Это всегда удивляло меня на протяжении почти семнадцати лет наблюдения за советской и российской политикой, так это наивность иностранных комментаторов. Пишу это, вполне сознавая, что на протяжении ряда лет я сам был невольной жертвой такой же наивности. Сразу оговорюсь, что речь идет не просто о незнании. Порой наивность бывает следствием более или менее раздутого высокомерия, претенциозного желания подходить к реальной действительности с мерками и правилами, чуждыми этой действительности, или вовсе не собираясь их принимать. В этом смысле высокомерная наивность далеко не безобидна. Если же такую наивность-высокомерие проявляют журналисты, политические обозреватели, дипломаты, в общем те, кто в силу своей профессии должны информировать других, особенно когда этим другим приходится принимать решения, она становится прямо-таки общественно опасной.
Хотелось бы, чтобы эти заметки сыграли роль маленького пособия по защите от глупых журналистов. Не потому, что журналисты в общей массе такие уж дураки. Ими тоже управляет основной закон профессора Чиполлы, по которому средняя плотность дураков постоянна в любом достаточно многочисленном человеческом конгломерате. Но факт таков, что журналисты – категория особенно «опасная»: и потому, что сами они подвержены опасности, и потому, что являются источником опасности для других (ибо влияют одновременно на множество других индивидов). Пусть заслуживают благодарности те из них, кто компетентен и смел, но можно себе представить, какой вред приносят наивные, самонадеянные и глупые. Что бывает, когда люди берутся описывать (изучать, истолковывать российскую политику, применяя категории политики американской, итальянской, немецкой, французской и т. д.)? Возьмем, к примеру, политические события определенной фазы российской истории, фазы, последовавшей сразу же за президентскими выборами июня – июля 1996 года. Выбор здесь не важен, важен метод, важна структура политики. Те кто следил за событиями по западным газетам, помнят, конечно, что в них рассказывалось об окружавшей Ельцина группе «плохих» генералов – министре обороны Павле Грачеве, руководителе охраны Ельцина Александре Коржакове, шефе службы безопасности Михаиле Барсукове, Олеге Сосковцу (правда, Сосковец не генерал, а первый заместитель премьер-министра по вопросам военной промышленности). Это была «партия войны» (точное определение, потому что именно она вместе с Ельциным решала вопрос о вооруженном вмешательстве в Чечне). Историк Илья Левин называет ее еще «партией лакеев», как если бы главной проблемой было как подать чай Борису Ельцину. Мы знаем, что «плохие» по указу Ельцина были отстранены от власти между первым и вторым туром президентских выборов и что вытеснивших их «хороших» возглавил Анатолий Чубайс, ставший затем главой администрации президента. Предполагалось – и не без основания, – что «партия войны» занималась преступной деятельностью, а также всячески способствовала разложению общества и отдельных личностей.
О роли Бориса Ельцина, окружившего себя такой бандой гангстеров, как правило, умалчивали или преуменьшали ее. Может, он, бедненький, ничего не знал? Может, предполагает Левин, вина была не его. А может, вообще он, как верховный правитель, проявил поразительную хитрость: уж если нужно сделать какую-то грязную работу, пусть ее выполняют гангстеры. Как бы то ни было, а схемка «плохие» – «хорошие» казалась железобетонно прочной. Да только «хорошие», чтобы разделаться с «плохими», организовали «телевизионный путч» – после того, как «плохие» застукали их, когда они взяли в кассах министерства финансов 538 тысяч долларов наличными. Какие мелочи! Эти деньги нужны были, кажется, для оплаты ничтожно малой части избирательной кампании Ельцина. Два телеканала – очень общественный (Березовский) и очень частный (Гусинский) – разбудили среди ночи российских граждан, обвинив «плохих» в том, что те замышляют заговор против президента. Чего «плохие» вовсе не делали. Скорее они хотели защитить президента (и самих себя, разумеется) от махинаций «хороших» и от поражения на выборах. В общем, стало ясно, что методы «хороших» ничуть не лучше методов «плохих».
Еще сложнее было объяснить всем и каждому, что произошло с генералом Александром Лебедем. Пока не обнаружилась его решающая роль в деле избрания Ельцина, американские журналисты всячески клеймили этого бывшего генерала-десантника, бывшего афганского героя, называя его «ястребом», опасным «националистом» или «национал-патриотом». Потом подаренные им Ельцину 15 процентов голосов поддержали «реформаторов», а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Журналисты, которых на протяжении долгих месяцев пичкали сказками «хорошие», поначалу не знали, что писать, что говорить. Что генерал Лебедь тоже стал «хорошим»? Или что он простофиля, попавшийся на удочку Кремля? Или – простая душа – не выдержал первого же искушения и поддался коррупции? Между тем «хорошие» – из тех, кто что-то значит и принимает решения, ухмылялись, давая понять, что Лебедь на деле «плохой», «консерватор» и что скоро они от него избавятся. В общем, схема оставалась прежней. Это было ясно. Но с самого начала все обернулось по-иному. Ельцин принял Лебедя в Кремле, подписал перед телекамерами указ о его назначении секретарем Совета Безопасности и чуть ли не назвал его официальным своим наследником. Тут было две возможности: либо Ельцин откровенно лгал, либо он тоже восторженно уверовал в близкую законную (т.е. без путча) победу, на которую вначале даже не рассчитывал. То, что не надо было доверять Ельцину, думали многие, начиная с самого Лебедя. Но никому не хотелось говорить об этом вслух. А на Западе никому не хотелось об этом даже думать. С другой стороны, было ясно, что Лебедь таскал для Ельцина каштаны из огня, позволяя ему победить на выборах и не идя против правил (и тем самым избавляя Вашингтон, Бонн и Париж от неблагодарного занятия – оправдывать очередные грубые ошибки президента-«реформатора»), хотя так и оставался «национал-патриотом». А что было бы с интересами Запада, если бы он и впрямь быстро включился в иерархию ельцинской власти?
В действительности, пока американские «мушкетеры» тайно работали в номере «Президент-отеля», полагая, будто это они решают исход выборов с помощью создания своих «контрольных групп», что уместно где-нибудь в Миннесоте или Висконсине, устраивались и другие, куда более важные и хитроумные подспудные махинации. О них мы еще поговорим, потому что они показывают, какая атмосфера складывалась в Кремле и вокруг него. Это была атмосфера заговоров, угроз, шантажа, по сравнению с которыми бледнеют всякие там «Уотергейты», «Чистые руки» и коррупция во всех уголках мира.
Сценарий был впечатляющим: он показывал, что Борис Ельцин, когда его власть оказывается под угрозой, не останавливается ни перед какими спецэффектами. Вся мировая печать, естественно, удовольствовалась, когда на сцене кремлевского театрика перед ней разыграли новый спектакль. А факт таков, что Александр Лебедь оставался в администрации президента всего 120 дней. За это время ему удалось заявить, что единственный способ для России выйти из кризиса – повторить чилийский опыт генерала Пиночета (ужас в демократических кругах Запада, в том числе и в американских, позабывших о том, кто именно помогал Пиночету). Генерал Лебедь уточнил также, что он не является демократом (ужас в западных и российских демократических кругах, бурные аплодисменты миллионов российских избирателей, которые слово «демократ» воспринимают как кровную обиду). И еще генерал Лебедь заявил, что он против расширения НАТО на Восток (раздражение в западных кругах, пренебрегших тем, что то же самое говорили Ельцин, Примаков, Черномырдин и другие), но заметил, что вопрос этот в сущности не так важен, поскольку холодная война окончилась и на повестке дня стоят другие проблемы (умеренное удовлетворение в западных кругах). Все это были слова и только слова, произнесенные басом и стоя навытяжку, как подобает военному. О борьбе против коррупции – коньке его избирательной кампании, Лебедь уже помалкивал. Да и что он мог сказать, оказавшись без своего аппарата и какой-либо поддержки в змеином гнезде, обитатели которого превратили коррупцию в метод повседневного правления страной? Но одно важное дело он сделал – договорился о перемирии и об отводе федеральных войск из Чечни (удовлетворение на Западе, избавившемся, наконец, от страшной перспективы продолжения умалчивания по поводу массовых убийств; восторг нормальных россиян; положительная оценка со стороны умеренных типа Явлинского и «демократов» а-ля Гайдар, у последних не осталось больше оснований для пребывания в малоудобной оппозиции, яростная реакция Жириновского, коммунистов, а также «ястреба» из «ястребов» министра внутренних дел Куликова). Попробуйте теперь разобраться, кем же считать в конце концов генерала Лебедя – «ястребом» или «голубем»? Консерватором или реформатором? «Хорошим» или «плохим»? Тем более что Ельцина, – какая ирония судьбы и вполне советский дурной вкус, – опять показали на телеэкране, ставящим больной, дрожащей рукой свою подпись под очередным указом. Так кто же все-таки сместил «неподкупного» генерала? Премьер Черномырдин, долгое время (после нападения на больницу в Буденновске) считавшийся «голубем» в чеченской войне; глава президентской администрации Анатолий Чубайс, который, будучи «хорошим» и врагом Коржакова, должен был бы выступать за перемирие в Чечне; министр внутренних дел Анатолий Куликов, самый ярый приверженец продолжения войны в Чечне? Коммунисты в Думе первыми встретили увольнение Лебедя аплодисментами, за ними тотчас последовал Жириновский. Единственным человеком, вставшим на защиту Лебедя, был Григорий Явлинский – реформатор и демократ без кавычек.
.Конечно, судя по словам самого Александра Лебедя, перемирием в Чечне остался недоволен Борис Березовский, большой друг Анатолия Чубайса, сначала пытавшийся угрожать генералу, а потом бросивший ему в лицо фразу, которую в какой-нибудь другой стране сочли бы очень и очень неосторожной: «Вы срываете важное дело. В Чечне еще понемногу убивают, но, в сущности, там же всегда убивали...» Теперь давайте посмотрим, что к чему. Когда развязали войну в Чечне, Борис Березовский был другом Александра Коржакова. В феврале 1996 года он стал другом Чубайса и помирился со своим заклятым врагом Владимиром Гусинским. Таким заклятым, что, по словам Коржакова, он не раз просил, чтобы президентская гвардия покончила с ним. Березовский частично финансировал избирательную кампанию Ельцина. И Березовский же вместе с Гусинским и Чубайсом организовал отстранение от дел Коржакова и его компании в группе поддержки президента в период между первым и вторым туром выборов. Это Березовский придумал завербовать Лебедя. И опять-таки он, – по свидетельству разных газет, – организовал среди банкиров сбор средств, раздобыв для избирательной кампании Ельцина несколько миллионов долларов. Именно Березовский (главный заправила на первом канале телевидения, именуемом ОРТ т. е. Общественным Российским Телевидением), что свидетельствует о явной недооценке умственных способностей зрителей, обеспечил Лебедю практически неограниченное время для выступлений в последние 15 дней избирательной кампании.
Зачем Березовский, Гусинский, Чубайс делали это, понятно: Лебедь не только не должен был выйти из игры ради победы Ельцина (на что усиленно, всеми способами толкали Явлинского), а, наоборот, набрать побольше голосов. Поскольку было ясно, что Лебедь сможет отнять голоса не у Ельцина, а скорее всего у Зюганова, тогда как Явлинский отнимает их только у Ельцина. Таким образом, Лебедь поможет Ельцину победить в первом туре, потом, чего только не наобещав, его убедят отдать Ельцину голоса своих избирателей во втором туре, а под конец самого его вышвырнут вон. Всем известно, что план этот удался на славу. На всех фазах. В том числе и на секретной.
