Предложили мне взять у самой себя автоинтервью. Нижеследующий текст представляет собой разговор двух Лен.

– Не начать ли нам с тобой, Лена, с какого-нибудь неудобного вопроса, чтобы долго не разогреваться. Ну, например, почему ты в России, а не, предположим, в Америке?

Или, предположим, почему ты рвешься в академические карьеристы, а не работаешь, предположим, дворником? Неоплачиваемая философия все-таки явно чище и бескорыстнее, чем оплачиваемая. Сейчас, правда, модно говорить, что это миф. И про презрение к деньгам теперь продвинутые личности так говорят: презрение к деньгам – это миф советской интеллигенции. У нее, мол, ничего не было, вот она и пустила этот миф, от беспомощности своей, мол, не потому у нас ничего нет, что мы идиоты и слабаки, а потому, что мы возвышенны, нам ничего не надо. Ну, то есть обвинили советскую интеллигенцию в ресентименте.

Но ведь, на самом деле, чушь говорят. Диоген киник был не советский интеллигент, и Сократ тоже. И еще многие другие Презрение к деньгам любому честному философу очевидно. Только в редких случаях он имеет какие-то специальные аргументы, чтобы их не презирать.

Ну, оправдывайся теперь, Лена, чего ж ты вверх лезешь?

– Ну, во-первых, я вверх-то не особенно лезу. В 40 лет на ставке мнс – это, конечно, не верх удачи для карьериста. С другой стороны, это и не верх нонконформизма тоже. Знакомые нонконформисты по большей части философствуют в бесцензурных журналах интернета, а зарабатывают кто чем. ДК что-то переводит, ДТ работает, будете смеяться, чем-то типа дворника. ММ, правда, преподает философию в периферийном вузе. Но и то с моей подачи.

Право трудно это объяснить. В наше времена основное зло мира – не противостояние идеологий, как это было в советские времена. И не оппозиция власти. Зло, если я не ошибаюсь – хаос. Пока держишься за кораблик академической науки – плывешь хоть куда-то. А покидаешь его – и попадаешь в океан борьбы за деньги. И сильные течения в этом океане начинают засасывать тебя, чаще всего, в бизнес. Бизнес в широком смысле, конечно. Кого-то засосал политконсалтинг, а кого-то медиамониторинг. Меня засосет, видимо, перевод, ибо чем же мне еще зарабатывать на жизнь. Я уже умею смотреть без иллюзий на перспективы своей мысли. Если академическая наука вынуждает меня участвовать в коллективных учебниках, в энциклопедиях, в докторских диссертациях, то я, может быть, подумаю еще что-нибудь умное. А если меня ничто не вынуждает, то я не подумаю не только ничего нового, но и потеряю наличный уровень. И от тоски единственное, что буду в состоянии делать – лирически щелкать зубами. Писать оды ушедшему из жизни свету.

Так что эту ошибку я не сделаю. Один раз в жизни мне повезло оказаться в этом хорошем месте, на философском факультете, по своей воле из таких мест не уходят.

Но это не общезначимо. Кому-то может подходить совсем другое.

– Так. Можно ли считать, что это же ты ответила и про Америку? Ты не едешь туда, потому что тебе и здесь хорошо?

– В общем, да.

– Тогда какого же черта ты распространяешься про то, что эмиграция – это вообще зло? Скажи просто: я, мол, лично не хочу, но это не общезначимо, кому-то может подходить другое.

– Может быть. Я думаю, что эмиграция – это вообще зло. Но не знаю, может быть, есть аргументы против. Может быть, в глобальном мире вообще не будет такого понятия. Эмиграция – это окончательный разрыв с родиной. А в глобальном мире, может быть, будет так, что пожил там, пожил сям. Впрочем, думаю, что это ерунда. Это скорее попытка заболтать тему. Тема покинутой родины будет всегда и всегда будет одинакова: это – зло.

– Давай подробно.

