Русские народные бытовые и сатирические сказки

Размещение в сети: http://rodon.org/other/rnbiss.htm
Дата написания: не выяснена; файла: 11.04.2008
Источник: Ёрш Ершович. Русские сатирические сказки. Москва, Детская литература. 1989.

Вот одного молодого человека отец-мать женили. Вот они и живут в любви и согласии. Муж удивляется: все молодые бабы, кто шьет, кто прядет, а его жена – ничего, все на печке лежит-полеживает. Кой-когда она пряла и напряла два клубочка по куриной головке и повесила на стенку. Муж говорит:

– Баба, люди снуют, ткут холсты. Почему ты не прядешь?

Вот прошло еще пять дней. Он опять ее понужает:

Чем ты меня покроешь? Ни в гроб постлать, ни накрыть – ничего нет.

– Никуда я не годен. Лег на печи, лежит, а потом взял да умер. Позвала она старуху. Обмыли. Положили под святыми. Она и думает:

– Чем накрыть-то? Холстины-то нету. Она сняла эти клубочки. Привязала за большой палец на ноге и давай мотать. За уши и за пальцы, за уши и за пальцы, за уши и за пальцы. Обмотала всего. Стоит и приговаривает:

– Милый мой дружечка. На кого же ты похож-то?

На балалайку. Она постояла-постояла, вспомнила, у свекра был бредень, старый, худой. Она оторвала, отрезала, да накрыла его бреднем-то. Стоит да голосит над ним:

– Милый мой дружечка. Да куда ты собрался, в какую дальнюю дороженьку? Он как вскочит:

– Да ты не видишь, рыбу ловить! Схватил ее за волостное правление, да на земский суд (за волосы, да об землю). Был ей бой, а пинки само собой. С тех пор баба стала прясть, как люди прядут. Его спрашивают:

Да какая баба стала: теперь она умеет и прясть, и ткать, и початки мотать.

Так они век прожили: нагие не ходили. Померли – холсты те остались, племяннице достались.

В некотором царстве, в некотором государстве жил купец с купчихою; у него было двое детей: сын и дочь; дочь была такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Пришло время – заболела купчиха и померла; а вскоре после того захворал и купец, да так сильно, что не чает и выздороветь. Призвал он детей и стад им наказывать:

– Дети мои милые! Скоро я белый свет покину, уж смерть за плечами стоит. Благословляю вас всем моим добром; живите после меня дружно и честно; ты, дочка, почитай своего брата, как отца родного, а ты, сынок, люби сестру, как мать родную.

Вслед за тем купец помер; дети похоронили его и остались одни жить. Все у них идет ладно и любовно, всякое дело сообща делают.

Пожили они этак несколько времени, и вздумалось купеческому сыну:

– Что я все дома живу? Ни я людей, ни меня люди не знают; лучше оставлю сестру – пусть одна хозяйничает, да пойду в военную службу. Коли бог даст счастья да жив буду – лет через десять заслужу себе чин; тогда мне от всех почет!

– Прощай, сестрица! Я иду своего охотою служить богу и великому государю.

– Бог с тобой, братец! И не думала и не гадала, что ты меня одну покинешь!

Тут они простились, поменялись своими портретами и обещались завсегда друг друга помнить – не забывать.

Купеческий сын определился в солдаты и попал в гвардию; служит он месяц, другой и третий, вот уж и год на исходе, а как был он добрый молодец, собой статный, разумный да грамотный, то начальство скоро его узнало и полюбило.

Не прошло и двух лет, произвели его в прапорщики, а там и пошли чины за чинами. Дослужился купеческий сын до полковника, стал известен всей царской фамилии; царь его жаловал, а царевич просто души в нем не чаял: называл своим другом и зачастую ездил к нему в гости погулять-побеседовать.

В одно время случилось царевичу быть у полковника в спальне; увидал он на стене портрет красной девицы, так и ахнул от изумления.

«Неужели, – думает, – есть где-нибудь на белом свете такая красавица?» Смотрел, смотрел и влюбился в этот портрет без памяти.

– Послушай, – говорит он полковнику, – чей это портрет?

– Хороша твоя сестра! Хоть сейчас бы на ней женился. Да подожди, улучу счастливую минутку, признаюсь во всем батюшке и стану просить, чтоб позволил мне взять ее за себя в супружество.

С той поры еще в большей чести стал купеческий сын у царевича: на всех смотрах и ученьях кому выговор, кому арест, а ему завсегда благодарность. Вот другие полковники и генералы удивляются:

– Что б это значило? Из простого звания, чуть-чуть не из мужиков, а теперь, почитай, первый любимец у царевича! Как бы раздружить эту дружбу?

Стали разведывать и по времени разузнали всю подноготную.

– Ладно, – говорит один завистливый генерал, – недолго ему быть первым любимцем, скоро будет последним прохвостом! Не я буду, коли его не выгонят со службы о волчьим паспортом!

Надумавшись, пошел генерал к государю в отпуск проситься: надо-де по своим делам съездить; взял отпуск и поехал в тот самый город, где проживала полковничья сестра. Пристал к подгородному мужику на двор и стал его расспрашивать:

– Послушай, мужичок! Скажи мне правду истинную: как живет такая-то купеческая дочь, принимает ли к себе гостей и с кем знается? Скажешь правду, деньгами награжу.

– Не возьму греха на душу, – отвечал мужик, – не могу ни в чем ее покорить; худых дел за нею не водится.

Как жила прежде с братом, так и теперь живет – тихо да скромно; все больше дома сидит, редко куда выезжает – разве в большие праздники в церковь божию. А собой разумница да такая красавица, что, кажись, другой подобной и в свете нет!

Вот генерал выждал время и накануне большого годового праздника, как только зазвонили ко всенощной и купеческая дочь отправилась в церковь, он приказал заложить лошадей, сел в коляску и покатил к ней прямо в дом. Подъехал к крыльцу, выскочил из коляски, взбежал по лестнице и спрашивает:

Люди приняли его за купеческого сына; хоть на лицо и не схож, да они давно его не видали, а тут приехал он вечером, впотьмах, в военной одеже – как обман признать? Называют его по имени по отчеству и говорят:

– Ну, я ее подожду; проведите меня к ней в спальню и подайте свечу.

Вошел в спальню, глянул туда-сюда, видит – на столике лежит перчатка, а рядом с ней именное кольцо купеческой дочери, схватил это кольцо и перчатку, сунул в карман и говорит:

– Ах, как давно не видал я сестрицы! Сердце не терпит, хочется сейчас с ней поздороваться; лучше я сам в церковь поеду.

А сам на уме держит: «Как бы поскорей отсюда убраться, не ровен час – застанет! Беда моя!» Выбежал генерал на крыльцо, сел в коляску и укатил из города.

Приходит купеческая дочь от всенощной; прислуга ее и спрашивает:

– Да что в полку служит; он в отпуск выпросился, на побывку домой приехал.

– Был здесь, подождал-подождал да вздумал в церковь ехать; смерть, говорит, хочется поскорей сестрицу повидать!

– Нет, в церкви его не было; разве куда в другое место заехал...

Ждет купеческая дочь своего брата час, другой, третий; всю ночь прождала, а об нем ни слуху, ни вести.

«Что бы это значило? – думает она. – Уж не вор ли какой сюда заходил?» Стала приглядываться – так и есть: золотое кольцо пропало, да одной перчатки нигде не видно.

Вот генерал воротился из отпуска в столичный город и на другой день вместе с другими начальниками явился к царевичу. Царевич вышел, поздоровался, отдал им приказы и велел по своим местам идти. Все разошлись, один генерал остался.

– Ваше высочество! Позвольте, – говорит, – секрет рассказать.

– Слух носится, что ваше высочество задумали на полковничьей сестре жениться; так смею доложить: она того не заслуживает.

– Да уж поведенья больно зазорного: всем на шею так и вешается. Был я в том городе, где она живет, и сам прельстился, с нею грех сотворил.

– Никак нет! Вот не угодно ль взглянуть? Она дала мне на память свое именное колечко да пару перчаток; одну-то перчатку я на дороге потерял, а другая цела...

Царевич тотчас послал за купеческим сыном-полковником и рассказал ему все дело. Купеческий сын отвечал царевичу:

– Я головой отвечаю, что это неправда! Позвольте мне, ваше высочество, домой поехать и разузнать, как и что там делается. Если генерал правду сказал, то не велите щадить ни меня, ни сестры; а если он оклеветал, то прикажите его казнить.

Купеческий сын взял отпуск и поехал домой, а генералу нарочно сказали, что царевич его с глаз своих прогнал.

Приезжает купеческий сын на родину; кого ни спросит – все его сестрой не нахвалятся. Увидался с сестрою; она ему обрадовалась, кинулась на шею и стала спрашивать:

– Братец, сам ли ты приезжал ко мне вот тогда-то, али какой вор под твоим именем являлся? Рассказала ему все подробно.

– Еще тогда, – говорит, – пропала у меня перчатка с именным моим кольцом.

– А! Теперь я догадываюсь; это генерал схитрил! Ну, сестрица, завтра я назад поеду, а недели через две и ты вслед за мной поезжай в столицу. В такой-то день и час будет у нас большой развод на площади; ты будь там непременно к этому сроку и явись прямо к царевичу.

Сказано – сделано. В назначенный день собрались войска на площадь, приехал и царевич; только было хотел развод делать, вдруг прикатила на площадь коляска, из коляски вышла девица красоты неописанной и прямо к царевичу; пала на колени, залилась слезами и говорит:

Прошу у вас суда с таким-то генералом, за что он меня опорочил? Царевич позвал генерала:

Она на тебя жалуется. Генерал вытаращил глаза.

– Помилуйте, – говорит, – ваше высочество! Я ее знать не знаю, в первый раз в глаза вижу.

– Как же ты мне сам сказывал, что она тебе перчатки и золотое кольцо подарила? Значит, ты эти вещи украл?

Тут купеческая дочь рассказала царевичу, как пропали у ней из дому кольцо и одна перчатка, а другую перчатку вор не приметил и не захватил:

Сличили обе перчатки – как раз пара! Нечего делать, генерал повинился, и за ту провинность осудили его и повесили.

А царевич поехал к отцу, выпросил разрешение и женился на купеческой дочери, и стали они счастливо жить поживать да добра наживать.

Жил-был охотник, и было у него две собаки. Раз как-то бродил он с ними по лугам, по лесам, разыскивал дичи, долго бродил – ничего не видал, а как стало дело к вечеру, набрел на такое диво: горит пень, а в огне змея сидит. И говорит ему змея:

– Изыми, мужичок, меня из огня, из полымя; я тебя счастливым сделаю: будешь знать все, что на свете есть, и как зверь говорит, и что птица поет!

– Вложи только в огонь конец палки, я по ней и вылезу.

– Спасибо, мужичок! Будешь разуметь теперь, что всякая тварь говорит; только никому про то не сказывай, а если скажешь – смертью помрешь!

Опять охотник пошел искать дичь, ходил, ходил, и пристигла его ночь темная.

«Домой далеко, – подумал он, – останусь-ка здесь ночевать».

Развел костер и улегся возле вместе с собаками и слышит, что собаки завели промеж себя разговор и называют друг друга братом.

– Ну, брат, – говорит одна, – почуй ты с хозяином, а я домой побегу, стану двор караулить. Не ровен час: воры пожалуют!

– отвечает другая. Поутру рано воротилась из дому собака и говорит той. что в лесу ночевала:

– Ничего, слава богу! А тебе, брат, как дома поспалось?

– Ох, плохо! Прибежал я домой, а хозяйка говорит:

«Вот черт принес без хозяина!» – и бросила мне горелую корку хлеба. Я понюхал, понюхал, а есть не стал; тут она схватила кочергу и давай меня потчевать, все ребра пересчитала!

А ночью, брат, приходили на двор воры, хотели к амбарам да клетям подобраться, так я такой лай поднял, так зло на них накинулся, что куда уж было думать о чужом добре, только б самим уйти подобру-поздорову! Так всю ночь и провозился!

Слышит охотник, что собака собаке сказывает, и держит у себя на уме: «Погоди, жена! Приду домой – уж я те задам жару!» Вот пришел в избу:

– Накормила, родимый! Дала ей целую крынку молока и хлеба покрошила.

Ты дала ей горелую корку да кочергой прибила.

Жена повинилась и пристала к мужу, скажи да и скажи, как ты про все узнал.

– Не могу, – отвечает муж, – не велено сказывать.

Надел белую рубаху, лег в переднем углу под образа, совсем умирать приготовился, и собирается рассказать хозяйке всю правду истинную. На ту пору вбежали в избу куры, а за ними петух и стал гвоздить то ту, то другую, а сам приговаривает:

Ведь я не такой дурак, как наш хозяин, что с одной женой не справится!

У меня вас тридцать и больше того, а захочу – до всех доберусь!

Как услыхал эти речи охотник, не захотел быть в дураках, вскочил с лавки и давай учить жену плеткою.

Присмирела она: полно приставать да спрашивать!

Один, слышь, царь велел созвать со всего царства всех, сколь ни есть, бар, всех-на-всех к себе, и вот этим делом-то заганул им загадку:

Загану я вам загадку: кто на свете лютей и злоедливей, – говорит, – всех?

Вот они думали-думали, думали-думали, ганали-ганали, и то думали и сё думали – всяко прикидывали, знашь, кабы отгануть. Нет, вишь, никто не отганул. Вот царь их и отпустил; отпустил и наказал:

– Вот тогда-то, смотрите, вы опять этим делом-то ко мне придите.

Вот, знашь, меж этим временем-то один из этих бар, очень дошлый, стал везде выспрашивать, кто что ему на это скажет? Уж он и к купцам-то, и к торгашам-то, и к нашему-то брату всяко прилаживался: охота, знашь, узнать как ни есть да отгануть царску-то загадку. Вот один горшеня, что, знашь, горшки продает, и выискался.

– Нет, не скажу, а самому царю отгану. Вот он всяко стал к нему прилаживаться:

– Вот то и то тебе, братец, дам! – И денег-то ему супил, и всяку всячину ему представлял.

Нету, горшеня стоял в одном, да и полно: что самому царю, так отгану, беспременно отгану; опричь – никому! Так с тем и отошел от него барин, что ни в жисть, говорит, не скажу никому, опричь самого царя.

Вот как опять, знашь, сызнова собрались бары-то к царю, и никто опять не отганул загадку-то, тут барин-от тот и сказал:

Я знаю одного горшеню; он, – говорит, – отганёт вам эту загадку.

Вот этим делом-то пришел горшеня к царю и говорит:

Лютей, – говорит, – и злоедливей всего на свете казна. Она очень всем завидлива: из-за нее пуще всего все, слышь, бранятся, дерутся, убивают до смерти друг дружку: в иную пору режут ножами, а не то так иным делом. Хоть, – говорит, – с голоду околевай, ступай по миру, проси милостыню, да, того гляди, – у нищего-то суму отымут, как мало-мальски побольше кусочков наберешь, коим грехом еще сдобненьких.

Да что и говорить, ваше царское величество, из-за нее и вам, слышь, лихости вволю достается.

– Так, братец, так! – сказал царь. – Ты отганул, – говорит, – загадку; чем, слышь, мне тебя наградить?

– Не надо, – говорит горшеня, – а коли ваша царска милость будет, – говорит, – сделай запрет продавать горшки вот на столько-то верст отсюдова: никто бы тут, опричь меня, не продавал их.

– Хорошо! – говорит царь и указал сделать запрет продавать там горшки всем, опричь его.

Горшеня вот как справен стал от горшков, что на диво! А вот как царь, знашь, в прибыль ему сказал, чтоб никто к нему не являлся без горшка, то один из бар, скупой-прескупой, стал торговать у него горшок. Он говорит:

– Ну, я в ином месте куплю, – говорит барин. После приходит:

– Возьми, давай сто рублев за него, – говорит горшеня.

– Как сто рублев? С ума, что ли, – говорит, – сошел?

– Ах ты, проклятый! Оставайся со своим горшком! – И ушел опять тот барин.

Уж думал он без горшка сходить к царю, да обдумался:

– Нехорошо, слышь, я приду к нему один, без горшка. Сызнова воротился.

– Ну, – говорит, – давай горшок: вот тебе сто рублев.

– Нет, он стоит теперь полторы сотни рублев, – говорит горшеня.

– Ну, продай мне весь завод: что возьмешь за него?

– Ни за какие деньги не продам, а коли хошь – даром отдам тебе: довези меня, – говорит, – на себе верхом к царю.

Барин-то был очень скуп и оченно завидлив, согласился на это и повез горшеню на себе верхом к царю.

У горшени руки-то в глине, а ноги-то в лаптях торчали клином. Царь увидал, засмеялся:

– Ха-ха-ха!.. Ба! Да это ты! (Узнал, слышь, барина-то, да и горшеню-то.) Как так?

– Да вот то и то, – рассказал горшеня обо всем царю.

– Ну, братец, снимай, слышь, все с себя и надевай на барина, а ты (барину-то сказал) скидай все свое платье и отдай ему: он теперь будет барином на твоем месте в вотчине, а ты будь заместо его горшенею.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужик; у него было два сына. Пришла солдатчина, и взяли старшего сына в рекруты. Служил он государю верою и правдою, да таково счастливо, что в несколько лет дослужился до генеральского чина.

В это самое время объявили новый набор, и пал жеребей на его меньшего брата; забрили ему лоб, и случилось так, что он попал в тот самый полк, в котором брат его был генералом.

Солдат признал было генерала, да куды! Тот от него начисто отказывается:

Раз как-то стоял солдат на часах у полкового ящика, возле генеральской квартиры; а у того генерала был большой званый обед, и наехало к нему много офицеров и бар. Видит солдат, что кому веселье, а ему – нет ничего, и залился горькими слезами.

– Как мне не плакать? Мой родной брат гуляет да веселится, про меня не вспомянет!

Гости рассказали про то генералу, а генерал рассердился:

Приказал сменить его с часов и дать ему триста палок, чтоб не смел в родню причитаться. Обидно показалось это солдату; нарядился в свою походную амуницию и бежал из полку.

Долго ли, коротко ли – забрался он в такой дикий, дремучий лес, что мало кто туда и захаживал, и стал там время коротать, ягодами да кореньями питаться. Вскоре после того собрался царь и выехал на охоту с большою свитою; поскакали они в чистое поле, распустили гончих собак, затрубили в трубы и начали тешиться.

Вдруг откуда ни взялся – выскочил красивый олень, стрелой мимо царя – и бух в реку; переплыл на другую сторону – и прямо в лес. Царь за ним плыл-плыл, скакал-скакал... смотрит – олень из глаз скрылся, охотники далеко назади остались, а кругом густой, темный лес; куда ехать – неведомо, ни одной тропинки не видно.

До самого вечера блуждал он и крепко умаялся. Попадается ему навстречу беглый солдат.

– Так и так, поехал поохотиться, да в лесу заблудился; выведи, брат, на дорогу.

– Ну, теперь темно; пойдем, лучше где-нибудь в овраге ночуем, а завтра я тебя на дорогу выведу.

Пошли искать – где бы им ночь переспать; шли, шли и увидали избушку.

– Эва! Бог ночлег послал; зайдем сюда, – говорит солдат.

– сказал солдат и стал в печи да по полкам шарить; глядь – у старухи всего вдоволь: и вино припасено, и кушанье всякое изготовлено.

Сели за стол, поужинали всласть и полезли на чердак спать. Говорит солдат царю:

Пусть один из нас отдыхает, а другой па часах стоит.

Кинули жеребей, доставалось первому царю сторожить. Солдат дал ему свой острый тесак, поставил у дверей, заказал не дремать, а коли что случится – тотчас его разбудить; сам лег спать и думает:

«Как-то будет мой товарищ на часах стоять? Пожалуй, с непривычки не сможет. Дай на него посмотрю».

Вот царь стоял, стоял, и начало его в сон клонить. – Что качаешься? – окликает его солдат. – Аль дремлешь?

Царь постоял с четверть часа и опять задремал.

Царь постоял еще с четверть часа; ноги у него подкосилися, свалился он на пол и заснул. Солдат вскочил, взял тесак и давай его угощать да приговаривать:

Я десять лет прослужил, мне начальство ни одной ошибки не простило; а тебя, знать, не учили! Раз-другой простил, а уж третья вина завсегда виновата...

Царь лег спать, а солдат на часах стоит, глаз не смыкает. Вдруг засвистали-захлопали, приехали в ту избушку разбойники; старуха встречает их и говорит:

– Ладно, бабушка! Вот мы целую ночь понапрасну проездили, а наше счастье само в избу привалилося.

– сказал один разбойник, взял большой нож и полез на чердак; только просунул было в дверь голову, солдат как шаркнет тесаком – так голова и покатилася; солдат тотчас втащил на чердак туловище, стоит-дожидается: что дальше будет?

Послали другого; солдат и того убил. Вот так-то в короткое время перебил он всех разбойников.

На рассвете проснулся царь, увидал трупы и спрашивает:

– Ах, служивый, куда мы попались? Солдат рассказал ему все, как было.

Я с тобою разделаюсь. Ишь, что выдумала – разбой держать! Подавай сейчас все деньги!

Старуха открыла сундук, полон золота; солдат насыпал золотом ранец, набил все карманы и говорит своему товарищу:

– Нет, брат, не надобно; у нашего царя и без того денег много, а коли у него есть – и у нас будут.

– Ну, как знаешь! – сказал солдат и повел его из лесу; вывел на большую дорогу.

– Ступай, – говорит, – по этой дороге; через час в городе будешь.

– Прощай, – говорит царь, – спасибо тебе за услугу. Побывай ко мне, я тебя счастливым человеком сделаю.

– Полно врать! Ведь я в бегах, если в город покажусь – сейчас схватят.

Меня государь очень любит; коли я за тебя попрошу да про твою храбрость расскажу, он не то что простит, еще тебя пожалует.

Распрощался царь с солдатом и пошел по большой дороге; приходит в свой столичный город и, не мешкая, отдает приказ по всем заставам, абвахтам и караулам, чтоб не зевали: как скоро покажется такой-то солдат, сейчас отдавали бы ему генеральскую честь.

На другой день только показался солдат у заставы, сейчас весь караул выбежал а отдал ему генеральскую честь. Дивуется солдат: что б это значило? И спрашивает:

Он вынул из ранца горсть золота и дал караульным на водку.

Идет по городу: куда ни покажется, везде часовые ему честь отдают – только успевай на водку отсчитывать.

«Экой, – думает, – болтун этот царский слуга! Всем успел разблаговестить, что у меня денег много».

Подходит ко дворцу, а там уже войско собрано, и встречает его государь в том самом платье, в котором на охоте был. Тут только узнал солдат, с кем он в лесу ночь ночевал, и крепко испугался: «Это-де царь, а я с ним, словно с своим братом, тесаком управился!» Царь взял его за руку, перед всем войском благодарил за свое спасение и наградил генеральским чином, а старшего брата его в солдаты разжаловал: не отказывайся вперед от роду, от племени!

Жили-были два богатых купца: один в Москве, другой в Киеве; часто они съезжались по торговым делам, вместе дружбу водили и хлеб-соль делили.

В некое время приехал киевский купец в Москву, свиделся с своим приятелем и говорит ему:

– Ну-ка, давай по рукам ударим! У меня – сын, у тебя – дочь, чего лучше – жених и невеста! Как вырастут, обвенчаем их и породнимся.

– Ладно, только это дело нельзя просто делать. Пожалуй, еще твой сын отступится от невесты; давай мне двадцать тысяч залогу!

Киевский купец вынул двадцать тысяч и отдал московскому; тот взял, приезжает домой и говорит жене:

Ведь я свою дочь просватал! Купчиха изумилась:

Я все-таки ее просватал: вот двадцать тысяч залогу взял.

Вот хорошо. Живут купцы всякий в своем городе, а друг друга не навещают – далеко, да и дела так пошли, что надо дома оставаться. А дети их растут да растут: сын хорош, а дочь еще лучше.

Прошло осьмнадцать лет; московский купец видит, что от старого его знакомца нет ни вести, ни слуху, и просватал дочь свою за полковника.

В то самое время призывает киевский купец своего сына и говорит ему:

– Поезжай-ка ты в Москву; там есть озеро, на том озере я поставил пленку; если в эту пленку попалась утка – то утку вези, а ежели нет утки – то пленку назад.

Купеческий сын собрался и поехал в. Москву; ехал, ехал, вот уж близко, всего один перегон остался.

Надо ему через реку переправляться, а на реке мост: половина замощена, а другая нет.

Тою же самою дорогою случилось ехать и полковнику; подъехал к мосту и не знает, как ему перебраться на ту сторону? Увидал он купеческого сына и спрашивает:

– Там есть озеро, в том озере – лет осьмпадцать прошло, как поставил мой отец пленку, а теперь послал меня с таким приказом: если попалась в пленку утка – то утку возьми, а если утки нет – то пленку назад!

– Разве может простоять пленка осьмнадцать лет? Ну, пожалуй, пленка еще простоит; а как же утка-то проживет столько времени?» Думал-думал, гадал-гадал, ничего не разгадал.

– Как же, – говорит, – нам через реку переехать?

– сказал купеческий сын. Погнал лошадей, доехал до половины моста и давай задние доски наперед перемащивать; намостил и перебрался на другую сторону, а вместе с ним и полковник переехав, Вот приехали они в город.

– Ты где остановишься? – спрашивает купеческого сына полковник.

– A в том доме, где весна с зимой на воротах. Распрощались и повернули всякий в свою сторону. Купеческий сын пристал у одной бедной старухи; а полковник погнал к невесте.

Там его стали поить, угощать, о дороге спрашивать. Он и рассказывает:

– Повстречался я с каким-то купеческим сыном; спросил его: зачем в Москву едет? А он в ответ: есть-де в Москве озеро, на том озере – лет осьмнадцать прошло, как мой отец пленку поставил, а теперь послал меня с таким приказом: если попалась в пленку утка – то утку возьми, а ежели утки нет – то пленку назад! Тут пришлось нам через реку переправляться; на той реке мост, половина замощена, а другая пет. Раздумался я, как на другую сторону переехать? А купеческий сын сейчас смекнул, задом наперед переехал и меня перевез.