Помню, как интервьюировал Березовского кандидат в лауреаты Пулитцеровской премии Евгений Киселев в передаче «Герой дня». Отвергая обвинения в причастности к убийству Листьева, уже бывший российско-израильский банкир заявил, что он здесь вовсе ни при чем. Что в те же самые дни ему самому угрожали смертью. Единственное различие между ним и Листьевым состояло, судя по всему, в том, что Борис Абрамович не сидел, сложа руки, дожидаясь пули, а шел на переговоры с таинственными заказчиками покушения. На переговоры, которые проходили – это надо же! – при посредничестве одного высокого деятеля милиции. И здесь Березовский превзошел самого себя, – по крайней мере так явствовало из телебеседы, – ибо, выплачивая некий, как он, сказал, выкуп, он взялся также заснять на пленку эмиссаров, явившихся забрать неизменный чемоданчик, набитый долларами.
Вопросов становилось все больше. Были ли арестованы эти эмиссары? Кто тот высокий милицейский чин? Сообщил ли Березовский обо всей этой истории в милицию? И теперь, когда Березовский стал заместителем секретаря Совета Безопасности, не пришло ли время упрятать всю эту шайку за решетку? Еще и потому, что, как следует из рассказа, она, по-видимому, замешана в убийстве Листьева? Конечно, вопросы эти не прозвучали из уст почти пулитцеровского лауреата Киселева. Но когда я слушал Березовского, не знаю уж почему мне пришли в голову мысли о генерале Лебеде. И мне показалось, что все это странное выступление по телевидению перед миллионами телезрителей адресовано генералу Лебедю. Чтобы дать ему понять, что его тоже снимали, – и возможно даже не одной телекамерой, – когда кто-то вручал ему чемоданчики, с помощью которых он собрал свои 15% голосов. Все это похоже на детективный роман Форсайта и, возможно, так оно и есть. Хотя цифры остаются под вопросом. Березовский ворочает миллионами долларов.
Эти фото и эти пленки, если в самом деле имели место, понадобятся, если Лебедь решит обнародовать компромат на коррумпированных кремлевских деятелей. Интересно проследить эволюцию Березовского, которому предстояло стать «хорошим» после того, как он перешел на сторону Чубайса и покинул «плохого» Коржакова, превратился в «очень плохих», высказавшись против перемирия в Чечне. Наверное, там и впрямь делались выгодные дела? Интересно, какие же? Однако мы знаем, что назначили Березовского заместителем секретаря Совета Безопасности Ельцин – Чубайс – Татьяна и поручили ему заниматься именно чеченским вопросом. Многие русские газеты писали также, что кампанию по выборам в Думу Ивана Рыбкина, назначенного Ельциным вместо смещенного Лебедя, оплачивал тот же Березовский. Фамилия Рыбкин подстегнула народную фантазию, породившую новую поговорку: «Ни мясо, ни рыбка». Из чего следует, что заместитель секретаря Совета Безопасности держит за горло и самого секретаря, и главу Администрации президента, и, возможно, самого президента Ельцина. Хотя не исключено, что и его в свою очередь кто-то держит за горло, опутывая сетью шантажа и угроз.
В общем, путаница между «хорошими» и «плохими» ужасная. Не может ли кому-нибудь из моих уважаемых коллег прийти в голову, что разделение на эти две категории лишено всякого смысла и что принять его всерьез способны только глупцы? Тогда давайте попробуем перевести все в антитезу «консерваторы» – «реформаторы», столь милую англоязычной прессе, что она и впрямь в нее поверила. Замечу мимоходом, что даже Уильям Пфаф, один из комментаторов знаменитой «Лос-Анджелес тайме» (которому в прежних статьях тоже был свойствен несколько упрощенный подход к этому вопросу), теперь, похоже, заметил, что что-то не так. Представляя Россию после выборов, он пишет, что она стала местом «хаотичной борьбы за власть между политико-финансовыми баронатами, частично связанными между собой преступными союзами. Процесс этот и впрямь очень мало похож на картину соперничества между демократами и старомодными автократами, между реформаторами и «отсталыми» русскими: эта картина Вашингтону нравится и он, пожалуй, даже верит в нее»[24].
И перед президентской избирательной кампанией, и в ходе ее российских избирателей всячески запугивали: если победят коммунисты, всех нас опять посадят в концентрационные лагеря. Коммунистическую партию Геннадия Зюганова представляли как смертельного врага России, демократии, рыночной экономики. Даже люди знающие и серьезные допускали вполголоса, что самым худшим может оказаться неспособность коммунистов вытащить страну из кризиса. В общем, «консерваторы» они.
А между тем Зюганов и «хороший» Черномырдин проводили регулярные встречи, во время которых обсуждались возможные будущие альянсы. Здесь следует вспомнить, что Черномырдин на Западе считался лояльным «реформатором», то есть «хорошим» («Тайм», которому нелегко угодить, считал его «неплохим парнем»). Но с этими ужасными коммунистами-«консерваторами» вели переговоры и «плохие» во главе с шефом преторианской гвардии Александром Коржаковым. Те самые «плохие», которые, будучи сторонниками Ельцина с 1992 по 1996 год, в силу обстоятельств должны были считаться «реформаторами». Итак, «реформатор» Коржаков тайно встречался с советником по идеологии «консерватора» Зюганова Алексеем Подберезкиным, чтобы обсудить возможность создания правительства национального единства при участии коммунистов, если Дума примет решение об отмене президентских выборов. Как видим – сплошной бардак. Может быть, Ельцин не знал обо всех этих махинациях? Очень неправдоподобно. Был здесь и сценарий безоговорочной отмены выборов. Я уже упоминал, что Анатолий Чубайс публично обвинил Коржакова и К° в намерении отложить президентские выборы. Вся западная печать облегченно вздохнула: значит, это Анатолию Чубайсу мы обязаны тем, что в России соблюдены демократические законы! Так мы получили подтверждение, что Анатолий Чубайс не только «реформатор», но и «хороший». И Ельцин тоже? Несмотря на то, что он был готов отменить выборы и на все остальное? Да, – вероятно, ответили бы и сами сторонники Чубайса, – потому что цель была достаточно высокой, чтобы оправдать любые средства. Да здравствует Макиавелли. И Сталин тоже.
Но хроника противоречивых с виду альянсов и явно противоестественных конфликтов не была бы полной, если бы мы не рассказали о некоторых сценариях, которые обсуждались в Кремле, когда Борис Ельцин был в клинике. Сценариев, начавшихся еще до его операции, когда были основания опасаться близкой смерти, и продолжавшихся после операции, но уже более спокойно. Их можно было в любую минуту прекратить, если ветер переменится, и возобновить при необходимости.
Предположим, что Анатолий Чубайс задумал тогда стать президентом России. Предположение это было не таким уж необоснованным летом и осенью 1996 года. Но как ему, так и его высоким избирателям (Борису Березовскому, Владимиру Гусинскому, Михаилу Ходорковскому, Владимиру Потанину) было ясно, что он «не пройдет». Ни в какую. Только сумасшедший может поверить в подобную возможность. Что же тогда? А тогда представьте себе следующий сценарий: Чубайс делает ставку на соглашение с коммунистами. Предложение: изменения в Конституции, предусматривающие расширение прав правительства и Думы и ограничение прав президента. Спрос: провести через Думу изменения в Конституции, отменяющие прямые выборы президента народом и избрание его, скажем (как в Италии), электоратом в лице депутатов обеих палат. Тогда «проходимость» Чубайса стала бы возможной при наличии большинства, состоящего из депутатов от НДР, коммунистов, жириновцев и купленных независимых разных мастей. Только такое большинство было способно дать две трети голосов для преодоления всех неодолимых барьеров, воздвигнутых в 1993 году с целью не позволить свергнуть Ельцина конституционным путем.
Слишком смелая гипотеза? Давайте вдумаемся: если эта гипотеза не сработала в отношении Чубайса (как бы коммунисты объяснили своим избирателям сговор с главным врагом?), то она могла бы сработать с Черномырдиным. Он тоже «непроходной» на прямых выборах. Впоследствии мы увидели, что Ельцин предпочел для Чубайса карьеру будущего главы правительства, назначив его первым вице-премьером. Теперь не надо будет его избирать. А что касается поста президента – потом посмотрим.
И все же с уверенностью можно сказать, что вся эта чепуха с «реформаторами – консерваторами» и «хорошими – плохими» в предстоящие годы будет обыгрываться в большинстве газет, печатающих корреспонденции из Москвы. Вместо того, чтобы сделать усилие и разобраться в происходящем, на головы несведущих читателей опрокидывают вагоны идеологических оценок и ярлыков, которые, впрочем, сейчас уже вышли из употребления даже в Америке. Там, чтобы разглядеть различие между президентом-демократом и президентом-республиканцем, недостаточно простого увеличительного стекла, и такие категории, как «реформатор – консерватор» идут в ход независимо от того, к какой партии они принадлежат, а в соответствии с разными темами, обстоятельствами, ситуациями и, главное, телевизионными рейтингами.
8 декабря 1991 года в Белоруссии, на одной из дач заповедника «Беловежская пуща», неподалеку от польской границы, собрались шесть человек. Целью встречи было подписание некоего свидетельства о политической смерти; правда, не все участники знали об этом, не все были в одинаковой степени уверены, что должны это сделать, и не у всех было единодушие в отношении использования подписанного документа. Как показали впоследствии их поведение и ход событий, никто из них не был в состоянии осознать, какие тяжелейшие и трагические последствия повлечет за собой подписание такого свидетельства о смерти.
«Мы... заявляем, что Советский Союз как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекратил свое существование»[25]. Такова ключевая фраза документа, состоящего всего из трех страничек и написанного, – как стало известно впоследствии, – под диктовку бывшего преподавателя марксизма-ленинизма из Свердловска (ныне Екатеринбург), приехавшего в Москву вместе с Борисом Ельциным – бывшим первым секретарем Свердловского обкома. Геннадий Бурбулис – так звали этого человека – был в тот момент госсекретарем при Президенте Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.
За каких-нибудь три недели могучий Советский Союз исчез из реальной действительности и вместо него появилось 15 отдельных «суверенных» и «независимых» государств. Некоторые из этих государств (а точнее – народов, или еще точнее – местных правящих верхушек) хотели независимости и давно за нее боролись. Но многие другие, пожалуй даже большинство из них, и уж конечно подавляющее большинство их населения, никогда не думали о независимости, не понимали даже, от кого им надо быть независимыми, и не имели ни малейшего представления о том, что значит быть независимыми: у них для этого не было ни человеческих, ни материальных ресурсов. Президент Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, которую тоже ликвидировали, чтобы потом эксгумировать в другой форме, символически получал в свои руки ядерную кнопку (формальная передача состоялась спустя несколько недель), а президент уже не существующего Советского Союза Михаил Горбачев в знак протеста подал в отставку, признав политическую смерть СССР, но заявив, что все происходящее обречет миллионы людей на хаос и анархию.
Сегодня, спустя пять лет после этого несомненно исторического события (а именно сейчас и пишутся эти строки), еще слишком рано делать глубокие и исчерпывающие выводы. В разные периоды истории человечества рушились и другие великие империи, и прошли десятки и даже сотни лет, прежде чем им удалось разобраться в порой чрезвычайно важных результатах и последствиях, отразившихся даже на территориях, весьма удаленных от тех, на которые распространялось их господство. Не знаешь, плакать или смеяться, читая порой выводы, к которым приходят политические комментаторы, дипломаты, наблюдатели, утешая себя мыслью, будто в сущности не произошло ничего такого уж важного. Ведь СССР прекратил свое существование без лишнего кровопролития и без великих трагедий. Ведь могло быть и хуже, самые плохие предсказания не сбылись и т. д. После гибели Советского Союза тоже должно пройти много времени, прежде чем можно будет оценить во всей полноте масштаб ее последствий. Пять лет – это всего лишь намек на пролог, этакие какофонические ноты, которые издают музыканты, сидя в оркестровой яме в ожидании дирижера и настраивая свои инструменты. Но и пяти лет достаточно, чтобы констатировать с полной уверенностью: мало, очень мало кому хотелось произносить заздравные тосты в связи с событием, происшедшим 8 декабря 1991 года.