– Видишь ли, я могу смотреть на эмиграцию в принципе с одной из двух сторон. Я могу смотреть на тех, кто уехал. Возможно, в моем отношении к эмиграции как ко злу сказывается тоска, если можно так выразиться, о потерянных людях. Или я могу помыслить себя уехавшей. Но не хочу.

– Может быть, побаиваешься?

– Возможно, но вряд ли. Даже если мне кто-нибудь пообещает большие золотые горы, все равно не поеду. Сошлюсь на то, что есть важнейший фактор языка: философ без родного языка – это убого.

– Хорошо, а если в (гипотетическое) другое место на земном шаре, где все говорят по-русски?

– А зачем?

– Ну, допустим, там что-нибудь более продвинуто. Культура более информационна, государство более глобалистично, общество более толерантно, политика более демократична, СМИ более политкорректны, экономика более рыночна, денег больше...

– Вся эта продвинутость – это либо иллюзия, либо движение ко злу, а не к добру. Я не буду подробно распространяться о политике. Но все перечисленное не несет ни капли добра. Что касается денег, то философ, мы договорились, к ним равнодушен. Ну, то есть равнодушен до тех пор, пока хватает на необходимое, а это условие все-таки обычно выполняется.

– Ладно. А для тех, кто не философ, а, допустим, физик? Если установка, на который ты работал, не финансируется и остановлена? А у тебя гипотезы? А в Америке есть такая же и финансируется, и работает? А гипотез твоих там ни у кого нет?

– Ну, как однажды сказал, по свидетельству Фритьофа Капры, ему Кришнамурти: ты все же сначала человек, а потом физик.

– Эге-ге, Лена. Я что-то чувствую, что пора тебе дать добрый совет остановиться. Сейчас ты перессоришься со всеми друзьями. У тебя же добрая половина читателей – это русскоязычная эмиграция!

– А мне наплевать. Ну, то есть наплевать на тех, кто со мной из-за этого моего мнения перессорится. Ну, то есть не на них самих, а на этакую перспективу.

Сейчас я скажу одну вещь: эмиграция – это экзистенциально дохлый вариант. Так это для всех, кроме евреев. Да и для них чаще всего тоже, но с ними все сложнее, потому что начинают работать два-три дополнительные фактора. Так что мы их сейчас оставим. Если эмиграция не по национально-религиозным, а по экономическим и даже политическим причинам – это дохлый вариант. А уж если кто, идиот, думает, что за границей культура лучше – то это просто пропащий человек, такой не стоит даже того, чтобы о нем говорить всерьез.

– А что, культура здесь хороша?

– Нет. Культура здесь плоха. Даже очень. Но родная культура, даже плохая – единственная, которая безвредна для здоровья. Все то плохое, что могла, она с тобой сделала, когда ты был еще в детском саду. Далее она будет делать только хорошее. А чужие культуры сначала сделают тебе плохо. Они еще не сделали тебе этого. Они безвредны и даже полезны для своих. Но не для тебя.

– Понятно. Ты села на свой любимый конек «выбираем православие». Неужели веришь сама себе на все 100 %?

– Может быть, нет. Не знаю. Но эти мысли у меня думаются сами собой. И мне хочется об этом писать. А противоположные я как бы даже не могу и выговорить.

– Судя по всему диагноз тут такой: в тебе сидит какая-то ценность. Очень похоже на эту заразу! Именно так ценности обычно и проявляются.

– Может быть. Ну все же не самая плохая из всех зараз. Оставим ее. Перейдем к следующему вопросу.

– Перейдем, пожалуй. Будем считать, что ты меня убедила, что твое настоящее положение – Москва, фф – наилучшее. И что же: ты, грубо говоря, собираешься всю жизнь ловить кайф? Или есть какие-то планы?

– И да и нет. Нет – потому что философский поиск непредсказуем. Я как бы и не знаю, ответ на какой вопрос ищу. Точнее говоря, философия ведь анализирует вопросы, а не ответы. Ну, будем считать это банальностью. Так как же, в самом деле, возможны в философии какие-то планы?