– Где же он на квартире стал? – спрашивает невеста.

– А в том доме, где весна с зимой на воротах. Вот купеческая дочь побежала в свою комнату, позвала служанку и приказывает:

– Возьми кринку молока, ковригу хлеба да лукошко яиц; из кринки отпей, ковригу почни, из лукошка яйцо скушай. Потом ступай в тот дом, где на воротах трава с сеном привязаны; разыщи там купеческого сына, отдай ему хлеб, молоко и яйца да спроси: в своих ли берегах море или упало? Полон ли месяц или в ущербе? Все ли звезды в небе или скатились?

Пришла служанка к купеческому сыну, отдала гостинцы и спрашивает:

Вот служанка воротилась домой и рассказала эти ответы купеческой дочери.

– Ну, батюшка, – говорит отцу купеческая дочь, – ваш жених мне не годится; у меня есть свой давнишний – с его отцом по рукам ударено, договором скреплено.

Сейчас послали за настоящим женихом, стали свадьбу справлять да пир пировать, а полковнику отказали.

На той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, в рот не попало.

Бедный мужик, идучи по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит:

Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына, на те деньги куплю свинушку, она принесет мне двенадцать поросеночков; поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати; я всех приколю, амбар мяса накоплю; мясо продам, а на денежки дом заведу да сам оженюсь; жена-то родит мне двух сыновей, Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки давать: эй вы, ребятки, крикну, Васька да Ванька, шибко людей на работу не туганьте, видно, сами бедно не живали!

Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал!

Тошно молодой жене с старым мужем, тошно и старику с молодой женой! В одно ушко влезет, в другое вылезет, замаячит – в глазах одурачит, из воды суха выйдет: и видишь и знаешь, да ни в чем ее не поймаешь!

Одному доброму старичку досталась молодая жена – плутоватая баба! Он ей слово в науку, она ему в ответ:

– Нет тебе, старый лежебок, ни пить, ни есть, ни белой рубахи надеть!

А не стерпишь – слово вымолвишь: дело старое! Вот и придумал он жену выучить. Сходил в лес, принес вязанку дров и сказывает:

– Диво дивное на свете деется: в лесу старый дуб все мне, что было, сказал и что будет – угадал!

– Ох, и я побегу! Ведь ты знаешь, старик: у нас куры мрут, у нас скот не стоит... Пойду побалакать; авось скажет что.

– Ну, иди скорей, пока дуб говорит; а когда замолчит, слова не допросишься.

Пока жена собиралась, старик зашел вперед, влез в дубовое дупло и поджидает ее.

Пришла баба, перед дубом повалилася, замолилася, завыла:

– Дуб дубовистый, дедушка речистый, как мне быть? Не хочу старого любить, хочу мужа ослепить; научи, чем полечить?

– Незачем лечить, зелья попусту губить, начни масленей кормить. Сжарь курочку под сметанкою, не скупись: пусть он ест – сама за стол не садись. Свари кашу молочную, да больше маслом полей; пущай ест – не жалей! Напеки блинцов; попроси, поклонись, чтоб их в масло макал да побольше съедал – и сделается твой старик слепее кур слепых.

– Эх ты, старенький мой, ай опять что болит, ай опять захирел? Хочешь: курочку убью, аль блинцов напеку, кашку маслом полью? Хочешь – что ль?

– Не твоя печаль! Хоть ты и журишь меня, а все тебя жалко!.. На, старинушка, ешь, кушай, пей – не жалей!

– Э, нет, зачем? Мне б только тебя напитать! Сама я там-сям перекушу – и сыта. Ешь, голубчик, помасленной ешь!

Сладко съел, вот божий день и потемнел для меня. Ох – хо!

– Экое горе! Ну, лежи пока; я пойду, кое-что принесу.

Побежала, полетела, собрала гостей, и пошел пир горой. Пили, пили, вина не хватило; побежала баба за вином. Старик видит, что жены нету, а гости напитались и носы повесили, слез с печи, давай крестить – кого в лоб, кого в горб; всех перебил и заткнул им в рот по блину, будто сами подавилися; после влез на печь и лег отдыхать.

Пришла жена, глянула – так и обмерла: все други, все приятели как боровы лежат, в зубах блины торчат; что делать, куда покойников девать? Зареклася баба гостей собирать, зареклася старика покидать.

– кричит баба. – На тебе золотой, душу с телом пусти, беду с нас скости!

Дурак деньги взял и потащил покойников: кого в прорубь всадил, кого грязью прикрыл и концы схоронил.

Жил-был старик со старухою; у них был сын, по имени Иван. Кормили они его, пока большой вырос, а потом и говорят:

– Ну, сынок, доселева мы тебя кормили, а нынче корми ты нас до самой смерти. Отвечал им Иван:

– Когда кормили меня до возраста лет, то кормите до уса.

– Ну, сынок, мы кормили тебя до уса, теперь ты корми нас до самой смерти.

– Эх, батюшка, и ты, матушка, – отвечает сын, – когда кормили меня до уса, то кормите и до бороды.

Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят:

– Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти.

– А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!

Тут старик не выдержал, пошел к барину бить челом на сына.

– Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?

– Да чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работать я не учился, а теперь и учиться поздно.

– А по мне как знаешь, – говорит ему барин, – хоть воровством, да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!

Тем временем доложили барину, что баня готова, и пошел он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся барин, воротился назад и стал спрашивать:

– Эй, кто там есть? Подать босовики! А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас под мышку и унес домой.

– На, батюшка, – говорит отцу, – снимай свои лапти, обувай господские сапоги.

Наутро хватился барин – нет сапогов; послал за Иваном:

– Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да корми отца с матерью? Я твоего господского приказу не хотел ослушаться.

– Коли так, – говорит барин , – вот тебе мой приказ: украдь у меня черного быка из-под плуга; уворуешь – дам тебе сто рублей, не уворуешь – влеплю сто плетей.

Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья – и скорей па пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под нее петуха, а сам за кусты спрятался.

Стали плугатари вести новую борозду, зацепили ту глыбу земли и своротили на сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было побежал по кочкам, по рытвинам.

– закричали плугатари и пустились вдогонку за петухом.

Иван увидал, что они побежали как угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул другому в рот, а третьего отпряг и увел домой.

Плугатари гонялись, гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: черного быка нет, а пестрый без хвоста.

– Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; черного-то совсем сожрал, а пестрому хвост откусил! Пошли к барину с повинною головою:

– Ах вы, дурачье безмозглое, – закричал на них барин, – ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мае Ивана!

– Зарезал; кожу на базар снес, а мясом стану отца да мать кормить.

– Молодец, – говорит барин, – вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведешь – плачу двести рублей, не уведешь – влеплю двести плетей!

Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю – нет ни души, смотрит – висит на вешалке господская одежа; взял барскую шинель да фуражку, надел па себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам:

– Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу.

Кучера и конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отперли шесть замков, отворили трое дверей, вмиг все дело исправили и подвели к крыльцу оседланного жеребца.

Вор сел на пего верхом, ударил хлыстиком – только и видели!

А он еще с вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном.

– Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! Возьми свод двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского наставника.

– Твоя воля; делай, что сам знаешь. Призвал барин наставника.

– Берегись, – говорит – стой на молитве всю ночь, спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется.

Перепугался старец, не до сна ему, сидит в келье да молитву твердит.

В самую полночь пришел Иван-вор с рогозиным кошелем и стучится в окно.

– Ангел с небеси, послан за тобою унести живого в рай; полезай в кошель.

Наставник сдуру и влез в кошель; вор завязал его, поднял на спину и понес па колокольню. Тащил, тащил.

– А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да гладка, а под конец коротка, да колотлива.

Втащил его наверх и спустил вниз по лестнице; больно пришлось наставнику, пересчитал все ступеньки!

– Ох, – говорит, – правду сказывал ангел: передняя дорога хоть долга, да гладка, а последняя коротка, да колотлива ! И на том свете такой беды не знавал!

– отвечал Иван, поднял кошель и повесил у ворот на ограду, положил подле два березовых прута толщиною в палец и написал на воротах:

«Кто мимо пройдет да не ударит по кошелю три раза – да будет анафема проклят!» Вот всякий, кто ни проходит мимо, – непременно стегнет три раза.

Развязали, а оттуда лезет керженский наставник.

– Ты как сюда попал? Ведь говорил тебе: берегись, так нет! Не жалко мне, что тебя прутьями били, а жалко мне, что из-за тебя триста рублей даром пропали!

Жил старик со старухою; народился у них сын Матроха, стал подрастать, стала мать говорить старику:

Старик собрался и повел сына в город; идут они дорогою, и попадается им навстречу мужик:

– Здорово, старичок! Зачем идешь, куда путь держишь?

– Да вот, родимый, сына в город веду, в науку отдавать хочу.

– Я – ночной портной: туда-сюда стегну, шубу с кафтаном за одну ночь сошью.

– Ах, родимый, мне такого и надобно, – говорит старик, и отдал ему сына.

– Слава тебе господи! Отдал сынка к ночному портному в ученье, да еще какой мастер выискался: туда-сюда стегнет, за одну ночь шуба с кафтаном явится!

– Ну ладно, – говорит старуха, – дай бог, чтоб наука впрок пошла!

Ночной портной привел Матроху к себе в дом, дождался вечера и говорит ему:

– Да есть у меня на примете вдова; заберемся к ней да пообчистим клети.

– Эх ты! Вдова – бедный человек, у ней все трудовое; пойдем лучше к богатому генералу.

Вот и пошли; Матроха захватил с собой целую вязку соломы, и как только подошли к генеральскому дому, сейчас обернулся в солому, перепрыгнул через забор и подкатился прямо к крыльцу.

– Пускай катится, где-нибудь да остановится; завтра утром уберем.

Матроха выждал время, выскочил из соломы я забрался в хоромы; нашел генеральский халат и фуражку, нарядился, вышел на крыльцо и крикнул дворникам:

– А коли не слыхать, так ступайте себе с богом спать.

Дворники ушли в кухню, а Матроха отпер ворота, впустил своего учителя, и принялись вдвоем за работу: стали замки ломать, амбары вычищать; забрали все, что получше, да и были таковы!

Дошло до дележа; ну, знамое дело – не поладили, не захотел Матроха быть под началом и воротился к отцу, к матери; стал он красть-воровать, па все стороны обирать; пошла об нем слава по всему околотку.

– Сказывают про тебя, что ты славный вор! Покажи свое мастерство, украдь моего лучшего вороного коня; если украдешь – плачу тебе сто рублев, а на воровстве попадешься – твоя спина в ответе. Согласен?

Нынешнюю ночь приду. Генерал собрал конюхов и накрепко приказал беречь: одного посадил верхом на коня, другому велел за узду держать, третьему за хвост, а двух у дверей поставил. Матроха тоже не промах, себе на уме; купил ведро водки, поставил у самой конюшни, обвертелся-обвязался соломою и лег возле.

– Братцы! – говорит один караульщик. – Надо обойти кругом конюшни да поглядеть, не видать ли вора?

– Ну что ж, поди, погляди; у дверей пока один постоит.

Вышел караульщик и стал присматриваться; видит – солома валяется, поднял всю связку и снес в конюшню.

– Вишь, – говорит, – прибрать позабыли! Потом усмотрел полное ведро водки.

«Верно, – думает, – кто-нибудь из кабака унес да здесь припрятал: добро ж, мы и сами с усами, сумеем выпить!» Притащил ведро в конюшню:

Выпили конюхи по стакану – хорошо, выпили по другому – еще лучше, и давай пить-опорожнять дочиста; напились пьяны и заснули как убитые.

Матроха только этого и ждал, вылез из соломы и принялся за работу: обрезал у лошади и хвост и повода; конюха, что верхом сидел, снял вместе с седлом и посадил на перекладину, отворил ворота и увел коня.

Ранехонько утром проснулся генерал и бросился поскорей в конюшню: смотрит – дверь растворена, караульщики спят: один держит обрезанные повода, другой – обрывок лошадиного хвоста, третий на перекладине очутился, а лучшего вороного коня как не бывало.

– Ах вы, мошенники! – закричал на них генерал. Караульщики разом проснулись от его грозного голоса, пали на колени и повинились в своей вине.

Пошел генерал к старику на двор; а старик сидит у ворот на завалинке, греется на солнышке.

– Матрошит помаленьку; вот нынешнюю ночь коня привел – такого славного, видного!

– Экой плут! На, отдай ему сто рублев да скажи, чтоб ухитрился, украл у меня весь прибор со стола; коли украдет – другую сотню пожалую, а нет – так спиной расплатится!

На другой день собрались к генералу гости; а Матроха выпачкал себе рожу сажею, привязал к голове бараньи рога, забрался в генеральские хоромы и залез за печку. Только стали гости за обед садиться, он как выскочит, как побежит по горницам.

Гости за ним, генерал за гостями, слуги за генералом.

– Черт, черт! – кричат все в один голос. Шум, гам, беготня в доме, а старик, по уговору с сыном, бросился из передней прямо к столу, забрал весь прибор и унес к себе.

Воротился генерал, глядь – не видать на столе ни ложки, ни плошки! И черта не поймал, и прибор потерял. Пошел к старику на двор; опять сидит он на завалинке да греется на солнышке.

– Слава богу, матрошит помаленьку; вот сейчас притащил целый ворох блюд, ножей да ложек; будет на чем пообедать!

Заплатил генерал сто рублев и не захотел больше ведаться со стариковым сыном.

В некотором царстве стояла небольшая деревня; в этой деревне жили два брата; один помер, и остался после него сын – записной вор Сенька Малый. Уж куда-куда ни отдавал его отец в науку – все не вышло толку.

– Что ж ты не учишься? – спрашивают, бывало, у него отец с матерью. – Али целый век хочешь дураком изжить?

– Коли хотите вы от меня хлеб-соль видеть, отдайте воровству учиться; другой науки и знать не хочу!

Вот как помер отец, Сенька Малый не стал долго думать, пришел к дяде и говорит:

– Пойдем, дядя, на работу; ты будешь воровать, а я тебе помогать.

Вот и пошли; идут мимо болота, глядь – дикая утка в камышах гнездо свила и сидит себе на яйцах.

– говорит дядя и стал подкрадаться; только птицы не поймал, понапрасну с гнезда согнал.

А Сенька Малый шел позади и вырезал из дядиных сапогов подметки.

– Ну, Сенька, – сказал дядя, – я хитер, а ты хитрее меня!

Идут они дальше; а навстречу им три мужика, ведут на базар быка продавать.

– Как бы нам, дядюшка, этого быка достать? – спрашивает Сенька.

– Эх ты; ведь теперь не ночь; серед бела дня не украдешь.

– Что ж ты, али и взаправду мудреней дяди хочешь быть?

Сенька Малый снял с правой ноги сапог, бросил на дорогу и укрылся с дядей в сторонке. Мужики дошли до этого места.

– Стой, ребята, – закричал один, – вишь, какой славный сапог валяется.

Кабы пара нашлась, можно бы взять; а теперь что? Одна нога в сапоге, а другая в лапте!

Посудили, подумали и, не взяв сапога, пошли прочь. Сенька тотчас надел правый сапог, а левый снял; забежал вперед, кинул его на дорогу и спрятался в канаву.

– Стой, ребята, – закричал тот же мужик, – вот и другой сапог. Знать, какой-нибудь Разувай Федулыч растерялся. Ну-тко, братцы, вперегонки за тем сапогом! Ведь годятся на вечеринки к девкам ходить.

Бросили быка и пустились вперегонки назад; а Сенька Малый того и добивался, подхватил сапог и погнал быка в сторону; загнал его в болото, отрубил голову и приставил ее опять на прежнее место.

Мужики пробегались попусту; воротились – нет быка; пошли искать, искали-искали, ходили-ходили и набрели на болото.

– Ишь куда нелегкая его угораздила! Прямо в тину затесался! Надо, – говорят, – вытаскивать...

Достали веревку, сделали петлю, набросили с размаху и зацепили за рога, понатужились да как дернут – так все наземь и попадали.

– Ахти, какое горе! Ведь совсем быка загубили, как есть голову оторвали!

Делать нечего, пошли мужики домой с пустыми руками; а Сенька Малый позвал дядю, вытащили вдвоем быка, содрали кожу, разрубили мясо на части и стали делиться.

Сенька обиделся, схватил бычью кожу и ушел от дяди; забрался в кусты, вырезал два березовых прута и принялся хлестать по коже. Хлещет да во все горло выкрикивает:

– Батюшки! Не я один крал, дядя помогал! Дядя услыхал это. «Ну, – думает, – попался Сенька!» – и приударил с испугу домой; а Сенька сбегал за лошадью, поклал всю говядину на воз, отвез ее в город и продал за чистые денежки.

На другой день пришел Сенька Малый к дяде, зовет государеву казну воровать.

– Пойдем, – говорит, – на работу; ты будешь воровать, а я тебе помогать.

Вот пришли ночью к царскому дворцу; у ворот стоят часовые – как тут ухитриться? Сенька Малый подкопался под угол, залез с дядей в кладовую и ну набивать карманы. Что тут золота, что серебра они утащили! Полюбилось им это дело, и повадился Сенька кажную ночь ходить в царскую кладовую да забирать деньги.

Захотел царь посмотреть свою казну, видит – что-то неладно, много добра распропало; созвал совет и стал спрашивать: как бы умудриться да вора поймать? И придумали сообща: у той самой дыры, куда вор лазит, поставить большой чан со смолою. Как сказано, так и сделано; целый день смолу топили да всё в чан лили.

Вечером поздно зовет Сенька Малый дядю на промысел.

– Пойдем, – говорит, – ты будешь воровать, а я тебе помогать.

Дядя полез – и прямо в чаи угодил; как закричит благим матом:

Сенька думал было его вытащить, возился с ним, возился, нет – ничего не поделаешь! «Пожалуй, – думает, – до нем и меня дознаются!» Взял отвернул ему голову и понес к тетке: так и так, сказывает ей, пропал дядя ни за грош!

Наутро доложили царю: который-де вор казну воровал – нынче в смолу попал, только головы нету. Царь приказал заложить тройку лошадей с колокольчиком и везти мертвое тело по всем селам, по всем городам: не найдутся ли сродники? Коли станет кто по нем плакать, сейчас того хватать да в кандалы ковать.

– Тетушка, – спрашивает Сенька, – хочешь поплакать по своем муже?

– Слушай же: возьми новый кувшин, налей молока и ступай навстречу; как увидишь, что везут твоего покойника, спотыкнись нарочно, разбей кувшин и плачь себе вволю.

Тетка взяла новый кувшин, налила молоком и пошла навстречу.

Вот везут мертвое тело, и как только поравнялись с ною – она вдруг будто споткнулась, разбила кувшин, разлила молоко и начала громко плакать да причитывать:

– Свет ты мой! Как мне жить без тебя? Сейчас набежали со всех сторон солдаты, окружили бабу и стали допрашивать:

– Говори, старая, о чем голосишь? Не признала ли покойника? Что он – муж тебе, брат али сват?

– Батюшки мои родные! Как же не плакать мне? Сами видите, какая беда надо мною стряслась: разбила кувшин с молоком! – И опять принялась выть.

– Экая дура, нашла о чем плакать! – говорят солдаты, и поехали дальше.

На другой день докладывают царю: где-где ни возили покойника, никто не сказался из сродников, никто по нем не поплакал; только и слез видели, что одна старуха кувшин разбила да над черепьём голосила.

– говорит царь. – Кто другой, а уж она наверно знает про вора! – И опять-таки приказал возить мертвое тело по всем селам, но всем городам.

– Тетушка, – говорит Сенька Малый, – хочешь похоронить дядю?

Все-таки муж был! Сенька запряг лошадь в телегу, приехал в ту саму деревню, где с мертвым телом ночевать пристали, и просится на постоялый двор.

– Куда тебе? – сказывает хозяин. – Вишь, сколько народу наехало.

Сенька купил ведро вина и напоил всех допьяна; крепко заснули и хозяин и сторожа, а Сенька Малый отпер ворота и увез покойника.

Поутру проснулись солдаты, собираются ехать и сами не знают: как быть, что делать? Воротились к царю; доложили, что мертвое тело ночью выкрадено, а кем и как – неведомо. Царь созвал совет и опять спрашивает: нельзя ли как умудриться – изловить вора?

Совет и придумал поставить на таком-то лугу целую бочку вина, при ней кучу денег рассыпать, а в стороне часового спрятать; известное дело: вор не утерпит, придет воровать, напьется пьян – тут его и хватай! Сказано – сделано.

Сенька Малый выбрал темную ночь и пошел воровать; приходит на луг, стал было деньги огребать, да почуял, что вином пахнет: «Дай винца попробую!» Попробовал – славное вино, сроду такого не пивал! «Ну-ка еще!» Пил, пил и напился пьян как стелька; и с места не сошел: где воровал, тут и уснул.

«Ага, – думает, – попался, любезный! Теперь полно по свету гулять; насидишься в сибирке!» Подошел к Сеньке Малому и обрезал ему половину бороды: коли и уйдет, так было б признать по чем. «Пойду теперь – доложу по начальству»

Пока добрался часовой до начальства, уж светать стало; Сенька проснулся, опохмелился, хвать рукой за бороду – половины как не бывало. Что делать? Думал, думал и надумался; пошел на большую дорогу и давай всякого встречного – поперечного таскать за бороду: кого ни ухватит – так половина бороды и прочь! Как тут вора узнать? Выпутался Сенька из беды, отрастил снова бороду и стал себе жить-поживать, в чужое добро лапы запускать; и долго бы жил, да вот недавно повесили.

Жила-была старуха, у ней было два сына: один-то помер, а другой в дальнюю сторону уехал. Дня три спустя как уехал сын, приходит к ней солдат и просится:

– Ах, золотой мой! У меня сыночек помер; не видал ли ты его?

– Как же, видел; мы с ним в одной горнице жили.

– Еще как замаялся! Ведь журавли-то, бабушка, всё по шиповнику бродят.

– Есть у меня, родимый, аршин сорок холста да рублев с десяток денег; отнеси к сынку.

– А ко мне без тебя приходил Никонец, с того света выходец, про покойного сынка сказывал; они вместе в одной горнице жили; я услала с ним туда холстик да десять рублев денег.

– Коли так, – говорит сын, – прощай, матушка! Я поеду по вольному свету; когда найду дураковатей тебя – буду тебя и кормить и поить, а не найду – со двора спихну!

Приходит в господску деревню, остановился возле барского двора, а па дворе ходит свинья с поросятами; вот мужик стал па колени и кланяется свинье в землю. Увидала то из окна барыня и говорит девке:

– Ступай спроси, чего мужик кланяется? Спрашивает девка:

– Мужичек, чего ты на коленях стоишь да свинье поклоны бьешь?

– Матушка! Доложи барыньке, что свинья-то ваша пестра, моей жене сестра, а у меня сын завтра женится, так на свадьбу прошу. Не отпустит ли свинью в свахи, а поросят в поезд?

Барыня, как выслушала эти речи, и говорит девке:

– Какой дурак! Просит свинью на свадьбу, да еще с поросятами. Ну что ж! Пусть с него люди посмеются.

Наряди поскорей свинью в мою шубу да вели запрячъ в повозку пару лошадей, пусть не пешком идет на свадьбу.

Запрягли повозку, посадили в нее наряженну свинью с поросятами и отдали мужику; он сед и поехал назад.

Вот воротился домой барин, а был он в то время на охоте. Барыня его встречает, сама со смеху помирает:

– Ах, душенька! Не было тебя, не с кем было посмеяться. Был здесь мужичок, кланялся пашей свинье: ваша свинья, говорит, пестра – моей жене сестра, в просил ее к своему сыну в свахи, а поросят в поезжане.

– Отпустила, душенька! Нарядила в свою шубу и дала повозку с парою лошадей.

– Это, выходит, не мужик – дурак, а ты – дура! Рассердился барин, что жену обманули, выбежал из хором, сел на виноходца и поскакал в погоню.

Слышит мужик, что барин его нагоняет, завел лошадей с повозкою в густой лес, а сам снял с головы шляпу, опрокинул наземь и сел возле.

– Эй ты, борода! – закричал барин. – Не видал ли – не проехал ли здесь мужик на паре лошадей? Еще у него свинья с поросятами в повозке.

– Догнать – не устать, да повёрток много; того и смотри, заплутаешься. Тебе, чай, дороги неведомы?

– Поезжай, братец, ты, поймай мне этого мужика!

– Нет, барин, мне никак нельзя! У меня под шляпою сокол сидит.

Птица дорогая! Меня хозяин тогда со свету сживет.

– Нет, барин, хоть теперь ты сулишь, а что после будет – не ведаю.

– Экой невера! Ну вот тебе триста рублев про всякий случай.

Мужик взял деньги, сел на иноходца и поскакал в лес, а барин остался пустую шляпу караулить.

Долго ждал барин; уж и солнышко закатывается, а мужика нет как нет! «Постой, посмотрю: есть ли под шляпою сокол? Коли есть, так приедет; а коли нет, так и ждать нечего!» Поднял шляпу, а сокола и не бывало! «Экой мерзавец! Ведь, наверно, это был тот самый мужик, что барыню обманул!» Плюнул с досады барин и поплелся к жене; а мужик уж давно дома.

– Ну, матушка, – говорит старухе, – живи у меня; есть на свете и тебя дурашливее. Вот ни за что на пре что дали тройку лошадей с повозкою, триста рублев денег да свинью с поросятами. Жила-была старуха, у ней было два сына: один-то помер, а другой в дальнюю сторону уехал. Дня три спустя как уехал сын, приходит к ней солдат и просится:

– Ах, золотой мой! У меня сыночек помер; не видал ли ты его?

