Назад    К оглавлению   

Глава 15
ВСЕНАРОДНО ИЗБРАННЫЙ

Несмотря ни на что, XX век доказал, что можно недолго править против всего народа и вечно – против его части, но вечно царствовать вопреки всему народу невозможно»[74]. Наверное, российский посткоммунистический режим не станет исключением из этого правила, но с некоторыми существенными поправками на огромный масштаб страны. Ее размеры могут растянуть исторические этапы до невообразимых пределов и нанести чудовищный, невосполнимый ущерб. Что, собственно, уже не раз и происходило.

Вдобавок можно заметить, что сложный переход России от одной экономико-социальной системы к другой, от административно-командной структуры к рынку, совпал с глубоким кризисом и трансформацией либеральных западных демократий. Многие цели, к которым стремилась демократическая часть советского общества, на самом Западе быстро обесцениваются. Россия покинула старый берег и только посреди переправы с недоумением осознала, что другой по-прежнему в тумане, а то, что удается рассмотреть, совсем непохоже на то, что она ожидала увидеть.

В массовом обществе эпохи коммуникаций и глобализации экономики целый ряд демократических правил закачались под напором новых потребностей. Прежде всего стало трудноуправляемым типичное для правового государства разделение властей, которое ныне многим представляется серьезным препятствием скорости принятия решений и эффективности системы в целом. Отсюда поиск более простых оперативных путей, усиление исполнительных структур, освобождение руководящих центров от перекрестного контроля, кажущегося бесполезным и вредным для правильного функционирования государства. К тому же основное демократическое правило равенства людей – «одна голова, один голос», – и до этого с трудом сносившееся элитой, становится неприемлемым для центров власти при переходе на мировой уровень, когда более бедные, менее образованные и влиятельные (в настоящем) на рынке товаров и услуг головы в тридцать раз превосходят по численности чистые, причесанные, напичканные знаниями и здоровой пищей головы более развитых стран.

Национальные государства испытывают со всех сторон давление наднациональных ограничений и тенденций. Избежать его невозможно. В результате руководящие круги все чаще вынуждены принимать непопулярные решения, труднообъяснимые и еще более трудновыполнимые. Зачастую прояснение содержания этих мер может повредить самому существованию правящих кругов. Чей горизонт, в свою очередь, ограничен временем их пребывания в должности, в силу чего они склонны заниматься только текущими проблемами, делегируя технократическим невыборным органам все неприятности, касающиеся более отдаленного будущего. Таким образом, основные стратегические решения выводятся из круга обязанностей структур, над которыми установлен демократический контроль, и отдаются на откуп группам действующих в тени экспертов. Которые, вследствие своей закрытости, могут легко подпасть под влияние мощных наднациональных экономических лобби, не подчиненных никакому контролю.

В силу вышесказанного сами избирательные процедуры все больше превращаются в спектакль, в котором реальные проблемы, требующие решения, исчезают за дымовой завесой. Голосуют все чаще не за программу, а за личность/и лицо политика, и так называемая харизма (ставшая уже искусственным продуктом, доступном самым богатым кандидатам) заслоняют реальные шаги, которые им предстоит предпринять. Сравнение предлагаемых вариантов по существу невозможно. Избиратели – здесь наиболее показателен американский пример – призваны выбирать не столько между разными программами (зачастую практически одинаковыми), сколько между лицами (соответствующим образом загримированными), биографиями (часто подчищенными) и телевизионными имиджами (всегда поддельными).

Остается только все более формальная система всеобщих выборов, на которых – теоретически – индивидуумы выражают свою волю и выбирают своих представителей. Но гражданин современности ничего общего не имеет с «политическим волком» времен городов-государств. Та культура окончательно умерла и больше не возродится. Некоторые стереотипы кажутся вечными, как «демос» во «Всадниках» Аристофана, поддавшийся на соблазн дешевой селедки. Но это только кажущаяся преемственность. Современный «демос» отлично ловится даже без селедки, ему достаточно «виртуальной» наживки. Гражданин стал цифрой, винтиком, статистической единицей. Он пользуется бюрократическими правами, но он уже не «субъект», а «объект» политики. У него нет «агоры», на которой он может обсуждать касающуюся его политику. «Политика» греков, как остроумно заметил итальянский юрист Густаво Загребельский, существовала внутри «политического пространства», то есть самого «полиса». Ограниченные размеры физического пространства имели свое значение. На площади умещался весь греческий город, 10, максимум 40 тысяч человек, из которых только 2-3 тысячи «свободных». В таком узком кругу все друг друга знают и можно обсуждать реальных людей, а не их виртуальное переложение, приготовленное для публики, которая не только никогда не познакомится лично со своим героем, но даже не сможет к нему приблизиться.

Место «агоры» заняли представители народа, отправляющие политические функции во имя остальных. В массовом обществе это неизбежно. Но они тоже не могут действовать как свободные и равные, принимая коллективные решения с чувством ответственности и во имя служения общим интересам. На них все больше давят гораздо более могущественные силы, СМИ навязывают им свой язык, а технология власти – посредничество бюрократии. Дело в том, что львиная доля принимаемых решений непереводимы на нормальный язык и непонятны подавляющему большинству.

Афинская демократия умерла именно в нашем веке, не раньше. Ее прикончил век масс. А в конце века начала умирать и либеральная демократия. Между этими двумя событиями был эксперимент «массовой партии», придуманный Лениным и перенятый Гитлером. Это – по-своему гениальный (и может быть единственный) ответ на неудержимый рост общества и невозможность построить для него достаточно вместительную площадь. Но даже если бы это удалось, «агора» не смогла бы снова стать ареной столкновения мнений. На европейских площадях (настоящих) этого века можно было кричать «Браво!», «Ура!», «Долой!» и единогласно принимать повестку дня, предложенную оратором с балкона, трибуны или президиума. Ничего больше.

И все же первые три четверти XX века, несмотря на чудовищность сталинизма и нацизма, мастерски использовавших «массовые партии» для подавления масс, партии все же играли в какой-то степени роль заменителя «агоры». А в Италии, во Франции, в Испании, в Германии, в Англии площадь имела и определенную формирующую роль. В Америке это явление было гораздо менее заметным. Любопытно было бы проанализировать зависимость политики от топографии, взяв для примера, скажем, Нью-Йорк или Лос-Анджелес, где нет площадей, по крайней мере в европейском смысле слова. Как нет их и в Пекине, и в Москве (в Санкт-Петербурге они есть, но его проектировали европейцы).

Партии играли эту роль «заменителя», призванного дать отпор угрозе демократии, исходящей от взрывного роста массового общества. Они были коллективными субъектами «политических волков», необходимых для формирования представительных структур либерального государства. Да, они были массовыми, да, они были управляемыми. Но чтобы пойти на площадь, надо сначала выйти из дома. Только там можно было получить информацию прямо из уст оратора. Площадь живо реагировала, не скрывала своего настроения, благодаря ей можно было держать руку на пульсе народа. Для масс же, если только они не были уже грубо подавлены, она становилась школой взаимоотношений и организации мыслей. Площади XX века в какой-то степени творили культуру.

Это тоже пройденный этап. Слово «гражданин» все больше становится синонимом «монады». Которая, в отличие наглухо отгородившейся от мира особи, придуманной Спинозой, имеет одно окно. Одно-единственное, зато полифоничное, яркое как калейдоскоп, квадратное, огромное, оно открывает вид на глобальную деревню без площадей, где видно все и ничего, где все сказано, но в общем шуме не услышано, где можно познать все, но только крошечное меньшинство может узнать достаточно, чтобы не потеряться. Самое главное, это виртуальное окно позволяет ни с кем не встречаться. Если очень захочется, ты сможешь куда-нибудь позвонить или просто увидеть таких же, как ты сам, болтающих о том о сем, как болтал бы и ты. Ведь они были подобраны с учетом твоих предполагаемых вкусов, чувств и мыслей.

Оптимисты – а без них нигде не обходится – утверждают, что из этого окна можно увидеть все, что угодно. К сожалению, это неправда. Нам не дано выбирать вид. Кто-то всегда решает, да или нет, и если да, то когда, где и как. И даже если ближайшее будущее обещает технологические чудеса и свободу выбора, это все равно обернется блефом. Тебя загонят в гетто, стиснут в рамках узкой специализации, одурманят торговлей по почте или порнографией или тысячами других способов, придуманных теми, кто знает эту машину (и тебя) намного лучше тебя самого. Ты сделаешь выбор свободно, своими собственными руками, и даже не сможешь потом никого винить.

Я заранее представляю возмущение оптимистов. Они закричат, что это пораженческие настроения, что это все равно, что сказать, что человек –управляемое, неспособное к самостоятельности животное. К сожалению, эти аргументы действуют только для тех, кто способен защищаться, а дискуссия в среде узкой элиты лишена интереса именно потому, что почти все, кому предназначены эти строки, тоже знают о мерах предосторожности. Я же думаю о тех миллиардах, которые окажутся беззащитными, потому что им просто в голову никогда не приходило, что придется защищаться.

Технология массовых коммуникаций и неудержимое развитие науки позволяют уже сейчас заметно влиять на волю избирателей. Не столько путем банальной фальсификации данных и информации, сколько созданием определенного климата, неуловимых ощущений. Культура движущихся картинок уже подавила культуру письма, обмена мыслями, индивидуальных размышлений, соревнования мнений и интересов. Те, кто управляют СМИ, легко могут навязать решения, противоречащие иногда даже интересам подавляющего большинства общественности.

Как же так, спросит оптимист, ты хочешь сказать, что люди настолько глупы, что могут действовать вопреки собственному благу? Разве ты не понял, что телевидение стало для итальянцев «большой игрушкой и фонтаном свободы как раз потому, что оно разнообразно, противоречиво и очень богато хроникой, свидетельствами очевидцев и развлечениями»[75]. Что телевидение не гипнотизирует, потому что результаты выборов, как правило, не так уж однозначны и не всегда выигрывает самый влиятельный. И что американское ТВ, «смешное и реакционное», не препятствует победе Билла Клинтона, который, разумеется, настолько прогрессивен, что и словами не выразить. И что только «наивные» измеряют хитрости телевидения с хронометром в руке, потому что «никто не может утверждать, что все телевизионные минуты имеют одинаковый вес». Как раз обычные аргументы оптимистов.

Ниже я привожу два основных набора аргументов многочисленного племени поклонников телетотема.

Аргумент номер 1. Не стоит преувеличивать влияние ТВ на публику. Как правило, когда вы имеете в виду деформирующую роль телевидения в предвыборной кампании (то есть нелйберальное использование огромной его власти), то вам отвечают, что это – кажущееся влияние, на самом деле ничего подобного не существует. Сторонники этого тезиса, как правило, принадлежат к тем, кто отлично знает ТВ и получает плоды от его использования. Если же оставить в покое предвыборные кампании, то вопрос решается проще. Дело в том, что влияние телевидения невысоко как раз в области политической информации (где зритель всегда настроен более скептически). Его мощь возрастает в других телевизионных сегментах. Вот почему большая часть итальянской дискуссии о «равных условиях» в телекомпании лишена смысла, устарела и только уводит в сторону. Но «если телевидение не имеет никакого влияния на зрителей, как объяснить, что ежегодно на телерекламу тратятся миллиарды долларов?»[76]. И откуда берутся яростные драки, во всех странах и на глобальном уровне, над и под ковром, за установление контроля над потоком и содержанием информации? А если реклама влияет на умы (что очевидно), то почему не должны иметь такое же или иное влияние и другие передачи, в том числе информационные?

Аргумент номер 2. Публика достаточно умна, чтобы сама во всем разобраться. В любом случае, она свободна сама выбирать, что ей нравится. И никто, кроме душителей свободы, не может присваивать себе право обсуждать этот выбор. Короче, рейтинг стал высшим выражением и единственным эталоном демократии. Сомневаться может только цензор, антинародный представитель элиты, то есть антидемократ.

Довод просто смешной, точнее, издевательский. Если принять его на веру, то придется, к примеру, отменить обязательное школьное образование. Современное общество сталкивается со множеством ограничений, установленных в интересах всех. Или мы уже докатились до того, что развлечения граждан, «зрелища» нероновских времен, стали единственной святыней современности? Даже если они могут повредить общественному здоровью? Даже когда из телеокна в дома миллионов ничего не подозревающих людей сливаются высокотоксичные продукты, особенно опасные для детей? Вопрос можно было бы сформулировать так: имеет ли информационная система страны что-то общее с интересами общества? Или нет? Если нет, то все свободны. Если да, то идолопоклонникам стоило бы призадуматься.

В связи с этим мне вспоминаются слова Карла Поппера. Этот философ и поборник либерализма рассказал как-то о споре, возникшем у него с одним важным руководителем немецкого телевидения, отстаивавшего «ужасные тезисы», среди которых следующий: «Мы должны дать людям то, чего они хотят». Поппер спокойно замечает: «Как будто можно узнать, чего они хотят, из статистики популярности телепередач. Это только данные о предпочтении, оказанном тому или другому из предложенных товаров». Поппер назвал впоследствии этот спор «невероятным», поскольку его собеседник был убежден, что «его тезисы подкреплялись принципами демократии». На самом деле в этом нет ничего невероятного, поскольку именно подобные тезисы доминируют сейчас в итальянской журналистике. И не только в ней. Говоря словами Поппера, «ничто в демократии не оправдывает теории этого телевизионного руководителя, согласно которой создание худших с воспитательной точки зрения программ соответствует критериям демократии, по принципу "люди этого хотят"»[77].

В реальности дело обстоит с точностью до наоборот: существует элита, решающая, чего хотят люди (не без обратной связи с публикой, разумеется, не в пустоте же они действуют), стараясь при этом опускаться все ниже в плане вкуса, ума и приличий, потому что таким образом, уж это точно, рейтинг возрастет. Социальные последствия такого поведения легко предсказуемы. А потом, когда выясняется, что наше общество рождает чудовищ, идолопоклонники удивляются: как же так? Последствия измеряются в долгосрочном плане и в глобальном масштабе, а не по хронометражу той или иной передачи. Посылаемые в эфир сигналы постепенно меняют вкусы, идеи, ценности. Те, кто контролируют эту плотину, сознают они это или нет (если нет, то тем хуже), приобретают огромную власть и играют решающую роль в формировании общественного мнения. «Демократия не может существовать, если она не возьмет под контроль телевидение»[78].

Именно по этой наклонной плоскости мы катимся к «плебисцитарным» демократиям. Процесс уже начался, хотя действительность Запада остается крайне разнообразной в силу традиций и структур высокой степени вязкости. Существование правил, законов, психологических типов не может прекратиться немедленно, на это недостаточно и нескольких десятилетий. Технология стремится вперед, но это не означает, что психология народов и отдельных людей поспевает за ней и относительно быстро переваривает ее плоды. Наоборот, может произойти реакция отторжения. Одна из них, уже принявшая всеобщий характер, проявляется в форме возрождения национальных особенностей. Это, видимо, попытка побега из глобальной деревни народов и наций, не сумевших покориться культурной агрессии. Они инстинктивно ищут убежища в знакомом и родном, в религии предков, в языке, в замкнутом пространстве племенных и семейных отношений. Они безуспешно пытаются огородить свои земли забором.

Все вышесказанное вовсе не является отступлением, а напрямую связано с главной темой этой книги. Потому что все это обрушилось на Россию с впечатляющей силой. То, что на Западе нелегко заметить в силу множества противовесов, обязанных своему существованию действенному и развитому гражданскому обществу, в России наблюдается в чистом виде. Российские реформаторы совершили грандиозную ошибку, не предусмотрев этого. Но здесь им снова помогло непонимание российских проблем внешним миром. Непонимание «понятное», поскольку сам Запад еще не переварил эти проблемы в том, что касается непосредственно его. Дело в том, что при отсутствии ясного понимания происходящего Запад переусердствовал в своем стремлении подстраивать весь остальной мир под себя. Эта тенденция обострилась с окончанием холодной войны. С исчезновением глобального врага, воплощавшего культурную альтернативу, многие на Западе вообразили, что осталась одна-единственная культурная модель. Отсюда крайне упрощенная схема, старательно применяющаяся и по отношению к «третьим» странам (то есть незападным), лишенным альтернативы.

Что касается институтов и режимов, критерии просты: к власти можно прийти только конституционным путем. Затем нужно получить поддержку через легитимные выборы, на которых у избирателей должна быть возможность выбирать из нескольких кандидатов. Наконец, оппозиции должна быть предоставлена возможность функционировать и выражать свое мнение. Все это до сих пор является повсеместной практикой на Западе. Но за его пределами эти условия легко могут превратиться в чисто формальную фикцию. Бесполезно применять их в Камбодже или Боснии. Последствия будут трагическими и вдвойне бесполезными, поскольку первыми почуют обман именно избиратели. Еще хуже, если, как это было в Албании, международное сообщество увидит обман и промолчит, оправдываясь тем, что формальные правила более или менее соблюдены. А потом люди берутся за оружие и остановить кровопролитие нелегко.

В России дела обстоят еще хуже, поскольку здесь проявились сразу две крайности: удручающая политическая и правовая отсталость и технический уровень, почти достигший развитых стран. Противоречие между формой и содержанием – к тому же решенное предельно цинично – является здесь в энной степени. А последствия разочарования в демократических процедурах растут в геометрической прогрессии, поскольку уровень общей культуры все-таки не камбоджийский, хотя в том, что касается возможности личности защищать свои права, уместнее сравнение с Англией прошлого века. В этих условиях настойчивое воспевание «легитимности» «всенародно избранного» президента неизбежно привело к превалированию формы над содержанием. Российская интеллигенция собственными руками написала Конституцию 1993 года и даже не попыталась разузнать, насколько обоснованными были подозрения относительно шести миллионов голосов-призраков, благодаря которым она была «принята». Они даже не вспомнили, что в Риме правосудие было отделено от правительства еще во II веке до н. э. и что до судебной реформы 1864 года Россия не знала независимого правосудия. Которое, впрочем, не развивалось с 1864 по 1987 год по хорошо известным причинам. Чего они ждали от страны, где большинство чиновников до сих пор не отличает закона от указа и от административного акта? Что наделенный безраздельной властью президент воспользуется ею более мудро, чем раньше? Чего они ожидали в стране, где до сих пор повсюду встречаются чиновники, словно сошедшие со страниц Гоголя и Чехова, «живущие на шее страны, словно чужеземные завоеватели среди покоренного ими народа». Нет, нет, это цитата не из Геннадия Зюганова, а из американского профессора Ричарда Пайпса, сказавшего это еще в 1976 году[79].

Российская интеллигенция снова отправилась на поиски несуществующего обходного пути. Она снова потребовала абсолютных решений для себя и для мифического и мистического «народа», на выражение чьих интересов она упорно претендует. Она искала корни российского тоталитаризма в заимствованных у Запада идеях, вместо того, чтобы обратиться к российской истории и к российским институтам. Достаточно перечеркнуть пять-шесть веков российской истории, оставив только последние 70 коммунистических лет, и дело сделано. Вернее, сразу два дела: не нужно больше размышлять об отдаленном прошлом, а что касается недавнего, то мы знаем, кто виноват. И вновь повторяется старая ошибка, снова зло приходит только извне. Достаточно уничтожить его (в данном случае под злом подразумевается коммунизм) – и добрые качества российского народа предстанут во всем своем блеске. В этой точке сходятся и славянофилы, и западнические радикал-демократы. Чем и объясняется их союз против «эволюциониста» Горбачева.

«Вы и вправду верите в легенду о добром русском народе, испорченном коммунизмом?» И тем, и другим стоило бы вспомнить, что – нравится или не нравится – русский народ показал себя не один раз. «Сталинские репрессии были проведены народом. И коллективизация тоже. И индустриализация, и потери в войне. И брежневский застой был порожден народом, как и нынешняя реформаторская лихорадка. И бессмысленный бунт – тоже дело рук народа»[80].