Я бы сказала, планы внешние. Чтобы заставить себя побольше думать, надо планировать книги, диссертации. Иногда даже насильно встраивать себя в жесткий график, выполнить который трудно. Например, договариваешься написать 30 статей для энциклопедии за 2 месяца. Выполняешь, чтобы не подвести тех, с кем договорился. А через год все забыли о словаре, но какая польза, что я тогда была вынуждена все это прочитать! Ибо признаем прямо: человек не в состоянии заставить себя изучить и сделать то, что надо, если это просто «надо». Должны быть еще внешние стимулы.

– Это ты уже говорила. Но я спрашивала не об этом. Ну, молодец, что ты наконец-то прочла то, что было давно «надо». Ну, пожалуй, ты кое-что знаешь и стала чуть умнее. Что же – этот ум нужен только тебе самой? Ты: а) всерьез думаешь, что облагодетельствуешь человечество какими-то результатами? б) всерьез веришь, что тебе достаточно думать для себя, и слава не играет никакой роли?

И то, и другое – на первый взгляд ложь.

– И того, и другого я не думаю. Будешь смеяться, но все, что я могла сделать для человечества, я уже сделала. Это было: обнародовать свой стиль. Вот он. Более у меня ничего ценного для человечества нет.

Однако все же я и могу, и должна делать кое-что. И я это делаю с переменным успехом в последние 10 лет. А именно, пишу что думаю. Результаты мои никому не нужны, да их, как я сказала, и нет. Но вот чтобы я продолжала писать – это нужно. Этим и буду заниматься, пока не помру. То есть безрезультатная мысль, но для человечества, не для себя.

– (изумленно) Откуда ты взяла, что человечеству это нужно?!

– Резонный вопрос. Не знаю. Так я вижу свою правильную позицию. Когда я в ней, я ничего не чувствую. Никто меня не хвалит. Но когда я от нее отступаю, появляется чувство неправильности и фальши, и меня обступают осуждающие голоса.

– Ну что же – аргумент параноидный, но, пожалуй, не самый плохой из параноидных аргументов. У Сократа был такой же. А проблемы, о которых пишешь, откуда?

– Критерий для правильной проблемы похожий. Когда я пишу о чем надо, я ничего не чувствую, а когда пишу о чем не надо, мне противно. Ну, то есть «ничего не чувствую» – это некоторое упрощение, на самом деле есть такое особое, легкое страдание. Это узнаваемое чувство, но его не передашь, так что оставим. И добавим напоследок, что иногда, в редких-редких случаях, я бываю довольна написанным. Это – не критерий. Это подарок, и рассчитывать на него нельзя. Чаще всего текст просто остается, как есть, не противным.

– И не перечитываешь?

– Нет, как раз перечитывать люблю. Старые хорошие тексты могут на многое навести. Я имею в виду, когда по-настоящему перечитываешь, то есть когда текст забыт. Свежие-то тексты перечитываешь просто для того, чтобы подправить.

– Выходит, важен эстетический критерий?

– Да. Важен. Не знаю, как это обосновать. Казалось бы, его не должно быть. Ведь не стихи же пишем? Но что-то подобное эстетическому критерию действует при оценке текста. Я не знаю почему и предлагаю этот вопрос снять. Все же это не самый плохой из всех критериев.

– Итак, перейдем к следующему кругу вопросов. Кому в философии ты подражаешь? Или, может быть, ты думаешь, что никому? Тогда кто твои учителя? В чьем дискурсе ты барахтаешься?

– Осознанно подражаю я редко, только Аристотелю. И только в его неаутентичных, как считается, текстах, прежде всего, в «Категориях». Этот текст для меня – высшая концентрация философского импульса, подобного которому более нет. Некоторые, бывает, уважают Хайдеггера, но у него 400 страниц, а у Аристотеля – 20! Двадцать страниц, в которые уместилось ВСЕ о мире! Ничего гениальнее «Категорий» мне никогда не встречалось.

– Но чему, прости, там подражать? Ты же не изобретешь новые категории?