– Как же, видел; мы с ним в одной горнице жили.

– Еще как замаялся! Ведь журавли-то, бабушка, всё по шиповнику бродят.

– Есть у меня, родимый, аршин сорок холста да рублев с десяток денег; отнеси к сынку.

– Ступай спроси, чего мужик кланяется? Спрашивает девка:

– Мужичек, чего ты на коленях стоишь да свинье поклоны бьешь?

Барыня, как выслушала эти речи, и говорит девке:

– Какой дурак! Просит свинью на свадьбу, да еще с поросятами. Ну что ж! Пусть с него люди посмеются.

Наряди поскорей свинью в мою шубу да вели запрячъ в повозку пару лошадей, пусть не пешком идет на свадьбу.

Запрягли повозку, посадили в нее наряженну свинью с поросятами и отдали мужику; он сед и поехал назад.

Вот воротился домой барин, а был он в то время на охоте. Барыня его встречает, сама со смеху помирает:

– Отпустила, душенька! Нарядила в свою шубу и дала повозку с парою лошадей.

– Догнать – не устать, да повёрток много; того и смотри, заплутаешься. Тебе, чай, дороги неведомы?

– Поезжай, братец, ты, поймай мне этого мужика!

– Нет, барин, мне никак нельзя! У меня под шляпою сокол сидит.

Птица дорогая! Меня хозяин тогда со свету сживет.

– Нет, барин, хоть теперь ты сулишь, а что после будет – не ведаю.

– Экой невера! Ну вот тебе триста рублев про всякий случай.

Мужик взял деньги, сел на иноходца и поскакал в лес, а барин остался пустую шляпу караулить.

– Ну, матушка, – говорит старухе, – живи у меня; есть на свете и тебя дурашливее. Вот ни за что на пре что дали тройку лошадей с повозкою, триста рублев денег да свинью с поросятами.

– Свет-то моя крашенина, у матушки на печи осталась!

– Какая крашенина? Много ли аршин? – Да я в квасу хлеба накрошила густо-нагусто, и с лучком и с маслицем!

Едет дорогою горшечник; навстречу ему прохожий:

Вот порядились, ударили по рукам в поехали вместе. Приезжают домой, работник и говорит:

– Ну, хозяин, приготовь сорок возов глины, завтра я за работу примусь!

Хозяин приготовил сорок возов глины; а работник-то был – сам нечистый, и наказывает он горшечнику:

– Я стану по ночам работать, а ты ко мне в сарай не ходи!

– Ну да уж так! Придешь – беды наживешь! Наступила темная ночь; как раз в двенадцать часов закричал нечистый громким голосом, и собралось к нему чертенят видимо-невидимо, начали горшки лепить, пошел гром, стук, хохот по всему двору. Хозяин не вытерпел:

Приходит к сараю, заглянул в щелочку – сидят черти на корточках да горшки лепят; только один хромой не работает, по сторонам смотрит, увидал хозяина, схватил ком глины да как пустит – и попал ему прямо в глаз! Окривел хозяин на один глаз и вернулся в избу, а в сарае-то гам да хохот пуще прежнего!

– Эй, хозяин! Ступай горшки считать, сколько за одну ночь наработано.

– Ну, теперь готовь мне десять сажен дров; в эту ночь стану обжигать горшки.

Ровно в полночь опять закричал нечистый громким голосом; сбежались к нему со всех концов чертенята, перебили все горшки, покидали черепье в печь и давай обжигать. А хозяин закрестил щелочку и смотрит.

«Ну, – думает, – пропала работа!» На другой день зовет его работник:

Хозяин приходит смотреть, – все сорок тысяч горшков стоят целы, один одного лучше! На третью ночь созвал нечистый чертенят, раскрасил горшки разными цветами и все до последнего на один воз уклал.

Дождался хозяин базарного дня и повез горшки в город на продажу; а нечистый приказал своим чертенятам бегать по всем домам, по всем улицам да народ скликать – горшки покупать.

Сейчас повалил народ на базар: обступили со всех сторон горшечника и в полчаса весь товар разобрали. Приехал мужик домой и полон мешок денег привез.

– Ну, – говорит ему нечистый, – давай барыши делить. Поделили пополам. Черт взял свою часть, распрощался с хозяином и пропал.

Через неделю поехал мужик с горшками в город; сколько ни стоял он на базаре, никто не покупает; все обходят его мимо, да еще всячески ругают:

– Знаем мы твои горшки, старый хрен! С виду казисты, а нальешь воды – сейчас и развалятся! Нет, брат, теперь не надуешь.

Перестали брать у него горшки; совсем обеднял мужик, запил с горя и стал по кабакам валяться.

Давно было. Не стало на селе попа. Согласились мужики избрать попа миром, выбрали и пошли к дяде Пахому.

– Пахом, – говорят ему, – а Пахом! Будь ты у нас на селе попом.

Пахом и стал попом, да то беда: ни службы не знает, ни петь, ни читать не умеет.

Вот однажды собрались миряне в церковь, а в тот день был большой у бога праздник. Пахом выносит книгу и спрашивает:

– Ну, коли знаете, нечего вам ее и читать. Выносит другую:

В одном селе жили два брата – Данило и Гаврило. Данило был богатый, а Гаврило бедный; только и живота было у Гаврилы, что одна корова, да и тому Данило завидовал.

Поехал Данило в город закупить кое-что и, воротясь из городу, пришел к брату и говорит:

– Что ты, брат, держишь корову? Я был сегодня в городе и видел: там коровы очень дешевы, по пяти и шести рублей, а за кожу двадцать пять дают.

Гаврило поверил ему, заколол корову и приел говядину, после дождался рынку и отправился в город.

Приехал в город и поволок продавать кожу. Увидел его кожевник и спрашивает:

– Что ты, безумный! Возьми два с полтиной. Гаврило не отдал и волочил кожу целый день; никто ему не дает больше. Наконец, поволок ее мимо гостиного ряду; увидал его купец и спрашивает:

– Что ты, шальной! Где слыхал про такие дорогие кожи? Возьми два с полтиной.

– Так и быть, господин купец, уступлю тебе! Только поднеси мне хоть водки стакан.

Отдал ему купец два с полтиной да вынимает из кармана платок и говорит:

– Ступай вон в тот каменный дом, отдай хозяйке платок и скажи, что я велел тебе поднесть полон стакан вина.

Гаврило взял платок и пошел; приходит в дом, хозяйка его и спрашивает:

– Так и так, сударыня, продал я твоему хозяину за два с полтиной кожу, да еще вырядил полон стакан вина; дак он меня сюда послал, велел тебе платок отдать да сказать, чтобы ты винца поднесла.

Хозяйка тотчас налила стакан, только немного не полон, и поднесла Гавриле; он выпил и стоит. Хозяйка спрашивает:

– У нас была ряда – полон стакан вина! А в то время сидел у купчихи полюбовник, услыхал рн эти слова и говорит:

Она налила еще полстакана; Гаврило выпил и все стоит. Хозяйка опять спрашивает:

– Да у нас ряда была – полон стакан, а ты полстакана подала.

Любовник велел поднесть ему в третий раз; тогда купчиха взяла графин с вином, стакан отдала Гавриле в руки и налила его так, что через край побежало. Только Гаврило выпил, а хозяин на ту пору домой грядет. Она не знает, куда полюбовника девать, и спрашивает:

Любовник забегал по горнице, а Гаврило за ним да кричит:

Хозяйка отворила западню и пихнула обоих туда.

Хозяин пришел и привел еще с собой гостей. Когда они подпили, то начали песни запевать; а Гаврило, сидя в яме, говорит своему товарищу:

– Как хочешь – это любимая батюшкова песня! Я запою.

– Что ты, что ты! Пожалуйста, не пой. На тебе сто рублей, только молчи.

Немного погодя запели другую; Гаврило опять говорит товарищу:

– Как хочешь, а теперь запою; это любимая песня матушкина!

– Пожалуйста, не пой! На тебе двести рублей. Гавриле то на руку – уже триста рублей есть; спрятал деньги и молчит.

Вскоре запели третью песню; Гаврило говорит:

– Теперь хоть четыреста давай, дак запою. Любовник его всячески уговаривает; а денег больше нет.

Хозяйка услыхала, что они там ерошатся, отперла западню и спросила потихоньку:

Любовник потребовал пятьсот рублей; она живо вернулась, подала пятьсот рублей, Гаврило опять взял и замолчал.

Как-то попалась тут Гавриле подушка и бочонок смолы; он приказал товарищу раздеться. Когда тот разделся, он окатил его смолой; потом распорол подушку, рассыпал пух и велел ему кататься. Вот как тот выкатался в пуху, Гаврило растворил западню, сел на товарища верхом, едет, а сам кричит:

– Девятая партия из здешнего дому убирается! Гости увидали и кинулись по домам; думают, что то черти явилися. Так все и разбежались, а купчиха стала говорить своему мужу:

– Ну вот! Я тебе говорила, что у нас чудится. Купец сдуру-то возьми да и поверь, и продал свой дом за бесценок.

Гаврило пришел домой и послал своего старшего сына за дядей Данилом, чтоб пришел к нему деньги пересчитать.

Сын пошел, стал звать своего дядю; а тот ему смеется:

Али Гаврило двух с полтиной сосчитать не может!

– Подь, сходи! Что, тебе не охота? Хоть посмеешься над ним.

Вот как Гаврило высыпал перед ним кучу денег, Данило удивился и спрашивает:

– Как где? Ведь я корову заколол да кожу в городе продал за двадцать пять рублей; на те деньги сделал оборот: купил пять коров, заколол да кожи опять продал по той же цене; так все и перебивался.

Данило услыхал, что брат его так легко нажил богатство, пошел домой, заколол всю свою скотину и стал дожидаться рынку; а как время было жаркое, то говядина у него вся испортилась.

Повез продавать кожи, и дороже двух с полтиной никто ему не дал. Так-то ему дался барыш с накладом, и стал он жить беднее Гаврилы; а Гаврило пошел на выдумки, да и нажил себе большое богатство.

Пришел солдат в деревню и просится ночевать к мужику.

– Я бы тебя пустил, служивый, – говорит мужик, – да у меня свадьба заводится, негде тебе спать будет.

Видит солдат, что у мужика лошадь в сани запряжена, и спрашивает:

– Да, вишь, у нас такое заведение: у кого свадьба, тот и поезжай к колдуну да вези подарок! Самый бедный без двадцати рублев не отделается, а коли богат, так в пятидесяти мало; а не отвезешь подарка, всю свадьбу испортит!

– Послушай, хозяин! Не вози, и так сойдет! Крепко уверил мужика, тот послушался и не поехал к колдуну с гостинцами.

Вот начали свадьбу играть, повезли жениха с невестою закон принимать; едут дорогою, а навстречу поезду бык несется, так и ревет, рогами землю копает. Все поезжане испугалися, а солдат усом не мигнет; где ни взялася – выскочила из-под него собака, бросилась на быка и прямо за глотку вцепилась – бык так я грохнулся наземь.

Едут дальше, а навстречу поезду огромный медведь.

– Не бойтесь, – кричит солдат, – я худа не допущу! Опять где ни взялася – выскочила из-под него собака, кинулась на медведя и давай его душить; медведь заревел и издох.

Миновала та беда, снова едут дальше; а навстречу поезду заяц выскочил и перебежал дорогу чуть-чуть не под ногами передней тройки. Лошади остановились, храпят, а с места не трогаются!

– Не дури, заяц, – крикнул на него солдат, – мы опосля поговорим с тобой! – И тотчас весь поезд легко двинулся.

Приехали к церкви благополучно, обвенчали жениха с невестою и отправились назад, в свою деревню.

Стали ко двору подъезжать, а на воротах черный ворон сидит да громко каркает – лошади опять стали, ни одна с места не тронется.

– Не дури, ворон, – крикнул на него солдат, – мы с тобой опосля потолкуем.

Вот посадили молодых за стол; гости и родичи свои места заняли – как следует, по порядку; начали есть, пить, веселиться. А колдун крепко осердился; гостинцев ему не дали, пробовал было страхи напускать – и то дело не выгорело!

Вот пришел сам в избу, шапку не ломает, образам не молится, честным людям не кланяется; и говорит солдату:

Ни я не занимал у тебя, ни ты мне не должен! Давай-ка лучше пить да гулять.

Взял колдун со стола ендову пива, налил стакан и подносит солдату:

Солдат выпил – у него все зубы в стакан выпадали!

– Эх, братец, – говорит солдат, – как мне без зубов-то быть? Чем будет сухари грызть?

Взял да и бросил зубы в рот – они опять стали по-прежнему.

Колдун выпил – у него глаза вылезли! Солдат подхватил его глаза и забросил неведомо куда.

Остался колдун на всю жизнь слепым и закаялся страхи напускать, над людьми мудрить; а мужики и бабы стали за служивого бога молить.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик, у него было три сына: двое – умных, третий – дурак. Помер старик, сыновья разделили именье по жеребью: умным досталось много всякого добра, а дураку один бык – и тот худой! Пришла ярмарка; умные братья собираются на торг ехать. Дурак увидал и говорит:

– И я, братцы, поведу своего быка продавать. Зацепил быка веревкою за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая сухая береза; ветер подует – и береза заскрипит.

«Почто береза скрипит? – думает дурак. – Уж не торгует ли моего быка?» – Ну, – говорит, – коли хочешь покупать – так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублев стоит; меньше взять нельзя... Вынимай-ка деньги!

Береза ничего ему не отвечает, только скрипит; а дураку чудится, что она быка в долг просит.

Привязал быка к березе, распрощался с нею и пошел домой. Вот приехали умные братья и стали спрашивать:

– Денег еще не получал; сказано – завтра приходить.

На другой день поутру встал дурак, снарядился и пошел к березе за деньгами. Приходит в лес – стоит береза, от ветру качается, а быка нету; ночью волки съели.

– Ну, земляк, подавай деньги, ты сам обещал, что сегодня заплатишь.

Ветер подул – береза заскрипела, а дурак говорит:

Вчера сказывал: завтра отдам, и нонче то же сулишь! Так и быть, подожду еще один день, а уж больше не стану – мне самому деньги надобны.

Воротился домой. Братья опять к нему пристают:

– Нет, братцы, пришлось еще денек подождать.

На третий день взял дурак топор и отправился в лес.

– Нет, земляк, коли все будешь завтраками потчевать, так с тебя никогда не получишь. Я шутить-то не люблю, живо с тобой разделаюсь!

Как хватит ее топором – так щепки и посыпались во все стороны. В той березе было дупло, а в том дупле разбойники спрятали полный котел золота. Распалось дерево надвое, и увидал дурак чистое золото; нагреб целую полу и потащил домой; принес и показывает братьям.

– Земляк за быка отдал; да тут еще не сполна все, чай и половины домой не притащил! Пойдемте-ка, братцы, забирать остальное!

– Смотри же, дурак, – говорят умные братья, – никому не сказывай, что у нас столько золота.

– Что вы, ребята, из лесу тащите? Умные говорят:

Дьячок так и ахнул, бросился к золоту и давай хватать пригоршнями да в карман совать. Дурак рассердился, ударил его топором и убил до смерти.

– закричали братья. – Сам пропадешь и нас загубишь! Куда теперь мертвое тело девать?

Думали, думали и стащили его в пустой погреб, да там и бросили.

Поздно вечером говорит старший брат середнему:

Как станут про дьячка разыскивать, ведь дурак все расскажет. Давай-ка убьем козла да схороним в погребе, а мертвое тело зароем в ином месте.

Дождали они глухой ночи, убили козла и бросили в погреб, а дьячка снесли в иное место и зарыли в землю.

Прошло несколько дней, стали про дьячка везде разыскивать, у всех расспрашивать; дурак и отозвался:

– На что он вам? А намедни я его топором убил, а братья на погреб снесли.

– Веди, показывай! Дурак полез в погреб, достал козлиную голову и спрашивает:

– А вот смотрите! – И выбросил голову. Люди смотрят – как есть козел, плюнули дураку в глаза и разошлись по домам. Сказке конец, а мне меду корец.

У одного мужика была жена сварлива и упряма; уж что, бывало, захочет, дак муж дай ей, и уж непременно муж соглашайся с ней. Да больно она льстива была на чужую скотину; как, бывало, зайдет на двор чужая скотина, дак уж муж и говорит, что это ее.

Вот однажды и зашли к ней на двор барские гуси. Жена спрашивает:

– Ну, умираю, беги скорей за попом. Вот муж послал за попом; уж и поп едет.

– Ну, пущай священник идет, умираю! Вот исповедали ее, приобщили, поп ушел. Муж опять.

– Ну, совсем умираю, готовь домовище! Изготовили домовище. Муж подошел:

– Ну, совсем умерла, клади в домовище. Положили в домовище и послали за попом. Муж наклонился к жене, шепчет:

– Уж домовище подымают, нести хотят отпевать в церковь.

Вот вынесли домовище, поставили в церкви, отпели панихиду. Муж подходит прощаться:

– Уж и панихиду, – говорит, – отпели; выносить хотят на кладбище. Жена шепчет:

Вот и вынесли; подняли домовище опушать в могилу, муж нагинается к ней:

– Ну, жена, уж тебя в могилу опущают и землей тотчас засыплют. А она шепчет:

Домовище опустили и засыпали землею. Так уходили бабу барские гуси!

Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила. Бывало, он скажет:

«Бритое», – а уж она непременно кричит: «Стриженое!» Всякий день бранились! Надоела жена мужу; вот он и стал думать, как бы от нее отделаться.

Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладинка:

«Постой, – думает он, – вот теперь-то я ее изведу».

Как стала она переходить по перекладинке, он ж говорит:

– Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!

Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде в гору.

– Что ты тут ищешь? – говорят ему прохожие мужики.

– А вот жена утонула, вон с энтой перекладинки упала!

– Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.

– Эх, братцы, молчите! Она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.

Жил старик со старухою; сбили они на реке заезочек и заложили по мордочке. Пошли домой; на дороге увидала старуха клад и давай всем рассказывать. Что с ней делать? Вздумал старик пошутить над старухою, пошел в поле, поймал зайца и отправился на реку морды смотреть; вынул одну – а в ней щука попалась. Он щуку-то взял, заместо ее посадил в морду зайца, а рыбу в поле понес и положил в горох. Воротился домой и зовет старуху горох крючить (то есть снимать с поля).

– Люди говорят, что нынче рыба в полях живет, а в водах зверь поселился.

– Вот правда и есть! – закричал старик. – Погляди, старуха, щука-то в горох заползла!

– Пойдем-ка теперь на реку, не попалось ли чего в морды?

– Ах, старуха, ведь люди-то правду сказывают! Погляди, заяц попал!

– Держи его крепче, а то, пожалуй, опять в воду нырнет!

– Ну, – говорит, – поедем клад добывать. Забрали все деньги и поехали домой. Дорогою усмотрела старуха, что в стороне медведь корову рвет, и говорит:

– Эй, старик, погляди-ка, медведь корову рвет.

– Молчи, жена! Это черт с нашего барина шкуру дерет.

Приехали ко двору; старик пошел деньги прятать, а старуха побежала рассказать соседке; соседка рассказала дворецкому, а дворецкий барину. Барин призвал старика; – Ты клад нашел?

– Да, пожалуй, ей врать не впервой! Послал барин за старухою:

– Как где? В поле; еще в то время щука в горохе плавала, а заяц в морду попал.

Где это видано, чтобы рыба в поле жила, а заяц в воде плавал?

– Ну вот, позабыл! Еще в то самое время черт с нашего барина шкуру драл... Барин хлоп ее по уху:

Барин рассердился, велел принесть розог и заставил при себе ее наказывать. Растянули ее, сердечную, и начали потчевать; а она знай себе – и под розгами то же сказывает. Барин плюнул и прогнал старика со старухою.

Жил бедный да продувной мужичок, по прозванью Жучок; украл у бабы холстину и спрятал в омете соломы, а сам расхвастался, что ворожить мастер. Пришла к нему баба и просит погадать.

Стал гадать; погадал-погадал и сказал ей, где холст спрятан.

Дня через два, через три пропал у барина жеребец; он же, плут, его и увел да привязал в лесу к дереву. Посылает барин за этим мужиком; стал мужик гадать и говорит:

– Ступайте скорей, жеребец в лесу, к дереву привязан.

Привели жеребца из лесу; дал барин знахарю сто рублев, и пошла об нем слава по всему царству.

Вот, на беду, пропало у царя его венчальное кольцо; искать-искать – нет нигде! Послал царь за знахарем, чтобы как можно скорей во дворец его привезли. Взяли его, посадили в повозку и привезли к царю.

«Вот когда попал-то, – думает мужик, – как мне узнать, где девалось кольцо? Ну как царь опалится да туда зашлет, куда Макар и телят не гонял!» – Здравствуй, мужичок, – говорит царь, – поворожи-ка мне; отгадаешь – деньгами награжу, а коли нет – то мой меч, твоя голова с плеч!

Тотчас приказал отвести знахарю особую комнату:

– Пускай-де целую ночь ворожит, чтоб к утру ответ был готов.

Лучше дождусь глухой полночи да убегу куда глаза глядят; вот как пропоют третьи петухи, сейчас и задам тягу!» А кольцо-то царское стащили три дворовых человека: лакей, кучер да повар.

– Что, братцы, – говорят они меж собой, – как этот ворожейка да узнает нас? Ведь тогда нам смерть неминучая... Давайте-ка подслушивать у дверей: коли он ничего – и мы молчок; а коли узнает нас, так уж делать нечего – станем просить его, чтоб царю-то не доказывал.

Пошел лакей подслушивать; вдруг петухи запели, мужик и промолвил:

– Слава тебе господи? Один уже есть, остается двух ждать!

У лакея душа в пятки ушла; прибежал он к своим товарищам:

– Ах, братцы, ведь меня узнал; только я к двери, а он кричит: один уже есть, остается двух ждать!

– Постой, я пойду! – сказал кучер; пошел подслушивать.

– Слава тебе господи, и два есть, остается одного ждать.

– Ну, если и меня узнает, так пойдем прямо к нему, бросимся в ноги и станем упрашивать.

Пошел подслушивать повар; третьи петухи запели, мужик перекрестился:

А воры к нему навстречу, пали в ноги и просят и молят:

– Не погуби, не сказывай царю; вот тебе кольцо! – Ну, так и быть, прощаю вас! Взял мужик кольцо, поднял половицу и бросил его под пол.

Наутро царь спрашивает; – Что, мужичок, как твои дела?

– Выворожил: кольцо твое укатилось под эту половицу.

Подняли половицу и достали кольцо; царь щедро наградил знахаря деньгами и велел накормить-напоить его до отвала, а сам пошел в сад гулять.

Идет по дорожке, увидал жука, поднял его и воротился к знахарю:

– Ну, коли ты знахарь, так узнай, что у меня в руке? Мужик испугался и говорит сам себе:

– сказал царь, еще больше его наградил и с честью домой отпустил.

Был-жил старик со старухою; .у них было три сына: двое – умные, третий – Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.

В одно время наварила старуха аржаных клепок и говорит дураку:

– На-ка, снеси эти клецки братьям: пусть поедят. Налила полный горшок и дала ему в руки; побрел он к братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидал свою тень сбоку и думает: «Что это за человек со мной рядом идет, ни на шаг не отстает? Верно, клецок захотел?» И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет.

– сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком – разлетелись черепки в разные стороны.

Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:

– Да, вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек, да все я поел!

Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.

Принялся дурачок пасти: видит, что овны разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать; всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал.

Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались; я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать; во как умаялся!

– говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!

Ни много, ни мало прошло времени; послали старики Иванушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины.

Едет домой, а лошаденка была такая, знать, неудалая, везет – не везет! «А что, – думает себе Иванушка , – ведь у лошади четыре ноги, и у стола тож четыре; так стол-от и сам добежит». Взял стол и выставил на дорогу.

Едет, едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают. «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» – подумал дурачок; выставил блюда с ествами наземь и начал потчевать:

Едет Иванушка перелеском; по дороге всё пни обгорелые. «Эх, – думает, – ребята-то без шапок; ведь озябнут, сердечные!» Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьет. «Знать, без соли не хочет!» – и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь все не пьет.

– Что ж ты не пьешь, волчье мясо! Разве задаром я мешок сопи высыпал?

Хватил ее поленом, да прямо в голову, и убил наповал.

Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понес. Идет; ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак» – бросил их и ну топтать да приговаривать:

Вот вам Иванушка-дурак! Еще вздумали дразнить, негодные! Воротился домой и говорит братьям:

– А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то поиво лошади посолил, а ложки дразнятся – так я их на дороге покинул.

– Ступай, дурак, поскорее, собери все, что разбросал – но дороге.

Иванушка пошел в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину – всяких: и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.

– Пиво, не броди, дурака не дразни! – говорит Иванушка.

Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил все из кадки, сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.

Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать. На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать:

– Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядить не умею!

– Постой, дурак, – сказал барин, – я умею и судить И рядить; вылезай из куля!

Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают, а в воде так и буркает.

– Знать, бурна ловит! – проговорили братья и побрели домой.

Навстречу им откуда ни возьмись едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает:

– Вот-ста каких поймал я лошадушек! А еще остался там сивко – такой славный!

– Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдет от нас сивко...

Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать. Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елец, а моей сказке конец.

Купил мужик гуся к празднику и повесил в сенях. Проведали про то двое солдат; один взобрался на крышу гуся добывать, а другой вошел в избу. – Здорово, хозяин!

А в лесе, в лесе Солдат на стреси; Стреху продрал, Гуся забрал.

А хозяину и невдогад, что солдат прямо в глаза ему смеется.

Я, – говорит, – такой – коляды отроду не слыхивал. – Ничего, хозяин, завтра сам ее увидишь.

Наутро полезла хозяйка за гусем, а гусем и не пахнет давно!