Из трех глав государств, зафиксировавших этот факт политической смерти, только один – Борис Ельцин пока еще занимает свой пост. Но если судить по его физическому состоянию, у него вряд ли есть время и охота поднимать сейчас по этому поводу свой бокал. Остальные два – Леонид Кравчук и Станислав Шушкевич – соответственно президенты Украины и Белоруссии, в 1996 году были уже рядовыми депутатами своих парламентов. А три соучастника этой акции – тот самый Геннадий Бурбулис, премьер-министр Украины Витольд Фокин и премьер-министр Белоруссии Вячеслав Кебич – сошли со сцены и уже канули в историю.
Спустя пять лет значительная часть населения Советского Союза называет беловежский договор «злодейским» и считает, что пуща вблизи польской границы стала колыбелью «государственного переворота», осуществленного группой заговорщиков, которые, как полагают многие (возможно преувеличивая), были куплены Западом. Как свидетельствуют результаты опроса, проведенные в ноябре 1996 года Всероссийским центром исследования общественного мнения (ВЦИОМ), 65% россиян сочли, что ликвидация СССР «принесла больше вреда, нежели пользы». 11% придерживаются противоположного мнения.
В ту ночь, – как явствует из воспоминаний разных свидетелей, – шестерка много пила. И конечно не воду. Бориса Ельцина вынесли из зала его охранники, да и не ему одному пришлось прибегнуть к помощи приближенных, чтобы покинуть помещение, где происходила историческая встреча. И все же Ельцин торжествовал: подписанием этого документа он уничтожил человека, которого считал своим главным политическим противником. Михаила Горбачева. Очевидно, для него не было ничего важнее этого. Теперь уже с уверенностью можно сказать, что он кроме этого результата ничего не видел.
По случаю пятой годовщины со дня подписания договора Шушкевич в интервью российскому еженедельнику «Огонек»[26] сказал, что во всем виноват Горбачев: «Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев». Шушкевич, как и некоторые другие, например Егор Гайдар, участвовавший в подготовке документа, задним числом признал, что тогда он «не ощутил величия момента». Что еще можно сказать о главе государства, принимавшем историческое решение такой важности? Нет смысла искать в этих воспоминаниях другие, более возвышенные мотивы, раздумья о судьбах народов и государств. Шушкевич не идет дальше жалких рассуждений, касающихся отдельных личностей, словно речь идет о выяснении отношений между забулдыгами в темном переулке какого-нибудь захолустного городка. Вячеслав Кебич тоже не лучше: «Мы были возмущены – говорил он, – поведением Горбачева и готовы были черт знает что подписать, лишь бы только от него избавиться».
В этих словах явно ощущается неловкость, намек на этакое чувство вины, попытка самооправдания. А вот Леонид Кравчук постоянно повторяет, что он нисколько не сожалеет о своем вкладе в дело разрушения СССР. «Таким образом, – говорит он, – Украина покончила с трехсотлетним господством России». Никто не объяснил ему, что сама Россия берет свое начало от Киева. Что для Киева освободиться от Москвы все равно что лишиться не просто ребра, а много большего; для Москвы же освобождение от Киева равносильно потери огромного куска своей истории. Впрочем, при такой аргументации и Италия не выжила бы: Папское государство могло бы потребовать независимости, Австрия захотела бы вернуть себе Ломбардию, Бурбоны – Королевство обеих Сицилий; да и индейцы могли бы заявить о своем праве на Америку.
Но три славянских лидера, принявших свое решение (в скобках заметим – не имея никаких полномочий на это от своих парламентов), прекрасно знали, что они идут против чувств большинства собственных народов. Спустя пять лет сам еще не вполне выздоровевший Ельцин почувствовал необходимость оправдать свои действия. «К декабрю 1991 года, – сказал он в интервью газете «Труд», – распад бывшего Союза принял обвальный характер. Это было очень опасно. Как ни тяжело признать, но Союз изжил себя. Пришлось спасать то, что еще можно было спасти. Было создано Содружество Независимых Государств – суверенных, равноправных стран. Каждая взяла на себя ответственность за свои дела. Тогда идея СНГ оказалась единственной, на основе которой удалось прийти к согласию бывших республик. За исключением Прибалтики. Повторяю, пять лет назад никто не предложил другой модели нашего взаимодействия»[27].
Ельцин оправдывается, защищается. Но в попытке сделать это он вынужден грубо фальсифицировать историю. Мы потом еще вернемся к его описанию агонизирующего Союза и совокупных причин этой очевидной агонии. Вернемся и к весьма странному утверждению (обнаруживающему безграничное чувство вины), будто «никто не предложил другой модели». Поражает «забывчивость» протагониста этого коллапса. Потому что мы знаем, что президенты России, Украины и Белоруссии, собравшись 8 декабря в резиденции «Вискули» под Брестом, еще не помышляли о каком-то Сообществе Независимых Государств. Может быть, под глубоким впечатлением от Солженицына, авторы этого трюка (мы уже знаем, что идея исходила от «команды» Ельцина) делали ставку на создание сугубо славянского сообщества, состоящего только из России, Украины и Белоруссии. От остальных 12 республик они хотели как можно скорее отделаться, как от ненужных и обременительных придатков, этакого, по словам Александра Солженицына, «подбрюшья».
«План» – похоже, Ельцин забыл о столь неудобной части сюжета, – просуществовал всего недели две. Уже одно это достаточно убедительно говорит об истинных намерениях троих мужчин, подписавшихся под документом. Лишь в руководстве столицы Казахстана, в Алма-Ате, 21 декабря того же года была предпринята мучительная попытка восстановить права еще восьми республик. Возможность предотвратить отделение трех балтийских государств – Эстонии, Латвии и Литвы – была окончательно утрачена. Грузия, – которая в ходе национальных выборов торжественно и гордо высказалась за диктатуру Звиада Гамсахурдиа, поспешила учинить расправу над Южной Осетией и потопить в крови попытки Абхазии добиться независимости, – не присоединилась к алма-атинскому компромиссу.
Нужно было как можно скорее броситься в АлмаАту и постараться избежать надвигавшихся катастрофических последствий. И это называется решением проблемы! Брестское соглашение не только не решило главных проблем, 'а создало мириады новых, о которых – просто поразительно! – никто и не подумал. Вот почему пришлось изобрести СНГ, – чтобы успокоить умы, а главное, избежать возможных выступлений протеста. А тут еще очень скоро выяснилось, что Украина Кравчука не намерена вступать даже в Славянский союз.
Сказать, что три заговорщика попытались провести друг друга, было бы не точно. На Шушкевича смотрели, как на тройку пик, и он даже не осознал всего смысла этой встречи. Ельцин явился туда, держа на уме свой план. У Кравчука явно еще не было никакой стратегии, и он ограничился тем, что на лету подхватил мяч, брошенный Ельциным, хотя через несколько дней смешал ему все карты.
Итак, вместо СССР была изобретена новая наднациональная структура – это самое СНГ, с единым экономическим пространством, объединенным военным командованием и общей внешней политикой. В последний момент было сделано заявление (радикал-демократические средства массовой информации поспешили выразить свой восторг по поводу столь ирреалистической перспективы), что СНГ открыто и для других государств, будь они захотят к нему присоединиться. Мелькнула даже мысль," что на это смогут при желании пойти и некоторые страны Варшавского договора. Была выдвинута идея, что СНГ – это не что иное, как вариант Европейского Союза, который в те годы цементировала Западная Европа.
Столь фантастические предположения просуществовали очень недолго, ибо стало ясно, что у самих троих славянских лидеров не было никаких общих позитивных стратегических намерений, больше того, – никто из них не представлял себе, как далеко может завести сделанный ими шаг. Очень скоро Леонид Кравчук под влиянием событий на Украине и не будучи способным устоять под напором экстремистского крыла украинских националистов, вдруг провозгласил себя главнокомандующим всех советских вооруженных сил, оставшихся на территории республики. Вскоре стало очевидным, что каждое из государств желает проводить свою внешнюю политику и иметь собственную денежную единицу. И так же скоро стало ясно, что перспектива вступления в СНГ не привлекает никого за пределами бывшего Советского Союза по той простои причине, что она не смогла прельстить даже пятнадцать республик СССР. Прибалтийские страны заявили о своем несогласии, ни минуты не колеблясь.
После пяти лет своего нелегкого существования СШ может похвастать заключением целой массы соглашений и договоров. Всего их насчитывается больше восьмисот Часть из них подписана всеми оставшимися двенадцатью республиками, часть – только некоторыми, а остальными – отвергнута. И почти никем не выполняется. «Новый учрежденный нами тогда организм оказался лишенным смысла», – признал в 1996 году Леонид Кравчук[28].
Да и могло ли быть иначе? Все имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают, что ни у одного из троих славянских лидеров не было никакого органичного плана и что решение о роспуске Советского Союза родилось в обстановке полной сумятицы, без загляда на будущее, без признания, что оно носит переходный характер, и даже без желания смягчить кризис.
Единственно подлинным было намерение Ельцина избавиться от Горбачева и союзного «центра». Руководители остальных республик, почти все бывшие члены Политбюро КПСС, просто воспользовались представленным им Россией случаем чтобы спасти себя самих.
Какая редкая возможность: самое важное и могучее из государств Союза решило отделиться от всех остальных. Каждому из этих лидеров в условиях развала республиканских коммунистических партий грозила опасность вскоре оказаться вне закона. Общественность, жаждавшая освобождения от коммунизма и подхваченная бурей, не могла и не сумела отличить свое стремление к политической и экономической свободе от демагогических и сепаратистских поползновений сил, пользовавшихся такими настроениями.
Все эти Муталибовы, Кравчуки, Назарбаевы, Шушкевичи, Каримовы отдавали себе отчет в том, что единственный способ остаться у власти – это принять и довести до крайности стремление к сепаратизму и независимости. Чтобы спастись, они отдались на волю течения. И только. А то, что течение это, – как часто бывает, – несло не к спасению, а к пропасти, их не очень беспокоило. Пропасть ждала народ, а не их. Сговор в Беловежской пуще избавил республиканских первых секретарей КПСС от генерального секретаря. Только и всего.
Теперь, когда все уже произошло и ничего не изменить, поражает превалирующее на Западе представление, будто конец Советского Союза именно в такой форме был неизбежен. Это все равно, что утверждать, будто старое Политбюро КПСС, до последнего сопротивлявшееся попыткам Горбачева постепенно добиться обновления, стало вдруг повивальной бабкой истории, взявшей на себя принятие единственного мудрого решения в отличие от всех прочих, безумных. Здесь кроется вопиющее противоречие. Нельзя представлять советскую коммунистическую партию перед близящимся концом, как коррумпированную геронтократию, далекую от народа, тупую, заботящуюся лишь о вечном сохранении собственной власти и собственных привилегий, и тут же приписывать тем же самым людям необычайную мудрость.
Политбюро КПСС было действительно таким, как сказано выше, и уже только поэтому не могло обладать никакой мудростью. Не случайно большинство республиканских лидеров во время августовского путча 1991 года было готово пойти на сговор с московскими путчистами. И в первых рядах выступал супер борец за независимость Леонид Кравчук. Выходит, что до момента подписания они были реакционерами и коммунистами-догматиками. А через каких-нибудь четыре месяца все вместе и по отдельности вдруг сделались образцом политической проницательности, реализма, дальновидности и носителями глубоко демократических убеждений? И никто не заподозрил, что Запад пришел в восторг от кончины СССР, поскольку (ошибочно!) был убежден, будто она отвечает его интересам?