– Да. «Категории» рождаются один раз в истории. Но подражать какому-то особому стилю мысли можно. Это трудно объяснить, но попробую. Вот по сравнению с Платоном, смотри: Платон – автор абсолютно лживых (по форме, конечно, а не по содержанию) диалогов, в которых один умный собеседник, Сократ, унижает, представляет дураками, а чаще всего просто приводит в небытие всех, с кем говорит. Ибо нельзя их ответы считать бытием. Они – просто фон для Сократа, вернее, фарш; это живые люди, ставшие мясом, которое использовал Сократ. Ну, то есть на самом деле вряд ли было так, как описывает Платон. Не Сократ, а именно Платон превратил этих людей в мясо, и этим он лгал.

А вот Аристотель. Никаких надуманных диалогов. Стремительное конспективное письмо. Предельно простое, лишь бы успеть записать мысль. Он никому не доказывает, и поэтому его мысли совершенно искренны. У Платона его ложь его сковывала, а текст Аристотеля на этом фоне несет освобождение. Особенно эти бесподобные окончания глав: «Об этом пусть будет достаточно сказано», то есть, в переводе на русский: «Ладно, хватит». Имеется в виду: перейдем же скорее ко всему остальному! Никаких красот. Это изумительно. У меня в прошлом было столько лживых знакомых, мне так нравится освобождаться от их призраков!

– Ладно, будем считать, что ты рассказала личную сказку. А учителя кто?

– Долго искала и нашла только одного: А.Л. Доброхотов. Он заставил меня мыслить культурологическими схемами. С тех пор, даже когда я хотела вообразить, допустим, развитие науки согласно логике познания, или построение теории согласно с природой ее предмета – я никогда не могла избавиться от импульса искать внешние факторы. Теперь мышление такого рода зашло столь далеко, что именно внешнее зачастую кажется естественным и первичным. Оно часто даже кажется единственным. То, что теория все же согласуется с предметом, а наука – с логикой познания, представляется в лучшем случае случайным совпадением. Однако чтобы исключить случайности, делается еще один шаг и объявляется, что предмет познания сконструирован самой наукой, и, стало быть, не может не совпадать с ней, он, так сказать, подогнан под совпадение. Эта скептическая позиция внушает мне отвращение. Она, по моим наблюдениям, характерна для философов, которые совсем не знакомы с реальной работой ученых. Которые знакомы – те такого не говорят, вспоминают, как сами работали и какой чужой был обычно их предмет.

– Никто не любит признавать иллюзорность своей наивной установки.

– Да не иллюзорна она. По крайней мере, не в том дело, что в науки много парадигм – именно этот факт решительно ничего не говорит ни за, ни против объективности науки. Если бы критиковали хотя бы по-кантиански, за применение категорий рассудка! Но ведь критикуют просто потому, что это модно. Позитивизм был очень глуп, но антипозитивизм, доведенный до абсурда, еще глупее.

– А что ты предлагаешь? Компромисс? По-видимому, компромисс двух глупостей не умнее каждой из них?

– Думаю, что если первичны две глупости, то компромисс еще глупее, да. Но если они обе – это результат вырождения и упрощения некоторого первично сложного понимания, то нет, не глупее. В философии, например, знаешь ли, это постоянная коллизия. Одни критикуют тебя за то, что ты не знаешь классику, говоришь непонятно, несешь странные идеи, не хватает эрудиции – словом, критика справа, за левизну. Другие тебя же критикуют за то, что ты ретроградка, повторяешь известные и устаревшие вещи, душишь новое и так далее – словом, критика слева. То и другое порядком глупо. Но, к сожалению, опытом проверено: стоит начать думать по-своему, как шквал критики справа найдет у тебя формально-фактические ошибки, а шквал критики слева найдет, что все это давно известно и, к тому же в конечном счете служит власти. Так что с точки зрения непосредственных реципиентов путь всегда слагается исключительно из ошибок и банальностей. Хотя потом начинается еще более беспощадный вариант: тебя цитируют, будто ты учебник, даже близко не представляя себе, как мало у тебя было уверенности. Чаще всего реципиенты или жестоки, или инфантильны.