Вместо того, чтобы ограничить власть государя и определить для суверенитета народа четкие правила, в рамках которых он может им пользоваться, предпочтение было отдано небрежному копированию заграничных конструкций. Они казались подходящими к случаю, и никто не догадался, что в других странах за определенными правилами стоит история и что они имеют определенное содержание, механически перенести которое на российскую почву невозможно. После стольких тревог всем хотелось стабильности. Но ее нельзя ввести указом, как и общественное согласие. «Стабильность западных систем определяется формами, правилами игры. Она предполагает нестабильность власть имущих. Стабильность же ельцинской Конституции – вопрос не формы, а содержания. Ее функция – обеспечить власть определенному человеку и сосредоточившейся вокруг него правящей олигархии»[81].

Быть может, однажды историки решат повнимательнее изучить, кто же непосредственно создавал Конституцию 1993 года. И они увидят, например, подпись Анатолия Собчака, бывшего мэра Петербурга, ставшего впоследствии столь непрезентабельным (из-за своей славы взяткодателя и взяточника), что от него отреклись даже «Известия», с которыми он много сотрудничал и которые в свое время ему немало помогли. Против него еще не было формального судебного разбирательства, и мы можем считать его невиновным, пока не будет доказано обратное. Но не исключено, что яростное подковерное сражение с целью помешать всплытию его «дела» закончится поражением и разные сомнительные истории станут предметом внимания следователей. А ведь он так хорошо начинал. Но стоит продаться один раз– и удержаться становится трудно. Это как наркотик.

О других не так уж важно знать. Их было много: интеллигенты, юристы и очень большие демократы. Они поставили свои подписи под документом, который надолго отодвинет построение в России правового государства.

Именно благодаря новой Конституции Россия снова отдалилась – после того, как приблизилась благодаря «коммунисту» Горбачеву– от «логики западной политической жизни, уже принятой большинством посткоммунистических стран. Сегодня даже в странах с сомнительными демократическими традициями, как Румыния, Молдавия и Монголия, начал действовать механизм сменяемости власти. На смену романтикам-демократам, взявшим власть на волне антикоммунистических революций, вскоре пришли прагматики обновленной номенклатуры. Теперь, похоже, поднимается новая волна, и к власти возвращаются ставшие более сдержанными демократы. Подобная смена, доказывает, что эти страны уже имеют демократический облик. И именно полная невозможность прихода к власти нашей основной оппозиционной силы, КПРФ (никто это никогда не допустит, и сами коммунисты это понимают, лишь делая вид, что стремятся к власти), означает, что в России все же действует главный принцип коммунистической системы и политической культуры (недемократический, «азиатский» принцип)»[82].

Всенародно избранный? В 1991 году эта фраза еще имела какой-то смысл. Российский народ, да простит его Господь, сделал свой выбор подавляющим большинством. Это его дело, тут Зиновьев прав, лишь бы потом не жаловался. Но в 1996 году его никак нельзя упрекать за повторение ошибки. Ему просто навязали этот шаг, всеми силами и средствами. Я уже говорил о различных аспектах информационного обмана, здесь же хочу лишь добавить доказательство, что иностранцы тоже это заметили. Не слепцы же они, в самом деле. Их можно упрекать только в том, что они не заговорили прежде, чем выборы закончились, а когда занялись обличительством, то сделали это шепотом. Но я должен дать читателю маленький пример настоящей фальсификации, не той, которая предназначена сбить с толку избирателя до того, как он придет на участок, а той, которая начинается после выборов и имеет дело с содержанием урн и подсчетом голосов. Я хотел бы заметить, что никто официально не подтвердил и не опроверг того, о чем я пишу восемь месяцев спустя после случившегося. КПРФ направила запрос в ЦИК и в Генеральную прокуратуру, но ответа не получила. Да и непохоже, чтобы коммунисты так уж страстно его добивались. Поэтому вопрос остается открытым.

Пока что, насколько мне известно, свою позицию по нарушениям в ходе президентских выборов 1996 года высказал только (при полном равнодушии окружающих) один ставропольский суд, приговоривший бывшую управляющую районной администрации Лидию Буримову к двум годам заключения условно, плюс к двум годам исправительных работ и выплате 7 514 000 рублей штрафа на основе статьи 133 УК (подделка избирательных документов) «в пользу Бориса Ельцина». Вместе с госпожой Буримовой были признаны виновными и председатели избирательных комиссий номер 112 (поселок Кугульта) и 113 (поселок Верхняя Кугульта). Выслушав приговор судьи Натальи Схоменко, секретарь краевой избирательной комиссии Александр Фирсов заявила .что «в свете установленных фактов Грачевский округ, как и все остальные округа Ставрополя, не поддержал кандидатуру Бориса Ельцина»[83].

Ставропольский край велик, в нем проживает 1 870 996 избирателей. По официальным данным, Ельцин получил здесь 22,26% в первом туре и 40,41% во втором. Теперь мы совершенно точно знаем, что даже эти 22,26 (или 40,41, поскольку не совсем ясно, в каком из двух туров была осуществлена подтасовка) не соответствовали действительности. Если критерии были близки к татарстанским (более 3 миллионов избирателей), то те 3% отрыва в первом туре весьма сомнительны. Естественно, это всего лишь капля в море. Но она заслуживает интереса. Однако же Генеральный прокурор Скуратов не нашел времени и свободных сотрудников, чтобы прояснить этот вопрос.

Через несколько дней после второго тура я получил из источника, заслуживающего самого высокого доверия, несколько документов, которые в другой стране вызвали бы грандиозный скандал. Следует тут же уточнить, что они были также направлены в российские газеты и ряду иностранных корреспондентов, в том числе американцев. Никто из иностранцев, за исключением «Ла Стампа», ничего на эту тему не написал[84]. То были фотокопии подлинных протоколов пяти территориальных окружных комиссий Татарстана вместе с официальной сводной таблицей республиканского ЦИКа, которая, по всей видимости, должна была опубликовать те же цифры. Данные касались 269 избирательных участков, а общее число голосов равнялось 329 474.

Очевидность подмены была поразительной. А ведь многие российские газеты описывали этот механизм задолго до выборов. Значит, один из возможных способов фальсификации был известен заранее. Итак: участки направляют протокол подсчета голосов в окружную комиссию, у которой таких участков около 60. Задача окружной комиссии проста: свести вместе полученные данные и переслать их в республиканский ЦИК, который, в свою очередь, передаст общий результат в Москву. В описываемом случае сравнение данных, поступивших в окружную комиссию с теми, которые поступили в ЦИК Татарстана, выявило серьезные различия. Речь шла, напомню еще раз, о протоколах с участков, подписанных по меньшей мере 15 членами комиссии и заверенных печатью. На уровне участков подделать протоколы непросто, если вообще возможно, поскольку это означает подкуп представителей всех остальных кандидатов. К тому же фальсификация такого масштаба вовлекла бы слишком большое количество участников и сохранить ее в тайне было бы невозможно. Документы же республиканской комиссии подписываются двумя-тремя чиновниками. Все сильно упрощается.

В результате на выходе ни один из десяти кандидатов не имеет голосов, полученных на входе. С одной неизменно повторяющейся особенностью: девять из них всегда теряют и только один постоянно оказывается в выигрыше. Его имя? Борис Ельцин.

Возьмем конкретный пример – протокол по Авиастроительному округу, промышленному району Казани, столицы Татарстана. Здесь Ельцин победил с большим отрывом: 23 428 действительных бюллетеней. Но в сводной таблице он получает ровно на 4 тысячи больше – 27 428. Работа была проведена аккуратно: сколько добавили в одном месте, столько отняли в другом. У Зюганова отняли 1285 голосов, у Явлинского 897, у Жириновского 205. Даже генерала Лебедя, в последний момент ставшего «союзником» президента, облегчили на 1192 бюллетеня. А у миллиардера Брынцалова, собравшего всего 64 голоса, отрезали 13 избирателей.

Если перевести подсчет данных по всем 269 участкам в процентное выражение, то Ельцин получил на 20 процентов больше, Зюганов потерял 13 процентов (меньше всех остальных, видимо, именно его хотели видеть во втором туре, чтобы смертельно запугать избирателей), Явлинский – 21, Лебедь – 27, Жириновский – 36. Больше всех не повезло бедному Шаккуму, который набрал всего один процент, но ему его срезали наполовину. То же самое с Горбачевым, у которого отобрали 42% из полученных им голосов. Но самое интересное – порядок остается тем же самым. В Татарстане в результате подтасовки никто никого не обошел. В некоторых окружных комиссиях фальсификация была проведена более грубо, в других работали ювелирно. В целом по республике победил Зюганов, но дополнительные голоса, подаренные Ельцину, несомненно сказались на всероссийском результате.

Таким образом, пока международные наблюдатели – неизвестно, насколько честные и насколько наивные, – присутствовали при подсчете на участках, чтобы поймать какого-нибудь простачка, засунувшего в урну пару лишних бюллетеней, фальсификация спокойно совершалась в самих комиссиях с помощью ручки и японского калькулятора.

Свидетельство иного способа подлога пришло из Москвы. Председатель столичного избирательного участка номер 1117 Владимир Чудин заявил, что при сдаче протоколов представители Московской окружной комиссии потребовали у него два чистых бланка с печатью и подписями всех членов участковой комиссии. За обнародованием этого обстоятельства также ничего не последовало. Что же до того, что происходило в те дни во всех"89 субъектах Федерации, в 93 тысячах участков, в тысячах окружных комиссий, в ходе передачи данных от одних к другим и, наконец, в ЦИКе, то этого мы никогда не узнаем.

Ясно одно – описанный механизм легко мог сработать повсюду. И похоже, что во многих регионах без него не обошлось. Разве трудно людям, обладающим средствами, чтобы скупить пол-России, в условиях, когда пол-России только и ждала покупателя, организовать систематические нарушения на уровнях окружных и региональных комиссий? Можно прикинуть, что речь шла о подкупе пары тысяч чиновников. Для этого достаточно миллиона долларов. Просто даром. В 269 татарстанских участках Ельцин набрал на 20% больше. Скорее всего, в менее благоприятных условиях «красных» регионов приписки были менее щедрыми в силу усиленного контроля противников. Но зато в верных ему областях он мог набрать и гораздо больше. Кстати, нельзя исключить, что и коммунисты действовали аналогичным способом в своих регионах. Но гипотеза «ничьи» в подлогах не выдерживает никакой критики, поскольку нигде избирательные комиссии не были в руках оппозиции.

В любом случае все это только предположения и ничего больше. Они не имели бы никакого законного права на существование, если бы ЦИК и Генеральная прокуратура удосужились дать кое-какие объяснения. И если бы не потрясающее молчание тех, кто был обязан проверить все, даже самые худшие, предположения. Если они хранят молчание, значит, им нечего сказать. И пока они будут молчать, каждый имеет право думать по этому поводу все, что угодно. Мы знаем одно: 16 июня Борис Ельцин занял первое место с 35% голосов, всего на три процента больше Зюганова. В свете вышеизложенных фактов кто может поручиться, что Ельцин в самом деле победил в первом туре?

Это – заключительное кольцо цепочки. О предыдущих однажды расскажет нам студент-дипломник какого-нибудь американского университета, предварительно порывшись в подшивках газет того времени. Здесь мы можем только делать выводы из случайных примеров. Которые, тем не менее, показывают, насколько все было очевидно, при свете дня. Тем, кто промолчали, нет оправдания.

Самое лучшее доказательство я получил от представителей самих СМИ, которые не могут изображать неведение. Мне припоминается реакция Сергея Доренко на закрытие его программы «Версии», выходившей на только что приватизированном ОРТ. Тогда он был еще не такой толстокожий и, разговорившись с оппозиционным журналистом, публично обвинил Сергея Благоволина (генерального директора ОРТ) и Бориса Березовского (в то время заместителя генерального директора) в цензурных вмешательствах. «Они думают, – сказал Доренко, – что пропаганду нужно хорошенько начищать, как ствол «Калашникова», чтобы каждый день стрелять телезрителям прямо в лоб»[85]. Эти слова были произнесены 28 сентября 1995 года, в самый разгар кампании по выборам в Думу. Впоследствии Доренко, отстраненный от работы на несколько месяцев, передумал (и не за так) и сам превратился в дуло «Калашникова».

Накануне выборов, сообщая о поражении бывших коммунистов в Монголии, «Московский комсомолец» вышел с расистским заголовком: «Даже монголы избавились от коммунизма. Мы, что, глупее?» А «Комсомольская правда» печатала на первой полосе воззвание писателя Виктора Астафьева: «Коммунисты всегда лгали. Если Сатана придет к власти, Россия умоется кровью». «Известия», не столь устрашающие, ограничились тем, что заполнили всю первую полосу фотографиями далекого и недавнего коммунистического прошлого: карточки, пустые витрины, нищета и серость. Заголовок гласил: «Пойди проголосуй за Ельцина, иначе все это вернется». Кто не встал в общий строй, оказывался предателем. Максимум на что были способны многие, так это вполголоса признать опасность такой тенденциозности в частной беседе. В будущем, когда коммунисты будут побеждены, ситуация «нормализуется» и журналисты смогут снова заняться своим ремеслом. Никто не думал о настоящем. -Цель оправдывала любые средства. А пока что нравственному авторитету демократической печати, выступившей против большинства населения, наносился невосполнимый ущерб.

Согласно данным мониторинга «Европейского Института СМИ», по трем всероссийским каналам систематически говорили хорошо только о Ельцине и, на последнем этапе, о Лебеде. Всех остальных кандидатов практически игнорировали. Несколько цифр: за две недели перед вторым туром Ельцин 247 раз упоминался в положительном контексте и ни разу в отрицательном. Зюганова же 241 раз помянули отрицательно и ни разу положительно. Директор Института, Бернард Петер Ланж, заявил: «Отсутствия существенных процедурных нарушений недостаточно, чтобы назвать выборы свободными и честными. Поведение СМИ запятнало демократический процесс»[86].

Разумеется, надо было быть слепыми, чтобы ничего не заметить. В США, однако, многие призывали не переусердствовать с критикой СМИ. Да, говорили они, некоторые продались власти, но большая часть независимых СМИ просто выражала, самостоятельно и с большим напором, свою позицию. Кто-нибудь когда-нибудь объяснит авторам этих заявлений, что они имеют смысл только тогда, когда между соперниками существует хоть относительный паритет? Любопытно, как нейтрально отнеслась «Нью-Йорк тайме» к некорректности российских телекомпаний во время избирательной кампании: «Во всем этом есть некий привкус мести. Коммунисты не соблюдали правил, когда правили страной, так почему же мы должны соблюдать их теперь? Так рассуждали «демократы». Причина, по которой государственные каналы игнорируют мистера Зюганова, очевидна – их руководители ясно дали понять, что прежде всего надо служить интересам президента»[87].

«Многие газеты отбросили всякую претензию на объективность, выстроившись по одну или по другую сторону идеологической баррикады... Даже менее пристрастные издания – «Сегодня», «Известия», «Независимая газета» – только вкратце информировали о противниках Ельцина и вообще избегали деликатных политических тем, как, например, здоровье президента»[88]. Разумеется, мир прекрасен именно потому, что разнообразен. Один из наблюдателей от Совета Европы, швейцарец Эрнст Мулеманн, сказал на пресс-конференции 4 июля 1996 года, перед тем как сесть на самолет, что «организация выборов была превосходной». А в доказательство того, что проблемы России стали совсем похожими на наши, добавил: «Для западных стран это хороший пример»[89].

Но наиболее ясно и откровенно итоги были подведены одной американской газетой, выходящей в Москве. Это неподписанная передовица заслуживает обширного цитирования. Сначала нам сообщают хорошую новость: Ельцин победил, а коммунисты проиграли. Но «плохая новость, даже при таком исходе, заключается в том, что результат выборов может ввести в заблуждение, поскольку был достигнут некорректными способами». Прежде всего, позорная тактика президента «подорвала моральную ценность его победы, как и мандата, полученного на выборах». К тому же, продолжает «Москоу таймс», «подсчет голосов, может, и был честным, но сама кампания была просто комедией». А роль СМИ, «безусловно поддержавших команду Ельцина, оказалась решающей, поскольку они полностью исказили содержание кампании Зюганова и потенциально критические моменты, вроде здоровья Ельцина». И наконец, «столь же важную роль сыграло превышение президентом своих полномочий во время кампании», в том числе в том, что касалось «количества денег, потраченных, чтобы остаться в Кремле, не только намного превзошедшего траты КПРФ, но и вообще все приемлемые границы. А то обстоятельство, что нет никого достаточно честного, кто бы предотвращал, вскрывал и карал этот произвол, заставляет с глубоким скептицизмом взглянуть на весь избирательный процесс»[90].

Глава 16
ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ВОСЬМЕРКА

Жил-был когда-то один классик, чье имя теперь звучит почти кощунственно, который утверждал, что политика является концентрированным выражением экономики. Иными словами (конечно, он, классик, так никогда бы не сказал), экономика – это бульон, а политика – кубик для него. В термодинамике это соответствовало бы антиэнтропийному феномену, поскольку, как правило, добавляя воду, мы получаем бульон из кубика, а не наоборот. Но в России все возможно. По окончании «первого пятилетнего плана по форсированному введению капитализма» в политику вступают грабители (назвать их капиталистами в свете изложенного означало бы обидеть настоящих капиталистов). Они входят в нее напрямую, неприкрыто, с главного входа и даже не прибегая для этого хоть к каким-нибудь выборам. Мы же не в Америке, где миллиардер Росс Перо как настоящий камикадзе пытается стать президентом за свой счет. В России политиками делаются бесплатно, ими назначаются.

Был еще один классик (которого тоже нельзя цитировать), шокировавший мир заявлением, что правительства (буржуазные, разумеется) не что иное, как просто комитеты по делам крупного капитала. Он, конечно, преувеличивал. Его утверждение было слишком поспешным и поверхностным и, как следствие, ошибочным. Он вообще немало наломал дров. Ошибаться свойственно человеку. Но ему было бы приятно узнать, что – по крайней мере в том, что касается конкретной темы и конкретно России, – он оказался прав.

Началось все довольно любопытно. Мелкая рыбешка стала избираться в нижнюю палату парламента, в Думу. Причин тому немало. Во-первых, президентские выборы все-таки бывают не каждый день. Маловероятно, что следующие (как бы не обстояли дела со здоровьем Ельцина) состоятся раньше 2000 года. А только что прошедшие, как мы знаем, были на волосок от срыва. Во-вторых, кресло в парламенте стоит дешевле. В-третьих, многие бизнесмены сочли, что пребывание в Думе может способствовать их предпринимательско-спекулятивно-банковской деятельности. И наконец, для тех, кто уже «раскрутился», перед глазами маячила заманчивая возможность приобрести депутатский иммунитет.

Акулы на это время не теряют. Добиться кресла в парламенте не только дорого, но и неудобно. Они ждут подходящего момента и напрямую входят в исполнительную вертикаль. Далекий от российских широт читатель снова обвинит меня в преувеличении. Но все так и есть на самом деле. На эту тему публично хвастался Борис Абрамович Березовский, один из «восьмерки», которой посвящена данная глава. Наверное, из всех ее членов он самый «великолепный». И уж точно – самый предприимчивый.

Хвастался он в ставшем уже историческом интервью одной английской газете спустя несколько дней после своего назначения президентским указом заместителем секретаря российского Совета Безопасности[91]. Приставка «заместитель» никого не должна вводить в заблуждение. Любой, кто имеет доступ во влиятельные московские круги, знает реальный вес «секретаря» Ивана Рыбкина, выловленного Борисом Ельциным для этой синекуры из забвения, последовавшего после его многочисленных неудач. Он был коммунистом, стал председателем первой Думы, потом переметнулся в лагерь президента, где был принесен в жертву на алтарь создания партии левого толка из пары проправительственных блоков (правую должен был организовать Черномырдин), выдуманной двумя ельцинскими гениями, Сатаровым и Шахраем (да убережет меня Господь от друзей, а с врагами я сам как-нибудь разберусь). За этим последовал позорный провал на выборах, от которого Рыбкин спасся благодаря не божественному, а абсолютно земному провидению, став единственным кандидатом по одномандатному округу от партии, развалившейся еще до рождения. Никто не знает, на какие деньги он провел свою избирательную кампанию. Некоторые газеты писали, что по счетам платил Березовский. И вот они снова вместе. А как отказать старым друзьям?