Жил себе дворник. Он имел у себя жену, которая страсть как любила сказки, и запретила она пущать к себе в постойщики тех, кто не умел сказки сказывать. Ну, разумеется, мужу то убыточно, он и думает: «Как бы мне жену отучить от сказок!» Вот однажды в зимнюю пору, поздно ночью, идет себе старичок, весь иззяб, и просится переночевать.

– А что, – говорит, – умеешь ты сказки сказывать?

Жена не велит пущать никого, кто не умеет сказки сказывать.

Мужик видит – дело плохо, от холода чуть не мерзнет.

Ну, вот хорошо. Впустили мужика. Муж говорит:

– Ну, жена, вот мужик посулился всю ночь сказывать сказки, да только с тем, чтоб поперечки ему не делать и не перебивать.

– Да, поперечки не делать, а то сказывать не буду, Вот поужинали, легли спать; мужик и начал:

– Летела сова мимо сада, села на колоду, выпила воду; летела сова мимо сада, села на колоду, выпила воду... И пошел твердить все одно и то же:

– Летела сова мимо сада, села па колоду, выпила воду...

– Что же это за сказка, все одно и то же твердит!

– Так для чего же ты меня перебиваешь? Ведь я говорил, чтобы мне поперечки не делать; ведь это так уж сказка сказывается вначале, а там пойдет другое.

Вот муж, услыхамши это, а ему то и нужно было, скочил с лавки и давай жену колотить:

– Тебе сказано, чтоб ты не поперечила! И сказку не дала кончить!

Уж он бил-бил, бил-бил, так что жена возненавидела сказки и с тех пор зареклась сказки слушать.

Чистил мужик навоз и нашел овсяное зерно; приходит к жене, у жены изба топится. Он говорит:

– Ну-ка ты, хозяйка, поворачивайся, загребай-ка ты жар, сыпь это зерно в печь; выгреби из печи, истолки его и смели, киселю навари, отлей в блюдо; вот я и пойду к царю, понесу блюдо киселю; ну, хозяйка, не пожалует ли нас царь чем-нибудь? Вот он и пришел к царю, принес блюдо киселю; царь его пожаловал золотой тетеркой. Пошел от царя домой; идет полем; берегут табун коней. Пастух его спрашивает:

Вот он едет; берегут стадо коров. Пастух говорит:

Променял, ведет корову за рога; берегут стадо овец.

– Променяй нам коровку на овечку. Променял, гонит овцу; берегут стадо свиней. Пастух гoворит:

– Променяй нам овечку на свинью. Променял, гонит свинью; берегут стадо гусей. Пастух спрашивает:

Променял, песет гуська; берегут уток. Пастух говорит:

Променял, несет утку; ребята играют в клюшки.

Променял, идет; пришел домой, клюшку поставил у ворот, а сам пошел в избу. Жена стала спрашивать; он рассказал все до клюшки.

Она пошла, взяла клюшку да клюшкой-то возила-возила его:

– Не меняй, не меняй, старый черт! Ты хоть бы утку принес домой!

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был матрос; служил царю верно, вел себя честно, потому и начальство его знало. Отпросился он раз с корабля походить по городу, надел свой парусинник и пошел в трактир; сел за стол и потребовал себе и вина и закусок: ест, пьет, прохлаждается! Уж рублей на десять забрал, а все не унимается: то того, то другого спрашивает.

– Послушай, служба, – говорит ему половой, – забираешь ты много, а есть ли у тебя чем рассчитаться?

– Эх, братец, о деньгах, что ли, сумневаешься? Да у меня денег куры не клюют.

Тотчас вынул из кармана золотой, бросил на стол и говорит:

Половой взял золотой, высчитал все, как следует, и приносит сдачу; а матрос ему:

Возьми себе на водку. На другой день опять отпросился матрос, зашел в тот же трактир и прогулял еще золотой; на третий день тоже, и стал он ходить туда, почитай, каждый день и все платит золотыми, а сдачи не берет, дарит половому на водку. Стал замечать за ним сам трактирщик, и пришло ему в сумнение: «Что бы это значило? Матросишка – так себе, а поди как сорит деньгами! Полную шкатулку золота натаскал!.. Жалованье мне ихнее известно, небось – не раскутишься! Верно, он где ни на есть казну обобрал; надо начальству про то донести; не ровен час – еще в такую беду попадешь, что после и не разделаешься, а пожалуй, и в Сибирь угодишь».

Вот и доложил трактирщик офицеру, а тот довел до самого генерала. Генерал потребовал к себе матроса.

– Признавайся, – говорит, – по совести, отколь золото брал?

– Да этого золота во всякой помойной яме много!

Не я вру, а трактирщик; пусть покажет он то золото, что от меня получил.

Сейчас принесли шкатулку, открыли, а она полнехонька костяшек.

– Как же, братец; ты платил золотом, а очутились костяшки? Покажи, как ты сделал это?

Ведь нам смерть приходит... Глядят, а в окна и в двери так вода и хлынула; все выше да выше, уж под горло подступает.

– Господи! Что же теперь делать? Куда деваться? – спрашивает с испугу генерал. А матрос в ответ:

– Коли не хотите тонуть, ваше превосходительство, так полезайте за мною в трубу.

Вот и полезли, взобрались на крышу, стоят и смотрят во все стороны: целый город затопило! Такое наводнение, чтo в низких местах совсем домов не видать; а вода прибывает да прибывает.

– Ну, братец, – говорит генерал, – верно, и нам с тобой не уцелеть!

«Смерть моя приходит !» – думает генерал, стоит сам не свой да богу молится.

Вдруг откуда не взялся – плывет мимо ялик, зацепился за крышу и остановился на том месте.

– Ваше превосходительство, – говорит матрос, – садитесь скорее в ялик, да поплывем; может, и уцелеем, авось вода сбудет.

Сели оба в ялик, и понесло их ветром по воде; день плывут и другой плывут, а на третий стала вода сбывать, и так скоро – куда только она делась? Кругом сухо стадо; вышли они из ялика, спросили у добрых людей, как слывет та сторона и далеко ль занесло их? А занесло-то их за тридевять земель, в тридесятое царство; народ все чужой, незнаемый. Как тут быть, как попасть в свою землю? Денег при себе ни гроша не имеют, подняться не на что. Матрос говорит:

– Надо наняться в работники да зашибить деньжонок; без того и думать нечего – домой не воротишься.

– Хорошо тебе, братец! Ты давно к работе привычен; а мне каково? Сам знаешь, что я генерал, работать не умею.

– Ничего, я такую работу найду, что и уменья не надо. Побрели в деревню и стали в пастухи наниматься; общество согласилось и порядило их на целое лето: матрос пошел за старшего пастуха, а генерал за подпаска. Так-таки до самой осени и пасли они деревенскую скотину; после того собрали с мужиков деньги и стали делиться.

Матрос разделил деньги поровну: сколько себе, столько и генералу. Вот генерал видит, что матрос равняет его с собою, стал на это обижаться и говорит:

– Что ж ты меня с собою равняешь? Ведь я – генерал, а ты – все-таки простой матрос!

– Как бы не так! Мне бы разделить па трое: две части себе взять, а с вас и одной довольно: ведь я настоящим пастухом был, а вы – подпаском.

Генерал осерчал и принялся всячески ругать матроса; а матрос крепился, крепился, размахнул рукой, как толкнет его в бок:

Генерал очнулся, смотрит – все по-старому; как был в своей комнате, так и не выходил из ней! Не захотел он больше судить матроса, отпустил его от себя; так трактирщик ни при чем и остался.

Жили муж с женой, по виду будто хорошо, да как-то жена была мудрена: уйдет муж – она весела, придет – захворает; так и старается ему дело найти, куда-нибудь с рук сбыть; нынче пошлет его туда, завтра в другое место, а без него у нее гулюшки, пирушки! Придет муж – и чисто и прибрано; сама охает, больна, на лавочке лежит. Муж верит, чуть сам не плачет.

Вот раз придумала жена послать его за лекарством в Крым-град. Муж пошел. На дороге ему встрелся солдат; – Куда ты, мужик?

– Воротись, воротись безотменно; я сам дока, я пойду с тобою!

Поворотил его налево кругом, и очутился мужик опять у своего гумна.

– Сядь же ты здесь, – говорит дока, – я спроведаю, какова хворая?

Вошел на двор, приложил ухо к избе – там игры, там скоки, гульба! Забилась солдатская грудь, ударил в дверь, растворилась изба – хозяйка по ней лебедем носится, перед ней молодой парень вприсядку рассыпается, зелено винцо по столу разливается.

Пришел солдат вовремя, выпил чарку и пошел вприсядку; полюбился хозяйке: что за солдат, что за детина!

– Солдат, сходи на гумно, принеси соломки вязаночку, Солдат пошел; набрал соломы, завернул туда мужа, скрячил веревкой, вскинул за плечи и принес к хозяйке.

– Пошел муж во Крым-град зелья купить, жене зельем живот лечить! Туда ему не доехать и оттуда не приехать!.. Солдат, подтягивай мне!

– О, твоя нехороша, моя лучше; давай вместе: пошел муж во Крым-град зелья купить, жене зельем живот лечить.

– Чуешь ли, солома, что деется дома? Плеть висит на стене, а быть ей на спине!

Солома почуяла, затряслась, веревка лопнула, вязанка распалась – и выскочил муж, схватил плетку и давай стегать хозяйку. Как рукой сняло – вылечил жену.

Жил-был старик со старухою, имели при себе одного сына, и то дурака.

– Ты бы, сынок, пошел, около людей потерся да ума набрался.

Пошел по деревне, видит – два мужика горох молотят, сейчас подбежал к ним; то около одного потрется, то около другого.

– Не дури, – говорят ему мужики, – ступай, откуда пришел.

Вот мужики озлобились и принялись его цепами потчевать: так ошарашили, что едва домой приполз.

Ты бы сказал им: бог помочь, добрые люди! Носить бы вам – не переносить, возить бы – не перевозить! Они б тебе дали гороху; вот бы мы сварили, да и скушали.

На другой день идет дурак по деревне; навстречу несут упокойника. Увидал и давай кричать – Бог помочь! Носить бы вам – не переносить, возить бы – не перевозить!

Опять его прибили; воротился он домой и стал жаловаться.

– Ах ты, дитятко! Ты бы сказал: «Канун да свеча!» – да снял бы шапку, начал бы слезно плакать да поклоны бить; они б тебя накормили-напоили досыта.

Пошел дурак по деревне, слышит – в одной избе шум, веселье, свадьбу празднуют; он снял шапку, а сам так и разливается, горько-горько плачет.

– Что это за невежа пришел, – говорят пьяные гости, – мы все гуляем да веселимся, а он словно по мертвому плачет!

Одна глупая баба приехала на ярмарку купить образ Временной Пятницы. Приходит в балаган к разносчику:

– Дядюшка, покажи-ка мне образ Временной Пятницы!

Вместо того показывает он ей Егория Храброго.

– Дядюшка! Да отчего же она, матушка, на коне?

– Экая ты, баба, дура! Оттого она и называется Временною, что иной раз пешком ходит, а временем на коне ездит. Вишь, конь-то так копытища и задирает!

Повез мужик в город три четверти ржи продавать. Подъезжает к заставе. Обступили его мошенники:

– Эх, брат! Недавно у нас четыре Егора церковь обокрали; троих-то нашли, а четвертого все ищут!

Смотри ж, коли где тебя спросят: как зовут? – говори: без четверти Егор; а не то свяжут да в тюрьму посадят.

– Спасибо, родимые, спасибо, что научили! Приехал мужик на подворье, хватился, а четверти ржи как не бывало! На заставе стащили.

Орал мужик в поле, выорал самоцветный камень.

Идет домой, а навстречу ему сосед, такой стародревний. Показал ему камень:

Понес; приходит во дворец и повстречал генерала. Поклонился ему до земли:

– Ну, мужичок, чем царь тебя наградит, отдай мне половину; а не хочешь – вовек не. дойти тебе до царя.

Мужик согласился. Вот генерал довел его до самого царя.

– Благодарю, мужичок! – говорит царь. – Вот тебе О награду за то две тысячи рублей. Мужик пал на колени:

– Не надо мне, царь-государь, иной награды, кроме пятидесяти стежей в спину.

Возжалел его царь и приказал дать ему пятьдесят стежей легонько. А мужик зачал считать; как дали двадцать пять, он и закричал:

– Полно, будет с меня; другая половина посулена тому, что довел меня до вашего царского величества.

Ну, того позвали и сполна отсчитали половину награды, как следовало; только он не рад был такой награде! Царь поблагодарил мужичка и подарил ему целых три тысячи.

Шли солдаты прохожие, остановились у старушки на отдых. Попросили они попить да поесть, а старуха отзывается:

– Детоньки, чем же я вас буду потчевать? У меня ничего нету.

А у ней в печи был вареный петух – в горшке, под сковородой. Солдаты это дело смекнули; один – вороватый был! – вышел на двор, раздергал воз со снопами, воротился в избу и говорит:

– Бабушка, а бабушка! Посмотри-ка, скот-ат у тебя хлеб ест.

Старуха на двор, а солдаты тем времечком заглянули в печь, вынули из горшка петуха, наместо его положили туда ошмёток, а петуха в суму спрятали. Пришла старуха:

– Детоньки, миленьки! Не вы ли скота-то пустили? Почто же, детоньки, пакостите? Не надо, миленьки!

Солдаты помолчали-помолчали да опять попросили:

– Возьмите, детоньки, кваску да хлебца; будет с вас И вздумала старуха похвалиться, что провела их, и заганула им загадку:

– А что, детоньки, вы люди-то бывалые, всего видали; скажите-ка мне: ныне в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович?

– Да в Сумин-город переведен, бабушка. После того ушли солдаты. Приезжает сын с поля, просит есть у старухи, а она ему:

– Поди-ка, сынок! Были у меня солдаты да просили закусить, а я им, дитятко, заганула загадочку про петуха, что у меня в печи; они не сумели отгадать-то.

– А вот какую: в Пенском, Черепенском, под Сковородным, здравствует ли Курухан Куруханович? Они не отганули. «Нет, бают, бабушка!» – «Где же он, родимые?» – «Да в Сумин-город переведен». А того и не знают... что у меня в горшке-то есть!

Заглянула в печь, ан петух-то улетел; только лапоть вытащила.

– То-то, матушка! Солдата не проведешь, он – человек бывалый.

Раз как-то вздумалось ей приласкаться к мужу. Вот она и говорит ему:

– Что ты, глухой черт! – закричала баба. – Разбойник, обидчик этакой!

Мирошник послал его засыпать на ковш пшеницы, а работник пошел и засыпал-то на камень. Мельница завертелася, и пшеница вся разметалася.

Хозяин как пришел на мельницу и как увидел разметанную пшеницу – и согнал работника.

Работник пошел домой, в свое село, и заплутался. Вот зашел он в этакие кусты и лег спать. Приходит бирюк; видит, что работник спит, и подошел к нему близко, стал его обнюхивать, а работник-то ухватил бирюка за хвост, убил его и снял с него шкуру!

Вот работник вышел на гору, а на горе стояла пустая мельница: он у этой мельницы и остановился ночевать.

Приехали три человека, разбойники; развели в мельнице огонь и начали дуван дуванить. Один разбойник говорит:

– Я свою часть положу под испод мельницы. Другой разбойник:

А работник лежит в ковше и, убоявшись, как бы разбойники его не убили, вздумал себе: «Дай я вон так-то закричу»:

– Денис, ступай туда на низ; а ты, Хвока, гляди с бока; а ты, малый, гляди там, а я тут! Держи их, ребята! Бей их, ребята!

Разбойники уробели, бросили свое имение и разбежались, Работник вылез из ковша, подобрал все богатство и пошел домой; приходит и рассказывает отцу с матерью:

– Вот все, что я заработал на мельнице. Поедем теперь, дедушка, на базар, и купим себе ружье, и будем охотничать.

Поехали себе на базар, купили ружье и едут с базару.

– Ты, дедушка, гляди, не попадется ли нам заяц, лиса, а не то куница.

Едут да оба дремлют и наконец уснули. Где ни взялись два бирюка, зарезали у них лошадь и съели всю.

Дедушка проснулся да как стегнет кнутом – думал, по лошади, ан по бирюку!

Бирюк-то попал в хомут и давай носить, а дед правит. А другой бирюк сзади хочет ухватить работника, и тот бирюк-то был с щербиной. Работник как стегнет бирюка кнутом, а он хотел кнут-то зубами поймать, да на кнуте был узол, – этот узел и застрял у бирюка в щербине! Работник и потащил его за телегою. Один бирюк везет, а другой сзади идет.

Вот приехали они домой; собачка выскочила и давай лаять. Бирюки испугались, один как повернул круто – тележонка и опрокинулась, работник с стариком упали на землю; тут бирюк из хомута выскочил, а работник кнут из рук выпустил, так оба бирюка и убежали, а старик с работником остались ни при чем.

Жили они богато; двор у них кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено!

У мужика в сенях висел кусок сала. Один солдат взобрался на чердак; другой вошел в избу:

– Здравствуй, бабушка! Скажи, пожалуйста, как у вас звонят?

– А у нас: тини-тини, по-тя-ги-вай, на сто-ро-ну погля-ды-вай!

Ну, пока один звонил, другой (солдат) сало стащил.

Шел солдат домой на побывку и забрел к одному мужику ночь ночевать.

– Здравствуй, хозяин! Накорми и обогрей прохожего!

– Ну что ж, садись за стол, гость будешь! Солдат снял тесак да ранец, помолился образам и уселся за стол; а хозяин налил стакан горького и говорит; – Отгадай, служба, загадку – стакан вина поднесу; не отгадаешь – оплеуха тебе!

– Хлеб чист, значит, он и чистота. Мужик хлоп его по щеке.

– Что ж ты дерешься? Нас бьют да вину сказывают.

– Чистота, брат, кошка: завсегда умывается! А что значит благодать?

Солдат опять подумал-подумал и говорит; – Знамое дело, хлеб – благодать!

– Врешь, брат, служба! Благодать – вода. Ну, вот тебе последняя загадка: что такое красота? Солдат опять свое:

– Врешь, служба; красота – огонь; вот тебе и еще оплеуха! Теперь полно, давай ужинать.

«Сроду таких оплеух не видал, и на службе царской того не было; постой же, я тебе и сам удружу; будешь меня помнить!» Поужинали и легли спать.

Солдат выждал ни много, ни мало времечка; видит, что хозяева заснули, слез с полатей, поймал кошку, навязал ей на хвост пакли, паклю-то зажег, да кошку на чердак погнал; бросилась она туда со всех четырех ног и заронила огонь в солому; вмиг загорелась изба, и пошло драть!

Солдат наскоро оделся, подошел к хозяину и давай в спину толкать.

– Да вот тебе на прощанье загадка: взяла чистота красоту, понесла на высоту; коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хати! Отгадывай! – сказал солдат и пошел со двора.

Пока мужик ломал себе голову, что бы такое значили солдатские речи, загорелся потолок.

– Воды! Воды! – кричит хозяин, а воды-то в доме ни капли нет; так все и сгинуло.

– Ну, правду солдат загадал: коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хати!

В некотором царстве-государстве жил-был мужик Фомка Беренников – такой сильный да дородный, что если пролетит мимо воробей да зацепит его крылом, так он и с ног свалится! Плохо ему на белом свете, все его обижают, и вздумал он:

«Дай пойду утоплюся с горя!» Подходит к болоту; увидали его лягушки в прыгнули в воду.

«Постой , – думает Фомка, – не стану топиться; и меня люди боятся!» Воротился домой, стал на пашню сбираться; а лошаденка у него была дрянная, на работе замученная; натерло ей хомутом шею до крови, и облепили ее слепни да мухи видимо-невидимо!

Фомка подошел, как ударит ладонью – одним махом сто побивахом! – и говорит:

– Куда тебе, дураку, воевать; тебе впору свиньям корм давать!

Не тут-то было; назвался Фомка богатырем, взял тупицу и косарь, что лучину скепают, надел на себя старый кафтан да высокий яломок, сел на свою клячу и поехал в чистое поле ступою бредучею. В чистом поле врыл в землю столб и написал на нем:

– Еду сражаться в иные города – одним махом сто побивахом!

Только что успел отъехать с места, прискакали к столбу два могучих богатыря, прочитали надпись и говорят:

Куда он поехал? Скоку молодецкого не слышно, следу богатырского не видно!

Кинулись за ним по дороге; увидал их Фомка и спрашивает:

– А по скольку голов сразу рубите? Один говорит:

– Какие ж вы сильномогучие богатыри? Вы просто дрянь! Вот я так богатырь: одним махом сто побивахом!

– Прими нас в товарищи, будь нам старший брат.

– Пожалуй , – говорит Фомка, – поезжайте сзади. Пристроились к нему сильномогучие богатыри и отправились все вместе в заповедные луга царские. Приехали, сами легли отдых взять, а лошадей пустили шелкову траву щипать.

Долго ли, коротко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается – усмотрел их царь.

– Что, – говорит, – за невежи такие в моих лугах прохлаждаются? Доселева тут ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала, а теперь гости пожаловали!

Сейчас собрал войско великое и дает приказ очистить свои луга заповедные.

Идет сила-рать несметная; увидали могучие богатыри, доложили про то названому старшему брату, а он им в ответ:

– Ступайте-ка, переведайтесь, а я посмотрю – какова ваша храбрость есть?

Вот они сели на своих богатырских коней, припустили их на войско вражее, полетели, как ясные соколы на стадо голубей, притоптали, прирубили всех до единого.

«Дело-то не ладно!» – думает царь; опять собирает войско великое, чуть не вдвое больше прежнего, а впереди всего войска посылает силача-великана: голова что пивной котел, лоб что твоя заслонка, а сам что гора!

Сел Фомка на свою клячу, выехал навстречу и говорит великану:

– Ты – сильномогучий богатырь, и я – таков же! Не честь, не хвала будет нам, добрым молодцам, коли станем сражаться, не поздоровавшись! Наперед надо друг другу поклон отдать, а потом и в бой вступать.

Разъехались они и стали кланяться. Пока великан наклонил свою голову, прошло полчаса времени; а другое полчаса надо, чтоб поднять ее.

Фомка мал, да удал, не захотел дожидаться, хватил косарем раз-другой, и полетела голова с плеч долой.

Войско дрогнуло и рассыпалось в разные стороны; а Фомка взобрался на богатырского коня, давай нагонять да конем топтать. Нечего делать, покорился царь; послал звать к себе сильномогучего богатыря Фому Беренникова и двух меньших его братьев. Угостил их, учествовал на славу, выдал за Фомку дочь свою царевну и дал полцарства в приданое.

Долго ли, коротко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается – подступает под то царство басурманский король с силами несметными, требует дани-окупу великого.

Не захотел царь платить дани-окупу великого, нарядил свое войско храброе, поставил зятя начальником и накрепко приказал, чтобы все на Фомку смотрели: что он станет делать, и они б то же делали.

Едет он лесом, войско за ним. Он срубил себе березку, и солдаты срубили себе по березке. Пришли к глубокой реке – мосту нет, а обходу двести верст; Фомка бросил свою березку в воду, и солдаты побросали свои туда же, запрудили реку и перешли на другую сторону.

Басурманский король засел в крепком городе. Фомка остановился перед тем городом, развел костер, разделся весь догола – сидит да греется; солдаты увидали, тотчас же насбирали хворосту, нарубили поленьев, запалили костры по всему чистому полю.

– Закусить бы надо! – сказал Фомка Беренников, вытащил из сумки сдобную лепешку и стал уписывать.

Откуда ни возьмись – прибежала собака, вырвала лепешку и давай бог ноги! Фомка ухватил горячую головешку и как был голый – так и пустился за нею: во всю прыть бежит да во все горло кричит:

Глядя на него и солдаты сидели у огня голые, а тут повскакивали, похватали горячие головешки и побежали вслед за ним.

Собака-то была королевская, бросилась прямо в город да во дворец; Фомка за собакою, солдаты за Фомкою: все что ни попадет под руку, жгут и палят без пощады.

Поднялась в городе суматоха; король не знает, что делать с испугу, стал просить замирения. Фомка на то не согласен; взял короля в плен и покорил все его королевство.

Воротился из походу – царь встретил его с большим почетом: музыка заиграла, колокола зазвонили, пушки грохнули, и пошел пир на весь мир!

И я там был, мед-вино пил, по усам текло, в рот не попало; ел я капусту, а в брюхе-то пусто. Дали мне колпак, стали со двора толкать; дали мне шлык, а я в подворотню шмыг!

Дали мне синь-кафтан; летят синицы да кричат:

А мне послышалось: «Скинь кафтан!» Скинул и бросил на дороге.

Дали мне красные сапоги; летят вороны да кричат:

А мне послышалось: «Крадены сапоги!» Снял да и бросил.

Дали мне лошадку восковую, плетку гороховую, уздечку репяную; увидал я – мужик овин сушит, привязал тут лошадку – она растаяла, плетку куры склевали, а уздечку свиньи съели!

– Нет; мельница стоит, жернова по воде плавают, на них собака сидит, хвост согнувши, – повизгивает да муку полизывает...

– Деньги по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам.

У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает!

У нас то трус, что на дубу сидит да покаркивает.

Афонька! Где был – побывал, как от меня бежал?

– В вашей, сударь, деревне – у мужика под овином лежал.

– Богаты, сударь! У семи дворов один топор, да и тот без топорища.

– Да в лес ездят, дрова рубят; один-то дрова рубит, а шестеро в кулак трубят.

– Хорош, сударь! Сноп от снова – будет целая верста, копна от копны – день езды.

– Хорошо, да не очень: ваши борзые разыгрались, столб упал – хлеб в лохань попал.

– Нет, сударь! Солоду нарастили да пива наварили.

– Много! В ложке растирали, в ковше разводили, семьдесят семь бочек накатили.