– А ты бы хотела, чтобы были другие?

– Да. Я не люблю враждебные столкновения мыслью об мысль (а тем более обо что-нибудь другое). Может быть, это у меня пол сказывается. Мне для мысленного комфорта нужна атмосфера дружбы, любви. Породить потенциальных возражателей я смогу и изнутри себя, и они возразят мне поумнее, чем критики справа/слева. По крайней мере, собственные мои спорщики меня хотя бы понимают.

– Раз речь зашла о поле, объясни-ка, с чего это ты, женщина, вообще полезла в область мысли? Сказывается «мужской комплекс»?

– Ну, в моем поколении на многих женщин воздействовал некоторый, так сказать, культурно-социальный тестостерон. То есть некоторых так и тянуло работать головой. Эпоха, видишь ли, всегда вызывает людей, чтобы решать свои насущные вопросы. Это я говорю сейчас типично доброхотовские мысли. Хайдеггер называл это зов бытия. И вот, та эпоха требовала осмыслить кое-что, что могли осмыслить или только женщины, или женщины лучше, чем мужчины. Ну, хотя бы собственно гендерные вопросы – их же надо узнать на опыте, прежде чем строить из них формальную систему. А потом, когда эти вопросы были решены (их-то я для себя давно решила), осталась уже привычка мыслить, точнее, уверенность: мыслить – это самое интересное из всего, что может быть. Но уже были другие вопросы. Там было уже просто безразлично, женщина я или не женщина.

– А начистоту: женщина или не женщина?

– Ну, в общем-то, в основном я этих вещей избегаю. Это нормальная половая аскеза, она в принципе одинакова у всех, хотя женщине, вероятно, приходится отказаться от большего (дети-то занимают больше времени у женщин, чем у мужчин). Но различия, я думаю, количественные, а не принципиальные. Да и у меня отказ не абсолютный.

– И все же: есть различия между мужчинами и женщинами в области мысли?

– Принципиальных отличий, я думаю, нет. Есть поверхностные, в антураже, в проблематике. Но не в категориях, так сказать. Так же, на первый взгляд есть различия между греками, немцами и нами. Но ведь философия едина. Аристотель не греческий философ, а Кант – не немецкий, они просто философы. Так же и с полом. Если хочешь быть женщиной или, допустим, русской – занимайся не философией. Можно, например, писать стихи.

– Удивительно, откуда берутся у тебя критики справа. Ко всему, что ты говоришь, напрашивается, мне кажется, только левая критика!

– Просто пока почему-то шли в основном правые вопросы.

– Расскажи немного о проблемах, о которых пишешь.

– Хочу понять законы мысли.

– Подробнее.

– Хорошо. Ну, давай считать, что мысли появляются не случайно. От чего зависит, какая мысль сейчас пришла в голову тебе или мне?

– Наверное, от логики предыдущего развития мыслей.

– Отчасти да, но, конечно, далеко не только от этого. Ну, прежде всего давай заметим, что нас окружает реальность, и мы о ней, конечно, что-то думаем. Была одна очень старая теория мышления, которая полагала, что сознание «отражает» реальность – ну, или является более-менее сложным производным от нее. Было бы глупо отрицать могущество реальности. Но и сводить законы мысли к ее законам тоже непродуктивно. У реальности свои законы, у мысли свои. И одни в другие не переходят, по крайней мере, это не так просто. Опять же, было учение, что законы мысли и реальности одни и те же. Например, так учил Спиноза. С тех пор было много сказано в том духе, что все же законы это разные.

– А что, извини, ты понимаешь под «законами реальности»?

– Это отдельная тема. Давай, например, скажем – закон причинности. Это грубая философская ошибка, никакого закона причинности нет и быть не может, но в той мере, в какой мы вообще можем постигать законы реальности, этот принцип будет присутствовать. И давай этим ограничимся. Я ведь не этой темой занимаюсь.