Вернемся к «заместителю», без экивоков заявившему, что экономикой всей страны управляет «великолепная семерка». Он сказал что-то вроде: «Бульон – это мы». Именно мы напрямую или косвенно контролируем половину «голубых фишек» на российских биржах. Что же тут удивительного, если, диктуя правила игры в экономике, мы хотим делать то же самое в политике? Вот соль его речей – торжественное, именно антиэнтропийное заявление, согласно которому из бульона получается кубик. Известно же, что из яичницы можно получить целые яйца. Иными словами, обладатели крупных состояний, нажитых в поте лица в предыдущие четыре года, наконец-то захотели войти в политику и начать управлять не только своими банками, но и всей страной. Вот что значит сила примера. Берлускони был бы доволен – у него уже появились подражатели.

Кое-кто в «демократическом» лагере забеспокоился. Там начали клеймить государственный капитализм, учуяв взаимопроникновение финансов и госбюрократии. Но экономика не является сильной стороной «демократов», как, впрочем, и политика, и этика. С государственным капитализмом происходящее не имеет ничего общего. Бизнесмены идут во власть потому, что в России благодаря ей можно сделать больше денег. Это не государственный капитализм, а, напротив, полная приватизация государства. Если она протекает в хищнических монополистических формах, если убивает конкуренцию (в прямом, а не переносном смысле), то это уже другой разговор, с которым надо идти к тем, кто писал указы российской рыночной «реформы», сидя в Гарварде, и получал за это щедрое вознаграждение от правительства Соединенных Штатов Америки.

Так или иначе, если Березовский сказал «Файнэншл тайме» правду, то это означает, что горстка банков держит в кулаке всю страну. Плацдарм для этого завоевания был взят штурмом в 1995 году. То был знаменитый обмен: ты, обанкротившееся государство, даешь мне в залог акции ведущих предприятий страны (подробный перечень прилагается), а я одалживаю тебе 9 триллионов рублей (на тот момент равных 1,8 миллиарда долларов). Если через год ты окажешься не в состоянии выкупить их обратно, то акции перейдут в нашу собственность. Говорят, что это операцию придумал Владимир Потанин вместе с Березовским. Вроде бы именно они предложили сформировать консорциум банков-«кредиторов». Которые – смотри, какое совпадение! – как раз и представляют группу ростовщиков, ставших хозяевами. Все это с отеческого благословения Чубайса, первого вице-премьера правительства, которого Ельцин тогда еще не прогнал с криком «Во всем виноват Чубайс!».

Согласно авторитетным оценкам, пакеты акций заложенных предприятий стоили от 6 до 10 раз больше. Но не будем терять время на такие мелочи. История и без того достаточно аппетитная. Итак, Владимир Потанин и Борис Березовский запускают идею «залога». В руки нескольких российских банков переходят пакеты акций нефтяных компаний «Юкос», «Сиданко», «Сибнефть», комбината «Норильский никель» и Липецкого металлургического комплекса. Формально это должно было происходить на конкурсной основе. В действительности эти предприятия стали приятным подарком от правительственного лобби, возглавляемого – угадайте кем? – Чубайсом. Некоторые не допущенные до дележа банки (не настолько «друзья друзей», как остальные) возмутились. Но никто не пошел дальше вежливо выраженного несогласия, даже Петр Авен, президент «Альфа-Банка». Право, не стоит, а то там, наверху, все такие мстительные.

В России все делается почти открыто и нет нужды в излишних предосторожностях. Как написал один из самых беззастенчивых российских журналистов, Александр Беккер, «немногие поняли, что в условиях переходной экономики государство видит благо не в равноправном конкурсе, а в передаче в надежные руки под видом конкурса той собственности, которая стала тяготить его»[92]. Просьба заметить, что данная статья была панегириком Владимиру Потанину, к тому времени покинувшему кресло президента «ОНЭКСИМбанка» ради поста первого вице-премьера. Обратите внимание на альтруизм, с каким заинтересованные банки берут в свои «надежные руки» собственность, ставшую в тягость государству. Если взглянуть на список этих банков, то мы получим ответ на некоторые из интересующих нас вопросы и познакомимся с частью «великолепной семерки». Это «Логоваз» (Березовский), ОНЭКСИМбанк (Потанин), «Менатеп» (Ходорковский), «Мост-Банк» (Гусинский), «Столичный» (Смоленский). В операции не участвуют «Альфа-Банк» (Авен) и «Инкомбанк» (Виноградов), которых тем не менее Березовский включает в перечень «хозяев России», а «Файнэншл тайме» удостаивает титула «фактического правительства России».

«Сделка» предлагается правительству 31 марта 1995 года и всего через несколько месяцев вступает в силу. Установлено, что срок «займа» истекает 1 сентября 1996 года, после чего акции беспрепятственно перейдут к вышеперечисленным банкам. Теперь понятно, что они были так заинтересованы в победе Ельцина. Беда в том, что для победы Борису Николаевичу нужен еще и Лебедь, который вместе со своим экономическим советником Сергеем Глазьевым сует нос в это дело и начинает шуметь. Не слишком громко, впрочем. Тогда (в ожидании подходящего момента для увольнения этого надоедалы Лебедя) достигается компромисс: государство будет контролировать продажу акций третьим лицам; «Норильский никель» и «Северо-восточное пароходство» (еще одно предприятие, присоединившееся к делу) нельзя будет продавать иностранцам; три нефтяные компании смогут продать за границей максимум 15% своих акций. В результате «Менатеп» получил «Юкос», «ОНЭКСИМбанк» – «Норильский никель» и «Сиданко», Березовский наложил лапу на «Сибнефть».

Большой хапок. Вот так был поделен один из самых крупных и соблазнительных кусков российского пирога – по «обезьяньему» принципу. Выражение не мое, оно принадлежит человеку, увязшему во всех .этих делах по горло и прекрасно знающему все подробности. «Обезьяна, – поведал публике Александр Смоленский, – по природе своей дальтоник и не отличает желтых бананов от зеленых. Поэтому она хватает всю связку и поедает их один за другим. Так было и у нас: сначала набросились на заводы и магазины и только потом взялись за подсчеты: это я не потяну, на это у меня нет денег, а вот это подойдет»[93]. Он тоже, похоже, набросился на бананы.

В этих довольно конкретных рамках и разворачивалась операция, приведшая к победе на выборах Бориса Ельцина. Ведь именно эти боссы порекомендовали президенту призвать обратно Анатолия Чубайса, выброшенного из правительства в начале 1996 года, и поставить его во главе предвыборной команды. Именно они тайно перечислили три миллиона долларов на президентскую кампанию (сегодня мы знаем, насколько смешна эта сумма, которую можно считать разве что маленьким авансом). И наконец, именно они (вместе с Чубайсом) в последний момент придумали союз Ельцина с Лебедем. Березовский это подтверждает: «Бизнес осознал, что если бы он не объединился, если бы мы не повели себя решительно и сильно, то у нас не было бы никаких шансов»[94]. В свете вышесказанного все это означает, что Россия оказалась в руках финансовых спекулянтов, не имеющих почти ничего общего с капиталистической конкуренцией.

Истории этих персонажей отчасти отличаются, и, как мы увидим, эта глава не случайно посвящена не «семерке», о которой говорит Березовский, а «восьмерке». Но между ними есть и много общего. Во всех этих стремительных карьерах присутствует тень спекуляции и обмана (нередко не преследуемого законом в силу отсутствия соответствующих норм). Показательным примером является сам Березовский, чей капитал не имеет ничего общего с предпринимательской деятельностью и даже с тем, что на Западе называется «рискованной спекулятивной деятельностью». Ничего подобного. Здесь мы имеем дело с замаскированной куплей-продажей, незаконным или фиктивным экспортом и разнообразными махинациями, требующими широкой и сложной сети коррупционных связей с государственными чиновниками, государственными предпринимателями, бюрократами различного уровня, полицией, таможней и т.д. Основатель «Логоваза» начинал как экспортер автомобилей, производившихся на ВАЗе, где президентом был тогда Владимир Каданников. Нам неизвестно в деталях, о чем они договорились, но часть продукции продавалась «Логовазу» по льготным ценам за рубли для дальнейшего экспорта. Не корысти ради, но хотелось бы знать: видел ли кто-нибудь декларацию о доходах Каданникова? А ведь, будучи «большим выборщиком» Ельцина, он даже некоторое время пробыл в правительстве Черномырдина на должности первого вице-премьера.

Говорят, что на деле «Логоваз» вовсе ничего не вывозил, то есть делал это на бумаге, а затем реимпортировал автомобили и продавал их по внутренним ценам, приумноженным инфляцией. Десятки тысяч автомобилей были куплены, условно говоря, за 10 и перепроданы за 10 тысяч. Вычитаем взятки производителям, министрам, таможенникам, милиции и т.д. Получаем Березовского, не облагаемого налогом. А ведь Борис Абрамович подал в суд на авторитетный американский журнал «Форбс», черным по белому написавший, что он заказал убийство Владислава Листьева. Оставим суду право решать, насколько достоверна информация «Форбс»[95], озаглавившего свой репортаж «Самый могущественный человек в России (нет, это не Борис Ельцин)» и безжалостно добавившего ниже подзаголовок «Кремлевский крестный отец?». Хочется просто спросить кого-нибудь из российских прокуроров: разве вы не знали, что еще до «Форбс» об этом писали многие оппозиционные российские газеты? Этого хватило бы, чтобы завести дело, начать расследование, не дожидаясь заявлений от потерпевшего. Но никто ничего не открывал, и следствие по делу Листьева до сих пор не сдвинулось с начальной точки, когда молодого человека нашли в подъезде его дома с пулей в черепе.

И разве дело только в убийстве Листьева! Интересно было бы знать, через какие российские банки перекачивались в 1995-1996 годах триллионы рублей, выделенные правительством на восстановление Чечни, в то время как российские бомбардировщики по-прежнему сеяли в ней смерть и разрушение. По мнению Андрея Пионтковского, директора Московского Центра стратегических исследований, Березовский – «один из тех, кто спекулировал на этой войне, поскольку деньги проходили через московские банки, имевшие к нему самое прямое отношение»[96].

И тут вспоминается часто встречающееся успокаивающее объяснение «криминального капитализма», с помощью которого Запад обычно отмахивается от проблемы, ставшей уже слишком заметной, чтобы ее игнорировать. Мишель Тату, например, как и многие другие, считает, что неизбежно дикий по форме этап первоначального накопления приведет затем ко второму этапу, когда новым богачам понадобится защитить свое состояние. Что потребует введения законов и правил, которых новые хозяева станут придерживаться и которые по их указке будут приняты каким-нибудь властным органом, имеющим легитимную поддержку. Схема сама по себе неплохая. В Англии все так и было четыре века назад. В Америке был Дикий Запад. Но сколько на это понадобилось времени? Несколько веков. Невозможно за несколько месяцев перейти от силы кольта к силе закона. Как и Россия не в состоянии сменить пистолет Макарова на римское право за несколько лет. К тому же международное положение изменилось и взаимозависимость государств возросла по сравнению с 1500 годом. А природные богатства России огромны. Из чего следует, что период первоначального накопления может продлиться намного дольше, само накопление стать (уже стало) гигантским, а даваемая им власть настолько большой, что не будет уже нуждаться ни в каком узаконивании, кроме грубой силы. И тогда она может выплеснуться за пределы России.

Если вдуматься, то единственная преграда состоит в количестве конкурентов. Если в результате отбора их останется мало, то они смогут договориться и навязать свою волю (то есть свой закон) всему обществу. Если их по-прежнему будет много, то криминальный этап может растянуться еще надолго. А что будет, если криминал консолидируется в своем нынешнем качестве? Как это отразится на будущем? Какой тип общества он создаст?

Все эти вопросы остаются открытыми и тревожат не только россиян, но и весь остальной мир, способствовавший началу этого процесса, не подумав предварительно о его масштабах и степени управляемости. Россия – не Албания, но ошибки мы там допускаем те же. Последствия же будут количественно иными, поскольку качественно отличаются предпосылки. Можно замолчать (как это сделало мировое сообщество) поведение Демократической партии Али Бериша, сфальсифицировавшую выборы и установившую в Тиране криминальный режим. Жертвы будут измеряться всего лишь десятками и гражданскую войну легко будет остановить. Но последствия узаконивания криминального режима в России устранить не так просто. Через десять лет может обнаружиться, что сторонники нынешнего российского режима обвиняются потомками в глупости, в неспособности понять стратегические интересы Запада в то время, когда они предавали его священные принципы.

Вот почему так называемая «российская рыночная реформа» в конце 1996 года казалась кошмаром вездесущего государственничества, олицетворяемого правительственным аппаратом, еще более всеподавляющим, чем его предшественники. В то же время она привела к агрессивному капитализму, управляемому громадными и вездесущими частными корпорациями. На первый взгляд, эти два явления противоречат друг другу, как это часто случается в России. На самом деле и то, и другое соответствует действительности. При одном условии: что у бюрократического кошмара и грубого и агрессивного капитализма находится множество общих интересов и полная взаимозависимость функций и людей. Разумеется, речь идет о тактике, поскольку сегодня в России никто не способен мыслить стратегическими категориями. Что не исключает (скорее, наоборот) существование глубоких разногласий. Просто в 1996 году этот временный, тактический симбиоз стал достоянием гласности.

Теперь, чтобы разобраться – поскольку все происходит под ковром, – надо посмотреть на свет группировки внутри Власти. Тем более что после Ельцина именно их борьба определит новое ее лицо. Одна из них – группа Анатолия Чубайса, включающая в себя Потанина, экс-министра финансов Александра Лившица, министра экономики Евгения Ясина и председателя Центрального банка Сергея Дубинина. В Америке их называют либералами, то есть они радикалы во всех отношениях.

Другая связка, резко отличающаяся от предыдущей, возглавляется Виктором Черномырдиным. Следующее звено – Рем Вяхирев, могущественный шеф «Газпрома» и множества финансово-промышленных групп, выросших из министерских структур советских времен и превратившихся – только по названию – в акционерные общества. Вот почему я назвал главу «Великолепная восьмерка»: чтобы окоротить хвастуна Березовского и напомнить, что «семерка» вынуждена оспаривать власть у газпромовского колосса и его людей. Это – очень важный компонент правящей олигархии и не упоминать о нем было бы серьезной ошибкой.

Если присмотреться еще внимательнее, то можно обнаружить внутри этих двух группировок поразительное сходство, которое в будущем может привести к неожиданным новым альянсам. Ситуация достаточно запутанная. Раздел проходит не только по линии частное-государственное или либералы-государственники. Например, «ОНЭКСИМбанк» Потанина входит в «семерку» и в правительство его привел Чубайс. Но его банковско-промышленный облик очень похож на вяхиревский «Газпром». Оба они – слепки с советских структур. Не случайно Потанин назвал свое детище «частным банком с государственным мышлением», а самого его «Итоги» окрестили «государственным чиновником с мышлением государственного капиталиста»[97]. А за «ОНЭКСИМбанком» стоит мощная нефтепромышленная группа, в которой блистают «Сургутнефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Росвооружение», «Алмазы России – Саха», алюминиевый комбинат в Новокузнецке и т. д. «Газпром» же вырос из праха Министерства газовой промышленности СССР и, в свою очередь, опирается на армию менее крупных предприятий и банков, среди которых «Национальный резервный банк» (АЛебедев), «Лукойл» – «Империал Банк», «Автобанк» – «Ингосстрах» – ГАЗ. А рядом с двумя основными группами действуют другие мощные альянсы, то играющие самостоятельно, то присоединяющиеся к тем или другим, как, например, «Инкомбанк» – Магнитогорск – «Самеко».

Так или иначе, с приходом Чубайса в президентскую администрацию банки, похоже, в целом перевесили промышленно-финансовых гигантов, дав дополнительный толчок превращению российской экономики в конгломерат почти исключительно спекулятивно-финансовых интересов. Интересно мнение на этот счет Андерса Ослунда, до сих пор тенденциозно поддерживавшего Чубайса. Он, например, заявляет, что «некоторые из этих банкиров пользуются правительством как рестораном самообслуживания». И неожиданно сообщает, «что самый тревожный случай – Потанин, похоже, берущий по миллиону долларов зараз»[98]. Разве Ослунд и Чубайс поссорились? Всего лишь год назад наш Ослунд уверенно воспевал «российскую нормальность» в «Вашингтон пост»[99]. Этим он отличается от Джеффри Сакса, который уже в конце того года выказывал признаки кризиса, если не совести, то убеждений. Советник Гайдара в 1992 году и министра финансов Бориса Федорова в 1993 году признал, что дела в России идут худо[100]. А еще через несколько недель подававший такие надежды молодой человек впал в черную меланхолию, узнав самого себя в портрете хирурга, который во время операции обнаружил, что ошибся в пациенте и болезни.

Сравнение правильное: пациент был совсем не тем, за кого его принимали, а диагноз был поставлен ошибочно. Но доктора все равно решили резать. И даже после того, как «экономисты на экспорт» начали понимать, что попали впросак, им по-прежнему недостает смирения помолчать или извиниться. Сакс пишет, что реформа не пошла потому, что «ЦК КПСС, из которого вышла большая часть нынешнего руководства, был глубоко коррумпирован». Стоп, подождите. У меня два возражения. Как? Вы не знали, что Советским Союзом правит глубоко коррумпированный ЦК? Да вы что? Вы вообще отличаете, скажем, Асунсьон в Парагвае от Берна в Швейцарии? К тому же вы и в самом деле уверены, что нынешнее руководство вышло именно оттуда? Что и в самом деле «в годы распада СССР аппаратное руководство конвертировало политическую власть в финансовые рычаги зарождавшейся рыночной экономики»?

Это лишь одна из многих вопиющих глупостей, все еще имеющих хождение. Но для хирурга, оперирующего пациента, это не оправдание. К тому же глупость легко разоблачить. Ведь если «аппаратные руководители» в свое время ухватились за рычаги власти, то должны по-прежнему ими двигать. Где же они? Некоторые на виду, в правительстве. Но их мало и, за исключением Черномырдина, они не столь могущественны. Как мы уже говорили выше, создается впечатление, что они скорее перешли на службу к подлинным гигантам. Большая часть «аппаратных руководителей», напротив, была сметена прочь в первые два года. Невооруженным глазом можно заметить, что в мире финансов царствуют сорокалетние. Десять лет назад они еще были юнцами, в лучшем случае низовыми комсомольскими руководителями.

Хотите проверить? Посмотрим на биографии «семерки». Самый старый – Березовский (51 год). За ним следуют 44-летний Гусинский, 43-летний Смоленский, два 42-летних, Авен и Виноградов, молодой человек 36 лет (Потанин) и 33-летний юнец Ходорковский. С политической точки зрения только Ходорковский и Смоленский имеют какое-то отношение к комсомолу, в котором они занимали второстепенное положение на уровне первичек. Остальные пятеро не имели ничего общего с политикой. Это средние кадры науки и производства или же вовремя вскочившие на поезд студенты.

По правде говоря, нетрудно отыскать и противоположные примеры, вроде Вяхирева. 62 года, бывший директор завода, заместитель министра газовой промышленности СССР, ныне председатель совета директоров РАО «Газпром». Или Яков Дубенецкий, 60 лет, сделавший всю свою советскую карьеру в стенах «Промстройбанка» (в то время его называли «Министерством по инвестициям») и ставший теперь его президентом.

Им определение, данное Саксом, подошло бы, но с существенными поправками. Их также нельзя назвать «аппаратными руководителями», они принадлежали к низшему и среднему звену. К тому же можно сказать, что они внесли свой вклад в нынешнюю катастрофическую ситуацию, но нельзя утверждать, что ответственность лежит только на них и что именно они пустили ко дну реформу. Которая, разумеется, по мнению Сакса, восторжествовала бы, если бы дали дорогу новому поколению. Мы уже увидели, что новые не намного лучше старых (смотри карьеры Потанина и Березовского, протекавшие в паразитическом симбиозе с государственными структурами, основанные на старых советских внешнеторговых организациях). Проблема в том, что любая попытка реформы должна была отталкиваться от конкретных условий данной страны. К которым относятся и люди, призванные воплощать ее в жизнь. Изумление Сакса после «сюрприза» с неадекватными исполнителями совершенно неуместно. Оно лишь подтверждает, что авторы реформы не знали, с кем и с чем имели дело. Их объяснение провала одновременно ошибочно и неприемлемо. Остается только надеяться, что их больше никогда не пригласят работать в России.