– Вам, сударь, ковшом поднести да четвертным поленом сверху оплести, так и со двора не свести.

– Шел я мимо попова двора, выскочили собаки, я бежать – и рассыпал горох. Горох раскатился и редок уродился.

– Повадилась по горох попова свинья, все изрыла-перепортила.

– Нет, я ее на Волынский двор к собакам свел.

Жил-был барин в городе; приехал к нему из деревни староста.

– Да, вишь, прогневили господа бога, ваш перочинный ножичек изломали.

– С вашего иноходца кожу снимали; ножичек-то мал, я его и сломал.

– Не он наперед подох, а ваша матушка, батюшка-барин!

– Да как у Фомки овин горел, она в те поры сидела в каменном дому в верхнем этажу, а форточка пола была: искорка ей на ногу скакнула, барыня упала, да ногу-то и свихнула.

– Батюшка-барин! Она хлебом-солью откормлена. В кое место падет, меня убьет!

– Не он наперед загорелся, а ваша новая конюшня.

– Три столба воротных да с вороного коня подуздочек.

– Да не она, батюшка-барин, загорелася, а ваша новая мельница.

– Вода да камень остались: камень-то начетверо разорвало, а все уцелел; да в дымном окошке кошка сидела, так у ней глаза лопнули, а сама как есть живая!

– Не она, батюшка-барин, наперед загорелась, а ваша кладовая.

– Четырнадцать бутылок осталось; я у всех горлышки пообломал да отведывал; в иной кисло, в иной горько, а в иной и пить нельзя.

– Ты старостой называешься, а собрал ли с крестьян деньги?

– С Фомки грош, с Еремки грош, а с Варфоломейка одна копейка.

– Да шел я, батюшка-барин, по улице; стоит новый кабак, я на грош выпил да трехкопеечным калачиком закусил.

– Вам да свиньям пятьдесят четвертей; черному псу да твоему родимому отцу сорок четвертей; суке Галяме да матери Ульяне тридцать четвертей; уткам да курам, сестрам твоим дурам двадцать четвертей.

– Чепчик с клиньем, да колпак с рукавам.и, чугунна Коробка, железный замок.

– Богата, богата! А из божества что у ней есть?

Был в одной помещичьей деревне управляющий-немец, праздников наших не почитал и завсегда заставлял мужиков работать. Приходит к нему однажды староста и говорит:

– Ну, это доска! – говорит немец. – Мне она ничего не сделает, и сам буду работать, и вы не ленитесь.

Вот мужики и придумали сыграть с немцем шутку; опять приходит к нему староста:

Староста привел его к старому дуплу, где шерстни водились:

Немец стал заглядывать в щели, а шерстни так и гудят!

– Ишь, – говорит немец, – как песни-то распевает! Али водочки хлебнул? Ну, да я его не боюсь, все-таки прикажу работать.

Пока немец рассуждал, шерстни вылетели и давай его жалить.

– Ай-ай! – закричал он во всю мочь. – Право слово – не велю работать, и сам не стану; пускай мужики хоть всю неделю гуляют.

В одном селе жил-был старик, да такой скупой, прижимистый! Как сядет за стол, нарежет хлеба, сидит да на снох посматривает: то на ту, то на другую, а сам ничего не ест.

Вот, глядя на него, и снохи тоже поглазеют-поглазеют, да и полезут вон из-за стола голодные. А старик опосля, только что уйдут они по работам, втихомолку наестся, напьется и разляжется на печи сытехонек.

Вот однова отпросилась меньшая сноха и пошла к своему отцу, к матери и стала жаловаться на свекра:

Жить нельзя! Совсем есть не дает, все ругается: ненаеды вы этакие!

– Хорошо, – говорит ей отец, – я приду к вам в гости, сам посмотрю ваши порядки.

И погодя денек-другой пришел он к старику вечером.

– Рад не рад, делать нечего; садись, так и гость будешь!

– Как моя дочушка живет, хорошо ли хлеб жует?

– Ну-ка, сватушка, соловья баснями не кормят; давай-ка поужинаем, легче говорить будет.

Сели за стол; старик нарезал хлеба, сам не ест – сидит, все на снох глядит.

– Это не по-нашему; у нас нарезал хлеба да поел, еще нарезал – и то поел.

Ну вы, бабы молодые, больше хлеба ешьте, здоровее будете!

– Что ты! Я тут завсегда сплю, – говорит старик. Вишь, в куте у него спрятаны были яйца, хлеб и молоко; ночью, как заснут в избе, он украдкою встанет и наестся вдоволь.

– Как хочешь, – говорит, – а я лягу на кутничке.

В самую как есть полночь старик ползком-ползком да прямо в залавок – скрип!

А гость еще с вечера припас про него большой ремённый кнут; как вытянет свата раз, другой, третий – сам бьет да приговаривает:

Пришлось старику не евши спать. Вот так-то прогостил сват у свата целых три дня и заставил надолго себя помнить.

Проводил его старик, и с тех пор полно – перестал у снох во рту куски считать.

Шляхтич во время бывшей у него пирушки, увидя, что лакей его несет блюдо, спросил:

По исходе гостей помещик, призвав к себе того слугу, сказал ему:

– Федул! Ты глуп, когда я тебя спросил, что ты несешь, а ты мне отвечал:

"цыпленка"-этим ты меня обесчестил; ты бы должен то же сказать во множественном числе: «цыплят».

После того случилось опять обедать ему со своими друзьями; Федул нес блюдо похлебки с говядиною бараниной, господин, то увидя, спросил:

Слуга, хотя простяк, но, памятуя помещичье наставление, отвечал ему:

Некогда были такие два молодца, что хотя самый прекрасный день, но один говорит: «На дворе дождь», а другой закричит: «Какой дождь – снег!» Если один скажет: «Я имею такую вещь, что во всем городе подобной не сыщешь», а другой подтвердит: «Не довольно во всем городе, но и в целом свете такой нет».

В одно время вознамерились они путешествовать до тех пор, пока не найдут хорошего для себя места, что и исполнили таким образом.

Отошед несколько верст от города, пришли они в одну деревню, в коей господин говорил всем своим крестьянам: ежели кто из них принудит его сказать: «Неправда», то тот получит от него самое лучшее место при его доме. Но путешественникам нашим нетрудно было сего исполнить, ибо один умел хорошо лгать, а другой лучше того подлыгать. Итак, первый из них начал следующими словами:

– Мой батюшка имел такую капусту, что во время дождя мог целый эскадрон под одним листком оной укрыться.

– Это не диковинка, – отвечал господин, поелику если б не так сказал, то б должен был исполнить свое обещание.

– Нет, а как я вам, сударь, что скажу, – прервал речь другой, – мой батюшка был страстный охотник до пчел, коих и имел у себя около пятидесяти ульев, они были все у меня под смотрением. Некогда пропала из них одна пчела. Отец, узнав о сем, согнал меня со двора, приказывая непременно сыскать пчелу.

Я, заплакав, пошел в лес, но в каком же был тогда удивлении, когда, увидел пчелу, сражавшуюся с волками с такой храбростию, что в короткое время победила она волков с пятьдесят. Я хотел было поймать свою пчелу, но она, сев мне на нос, столь сильно ужалила, что у меня нос отвалился, а на месте оного вырос вот другой.

Господин, слушав довольно сию ложь, в забытии своего условия, сказал:

И лишь только выпустил он сие из своих уст, то два путешественника просили, дабы исполнил он свое обещание. Господин не мог уже от сего отговориться, почему производил последнему по сту рублей в каждый год жалованья.

– А я, государь, сегодня затравил своею лебедкою медведя. Спросил дед:

– А вот, дедушка, как он был мал. Когда же кожу сняли, то шестеро дровни покрыли. Дед внуку сказал:

– Пойди, мой друг, я тебя поцелую: хотя ты и молод, да начал хорош лгать.

– Еще тому, дедушка, не конец – триста почек вынули.

– Для того, – отвечал внук, – медведь триста лет жил. Ведь у них всегда бывает, что год, то почка вырастает, сто двадцать пуд сала вынули.

– А в сале нашли мешок с осьмину. Дед, вскоча, спросил:

– С пулями, дедушка, с пулями. В триста лет Медведева веку много охотников по нем стреляло, и пули, все собравшись в одно место, заросли салом.

– Пожалуй, мой друг, не всякому сказывай: кто не знает, так и не поверит.

Когда я был в твои лета, у меня была покойная Нахалка, сильная собака, скакала за зайцем, давши промах, круг пня три раза обвилась, как змея, и, ухватя хвост в зубы, умерла. Вот тебе даю благословение, ее шкуру.

– А как, дедушка, пень был толст? Старик сказал:

– Подлинно, государь-дедушка, я ваш истинный внук.

Иногда он переодетый приставал к шайке воров и советовал им однажды обокрасть казнохранителя.

– Я, – говорил он, – покажу вам дорогу. Но один из воров занес кулак и сказал, ударив его по лицу во всю руку:

– Негодяй! Как ты смеешь предлагать нам ограбить нашего государя, который до нас так милостив? Лучше ж мы обкрадем какого-нибудь богатого боярина, который сам расхищает казну царскую.

Иван очень доволен был его поступком; расставаясь, обменялся с ним шапкой и велел следующим утром ожидать себя в дворцовых покоях, через которые он проходил.

– Там, – сказал он, – я поднесу тебе добрую чарку водки и меду.

Вор пришел в назначенное место, и царь, увидев его, подозвал к себе, советовал вперед не воровать, отличил его при дворе и употреблял впоследствии для открытия воровских шаек.

Богатого отца сын, гуляя по кладбищу, говорил сыну бедняка:

– Могила моего батюшки выкладена мрамором, надпись положена золотыми словами, и вокруг пребогатая ограда, а могила твоего отца земляная, покрытая дерном.

– Молчи, прежде нежели твой отец может поворотить свои камни в день суда, тогда уже мой будет в раю.

Некоторый старик имел много у себя детей, и, будучи при смерти, призвал их пред себя, и, раздав им по пучку прутьев, спросил:

– Можете ли вы оных одним разом переломить? Но как они от того отказались, называя то невозможным делом. Тогда отец им сказал:

– Отселе научитеся, мои детки, что ежели вы станете жить единодушно, то будете счастливы и страшные вашим неприятелям, а если несогласно, то ослабеете и легко можете быть в порабощении.

Посол московский Димитрий, отличающийся веселым и остроумным характером, рассказывал при громком смехе всех присутствующих, что в недавнее время один поселянин, живший по соседству с ним, прыгнул сверху для отыскания меда в очень большое дуплистое дерево, и глубокая медовая пучина засосала его по грудь; два дня он питался одним только медом, так как голос мольбы о помощи не мог в этих уединенных лесах достигнуть ушей путников. Напоследок же, когда он отчаялся в спасении, он по удивительной случайности был извлечен и выбрался оттуда благодеянием огромной медведицы, так как этот зверь случайно, подобно человеку, спустился туда поесть меда.

Именно поселянин схватился руками сзади за крестец медведицы, та перепугалась от этой неожиданности, а он заставил ее выпрыгнуть как тем, что потянул ее, так и тем, что громко закричал.

Хотя известно, что цыгане домов не имеют, а весь свет служит им ночлегом; однако неизвестно, каковым случаем жил в некоторой деревне цыган своим домом. Случилось ему ехать в лес за дровами, куды он , прибыши, влез на высокий дуб, желая обрубить на оном ветви. Но был столько глуп, что начал рубить самую ту ветвь, на коей стоял. Когда упражнялся он в сей работе, ехал мимо него русский мужик также за дровами и, приметя оную цыганову глупость, сказал:

– А ты что за черт? – отвечал ему цыган. – Неужели ты вещун? Почему ты ведаешь, что я убьюсь? Поезжай, куды едешь.

– Ну! Хорошо, – сказал мужик, – будешь ты и сам скоро не лучше черта.

– А убирайся ж до матери вражей! – говорил цыган, продолжая рубить.

Мужик удалялся, но не отъехал еще ста сажен, как подрубленная ветвь оборвалась с цыганом, который хотя был не пернатый, но слетел проворно; только садиться на землю, сказывают, было ему неловко. По счастью, убился он небольно.

Полежав несколько, я опамятовавшись, побежал – он, как бешеный, догонять мужика, говоря притом:

– Конечно, мужик сей был вещун, что узнал о моем падении!

Догнав оного, стал пред ним на колени и просил объявить, скоро ли его смерть будет.

Мужик, приметя глупость его, выдумал над ним пошутить.

– Очень скоро конец твой, – сказал он ему. – Вот когда ты, накладя воз дров, повезешь домой и, поднимаясь на известный тебе крутой пригорок, кобыла твоя трожди испустит ветр, тут твоя и смерть.

Бедный цыган завыл голосом, тужил и прощался заочно со своей родней, с домом и лошадьми. Считая ж судьбу свою неминуемою, приготовился расстаться с светом. Пошел он к своей лошади, наклал воз дров и поехал домой весьма тихо, ведя лошадь под узду, а на гору пособляя. Приближаясь к крутому пригорку, лошадь его, поднимаясь, дважды уже испустила ветр. Цыган от того был едва жив и кричал в отчаянии:

– Прости, моя мать-сыра земля! Прости, женка, детки! Уже я умираю!

Но, въехав на гору, ободрился, думая, что мужик солгал ему о смерти. Он, сев на воз, стегнул лошадь плетью, которая, подернув воз, гораздо громко выпалила. Тут цыган вдруг упал с воза, сказав:

И так лежал на земле неподвижно. Лошадь его сошла с дороги в сторону и начала есть траву. Уже смеркалось; цыган не думал встать, считая себя мертвым. Около полуночи пришли волки и, поймавши лошадь, начали есть.

Цыган при месячном сиянии, видя сие, приподнял голову и, покачавши оною, говорил:

– Ну, если бы я жив был, я сбегал бы домой за ружьем и всех бы сих волков побил, а шкуры бы выделал и сшил бы себе добрую шубу.

Потом опять растянулся в положении, пристойном мертвому. Волки, конча ужин, разошлись, а цыган лежал до самого утра. На заре ехал мимо оного места. драгунский объезд. Бывший при оном капрал, увидя лежащего человека и близ оного съеденную лошадь, счел и его за мертвого. Для чего и послал одного из подчиненных своих осмотреть, а сам, остановясь, дожидался. Драгун, подъехав и видя, что лежит не мертвое тело, а живой цыган, спросил его:

Цыган, вскинув на него глазами презрительно, сказал:

– Много ли у тебя таковых чертей! Ты не слеп, что я мертвый.

Драгун, рассмеявшись, отъехал и донес капралу, что он нашел не мертвое тело, а живого цыгана, который называет себя мертвым.

– Постойте ж, ребята, – сказал капрал, – мы тотчас его воскресим!

Итак, подъехав, велел драгунам слезть с коней и, заворотя кафтан, сечь его плетьми.

Драгуны начали; цыган молчал. Но как проняли его гораздо, он говорил сперва:

Однако, не дождавшись ответа, вырвался у них и побежал домой. Приближаясь к деревне, встретился он с мертвым телом, которое несли погребать. За гробом шла горько плачущая мать умершего. Цыган прибежал к ней, запыхавшись, и, заскоча с глаз, вскричал:

– Пожалуй, не плачь, старуха! Если хочешь видеть сына своего в живых, вели его несть на тот проклятый Крутояр, там и я был мертв, да ожил.

Сказав старухе столь важную услугу, пошел он спокойно в дом свой.

Через несколько недель случилось сему цыгану быть в городе. В то время одна цыганка ходила просить к воеводе за непочтение на сына. Воевода послал с нею рассыльщиков, чтоб сына се привели. Цыганка сия, идучи домой, пожалела о сыне своем и, не хотя ввести оного в побои, не знала, что делать. По бессчастию встретился с ними оный, недавно из мертвых восставший цыган.

Тогда она показала рассыльщикам на него, сказав им, что сей сын. Тотчас схватили его под руки и потащили к воеводе. По приведении пред судиею, начал оный говорить ему:

– Для чего ты не почитаешь мать свою? – указывая на старуху.

– О-хо-хо! – сказал воевода. – Так ты и при мне то делаешь, что и дома.

Бедный цыган как ни отговаривался, не верил ему и, растянув, начали взваривать.

Цыган терпев свою участь, но расчел, что ему не отделаться, и закричал:

– Ах! Господин воевода! Теперь я признался, что моя мать родимая.

– Но будешь ли ты ее впредь почитать? – сказал воевода.

Цыган клялся ему в том от всей цыганской совести. Воевода согласился ему поверить, приказал перестать; но в знак покорности и смирения велел ему мнимую мать свою нести на плечах своих до дому. Цыган не смел противиться и потащил оную на руках с двора воеводского. На дороге встретился с ним мужик из той деревни, откуда и сам он был, который спросил его, какую он ведьму везет на себе.

– Ши... Молчи, молчи, сосед, – отвечал цыган. – Се моя родная матушка.

– Какая твоя родная матушка: я знаю, что у тебя оныя нет, – сказал мужик.

– Поди ж спроси у господина воеводы, – продолжал цыган, – он был на моих родинах.

И так донес цыган старуху, куда она приказала, и не ходил уже в город, коим начальствовал тот прозорливый воевода.

Крестьянин пошел в благовещенье к обедне с женою. Поп по окончании литургии сказывал проповедь, в которой увещевал прихожан своих к подаянию милостыни.

Между прочими убеждениями, что должно подавать ради имени божия, доказывал он, что бог всегда сугубо награждает, подаяние, и этот довод подействовал на крестьянина.

– Жена, – говорил он, выходя из церкви, – вслушалась ли ты, что говорил батько? Коли бог с такою лихвою назад отдает, то я отдам нашу корову ради имени его; она ж нам немного дает молока, как ты думаешь?

– И вестимо, – отвечала баба, – коли мы вдвое получим.

Итак, муженек решился и, отвязав свою корову, повел ее к попу, которого усильнейше просил взять ее.

– Она только одна у меня и есть, – говорил он, – да я отдаю ее тебе ради имени божия.

С этими словами всунул он веревку попу в руки. Поп весьма похвалил такой поступок своего прихожанина и от. всего сердца желал, чтоб казанье его таковое же действие произвело в сердцах всех его слушателей.

Когда ушел крестьянин, то поп велел полученную корову отвести в хлев и связать рогами с его коровою, дабы они свыклись вместе. По исполнении того попова корова покойно ела, но другая, дичась, стала дергаться, чтоб отвязаться. Наконец удалось ей вытащить другую из хлева. Оттуда поволокла она ее из поля в поле домой, до самого прежнего своего хлева. Крестьянин, увидев их обеих издали, закричал жене, чтобы вышла подивиться на чудо.

Они радовались оба, что отдали свою корову, и верили, что поп не обманул их, сказывая им, что господь всегда сугубо воздает. Но как хлев их был тесен для двух коров, то они положили сбыть с рук вновь прибылую, и подлинно: крестьянин, не мешкав, повел ее на базар и продал.

Некоторый купец, имея постоялый двор и будучи до слушания сказок великий охотник, пускал ночевать путешествующих, с коих вместо платы брал сказки.

Но как они не суть вещество, то купец наш никогда обогатиться ими не мог.

Некогда, к прекращению сей его привычки, случилось идти отставному солдату, который, захвачен будучи в сем селении ночною темнотою, принужден был просить ночлега у купца. Купец сим случаем был весьма обрадован, наслышась от своих собратий, что отставные солдаты сказывать сказки превеликие мастера, чего для и пустил солдата с тем условием, чтобы он всю ночь забавлял его сказками. Прохожий нимало с своей стороны сею должностью не обеспокоился, но только с тем обещался оную исполнить, чтобы никто ему в оказывании не мешал, а если, паче чаяния, подтвердил он, кто преступит сей договор, тот должен сам сесть на его место. После такого условия вошел он в избу.

Хозяин тщательно старался приказывать, чтобы все его домашние наблюдали осторожность в то время, как начнутся сказки. Однако ж сие его повеление осталось без успеха. После ужина все легли по местам, а солдату сего сделать было нельзя потому, что он долженствовал как купца, так и все его семейство во всю ночь забавлять сказками. Сперва он думал, что хозяин в рассуждении сна, который таковым людям весьма надобен, от сей должности его уволит, однако ж дело шло не на ту сторону. Итак, солдат, не хотя быть нарушителем своего обещания, начал повествовать: – Сыч сидит на сосне, а сова на ели...

Таковое повторение продолжалось более часа. Хозяин пришел в нетерпеливость слушать более сей вздор, закричал:

– Ну к черту, что за сказка, неужели у тебя только и будет?

– Хо! Хо! Хо! – отвечал солдат. – Того-то мне было и надобно, чтоб тебе сказка моя наскучила. Спасибо, что избавил ты меня от сего труда, сказывай же теперь сам.

– Ну, слушай, – сказал он, – изрядно же ты меня поддал. Быть так, сказывать сказку, только с таким же условием, чтоб никто не перебивал.

– Где черт не носит, а к нам ночевать... Где черт не носит, а к нам ночевать...

– Прямой ты черт! – закричала жена, лежа на печи. – По моему мнению, и черти-то так не врут, кроме бешеных.

– Хорошо, жена, – отвечал купец, – ежели я говорю по-чертовски, сказывай же ты по-человечьи.

Выговорив сие, отправился на полати. Купчиха, боясь побоев, начала:

– Каков черт хозяин, таков и прохожий... Сии слова препроводили весь остаток ночи, ибо никто препятствовать им не отважился.

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки и продавал по две копейки пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета.

– Поднеси пару хороших лапоток, – сказала она.

– Это не редкость, – отвечал он, – а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей.

Как сказано, так и сделано. Царь очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние; он начал торговать и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянское достоинство и называются теперь Лапотскими. Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие бросают свои старые лапти в память этого лапотника; это обыкновение до сих пор ведется.

Один дворянин, видя, что такая награда была получена за лапоть, хотел также получить награду, и еще значительнее, за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

Жили-были муж с женой. Жена была страсть какая болтливая: утаить ничего не могла. Чего только ни услышит, в ту же минуту деревня знает.

Пошел мужик в лес. Стал волчью яму рыть и нашел клад. Сам думает: Ну как теперь быть? Как только жена про богатство дознается – сразу пойдет по всей округе трезвон, дойдет слух до нашего помещика, и прощайся с деньгами: все отберет .

Думал, думал и придумал. Клад закопал, место приметил и пошел домой. Дошел до реки, осмотрел сеть, а в сети бьется щука. Щуку вынул и дальше пошел.

Осмотрел по дороге капкан, что был на зайца ставлен, а в капкан заяц попал.

Мужик зайца вынул, в капкан щуку сунул. А зайца отнес да в сеть запутал.

– Ну, Татьяна, топи печь да напеки блинов побольше.

– А чего так? Зачем на ночь глядя печь топить, кто вечером блины печет? Вот еще выдумал!

– Не спорь, делай, что сказано. Знаешь, я клад нашел, надо ночью деньги домой перенести.

Жена рада – радехонька. Живо печь затопила, стала блины печь.

– Ешь, муженек, покуда горячие. Мужик блин съест, а два да три в котомку; блин съест, а два да три в котомку – незаметно от жены. Жена не управляется печь.

– Что сегодня так разъелся, блинов не напасешься!

– Так ведь путь не близкий, да и денег много, надо поплотнее поужинать.

– Ну, я сыт, ешь сама, да пойдем, надо торопиться. Идут они ночной порой, мужик опередил жену и стал из котомки блины доставать да на сучья вешать. Жена заметила на деревьях блины.

– Ой, гляди-ка, гляди, на сучьях-то ведь блины!

– А что удивительного? Разве ты не видала, как блинная туча прошла впереди нас?

– Нет, не видала, я все под ноги глядела, как бы за коренья не запнуться.

– Зайдем-ка, – мужик зовет, – тут у меня ловушка на зайца поставлена.

– Ой, муженек, как это рыбина-то в заячью ловушку попала?

– А ты что, не знаешь, есть такие щуки: и по суше ходят.

– А я и не знала. Коли бы своими глазами не увидела, никому бы не поверила.

– Где-то тут твоя сеть поставлена, давай поглядим. Вытащили сеть, а в ней заяц. Жена руками всплеснула:

– Ой, батюшки! Чего это сегодня творится? В ячеях-то ведь заяц!

– Ну, чего квохчешь, будто век не видала водяных зайцев, – мужик говорит.

В ту пору дошли до места. Мужик выкопал котел, нагреб денег по ноше, и отправились домой.

Дорога пролегала возле барской усадьбы. Только они поравнялись с усадьбой, как слышат: Ме-ге-ге... че-ге-гее... – овцы блеют.

– Ой, как страшно! Кто это? – шепчет баба. А мужик ей:

– Бежим скорее, это нашего барина черти давят. Как бы они нас не заметили!

Прибежали домой, насилу отдышались. Спрятал мужик деньги, стали спать ложиться.

– Смотри, Татьяна, никому не сказывай про клад, а то худо будет.

– Ой, что ты, да разве я скажу? На другой день встали поздно. Затопила баба печь, подхватила ведра, пошла по воду.

– Чего сегодня так поздно у тебя печь затопилась?

– Ой, не говорите, ночью долго проходила, вот и проспала.

– Муженек-то ведь клад нашел, ночью мы за деньгами и ходили.

В тот же день по всей деревне только и разговору:

Татьяна с мужем клад нашли, две котомки деньжищ принесли .

К вечеру дошла весть до барина. Приказал он мужику прийти.

– Как ты смел от меня утаить, что клад нашел?

– Знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком кладе, – отвечает мужик.

– Не запирайся, – барин кричит, – твоя же баба и рассказала про клад. Мне все известно!

– Так ведь у моей бабы не все дома! Она такого наскажет, чего и век не бывало.

– Вот, видишь, а ты говорил, знать ничего не знаешь про клад. Рассказывай, баба, все, как дело было – Сперва шли все лесом, а на сучьях-то кругом блины.