– Хорошо. Стало быть, законом мысли принцип причинности не является? То есть мысли беспричинны? Можно так понимать?

– Ну, по меньшей мере у мыслей другая причинность. Или, по меньшей мере, пока не ясно, какова она.

– А это не предмет для психологии?

– Пока нет. Для психологии это будет предметом позже. Когда станет более-менее ясно в теории, тогда можно будет сформулировать какие-то задачи для эмпирического изучения. А пока надо поразмыслить. А это занятие традиционно философское.

– Над чем тут философски размышлять? Приведи пример.

– Ну, вот самый первый вопрос: чем отличается мышление от сознания (или, может быть, это одно и то же?) Как они взаимодействуют? Возможно, одно из них есть часть другого? Пока не разберешься с этими вещами, не поймешь ничего.

Затем: каковы способы их взаимодействия с реальностью? Мышление, ясное дело, в основном оперирует с языком. С какой, собственно, реальностью оно имеет дело? Уж не с языковой ли? (которая может очень сильно отличаться от собственно реальности). И кто из них кем оперирует? Ясно, во всяком случае, что взаимодействие у них по меньшей мере взаимное.

Затем: если мышление оставить языку, то сознание, как представляется, можно вывести из-под диктата языка. Под какие диктаты оно тогда попадет? По-видимому, прежде всего это будет желание. Вот как Лакан, например, считал: кроме желания и речи в человеке практически ничего и нет....

– Постой, постой. Твое мышление тебя несет неведомо куда, приди в сознание. Можно ли понять тебя так, что ты рассматриваешь мышление как функцию нескольких аттракторов? Ассоциативный аттрактор, отраженческий, желательский.

– Да. Мысль именно такая, хотя выражение пока не очень хорошо. Прежде всего, надо искать, какие, собственно, аттракторы действуют. Ну, то есть, может быть, не аттракторы, а как бы способы, которыми хочется двинуть мысль. Или куда мысли самой хочется двигаться. Их можно выделить минимум несколько. Во-первых, мысли хочется двигаться по ходам ассоциаций. Что такое ассоциации, это отдельный вопрос, но его решим позже. Затем, действует желание. Под желанием здесь нужно понимать житейское такое желание – поесть, заработать денег, понравиться.

– Трудно спорить, что такое есть.

– Затем, логика. Мыслить хочется логически безошибочно, так, чтобы убедить некоего виртуального оппонента, который не глупее, чем ты сам. Затем, реальность. Если мысль имеет отношение к реальности, то неплохо, чтобы она ей соответствовала. Ну, например, если моя мысль – о мысли, то неплохо, чтобы она правильно описывала мысль. Ибо логичных способов описать мысль множество, но реальности соответствуют не все. А ведь возможности неправильного мышления огромны, порой так и хочется ими воспользоваться. Я понятно это сказала? «Логично» и «правильно» – это разные вещи. Логично думать легко, но из каждой мысли есть множество выводов, которые допускаются логикой, и не все из них соответствуют реальности. Те, которые соответствуют – правильные.

– А откуда мысль узнает, правильная она или нет?

– Хороший вопрос. По-видимому, придется сказать, что есть некое интуитивное предпознание. Ну, или, лучше сказать, домысленное. И совпадение мысли с этим домысленным предпознанием сопровождается ощущением правильности. Ну, по крайней мере, в философии и в эйдетических науках это так. В эмпирических науках критерии другие. Там, видимо, надо полагаться на попперовские фальсификации. А в житейских разговорах вообще трудно указать критерии.

– А в житейских разговорах бывают правильные мысли? Это большая новость.

– Мысли бывают везде... Ладно, продолжим об аттракторах. По-видимому, мы назвали основные. Хочется думать: а) привычно, б) корыстно, в) логично, г) правильно. Можно, наверное, выделить аттракторы помельче, такие как эстетический способ выражения, оригинальность, остроумие. Но думаю, что большинство этих критериев действуют по принципу фильтра: какие-то из уже подуманных мыслей они элиминируют, а какие-то оставляют. А вот что касается наиболее мощных аттракторов, то они тащат к себе мысль как бы непосредственно.