Правда об этой истории куда менее приятна, чем хотелось бы изобразить Западу. Да, конец Советского Союза, такого, каким его унаследовал Михаил Горбачев, избранный в 1985 году Генеральным секретарем КПСС, конечно же был неизбежен. Но совсем не был неизбежный конец того «геополитического пространства», каким являлся этот Союз. При падении коммунистическая партия увлекла за собой и государство, над которым властвовала на протяжении семидесяти лет. Но не кто иной, как стоявшие во главе партии консерваторы, эти враги Запада, предрешили такой исход, исход вовсе не неизбежный и не «единственно возможный». К тому же, как показало дальнейшее развитие событий, он был далеко не спасительным для народов, населявших это пространство. И уж конечно не для русского народа, несшего в известном смысле коллективную ответственность за свою беду. Вот еще один, пожалуй, самый яркий пример того, какую роль играет в истории личность, и того, что не существует никаких только «единственных решений», что всегда есть альтернатива, которую выбирают конкретные люди, и что принятое решение – это не что иное, как сплетение объективных обстоятельств и вмешательства в него людей, лидирующих в данный момент.
Так что если посмотреть на факты под этим углом зрения, можно определить точную дату начала конца Советского Союза. Это 12 июня 1990 года. Здесь тоже необходимы пояснения. Даты рождения исторических событий всегда условны. Потому что каждая дата из тех, что прилежные студенты вызубривают наизусть, в свою очередь является точкой совпадения множества векторов, событий, фактов. Оговорив это, то есть сказав, что каждая дата – это своего рода схематическая «модель» периодизации какой-то исторической фазы, мы придем к выводу, что 12 июня 1990 года было поворотным моментом, повлиявшим на многие последующие события, предопределившим агонию, ее быстротечность, ее формы и прогрессирующее сведение к нулю возможных альтернатив. Именно в этот день Верховный Совет РСФСР подавляющим большинством голосов одобрил предложение своего председателя Бориса Ельцина провозгласить суверенитет России. Вот она – отправная точка, начало всех последовавших затем сепаратистских тенденций, которые разорвали сначала Советский Союз, а потом и Россию. Именно в этот момент Борис Ельцин – захваченный поистине смертельной борьбой с Горбачевым и союзным «центром», решительно добивающийся поддержки российских «автономий», без которых он не мог бы победить, – бросил страшный по своим просматривавшимся последствиям клич: «Берите столько суверенитета, сколько сможете удержать».
Вот вам конкретный пример личной и коллективной ответственности в истории. Спустя год после того, как Ельцин произнес эту фразу, генерал Джохар Дудаев провозгласил независимость от России автономной Чеченской республики, только что образовавшейся в результате раскола прежней Чечено-Ингушской автономной республики. Семя суверенитета и национальной независимости, торжественно посеянное Ельциным на обширном поле СССР, дало свои всходы на российском огороде.
Через четыре года, в декабре 1994 года в Чечне началась война, в которой погибли сто тысяч россиян – как военных, так и гражданских; триста тысяч были ранены; война, из-за которой по меньшей мере полмиллиона человек, вынужденных бежать от бомбежек, потеряли свой дом, свою землю. Через шесть лет, в ноябре 1996 года, Ельцин издал указ об отводе своих войск, таким образом практически признав поражение России и независимость Чечни.
Теперь, возвращаясь к СССР и его концу, давайте посмотрим, каковы же отдаленные результаты выбора, сделанного под Брестом 8 декабря 1991 года, проанализируем политическую картину геополитического пространства бывшего Советского Союза, на котором уже разыгрались или еще тлеют, как огонь под пеплом, гражданские войны. Давайте подсчитаем количество появившихся там авторитарных и полу-авторитарных режимов, подумаем об откровенном культе личности Ниязова в Туркмении, об авторитарных конституциях России, Казахстана, Беларуси, Азербайджана, Таджикистана. Представим себе разразившуюся повсеместно экономическую катастрофу, общественные беспорядки, рост преступности. Перечислим столкновения, конфликты на почве территориальных и имущественных притязаний. Прибавим ко всему этому политическую неподготовленность республиканских верхов, отсутствие юридической и административной культуры и опыта у пребывающих в зачаточном состоянии политических сил. Подсчитаем количество погибших в шести войнах (Нагорный Карабах, Молдова – Приднестровье, Южная Осетия, Абхазия, Чечня, Таджикистан), в межэтнических конфликтах (Северная Осетия, Ингушетия, Кабардино-Балкария, Дагестан и т. д.) и в нескольких государственных переворотах. Получается по меньшей мере миллион человек. А теперь давайте зададимся вопросом: действительно ли это была единственная модель, имевшаяся в распоряжении радикал-реформаторов? В частности русских.
Чтобы ответить на этот вопрос, можно сослаться на горестные раздумья «демократа» Отто Лациса. Его, такого авторитетного комментатора «Известий», одного из самых ярых критиков Горбачева и самых пламенных и безупречных сторонников Бориса Ельцина, конечно же нельзя заподозрить в антиельцинизме. «Немало сомнений вызвала уже идея российского суверенитета. В той империи, какой был Союз, борьбу за освобождение провозгласили представители монополий. Еще можно было как-то понять тактические соображения демократов, использовавших позиции, захваченные в российском парламенте, для противодействия антидемократическим поползновениям союзного центра. Можно как-то понять, хотя нельзя не прислушаться к мнению историков и политологов, полагающих, что отказ от последних шансов сохранить Союз в обмен на ускорение победы демократов был слишком дорогой ценой»[29]. Мудрые слова, написанные с трехлетним опозданием в марте 1993 года незадолго до того, как Борис Ельцин направил своих наемников против российского Верховного Совета. Того самого Верховного Совета – какая злая ирония истории! – который за каких-нибудь три года до этого поддержал провозглашение суверенитета России, а потом сам был ликвидирован с помощью пушек, и который на протяжении предшествовавших месяцев все радикал-демократические средства массовой информации при немалом личном вкладе самого Отто Лациса клеймили как «пристанище коммунистов».
Остается только спросить у Отто Лациса, хватило ли бы у него, члена Президентского Совета – консультативного органа Бориса Ельцина, храбрости сказать такое на одном из тех немногочисленных заседаний Совета, в которых ему довелось принять участие. А три года спустя и Лацис, которому в 1991 году не хватило смелости высказать хотя бы одно из своих сомнений относительно того, что творят с его собственной страной, признает, что еще была «последняя возможность спасти Союз» и что ею пожертвовали «ради скорейшей победы демократов».
Бывший мэр Москвы, Гавриил Попов (один из лидеров «межрегиональной оппозиции» на Съезде Народных Депутатов СССР) за год до Лациса дал событиям почти ту же оценку, сказав, что Беловежская Пуща явилась «выбором», продиктованным необходимостью нанести удар по «бюрократическому центру» в лице Горбачева[30]. Следовательно, дело не в том, что «никто не предложил других моделей» вывода Союза из кризиса, – как сказал в 1996 году Ельцин. Они были, и их предлагал Горбачев во время долгих и изнурительных переговоров в Ново-Огареве, были до и после августовского путча 1991 года. Но их пустили ко дну Ельцин и его приближенные с помощью других республиканских лидеров. Кто в этом сомневается, пусть почитает записки Геннадия Бурбулиса, да и мемуары самого Бориса Ельцина, опубликованные в 1994 году. «Для руководящего эшелона российских лидеров, – писал Бурбулис, – поднятых августовской революцией к власти, искусственность и временность союза с Горбачевым была очевидна с самого начала. Рано или поздно к этой мысли должен был прийти и сам Ельцин: не только не уступать власть союзному президенту, но и не делить ее с ним. После того, как он (Ельцин. – Прим. ред.) естественным образом убедился в этом, остальное уже было делом более или менее умелой тактики»[31]. Пусть читатель обратит внимание не только на содержание, но и на лексику Бурбулиса. «Руководящий эшелон российских лидеров» – это ближайшие советники Ельцина: в тот период – сам Бурбулис, а также Сергей Шахрай и Михаил Полторанин, «...поднятые августовской революцией».
В каждом слове здесь звучит самохвальство автора, ощущение победы, всемогущества, презрение. Эта группа провинциальных функционеров коммунистической партии, начиная с самого Ельцина, действительно чувствовала себя «поднятой к власти». И не какой-нибудь, а огромной, безграничной власти, которую они унаследовали от коммунистической партии. Августовский переворот для Бурбулиса – «революция». Эти глупые коммунисты-бюрократы из ГКЧП просто расчистили дорогу революции «радикал-демократов». Впрочем, она и была в планах этих последних. Высказывания Гавриила Попова тоже подтверждают, что это был только вопрос времени. Если бы путчисты не выступили в августе, «осенью наступил бы наш черед... Мы сами дали бы бой». И далее: «ГКЧП нарушил закон. Но мы бы тоже были вынуждены нарушить его (как это и произошло в декабре 1991 года)»[32].
В словах же Бурбулиса больше всего поражает абсолютное отсутствие какого бы то ни было упоминания о проблемах страны, о людях. Его нет в аргументации потому, что его нет ни в голове самого пишущего, ни в головах той группы авантюристов. Уничтожение Горбачева и Союза было для них «делом более или менее умелой тактики». А что касается «прихода к власти» и холодка почти физического, наслаждения, пробежавшего по спинам этих скромных аппаратчиков (можно представить себе сладострастные судороги аппаратчиков республиканского масштаба, оказавшихся вдруг без вожжей и сознающих, какие несметные богатства оказались у них под рукой), то достаточно вспомнить фрагмент мемуаров самого Ельцина – такой откровенный, такой прозрачный и простодушно обнаруживающий культурную, этическую и политическую ограниченность этого «руководящего эшелона российских лидеров»: «Помню, как мы с Львом Сухановым впервые вошли в кабинет Воротникова, бывшего до меня Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР.
Кабинет огромный, и Лев Евгеньевич изумленно сказал: «Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет себе отхватили!» Я в своей жизни уже успел повидать много кабинетов. И все-таки этот мягкий, современный лоск, весь этот блеск и комфорт меня как-то приятно кольнули. «Ну и что дальше? – подумал я. – Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили. И сам испугался крамольной мысли»[33]. Россия, низведенная до масштабов президентского кабинета. Разве этого недостаточно, чтобы раскрыть всю драму конца Советского Союза, весь этот потрясающий откат, за несколько дней уменьшивший Россию в размерах и отбросивший ее на три века назад, в допетровские границы. А то, что не существовало никакого плана, никаких конкретных очертаний будущего, со всей очевидностью вытекает из слов самого Ельцина, которыми он описывает раскол, вызванный им же 25 ноября 1991 года в самый ответственный момент переговоров между республиками. Именно об этом моменте как раз и говорится у Бурбулиса. Тогда Ельцин понял, что не в его интересах поддерживать Горбачева в последней отчаянной попытке спасти Союз, состоящий хотя бы из семи или восьми республик. И он холодно принял решение, о котором Бурбулис говорит так: «...Мы решили поднять ставки и убедили своего президента забрать обратно на очередном заседании Госсовета то, что он неоправданно великодушно «подарил» Горбачеву на предыдущем».
Выходит, неправда, как пишет Ельцин в своих мемуарах, что это была общая идея остальных лидеров республик. В действительности решающий шаг – отказ подписать соглашение, достигнутое на заседании Государственного Совета 14 ноября 1991 года, – сделал Ельцин. На президентской даче в Ново-Огареве состоялся действительно последний акт этой истории: российский президент отрекся от собственного согласия и начал бесплодную дискуссию о будущих отношениях между центром и республиками. Прижатый к стене Горбачев встал и покинул зал заседаний. «В этот момент, – вспоминает Ельцин так, словно он был сторонним зрителем, а не главным действующим лицом, – все вдруг поняли, что встреча эта – последняя: ново-огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет. Надо искать, придумывать что-нибудь новое... Это была уже окончательная жирная точка в длинной истории горбачевской попытки спасти разваливающийся Советский Союз»[34].