– Да из блинной-то тучи! Потом оглядели заячью ловушку, а там щука. Щуку вынули и дальше пошли. Дойди до реки, вытащили сеть, а в ячеях-то заяц. Ну и зайца вынули. Недалеко от реки муж клад выкопал. Нагребли денег по котомке и обратно пошли. И как раз в ту пору мимо усадьбы проходили, как твою милость черти-то драли.

– Ну вот, – мужик говорит, – видите, что моей бабе верить ни в чем нельзя, я вот так век живу, мучаюсь.

– Верю, верю тебе, ступай домой, – махнул рукой барин.

Пошел мужик домой, стал жить, поживать и до сих пор живет да над барином посмеивается.

Жили два брата. Один-то был бедный, а другой богатый. Не стало у бедного брата дров. Нечем вытопить печь. Холодно в избе.

Пошел он в лес, дров нарубил, а лошади нет. Как дрова привезти?

– Пойду к брату, попрошу коня. Неласково принял его богатый брат:

– Взять коня возьми, да смотри большого возу не накладывай, а вперед на меня не надейся: сегодня дай да завтра дай, а потом и сам по миру ступай.

– Ох, хомута-то у меня нет! Сразу не спросил, а теперь и ходить нечего – не даст брат.

Кое-как привязал покрепче дровни к хвосту братнина коня и поехал. На обратном пути зацепились дровни за пень, а бедняк не заметил, подхлестнул коня.

Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:

– Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю! И подал на бедняка в суд.

Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд.

«Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, а бедняк с богатым не судись. Засудят меня».

Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду ехал купец, вез старика отца к лекарю.

Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам остался жив и невредим.

И пошли в город трое: бедняк да богатый брат и купец.

Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху.

«Семь бед – один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью».

Пришли к судье. К прежнему делу новое прибавилось. Стал судья судить, допрашивать.

А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:

Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: «Уж не золото ли мужик показывает?» Еще раз взглянул – посул большой. «Коли и серебро, денег много».

И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастет. А купцу сказал:

– За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.

– Ну, ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня.

– Что ты, братец, – бедняк отвечает. – Уж пусть будет, как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.

– Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня.

Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили. Тут и купец стал просить:

– Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, все равно родителя не воротишь.

– Нет, уж пойдем, коли суд присудил, скачи на меня с моста.

– Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам, – просит купец.

Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:

Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.

– Вот чего тебе показывал да приговаривал: «Суди, судья, да поглядывай сюда». Кабы ты меня засудил, так я б тебя убил.

«Вот и хорошо, – думает судья, – что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть».

А бедняк, веселый, с песенками, домой пришел.

Жил барин. И была у него свинья с поросятами. Аксеньей ее звали. И мужик неподалеку жил. Жена у него была. Вот приезжает мужик этот к барину на санях – снег уже выпал. Кланяется и говорит:

– Есть у тебя, барин, свинья Аксенья! А у меня есть жена – Ефросинья! Хочу я с Ефросиньей свадьбу сыграть, а твою свинью Аксенью на свадьбу позвать. Барин смеется:

– Ну, раз ты такой дурак – свинью на свадьбу зовешь, сажай мою Аксенью в сани да вези – пусть погуляет. Береги ее только как во лбу глаз!

Подгоняет сани к крыльцу и туда свинью впихивает.

– Да как она одна поедет, на кого поросят оставит?

– На, возьми шубу, прикрой их, потом заодно привезешь. Достает барин из сундука шубу. Кладет в сани.

День барин ждет. Гуляет свинья Аксенья на свадьбе. Другой день ждет. Гуляет! На третий день слугу подзывает:

– Поди к мужику, узнай, почему Аксенью домой не везет! Пошел слуга к мужику. Тот ему и говорит:

– Никакой свиньи Аксеньи я не звал, свадьбы не гулял, да и женат я на Ефросинье давным-давно, – какая уж тут свадьба!..

– Никакой свиньи Аксеньи мужик не звал, свадьбы не играл, да и женат он на Ефросинье давным-давно, – какая уж тут свадьба!

Барин очень разозлился. Решил мужика проучить. И подал на него в суд.

Вызывает судья барина и мужика. Барин прямо в палату к судье идет, а мужик у двери стоит, шапка снята.

– А вот что у нас произошло. У меня свинья – Аксенья, а у него жена – Ефросинья. Задумала Ефросинья свадьбу играть, решила Аксенью на свадьбу позвать, да не одну, а с поросятами. Вот ее муж, мужик этот, приехал мою Аксенью в гости звать на Ефросиньину свадьбу.

– Ничего понять не могу: у кого жена Ефросинья, а у кого Аксенья? И если он Аксенье муж, то зачем с ней свадьбу играть? И что за поросята еще?

– Аксенья – это свинья моя. А у мужика жена Ефросинья. Вот мужик этот приехал Аксенью на свадьбу звать...

– Свинью с поросятами! Я ей еще шубу дал, чтоб не замерзли!

– Как кому? Аксенье, свинье! Не понимаешь, что ли? Мужик стоит у двери, смеется.

Посмотрел судья, решил, что барин с ума сошел, и говорит:

– Кому жена Аксенья, кому Ефросинья – нет на вас моего терпенья. А чтоб я не отправил вас на поселенье – катитесь-ка вы лучше по домам!

Повадилась корова на поповский огород. Надоело попу выгонять; позвал он дьякона на совет. – Что делать? В суд подать – расход.

Порешили они корову зарезать, а мясо съесть – никто не узнает. Порешили и сделали. Запахло вареным и жареным у попа и дьякона. А псаломщика обделили. Вот он и донес мужику, и прошенье написал. Мужик подал в суд. Вызывают попа в суд. Поп – к дьякону: – Выручай, отче. Я, как духовный отец, не могу принять вины: стыди посрамленье моему сану, а ты еще не дошел до меня, а потом уж постараюсь о тебе.

Вот и предстали оба в суд. И спрашивает судья:

– Так расскажите, как было дело. Дьякон и начал:

– А вот мы сняли шкуру, мясо разделили пополам, стали делить кишки. Натянули их. Поп тянет себе. Долго мы тягались. Стали тянуть еще больше. Кишки как разорвутся, я и полетел, да прямо об чулан головой. Я и проснулся – до сих пор голова болит.

– Что же ты, такой-сякой, – кричит на мужика судья, – на сонных людей жалобу подаешь, да еще на духовное лицо! Белены объелся, что ли?

А мужик и впрямь стоит, как белены объелся. С удивления да и с горя столбняк на него напал. К тому же и вытолкнули мужика вон.

Близ большой дороги засевал мужик полянку. На то время ехал царь, остановился против мужика и сказал:

– Много ли получаешь с той полянки пользы? – спросил царь.

– Да при хорошем урожае рублей с восемьдесят будет.

– Двадцать рублей в подать взношу, двадцать – долгу плачу, двадцать – взаймы даю да двадцать – за окно кидаю.

– Растолкуй же, братец, какой ты долг платишь, кому взаймы даешь и зачем за окно кидаешь?

– Долг плачу – отца содержу, взаймы даю – сына кормлю, за окно кидаю – дочь питаю.

– Правда твоя! – сказал государь, дал ему горсть серебра, объявил себя, что он царь, и заповедал – без его лица никому тех речей не сказывать: – Кто бы ни спрашивал – никому не говори!

Приехал царь в свою столицу и созвал бояр да генералов.

– Разгадайте, – говорит, – мне загадку. Видел я по дороге мужика – засевал полянку. Спросил у него: сколько он пользы получает и куда деньги девает? Мужичок мне отвечал: при урожае восемьдесят рублей получаю. Двадцать – в подать взношу, двадцать – долгу плачу, двадцать – взаймы даю да двадцать – за окно кидаю. Кто из вас разгадает эту загадку, того больших наград, больших почестей удостою.

Бояре и генералы думали-думали, не могли разгадать. Вот один боярин вздумал и отправился к тому мужику, с которым царь разговаривал. Насыпал ему целую груду серебряных рубликов и просит:

Мужик позарился на деньги, взял да объявил про все боярину. А боярин воротился к царю и сейчас растолковал его загадку.

Царь видит, что мужик не сдержал заповеди, приказал привести его к себе. Мужик явился к царю и с самого перва сознался, что это он рассказал боярину.

– Ну, брат, пеняй на себя, я за такую провинность велю казнить тебя смертию!

– Ваше величество! Я ничем не виновен, потому боярину рассказал я при вашем царском лице.

Тут вынул мужик из кармана серебряный рублевик с царской персоной и показал государю.

– Правда твоя! – сказал государь. – Это моя персона. Наградил щедро мужика и отпустил домой.

В старопрежние годы в красну весну, в теплое лето сделалась такая срамота, в мире тягота – стали появляться комары да мошки, людей кусать, горячую кровь пускать. Появился паук-мизгирь, удалой добрый молодец. Стал он ножками трясти да мерёжки плести, ставить на пути, надорожке, куда летают комары да мошки.

Муха пролетала да к мизгирю в сеть попала. Тут ее мизгирь сталбить да губить, за горло давить. Муха мизгирю взмолилась:

– Батюшко мизгирь, не бей ты меня, не губи ты меня: у меня многоостанется детей-сирот – по дворам ходить и собак дразнить.

Тут ее мизгирь и отпустил. Она полетела, всем комарам да мошкам весть посылала:

– Ой, вы еси, комары да мошки, убирайтесь под осиновое корище! Появился мизгирь-борец, стал ножками трясти, мережки плести, ставить на пути, на дорожке, куда летают комары да мошки.

Они и полетели, забились под осиновое корище, лежат мертвы. Мизгирь пошел, нашел сверчка, таракана и лесного клопа.

– Ты, сверчок, сядь на кочок – курить табачок; а ты, таракан, ударь в барабан; а ты, клоп-блинник, поди под осиновое корище – проложи про меня, мизгиря-борца, добра молодца, такую славу, что меня вживе нет: в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.

Сверчок сел на кочок курить табачок, а таракан ударил в барабан; клоп-блинник пошел под осиновое корище и говорит:

– Что запали, лежите мертвы? Ведь мизгиря-борца, добра молодца вживе нет: его в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.

Комары да мошки возрадовались и возвеселились, в разные стороны залетали, да к мизгирю в сеть и попали. Он и говорит:

У мужика случилась беда, а на беду надо денег. Между тем денег нет, – где их взять? Надумался мужик идти к черту просить денег взаймы. Приходит он к нему и говорит: – Дай, черт, взаймы денег. – На что тебе?

– Изволь, – сказал черт и отсчитал ему тысячу.

На другой день пошел он к мужику за долгом. Мужик говорит ему:

На третий день он пришел. Мужик опять велел прийти завтра. Так ходил он сряду несколько дней. Мужик однова говорит ему:

– Чем тебе часто ходить ко мне, то я вывешу на воротах моих доску и напишу на ней, когда тебе приходить за долгом.

Мужик написал на доске: «Приходи завтра» – и повесил ее к воротам. Черт раз пришел, два пришел – на воротах все одна надпись.

– Дай, – говорит он сам с собой, – не пойду завтра к мужику! И не пошел.

На третий день идет к нему и видит на воротах другую надпись: «Вчера приди».

Эко мне не повезло! – сказал черт. – Не мог вчера я прийти, видно, пропали мои денежки!

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:

– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.

– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.

Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:

– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.

– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки. Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез вгород продавать.

– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.

– Дай-ка попробовать – каков корешок? Мужик дал ему репу. Медведь, как съел:

– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сла-деньки. Тенерь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.

На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается:

– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю. Мужик говорит:

– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.

Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.

Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.

Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Деревня была безграмотная: поп безграмотный, дьякон безграмотный да и дьячок безграмотный. А церковь была, приход служили. Прознал архиерей, поехал любопытствовать. Приехал к попу, поп и побежал к дьякону:

– Вот беда! Архиерей приехал, как мы служить станем? А дьякон сказал:

– А как-нибудь, сваракосим как-нибудь. Поп говорит:

– Мне уж надо свое петь на клиросе, не с вами! Поп говорит:

Затем обедню зазвонили, поп собрался, говорит архиерею:

Поп пришел в церковь, надел ризу. Архиерей пришел, в алтарь стал.

– Ну, починай, служи! Поп запел – голос громкий:

– О-о-о! Из-за острова Кельястрова Выбегала лодочка осиновая, Нос-корма раскрашенная.

– О-о-о! Из-за острова Кельястрова Выбегала лодочка осиновая...

– Вдоль по травке, да вдоль по муравке, По лазоревым цветочкам...

Кочеток залез на орешню орехи рвать, а курочке велел наземле подбирать.

Кочеток кидает, а курочка подбирает. Вот кинул кочеток орешек и попал курочке в глазок. Курочка пошла – плачет.

– Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?

– Орешня, орешня! На что ты кочетку портки разорвала?

– Пастухи, пастухи! На что вы коз не бережете?

– Хозяйка, хозяйка! На что ты пастухов блинами не кормишь?

– Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?

– Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка унес?

Рубит мужик дрова. Мороз градусов тридцать пять. Так расстарался мужик, что ему стало жарко. Он снял с себя кафтан и положил на пень. И старается, рубит дрова. С него пот градом.

– Мужик, что такое: мне в тулупе холодно, а ты в одной рубахе – и пот градом?

– Что мне твой тулуп! Вот у меня кафтан волшебный. На пне лежит, и мне отсюда жарко.

– Давай, мужик, менять на тулуп. Мужик говорит:

Барин достает пять рублей. Мужик берет пять рублей, подает барину кафтан, у барина берет шубу. Барин надел кафтан и поехал. А мужик берет шубу и пошагал домой. Барин с версту отъехал, его так забрал мороз, что все кости стягивать стало. Он закричал на кучера:

Кучер до тех пор гнал лошадей, приехали домой – все лошади пали. А барин попал в больницу и все время ругался на мужика. А мужик шубу понашивал да барина похваливал.

Шел солдат из деревни в город на службу и остановился ночевать у одной старухи. Много он насказал ей всякого вздора, а та – известное дело – в лесу родилась, пню молилась, дальше поскотины не бывала и ничего не видала, слушает развеся уши, всему верит и дивится.

– Где же вас, служивый, учат так мудрости? – наконец спрашивает старуха солдата.

– У нас, бабушка, в полку есть такая школа, где не только человека, но и скотину выучат так, что и не узнаешь, как есть человеком сделают!

– Вот бы мне, родимый, своего бычка отдать в вашу школу!

– И то дело! Собирайся и веди его в город; не бойся – я его пристрою к делу, спасибо скажешь!

Старуха бычка на веревочку и повела в город. Пришли с солдатом в казармы.

– Вот, бабушка, и школа наша! – говорит солдат. – Оставь бычка да денег дай на корм и за ученье!

Старуха раскошелилась, дала денег, оставила бычка и ушла домой. А солдаты бычка на бойню – и зарезали, мясо съели, шкуру продали. Прошло времени около года. Вот старуха опять бредет в город, пришла в казармы и спрашивает про бычка: что он, каково учится, здоров ли?

– Эх, бабушка, – отвечают ей солдаты, – ты опоздала, твой бычок уж давно выучился и в купцы произведен, вон дом-то каменный – это его, сходи повидай, может, и признает тебя или ты его!

Старуха пришла к каменному дому и спрашивает у дворника:

– Бычков? Купец Бычков? Здесь, бабушка, здесь; коли дело есть, заходи в дом!

Старуха зашла в дом; вышел к ней хозяин и спрашивает:

Старуха смотрит на Бычкова и глазам не верит: как есть человек.

– Ах ты, мой батюшка! Скотинушка благословенная! – вымолвила наконец старуха и принялась Бычкова гладить и ласкать, приговаривая: – Вишь ты как выправился, и не узнать, что скотина... Прусь! Прусь!.. Пойдем-ка в деревню!

И старуха хотела уже на Бычкова накинуть обротку, чтобы вести в деревню, но тот ее оттолкнул и прогнал от себя.

Однажды мужик пошел в лес дрова рубить, подошел к озеру, сел на берег и нечаянно уронил топор в воду. Сидит и плачет. Вдруг из воды выходит черт и спрашивает:

Ушел черт в воду и через недолгое время приносит мужику серебряный топор и спрашивает:

Черт снова ушел в воду и снова приносит ему топор – теперь золотой. И спрашивает:

В третий раз черт вынес мужику его собственный топор. И спрашивает:

Тогда черт подарил мужику все три топора, и пошел мужик домой с радостью.

Пришел он домой и рассказал все мужикам. Тогда одному богатому мужику тоже захотелось получить золотой и серебряный топоры.

Пришел он к озеру, бросил свой топор в воду, сидит и горюет.

Ушел черт, потом приносит ему серебряный топор и спрашивает:

А черт ушел с топором и больше не вышел из воды. Так богатый мужик и остался без топора.

Шел солдат со службы домой. Дорогой выпросился ночевать. Вечером хозяева стали пельмени стряпать. Старик хозяин сидит на лавке. Сел солдат рядом и завел разговор: – Видно, поедим, дедушка?

– Поедим, да не все! – отвечает старик. – А ты разве не хочешь? – спрашивает солдат.

Сели хозяева ужинать, посадили за стол и солдата. Они делят пельмени вилкой надвое, обмакивают в уксус и едят, закусывают хлебом. А солдат вилкой пельмень ткнет – и в рот. Не вытерпел старик:

Солдат будто не понял: давай по два пельменя поддевать на вилку. Старик говорит:

Жил-был барин, богатый-пребогатый. Не знал он, куда свои деньги девать. Ел-пил сладко, одевался нарядно, гостей у него каждый день столько было, что у иных по праздникам того не бывало. А все у него денег не убывало, еще прибывало.

И захотелось раз барину пошутить над мужиком-дураком, себе и гостям на потеху. Призывает он самого бедного мужика из деревни и говорит ему:

– Слушай, мужик. Дам я тебе денег целую малёнку, только скажи мне, чего на свете не бывает. Нынче люди до всего дошли: и на черте ездят, и по небу летают, и в Питер по проволоке лапти послать можно. Скажи же: чего на свете не бывает? Почесал мужик затылок.

– Не знаю, – говорит, – барин, кажись, взаправду все на свете бывает. Дай сроку до завтра, – может, и вздумаю.

– Ну пойди, подумай, – говорит барин, – а завтра приходи, ответ приноси.

Мужик до петухов не спал, все барскую загадку отгадывал. Раздумает, так и мало ли чего на свете не бывает, а и то в ум придет: "Может, это и бывает, только я не знаю. Ну да ладно, скажу наудачу, авось чего и не бывает!"На другой день пришел он к барину.

– Ну что, мужик, теперь знаешь, чего на свете не бывает?

– Одного, барин, не бывает: топором никто не подпоясывается, ног за топорище не заткнет.

Усмехнулся барин, усмехнулись и гости, видят – мужик-то сер, да ум-то у него не волк съел. Надо малёнку отмеривать. Да барин не то денег пожалел, не то хотел еще над мужиком пошутить, кто его знает, только и говорит мужику:

– Нашел, брат, что сказать. У нас подлинно этого не делают, а в чужих землях – так сплошь и рядом. Ступай с богом до завтра. Придумаешь – ответ принеси.

Продумал мужик и другую ночь. Что ни надумает, все надежда плохая на барские деньги. "Хитры немцы, – думает, – у них, может, все бывает. Ну да скажу еще что-нибудь"Приходит наутро к барину.

– Не все, барин: баба попом не бывает, красная девка обедни не служит.

Усмехнулись все, только барин опять ему денег не дал.

Нет, – говорит, – это бывает: по неметчине и всё так. Поди подумай последний раз. Скажешь – бери деньги, а то не прогневайся.

Плюнул с досады мужик, идучи домой, думает: "Видно, одному только не бывать, чтобы у меня деньги были!

Все-таки через ночь опять идет к барину. «Наскажу, – думает, – ему всякой всячины, может, что и небывальщина будет».

– Ну, что хорошенького скажешь? – спрашивает барин. – Не узнал ли, чего на свете не бывает?

– Все, барин, бывает, – говорит мужик. – Думал я, что люди хоть на небо не попадают, а здесь сам побывал, теперь поверил, что и это бывает.

– Покойница жена побывать наказывала и подводу за мной выслала: двух журавлей в разнопряжку. Повидался с ней, с ребятишками и к твоей милости воротился.

– А так, что по уши в землю завяз, не жестка земля попалась.

– Хе... как! А сходил домой, принес лопату, выкопался, да и вылез.

– Не видал ли ты на небе покойного барина, моего родителя?

– Ну, что он там делает? – допрашивает барин. А мужик-то, не будь плох, догадался и говорит:

– Что покойный барин делает? Да после моих ребятишек постилки моет.

– Врешь, мужик-дурак! – закричал барин. – Того на свете не бывает, чтобы барин у холопа нянчился! Бери деньги, да не мели околесицы!

Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползет, – хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:

Эй, ворона, ворона! Знал я твоего отца и мать – славные были люди!

– И братьев и сестер твоих знаю, что за добрые были люди! Угу!

– Да все же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдается, что разумнее тебя никого нет на свете.

Понравились эти речи вороне, каркнула она во весь рот и упустила рака в море.

В одной деревне был крестьянин, а тут недалеко жил барин в своем имении. Крестьянину случилось раз пройти мимо имения. А у барина собака была злющая. Собака накинулась на него, а он ударил собаку посохом и убил ее. Барин подал в суд. Позвали этого крестьянина судиться с барином. И вот когда пришли на суд, судьи спрашивают барина:

– Что ты хочешь от этого мужичка, какое наказание ему дать?

– А я вот что хочу сделать – лишить его человеческого звания и голоса, и пусть он станет собакой, охраняет мое имение и живет у меня при дворе.

Ну, конечно, суд это и решил. Лишили мужичка человеческого звания и заставили жить у барина, охранять барское имущество.

Мужичку пришлось прийти к барину и стать вместо собаки: лаять по ночам и охранять его имущество.

И вот в одно прекрасное время сговорился он с ворами:

– Приходите, воры, в такую-то ночь, пограбите, а там разделим. И вот в одну ночь приехали воры. Когда барин утром встал – видит,что имущества у него увезли много. И он подает на собаку в суд, что она худо охраняла: были воры и ограбили. Когда пришли на суд, то судьи стали опрашивать барина:

– Ну, барин, скажи, лаяла ли у тебя в ту ночь собака?

– Очень хорошо лаяла, сильно лаяла в ту ночь, когда была покража.

– Так что же тебе надо от собаки? Что же она могла еще сделать, раз она лишена человеческого голоса?

И решили судьи, что собака права, и дали ему право человеческим голосом опять говорить.

Тогда барин был недоволен судом и повез этого мужичка в город, на пересуд. И поехали они с ним вместе. Заехали в лес. А уж было темно. Мужик и говорит барину:

Да нет, я теперь лаять не стану – я получил человечье право. Лай, барин, сам, а то медведь-то может нас съесть.

– Мужичок, полай немножко, хоть поучи меня. Мужичок полаял немного и говорит:

И вот барин начинает лаять. А мужик ему говорит:

А сам сидит, не смеется. И барин до того долаял, что рассвело. Мужичок и говорит:

– Стой, барин, стой, не лай! Это ведь не медведь, это нам повиделась кокора.

– А, так ты меня обманул! Теперь я тебя отдам под суд.

– Ну, ладно, барин, отдавай, а я всем скажу, что ты всю ночь по-собачьи лаял.

– Послушай, мужичок, я тебя отпущу домой и дам тебе денег и корову. Иди, живи с богом, только никому не рассказывай, что я по-собачьи лаял!

И вот они вернулись домой. Барин дал мужичку корову да денег, и мужичок пошел домой.

И стал он жить, ни в чем нужды не знать с тех пор, как барина обдурил.

Жил-был мужик да баба, у них было два сына. Братьям не приходилось вместе дома жить – один все ходил по чужой стороне.

Вот раз собрался он на чужую сторону, надел черный армяк и черный башлык, а желтый армяк и такой же башлык взял про запас. Идет путем-дорожкой, попадается ему навстречу барин, едет на паре.

Приказал барин кучеру остановиться. Остановил кучер коней, подозвал барин мужика.

– А, – говорит, – добрый человек, вижу, ты на чужой стороне бывал?

– Скажи, пожалуйста, кто лучше – поп, или судья, или из нашего брата, барин?

– А потому, что иной поп служит – торопится: чего не пропоет?!

– А потому что судья – кто их подпоит, так они по тому и судят, а кто не подпоит, так на того ровно воду льют.

– Из вашего брата две трети дураков да треть безумников. Барин говорит:

– Кучер, погоняй! – И поехал. Отъехал недалеко – говорит барин кучеру:

– Кучер, а кучер, ведь он нас ни во что поставил!

– Да я давно думаю, что он вас ни во что поставил, да не смею сказать.

– Ой ты, чудак! Ты бы давно сказал! Давай поворачивай коней, да спросим, почему он нас ни во что поставил.

Завидал мужик барина, скоро снял черный армяк и черный башлык, надел желтый армяк да желтый башлык, подошел к сосне и подпер сосну плечом, а сосна та наклонилась на озимь.

– Не видал ли мужичка в черном армяке да черном башлыке?

– Давай, могу сходить. Пешком-то вот только не догнать – надо лошадь.

Барин взялся за сосну, а кучер отстегнул лошадь. Мужик сел на лошадь и поскакал.

– Вот что, – говорит, – я там его догнал, посадил на лошадь, он поехал было, да неладно, а как ежели мне сидеть, так он за мной не идет. Давайте другую лошадь, мы скоро приедем.

Велел барин выпрячь и другую лошадь. Сел мужик на одну, а дру-гую в поводу рядом погнал.

Приехал в то село, из которого был барин. Пришел к барыне и просит пять тысяч денег.

– Барыня, – говорит, – давай скорее пять тысяч, барин купил сто десятин лесу.

Принесла барыня пять тысяч денег и отдала мужику. Он еще у нее спросил какую-нибудь повозку. Барыня говорит:

– У нас худых повозок нет, вон возьми ту, стеклянную. Заложил мужик коней да и говорит:

– Эти две лошади, пожалуй, не потянут, давайте еще лошадь.