Например, аффект. Каким образом аффект группирует вокруг себя мысли? Ведь известно, что он это делает очень эффективно. Посредством отбора из всех мыслей наиболее подходящих? Нет, вряд ли, это был бы неэффективный механизм. Аффект вызывает слова, которые связаны с ним ассоциативно? Или он каким-то хитрым образом запускает механизмы, имеющие формальный характер? Они специально подогнаны так, чтобы организовывать и упорядочивать действия? Или он включает какие-то инстинкты на уровне действий, а последние вторично отражаются в мысли?

– Ничего не понятно, чувствуется, что система у тебя пока не сложилась. Итак, ты собираешься составить из своих «аттракторов» некую сложную функцию, перечислить, что от чего зависит, а реальные коэффициенты зависимости предоставить решать психологам?

– Ну, думаю, что тут вообще бессмысленно искать эмпирические коэффициенты. Они будут разные у разных людей. А сама я хочу выяснить зависимости качественно, да. Просто разобраться с мыслью. Что это такое. Меня волнует, грубо говоря, из чего я состою. Из чего еще, кроме нее? Ну, можно еще так поставить вопрос: есть ли у меня свобода думать то, что я хочу? Если есть – хотя бы в какой-то мере, если найдется такое «я», которое могло бы играть роль еще одного аттрактора, что ли... – тогда что это за «я»? Какова его природа? Какой-то человечек внутри меня, который дергает машину? Это получается как бы гиперкартезианская схема: у Декарта был мысленный человечек, который управлял машиной тела, а тут получается вне-мысленный человечек, который управляет машиной мысли. Исходя из чего? Из какой-то ценности, быть может? Но это маловероятно. Этот человечек способен ведь направить машину мысли на работу с ценностями, вот Ницше их переоценивал, например. Так что за человечек? Что ему надо? Чего он хочет добиться тем, что направляет мысли на то и на это? Гиренок, например, считает, что этот человечек – эмоция.

Или, может быть, человечка нет, а есть управляющие мысли и управляемые мысли? Это такая немного кибернетическая схема. Или сами мысли разбираются друг с другом на досуге? Например, может быть, им не нравится быть неправильными, и они замечают неправильности друг в друге и исправляют друг друга. Что-то подобное писал Д. Дэннетт.

Или в качестве управляющего механизма выступает наиболее сильный из аттракторов? Это вряд ли, иначе «я» бы все время менялось. Или, может быть, некий парламент аттракторов? Нечто подобное говорил К. Лоренц.

– Ну, а предварительная гипотеза у тебя какая?

– Вообще-то я считаю, что немысленное управляющее начало есть. То есть я верю в «человечка». Я пока не очень понимаю, что это за начало, но думаю, что оно, как ни смешно, имеет некую духовную природу. Шелер пишет так: «человек причастен Духу». А Дух у него – «начало, противоположное жизни». Вот: противоположное жизни. Если бы не оно, человек не был бы человеком.

– Ну, Ницше нашел бы что возразить.

– Это меня мало беспокоит, я бы нашла, что возразить Ницше. Меня больше беспокоят возможные возражения Б. Рассела. Вот с ними надо разобраться. И поработать с англосаксонскими аналитиками. Они хоть и понятия не имели о духе, но о мыслях сказали немало ценного. Ну и, конечно, логика. Ну и, конечно, философия математики.

– Тянет на немалый труд.

– Поглядим.

– Ну хорошо. Я тебя много спрашивала, скажи напоследок пару слов, о чем хочешь.

– О чем хочу?.. (задумывается) А об этом нельзя сказать. Нет, я ни о чем не хочу говорить. То, чего действительно можно хотеть; то, что стоит того, чтобы его хотели – оно таково, что о нем нельзя говорить, и о нем следует молчать.