Ошибка серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Мифические «аппаратные руководители» не смогли бы (за редкими исключениями, только подтверждающими правило) перевести свою политическую власть в бизнес по той простой причине, что они не знали, что это такое. Подавляющее большинство руководителей коммунистической номенклатуры не знали даже, что такое деньги. Причина проста, она под самым носом Джеффри Сакса, но он ее не замечает и не понимает: пользуясь самыми разнообразными привилегиями, аппаратчики не нуждались в посредничестве денег. Никто из них (кроме среднеазиатских сатрапов) к ним даже и не прикасался. Да и на юге предпочитали золото, драгоценные камни, ковры, подарки. Деньги представляли опасность, с ними богатство становилось заметным. Тратить их значило оказаться на виду. А иметь и не тратить – все равно что не иметь. Можно сколько угодно говорить о коррумпированности советской номенклатуры, но «богатой» в западном понимании она не была. И тем более не испытывала склонности к предпринимательской деятельности.

Советская система была необычной и в этом смысле. Люди, взошедшие на ее вершину, чисто психологически не могли выйти за некие рамки. И не старая коммунистическая номенклатура, а самые низшие кадры государственной и партийной администрации оказались в состоянии справиться с новой ситуацией. Именно они в советские времена обслуживали материальные потребности номенклатуры, они держали в руках деньги, платили государственными средствами и клали себе в карман разницу, общались с Западом, имели пусть и искаженное, но понятие о рынке. А главное, сталкиваясь со скудной государственной торговлей, они входили в прямое соприкосновение с безбрежным морем теневой экономики, с черным рынком, плодотворной почвой для зарождения советской мафии.

Вот откуда пришло новое российское руководство. С коммунизмом оно не имеет ничего общего, кроме одной характеристики: эти гномы, рожденные болотистой почвой на обочине плановой экономики, были полностью лишены каких бы то ни было идеалов, они были циничны, грубы и склонны к применению силы. С исчезновением идеологических тормозов, с ослаблением репрессивной узды авторитарного однопартийного государства они начали кусать все и всех. Какой способности управления социальными противоречиями, какой мудрости и дальновидности мы можем ждать от юноши вроде Петра Авена? Став министром внешнеэкономических связей в 1992 году, ему меньше чем за год удалось ликвидировать государственный контроль над внешней торговлей и перемещением товаров и капиталов. Результат – падение вдвое объемов российской торговли, крах товарного экспорта и уход России со всех рынков, на которых она худо-бедно присутствовала. Чего еще ожидать от человека, думающего, что «политика – это ничто иное, как выгодное размещение капиталов»[101].

С этой точки зрения бинарные схемки «реформаторы-консерваторы», «либералы-государственники», «коммунисты-демократы» выглядят просто смешно. Водоворот недолговечных альянсов постперестроечных лет показывает, что любая попытка свести российские конфликты к идеалам и идеологиям обречена на провал. И снова конкретные примеры намного убедительнее пустопорожних рассуждений. Различные Киселевы, Сванидзе, Шараповы и Сорокины кричат с 'телеэкрана о защите демократии и свободы. Но они вдруг умолкают, когда Владимир Шумейко заявляет, что «в России демократия в чистом виде невозможна» (мысль весьма схожая с теми, что высказывает бич вышеперечисленных лиц – Александр Лебедь) и что, следовательно, «в случае отмены выборов нельзя говорить о конституционном кризисе». Правда, добавил тогдашний председатель Совета Федерации, в Конституции написано, что парламент первого созыва избирается всего на два года, но «ни одна правовая норма не указывает, что этот срок нельзя продлить»[102].

Шумейко был твердокаменным демократом, одним из советников Ельцина, поставленным во главе Сената как раз для защиты его интересов. Мы уже видели, что президентское окружение кишело потенциальными путчистами и жуликами всех мастей. Можем ли мы предположить, что Шумейко поделился своими мыслями только с журналистами ИТАР-ТАСС? Или же естественно думать, что он открыто обсуждал их с президентом? Или нам снова будут твердить, будто уже тогда президент был настолько отрезан от реальной жизни, что ничего об этом не знал?

Точно так же неостановимое восхождение «великолепной семерки», вернее, «восьмерки», демонстрирует нам, что схватки внутри российской олигархии имеют совершенно конкретное содержание, действительное только для текущего момента, и совершенно бесполезно пытаться провести на их основе политические и идейные демаркационные линии. Достаточно вспомнить «Заявление 13» банкиров (в том числе и из «семерки»),опубликованном «Независимой газетой» 27 апреля 1996 года, когда рейтинги Ельцина и Зюганова только-только сравнялись и никто не мог быть уверен в победе. А ведь казалось, что для нее уже сделаны все-все траты, все обманы, все кражи. Вот как главный редактор «Независимой газеты» Виталий Третьяков описывает то время: «Я хорошо и довольно давно знаком с большинством подписавших заявление банкиров. Можно думать о них все, что угодно, но им не откажешь в определенной способности оценивать ситуацию. Да, в последние годы они все страдали от своей партийной принадлежности, формально никак не закрепленной, но заставившей их, тем не менее, предпочесть партийную точку зрения многопартийной, то есть объективной. Не побоюсь, однако, утверждать, что в последние полтора месяца они круто изменились. Я бы сказал, они помудрели. В феврале, когда в Давосе они договорились отказаться от междоусобной борьбы и ставить исключительно на победу Бориса Ельцина, делегировав Чубайсу миссию организовать президентскую кампанию за счет финансового капитала, ими еще двигало классовое мышление: если наш кандидат победит, все (или почти все) будет хорошо. Теперь они поняли, что хорошо не будет даже если он победит»[103].

Дух момента передан безупречно. Господа банкиры – разумеется, исключительно в интересах человека с улицы и общества в целом – писали: «Общество расколото. И этот раскол катастрофически возрастает день за днем. Трещина, разделяющая нас на красных и белых, на наших и не наших, проходит через сердце России». Если не обращать внимания на избыток риторики, диагноз абсолютно правильный. Конечно, можно было бы спросить у этих господ, не способствовали ли они такому положению своими делами. Третьяков тоже косвенно обвиняет их в членстве в партии Власти. Но теперь они протрезвели. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. К сожалению, за этим проблеском раскаяния, во многом вызванном страхом, стоят игры, имеющие мало общего с благими намерениями залечить раны и зацементировать трещины.

Выяснилось, что в апреле все вдруг захотели отменить выборы. Этого хотели банкиры, Коржаков и прочие «ястребы» вокруг Ельцина, и даже Зюганов, кричавший на площадях о необходимости уважать конституционные сроки. Он-то отлично знал, что никогда не выиграет по тысяче и одной причине. Ему помешали бы его российские противники и Запад. Ему надо было привести свою огромную армию к поражению, до последнего убеждая ее в близости победы. Поскольку так или иначе пришлось бы проиграть, то вопрос заключался в том, насколько проиграть. Нельзя было потерпеть полный разгром, никто бы в это не поверил. А тогда массы могли бы выйти из-под контроля и пойти на площадь. Проиграть же на волосок дало бы впоследствии возможность начать переговоры и, быть может, прийти к почетному компромиссу. Но для этого необходимо было заключить соглашение с будущими победителями, что в свою очередь предполагало хоть каплю политического ума у обеих сторон. А этого, учитывая прецеденты, никто не мог гарантировать.

Ясно было одно – победа коммунистов невозможна. И опасна. Борис Ельцин не любит шутить. Он сам и все его люди неоднократно давали понять, что не смирятся с поражением. Именно они постоянно угрожали гражданской войной, разумеется, представляя дело так, что «красные» толкнут разъяренный плебс на погромы богатых, принуждая их к самообороне любыми средствами. А потом иди докапывайся, кто же выстрелил первым. Эту песню месяцами пели все (почти) государственные СМИ, не обращая внимания на то, что в случае победы коммунисты занялись бы репрессиями в последнюю очередь. Наоборот, они всячески бы старались показаться открытыми, терпимыми, уважающими собственность в отчаянной и заранее обреченной попытке сохранить займы МВФ.

Зюганов отлично знал, что никто не даст ему реализовать даже безобидный кусочек своей программы социального уравновешивания, которое, кстати, считалось приоритетной задачей Явлинским, Лебедем и Федоровым. Утечка капиталов превратилась бы в мощный поток, заграница восстановила бы все старые барьеры. Вот почему Ельцин предостерегал внешний мир предвыборными заявлениями, отдававшими угрозой и шантажом: «Мы никогда не допустим поражения реформ!», «Победа Зюганова? Это невозможно!» Единственный возможный перевод этой фразы гласит: «Я не подчинюсь воле избирателей, если они поддержат не меня». А Зюганов в это время, отбиваясь от западных журналистов и пособников российской Власти, повторял, что «кандидаты должны заранее заявить о признании результата выборов, каким бы он ни оказался». Кое-кто даже написал, что это – нахальная декларация уверенности в собственной победе. На самом деле это был сигнал команде противника: «Мы примем поражение, не будем организовывать беспорядки, приструним самых непримиримых наших сторонников».

В этой атмосфере Алексей Подберезкин, идеолог, придумывающий реплики для Зюганова, после долгих секретных переговоров с Коржаковым и компанией наконец усадил за стол и некоторых банкиров. Так и родилось «Письмо 13-ти». Зюганову не пришлось бы проигрывать, что всегда обидно. Ельцину не пришлось бы выигрывать, и он спас бы остатки своего здоровья. Решение проблемы отложилось бы на будущее, коммунисты более или менее беспрепятственно вошли бы в правительство и разделили бы с ним ответственность настолько, чтобы не потерять лицо, обеспечив в то же время спокойствие и стабильность банкирам (что они в результате и сделали). Наконец, учитывая слабое здоровье Ельцина, коммунисты могли бы рассчитывать, что он вскоре сойдет со сцены и им придется иметь дело с более слабым кандидатом, а заодно – кто его знает? – за это время и самим найти менее одеревенелого и более яркого лидера.

Банкиры все схватили на лету. Вариант их устраивал, так как избавлял от целого ряда неприятностей. Сами банкиры описывали их так: «Острота предвыборной борьбы толкает политиков разрезать клубок проблем одним ударом. Стоящие за ними силы ждут своего часа. Они выйдут на свет на следующий день после победы, неважно какой из сторон. Это произойдет с роковой неизбежностью, даже вопреки желанию отдельных лиц. Июньское голосование отразит волю меньшинства, все равно, белого или красного, которое получит мандат устанавливать правила жизни, отвергаемые большей частью общества»[104].

Третьяков был прав. Банкиры протрезвели. В феврале в Давосе они бросили стране перчатку вызова. Три месяца спустя они поспешно включили задний ход, осознав, что даже в случае победы Борис Ельцин стал бы президентом меньшинства. В лучшем случае он мог рассчитывать на 30% электората. А в России такой президент не может удержать руля. Банкиры поняли, что еще одни выборы на одном антикоммунизме не выиграть. Требовались дополнительные и весьма существенные решения, каждое из которых было сопряжено с риском. Объятие смертельных врагов Березовского и Гусинского на фоне очаровательного швейцарского пейзажа угрожало стать бессмысленной жертвой. А ведь само по себе оно уже было событием, если верить Коржакову, поведавшему однажды, что во времена их дружбы Березовский неоднократно просил его убить Гусинского руками одной из его спецкоманд[105].

Естественно, четыре американских мушкетера, запертых на одиннадцатом этаже «Президент-отеля», ничего не подозревали. Для них, как для самых настоящих американских простачков вроде форсайтовского Монка, антикоммунизм был единственной картой, на которую надо было ставить до конца. Когда после победы они покинули Москву, то были по-прежнему уверены в своей правоте. Не зря же они потом стали хвастаться «Тайм». Американцы не поняли, что в Москве «демократические» выборы проводятся по иным критериям. И не могли знать двух важнейших обстоятельств: что операция по смыканию с Зюгановым провалилась, правда, не по их вине, и что антикоммунизм-то как раз и не сработал. По крайней мере, в одиночку бы он победы не принес.

Что касается первого, то объясняется все достаточно просто. План «Подберезкина-Березовского» был слишком сложен в исполнении. Для таких дел требуются трезвые во всех отношениях люди, а по опыту было известно, что в последние семь лет почти все острые моменты переживались их основными действующими лицами в состоянии полного или частичного опьянения. Пили все путчисты августа-91, начиная с вицепрезидента Геннадия Янаева и премьера Валентина Павлова. Кажется, единственным трезвым тогда был шеф КГБ Крючков. Пьян был и Ельцин, как раз в тот вечер вернувшийся из Алма-Аты. Более чем навеселе были и три президента, покончившие с СССР на даче неподалеку от Бреста. Не говоря уже о толпах пьяных в октябрьскую ночь, когда принималось решение о расстреле Белого дома. Сложные шахматные партии не разыгрываются на таких «зияющих высотах» потребления алкоголя. Ничего не стоит неловким движением смахнуть на пол все фигуры.

Что же касается антикоммунизма, тут банкиры проявили прямо-таки блестящую интуицию. Россияне показали высокий уровень сопротивляемости обману, несмотря на очевидный недостаток демократического опыта. Они не пошли дальше пассивного сопротивления, но предвыборные данные были неумолимы. И вот пришлось вынуть из цилиндра фокусника генерала Лебедя, да еще применить немалое количество пятновыводителя. Но американцы ничего об этом не знали. «Письмо 13-ти» промелькнуло как комета, вызвав огромное изумление, и тут же было забыто. Избирательная кампания вернулась на рельсы «задай этому красному». Главный герой все равно не потянул бы другую роль. И начал он хорошо, еще до официального объявления о своей кандидатуре.

Незабываема его встреча с москвичами 29 декабря 1995 года у подножия храма Василия Блаженного. Он кричал бесновавшейся толпе: «В 1996 году нужно улучшить социальную ситуацию. В этом году она уже стабилизировалась. Промышленное производство возросло на 102%. Мы выходим из кризиса. В 1996 году мы предвидим рост промышленного производства, экономического развития, финансовую стабилизацию, рост уровня жизни всех слоев населения»[106]. Два месяца спустя в Екатеринбурге, между парочкой рок-н-роллов, он кричал: «Я нашел деньги! Вся государственная задолженность будет выплачена до марта!»[107] Все СМИ с восторгом передали эти фантастические прогнозы. Это нетрудно, когда никто тебе не перечит. Среди демократов не нашлось ни одного Бенгальского, готового метафорически рискнуть головой.

Ельцин-Фагот стрелял из пистолета. «Сверкнуло, бухнуло, и тотчас же из-под купола, ныряя между трапециями, начали падать в зал белые бумажки. Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало в оркестр и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить. Поднимались сотни рук... Неизвестно, во что бы все это вылилось, если бы Бенгальский не нашел в себе силы и не шевельнулся бы. Стараясь покрепче овладеть собой, он по привычке потер руки и голосом наибольшей звучности заговорил так:

– Вот, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза. Чисто научный способ, как нельзя лучше доказывающий, что чудес и магии не существует. Попросим же маэстро Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились...

Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, которое было прервано Фаготом-Шахраем.

– Это опять-таки случай так называемого вранья, – объявил он громким козлиным тенором, – бумажки, господа, настоящие!

– Браво! – отрывисто рявкнул бас где-то в высоте, принадлежащий, наверное, Арине Шараповой, ведущей ОРТ.

– Между прочим, этот, – тут Фагот-Грачев указал на Бенгальского, – мне надоел. Суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы нам такое с ним сделать?

– Голову ему оторвать! – сказал кто-то сурово на галерке, и многие узнали голос Евгения Киселева.

– Как вы говорите? Ась? – тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот-Чубайс, – голову оторвать? Это идея! Бегемот! – закричал он коту-Барсукову, – делай! Уан, ту, три!! (он знал английский). И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался в комок и, как пантера, махнул прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда перескочил на голову. Урча, пухлыми лапами кот вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал эту голову с полной шеи.

Две с половиной тысячи человек в театре вскрикнули как один. Кровь фонтанами из разорванных артерий на шее ударила вверх и залила манишку и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол. В зале послышались истерические крики женщин. Кот передал голову Фаготу-Коржакову, тот за волосы поднял ее и показал публике, и голова эта отчаянно крикнула на весь театр:

– Доктора!»[108]

Глава 17
БОРИС ГОДУНОВ

Ничего творческого в его природе не было... В качестве государственного правителя он не мог быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и пользоваться ими мог только для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало еще более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был бы способен его ум, мешали его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшаяся во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательной чертой тогдашних московских людей. Семена этого порока существовали издавна... Исчезло уважение к правде и нравственности, после того как царь, который, по народному идеалу, должен быть блюстителем и того, и другого, растоптал их...»[109]

Понятно, что это портрет другого царя Бориса – Годунова. Но не думаю, что можно отыскать более точное описание нынешнего положения вещей. Тот, другой царь Борис, получивший власть из слабых рук Федора после смерти Ивана Грозного, дал начало «смутному времени», много лет раздиравшему Московию. Аналогия, само собой, условная, как любые сравнения. Тем не менее она продолжает тревожить умы многих россиян. Особенно в том, что касается портрета «московского люда», задавшего тон последним годам (которые почему-то упорно именуются годами «реформы») и поразительно похожего на народ времен Годунова. Прежде всего тошнотворной атмосферой в царском окружении.

Я все еще встречаю людей, проклинающих Горбачева последними словами за то, что он окружил себя коварными сторонниками. Если применить те же критерии к Борису Ельцину, результат будет смертельным. Достаточно будет одного Павла Грачева, «лучшего министра обороны» всех времен и народов, как его называл сам Ельцин. Этот полководец обещал захватить Чечню за пару часов. Его прозвали «Паша-Мерседес» из-за процветавших в пору его министерства афер с украденными в Германии автомобилями, документированных немецкими спецслужбами, сфотографировавшими погрузку «мерседесов» на российские транспортные самолеты, отбывавшие из бывшей ГДР. В то время Генеральным прокурором был господин Ильюшенко, ныне сидящий в тюрьме по обвинению в коррупции. Нечего удивляться, что никто не отреагировал на эти разоблачения. Тем более, что верных людей лучше не трогать, пока они не начнут дурно пахнуть. А Павел Грачев был вознагражден за боевые действия на московском театре прежде всего за то, что он отыскал несколько танков, требовавшихся для обстрела Белого дома.

Грачев был уволен после первого тура президентских выборов: оставить его значило бы потерять несколько миллионов голосов, которые могли стать решающими. Но он все еще на свободе, хотя за это время сменился Генеральный прокурор. Что само по себе почти чудесно, если вспомнить угрозу, брошенную Ельциным с высочайшей трибуны в ежегодном послании парламентариям (через два дня после того, как он отчитал по телевидению бедного Юрия Скуратова, виновного в том, что так и не отыскал убийц Дмитрия Холодова, журналиста «Московского комсомольца», взлетевшего на воздух во время расследования о коррупции в армии, и Влада Листьева, убитого в собственном подъезде после того, как он попытался навести порядок в телерекламе): «Если следы преступления ведут в высокопоставленные кабинеты, вы должны действовать решительно, строго соблюдая закон. Иное поведение я расцениваю как трусость и нарушение своих служебных обязанностей»[110]. Золотые слова. А если следы ведут в кабинет, соседствующий с президентским? Попробуем влезть в шкуру Юрия Скуратова, услышавшего от президента (по поводу полмиллиона долларов, взятого из министерского сейфа двумя близкими сотрудниками Чубайса по приказу своего шефа[111], что «правоохранительные органы не должны реагировать на возможное давление» и что в этом деле «есть немалые политические интересы»[112]. Что ему делать? Действовать или спровадить дело в архив? Копать дальше или развалить расследование? И кто в данном случае «трус»? Как можно оценивать действия президента, вынесшего оправдательный приговор еще до того, как прокуратура пошевелила хоть пальцем, обвинив неких «других» деятелей в политических спекуляциях?