25 ноября нужно было «придумать» что-то новое! 8 декабря «придумка» была готова. Понадобилось тринадцать дней, чтобы удовлетворить «требование истории», – как заявили могильщики великой страны под аплодисменты остального мира. Последовавшие за провозглашением суверенитета России события, особенно события последнего года жизни СССР, были необратимыми. Они сами по себе показывают, что Союзу Советских Социалистических Республик действительно пришел конец и никто уже не мог бы вдохнуть в него жизнь. Но дискуссия, – которая еще не кончилась и, возможно, не кончится никогда, – касалась теперь не восстановления СССР, а рождения некоего нового государственного образования с иными, чем прежде, отношениями между центром и периферией, с новой демократической конституцией, уже без трех прибалтийских республик и, по-видимому, с новой «дифференцированной геометрией», то есть с новыми степенями объединения субъектов международного права, которые могли бы добровольно к нему присоединиться. Таков был план Горбачева. Для лучшей ориентировки в событиях можно назвать и другие даты. Одна из них, – часто упоминаемая правоверными коммунистами, которые никогда не простят Горбачеву его «перестройки», – март 1985 года, когда Горбачев был избран Генеральным секретарем КПСС. Другая дата связана с историческим решением Съезда Народных Депутатов об отмене статьи 6-й Конституции СССР, закреплявшей за коммунистической партией «руководящую» роль[35]. Все эти даты. важны, так как в них можно найти и частичное объяснение событий и частично правду. 7 ноября 1917 года – тоже дата, раскрывающая немалую долю правды о смысле последовавших за ней событий. То же самое можно сказать и о более далеких датах XVI века, когда в России сложились условия для темного и бессмысленного народного бунта, о временах после террора Ивана Грозного и перед воцарением Романовых с благословения «средних слоев», нашедших выразителей своих в лице купца Кузьмы Минина и князя Пожарского.
Но мы для краткости можем ограничиться событиями 1991 года, отмеченными предсмертными судорогами Союза. Событиями до августовского выступления консерваторов и после него. Это «до» включает в себя четыре даты. Март 1991 года, когда Горбачев добивается подавляющего большинства (почти 70 процентов голосов) в ходе референдума по вопросу о сохранении Союза. 12 июня, когда Борис Ельцин одерживает громкую победу в первых в России прямых президентских выборах. 23 июля, когда Горбачеву удается собрать в подмосковном Ново-Огареве глав 9 из 15 республик СССР с целью добиться хоть малейшего согласия, необходимого для создания «обновленного Союза». Согласие это было достигнуто и зафиксировано в весьма расплывчатом документе, еще нуждавшемся в доработке советников. Подписание документа было назначено на 21 августа. В конце июля Горбачев отправляется на встречу глав государств Большой семерки в надежде получить от них займы и политическую поддержку в своей борьбе. Возвращается он оттуда без конкретных результатов. А затем его застигает врасплох путч, организованный самыми близкими его сотрудниками во главе с заместителем президента Геннадием Янаевым, в тот момент, когда Горбачев проводит свой отпуск на берегу Черного моря, в Форосе.
По возвращении в Москву он, якобы спасенный своим главным соперником, больше не в состоянии управлять процессом, который сам же и начал. И все же в этой борьбе еще будут острейшие моменты. 2 сентября созывается Пятый Съезд Народных Депутатов СССР – всесоюзного парламента в расширенном составе (2250 делегатов). Он будет и последним – в силу принятого им самим же решения. Его должен был заменить новый Межреспубликанский Парламент и Государственный Совет, состоящий из президентов Союзных республик – участниц нового договора, и президент Горбачев как символ единства страны, хотя в тот момент еще не было решено, будет ли она федерацией, конфедерацией или каким-то другим образованием, форма которого определится в результате совместных усилий.
В октябре республики высказываются за создание «мягкой федерации» и разрабатывают документ об «экономическом союзе». Все политические вопросы остаются открытыми. 1 ноября на Украине проводится референдум по вопросу о независимости. Его организатор президент Кравчук добивается убедительной победы. Независимость восторжествовала. 4 ноября в Кремле собирается на свое первое заседание Государственный Совет. В нем участвуют восемь президентов и главы правительств Армении и Украины. Прийти к компромиссу, похоже, трудно. 14 ноября Горбачев созывает новое заседание Государственного Совета – на сей раз в Ново-Огареве. Здесь уже представлены только семь республик, Украина отсутствует. Решается вопрос о создании конфедерации. Ельцин тоже подписывается под этим документом, а вечером, давая интервью по телевидению, восклицает: «Союз будет жить!» В соглашении присутствуют и элементы федерализма – такие, например, как прямые выборы президента нового Союза. 25 ноября все в том же Ново-Огареве состоялось третье и последнее заседание Госсовета. Оно-то и ознаменовалось окончательным разрывом.
Когда оглядываешься на эти события, больше всего поражает невероятное расхождение между их масштабностью и несостоятельностью «героев», то есть их начинателей. Вокруг этих событий нередко складывались просто-таки водевильные ситуации: как в фарсе нагромождалась одна ложь на другую – с целью както их приукрасить. А народ молча, абсолютно пассивно и терпеливо все это сносил, по-видимому не сознавая ни смысла, ни важности происходящего. И все же речь идет не только о ретроспективных соображениях. Многое можно было увидеть и понять еще тогда. Более внимательные наблюдатели все видели и предвидели. Начиная с Горбачева, который предчувствовал «катастрофу» (не только собственную, но и всей страны) и постоянно предупреждал своих собеседников о «серьезных последствиях» предпринимаемых ими шагов и об «огромной ответственности» за них перед Россией и историей.
Ведь уже тогда было ясно, что разрыв с горбачевским «центром» должен был повлечь за собой союз с самыми тупыми и реакционными партийными бюрократами в республиках. Это означало, что раздуваются процессы, при которых они, и только они, могут взять власть в свои руки. Потому что во всех остальных республиках Советского Союза развитие демократических движений было куда менее серьезным, чем в России. Это значило дать в руки местных номенклатур знамя национализма – единственное, которое после смерти КПСС они могли поднять, чтобы вновь объявить себя национальной верхушкой. Это значило отказаться – во имя демократизации метрополии – от какого бы то ни было влияния на демократические и преобразовательные процессы во всей бывшей империи. Словно Россия, освободившись от своего «подбрюшья», которое, по мнению радикал-демократов, мешало ей стать богатой, счастливой и демократической, могла навсегда забыть о нуждающихся в защите интересах в «собственном дворе». Итак, наступил конец «российского империализма». Хотя об этом термине можно было основательно поспорить. И действительно, дискуссия не прекращалась даже среди западных советологов.
Многие, в том числе и русские, считали, что у российского «империализма» было много весьма своеобразных особенностей: так, например, отношение между метрополией и ее субъектами очень отличались от отношения колониальных держав к своим колониям. В общем, к этому понятию надо было подходить с осторожностью. Но радикал-демократы считали, что «советский империализм» если и не единственный в мире, то уж конечно самый худший. Такой плохой, что его можно было назвать (вслед за Рональдом Рейганом, в силу обстоятельств бывшим главой страны Процветания и Добра) «Империей зла». Однако прошло несколько лет и стало ясно, что стоило России уйти из «своего двора», как его, не теряя времени, стали прибирать к рукам другие хищники, преследующие собственные интересы. Геополитика не терпит пустоты, но попробуйте объяснить это кремлевским придворным шутам.
Наконец, это значило обречь Россию, особенно Россию, решившую перейти к рыночной экономике, на бесконечную череду стычек и конфликтов с ее «суверенными» соседями. В таких условиях единое экономическое пространство не только не могло быть сохранено, а было бы быстро разрушено общими усилиями. Все эти предсказания сбылись, вызвав крах экономик на всем бывшем советском пространстве. Но хуже всего «позабыть» о том, что России пришлось взяться за собственное обновление в общей психологической обстановке, куда более трудной и сложной, чем на всех остальных территориях. Английский политолог Брайан Бидхэм писал: «Бывают фазы, когда единственным утешением остается сохранение национальной гордости. Утешение – иметь возможность сказать, что вам хотя бы удалось прогнать непрошенного гостя, навязывавшего свою ошибочную систему. Такое утешение есть у поляков, венгров, чехов, украинцев, прибалтов и казахов. Они, наконец, обрели самих себя. Но у русских этого нет. Империя, с которой другие с радостью порвали, была империей русских. А для них национальное унижение сочетается с экономической нищетой. Их боль вдвойне сильнее»[36].
И эти слова, исполненные человеческой жалости, принадлежат иностранцу. Они показывают, как далеки от собственного народа те, кто взялся вести его по пути освобождения
Господин президент, пожалуйста, подпишите указ, разрешающий старым и больным добровольно перейти в мир иной. Например, я подписал бы заявление, что жить мне невозможно, поскольку пенсию платят с трехмесячным опозданием, что я страдаю от голода и холода, что у меня нет будущего. Созывается комиссия, врач удостоверяет, что в любом случае я смогу прожить самое большее два года. Глава местной администрации подтверждает, что в следующие два года ситуация к лучшему не изменится. Органы социального обеспечения выдают мне талон на место на кладбище. Я со всеми прощаюсь, глотаю таблетку и ложусь спать. Утром все будет кончено. Для родины так будет лучше, а нам легче. С уважением, Л.А. Романов, Кемерово, Западная Сибирь».
Это письмо было опубликовано еженедельником «Аргументы и факты»[37] (знаменитом тем, что вместе со своим главным редактором, Владиславом Андреевичем Старковым, был одним из самых ярых сторонников Ельцина) четыре месяца спустя после окончании президентской кампании, в ходе которой Борис Ельцин торжественно обещал рассчитаться – то есть наконец выплатить пенсии – со стариками до начала осени. Когда господин Старков напечатал письмо пенсионера Романова Л.А., задолженность государства перед пенсионерами уже выросла до 16 триллионов рублей, около 3 миллиардов долларов, и продолжает ежемесячно увеличиваться на 6 процентов. Но мы не стали бы уделять слишком много внимания несущественным бедам пенсионера Романова и его острому и трагическому чувству юмора, если бы «Аргументы и факты» – быть может, чтобы замолить информационную однобокость прошлых лет, – не решили бы покопаться в недрах Пенсионного Фонда РФ.
Открывшаяся картина представляет такой интерес и содержит столько сведений о современной России, что заслуживает хотя бы краткого пересказа. Оказывается, Пенсионный Фонд, состоящий исключительно из «больших выборщиков» президента, возглавляемый людьми из президентской команды, патронируемый друзьями друзей руководителей президентской администрации, основал «Республиканский социально-коммерческий банк» (РСКБ), имеющий восемь филиалов и 46 отделений в российских регионах. Отличительной особенностью головной конторы и отделений является то, что местный глава Пенсионного Фонда является по совместительству и директором местного РСКБ. Официальное объяснение простое: не можем же мы держать в своих сейфах столько денег! А распределение напрямую пенсий и пособий требует тысячи чиновников. Не так ли? Все делается во имя экономии и эффективности.
Счетная Палата попыталась разобраться в этой ситуации и открыла, что по какой-то странной причине все директора региональных Пенсионных Фондов – никудышные финансисты, в то время как директора филиалов РСКБ – первоклассные дельцы. Удивительное дело, если учесть, что речь идет об одних и тех же людях. Выяснилось, что Пенсионный Фонд положил в центральный РСКБ скромную сумму в 384,7 миллиарда рублей (пенсии миллиона человек), не получив за них ни копейки процентов. Банк же, естественно, давал своим клиентам – включая и сам Пенсионный Фонд – кредиты под 25% годовых.