– Запрягай в корень молодого сивка, – говорит барыня. Сел мужик в повозку и поехал домой.

А барин с кучером стояли, стояли. Вот и говорит барин кучеру:

– А я давно думаю, что обманул, да вам не смею сказать. Барин и закричал:

– Ой ты, фирюль! Я бы давно оставил сосну, пускай на озимь падет. Отбегай, чтобы не задавило.

Кучер отскочил, а сосна и не думает валиться.

– Что же сосна-то не падает? Давай, – говорит барин, – столкнем. Толкали, толкали – не могут спихнуть.

– Давай, – говорит барин, – разбежимся да толкнем, она и слетит. Как ни разбегутся, кучер все раньше барина прибежит.

– Ты отойди подале, а я стану поближе, так вместе к сосне и прибежим.

Отошел кучер подальше, стал барин поближе, побежали к сосне. Подбегает кучер к сосне и упал, а барин через него – да лбом о сосну, лоб-от весь и расшиб.

Завязался и пошел к своей повозке. Спрашивает у кучера:

– Что тяжелее: тарантас везти или хомуты нести? Говорит кучер:

– Конечно, сами знаете, лошадь в тарантасе идет, так никогда не вспотеет, а под хомутом всегда мокро. Как хомут не тяжелее?!

– Так неси ты, кучер, хомуты, а я тарантас повезу: мне тяжелого не унести.

Надел кучер на обе руки по хомуту и легошенько пошел, а барин тарантас потащил – потом обливается.

Отстал барин от кучера – из виду потерял, кричит:

– Подожди, подожди! Остановился кучер – подождал барина.

– Клади-ка хомуты в тарантас, да повезем вместе.

Кучер положил хомуты в тарантас, а сам сунул в колеса по толстой палке – стягу. Взялись за тарантас. Барин понатужился, не может с места сдернуть.

– Нет, – говорит, – возьми ты хомуты, а я опять тарантас повезу. Кучер выдернул стяги, взял хомуты и пошел вперед.

Доехал барин до своего села. Выскочила барыня навстречу и говорит:

– Поздравляем вас с новой купчей! Барин вытаращил глаза и спрашивает:

– Да ведь вы послали мужика, он увез пять тысяч денег на ваших конях да стеклянную повозку.

– Ну, хоть не одного меня обманул, а и барыню обманул этот самый мужик!

Дрозд на дереве гнездышко свил, яички снес и вывел детенышей. Узнала про это лисица. Прибежала – и тук-тук хвостом по дереву.

– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем! Дрозд испугался и стал просить, стал лису молить:

– Лисанька-матушка, дерева не руби, детушек моих не губи! Я тебя пирогами да медом накормлю.

– Ну, накормишь пирогами да медом – не буду дерева рубить!

И отправились лиса и дрозд на большую дорогу: дрозд летит, лиса вслед бежит.

Увидел дрозд, что идет старуха со внучкой, несут корзину пирогов и кувшин меду.

Лисица спряталась, а дрозд сел на дорогу и побежал, будто лететь не может: взлетит от земли да и сядет, взлетит да и сядет.

– Как-нибудь поймаем. У ней, видать, крыло подбито. Уж больно красивая птичка!

Старуха с внучкой поставили корзину да кувшин на землю и побежали за дроздом.

Отвел их дрозд от пирогов да от меду. А лисица не зевала: вволю пирогов да меду наелась и в запас припрятала.

А лиса тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:

– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем! Дрозд высунулся из гнезда и ну лисицу просить, ну лисицу молить:

– Лисанька-матушка, дерево не руби, детушек моих не губи! Я тебя пивом напою.

– Ну, пойдем скорей. Я жирного да сладкого наелась, мне пить хочется!

Полетел опять дрозд на дорогу, а лисица вслед бежит.

Дрозд видит – едет мужик, везет бочку пива. Дрозд к нему: то на лошадь сядет, то на бочку. До того рассердил мужика – тот захотел убить его. Сел дрозд на гвоздь, а мужик как ударит топором – и вышиб из бочки гвоздь. Сам побежал догонять дрозда, а пиво из бочки на дорогу льется. Лиса напилась сколько хотела.

Улетел дрозд в свое гнездо. Лисица опять тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:

– Теперь рассмеши меня, а то дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей тврих съем!

Повел дрозд лису в деревню. Видит – старуха корову доит, а рядом старик лапти плетет. Дрозд сел старухе на плечо. Старик и говорит:

– Старуха, ну-ка не шевелись, я убью дрозда! – И ударил старуху по плечу, а в дрозда не попал.

Старуха упала, подойник с молоком опрокинула. Вскочила старуха – и давай старика ругать!

Улетел дрозд в свое гнездо. Не успел детей накормить – лисица опять хвостом по дереву: тук-тук-тук!

– Теперь напугай меня! Рассердился дрозд и говорит:

Полетел дрозд, летит, покрикивает, а лисица бежит за ним – глаз не открывает.

Лиса открыла глаза, увидела собак – и наутек. А собаки – за ней. Едва добралась до своей норы.

Залезла в нору, отдышалась маленько и начала спрашивать:

– Мы смотрели, чтобы собаки лисаньку не съели.

– Мы слушали, чтобы собаки лисаньку не скушали.

– Мы бежали, чтобы собаки лисаньку не поймали.

– Я, хвостище, по пням, по кустам, по колодам цеплял да тебе бежать мешал.

Рассердилась лисица на хвост и высунула его из норы:

Собаки ухватили лису за хвост и вытащили ее из норы.

Жил-был мужик, имел у себя много овец. Зимним временембольшущая овца объягнилась, и взял он ее со двора в избу с ягненочком. Приходит вечер. Едет барин, попросился к нему ночевать. Подошел под окошко и спрашивает: – Мужик, пустишь ночевать?

– Помилуй! Нам бы только где темну ночку проспать.

Въехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошел. На барине был огромный волчий тулуп. Взошел в хату, богу помолился, хозяевам поклонился.

Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ, и раз, да и два, да и до трех. Барин говорит:

– Она думает, что ты волк, волчий дух чует. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток поймала.

– Ах, дорого бы за нее я дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.

– Эх, мужичок, да не дороже денег; у барина хватит.

Ну, мужик согласился, продал. Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал. Едет. Идут навстречу три волка. Вот овца увидела волков, так и прыгает на санях. Барин говорит кучеру:

– Надо пускать: вишь, она как раззадорилась. Сейчас поймает. А она боится.

– Постой немножечко, сударь, она раззадорится.

Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу; овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувается, а кучер за ней собирается. Поколе лошадушек выпрягал, в погонь за овцой скакал, волки овцу поймали и шкуру с нее содрали, сами в лес убежали. Кучер подскакал – овца на боку лежит, а ее шкура содрана лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:

– Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась. Мужичок три сотенки получил, сидит теперь барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.

Выкопал мужик яму в лесу, прикрыл ее хворостом: не попадется ли какого зверя.

Бежала лесом лисица. Загляделась по верхам – бух в яму! Летел журавль. Спустился корму поискать, завязил ноги в хворосте; стал выбиваться – бух в яму!

И лисе горе, и журавлю горе. Не знают, что делать, как из ямы выбраться.

Лиса из угла в угол мечется – пыль по яме столбом; а журавль одну ногу поджал – и ни с места, и все перед собой землю клюет, все перед собой землю клюет. Думают оба, как бы беде помочь.

И опять примутся – лиса бегать, а журавль клевать. «Экой, – думает лиса, – глупый этот журавль! Что он все землю клюет? Того и не знает, что земля толстая и насквозь ее не проклюешь». А сама все кружит по яме да говорит:

– У меня тысяча, тысяча, тысяча думушек! А журавль все перед собой клюет да говорит:

Пошел мужик посмотреть, не попалось ли кого в яму. Как заслышала лиса, что идут, принялась еще пуще из угла в угол метаться и все только и говорит:

А журавль совсем смолк и клевать перестал. Глядит лиса – свалился он, ножки протянул и не дышит. Умер с перепугу, сердечный!

Приподнял мужик хворост, видит – попались в яму лиса да журавль: лиса юлит по яме, а журавль лежит, не шелохнется.

– Ах ты, – говорит мужик, – подлая лисица! Заела ты у меня этакую птицу!

Вытащил журавля за ноги из ямы, пощупал его – совсем еще теплый журавль, еще пуще стал лису бранить. А лиса-то бегает по яме, не знает, за какую думушку ей ухватиться: тысяча, тысяча, тысяча думушек!

– Погоди ж ты! – говорит мужик. – Я тебе помну бока за журавля! Положил птицу подле ямы – да к лисе.

Только что он отвернулся, журавль как расправит крылья да как закричит:

– У меня одна дума была! Только его и видели.

А лиса со своей тысячью, тысячью, тысячью думушек попала на воротник к шубе.

Пришел солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке:

– Здравствуй, божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть.

– Ах ты, старая ведьма! Я те глухоту-то вылечу! – И полез было с кулаками. – Подавай на стол!

"Что за диво! – думает баба. – Дай посмотрю, как из топора солдат кашицу сварит!"Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит:

– Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать! Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит:

– Совсем бы готово, только б маслом сдобрить! Баба принесла ему масла. Солдат сварил кашицу:

– Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли да принимайся за ложку: станем кашицу есть!

Похлебали вдвоем кашицу. Старуха спрашивает:

– Да, вишь, он не уварился, – отвечал солдат. – Где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!

Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошел в иную деревню.

Вот так-то солдат и кашицы поел, и топор унес!

Позавидовал один барин кузнецу: «Живешь-живешь, еще когда-то урожай будет и денег дождешься, а кузнец молотком постучал – и с деньгами. Дай кузницу заведу!» Завел барин кузницу, велел лакею мехи раздувать. Стоит ждет заказчиков. Едет мимо мужик, шины заказать хочет на все четыре колеса.

– Полтораста рублей надо бы взять, ну да чтобы народ привадить,возьму всего сто.

Стал барин огонь раздувать, лакей – в мехи дуть. Взял барин железо, давай его ковать, а ковать-то не умеет: ковал, ковал да и пережег железо.

– Ну, – говорит, – мужичок, не выйдет тебе не то что весь станок, а разве один шинок.

– Один так один, – согласился мужик. Ковал, ковал барин и говорит:

– Не выйдет, мужичок, и один шинок, а выйдет ли, нет ли сошничок.

– Ну, ладно, хоть сошничок, – отвечает мужик.

Постучал барин молотком, еще железа испортил много и говорит:

– Ну, мужичок, не выйдет и сошничок, а выйдет ли, нет ли кочедычок.

Только у барина и на него железа не хватило: все пережег.

– Ну, мужичок, – говорит барин, – не выйдет и кочедык! Получился у барина один «пшик»: сунул он в воду оставшийся кусочек раскаленного железа, оно и зашипело – пшик!

– Накорми чем бог послал, бабка! А бабка была жадная:

– Изволь, служивый, да не обижайся: только и еды у меня что пустые щти.

– Ничего, – говорит солдат, – давай маслица, заплачу.

Налила бабка солдату тарелку щей, достала с печи горшочек топленого масла и капнула одну каплю в тарелку. Заиграла во щах золотая блестка. А солдат говорит:

Капнула бабка еще каплю. Заиграла во щах другая блестка. Солдат говорит:

А солдату все мало. Взял он у бабки из рук горшочек да разом его в тарелку и выплеснул.

Заиграли тут блестки во щах – пять... десять... двадцать – не сосчитаешь. И слились все в одну большую блестку.

Говорил барин с солдатом; стал солдат хвалить свою шинель: – Когда мне нужно спать, постелю я шинель, и в головах положу шинель, и покроюсь шинелью.

Стал барин просить солдата продать ему шинель. Вот они за двадцать пять рублей сторговались. Пришел барин домой и говорит жене:

– Какую я вещь-то купил! Теперь не нужно мне ни перины, ни подушек, ни одеяла: постелю шинель, и в головах положу шинель, и оденусь шинелью.

И точно, барин постелил шинель, а в головах положить и одеться нечем, да и лежать-то ему жестко.

Пошел барин к полковому командиру жаловаться на солдата. Командир велел позвать солдата.

– Что же ты, брат, – говорит командир, – обманул барина?

– Никак нет, ваше благородие, – отвечает солдат.

Взял солдат шинель, расстелил, голову положил на рукав и накрылся полою.

– Куда как хорошо, – говорит, – на шинели после походу спится! Полковой командир похвалил солдата. А барину сказал:

– Кто поработает да устанет, тот и на камне спит, а кто ничего не делает, тот и на перине не уснет!

Жила-была старуха, у нее был сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:

– Ничего у меня нет горяченького: печка не топлена и щички не варены.

А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:

– Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать.

Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:

Старуха заохала и выбежала скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлебкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.

Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:

– Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородинском, сидит Петухан Куриханыч.

– Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске был Петухан Куриханыч, да переведен в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку.

Солдаты посидели, поели черствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над ее загадкой, простились и ушли.

Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок, – думает про себя, – вишь как разварился – достать не могу». Достала, ан... лапоть!

Раньше – как сапожник, так последний человек, ругатель и пьяница. А этот был справедливый. Другому дай кожу – он ее украдет и деньги не отдаст. А этот был честный. Вот онпомер. Помер и пошел в рай. Стоит у ворот апостол Петр.

– Нет бога дома! Он гулять пошел. И святые с ним. Садись и жди его. А пока расскажи, как жил ты на земле. Не крал ли?

– Только то себе оставлял, что с-под ножа падает.

Стал сапожник в угол и ждет. Видит – стоит скамеечка маленькая.

Взял он ее и сел на уголок. А скамейка была бога – бог садится на свое место, а на скамейку ноги ставит. Сел сапожник на скамейку и вдруг целый мир увидал. И жену видит. Та белье полощет в речке. Взяла и повесила сушить. И домой пошла. А другая баба подошла да давай это белье снимать, воровать...

– Ты что делаешь? Ты что чужое белье воруешь?

Далеко от неба до земли – ничего не слышно. Как схватил сапожник скамейку да как пустил в бабу!

А тут вдруг шум, музыка, голоса... Сапожник скорее спрятался. Это бог назад пришел со всеми своими святыми. Взошли все на небеса. Стало там светло. А сапожник сидит за дверью в уголку. Сел бог на место, видит – скамейки нет.

– Ну, говорит, ищите ее, куда она делась. Разбежались ангелы, ищут скамеечку. Увидали сапожника:

– Да меня святой апостол Петр впустил сюда. Бог говорит:

– А где моя скамеечка? Сапожник рассказывает:

– Да вот как я сел на нее, так все и увидел – как баба белье крала у моей жены. Я кричал-кричал – она ничего не слышит. Не выдержал я, да и бросил скамейку.

– Если бы я был таким, как ты, так мне бы, на землю глядя, и сидеть не на чем было. Всю мебель бы вниз побросал...

Поп сам ел хорошо, а своего работника кормил плохо. В праздник работник забрался пораньше в церковь, залез под престол и сидит там. Поп пришел, начал служить, стал читать: – Господи, очисти меня, грешного, и помилуй! А работник тихонько из-под престола говорит:

– Господи, очисти меня, грешного, и помилуй! Работник опять:

Поп в третий раз говорит так же, и работник ему в третий раз отвечает то же. Поп осмелился, говорит:

– Мать, какое мне было преставление: я слышал голос, – и рассказывает, что было.

Пришел и работник. Его – за стол, стали кормить, угощать.

Поехал старик в поле пахать и выпахал клад денег, много золота – целый воз. Привез клад домой и спрятал его. А сам говорит жене:

– Старуха, никому не сказывай! – И начал он следить за старухой. А старух а-то пошла к соседке и говорит:

– Соседка, старик клад нашел, только ты никому не сказывай. Старик услыхал, что она про клад рассказывает, и велел ей напечь пирогов и блинов. Утром, как встал, позвал старуху, сели они в телегу и поехали в поле. И пироги с блинами старик захватил. А старуху посадил задом наперед. Раскидал он пироги по дороге. Старуха увидала и кричит:

– Собирай, старуха, это туча пирожная. Старуха собрала и поклала всё в мешок. Поехали дальше. А старик и блины раскидал. Старуха кричит:

– Старик, а блинов-то сколько! А старик говорит:

– Это туча выпала, старуха, блинная, собирай. Старуха и блины собрала. Поехали они лесом.

– Погоди, старуха, – говорит старик. – Я пойду погляжу: сеть тут у меня стоит.

Пошел и принес рыбу. До речки доехали. Старик пошел и принес оттуда капкан с зайцем.

День проработали. Вечером с поля поехали. Старик повез старуху мимо барского дома. А у барина был бал. Старик и говорит:

Через несколько дней разнеслась молва и дошла до барина: старик деньги нашел. Захотел барин этот клад отобрать. Призывает он старика и спрашивает:

– Какой, – говорит старик, – клад? Я никакого клада не знаю.

– Как – не знаешь? Твоя старуха говорит, что нашел. Призвали старуху. Стали ее спрашивать:

– Нет, я никакого клада не знаю. А старуха заверяет старика:

– Как – не нашел? Нашел ведь, старый. Помнишь, старик, когда мы с тобой поехали в поле, пирожная-то туча выпала?

– Как – не знаешь? – уверяет старуха. – А блинная-то туча выпала? Забыл, старый?

– А помнишь, – говорит она, – когда мы рыбу-то поймали в лесу, а капканом-то зайца в речке поймали?

– Не знаю, – твердит старик. Старуха рассердилась:

– Как – не знаю? Помнишь, мы ехали мимо баринова двора, когда барина-то черти драли?

Один поп купил себе на рясу двадцать аршин бархата и позвал к себе портного. Портной пришел. Но так как дело было под вечер, то портной сказал попу:

– Теперь еще, батюшка, темно – неладно скроишь, так я лучше завтра поутру, как только встану, примусь за дело. Поп согласился и спросил портного, как его зовут. – Какофъем, – отвечал портной.

Вскоре все улеглись спать; лег спать и портной. Когда все крепко уснули, он встал, нашел где-то толокна и воды, высыпал толокно в поповскую шляпу и налил туда воды, так что сделалась тяпушка, а сам взял бархатную материю и пошел домой.

Поп утром встал, надел свою шляпу и выбежал на улицу искать портного. Попадается ему навстречу баба.

– Вижу, вижу, батюшка. Куда как хорош! Что и говорить!

У попа в это время тяпушка текла по бороде и шляпе. Поп ничего не сказал бабе и пошел дальше. Попадается ему попадья.

– Не видала ли, мать, Какофъя? – спросил у нее поп.

– Вижу, вижу, больно хорош! Где тебя черти-то так выкатали? Поди, дурак, умойся!

Поп провел по лицу рукой и тут только заметил, что по нему течеттяпушка.

Приехал мальчик к кузнецу лошадь подковать. И поп тоже приехал свою лошадь подковать. Ясное дело, сначала попу кузнец делает. Сковал подковы, бросил их к порогу, копыто стал подчищать.

– Батюшка, подай вон подковы, мерить буду. Поп схватил подковы и обжег себе пальцы. Ругается. А кузнец тихонько посмеивается и говорит:

– Еще, – говорит, – нельзя. Горячие. Поп все это смекнул.

Она дала ему щи. Батька как плюнет в тарелку. А матка на него:

– Нет, – говорит, – это верное средство, чтобы не обжигаться.

Приходит мужичок в одно селенье и видит – толпа, и спрашивает:

– А нет, – говорят, – у нас в приходе попа! Был отец Пахом, да унесло прахом.

Приняли в священники. Служил пятнадцать лет у них. Он был неграмотный; за молебны, за обедни брал дорого. Из мирян один подал прошение преосвященному за то, что дорого берет: за молебны – двадцать пять рублей. Архиерей в объезд приезжает в приход, заставляет его обедню служить. Пахом начал:

– Шел мимо этого места, и увидел я – народу толпа, и спросил: "Что это, братцы, у вас за толпа? " – «А вот у нас толпа, нет у нас в приходе попа. Был отец Пахом, да унесло прахом». – «Так я, братцы, Пахом». – «Если ты Пахом, так будь же у нас попом!» Служил у них пятнадцать лет, ну и накопил денег три тысячи рублей. Первая тысяча – архиерею, вторая тысяча – мне, а третья тысяча – певчим.

– Слава тебе, господи, слава тебе! Евангелие кончено. Преосвященный и говорит:

– Я. миряне, не нахожу в священнике ничего дурного, может служить до скончания, покуда в силах!

Однажды были именины у одного богатого человека, и среди гостей был священник. А дело было в великий пост. Среди разных кушаний был подан зажаренный поросенок. Хозяева и говорят попу:

– Уж извините, батюшка! Вы ведь поросенка-то не будете есть!

Поглядел он на поросенка – вкусно! Поправил он рукава рясы, поднял руку с крестом и перекрестил поросенка:

– Господи, господи! Обрати порося в карася! – И стал есть.

Жила-была барыня, глупая-преглупая. Что ни забьет себе в голову – умри, а исполни.

Вот задумала барыня вывести сорок цыплят, и чтобы все были черненькие. Горничная говорит: – Да разве это, барыня, возможно?

– Хоть и невозможно, а хочется, – отвечает барыня. Зовет она своего кучера и приказывает:

– Садись в лукошко, выводи сорок цыплят, да чтобы были они все черненькие.

– Помилуй, барыня! – говорит кучер. – Где же это видано – человека наседкой сажать?

– Тебе, – говорит, – привычно на козлах сидеть, посидишь и в лукошке.

«Вот проклятые господа! – думает кучер. – Всю шею нам объели, хоть бы все околели!» – Что ж, – говорит, – воля ваша. Только дай мне, барыня, то, что я попрошу. А нужно мне чаю, сахару, харчей побольше, тулуп, валенки и шапку.

Отвели кучера в баню. Дали ему все, что просил. Посадил он наседкой курицу. Стали к нему друзья ходить, он их – чаем поить. Сидит с ними, чаек попивает, барыню дурой обзывает.

Ни мало ни много времени прошло, вывела наседка цыплят, из них три черненьких.

Берет кучер черненьких пискунов в лукошко, идет к барскому окошку:

– Вот, барыня, трех уже высидел. Получай да харчей прибавляй. Сама видишь: тяжело мне их высиживать.

Барыня обрадовалась, харчей прибавила, кучера досиживать заставила.

Каждый день слуг шлет узнать, сколько еще черненьких наклюнулось. Видит кучер: дело плохо. Говорит своим друзьям:

– Вы, ребята, зажигайте баню да меня держите. Буду я рваться, в огонь кидаться, а вы не пускайте.

Ладно, так и сделали. Баню подожгли. И барыне доложили: загорелась, мол, баня по неизвестной причине.

Вышла барыня на крыльцо и видит: горит баня, пылает, а кучер убивается, в огонь кидается. Слуги его держат, не пускают, а он одно:

– Клу-клу!.. Клу-клу!.. Клу-клу!.. Слуги говорят:

– Ой, барыня, смотри, как он сокрушается, как его материнское сердце разрывается!

– Держите его, покрепче держите! Цыплят теперь не спасешь, так его бы удержать – очень хороша наседка!

Не успели пожар потушить, приказывает барыня кучеру опять цыплят выводить.

А он, не будь глуп, взял валенки да тулуп – только его и видели.

В старое время жил да был мужичок. У мужичка была пчела.

В той же деревне жил дьякон, больно до меда лаком.

Вот родился у дьякона сын. Пришел он мужичка проситькумом быть – захотелось это ему попробовать медку. На другой день приходит к мужичку дьякон и просит для крестника меду. Мужичок ему дал.

Не прошло и недели, а дьякон опять за медом. Как ему отказать?.. Стал дьякон весь мед у мужичка забирать, только успевай наливать. Придет и говорит:

– Кум, а кум! Твой крестник просит меду. Еще и выговорить не может, а уже кричит «ме» да «ме».

Не стало терпения у мужичка, решил он проучить жадного дьякона.

– Ладно, – говорит, – дам тебе меду. Только сам за ним ступай, сколько хочешь, столько и набирай.

Обрадовался дьякон. «Вот, – думает, – теперь я поем вволю медку!» Приводит его мужичок к дубку. А на том дубку было осиное гнездо. Приставил мужичок лестницу и говорит:

– Полезай, кум дьякон, угощайся. Вон улей у меня наверху. Только не ругай мою пчелу, а то она от этого злой становится.

Залез дьякон на дуб, а мужичок взял лестницу да и прибрал. Осы налетели, со всех сторон дьякона облепили. Стали его жалить. Он только отмахивается да приговаривает:

– Ну вас, пчелки, к богу в рай!.. А они еще пуще жалят.

С перепугу забыл, как лестница называется. Подает ему мужик лопату. Дьякон еще громче кричит:

– Кум! Больше терпеть нет силы!.. Подает ему мужик вилы.

Не выдержал дьякон, с дуба сорвался. Вниз летел, за сучки цеплялся.

– Ой, какие злые пчелы! – говорит. – Какой плохой мед! С тех пор зарекся за даровым медом ходить.

Жили-были муж с женой. Жена была баба ленивая и беззаботная, да к тому же еще и большая лакомка: все проела на орешках да на пряничках, так что наконец осталась в одной рубахе, и то в худой – изорванной.

Вот подходит большой праздник, а у бабы нечего и надеть, кроме этой рубахи. И говорит она мужу:

– Сходи-ка, муж, на рынок да купи мне к празднику рубаху. Муж пошел на рынок, увидал, что продают гуся, и купил его вместорубахи.

– Купил, – отвечает муж, – да только гуська. А жена не послышала и говорит:

Сняла с себя изорванную рубаху и бросила в печку. А потом и спрашивает:

– Да ведь я сказал, что купил гуська, а не рубаху. Так и осталась баба без рубахи.

Жил-был поп бездетный: он и матушка. И такой был жадный до наживы... Проповедовал этот поп людям, что они должны делать, чтобы быть им в раю. И между прочим, уговаривал прихожан, чтобы несли ему больше.