О другом уволенном во имя всеобщего спасения, Егоре Гайдаре, нельзя сказать ничего, кроме хорошего. Степень любви россиян к нему уже выяснилась на парламентских выборах декабря 1995 года, когда ему не удалось даже перешагнуть пятипроцентный барьер. И это всего лишь через два года после того, как он возглавил партию, имевшую в предыдущей Думе относительное большинство.

О Чубайсе, только что триумфально вернувшемся в правительство в качестве второго лица и заместителя Черномырдина, уже все сказано. Ему удалось превратить в ругательства два до того безобидных слова – «ваучер» и «приватизация». Но список уволенных во имя общего блага за эти годы настолько вырос, что здесь мы можем ограничиться лишь кратким перечислением. Кто знает, куда подевался бывший президентский советник Сергей Станкевич? Говорят, что он преподает в каком-то калифорнийском университете. Он взяточник, что подтверждено судом, но его никогда не передадут России потому, что, как говорят, между двумя странами нет соответствующего договора. Давно в тени бывший вице-премьер Михаил Полторанин. Тем лучше для него, ведь прокурор еще ждет от него объяснений о том, как и кому он продал дворец в Берлине. Он уволен, но на свободе. Вице-премьер Олег Лобов (находившийся в должности вплоть до марта 1997 г.) покровительствовал в бытность секретарем Совета безопасности московской культурной деятельности газолюбивой японской секты Аум Синрикё.

О бывшем вице-президенте Александре Руцком и бывшем председателе Верховного Совета Руслане Хасбулатове нельзя сказать, что они были уволены: они просто стали жертвами танковой атаки. Из четырех генеральных прокуроров ельцинских времен первый, Валентин Степанков, ныне депутат Думы, был уволен за сообщничество с мятежниками Белого дома. Второго, Алексея Казанника, Ельцину пришлось прогнать: он так и не понял, кто в России главный. Третий, Алексей Ильюшенко, сидит в тюрьме. И не за то, что он собственноручно (с помощью Дмитрия Якубовского, тоже сидящего теперь на нарах за кражу старинных рукописей) соорудил компромат на Руцкого, а за коррупцию. О четвертом, Скуратове, мы еще поговорим, когда он окажется напрямую замешанным в дело о коробке с долларами. Никто не может поручиться, что, когда эта книга выйдет, он все еще будет занимать свою должность.

А что же остальные? За редким исключением все они еще находятся на свободе, а многие даже на высоких постах. И тогда это почти необъяснимо, иногда – как, например, в случае с Владимиром Филипповичем Шумейко, прозванным Владимиром Филипп-Моррисовичем (не потому, что он много курит, а из-за его участия в приватизации табачной фабрики в Краснодаре), – все понятно. Если бы на смену Казаннику не пришел Ильюшенко, готовый списать в архив даже собственную мать, уголовному делу против Шумейко (в то время председателя Совета Федерации) был бы дан ход. Об этом мне рассказал сам Казанник, видевший это дело, но не успевший до него добраться. Или Виктор Ерин, бывший министр внутренних дел, один из главных виновников войны в Чечне, не сумевший раскрыть ни одного из тех убийств, за которые теперь ругают Скуратова. Уволен, но на свободе. Михаил Барсуков, Олег Сосковец, Александр Коржаков – три высокопоставленных жертвы Анатолия Чубайса. Не повезло, конечно, но и сами они чего только не натворили, как мы уже рассказывали. Уволенные, они пребывают на свободе и неплохо себя чувствуют. Коржаков даже приобрел депутатскую неприкосновенность, победив в Туле в округе, где до него торжествовал Александр Лебедь. И победа Коржакова была добыта не без его помощи.

Николай Егоров, «ястреб» номер один, бывший глава президентской администрации. Уволен, но на свободе. Николай Рябов, бывший заместитель председателя Верховного Совета, купленный Ельциным до того, как в Белом доме стало по-настоящему жарко, произведенный в председателя ЦИКа (которая, как мы видели, оказалась важнее правительства, когда понадобилось спасать режим) и затем премированный должностью посла в Праге за успешное проведение трех избирательных кампаний (весьма малоутешительных для власти, можно себе представить, что было бы, не будь Рябова). Шамиль Тарпищев держался дольше других, может быть, благодаря своему умению проигрывать в теннис. За такие заслуги в Москве можно стать министром по спорту и получить для своих людей освобождение от налогов на импорт алкоголя и сигарет, основать банк вроде «Национального кредита», в который положить миллиарды долларов, заработанные благодаря льготам, для личного пользования дорогих друзей Коржакова и компании. Которые, в свою очередь, прокручивали через него триллионы рублей средств ГУО.

Некоторые оступаются, и тогда их нужно наказывать. Так произошло с бывшим президентом Национального фонда спорта Борисом Федоровым, которому в машину подкинули два грамма кокаина. Но, видимо, кто-то на небесах ему покровительствует, и он выкрутился. Тогда Федорова решили убить. Беда в том, что в России пьют даже киллеры. Федоров выжил и начал говорить. Вспыхнул скандал, и Ельцин был вынужден уволить Тарйищева, что не помешало миллиарду долларов исчезнуть в неизвестном направлении. Бывший тренер Ельцина тоже пока что на свободе. Говорят, он все еще живет в доме на Осенней улице в Крылатском, куда президент поселил всех своих близких друзей: Гайдара, Грачева, Валентина Юмашева, написавшего «Записки президента» и ставшего теперь главой президентской администрации, Ерина. Пока они будут жить в одном доме с семьей Ельцина, они останутся на свободе.

Ладно, власть наказала Тарпищева так, как он, по ее мнению, заслуживал. Но говорят, что «Национальный кредит» вместе с Березовским участвовал в приватизации ОРТ. Что его президент, господин Олег Бойко (также глава безвременно исчезнувшей финансовой группы «ОЛБИ»), одновременно председательствует в исполнительном совете «Выбора России», партии Гайдара. И наконец, выясняется, что именно Бойко передал Федорову пост президента НФС, до того принадлежавший ему самому. Ничего себе клубок. Бойко исчез из виду. Говорят, что он в Англии, но это не точно. Если он и там, то его не вышлют в Россию _ его ведь никто не разыскивает. А если бы и разыскивали, то все равно: российский Интерпол утверждает, что между двумя странами нет договора о выдаче преступников[113].

Не знаю, имеем ли мы дело с «трусостью» или же «нарушением служебного долга», но никто не слышал о расследованиях по поводу того, что происходит в «высоких кабинетах». Мне несколько противно рыться в помоях, как и Александру Минкину: «Господи, – пишет он, – чем мы занимались! Как долго эти ничтожества, их тупая, жадная, злая возня занимали наши газеты, экраны, умы? Но мы сами, вникая в эту «политику» (за чей счет Полторанин ездил в Японию? какую свиту возил Шумейко в Бразилию? сколько мебели привез Рыбкин из США? сколько водки и сигарет беспошлинно провез в Россию НФС?), вникая в это сами стали циничнее, злее. Пошлая мысль: «чем я хуже?» тихо усыпляла совесть. Тиражи толстых журналов... упали в тысячу раз (знаменательный показатель). Интеллигенция, возмущаясь экспортом проституток, села за столики спонсоров, не заботясь о происхождении их денег»[114].

Это крик ярости человека, до 1993 года бывшего, быть может, самым блистательным пером на службе Бориса Ельцина. Он публиковал ядовитые антикоммунистические комментарии в «Московском комсомольце». Как только у него появились первые сомнения, его вежливо попросили замолчать, а потом вынудили уйти. Теперь он пишет для немногих близких в еженедельной «Новой газете». Он тоже жив и свободен (несмотря на два покушения), что доказывает существование в сегодняшней России полной свободы информации и печати. Или что безнаказанность власти стала настолько безграничной, что не боится уже ничего. По сути, все, что печатает Минкин, взывает к уголовному кодексу, но Генеральная прокуратура и пальцем не шевельнула, чтобы проверить факты или же обвинить Минкина в клевете.

Требовать правосудия по важным делам в России – все равно, что требовать беспристрастного расследования в Багдаде» у Саддама Хусейна. Кто виноват в чеченской войне? Никто не заплатил. Однажды меня пригласили на достаточно популярную передачу «Пресс-клуб», где было множество политиков и журналистов. Темой разговора была война, начавшаяся за несколько недель до того. В Чечне лилась кровь, в студии бушевали эмоции, атмосфера была напряженной. Меня поразило, что все оживленное и немного путаное обсуждение вращалось вокруг вопроса «кто виноват?». Удивительно, но никто не мог на него ответить. А ведь я прекрасно помнил заседание Совета Безопасности, на котором было принято решение направить в Чечню войска для «восстановления конституционного порядка». Все телеканалы в начале декабря 1994 года показывали его, и всем было видно, кто там присутствовал. Во главе стола восседал Ельцин, Олег Лобов стоя делал доклад о ситуации. Там были все члены СБ и советники. Я помню, что видел лица Грачева, Юрия Батурина (в то время советника по национальной безопасности), Алексея Ильюшенко, Юрия Калмыкова (в то время министра юстиции), Сергея Филатова, тогдашнего главы президентской администрации, Виктора Ерина и т. д.

Неужели в «Пресс-клубе» не помнили этого заседания? Казалось, что присутствующим не удается преодолеть некое психологическое препятствие, что они отказываются верить, будто именно Ельцин и его команда совершили такое серьезное, непростительное деяние. Когда настал мой черед, я сказал: «Если вы ищете виновника, то вот он, пожалуйста: это ваш президент. Совет Безопасности является консультативным органом, о нем даже нет закона, он лишь мимоходом упомянут в Конституции. Мы не знаем, было ли на заседании какое-то голосование. Но среди тех, кто сидел за столом, единственный, кто имел власть и политическую ответственность (моральная другое дело), – это президент России». Это было мое единственное выступление, слова мне больше не давали. По большому счету это оказалось экономией сил, поскольку (передача вышла в записи) в эфир не прошло ни звука из сказанного мной.

А когда Дума обратилась в Конституционный суд с просьбой определить конституционность ельцинских указов, развязавших войну, было сделано все возможное для сокрытия очевидных нарушений закона. Прежде всего, в Конституции написано черным по белому, что президент не имеет права издавать секретные указы[115]. И что невозможно ввести чрезвычайное положение даже в отдельно взятой области без согласия Совета Федерации[116]. Кто-нибудь возразит: да ведь чрезвычайного положения не вводилось! Вот именно. Что доказывает, что в России можно почти два года вести внутреннюю войну, в которой погибло сто тысяч человек, незаконно применять армию и при этом не вводить военное или чрезвычайное положение. Таким образом, согласие Совета Федерации не потребовалось. Но ведь, если не ошибаюсь, президент клялся уважать и защищать Конституцию. Как с этим быть?

Вопрос этот обращен не только председателю Конституционного суда. Особенно хотелось бы услышать мнение авторов Основного Закона. Но если Конституция кроится по меркам человека и предназначена для очень короткого периода, в течение которого весьма вероятны нарушения законности, нужно быть готовыми к тому; что этот человек будет пользоваться ей так, как считает нужным, в том числе и топтать ее. Кто-то написал, что секретарь обкома привык отчитываться перед ЦК и Политбюро. Когда же он сам становится верховным властителем, ему больше не на кого оглядываться. Вниз он никогда не смотрел. Стоит ли удивляться, что, освободившись от контроля, он стал безответственным? Вина – нравственная – лежит на нем. Но ответственность, нравственную и политическую, придется разделить тем, кто вложил ему в руки такую власть. Эти глупцы, только и говорившие о народе, на самом деле показали, что не верят в него. Им ведь казалось, что управлять страной без новой авторитарной власти будет невозможно. Они не поняли, что безграничная власть порождает цепную реакцию и в конце концов проглатывает всю страну. «Безнаказанность побоев и убийств развращает души тех, кто совершал действие, и тех, кто видел, и тех, кто знал...»[117] Вот так Россию тянут назад, в ее прошлое.

Глава 18
ВЕЛИКИЙ ПОДСТРЕКАТЕЛЬ

Несомненно, Борис Ельцин – боец. Даже когда он выписывается из больницы, чтобы вернуться к повседневной работе, то заявляет прессе, что готов к бою. С кем? С чем? Зачем? Это не всегда ясно. Беда в том, что, выиграв очередной бой, он, похоже, не знает,' чем заняться. Наступает период психологического рас-^ слабления, пока вновь не возникнет необходимость защищаться. Тогда опять начинается пляска святого Витта. В перерыве же, в отсутствие идей и программы, кроме идеи уничтожения врагов, не остается ничего иного, как самому их и создавать. А если внешние враги слишком слабы или легко покупаются, то полезно иногда вспомнить, что их можно найти и в собственном дворце, замаскированных под друзей и сторонников. Следовательно, надо создать перманентно конфликтную ситуацию внутри своей команды. Пусть каждый воюет против остальных, подозревает всех и каждого и доносит шефу, чтобы завоевать его благосклонность.

Апологеты предпочитают называть это «системой сдержек и противовесов». Каждый против всех, тогда никто не заберет большую силу и в конце концов они ликвидируют друг друга собственными руками. Коекому, чтобы дойти до этого, пришлось штудировать Маккиавелли. Борис Ельцин никакого Маккиавелли не читал, но его поучения у него в крови. И чем серьезнее болен президент, тем многочисленнее и запутаннее становится система противовесов. Постепенно она приводит к полному параличу правительства. Ничего не скажешь, боец. Как Нина Берберова писала о Маяковском: «Он не привык отступать, не умел и не хотел этого делать»[118]. Такие слова могут стать комплиментом для быка, может быть, даже для поэта, но никак не для генерала или государственного деятеля. Последние должны изучить искусство паузы и отступления. А государственный деятель, если он не страдает неизлечимой склонностью к самодержавию, должен еще считаться и с противоречиями в «народной среде» (как сказал бы Мао Дзэдун), порожденными гражданским обществом (сказал бы Антонио Грамши), так или иначе, проистекающих из общественных интересов (сказал бы Алексис де Токвиль). А здесь – одно стремление вечно двигаться вперед. Куда?

К примеру, в области гласности прорыв вперед, как мы уже показали, был поистине сокрушительным. Когда Ельцин объявил на весь мир, что собирается подвергнуться операции на сердце, один телекомментатор чуть в обморок не упал от волнения, воскликнув, что «мы стоим перед лицом открытия новой эпохи ельцинской гласности». Мне придется уступить слово Минкину, лучше него я все равно не скажу: «Если не впадать в эйфорию, если сохранять трезвость, если помнить, что там, наверху, правду не говорят никогда, – ельцинская правда окажется весьма сомнительной чистоты. Вот что он сказал 5 сентября: „Я хочу, чтобы у нас было общество правды. Не надо скрывать то, что скрывали раньше..."» Скрывали раньше – это когда? Зачин столь торжествен, эпичен, что все поняли: речь идет о «проклятом прошлом» – о сталинщине, брежневщине. Но сочинители президентских речей в коллективной редактуре запутывают сами себя до невозможности. Если человек говорит, что он хочет, чтоб было, значит, этого нет. Если президент хочет, чтоб было общество правды, – значит, в наличии общество лжи. «Не надо скрывать» – означает «не надо врать». «Скрывали раньше» означает «врали раньше». Кто? Президент, мотаясь по стране перед первым туром, показывал в основном два фокуса: обещал деньги и хвастался здоровьем.

Еще он сказал: «Мне делали диспансеризацию, и во время диспансеризации обнаружили болезнь сердца». «Во время диспансеризации обнаружили...» Когда? Накануне? Месяц назад? Год назад? Настоящая правда выглядела бы так: «Я перед выборами постоянно врал, нахваливая свое отменное здоровье. Я заставлял врать всю команду и подкупленную прессу»[119].

В целях изучения бойцовских качеств российского президента представляет интерес и прочтение «Записок президента». По сути, это сборник эпизодов нескончаемой борьбы за Власть. К сожалению, без всякой облагораживающей цели. Здесь Ельцин – всегда герой, неважно, в чем состоит задача: выиграть спортивное соревнование, преподать пример физической силы, хитрости, целеустремленности или же политической мощи. Борис – «честный» друг тех, кто с ним «честен», но становится «непримиримым» по отношению к врагам или тем, кто попросту не знает своего места.

Перечень врагов длинен. Как и список «честных» друзей, выброшенных по дороге. Вроде Алексея Казанника, чистой души, призванной заменить ненадежного Валентина Степанкова после октября-93. Он сам рассказывал мне, что сразу же понял, что попал в змеиное гнездо. До того из своего омского далека ему казалось, что Ельцина вводят в заблуждение его подчиненные. Но быстро выяснилось, что это не так: президент сам позвонил ему с требованием арестовать дюжину депутатов бывшего Верховного Совета, хотя против них не было никаких обвинений. В конце концов Казанника уволили за то, что он выполнил решение Думы амнистировать и освободить Руцкого и Хасбулатова.

Рассказ о том, как Казанника «посадили на прокуратуру», показался мне настолько замечательным, что я предложил ему поведать обо всем поподробнее и сделать книгу-интервью о его пребывании на посту Генерального прокурора. Но я увидел, что он колеблется. Он боялся последствий, и я понял, что не стоит настаивать. Больше мы об этом не вспоминали. В следующий раз я увидел Казанника по телевизору накануне выборов 1996 года, когда он встречал прибывшего в Омск Бориса Ельцина. Камеры запечатлели бывшего прокурора, когда он, согнувшись, смиренно и униженно умолял Ельцина не допустить победы коммунистов. Неужели он обо всем забыл? Сомневаюсь.

За эти годы я видел в России немало случаев столь же унизительных отречений. Казанник ничем не лучше Александра Руцкого, Никиты Михалкова, Николая Рябова или Ивана Рыбкина. Нескончаемый список польстившихся на тридцать сребреников. В 1989 году будущий прокурор поразил всю страну, отказавшись от места в Верховном Совете СССР в пользу Ельцина. Тогда это был акт мужества, проявление достоинства перед лицом произвола советской бюрократии. Восемь лет спустя он одел ливрею слуги. Печальное, но символичное превращение. Сейчас его снова взяли на работу, не знаю на какую должность, в Омскую администрацию. Ну что ж, удачи.

Но вернемся к рассказу о историческом дне вступления Казанника в прокуратуру. Прилетев из Омска, он направился в Кремль, где попал напрямик в кабинет к Коржакову. Тот не дал ему времени даже встретиться с президентом, а сразу погрузил его в машину. На заднем сиденье уже был Барсуков с «Калашниковым» в руках, его сопровождала вооруженная охрана. По приезде в прокуратуру Барсуков сам открыл дверь кабинета Степанкова пинком ноги. Бледный Степанков даже рта не раскрыл, когда Коржаков приказал Казаннику занять его место и «не терять его из виду ни на секунду, потому что этот способен припрятать какие-нибудь папки». Так сменялись Генеральные прокуроры в России в октябре 1993 года. Если, конечно, Казанник рассказал правду. Мне он казался искренним и даже расстроенным. Я спросил: вы и в самом деле ничего не понимали? Ответ был: «Мне такое и в голову не могло прийти». А что говорить о другом рассказанном им эпизоде, о единственном заседании Совета безопасности, в котором он участвовал за короткий – с октября 1993 по февраль 1994 года – срок своего пребывания в должности?

Дело было накануне выборов в Думу и референдума по Конституции, и Ельцину хотелось знать настроения населения. Дело в том, что среди многочисленных вариантов изучалась и возможность – в случае победы партии Власти, которая тогда называлась «Выбор России», – провести президентские выборы раньше срока, весной-летом 1994 года. И вот встает Лобов и торжественно произносит: «Борис Николаевич, подавляющее большинство вас поддерживает». Поднимается Шахрай: «Борис Николаевич, вас стопроцентно переизберут». Слово берет Павел Грачев: «Борис Николаевич, я на 150% уверен, что вы победите». Помню, я тогда прервал рассказчика: Алексей Иванович, вы не преувеличиваете? «Нет, нет. Именно так они и высказывались, только более пространно». А как реагировал президент? «Короткими кивками». Потом настал черед всех остальных присутствующих, каждый из которых старался превзойти предыдущего в лести, перешедшей уже всякие пределы приличий. Когда очередь дошла до Казанника, тот решил, что хоть кто-то должен возразить: «Борис Николаевич, общественный порядок в удручающем состоянии. Генеральная прокуратура стонет под грузом проблем. Я убежден, что у вас большие шансы победить, но они еще больше возрастут, если вы докажете стране, что боретесь с преступностью и коррупцией». По словам Казанника, лицо президента потемнело и с далекого конца стола донесся железный голос: «Мне кажется, Алексей Иванович, что вы склонны к пессимистическим прогнозам».