Возьмем другой пример. Пенсионный Фонд одолжил деньги пенсионеров коммерческому «Амо-Банку» под 2% годовых, а неделю спустя попросил у того же банка – нужно было срочно выплатить несколько тысяч пенсий – кредит под фантастические 65%. С калькулятором в руках Счетная Палата доказала, что Пенсионный Фонд «пользовался» «Амо-Банком» более полугода, внося депозиты под 17% годовых и получая кредиты в среднем 47%.
Теперь понятно, кто такие элегантно одетые господа, развалившиеся на сиденьях по меньшей мере сотни «мерседесов-600», разъезжающих по Москве. Это директора филиалов РСКБ, они же руководители Пенсионного Фонда. Они являются маленькой, но очень показательной составляющей российского «капитализма». Понятно, почему они голосуют за Бориса Ельцина вместе со своими семьями, шоферами своих авто, гувернантками своих детей, садовниками своих дач и телохранителями, сопровождающими их жен делать шоппинг. Разумеется, все эти люди оплачиваются в долларах. Они подбирают крохи награбленного богатства, чьи размеры и форма с трудом поддаются описанию, настолько они превосходят – как Мы вскоре увидим – воображение самых искушенных романистов.
Кто-то может подумать, что речь идет об изолированном, обособленном социологическом явлении. Напротив, это – правило так называемой ельцинско-гайдаровско-черномырдинской «реформы». Та же самая ситуация и в Фонде социальной защиты (ФСЗ), дававшего деньги под смешные проценты Фонду «Реформа» (точнее, банку Фонда, чей генеральный директор, Мартин Шаккум, провел разорительную президентскую кампанию) и потерявшего на этом 270 миллиардов рублей. То же самое происходит и в Государственном Фонде занятости (ГФЗ): 25 миллиардов рублей, выброшенных на ветер на «целевых» банковских операциях. Так же обстоят дела в Фонде социального развития, принадлежащему самой Государственной налоговой службе (ГНС), потратившей 7 миллиардов рублей на дома для своих руководителей. Которые, таким образом, обеспечивают собственное социальное развитие. Схема присвоения государственных денег варьируется только в деталях. Например, ГНС поместила 35 миллиардов рублей в Сбербанк и еще 16 миллиардов в «Менатеп» под проценты, в 20 раз меньшие, чем в Центральном банке. В результате кто-то положил в карман разницу в 31 миллиард рублей и разбогател, не пошевелив и пальцем[38]. Сотни тысяч государственных чиновников, руководителей всех уровней, включая самый высший, живут в безграничной роскоши, «прокручивая» чужие деньги и не производя взамен ничего, даже услуг. Если это – новая буржуазия, призванная спасти Россию, то Боже от нее упаси прежде всего россиян.
Но, чтобы завершить картину, нужно найти, с чем сравнить эти явления. Только тогда станет ясно, что они отнюдь не маргинальны, а являются правилом, что вся российская государственная машина основывается на таких отношениях, для которых понятие коррумпированности становится эвфемизмом. Это просто всеобщий неприкрытый грабеж, больше смахивающий на вооруженный разбой, поскольку соотношение сил, породившее его, установилось в начале октября 1993 года после расстрела парламента из танковых орудий. Достаточно представить себе, что все вместе разнообразные «фонды» (мы перечислили только некоторые из них) управляют финансовыми ресурсами, равняющимися «половине доходов государственного бюджета»[39].
Подсчитать недолго: доходы бюджета равняются приблизительно 440 триллионам рублей. Доходы Пенсионного Фонда – около 120 триллионов, ФСЗ – 32 триллиона, ГФЗ и Фонда медицинского страхования – по 10 триллионов. Какие еще нужны доказательства, что огромный кусок государственного аппарата действует в системе тотального беззакония? И разве не ясно, кто виноват в невыплате зарплат и пенсий?
Вот почему я назвал эту главу «Икона». Так называется последний бестселлер Фредерика Форсайта, наиболее выдающийся образец концентрата глупостей о сегодняшней России, какой мне доводилось встречать. Не знаю, найдется ли у какого-нибудь российского издателя мужество опубликовать его. Но, учитывая нынешний уровень низкопоклонства российской интеллигенции, не исключено, что «Икона» станет бестселлером и в России. Хотя российскому читателю трудно будет переварить бывшего агента ЦРУ Джеймса Монка. Он прибывает в Москву и начинает учить советологическим хитростям высших чинов милиции, спецслужб, «здоровых» национально-патриотических сил и даже Патриарха Московского и всея Руси. Разумеется, Монк в совершенстве владеет русским языком, но несмотря на это, его уморительные аргументы вызвали бы приступ хохота даже у обычно столь серьезного человека, как Алексий II.
Возьмите, например, диалог между Монком и генералом Валентином Петровским, начальником отдела по борьбе с организованной преступностью московского ГУВД. Разумеется, оба они вымышленные персонажи, но роман-то претендует на реалистичность. В чем и состоит его комизм. Вот Монк объясняет Петровскому, какими закулисными маневрами кандидат в диктаторы Игорь Комаров, сконструированный по образу и подобию Жириновского (смех воображаемой российской публики, отлично знающей, что Владимир Вольфович не только никогда не станет диктатором, но был и остается марионеткой в руках нынешнего режима), пытается выиграть выборы. Перед вами их диалог с необходимыми комментариями:
«В тишине Монк прислушался к телевизору за стеной. Показывали «Том и Джерри». (Актуально и сегодня, в 1996 г. Со своей великолепной традицией мультипликации Россия уже тогда, в эпоху Ельцина, смотрела только американские мультфильмы. – Дж. К.) Татьяна, дочь Петровского, громко хохотала. Петровский протянул руку.
– Покажите, – сказал он. (Речь идет о Тайном манифесте, диктаторской программе Комарова–Жириновского. –Дж. К.) Прочел все сорок страниц (сколько же времени надо даже самому быстрому читателю? – Дж.К.) и вернул Монку.
– Чепуха. (В свете содержимого, от пересказа которого я воздержусь, единственно правильная оценка. – Дж. К.)
– Почему?
– Потому что у него ничего не получится. (Неправильно. Настоящий Петровский снова повторил бы «Чепуха», включив в это определение и изумленное «Почему?» Монка. – Дж. К.) – Пока что ему все удавалось. У него есть частная армия Черных Гвардейцев, хорошо оплачиваемых и отлично экипированных. У него есть корпус Молодых Бойцов. Долгоруковские крестные отцы (одна из московских мафий в романе. – Дж. К.) два года назад (то есть в 1997 году. – Дж. К.) заключили с ним договор. У него есть фонд в 250 тысяч долларов, чтобы захватить высшую власть в этой стране»[40].
На этом этапе настоящий Петровский, персонаж, имеющий хоть чуть-чуть общего с реальностью, встал бы и вежливо выпроводил симпатичного американца, предварительно позвонив в ближайшую психиатрическую больницу. Или, если бы принял его всерьез, смертельно обиделся. Да что же это такое? Начальник отдела по борьбе с организованной преступностью города Москвы не знает о Черной Гвардии, о Молодых Бойцах и о союзе долгоруковских с Комаровым без помощи экс-агента ЦРУ? Достаточно побывать в Москве, чтобы увидеть, что город кишит вооруженными людьми, телохранителями и бойцами частных армий. К тому же кто угодно, за исключением Монка и его создателя Фредерика Форсайта, сообразил бы, что либо генерал Петровский отлично обо всем знал и на 99 процентов сам участвовал в игре, или (что на самом деле одно и то же) его шансы сохранить свой пост равнялись бы одному из тысячи. Если не меньше.
Но пик комизма достигается там, где говорится о цене заговора. Подумайте только: 250 тысяч долларов США на покупку «верховной власти»! В 1996 году прибыль любого регионального директора Пенсионного Фонда далеко перешагнула эту планку. Говорят, что у Форсайта есть десяток референтов, снабжающих его основными элементами для развития сюжета. Неужели никто из них, перечитывая рукопись, не заметил, что в сегодняшней России для власть имущих 250 000 долларов – ничто? Неужели они не знают, что ни один уважающий себя российский бизнесмен даже пальцем не пошевелит за эти деньги?
Тем не менее это возможно. Запад не осознает масштабов России. Нелегко объяснить, что Якутия намного больше всей Европы. И что израненная и униженная Россия опасна не только для самой себя. Трудно объяснить, что за один-единственный день (31 декабря 1996 г.) таможенники Владивостока задержали незаконных грузов на 30 миллионов долларов. Учитывая уровень распространения коррупции, это означает, что десятки аналогичных грузов в тот же день беспрепятственно отбыли или прибыли в Россию. А Форсайт пишет, что долгоруковская мафия согласилась поддержать Комарова всего за 250 000 долларов? Даже подготовленной публике страны «Чистых рук» трудно объяснить, что весь «Взяткоград», скандал, обрушивший Первую Республику, уничтоживший Христианско-демократическую и Социалистическую партии и почти всю плеяду итальянских политических организаций, правивших страной пятьдесят лет, тянет всего на три-четыре незаконно ввезенных в Россию груза. Или что «необъяснимые» недостачи на счетах российского министерства финансов (не в бюджете государства, а на текущих счетах этого ведомства) в год господень 1996 превысили два миллиарда долларов, что соответствует стоимости масштабного экономического маневра итальянского правительства. Как объяснить нормальным людям, что приватизация крупнейшего автозавода ЗИЛ (реальная стоимость, по оценкам мэра Москвы Юрия Лужкова, 4 миллиарда долларов) закончилась тем, что его «подарили» фирме «Микродин» за 4,5 миллиона долларов?[41] Кто-нибудь на Западе знает, что, по слухам, на оплату счетов ельцинской предвыборной кампании были потрачены сотни миллионов долларов? Естественно, у меня нет никаких доказательств. Но некоторые данные были опубликованы в одной российской газете и никто их не опроверг, а Генеральная прокуратура не ощутила необходимости не то чтобы завести уголовное дело, а просто навести справки или же начать преследование «клеветников», распространяющих эту информацию. Молчание – лучший способ похоронить неудобные факты. Именно поэтому я о них пишу: чтобы посмотреть, не решится ли кто-нибудь их опровергнуть.
Но цифры никуда не делись, хотя они уже не первой свежести. «Новая газета»[42] опубликовала данные по почти 170 предвыборным проектам, профинансированным напрямую президентской администрацией. Только 24 проекта потянули на общую сумму 193 миллиона долларов. Официального опровержения не последовало. Поэтому ничто не мешает нам просто так, ради развлечения, попробовать умножить указанную сумму, скажем, на восемь. Получается миллиард 554 миллиона долларов. Неплохие деньги даже по меркам избирательной кампании в США, просто астрономические, фантастические для страны, где минимальная пенсия около 15 долларов (к тому же ее еще и не выплачивают в срок). И наконец, необходимо заметить, что эти деньги были отняты как раз у пенсионеров, не спросив у них даже разрешения. Теперь понятно, почему председатель ЦИКа Николай Рябов, обязанный проконтролировать, чтобы кандидаты не вышли за установленные законом пределы расходов, сразу после выборов был назначен послам Чехии.