Матушка слышала, как он красиво говорит, и решила, что будет батюшка в раю. И все попрекала его, зачем он не протопоп или не архиерей.

Вот умер он... А матушка осталась, после смерти его начала жить добродетельно, чтобы не отстать от попа. Все имущество свое раздала, всем помогала. И когда умерла, повели ее в рай.

Ходит она по раю, ищет она батюшку, а его нет.

– Не заслужил твой батюшка благодати райской.

– Для праведной души все можно! Пойдем, покажу.

Идут они и видят муки различные – червь неусыпный, огонь неугасимый и тина невылазная. Подходят ближе, видят – стоит поп по шею в тине и только головой качает.

– Эх, батюшка, батюшка! Надеялась ли я видеть тебя в этом гнусном месте! Ведь я думала, что ты в раю будешь!

– Эть, – говорит, – матушка, хорошо, что я тебя не послушал: ведь ты всегда надоедала мне, отчего я не протопоп, не заслужил высший чин... Хорошо, что я простой поп, так я не дюже втоп, а вот ниже меня протопоп, так я на нем ногами стою...

– А что, говорят, в Ростове-то архиерей женится?

– Вчерась я пошел, сегодня пришел; случилось мне мимо ростовского архиерейского дома идти: стоят кареты смазаны, свиньи запряжены, хвосты подвязаны. Засвистали, поскакали, не знаю куда.

– А что, говорят, в Ростове бабы-то пшеницу на печке посеяли?

– Вчерась я пошел, сегодня пришел; случилось мне мимо ростовских печей идти – жнут бабы пшеницу.

– А что, говорят, в Ростове-то озеро сгорело?

– Случилось мне мимо Ростовского озера идти: щука да караси по лугам, язи да окуньё по елям, а плавает ершишко-голышка, глазоньки покраснели, перышки подгорели.

Жил-был поп. Нанял себе работника, привел его домой.

– Ну, работник, служи хорошенько, я тебя не оставлю, Пожил работник с неделю, настал сенокос.

– говорит поп, – бог даст – переночуем благополучно, дождемся утра и пойдем завтра косить сено.

Дождались они утра, встали рано. Поп и говорит попадье:

– Давай-ка нам, матка, завтракать, мы пойдем на поле косить сено. Попадья собрала на стол. Сели они вдвоем и позавтракали порядком.

– Давай, свет, мы и пообедаем за один раз и будем косить до самого полдника без роздыха.

– Как вам угодно, батюшка, пожалуй, и пообедаем.

– Подавай, матка, на стол обедать, – приказал поп жене.

Она подала им и обедать. Они по ложке, по другой хлебнули – и сыты.

– Давай, свет, за одним столом и пополуднуем и будем косить до самого ужина.

– Как вам угодно, батюшка, полудновать так полудновать! Попадья подала на стол полдник. Они опять хлебнули по ложке, подругой – и сыты.

– За равно, свет, – говорит поп работнику, – давай заодно и поужинаем и заночуем на поле – завтра раньше на работу поспеем.

Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола.

Работник схватил свой армяк и собирается вон.

– Как – куда? Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться.

С тех пор перестал поп угощать работника за один раз завтраком, обедом, полдником и ужином.

Житье у меня тебе, девка, будет лехкое, – не столько рабо-тать, сколько отдыхать будешь!

Утром станешь, как подобат, – до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешься и – спи-отдыхай!

Завтрак состряпашь, самовар согрешь, нас с матушкой завтраком накормишь – спи-отдыхай!

В поле поработашь али в огороде пополешь, коли зимой – за дровами али за сеном съездишь и – спи-отдыхай!

Обед сваришь, пирогов напечешь – мы с матушкой обедать сядем,а ты – спи-отдыхай!

После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и – спи-отдыхай!

Коли время подходяче – в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу – рукой подать, и восьми верст не будет, а потом – спи-отдыхай!

Из городу прибежишь – самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты – спи-отдыхай!

Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и – спи-отдыхай!

Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты – спи-отдыхай!

Воды наносишь, дров наколешь – ето к завтрему, и – спи-отдыхай!

Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь – во што ночь-то будешь спать?

Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь и опять – спи-отдыхай!

Ну, под утро белье постирашь, которо надо – поштопать да зашьешь и – спи-отдыхай!

Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов – сто рублев. Богатейкой станешь!

Пришел зять к теще в гости. Теща угостила его киселем. Зять съел кисель и спрашивает:

Зятю кисель очень пришелся по вкусу – думает он: «Дома непременно заставлю жену сварить, только бы не забыть, как зовется».

Вот пошел он домой и твердит про себя: "Кисель, кисель, кисель!:

Случилась на дороге канава. Хотел зятек перескочить через нее, да поскользнулся и упал. Встал – и забыл, что ел у тещи. Думал, думал – никак не может вспомнить.

Едет мимо барин на шестерке и видит: мужик бродит в канаве.

– Кучер, поди поищи, – говорит барин, – а найдешь – разделим пополам.

– Вишь, как взболтал грязь-то в канаве, словно кисель!..

– Нашел, нашел! – закричал зять, выскочил из канавы и со всех ног пустился домой, а сам все кричит: – Кисель, кисель!

Мужик унес из лавки куль пшеничной муки. Захотелось к празднику гостей зазвать, пирогами попотчевать. Принес домой муку да и задумался. – Жена! – говорит он своей бабе. – Муки-то я украл, да боюсь – узнают! Спросят: отколь ты взял такую белую муку?

– Не кручинься, мой кормилец! Я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных!

У бедного старика было три сына. Посылает отец старшего: – Поди наймись в батраки, все чего-нибудь заработаешь. Пошел старший сын в другую волость, а навстречу ему поп: – Наймись, свет, ко мне, только, чур, уговор такой: коли хоть на день раньше срока уйдешь – не видать тебе твоего заработка, ни копейки не дам.

Молодец перечить не стал и нанялся к попу на год. Будит поп работника до солнышка, работать заставляет дотемна, а кормит один раз в день не досыта.

От голода да от тяжелой работы парень совсем отощал – насилу ноги волочит.

– Коли до срока жить – живому не быть, совсем изведусь. Махнул рукой на заработок и с пустыми руками воротился домой. А попу того и надо, чтобы работник до срока ушел. Все тяжелыеработы справлены, а деньги целы.

На другой год пошел средний брат в работники наниматься. И таким же манером, как и старший брат, полгода у попа мучился и тоже без копейки, чуть живой домой приплелся.

На третий год настал черед младшему брату в люди идти.

Пошел он прямо к тому попу, где старшие братья горе мыкали.

– Вот и хорошо! – обрадовался поп. – Я как раз работника ищу. Рядись, платой не обижу, а уговор такой: до срока проживешь – получай все сполна, что ряжено; если раньше уйдешь – пеняй на себя, копейки не заплачу.

– Ладно, – отвечает молодец. И ударили по рукам.

На другое утро – ни свет ни заря – будит поп работника:

– Вставай, скорей запрягай, поедем за сеном на дальний покос. Покуда работник коней запрягал, поп успел плотно позавтракать,а работнику попадья дала всего две вчерашние картофелины:

– Позавтракаешь в дороге – видишь, батюшка торопится, сердится...

Поехали. Только миновали околицу, соскочил парень с саней и закричал:

– Постой, батюшка! Я веревки забыл, сейчас сбегаю. Поп коня придержал, бранится.

– Ох, матушка, батюшка велел принести каравай белого хлеба да три пирога с рыбой.

Молодец прихватил в сенях веревки, воротился.

– Ладно, хоть недалеко отъехали, – ворчит поп.

Покуда до места добрались, сено укладывали да увязывали – времени прошло много.

Только к вечеру тронулись в обратный путь. Поп с переднего воза кричит:

– Дорога ровная, без раскатов, я подремлю! А ты, парень, гляди, как доедем до развилки, надо влево держать!

После того завернулся с головой в теплый дорожный тулуп и улегся спать.

Работник пирогов наелся да белого хлеба, лежит на своем возу. Доехали до развилки, и направил молодец коней не влево, как поп наказывал, а вправо. Влез на воз, посмеивается: «Проучу долговолосого, попомнит меня».

Верст пятнадцать еще отъехали. Тут поп проснулся, огляделся – видит, едут не туда, куда надо, заругался:

– Ох, будь ты неладен! Ведь говорил – держи влево. И о чем только ты думал, куда глядел?

– Как – куда глядел? Да ведь сам ты и кричал: "Держись правой руки!""Видно я обмолвился", – подумал поп и говорит:

– Ну, делать нечего, надо кружным путем ехать. Тут верст через десять деревня будет, придется переночевать. Время позднее, да и есть смертельно охота, прямо терпенья нет.

– А ты, батюшка, сенца попробуй, – работник говорит. – Я вот так славно подкрепился, сыт-сытехонек.

Поп надергал травы что помягче, пожевал, пожевал, выплюнул:

Ехали еще час ли, два ли – показалась деревня. Привернули к самой богатой избе, к лавочнику.

– Ступай, – поп говорит, – просись ночевать, у меня от голода руки-ноги трясутся.

– Добрые люди, пустите переночевать! Вышел хозяин:

– Заезжай, заезжай, ночлега с собой не возят.

– Да я не один, – шепотом говорит молодец, – со мной батюшка нездоровый – вроде не в своем уме. Так смирный, тихий, а как услышит, что два раза одно и то же скажут, как лютый зверь становится, на людей кидается.

– Ладно, – хозяин отвечает, – буду знать и своим закажу. Работник коней распряг, задал корм и помог попу слезть с воза. Зашли в избу. Хозяева с опаской поглядывают на попа, помалкивают. Подошло время к ужину, накрыли стол.

– Садитесь, гости, с нами хлеба-соли отведать.

Работник сразу за стол, а поп ждет, когда еще раз попотчуют.

Сели ужинать. Сидит поп в стороне, злится на себя: «Надо бы сразу за стол садиться».

Хозяйка убрала со стола, постелила попу с работником постель.

Молодец только голову на подушку уронил – сразу крепко уснул. И хозяева уснули.

– Приметил я, – шепчет работник, – около печки на полке горшок с кашей, поди поешь.

Поп вскочил и через минуту снова будит работника:

– Горшок с кашей нашел, а ложки нет. Рассердился парень:

– Ну где я тебе ложку возьму! Засучи рукава и ешь рукой.

Поп от жадности сунул в горшок обе руки, а в горшке был горячий вар. Третий раз будит работника, трясет горшком:

– Беда с тобой, – парень ворчит. – Гляди, у стены точильный камень. Разбей горшок, и вся недолга.

Поп изо всех сил хватил горшком, только черепки полетели. В эту же минуту кто-то истошно завопил:

Вся семья всполошилась, зажгли огонь и видят: у хозяина вся голова залита варом. Стонет старик.

– Кто кого изувечил? И знать не знаю, и ведать не ведаю. А вот куда вы нездорового попа девали?

Хозяева – туда-сюда: и в сени, и на сеновал. Все обыскали – нигде нет попа.

– Вот видите, – работник говорит, – хозяин-то уж очухался, а попа нет. Люди вы справные, отпустите товару из лавки на сотню рублей – замнем дело, а не то в волость поеду, придется вам в ответе быть.

Хозяева помялись, помялись, дали товару на сто рублей. Молодец подарки прихватил, коней запряг и поехал домой. Версту от деревни отъехал, глядь – из соломенного омета поп вылезает:

– Хозяина-то ведь не я, а ты убил, – работник отвечает, – тебе и в остроге сидеть. Кто меня держать станет?

– А ты как думал? Сейчас за урядником поедут. Поп руками всплеснул, трясется весь:

– Ох, горе горькое! Неужто нельзя как-нибудь уладить?

– Уладить можно, – работник говорит, – я уж просил хозяев: мол, все равно старика не оживишь.

– Я ничего не пожалею, все отдам, только бы замять дело!

– Просят пару коней да триста рублей денег. Ну и мне за хлопоты хоть сотню надо.

«Слава богу, – думает поп, – дешево отделался». Отвалил работнику четыре сотенки, отдал коней.

Работник отвел коней на гумно, привязал, помешкал там малое время, воротился к попу:

– Ступай домой, ничего не бойся, все дело улажено. Поп пустился наутек, от радости ног не чует.

А работник привел отцу пару коней, отдал деньги. И за себя и за братьев получил от попа сполна.

Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят – дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай, да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем. Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:

– Ну, мужик, я свое дело сделала – кашу сварила, а горшок тебе мыть!

– Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть? И сама вымоешь.

Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый.

– Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.

Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.

Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся – не хотят горшка мыть.

Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.

– Что это Маланьи-то не видать? Уж всё ли по-здорову?

– Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем – не встретим ли... И обратно идут – нет Маланьи.

Соседка и сунься в избу. Хвать! – и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась:

А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.

– Почто коровушку-то не прогоняла? Аи, нездоровилось? Молчит баба.

– Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь? Молчит баба, ни слова не говорит.

– Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то?.. Василий, а Василий! Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты и неворохнётся.

Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:

– Пойти сказать бабам! – Побежала по деревне: – Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом – одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?

– Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Ва-сильюшка! Да почто молчите-то?

– Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит. Сбегали. Пришел поп.

– Вот, батюшка, лежат оба – не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?

– Василий, раб божий! Что приключилось-то? Молчит мужик.

Соседки поговорили, поговорили да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит:

– Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.

– Да вот, – говорят, – бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут – одна живет.

– Да нет, батюшка: даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.

– Да какое же тебе жалованье положить? – спрашивает поп, да и повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается. – Да вот, – говорит поп, – возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.

Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.

– Это что же такое? – говорит. – Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам.

Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи опустил, склонился да и говорит:

– Ну вот, баба, ты перво слово молвила – тебе и горшок мыть.

Жили старик со старухой. Не было у них ни одного детища, только и был что козел – тут все и животы. Старик никакого мастерства не знал, плел одни лапти – только тем и питался. Привык козел к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козел бежит за ним. Вот однажды случилось идти старику в лес за лыками, и козел за ним побежал. Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козел бродит там и сям и травку щиплет; щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю, начал рыться и вырыл котелок с золотом. Видит старик, что козел гребет землю, подошел к нему и увидал золото; несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги – и домой. Рассказал обо всем старухе.

– Ну, старик, – говорит старуха, – это нам бог дал такой клад настарость за то, что столько лет с тобой потрудились в бедности. А теперь поживем в свое удовольствие.

– Нет, старуха! – отвечал ей старик. – Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловым; теперича нам жалеть и беречь козла пуще себя!

С тех пор стали они жалеть и беречь козла пуще себя, стали за ним ухаживать, да и сами-то поправились – лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.

Вот через некоторое время козел захворал и издох. Стал старик советоваться со старухою, что делать:

– Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед богом и перед людьми грешно, потому что все счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.

– А вот, батюшка, пришел к твоей милости с просьбою, у меня на дому случилось большое несчастье: козел помер. Пришел звать тебя на похороны.

Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе.

– Ах ты, окаянный, что выдумал – вонючего козла хоронить!

– Да ведь этот козел, батюшка, был совсем православный: он отказал тебе двести рублей.

– Послушай, старый хрыч! – сказал поп. – Я тебя не за то бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.

– Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовился; сейчас козла хоронить пойдем.

– Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.

– Да вы знавали моего козла, он-то и помер! Как начал дьякон хлестать его с уха на ухо!

– Не бей меня, отец дьякон! – говорит старик. – Ведь козел-то был, почитай, совсем православный: как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.

– Эка ты стар и глуп! – сказал дьякон. – Что же ты давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе!

И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать. Старик кричит:

– Отпусти, пожалуй, ведь козел-то был православный: он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал!

– Что ж ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне: следовало бы давно уж прозвонить!

Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола. Пришли к старику поп и дьякон и начали похороны отправлять: положили козла в гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.

Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:

– Как вы смели похоронить козла?! Ах вы, безбожники!

– Да ведь этот козел, – говорит старик, – совсем был не такой, как другие козлы: он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.

– Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал!

Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.

Бедный мужик шел по чистому полю, увидал под кустом зайца, И обрадовался и говорит:

– Вот когда заживу домком-то! Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына. На те деньги куплю свинушку. Она принесет мне двенадцать поросеночков. Поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати. Я всех приколю, амбар мяса накоплю. Мясо продам, а на денежки дом заведу да сам женюсь. Жена-то родит мне двух сыновей: Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки наводить. "Эй вы, ребятки, – крикну, – Васька да Ванька! Шибко людей на работе не подгоняйте, видно, сами бедно не живали!"Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал.

Жил себе дед да баба, у них была курочка ряба; снесла под полом яичко – пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил – не разбил, баба била – не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается!

Шли за водою поповы дочери, спрашивают деда, спрашивают бабу:

– Как нам не плакать! – отвечают дед да баба. – Есть у нас курочка ряба; снесла под полом яичко – пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил – не разбил, баба била – не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила.

Как услышали это поповы дочери, со великого горя бросили ведра наземь, поломали коромысла и воротились домой с пустыми руками.

– Ах, матушка! – говорят они попадье. – Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко – пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил – не разбил, баба била – не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! А мы, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали!

На ту пору попадья квашню месила. Как услышала она, что дед плачет, и баба плачет, и курочка кудкудачет, тотчас с великого горя опрокинула квашню и все тесто разметала по полу.

– Ах, батюшка! – сказывает ему попадья. – Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко – пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил – не разбил, баба била – не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! Наши дочки, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали, а я тесто месила да со великого горя все по полу разметала!

Поп затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал.

Жили старик со старухой. Было у них три сына: двое умных, а третий – дурачок.

Стали братья с родителями собираться на работу. Иван-дурак тоже стал собираться – взял сухарей, налил воды в баклажку. Его спрашивают:

– Никуда ты не поедешь. Стереги хорошенько дверь, чтобы воры не зашли.

Остался дурак один дома. Поздно вечером снял он с петель дверь, взвалил ее на спину и понес. Пришел на пашню. Братья спрашивают:

Повстречались под вечер два приятеля. Один другого и спрашивает:

– Да того, который за нос укусить меня хочет.

Шел мужик дорогой. Догоняет батюшку. – Здравствуй, – говорит, – батюшка!

– Здравствуй, – говорит, – свет! Куда идешь, мужичок? – А иду, батюшка, в деревню Хмельное. – А зачем, мужичок?

– Да там, батюшка, сказывают, лошадка продажная есть.

– Вот, батюшка, видно, бедный мужик потерял кошель. Подходят они к этому кошелю. Батюшка и говорит:

– А что ж, батюшка, разделить можно, если там кусок хлеба есть. Они развязывают кошель. Там жареный поросенок. Батюшке этотпоросенок понравился, он и говорит мужику:

– Да как же, батюшка? Кто первый увидал, тому поросенка? А батюшка – мужику:

– Нам придется ночевать почти что в лесу. То мы этого поросенка не будем делить, а ляжем спать. Кому лучший сон приснится, тому и поросенок будет.

Они обночевались. Расстлали огонек и ложатся спать. Ну, мужик, как по привычке ходить, так он не очень и устал, а батюшка утомился, заснул. Мужик видит, что батюшка спит, достает кошель, вынимает поросенка. Съел и ложится спать.

– Ладно, – говорит, – сон снися, не снися, а мне легче будет спать. Мужик и спит спокойно. Вот наутро встают. Батюшка и говорит:

– Мужик, расскажи-ка, что тебе снилось сегодня?

– Не знаю, батюшка. А вы раньше расскажите, что вам снилось, а потом и я расскажу.

– Так, верно, батюшка, и поросенок будет твой?

– Да, да! Чей будет лучше сон, того и поросенок.

– Ну, расскажи, батюшка. Вот батюшка начинает:

– Я вот, мужичок, сплю. Передо мною оказалася лестница по самые небеса. Вот я по этой лестнице полез да полез и на самое небо влез. А там бог угощается курятиной, гусятиной, поросятиной, и я наелся до горла.

– У вас, батюшка, сон хороший, – мужик сказывает. – Я тоже, – говорит, – проснулся, вижу, что ты полез по лестнице. Я след за тобою тихонько. Тебя бог позвал, стал угощать. Я глядел, глядел, а мне даже не кивнул. Я скорей с лестницы спустился, достал кошель да и поросенка съел.

– Был, не был, а поросенка уже нет, батюшка! Батюшка не поверил: открывает кошель – в кошеле пусто.

Вот приехали в деревню два друга, и надо им ночевать. Один И попросился в избу к богатому, а другой – к бедному, по соседству.

Тот, что заночевал у богатого, говорит хозяевам: – Что это у вас за дома! Вот у нас дома-то: курицы с неба звезды склевывают. Не верите – спросите у дружка: он у соседей ночует.

– Да, так, правда. Я видел: у нас петух волочил полмесяца, как краюшку.

Не поверили друзьям – прозвали одного Хлыстом, а другого – Под-лыгалом.

Жили-были муж с женой. Смолоду они жили всем на загляденье, а под старость – словно их кто подменил. Только спустит утром старик ноги с печки – как уж и пошла промеж ним и старухой перебранка. Он старухе слово, а она ему два; он ей два, а она ему пять; он пять, а она десять. И такой вихорь завьется про меж них – хоть из избы вон беги! А разбираться начнут – виноватого нет.

– Да с чего б это у нас, старуха, а? – скажет старик.

– Да полно! Я ли? Не ты ли? С долгим-то языком!.. Не я, да ты! Ты, да не я!

И снова-здорово: опять ссора промеж них затеялась. Вот раз слушала, слушала их соседка и говорит:

– Маремьянушка, что это у тебя со старым-то все нелады да нелады. Сходила б ты на край села к бобылке. Бобылка на водицу шепчет... Людям помогает, авось и тебе поможет.

«А и впрямь, – подумала старуха, – схожу к бобылке...» Пришла к бобылке, постучала в окошко. Та вышла.

– Что, – спрашивает, – старушечка, тебе надобно?

– Да вот, – отвечает бабка, – пошли у нас нелады со стариком.

– А подожди, – говорит бобылка, – немного. И сама – в дом.

Вынесла старухе воды в деревянном ковше да при ней же на ту воду пошептала. Потом перелила ее в стеклянную посудину, подает и говорит:

– Как домой придешь да как зашумит у тебя старик-то, так ты водицы-то и хлебни да не плюнь, не глотни, а держи во рту-то, пока он не угомонится... Все ладно и будет!

Поклонилась старуха бобылке, взяла посудину с водой – и домой. И только ногу за порог занесла, как старик на нее и напустился:

– Ох, уж мне эти бабы-стрекотухи! Как пойдут, так словно провалятся! Давным-давно самовар пора ставить, а ты и думать забыла! И где это ты запропала?..

Отхлебнула старуха из стеклянной посудины да не плюнула, не проглотила, а, как велела бобылка, держит во рту.

А старик видит, что она не отвечает, и сам замолчал. Обрадовалась старуха: "Аи впрямь, видать, что водица эта наговорная целебная!"Поставила посудину с водой, а сама – за самовар, да и загреми трубой.

– Эка нескладна-неладна! Не тем концом руки, видать, воткнуты! А старуха хотела было ему ответить, да вспомнила наказ бобыл-ки – и опять за водицу! Хлебнула и держит во рту.

Видит старик, что старуха ни словечка ему супротивного не говорит, – дался диву и... замолчал.

И пошло промеж них с той поры все как по писаному: снова, как в молодые годы, людям на загляденье жить стали. Потому как только начнет старик шуметь, старуха сейчас – за наговорную водицу!

Натопила баба печь и дыму в избу напустила – не продох-нуть. «Надо попросить у соседей решето – дым из избы вынести», – подумала баба и пошла к соседям, а дверь за собой не прикрыла. Пришла к соседям. А те говорят:

Отправилась баба к Догадаихе, на край села, взяла у нее решето и пошла домой.

Смекнула тут баба, что, пока она ноги била, за решетом ходила, дым в дверь ушел, и закорила сама себя: «За дурной головой – ногам работа!»

Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел, – ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел, – ему все еще хотелось есть. Он купил третий калач и съел, – ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт.

– Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей! Мне бы надо сначала съесть одну баранку.

Русские народные бытовые и сатирические сказки

Ленивая жена

Оклеветанная купеческая дочь

Охотник и его жена

Горшеня

Солдат и царь в лесу

Сосватанные дети

Бедный мужик

Вещий дуб

Вор

Вороватый мужик

Выдали девку замуж

Горшечник

Давно было...

Дорогая кожа

Дока на доку

Дурак и береза

Жена-спорщица

Жена-доказчица

Знахарь

Иванушка-дурачок

Купил мужик гуся к празднику и повесил в сенях

Как муж отучил жену от сказок

Мена

Морока

Муж да жена

Набитый дурак

Одна глупая баба

Повез мужик в город три четверти ржи продавать

Самоцветный камень

Солдатская загадка

У одной бабы был муж глухой

Удалой батрак

У мужика в сенях висел кусок сала

Шел солдат домой

Фома Беренников

Хорошо, да худо

Был в одной помещичьей деревне управляющий-немец

В одном селе жил-был старик

Бедный барин и слуга

Два приятеля

Дедушка и внучек

Иван грозный и вор

Кому будет лучше в судный день

Наставление отца

О поселянине и медведице

О цыгане

Попова корова

Солдат-сказочник

Царь Иван и лапотник

Болтливая баба

Шемякин суд

Свинья на свадьбе

Суд

Загадки

Мизгирь

Чёрт-заимодавец

Мужик и медведь

Безграмотная деревня

Кочеток и курочка

Волшебный кафтан

Солдатская школа

Про мужика-бедняка

Солдат и пельмени

Чего на свете не бывает

Ворона и рак

Барин и собака

Мужик и барин

Лиса и дрозд

Как барин овцу купил

Думы

Кашица из топора

Барин-кузнец

По копейке блёстка

Солдатская шинель

Петухан Куриханыч

Сапожник на небе

Поп и работник

Барин и мужик

Какофей