Итак, возникающее при чтении «Записок» впечатление, что президент любит комплименты, подтверждается очевидцем. Неважно, хвалит ли его госпожа Тэтчер или Олег Лобов, или же дочка Лена. «Папа, ты сделал мне самый лучший подарок из всех, которые я когда-либо получала, – ты защитил демократию», – сказала она ему в свой день рождения, который по иронии судьбы совпал с августовским путчем. Не все включили бы такое заявление в свои мемуары, даже если бы у них тоже была бы столь патриотически настроенная дочь. Хотя бы из соображений скромности. Может быть, во всем виноват Валентин Юмашев, считающийся подлинным автором книги (и произведенный в главы президентской администрации). Отнесем на его счет и комментарий Ельцина к фразе дочери, призванный подчеркнуть его заслуги: «Признаюсь, фраза высокопарная, но, честно говоря, в тот момент она вовсе не показалась мне преувеличением»[120].

«Записки» – целый клад психологических черт героя. Поражает, что в книге, охватывающей важнейший период 1991–1993 годов, в которой целая глава посвящается шоковой терапии и всем прочим острым политическим моментам начиная с разлада СССР, не говорится ни одного слова о политических идеях президента, о его видении роли России. Что не должно, впрочем, особо удивлять, если вспомнить, что и четыре года спустя Ельцин по-прежнему не очень четко представляет себе место России в мире. По крайней мере, такое впечатление создается после прочтения интервью «Известиям»: «Пока мы не определим, что может угрожать нашей национальной безопасности, как в близкой, так и в средней и отдаленной перспективе, невозможно будет установить необходимую и достаточную численность наших вооруженных сил»[121].

Что же касается его собственного поведения – что и должно, по идее, составлять основное содержание мемуаров, – то время от времени вскользь упоминается о необходимости «тщательного анализа» принятых решений и поведения в тех или иных обстоятельствах. Но этот призыв чаще всего обращен к окружающим, которых приглашают быть объективными, беспристрастными и т. д. Нечего удивляться, что и в отношении демократии (о которой говорится немало) мы сталкиваемся все с теми же туманными аксиомами.

Врагов же со всех сторон больше, чем достаточно. Возьмем для примера председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, которого президент описывает так: «Быть может, в детстве он страстно хотел стать лидером, возглавить что-то, но кто-то победил его и унизил»[122]. Да что говорить о президенте, выпускающем мемуары, еще находясь на своем посту, и дающем подобные оценки о все еще действующем (только потому, что его нельзя уволить президентским указом) судье Конституционного суда? А что сказать о причинах незаконного роспуска Верховного Совета, приведшего к трагедии октября-93? Приведенных аргументов прискорбно мало для оправдания 150 жертв только по официальным данным (а неофициальные мы теперь уже не узнаем).

Мемуары не уделяют внимания и бывшему другу Юрию Болдыреву, которого Ельцин в начале своего первого срока назначил главой комиссии по борьбе с коррупцией, а затем уволил без объяснений, как только ему на стол легли доказательства связи людей из его ближайшего окружения с преступным миром. Ни о чем не подозревавший президент поблагодарил бы Болдырева, вознаградил бы и приказал действовать дальше во имя угнетенного народа. Ельцин же его прогнал. В это время вокруг него происходили невиданные вещи.

Каждый из его друзей, более или менее грубо изгнанных (вычищенных, выброшенных, эвакуированных) из Кремля, открыл нам один кусочек личности президента. Я согласен, никому из них нельзя доверять полностью, поскольку дворцы Власти всегда кажутся отвратительными, если глядеть на них с помойки, особенно если знаешь, что уже никогда не поднимешься по их мраморным ступеням. Но их свидетельства никак не менее достоверны, чем президентские воспоминания. Один из первых портретов президента принадлежит перу Николая Федорова, бывшего министра юстиции, а ныне президента Чувашии. От этого «раннего Ельцина» мурашки по коже. Самые же последние откровения исходят от Александра Коржакова и Николая Егорова, бывшего до июля 1996 года главой президентской администрации. А еще есть воспоминания бывшего пресс-секретаря Павла Вощанова, бесцеремонно выгнанного из Кремля, и его преемника Вячеслава Костикова, отправленного с глаз долой послом в Ватикан.

Оставим в покое бывших друзей и обратимся к Костикову, по крайней мере на словах оставшегося верным бывшему шефу. Несомненно, он прекрасно его знает. И говорит о Ельцине, что «у него никогда не было собственной идеологии, собственных демократических убеждений»[123]. И далее: «Этот человек желает и может властвовать. Его идеология, его друг, его любовница, его страсть – Власть». И добавляет для тех, кто не понял: «Президент Ельцин неспособен представить себя без Власти и вне ее. Его привычка к Власти настолько сильна, что иногда выходит за пределы разумных приличий». Не пытайтесь отыскать хоть намек на программу, на какую-то политическую идею. Если же добавить, что «к сожалению, часть его окружения подталкивает его переступать эти рамки», то мы получим описание «крайне нездоровой ситуации, когда разворачивается борьба за то, чтобы узнать, кто будет приближен к президенту».

Кто-нибудь еще продолжает удивляться, что демократический Кремль превратился в лабиринт электронных устройств, установленных Коржаковым и компанией для подслушивания разговоров конкурентов? В российской печати, и не только оппозиционной (правда, задолго до выборов), публиковались уморительные рассказы о встречах в кремлевских кабинетах, о «диалогах» глухонемых, высказывавших свое мнение жестами и писавших фразы на клочках бумаги, которые затем сжигались в пепельницах. В следующей главе мы увидим, что прослушивание не пропало даром. Разумеется, все это делалось в личных целях, как в личных интересах использовалось и все государство. К тому же эти интересы были одноразового пользования. О потомках здесь никто и не вспоминал. Мы же не в Вашингтоне, где все разговоры в кабинетах Белого Дома записываются на законном основании для истории и окажутся в распоряжении исследователей будущего. Именно благодаря этому мы имеем запоздалое удовольствие узнать, что сказал президент Никсон своим ближайшим сотрудникам в Овальном кабинете 13 мая 1971 года. Речь шла о важном назначении, и президент США деликатно выразился следующим образом: «Я хочу быть уверенным, что это сукин сын, что ему плевать на законы, что он будет делать то, что ему скажут, что он покажет мне любую декларацию о доходах, какую я попрошу, что он будет наседать на наших врагов и оставит в покое наших друзей. Дело ясное. Если это не так, то он не получит должности»[124].

Не знаю, к какому выводу пришел бы американский читатель; особенно если он республиканец, узнав, что он привел к власти настоящего сукина сына, готового на все, даже на презрение к законам. Но мне кажется, что в демократии, которая выбирает сукиных детей с определенным постоянством, что-то не так. Я имею в виду не только Америку.

Экскурс в историю Никсона подсказан мне Генеральными прокурорами России. После Степанкова пришел Казанник. Первый тоже не был святошей, но ведь всем, даже Ельцину, свойственно ошибаться. Второй стал ошибкой другого рода, я бы сказал, сентиментальным просчетом. Что важно, поскольку похоже, что это был единственный момент, когда Ельцин проявил слабость. Его захлестнула благодарность. В далеком 1989 году Казанник уступил ему место в Верховном Совете. Четыре года спустя его отблагодарили. Но на такой пост нельзя назначать наивного человека. Иначе вместо того, чтобы служить твоим интересам, как сукин сын Никсона, он вобьет себе в голову, что должен служить закону. «Вы, Алексей Иванович, очень странно рассуждаете», сказал ему Ельцин (о чем поведал мне сам Казанник), когда выяснилось, что Генеральный прокурор не даст хода приказам об арестах, отданным президентом.

Впоследствии царь Борис отбросил сентиментальность и назначил Ильюшенко. Но Совет Федерации отклонил его кандидатуру. Он вновь внес его на утверждение, и высшая палата снова ответила «нет». Наверное, он был убежден в кристальной честности своего протеже, поскольку предложил его Совету Федерации третий раз, не задумываясь, что мог снова получить отказ. Тогда Ельцин просто назначил его и. о. и оставил в таком качестве как живой памятник президенту, уважающему парламент, кстати, тоже избранный народом. Или я ошибаюсь? В то время кто-то, настроенный крайне злорадно, вытащил на свет Божий историю с компроматом на Руцкого, сфабрикованным Ильюшенко, когда он еще трудился в администрации во главе Контрольного управления. Теперь-то мы точно знаем, что президент не подозревал о проделках Ильюшенко. Иначе с чего бы он так близко к сердцу принял назначение Ильюшенко? Впоследствии и.о. Генерального прокурора был арестован по серьезному обвинению в коррупции, но мне что-то не припомнится, чтобы президент покаялся. И что-то не видно в демократической печати разгромных материалов, описывающих карьеру Ильюшенко, особенно в ее «президентской» части. Ничего не поделаешь, не заметили.

Впрочем, суда еще не было, и Ильюшенко может быть оправдан. А суд против него за подделку «дела Руцкого» так и не начался, так что считайте, что он невиновен. Интересно, что поведали бы кремлевские пленки? Если, разумеется, они вообще существуют. В следующей главе мы узнаем, что кое-кто принял меры для увековечивания кремлевских разговоров и что «сукины дети» обитают не только в Овальном кабинете и не только во времена Никсона. Но вопрос в другом. В самом ли деле никто ни о чем не подозревал? Обстоятельства, о которых я рассказываю на этих страницах, были всем известны и доступны, о них рассказывалось открыто. Но все молчали потому, что «демократы» решили, что сказать об этом вслух – значит сыграть на руку коммунистам. Что сказать о них? Что они не просто лжецы, но и глупцы. Пусть они внимательно перечитают «Записки президента». Они увидят, что в них не нашлось места Сергею Ковалеву, бывшему уполномоченному по правам человека, от которого бесцеремонно избавились, как только он увидел, что демократичнейший президент России имел дурную привычку: уничтожать своих врагов из пушек. Да, Ковалев бестрепетно рукоплескал расстрелу Белого дома. Но ведь в нем сидели «коммунисты». В Грозном же были чеченцы и много русских. Объяснить эту новую бойню было уже не так просто, а масштабы ее были в сотни раз большими. Сергею Адамовичу пришлось считаться с собственной совестью. Она у него еще сохранилась, поскольку он не погряз в низкопоклонстве, как многие другие «демократы».

Может быть, именно поэтому он бросил IV съезду «Демократического Выбора России» предупреждение, которое стоит того, чтобы воспроизвести его здесь. Просто в качестве памятки. «Не первый раз стоит проблема: «Граждане! Отечество в опасности!», но признающие эту опасность никак не могли соединиться чтобы противостоять ей сознательно и вопреки личным амбициям. Этому в немалой степени способствовали и некоторые «страстные агитаторы за объединение», присутствующие здесь сегодня. Теперь такое объединение наконец состоится. Вокруг кого? Вокруг вынужденно единого кандидата от не знаю уж каких сил. Извините, но мне стыдно сказать: «от демократических». Давайте называть вещи своими именами: мы сейчас ответственно принимаем решение поддержать лжеца и убийцу. Ну, пускай вынужденного убийцу, пускай не очень успешного лжеца»[125].

Глава 19
РАСПУТИНИАНА

Когда Александр Коржаков сильно, профессионально врезал мне локтем в солнечное сплетение, я искренне удивился. Я даже не заметил его появления. Я вообще не знал, кто это такой.

Дело было на последнем этаже Кремлевского дворца съездов, в перерыве между заседаниями Съезда народных депутатов СССР. Нас было трое: я, он и Борис Ельцин. Депутаты ходили наверх обедать, а я, как и многие журналисты, следовал их примеру, чтобы на лету проинтервьюировать какого-нибудь нового героя перестройки или перекинуться парой слов с друзьями депутатами из интеллигенции, заброшенными в самый центр истории и все еще пребывающими в растерянности перед лицом ответственности, к которой они не были готовы.

В то время Ельцин был отщепенцем. Совсем недавно его сняли с поста первого секретаря Московского горкома и отправили руководить второстепенным Госкомитетом. Он никогда не показывался в перерывах, но однажды я совершенно случайно наткнулся на него. В тот день я задержался в столовой за чтением какого-то документа. Вокруг меня уже никого не осталось, кроме официантов, убиравших столы, по которым прошлись 2249 депутатов, 2250-й появился, когда все уже разошлись и прозвенел звонок, призывавший на заседание. Я наблюдал за ним, пока он ел, погруженный в свои мысли, и колебался, нарушать или нет его уединение. Может быть, он нарочно запоздал, чтобы ни с кем не встречаться и избежать нескромных вопросов иностранных журналистов.

В конце концов профессиональное любопытство взяло верх над воспитанием. Я приблизился и немедленно получил в солнечное сплетение. Коржаков материализовался в тот же миг. Может быть, он прятался под столом. Я прекрасно помню до сих пор его советский галстук цвета блевотины в полоску, завязанный под стареньким, вытертым воротником (тоже типично советским), с которым он явно никак не мог справиться. Не было никаких сомнений – это телохранитель. Настаивать было бесполезно. Он даже ничего не ответил, молча отталкивая меня в сторону от Бориса Николаевича. Ельцин же спокойно продолжал поедать грибной жульен и даже не повернулся на шум, хотя мы были в каких-нибудь трех метрах. Он продолжал смотреть в пустоту остекленевшими глазами.

Дело было летом 1989 года. Кто бы тогда мог представить, что однажды Александр Коржаков наденет фрак с черной бабочкой на шелковую сорочку, чтобы встретиться с Майклом Джексоном? Что он станет одним из самых могущественных и грозных людей России рядом с Ельциным, всемогущим ее руководителем? Что после свободного падения из кремлевских эмпирей, откуда его выбросит его большой друг и поверенный, он станет депутатом Думы? Однажды кто-нибудь напишет историю этого персонажа, ставшего героем последних лет. Сам он уже обещал опубликовать мемуары. К сожалению, придется их прочесть, хотя они вряд ли будут намного откровеннее «Записок» его бывшего друга-президента. Но Коржаков заслуживает почетного места. Без него Борис Ельцин не стал бы Борисом Ельциным, как Николай II не стал бы тем, чем он стал, и не пал бы так, как он пал, без Распутина.

Не только и не столько из-за прямого влияния на важнейшие события последних лет, сколько в косвенном, метафорическом смысле. Да и в прямом тоже. Его удар локтем был по-настоящему профессиональным. Помимо многочисленных качеств, достойных порицания, Ельцин должен признать за «Сашей» огромную заслугу: обошедший весь мир кадр с президентом на танке. Даже сейчас, спустя годы, Билл Клинтон в письме с пожеланиями скорейшего выздоровления российскому президенту вспоминает этот жест гражданского мужества, этого безоружного завоевателя, взобравшегося на танк коммунистических путчистов. Куда бы ни отправился Ельцин, за границей его везде встречает эта фотография. А рядом с ним на танке стоит Коржаков.

Забавно наблюдать, как изобретатели современных СМИ, которые вроде бы должны знать все уловки ремесла и сами ежедневно к ним прибегают, потом на них же и ловятся, влюбляясь в образ, забыв, насколько он может быть обманчив. Биллу Клинтону, простодушному, как и его друг Строуб, надо было бы в подробностях рассказать, как получилось, что Ельцин оказался на танке, и какие длительные переговоры предшествовали этому восхождению.

Если посмотреть на историческую фотографию, то можно заметить еще одно действующее лицо, с обеспокоенным видом сидящее на башне танка. Именно с этим сержантом, командиром экипажа бронемашины, и вел переговоры Александр Коржаков. К тому времени танк уже добрых полчаса неподвижно стоял посреди ликующей толпы, сообразившей, что путчисты не отдавали приказа стрелять. Молодой танкист тоже наверняка уже понял, что путч слишком смахивал на оперетту, чтобы быть настоящим.

Не то чтобы ему это не нравилось. Но он упрямо продолжал следовать уставу. Никому нельзя взбираться на танк, выполняющий задание. Сержант ждал приказа сверху, хотя бы по радио, чтобы освободить поле действия, то есть саму машину. Он хотел получить гарантии, никогда ведь не знаешь, как дело обернется. В конце концов он согласился вылезти, но сначала заблокировал все доступы к оружию и задраил люк. На это ушло бесценное время, за которое журналисты и операторы успели столпиться кругом (смотри историческую фотографию), чтобы запечатлеть «неожиданное» событие. Только получив от Коржакова «добро», Борис Ельцин совершил поступок навеки вписавший его в историю как бесстрашного героя.

Так вот, если бы не Коржаков, то этой фотографии никогда не было бы и никто не пролил бы реки чернил, описывая Ельцина на танке. Быть может, Борис Николаевич подарил ему столько власти из благодарности? Не исключено. Алексей Казанник уже доказал, что Ельцин иногда склонен к сантиментам. В любом случае, на протяжении нескольких лет Кремлем управлял, сторожил, командовал бывший средний агент КГБ, с его специфическим пониманием международных и дипломатических отношений и очень специфическим знанием рынка. Разумеется, именно во имя этих высоких целей Борис Ельцин дал ему картбланш на организацию собственной жизни, безопасности и – почему бы и нет? – немалой доли государственных дел. Вскоре мы расскажем о некоторых последствиях такого решения. А пока что приходит на ум воспоминание об одном из самых наивных героев этой саги, заслуживающим отдельного упоминания вместе со своим работодателем и главным редактором Игорем Голембиовским.

Я имею в виду Отто Лациса, одного из основных обозревателей «Известий». Знал ли он, во что превратился Кремль в 1992-1995 годах? Есть основания полагать, что да, знал. Тем не менее он неустанно воспевал торжество реформ в России, хотя рулевым этих реформ, вместе с Черномырдиным, был и Александр Коржаков. По правде говоря, «Известия» играли в команде с иными группировками внутри президентского окружения и не упускали случая поддеть банду Коржакова. Но полностью правды они так и не сказали. Во имя чего? Это нам объяснил сам Отто Лацис, уже после победы, в передовой статье с горьковатым заголовком «Демократия победила. Что теперь?». «Что говорить? – писал он. – Мы ничего не скрывали: в этой схватке мы старались быть честными, но не обещали быть беспристрастными. Остановить партию реванша – вот что было самой главной задачей нашей жизни»[126].

Бедная чистая душа, он и в самом деле в это поверил. И именно поэтому старался быть честным. Разве мы будем упрекать его за то, что у него ничего не вышло? Он же не обещал, что будет беспристрастным. Правда, он не сказал своим читателям, что к тому же систематически будет умалчивать о весьма важных обстоятельствах. И пока в Кремле и вокруг него создавалось маленькое полицейское государство (это в центре страны, стремившейся к демократизации), он ставил во главу угла высшую цель – «остановить партию реванша». Которая проиграла еще до начала соревнования и в любом случае не питала серьезных амбиций на выигрыш. В то же время центурионы, получившие (вместе с Отто Лацисом) то же задание, развязывали в Чечне чудовищную вакханалию крови и темных дел (вопреки Отто Лацису). Вот что такое терять время, естественно, вместе с лицом.

Впрочем, он недалеко ушел от многих других оркестрантов этой «трехгрошовой оперы», непрерывно шедшей на московских подмостках с 1991 года. Даже неукротимая Валерия Новодворская, свободная мыслительница, наконец-то слившаяся с бесчисленными рядами журналистов партии Власти, в какой-то момент испытала что-то вроде отвращения: «Мы за уши вытаскивали эту власть из беды в августе, в апреле, в марте, в октябре, в июле...» Похоже, что эта власть ничего не умеет, кроме как попадать в неприятные положения, из которых «они», «демократическая» интеллигенция, вынуждена ее «вытаскивать за уши». Хороший образ. Те месяцы, что упоминает Новодворская, не просто даты. Это годы, тяжелые, как свинец. Август (1991) – путч недоумков из ГКЧП. Апрель (1993) – референдум против Верховного Совета. Октябрь (1993) – бойня в Белом доме. Июль (1996) – президентские выборы.

