыня Никитич

Еруслан Лазаревич

Илья-Муромец

Илья-Муромец и Соловей-Разбойник

Илья-Муромец и Калин-царь

Добрыня и Алёша

Добрыня и Змей

Алёша Попович и Тугарин Змеёвич

Иван – гостиный сын

Садко

Ставр Годинович

Вольга и Микула Селянинович

Вавила и скоморохи

Никита Кожемяка