Следовало бы добавить, что эти суммы соответствуют большой доле государственного бюджета России. Полтора миллиарда долларов – это около половины годового займа МВФ в 1996 году. Почему же эти колоссальные расходы нигде не зафиксированы? Как и кем составляется бюджет? Кто контролирует расходы? Почему зюгановские коммунисты, возглавляющие многочисленные парламентские комитеты и избравшие своего товарища председателем Думы, не забили в колокола? И как объяснить недоумевающему – как мне кажется – стороннему наблюдателю, что КПРФ голосовала за бюджет 1996 и 1997 годов вместе с жириновцами и черномырдинской партией «Наш дом – Россия», оставив выступившее против «Яблоко» Григория Явлинского в одиночестве? Неужели никому опять не придет в голову, что российские избиратели были три или четыре раза подряд обмануты запугиваниями о коммунистической угрозе? Неужели никто не подозревает, что западных меценатов обвели вокруг пальца теми же криками «Волки! Волки!»? И что, следовательно, мы все сделали ставку на воровской режим, неспособный ничего реформировать, умеющий только грабить и не имеющий ни малейшего намерения – и умения – построить демократическое правовое государство?
Кто объяснит все эти мелочи Фредерику Форсайту до того, как он напишет новый роман о России? И кто расскажет об этом Уильяму Клинтону, благополучно переизбранному на пост президента США в тот же день, когда Борис Ельцин был прооперирован на сердце
Через каких-нибудь три года американцы смогут ездить в Сочи и в Самару так же просто, как в Чикаго или Кливленд... Приехав сюда, в Москву, они получат возможность останавливаться в отелях с отличным обслуживанием, есть в «Макдональдсах», больше того –брать напрокат американские автомобили и звонить по телефону домой, не испытывая обычных затруднений... Если бы три года тому назад я представлял себе Москву такой, какая она сегодня, – эти сотовые телефоны, новые автомобили западных марок и десятки ресторанов и клубов с умеренными ценами... Если бы я предположил, что за три года большинство крупнейших предприятий США в Москве будут ежегодно удваивать объем торговли с Москвой и свои прибыли и что дела с Россией будут вести более 700 американских фирм, имеющих свои представительства по всей стране – от Петербурга до Хабаровска, меня бы в глаза вежливо назвали мечтателем, а за спиной – просто сумасшедшим»[43]. Эти пророческие и восторженные слова принадлежат бывшему американскому послу в Москве Томасу Пикерингу, а произнес он их накануне своего окончательного отъезда из России. Перед нами одна из наиболее типичных хвалебных од, какие нам доводилось слышать в последние годы. А резюмировать их можно, пожалуй, так: Россия хороша (и будет оставаться таковой) в той мере, в какой она похожа (и будет похожа впредь) на Америку. Пусть американские бизнесмены, приезжая сюда за барышами, которые из года в год удваиваются, чувствуют себя здесь как дома. Или просто даже дома, без «как»... Дело тут не столько или не только в изяществе стиля, не в обязательной вежливости, вынуждающей бедного дипломата кривить душой в интересах своего государства или своей команды. Нет, здесь чувствуется энтузиазм или, выражаясь сдержаннее, удовлетворение человека, убедившегося, наконец, что все безделушки в столовой стоят на буфете на своих местах. «Энтузиазм души, – как сказал бы Иосиф Бродский, – пребывающей в «летаргическом сне», ибо только в таком состоянии можно думать, будто Америка, страна, никогда не знавшая ничьего господства, может служить образцом для другой страны, феодалы которой не один век целовали туфлю ханов, а цари неизменно были автократами». Хотя, – замечу сразу, – я вовсе не уверен, что в конце XX века «проходимость» демократии, скажем, у жителей Арканзаса или Миннесоты выше, чем у населения Башкирии или Алтая.
«Человека, – сказал еще Бродский, – должно утешать хотя бы понимание, жертвой чего он является, когда ему приходится иметь дело с такой страной, как Россия»[44].
Рассуждения Бродского подходят и к социологии, и к экономике, и к политике. Только вряд ли Пикеринги разных широт могут достичь такой глубины мысли. От них ускользают – скажем прямо, непростые – замечания автора «Первого философического письма» Петра Чаадаева, писавшего: «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей – годы». В конце этого письма он задается вопросом, «не нелепость ли господствующее у нас предположение, будто этот прогресс народов Европы... мы можем себе сразу усвоить, да еще не дав себе ясного отчета в том, как он совершился»[45].
Пожалуй, поразительно, что представления о быстром, легком прогрессе стали главной отличительной чертой русской радикал-либеральной интеллигенции спустя полтора века после инвективы Петра Чаадаева. Они что, не читали «письма»? Да нет же, читали! Все читали, но не хотели задуматься, поразмыслить над ним из-за свойственной им обломовской лени и высокодумных, «гениальных» идей, в атмосфере которых они варились. Где-то там, далеко, было нечто, именовавшееся «цивилизацией». И ее хотели добиться любой ценой, пусть даже ценой жизни последнего русского человека, пока вообще еще есть жизнь на Земле. Скорее, скорее, нельзя терять времени! Двойная, тройная ошибка. Потому что «спешить» было нельзя. Большевики уже попробовали добиться рождения ребенка за три месяца, и дело кончилось плохо. И если сидели интеллигенты в своих, как писал Бродский, «кухнях с облупившимися стенами, со стаканом в руке и иронической гримасой на лице»[46], то еще и потому, что большевики потерпели поражение, а не победили. Много раньше это пробовал сделать и Петр Первый. И тоже потерпел поражение.
Но еще большей ошибкой, и Бродский разглядел ее еще до падения советского коммунизма, – было то, что если чужую «цивилизацию» скопировать с абсолютной точностью совершенно невозможно, то уж совсем ни к чему подражать ей в момент, когда она сама начала «задумываться» над своими проблемами и своей ограниченностью. Неужели вся проблема состояла в том, чтобы лучше приодеться? Или есть гамбургеры из «Макдональдса»? Не думаю, что именно этого хотели «шестидесятники», которые мечтали об «оттепели» и по-своему достойно сражались за нее. В действительности они знали, что Запад задумывается над своими проблемами и своей ограниченностью, но представляли себе это смутно. Да, они путешествовали, но смотрели на все разворачивавшиеся перед ними чудеса с открытым ртом и с сердцем, сжимающимся от обиды, что им такое недоступно; ведь они пребывали в глубокой уверенности, что их, заслуживающих все это, несправедливо обошли. Они не могли смотреть на реальность критически, так как для того, чтобы критиковать, надо быть свободным, а как можно быть свободным, если история обрекла тебя на изоляцию?
Здесь любопытнее всего не столько их простительная наивность (и их непростительное высокомерие), сколько тот факт, что нынешние представители «цивилизации», бывшей миражем для русских, говорили главным образом о ресторанах, словно основные ценности Запада, который они имеют честь представлять, это какие-то подливки, спагетти и суфле с сыром. Не только Пикеринг ставит «Макдональдсы» на одно из первых мест в списке показателей благополучия. Взять хотя бы такой заголовок в американской газете:
«Несмотря на угрозы, похоже, что демократия стала выше Ельцина. Да, в стране есть рестораны»[47]. Читателя наводят на мысль, будто величие демократии придают рестораны. Такая настойчивость не может не породить некоторых сомнений. А что, если это действительно так? Подобных перлов столько, что хоть на нитку их нанизывай. Появляется искушение собрать их на вечную память, чтобы они не исчезли в великой и все поглощающей пучине забвения.
После сокрушительного краха СССР и советского коммунизма многие занялись цитированием злополучных западных интеллектуалов, осмелившихся когда-то хорошо отзываться и о том, и о другом. Поминают и Ромэна Роллана, и Бернарда Шоу, и Жан-Поля Сартра, и Пабло Неруду. Естественно – с намерением их посрамить. Так зачем же нам ждать целых полвека? Давайте сразу составим скромненькую антологию тех, кто превозносил дела и преступления первого российского посткоммунистического режима. Многие их них – как и должно быть – не оставят в истории следов, достойных внимания, но не исключено, что кто-то все же выделится на общем фоне. Впрочем, что они собой представляют, видно сразу. Возможно, потом будет занятно покопаться и посмотреть, что тот или иной говорил и писал в наши дни. И не только о том, кто с кем спал, как кого-то отлучали от кормушки и к каким нехорошим последствиям это привело, скуп ли он был или расточителен и так далее, чему сейчас с особым удовольствием отводят свои культурные полосы итальянские газеты. Таким образом мы окажем услугу тем нашим потомкам, которые, следуя нынешней моде, но уже с помощью «Интернета», станут выискивать блох в прошлом «героев», сделавших блестящую карьеру.
Вот как, например, обрисовал Анатолия Чубайса на страницах «Нью-Йорк тайме» Майкл Гордон[48]. То были дни, когда и российская оппозиционная печать, и крупные газеты, близкие к власти, в очередной раз писали о скандале с выносом 538.000 долларов из Белого Дома приближенными Чубайса. Гордон, похоже, проигнорировал сей факт или решил, что все это – сплетни. А возможно, он и проверил источники, но, не найдя необходимых подтверждений, решил промолчать. Отличный пример англосаксонской профессиональной принципиальности. Жаль, что в российских газетах были уже опубликованы и протоколы допросов «похитителей», и их признания, и даже фотоснимки картонной коробки с долларами. Как бы там ни было, а Гордон начинает свою статью так: «В недрах Кремля Анатолий Чубайс организует заговор с целью осуществления следующего этапа русской демократической революции». Стоп. Остановимся на этом, потому что уже здесь достаточно материала для целого очерка. Добавим только заголовок и подзаголовок, которыми «Интернэшнл геральд трибюн» при перепечатке снабжает его статью. Итак, заголовок: «Чубайс. Прокапиталистический заговорщик в русской революции». Подзаголовок: «Экономист-реформатор старается навести порядок от имени Ельцина»[49].
Не правда ли, все вместе выглядит положительно? Да, Чубайс «заговорщик», но он все-таки «прокапита'лист», следовательно, заслуживает снисхождения. К тому же присутствует и романтическая нотка – «русская революция», – придающая истории этакий экзотический налет. Но со следующей строчки все приобретает уже серьезный характер. Чубайс решительно становится «экономистом-реформатором», который к тому же пытается «навести порядок от имени» выдающегося реформатора. Чего еще желать? Уже все сказано. К тому же читателю настойчиво предлагают обратить внимание на два концептуальных «наложения»: реформа и революция становятся синонимами, а революция означает «наведение порядка». Майкл Гордон и авторы заголовков в «Интернэшнл геральд трибюн» заслуживают благодарности за то, с какой ловкостью они синтезировали в нескольких строчках все образчики восхваления американцами преобразований, происходящих в России за'последние годы.
Здесь каждая строка источает идеологию, каждое слово звучит как глубокое суждение, каждая буква говорит о манипуляции понятиями. Пусть манипуляция здесь не открытая, но от этого еще более коварная, ибо прикрывается флером беспристрастности.
А дальше в статье – бедняга Гордон тоже своего рода образчик, поскольку его методология весьма типична для американских и английских газет, – каждая фраза звучит так, что ее можно приписать не самому автору, а кому угодно, настолько расхожий характер она носит. И это, заметим, сочетается у него со страстью вытягивать суждения из первого встречного, которому он, как правило, приписывает чудесную способность резюмировать невероятно сложные вопросы в нескольких фразах, произнесенных на каком-нибудь перекрестке после серьезной катастрофы и возможно даже в состоянии шока. Делается это то ли для того, чтобы статья больше походила на живой репортаж, то ли из желания продемонстрировать подлинность высказывания. Информационная нагрузка здесь конечно же равна нулю. В довершение всего высказывания опрошенных совпадают с мнением журналиста и опираются на авторитет случайно встреченных «великих неизвестных»: о них мы ничего не знаем, и никаких новых данных они не добавляют. Обратите внимание, как он мельком упоминает о том, что «при всем уважении, которым мистер Чубайс пользуется в экономических кругах, он остается одной из не очень популярных фигур у российской публики, которая нередко отождествляет движение к капитализму с экономическими трудностями и фаворитизмом по отношению к новой российской элите».