Вот наконец человек, не боящийся признать свою ответственность. Уши Власти, наверное, уже покраснели от бесконечных щипков Новодворской. А она теперь встревоженно восклицает: «Мы глотали обиды, прощали мелкие грубости и большие подлости (мягко сказано. – Дж. К.), вроде Чечни. Все – во имя движения вперед. Но теперь что-то иссякло. Бензин, масло, солярка. Воля, надежда. Власть наслаждается позолотой (быть может, имеется в виду реконструированный Кремль. – Дж. К.) в бездействии, увлеченная византийской казуистикой. Это не вопрос недостаточности сердечных сосудов, ни воспаления легких, ни простуды (намек, в лучшем духе гласности, на различные версии о болезни Ельцина. – Дж. К.). Это анемия, полная атрофия политической воли и мысли. Еще находящийся в стадии построения капитализм все больше «огосударствляется», валится на куски, вязнет в болоте и гниет, как и все незавершенные стройки. Беда не столько в олигархии (намек на определение, данное ельцинской власти Солженицыным. – Дж. К.). Дело в том, что мы имеем олигархию политических и моральных мертвецов»[127].

Так считает Новодворская семь месяцев спустя после поражения «партии реванша», славного дела, которому Отто Лацис посвятил свою жизнь. В том же номере авторитетного «демократического» журнала Александра Пумпянского мы обнаружим комментарий другого «демократа» – Андрея Черкизова, политического обозревателя радио «Эхо Москвы», тоже перешедшего под крыло Владимира Гусинского. Черкизов возмущается в эфире и письменно «мастерами культуры, относящими себя к демократам и испытывавшими (когда-то, но не теперь) брезгливость по отношению к руководителям охранных ведомств, тем более – по отношению к фаворитам и холуям. Такого в России еще не было! Неужели вас купили, господа?»

Итак, «демократ» высшей пробы тоже начинает сомневаться в демократических качествах тех, кто минуту назад были его попутчиками. Которые, в свою очередь, сомневаются в его демократических достоинствах. А ведь речь идет о тех самых знаменитых Льве Лещенко, Владимире Винокуре, Геннадии Хазанове, Надежде Бабкиной, Александре Абдулове, многие из которых принимали участие в знаменитых гастролях «Голосуй или проиграешь», призванных напугать избирателей и заставить их проголосовать за Ельцина. Неужели вас и в самом деле купили, господа? Еще бы! В 1996 году им платил Чубайс (разве не для этого Евстафьев и Лисовский взяли из государственной казны 500 тысяч долларов?), а в 1997 году им платил Коржаков, может быть, деньгами, полученными благодаря льготам, подаренным Ельциным. Деньги есть деньги. Эти ужасные предатели на самом деле просто профессионалы, живущие своим трудом. Который в данном случае сводится к облизыванию ботинок того или иного представителя власти. Точно так же, как поступил Эльдар Рязанов в своем знаменитом телеинтервью с Ельциным и его семьей.

А потом, чья это корова замычала? Разве Андрей Черкизов в свое время не вступил в эту армию? Он, конечно, скажет, что записался добровольцем и трудился даром. Но нам-то интересна суть его логики, а не размеры возможного вознаграждения (на этот счет мы не располагаем данными) за оказанные услуги. Итак, воспроизведем его обвинительную речь, сопроводив ее краткими комментариями: «С кем вы, мастера культуры? Вы – с генералом охранки. Вы – с создателем новой монструозной спецслужбы, которая по своему проникновению в общество затмила, заткнула за пояс прежнюю, совковую «девятку». Вы – с создателем такой изощренной системы слежки и прослушки, которой не на шутку боялись сами обитатели и постояльцы Кремля.

Мало того, вы поддерживаете человека, пытавшегося использовать свои громадные полномочия и свое почти абсолютное влияние на президента в столь расширенных целях, что по праву можно говорить о должностных злоупотреблениях. Достаточно вспомнить известное письмо Коржакова Черномырдину с требованием расширить полномочия господина Сосковца[128]: передать ему курирование таких «денежных» отраслей экономики, как, например, ТЭК, в которых, как мы теперь знаем, наверное хватало места и криминальным методам управления»[129].

Стоп, давайте поразмышляем. Андрей Черкизов утверждает, что в непосредственной близости к президенту были преступники. Что их надо обвинить в злоупотреблении властью и многом другом. Но лицензии, льготы и другие привилегии, которыми они пользовались, были установлены президентским указом. Коржаков мог бы сказать в свое оправдание, что его «громадные полномочия» были ему предоставлены официально и что иметь «неограниченное влияние» на президента – не преступление. Скорее наоборот, если президент позволяет какому-нибудь негодяю обрести «абсолютное» влияние над собой, то следует спросить – что за президента мы себе выбрали?

Но продолжим следовать за Андреем Черкизовым: «Мало и этого. Вы поддерживаете человека, который, оказавшись в отставке, не сумел остаться мужиком, а начал направо и налево «сливать» компромат – не только на президента, но и на его близких (имеются в виду ядовитые намеки Коржакова на политическую роль дочери Ельцина Татьяны. – Дж. К.). Попросту говоря – начал сводить счеты. Вам не может быть неизвестно, что Коржаковым наговорены десятки магнитофонных «ассет, которые переправлены за границу, где и ищут теперь своего издателя (в настоящее время книга издана за рубежом. – Прим. ред.). У вас, видимо, скверно с моралью, если вы примирились с этим. Существуют профессии, носители которых не имеют права публиковать свои воспоминания по «горячим следами». Личный телохранитель президента относится именно к таким профессиям».

Все правильно. Действующие президенты тоже, как правило, воздерживаются от мемуаров, поскольку «следы» их деяний еще не простыли. И у вас тоже, наверное, скверно с совестью, если знали все это и молчали. Тем более, что ваша профессия, господин Черкизов, в отличие от ремесла телохранителя, состоит как раз в том, чтобы информировать немедленно, по свежим следам, своих слушателей и читателей. Но послушаем последнее обвинение Андрея Черкизова: «Господа, вы призываете избирателей голосовать за человека, в отношении которого существуют серьезные подозрения по поводу использования им и возглавлявшейся им спецслужбой незаконных, не правовых методов работы. Господа, вы призываете голосовать за человека, потворствовавшего развязыванию постыдной войны в Чечне; на совести которого – слезы матерей по убиенным сынам; на совести которого – слезы русских в Чечне, чьи жизни были унесены российской военщиной, чьи дома были разграблены российскими мародерами; на совести которого слезы чеченских матерей. Господа, вы призываете голосовать за человека, призывавшего нарушить Конституцию и отменить президентские выборы. Господа, вы призываете голосовать за современного Распутина».

Пафос достиг высшей точки. Теперь мы знаем, что в чеченской войне виноват Коржаков. Президент ни при чем. Слезы всех матерей, российских и чеченских, на совести других. Одна беда: что-то я не припоминаю, чтобы Андрей Черкизов так же гневно обличал Коржакова в декабре 1994 года, когда началась война. И раньше, когда, быть может, ее можно было еще предотвратить, если бы журналисты написали, кто и почему ее готовит. Понадобилось сокрушительное падение Коржакова-Распутина, чтобы кое-кто из этих защитников безутешных матерей заговорил в полный голос. Они открывают рот только после того, как президент произнесет свой приговор и растопчет виновных независимо от их заслуг и грехов. Решающим обстоятельством становится сам факт поражения. Они всегда с теми, кто командует, несмотря ни на что.

Так что теперь придется ждать второго падения Чубайса, чтобы еще один кусочек правды о тайнах Власти достиг глаз и ушей читателей и избирателей. А ведь кое-что уже просочилось, пусть и не случайно, пусть и, как говорят, с помощью самого Распутина, кое-какие кассеты, о которых с такой страстью говорит Андрей Черкизов, выплыли на свет Божий. Этот эпизод также заслуживает подробного рассказа, с тем, чтобы читатели не только узнали о ходе событий, но и ощутили общую атмосферу эпохи «коллективного Распутина», которому посвящена эта книга. Я имею в виду ставшую уже знаменитой беседу от 22 июня 1996 года между Чубайсом, Виктором Ильюшиным и неким третьим собеседником (которого, скорее всего ошибочно, сочли Сергеем Красавченко), опубликованную «Московским комсомольцем»[130].

Но обо всем по порядку. Подлинность записи пока что не подтверждена и не опровергнута, хотя с момента публикации прошло уже больше семи месяцев. По-прежнему ничего неизвестно о расследовании дела, которое – как мы вскоре увидим – Генеральная прокуратура непременно должна была бы открыть. Кстати, сам нынешний Генеральный прокурор напрямую замешан в него. Неизвестно, были ли допрошены главные герои. Полная тишина. Интересно заметить, что важнейшие электронные СМИ сразу после публикации были озабочены главным образом происхождением (предполагаемым) и незаконностью (очевидной) этой записи. На этот счет никаких сомнений нет. Кто-то воспользовался сложной аппаратурой, чтобы совать нос в конфиденциальные разговоры в помещении (все том же «Президент-отеле»), где микрофонов по идее не должно было быть. Но помимо этих подозрений, существовало еще и само содержание беседы трех выдающихся представителей президентского окружения. А это содержание было взрывоопасным и в свою очередь взывало к уголовному расследованию.

Но этим аспектом почти все крупнейшие проправительственные СМИ предпочли не заниматься. Уже цитировавшаяся статья-обвинение Андрея Черкизова – всего лишь скромный пример того, как внимание читателей переключается на произвол (в данном случае только предполагаемый, поскольку до сих пор никто не смог или не захотел доказать, что подслушивание было организовано Коржаковым) бывшего шефа президентской охраны, в то время как о подпадающих под действие уголовного кодекса моментах беседы деликатно умалчивается. Стоит напомнить, что на день беседы Чубайс был главой избирательного штаба президента и не имел государственных постов, Виктор Ильюшин также входил в штаб и занимал должность первого помощника президента, будучи одним из наиболее приближенных к нему лиц еще со времен Свердловска. Личность третьего, кто бы он ни был, в данном случае уже не так важна.

Но прежде, чем вернуться в 22 июня 1996 года, давайте сделаем еще шаг назад, всего на три дня, в ночь 19 июня, в свою очередь всего три дня спустя после 16 июня, «победы» Ельцина в первом туре. В ту ночь Аркадий Евстафьев[131] и Сергей Лисовский[132] были арестованы на выходе из Белого дома с картонной коробкой, в которой лежали полмиллиона долларов наличными. Выяснилось, что деньги вынули из сейфа некоего Дмитриева, заместителя начальника департамента (по иностранным кредитам и внешнему долгу) министерства финансов, с согласия (данного тем же утром) тогдашнего замминистра финансов Германа Кузнецова. Все это зафиксировано черным по белому в протоколе допроса Бориса Лаврова, чиновника Национального резервного банка, – получившего за несколько месяцев до того от Кузнецова предложение войти в избирательный штаб президента в качестве члена группы административного контроля. Согласно тому же протоколу (допрос был проведен около 23 часов 30 минут 19 июня 1996 года лейтенантом московского ФСБ Анатолием Михалевым), Лавров передал коробку с 500 тысячами долларов в руки Аркадия Евстафьева, которого сопровождал Лисовский.

Люди ФСБ, то есть агенты Михаила Барсукова, из предосторожности записали все на видеокамеру: и арест парочки, и допросы, и доллары, и коробку с надписью «Хегох рарег». Все это, включая тексты протоколов, поступило в несколько московских редакций сразу после «телевизионного путча», организованного Чубайсом против Коржакова и компании[133]. В те три захватывающих дня клан Чубайса и компании перешел в наступление. Именно они поставили все на победу Ельцина и организовывали ее теми элегантными методами, о которых мы уже упоминали. Теперь они хотели сорвать банк. Теперь они могли выписать Ельцину счет и потребовать головы конкурентов, поставивших на отмену выборов. Коржаков и компания попытались сыграть на опережение, но на этом и попались. Именно в этом контексте и нужно интерпретировать публикацию «Московского комсомольца» и ее «достоверность». Которая в свете вышесказанного представляется достаточно высокой.

Коржаков и компания расставили ловушку Чубайсу и компании. Последние немедленно отреагировали, в ту же ночь, «телевизионным путчем», разыгравшимся на двух подконтрольным им каналах, НТВ и ОРТ. На следующее утро Чубайс явился в «Славянскую» и заявил, что команда противников уволена президентом, что именно они – настоящие путчисты и что от них до последнего исходила угроза отмены выборов. Все так, кроме одной маленькой, но важной детали: коробку с 500 тысячами долларов придумал не Барсуков, она реально существовала и могла стать предметом разбирательства. Но на следующее утро Анатолий Чубайс решительно отрицал, что его сотрудники вообще когда-либо держали в руках доллары.

Прежде чем продолжить рассказ, нужно выяснить еще одно обстоятельство: как поживает расследование о делах ночи 19 июня?[134] Этот экскурс сам по себе заслуживает отдельной главы, настолько ярко он свидетельствует о «независимости» российских следственных органов.

По материалам допросов и публикаций в печати Генеральная прокуратура открыла уголовное дело по статье о «незаконных валютных операциях»[135]. Любопытно. Ведь из протоколов выяснились многочисленные факты нарушения закона, среди которых – нарушение закона о выборах, кража, злоупотребление властью, использование служебного положения в личных целях, нанесение ущерба государству. Перечень можно продолжить. Однако Генеральная прокуратура расследует только незаконную валютную операцию. Кто же ее совершил? Неизвестно. Но мы получили подтверждение, что Чубайс солгал. Полмиллиона долларов существовали на самом деле. Послушаем объяснения Юрия Скуратова: «В ходе предварительного следствия были получены данные о возможном перемещении валюты. В связи с этим 19 февраля 1996 года было открыто новое дело по обвинению в мошенничестве». Против кого? Опять же неизвестно. Пока что «учитывая произошедшие изменения в законодательстве, дело о нарушении правил валютных операций закрыто 5 января 1997 года за отсутствием состава преступления». Расследование продолжается, но ограничено банальным мошенничеством. Вот вам российское правосудие.

А теперь закончим отступление и вернемся к беседе 22 июня, опубликованной «Московским комсомольцем» 15 ноября 1996 года. Из нее выясняется, что Коржаков и компания, уже выброшенные из Кремля, отказываются вести себя спокойно. Из контекста можно сделать вывод, что они угрожают возмездием. Вот что говорит голос, очень похожий на чубайсовский, в комнате «Президент-отеля» 22 июня: «Я же говорю, что тут язык совершенно однозначный. Только в лоб ему сказать, что либо заткнетесь, ребята, либо посадим. Все. У нас материалов столько с документами, что хватит лет на 15 каждому. Про все воровство, про все убийства, про всю кровь, которая за ними стоит. В полном объеме. И лежит в достаточно надежных местах. И во многих местах это лежит. Если с любым из нас что-то происходит, мгновенно эти материалы публикуются. Схему я лично проработал до мельчайших деталей, сделал два месяца назад, потому, что я знал, с кем имею дело. А сейчас картина такая: либо они затыкаются, либо посажу совершенно однозначно. Можете от меня лично им передать в качестве привета»[136].

Никто пока что не подтвердил и не опроверг подлинность этой записи. Сказанного уже с лихвой хватило бы на десяток обвинений. Если этот портрет и ненастоящий, то хорошо придуманный. Значит, существуют документы, тянущие на 15 лет тюрьмы. А он, Чубайс, вернее, его голос, знал о них уже «два месяца назад», поскольку ему было ясно, с кем он имеет дело – с ворами, убийцами, организующими и распространяющими компромат. Но ведь и говорящий поступает точно так же. Он знает систему, он ее «проработал до мельчайших деталей». Но не обнародуем, если только не... если «ребята» не успокоятся. Он позаботился о том, чтобы поместить документы в различные места, чтобы оставить инструкции, если «что-то происходит». Классический мафиозный лексикон.

Вариантов может быть два. Первый: запись подделана, разговора никогда не было, а «Московский комсомолец» стал жертвой отлично организованной операции по дезинформации. Тогда суд должен нам сказать, что Чубайс невиновен. Во втором варианте давать объяснения придется самому Анатолию Борисовичу, и отдельное расследование должно будет определить, кто заказал и организовал незаконное подслушивание. В ожидании всех этих событий продолжим цитировать газету Павла Гусева.

«Ильюшин: – Я шефу сказал, когда вчера с ним разговаривал. Я говорю: – Борис Николаевич, вот сейчас, если захотеть, то около «Президент-отеля» можно поймать как минимум пятнадцать-двадцать человек, которые выносят спортивные сумки из нашего здания с деньгам». «Он ответил: –Понятно». Думаю, не надо пояснять, кого имеет в виду под «шефом» голос, приписываемый Ильюшину. Как и о чем речь. Кому какое дело до того, что выносили Евстафьев и Лисовский? Даже сегодня, 21 июня, стоит отдать приказ, и можно арестовать пятнадцать-двадцать человек со спортивными сумками, набитыми долларами, рублями, марками, чем угодно. Если запись – не фальшивка, то мы имеем дело с неплохой компанией воров.

В любой случае создатель пленки очень много знает. В его распоряжении не только целая команда профессиональных имитаторов, но и отлично разбирающиеся в кремлевских тайнах консультанты. Но продолжим цитирование.

Ильюшин: – Но мы не сможем воспрепятствовать передаче дела в прокуратуру, если прокуратура их затребует.

Чубайс: – А почему? Одна просьба Бориса Николаевича к Скуратову, и второе: указание Ковалеву (директору ФСБ) затянуть. И все.

Ильюшин: – То, что будет затянуто, – это без вопросов. А передача уже состоится сегодня.

Чубайс: – В прокуратуре же Илюхин (коммунист, председатель думского комитета по безопасности. _ Дж. К.) как у себя дома.

Ильюшин: – А если я попрошу Скуратова держать у себя документы?

Чубайс: – Начните с того, что попросите его перенести передачу материалов.

Ильюшин (говорит по телефону со Скуратовым): _ Юрий Ильич, вот какой вопрос возник: можно было бы сделать таким образом, чтобы документы, которые вам придут от Трофимова (шефа московского ФСБ), ни к кому, кроме вас, в ближайшее время не попали?' И чтобы они у вас некоторое время полежали до совета с Борисом Николаевичем, после того, как вы с ними познакомитесь лично?»

В расшифровке записи ответа Скуратова нет, очевидно, микрофоны были установлены только в комнате.

«Ильюшин: – Надо именно так и сделать, потому что у нас есть сведения опасаться того, что это очень быстро перетечет, если кто-то у вас будет заниматься другой, в стан наших противников».

Новая пауза, Скуратов что-то отвечает.

Ильюшин: – Да, пусть это лучше полежит у вас лично, и никому не передавайте в производство. А потом подумаем, ладно? Спасибо.

Чубайс: – Что, если вторым шагом попросим Бориса Николаевича...

Ильюшин: – Вообще похоронить?

Чубайс: – Нет, затребовать у Скуратова документы себе на анализ. Затребовать полный комплект документов.

Ильюшин: –Хорошая идея (смеется)».

Если запись настоящая, то получается потрясающий семейный портрет. Но мы не можем ничего утверждать, хотя никуда не деться от странного поведения Генерального прокурора в деле Евстафьева и Лисовского. Слишком уж оно напоминает откровения «Московского комсомольца». Не иначе как совпадение.

Дальнейшее же никак не может быть совпадением. Это факты, последний мазок к картине, делающий менее невероятным большую часть вышеизложенной неумолимой истины. В Гарварде существует Институт международного развития (1Ю), которым – смотри, кого мы видим! – руководит один ваш старый знакомый. По крайней мере тех из вас, кто дочитал до сих пор. Это Джеффри Сакс. Еще несколько строк, и читатели, наконец поймут, почему я посвятил столько внимания этому молодому человеку. Кстати, я не единственный. Уильям Пфаф, авторитетный обозреватель «Лос-Анджелес тайме», рассказывает, что «однажды Джеффри Сакс, гарвардский экономист, бывший одним из первых и наиболее влиятельных советников Гайдара, признал, что чувствовал себя как хирург, обнаруживший, что в организме пациента все органы перепутались местами. Что означает две вещи: хирург ошибся не только в диагнозе, но и в биологическом виде больного». Статья была озаглавлена с традиционной американской краткостью: «Неумелые западные советы способствовали превращению России в пороховую бочку»[137].

Сегодня мы уже знаем гонорар хирурга. Сакса и того, кто оплачивал его консультации по операции над Россией. Информация эта пришла из настоящего «коммунистического гнезда» – Счетной палаты США, органа, контролирующего расходование правительственными ведомствами бюджетных средств. Ее доклад был подготовлен по запросу Комиссии по иностранным делам Палаты Представителей Конгресса США[138]. Из него выяснилось, что ИВ Джеффри Сакс получил ни больше ни меньше 60,4 миллиона долларов за «помощь» России. 40,4 миллиона пошли на программу приватизации, а 20 миллионов – на «поддержку законодательной деятельности» российского правительства реформаторов.

Неплохо. Посмотрим теперь, как и с кем работал Сакс. С 1994 по 1996 год. IID подготовил, написал и передал Ельцину «сотни указов». Вот, наконец, и раскрыта тайна: кто же конкретно проводил реформу в России. Россияне должны знать, кому они обязаны важнейшими решениями правительства Черномырдина, по крайней мере за эти два года.

Очевидно, что термин «советник», применяемый Пфафом, в данном случае не подходит. Сакс сам или руками своих помощников писал президентские указы. Те, кто обвинял Гайдара в том, что у него «Америка в голове», были еще ближе к истине, чем им казалось. Только вот американский доклад не в восторге от деятельности 1Ю. Авторы отмечают, что многое из задуманного не получилось. 20 миллионов были выделены администрацией Клинтона на создание консультационной службы при совместном комитете Думы и российской президентской администрации. Но они пошли на другие цели. Все это можно объяснить тем, что в Вашингтоне чуть-чуть раскаялись в поддержке расстрела российского парламента в октябре 1993 года, и решили быстренько исправиться, не только помогая новой Думе (в надежде, что она окажется менее коммунистической, чем прежняя), но и приглашая хмурого российского президента сотрудничать с парламентом. Указания Государственного департамента были ясны: оказывать помощь и консультировать только в случаях согласия между законодательной и исполнительной властью, при необходимости способствовать примирению, а при неудаче воздерживаться от дальнейшего вмешательства. Очень мудро.

Из доклада, однако, выясняется, что саксовский институт чрезвычайно пристрастен и дает свои советы только исполнительной власти. Не будем наивно делать вид, будто мы не поняли, что этим докладом республиканцы пытались подпортить настроение Биллу Клинтону. И что неожиданная вспышка любви к российскому парламенту выглядит немного подозрительно. Обвинять Клинтона в том, что он поставил под удар отношения с Россией (поскольку, когда эти данные станут достоянием гласности, россияне придут в возмущение, учитывая результат «консультаций»), тоже неуместно. Но никуда не деться от реальных обстоятельств, от открытия благих намерений, которыми был вымощен получившийся ад. Достаточно поручить выполнение важнейших – и правильных – решений бесчестным и коррумпированным, или попросту самодовольным глупцам. Сакс оправдывался – а у нас нет доказательств, что он лгал, – тем, что написание указов для Ельцина было «составной частью» американской стратегии и что поведение его института «было известно американским руководителям ПЗАГО и одобрено самыми высокопоставленными чиновниками американского правительства». Ладно, американцы сами разберутся в своих делах.

Но продолжим рассматривать факты, глядя из Москвы. Факты серьезные, поскольку со всех точек зрения дело с 40,4 миллионами долларов на приватизацию еще интереснее предыдущего. Эта сумма являлась частью финансовой помощи ЦБАГО в 325 миллионов долларов, выделенной на поддержку российской приватизации, создание рынка капиталов и формирование законодательных основ реформы. Из доклада выясняется, что Сакс заполучил свою долю вне конкурса, благодаря своему привилегированному положению в России, будучи уже тогда советником Гайдара и тесно связанным с Чубайсом. Куда пошли эти деньги? Доклад отмечает, что часть этой суммы попала в Российский центр приватизации, среди основателей которого выступают различные правительственные органы России и саксовский институт. Пока что почти ничего плохого. Толь

ко счета этого Центра никогда не попали в Вашингтон, где до сих пор не знают, куда делись 40 миллионов, тем более что «план работ не был представлен» и никто не видел «соответствующего финансового плана». Американцам так и не удалось добиться полного списка покровителей Центра приватизации и узнать о их целях.

Несколько американских миллионов, которыми распорядились со столь необычной свободой, помогли выяснить, каким образом приобреталась бывшая советская государственная собственность стоимостью в сотни миллиардов долларов. Теперь мы знаем, что ключевые решения принимались несколькими американскими экспертами вместе с «высокопоставленными представителями администрации российского президента, получившими руководящие посты в Комитете по приватизации». Начиная с Чубайса, бывшего его генеральным директором, и с Максима Бойко, исполнительного директора, ставшего осенью 1996 года вторым человеком в администрации. Самое замечательное, что и Чубайс, и Бойко, войдя в администрацию, оставили за собой руководящие посты в Центре.

Продолжать? Не думаю, что в этом есть необходимость. На наших глазах сбывается пророчество Ивана Ильина о «разрушителях России», пытающихся воплотить в жизнь свои «враждебные и близорукие планы, пользуясь постбольшевистским хаосом, выдавая разруху за торжество «свободы», «демократии» и «федерализма», приговаривая на деле народы России к смерти, отдавая успех авантюристам, жаждущим политической карьеры, и полную победу врагам России»"[139]. Ильин написал эти слова в 1949 году, но они поразительно напоминают Зюганова образца 1997 года, утверждающего, что развал СССР – плод заговора, управляемого из-за рубежа с помощью российской «демократической» интеллигенции. Поскольку никто не сможет обвинить Ивана Ильина в симпатиях к коммунизму, я надеюсь также избежать этого обвинения. Тем более что я вовсе не считаю, будто во всем виноваты внешние силы.

Сами россияне, все, а не только интеллигенция, внесли свой решающий вклад. Быть может, именно поэтому, заканчивая книгу, я понимаю, что иногда стрелял из пушек по воробьям и из рогатки по великанам. Все участвовали в этой комедии, и все несут свою часть ответственности, большую или меньшую. И никому (это касается всех народов, не только россиян) не дано оправдаться великолепным афоризмом Ханса Магнума Энзенсбергера: «Во времена фашизма я не знал, что живу во времена фашизма». В качестве смягчающего обстоятельства они могут привести всю свою историю. Как свидетель, близко наблюдавший эту очередную драму российской истории, пытаясь как-то разделить боль и проблемы россиян, я могу только сказать, что они не хуже других народов. Они просто другие. Но они быстро усвоили уроки демократии. Если бы их не обманули, им удалось бы применить их лучшим образом. Но им не хватило опыта, они оказались безоружными и беззащитными. Что, как я уже говорил, не грех, а наследственность.

Этому историческому наследию нелегко будет сочетаться со все более ярко выраженным сходством России со странами третьего мира, который на самом деле перестал быть «третьим» только потому, что исчез «второй мир», во главе которого как раз и стояла коммунистическая Россия. Со странами, управлявшимися вице-королями и губернаторами, присланными метрополией, которым время от времени приходилось посылать на помощь морскую Пехоту. Все, разумеется, не так просто, потому что у России много ядерных боеголовок и атомных электростанций, да и сама она – не затерянный в Карибском море остров, у которого в конце концов могущественные северные соседи отняли даже морскую воду за неуплату долгов. Иван Ильин утешался тем, что в силу своих размеров и богатств Россию невозможно превратить в колонию. Хуже того: претендентов оказалось бы так много, что Россия стала бы источником постоянных распрей между победителями. Как минимум она вкусила бы посмертную месть, превратившись в незаживающую язву таких размеров, что зараза от нее отравит всю планету на века.

Необязательно любить Россию для того, чтобы пожелать ей иного будущего. Достаточно любить самих себя, Запад и Восток, нашу Землю. Но Запад расширяет НАТО и обращается с Россией почти как со страной «Патриарха» Габриеля Гарсия Маркеса, сделав все для того, чтобы Патриарх вообразил себя вечным и незаменимым. И нет больше старого доктора, который, пользуясь старинной дружбой, скажет ему, что «настало время передать орудия ремесла, господин генерал, решите по крайней мере, в чьих руках вы нас оставите, сказал он ему, избавьте нас от сиротства, но он встревоженно спросил, кто вам сказал, что я собираюсь умереть, мой дорогой доктор, пусть умирают остальные, что за черт, и задиристо добавил, что позапрошлой ночью я видел себя по телевизору и нашел, что я силен как никогда, как бык на арене...»[140]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Прощай, Россия! Иногда страны, нации, народы исчезают, уходят и не возвращаются. Бывало, что от народа не оставалось и следа и ученым даже не удается разузнать что-нибудь о его истории. Но это – не наш случай. От России в любом случае останется память, огромная, как и ее вклад в развитие человеческой цивилизации, как ее литература, театр и наука, как ее военная мощь и ее жестокость, ее подлость и свирепость, как ее нетронутая, дикая красота и гениальная авантюрная склонность к утопии, превратившие ее в лабораторию гигантского трагического эксперимента. Только великий народ мог создать все это одновременно.

Прощай, потому что все это умирает намного быстрее, чем можно было себе представить. Другие империи и цивилизации рушились столетиями, теряя клочки своего величия в пыли времени. Но у их подданных было время приспособиться к переменам, осознать их, примириться с неумолимым ходом истории. Здесь все происходит гораздо быстрее, этот век в самом деле стал очень коротким, сокращая все события и даже само время, даже идеи. Человечество никогда не развивалось так бурно. Скорость все растет, расстояний уже практически не существует, судьбы каждого пересекаются с судьбами всех остальных, и у людей отнято даже право исчезнуть одиноко и незаметно. На Земле больше нет кладбищ слонов, и Атлантида уже не может затонуть вдали от телекамер и всевидящих электронных глаз космических спутников.

Прощай, потому что уже не видно, за что можно зацепиться, чтобы устоять против течения. В этой России, втянутой (давшей себя втянуть) все перемалывающей западной машиной, нет сил, интеллектуального потенциала, планов на будущее. Она хотела противостоять Западу в одиночку, в который раз ослепленная солнцем собственной гениальности и печальной луной собственного неизбывного комплекса неполноценности.

Прощай, ведь в конце этого века мир отбросил милосердие прошлого. Мне грустно слушать, как российские друзья – и недруги – провидят новые всплески величия, ссылаясь на свое прошлое, видевшее неоднократные падения и столь же молниеносные, необъяснимые взлеты, непредсказуемые восхождения, нежданные возрождения. Мне грустно, потому что все это уже ничего не значит, потому что ни одна историческая аналогия не выдерживает испытания новыми, беспрецедентными условиями, в которых уже не остается места чудесным открытиям гения.

Третий Рим, или вернее, страна, претендовавшая на этот титул, сворачивает свои знамена. Первый пал под ударами полчищ варваров, второй под ударами Востока, который с рождения пропитывал его. Этот Рим уничтожается на наших глазах Западом. Единственное отличие от двух других состоит в том, что падение совершается намного быстрее. И без боя. Россия со всей своей хваленой духовностью склоняется с приходом скупого царства прагматизма, успеха и материализма.

Быть может, еще есть время для мучительных конвульсий, для кровавых и бесполезных судорог, порожденных иллюзиями, которые всегда отказываются умирать. Но новый взлет маловероятен. Спад и распад – которым сами россияне способствовали своей ленью и глупым подражанием чужим примерам – только начались. За потерей Средней Азии последует утрата Кавказа. А потом россияне распрощаются с Сибирью, их подомнет самый сильный из «азиатских тигров». Это произойдет само собой, потому что Россия делает харакири на глазах у Азии и колоссальное демографическое давление китайцев скоро не будет сдерживаться уже ничем.

Александру Солженицыну, великому диссиденту, среднему мыслителю и отвратительному политику, может быть, и удалось интерпретировать русский дух, но он так и не понял, что Россия нуждалась в среднеазиатском «подбрюшье» не меньше, чем в своих киевских корнях. Отдавая в никуда, всем и никому, азиатские степи, Москва теряет саму себя. Уничтожение «тюрьмы народов» привело к созданию пятнадцати тюрем меньших размеров, но не меньшей жестокости. К тому же россияне сами оказались заключенными, после того как веками, не по своей воле, в качестве представителей авторитарного государства, были тюремщиками.

Солженицын несет свою долю моральной ответственности. Он был пророком распада. И его не оправдают его благие намерения, поскольку он сам потребовал для российского Писателя роли, выходящей далеко за рамки литературы. За ним последовала когорта эпигонов. И если пророком двигали исключительно внутренние соображения, стремление защитить чистоту и целостность российских ценностей (неважно, насколько они были таковыми), то подражатели, последователи и популяризаторы сильно подкорректировали его идеи, увеличив количество ошибок и недоразумений. Солженицын не питал иллюзий по отношению к внешнему миру, он его отвергал. Но он недооценил его жажду власти и способность к экспансии. Он тоже переоценил российскую духовность и недооценил силу Запада. Он оказался плохим учителем, подняв флаг отступления во имя будущей духовной победы и не заметив смертоносную воронку, которая неизбежно возникла бы вместо пустоты. «Демократические» эпигоны, впрочем, пошли дальше: они создали воронку своими руками, уничтожив то немногое, что Россия могла противопоставить, и склонившись перед новыми идолами, пришедшими извне.

Прощай, Россия! Они добились своей цели и успели разбогатеть, сплотиться, стать частью прочной паутины, окутавшей мир в конце века. Наступает время подлинных интернационалистов, пришедших в эпоху глобализации на смену пролетарскому интернационализму, скончавшемуся по меньшей мере пятьдесят лет назад. А поскольку, как написал Томас Фридман, «глобализация – это мы», то – прощай, Россия!

Да, они всего лишь немногочисленная и жадная олигархия, невежественная и подлая, неумелая и преступная. В любых других условиях их бы смели после нескольких лет их грабительской деятельности. Но в России это вряд ли случится. По двум причинам внутреннего исторического характера и одной – внешней и сиюминутной. Последнюю просто объяснить и понять – сам Запад, целиком, вел их за руку, помогал, кормил и защищал.

Две исторические причины заключаются в том, что россияне не успели освоиться в демократии, обещанной перестройкой. Им просто не дали на это времени. Россия просто оказалась не в состоянии обеспечить себе это время. И народ снова стал тем «ослом» (выражение Александра Лебедя), который терпит все, что преподносит ему его горькая судьба. Но я не верю в его кажущееся безграничное терпение. Это не терпение. Нужно знать и уметь жить в гражданском обществе, чтобы проявлять нетерпение, которое есть не что иное, как осознание собственных прав. И нужно быть организованными, чтобы нетерпение принесло свои плоды, привело бы к какой-нибудь цели. У россиян всего этого никогда не было, они просто ничего об этом не знают. Им надо было все изобрести заново, но времени не хватило. А его требовалось немало. И даже если бы оно у России было, его всегда оказалось бы недостаточно.

Только в России власть всегда была настолько далека и невидима, недоступна и враждебна, что ее можно сравнивать лишь с царством египетских фараонов. Только в России народ настолько распылен и разбросан на невообразимо огромном пространстве, что этому невозможно найти сравнение на всей нашей планете. Витфогель называл это «гидравлическим» обществом, другие предпочитали говорить об «азиатском» способе производства. Мне кажется очевидным, что только такая свыше всякой меры деспотичная, обожествленная Власть, только самодержец мог удержать вместе этот «мир миров» на таких пространствах. И только так мог родиться народ, настолько чуждый Власти, настолько беззащитный, настолько склонный оправдывать несправедливость, что она уже кажется частью его собственной природы. Народ, настолько «анархичный», чтобы время от времени взрываться в никуда, и настолько «коммунистический», чтобы довольствоваться мизерной долей самоуправления в «общине», которую Власть не столько позволяла, сколько терпела из-за невозможности проникнуть во все уголки этого огромного пространства.

Потребовалось бы намного больше времени, несколько поколений, чтобы в самом деле вступить в новый этап культурного демократического развития. Вместо этого посткоммунизм, не без активной помощи демократической интеллигенции, немедленно породил новую олигархию. Которая – вот вам и вторая историческая причина – сосредоточила в своих руках настолько огромное богатство, что может теперь надолго удержаться у власти, выделяя малую его толику для тех, кто будет защищать ее внутри страны. Никто не знает, сколько это может продлиться. Но все идет к тому, что эта саранча сожрет страну задолго до окончания ее жизненного цикла.

Прощай, Россия! В том числе и по другим причинам, некоторые из которых и подтолкнули меня на написание этой книги. То, каким образом умирает эта империя, является отражением победившей цивилизации, нашей цивилизации, в свою очередь не отдающей себе отчета в том, что она вступила в свой заключительный кризис. После которого не наступит конец мира, а просто придет что-то другое. Вся нечистоплотность, все ужасы и ошибки, поведанные мной, – наше отражение, знак наших страхов, наших слабостей, нашей наглости и цинизма. Все главные плоды нашей цивилизации -– либеральная демократия, правовое государство, плюрализм, современные технологии, коммуникации, информация – были изнасилованы нами же на глазах россиян. А потом мы преподнесли им эти плоды, изуродованные до неузнаваемости. Если они отвергнут их, уже отвергают, в этом будет и наша вина.

К сожалению, более или менее то же самое происходит и у нас, но, чтобы понять это, нам приходится всмотреться в кривое российское зеркало. На смену либеральной демократии приходит популизм, на смену выборам – плебисциты. Партии подменяются личной харизмой лидеров, представительная демократия – единоличными решениями лидера, избранного большинством. Вместо общественного мнения, родившегося в реальной дискуссии и соперничестве закономерных интересов по общепризнанным правилам, появляется неразличимая масса телезрителей, которой даже слишком просто манипулировать, что не мешает армии манипуляторов испытывать на ней свой цинизм, соревнуясь в воспевании независимости суждений этой публики и выставляя на общественное порицание тех, кто осмеливается призвать к трезвости и критике.

Все это уже случилось в России и зарождается на Западе. Над этим стоило бы поразмыслить до того, как великие трансформации XXI века – экологический, экономический, социальный, демографический, информационный, институциональный – обрушатся нам на голову все разом, а мы не сможем с ними справиться потому, что не предугадали их.

Я обязан еще кое-что пояснить. Этой книгой я выстреливаю только по небольшому числу мишеней. Думаю, что те из них, кто это заметит, не обрадуются. Но я настаиваю на необходимости произносить в такого рода полемике имена и фамилии. Я ненавижу безадресное моральное бичевание. К тому же ведь мы говорим о победителях, а их имена нельзя замалчивать. Нужно признать, что они выиграли. Это их информация о России выдавалась широкой публике, разумеется, с помощью «рулевых», определяющих погоду в итальянских и всемирных СМИ. Пусть читатели сами решат, может ли это обстоятельство стать предметом гордости или стыда.

Я не скрываю, что к написанию этой книги именно с этим заголовком меня побудило и соображение весьма личного порядка. Я подумал, что через несколько лет, когда дым иллюзий рассеется и проблемы взорвутся во всей своей остроте, кто-нибудь спросит: а почему никто нас не предупредил, не рассказал, как на самом деле обстоят дела? Я просто попытался поведать то, что понял. Для потомков. Наконец, хотелось бы ответить на последнее критическое возражение. Кому-то покажется, что эта книга слишком однобока, слишком эмоциональна, чтобы быть объективной. Не думаю, что это так. Я не считаю отстаиваемые мной идеи однобокими и не защищал их просто из любви к полемике. В самой книге достаточно доказательств объективности исследования, и, к счастью, они принадлежат не только мне, но и многим гораздо более авторитетным наблюдателям. Как говорил итальянский философ Пьеро Гобетти: «Когда по одну сторону нет ни капли правды, соломоново решение становится крайне тенденциозным».

Москва, март 1997 г.

Назад    К оглавлению