Оцените, пожалуйста, блестящий образчик того, что французы, имея в виду советскую лексику, называют «langue de bois», то есть деревянным языком. Прекрасно видно, с каким трудом Майкл Гордон им ворочает. Свою мысль он не раскрывает. Так есть у россиян основания ненавидеть Чубайса или нет? Воздержимся от выводов по крайней мере до тех пор, пока не встретим на улице трех Ивановых и одного Сидорова, которые смогут нам это объяснить. Впрочем, Гордон ни за что не употребил бы слово «ненавидеть». Он даже не называет Чубайса «одной из самых непопулярных фигур». Нет, он выражается деликатнее: «одна из не очень популярных фигур». Его лексикон весь уснащен смягчающими формулировками. Взять, например, его термин «экономические трудности». Упаси Бог назвать это экономическим кризисом, – откуда ему взяться? Народ неизвестно почему «нередко отождествляет» их с движением к капитализму. Наверное, он ошибается. Всеобщее бесстыдное разграбление общественной собственности через приватизацию «по Чубайсу» превращается в «фаворитизм по отношению к новой российской элите». А одной вещи Гордон вовсе не касается: чем объяснить, что Ельцин сделал главой своей администрации «одну из не очень популярных фигур» в стране?
Но хватит о Майкле Гордоне. В сущности, он даже не хуже других. Возьмем, например, уже упоминавшегося здесь Андерса Ослунда, своего рода международного фигляра, которого особенно часто цитируют средства массовой информации. Посмотрим, какую информацию давал публике этот эксперт в апреле 1995 года[50]. Основная его мысль: «В России во всех областях начинает складываться нормальная обстановка». Он конечно допускает, что «общественность, к сожалению, недостаточно это осознает». (Ну что ты поделаешь, не осознает и все!) «Людям трудно приспосабливаться к резким переменам». Какой пустяк! Известно же, что экономическая наука такая неточная. К сожалению, встречаются люди (в демократических странах именуемые избирателями), которые вечно выпадают из схем. Ослунд считает, что переход к рынку надо осуществлять наперекор им. Даже если ради этого придется признать и, возможно даже, приветствовать установление авторитарного режима.
Ослунд – человек воспитанный, он никогда не стал бы прибегать к слишком резким выражениям. Но мне вспоминается один разговор, состоявшийся в моем доме летом 1992 года: в нем идеи Ослунда и то, что он подразумевает, были выражены очень ясно и откровенно. У меня за столом сидела чета молодых русских друзей. Он – главный редактор одного радикал-демократического еженедельника, она только что была принята на работу в новый банк, которые тогда множились, как грибы после дождя. Бешеным темпом шла либерализация цен, с каждой неделей сбережения населения таяли. Я рассказал об одном случае, свидетелем которого незадолго до того оказался сам: старушка пенсионерка не могла купить литр молока, так как из-за последнего увеличения (не пенсии, а цены на молоко) у нее не было на это денег.
Не успел я закончить свой рассказ, как раздалась раздраженная реплика гостьи: «Мы не можем жалеть этих людей,– воскликнула она, – если хотим, наконец, иметь в России рынок. Они никогда к нему не приспособятся. Надо отдавать себе отчет в том, что вымрут по крайней мере тридцать миллионов человек, и ничего с этим поделать нельзя. Или так, или мы попрежнему будем далеки от цивилизации!» И тут разгоряченная дама стала рассказывать мне, что теперь, наконец, она получила возможность ездить в Париж, присутствовать на демонстрациях мод, делать покупки в Лондоне и Риме, отдыхать у моря в Марбелле. Могу ли я требовать, чтобы она от всего этого отказалась.? И ради чего? Ради какого-то литра молока для старухи, которой все равно суждено быть проглоченной историей, рынком?
Признаюсь, у меня просто челюсть отвисла. Меня словно носом ткнули в классический пассаж о первичном накоплении в экономике капитализма, сделали свидетелем того, о чем говорится у Рикардо и Маркса. Помню, я попытался ей возразить: «Но, дорогая, может вы объясните мне тогда разницу между вашим образом мышления и образом мышления Сталина? Ведь он тоже, вероятно, считал, что смерть тридцати миллионов человек необходима для построения коммунизма. Вы полагаете, что столько же народу должно погибнуть во имя построения рынка?» На этой моей реплике наша дружба кончилась и обед застрял в горле не только у меня, но, думается, и у моих гостей, которые, разъезжая по Парижам, и поныне продолжают считать себя очень демократичными.
Но вернемся к Ослунду. Он предсказывал 20-30-процентную инфляцию к концу 1995 года и ошибся на 100%, даже если исходить из официальных данных российского правительства. И что это, черт побери, за эксперт-экономист, допускающий такие ошибки? Манипулировать надо осторожно! Подойдем к нему с другой стороны. Он писал, например, что «разрыв между доходами конечно резко увеличился, но по мнению Ричарда Лэйера из Лондонской Экономической школы, он не достиг «американских параметров». Вот еще один пример того, как двое слепых, взявшись за руки, пытаются перейти дорогу. В такого рода анализах поражает цинизм, с которым делаются аналогии с другими ситуациями и другими странами, не имеющими ничего общего со страной, о которой идет речь. Ведь «американские параметры» были достигнуты за два века истории и рынка при совершенно ином и складывавшемся постепенно общественном устройстве и в ином психологическом и организационном контексте. В России разрыв между доходами за шесть лет увеличился с 1к2до1к17.И это в стране, где люди за несколько поколений (98% населения) привыкли к условиям неукоснительной уравниловки.
Если кого-то интересует, какова была ситуация в конце января 1997 года, вот она в «разрезе»: 11% россиян живут в условиях «крайней бедности» при среднем доходе ниже 219 000 рублей (примерно 39 долларов в месяц). В абсолютных цифрах это 16 миллионов человек. Данные собраны профессором Вячеславом Бобковым из Центра исследований уровня жизни населения. Идем дальше. Еще 25% населения перебиваются на сумму около 320 000 рублей в месяц (57 долларов). Это «бедняки» и исчисляются они 37 миллионами. Ровно половина населения, то есть 74 миллиона человек, живут на месячные доходы от 57 до 114 долларов. Подведем первые итоги. 127 миллионов россиян получают меньше 114 долларов в месяц в стране, где цены достигли мирового уровня, а в таких больших городах, как Москва и Санкт-Петербург, даже превзошли его. «Средним классом» Бобков именует те 6 процентов россиян, которые, как он считает, живут в достатке и имеют доход от 114 до 339 долларов в месяц. И, наконец, идут «богатые», те, чей доход превышает 339 долларов или примерно 2 миллиона рублей в месяц. Эти последние составляют 8 процентов от общего числа[51]. Все это очень похоже на «занимательную статистику». Ибо ясно же, что 339 долларов в месяц – то есть примерно полтора миллиона итальянских лир – не сделают никого богатым даже в Москве. Хотелось бы узнать побольше об этих самых 8%, то есть об 11 миллионах «богатых». На деле же, по другим оценкам, действительно богатых едва наберется один миллион человек, и тут уж речь идет о головокружительных суммах, настоящих богатствах. Принимает ли Ослунд в расчет те губительные последствия, к которым может привести российское население такой все увеличивающийся разрыв? Не приходило ли ему в голову, что это одна из причин, в силу которой «людям трудно приспосабливаться к столь быстрым переменам»?
Тест негативный, энцефалограмма без зубцов. А он продолжает свои аналогии. «Кто-то недоволен экспортом природных ресурсов. Но почему бы стране, столь богатой ресурсами, не экспортировать их? Делают же это Австралия и Канада». Но ведь делают они это – хочется ему ответить, даже сознавая всю тщетность своего желания, – потому, что в Австралии и Канаде уже давным-давно существует рыночная экономика, потому что их история не имеет даже отдаленного сходства с историей России, и еще потому, кстати, что они экспортируют не только сырье и энергоносители. Должен обо всем этом помнить профессиональный экономист? Нужно ли ему напоминать, что 12 миллиардов долларов торговой сверхприбыли России на 80% образуются за счет экспорта газа, нефти и сырья?[52] И что значительная часть этой сверхприбыли осела в западных банках, не принесла никаких налогов, ничем не помогла российской экономике? Неужели что-нибудь подобное мыслимо в Канаде и Австралии?,
Нормально ли такое развитие по капиталистическому типу, если в результате из страны утекло около 200 миллиардов долларов (по оценке таких авторитетных экономистов-реформаторов, как Николай Шмелев и Леонид Абалкин)? Ослунд писал, что утечка капиталов сократилась (по его непонятно откуда взявшимся данным) «до 5 миллиардов долларов». Ослунд, кстати, не указывает, за какой период, а я помню, как Российский Центральный Банк сообщал, что только в период 1993-1994 годов из России нелегально утекали один-два миллиарда долларов в месяц[53]. Всего, значит, от 24 до 48 миллиардов долларов, не так ли, профессор Ослунд? А что касается «обратного» движения денежных масс, то Ассоциация российских банков (которую конечно же не заподозришь в антирыночных настроениях) оценивала объем западных «грязных» капиталов, ввезенных за эти же два года для «отмывания» в Россию, в 16 миллиардов долларов. Наконец, из того же источника мы узнали, что, по данным представителя Министерства внутренних дел России Владимира Овчинникова (обнародованным в Страсбурге на заседании Совета Европы), «по меньшей мере 400 российских банков контролируются криминальными группами».
Ну как остановить трубадуров? Возьмем к примеру Илью Левина, восхваляющего новый российский правящий класс, который «незаметно для народа» осуществляет «радикальные перемены». Опять двадцать пять! Народ не замечает, так давайте ему объясним. «Еще каких-нибудь полгода тому назад любая проблема ставилась, как «либо-либо»: либо мы, либо они; либо Ельцин, либо Зюганов; либо реформы, либо гражданская война». А теперь «спорят о бюджете, обсуждают проблему собираемости налогов, политику в области промышленного производства, отношения между центром и периферией. Чем это объяснить? Впервые за тысячу лет реальные власть имущие не назначаются императором или Политбюро, а избираются демократическим путем[54].
Здесь тоже средняя плотность глупости и лжи так высока, что трудно во всем как следует разобраться. «Полгода тому назад». Это значит во время президентской избирательной кампании. Кто подходил к проблеме так, как говорил Левин? Да такие же, как он, кто же еще? То есть те, кто водил россиян за нос, заставляя верить в ложь. А что это ложь, показывает тот факт, что всего лишь через шесть месяцев Илья Левин сам называет это вздором. Неужели за это время все радикально изменилось, произошло что-то совершенно потрясающее и стоящие перед страной проблемы чудесным образом были решены? Да ничего подобного! Сразу же после избрания Борис Ельцин ушел в больницу. Рутина осталась прежней. Кстати, кто это говорил, что России совершенно необходима сильная президентская власть? Разве не такие же интеллектуалы, как Илья Левин, были самыми ярыми поборниками этой идеи? Разве не они были готовы отказаться от плюрализма, от парламентаризма, от всякой сбалансированности властей, потому что в противном случае к власти могли бы прийти коммунисты? Не следовало ли им теперь из вышеизложенных соображений предложить Ельцину отойти в сторону? Но для Левина проблема уже не в Ельцине. Ему уже стало вдруг все равно – есть президент или нет его. Даже если народ, охваченный восторгом перед «растущим» новым правящим классом, ничего не замечает.
Пойдем дальше и посмотрим, что такое это его заклинание «впервые за тысячу лет». Впервые за тысячу лет россияне избрали своего президента и избирают руководителей демократическим путем. А что, в предыдущем тысячелетии у них были президенты? И вообще это неправда. Горбачев организовал первые сравнительно демократические выборы в России в 1989 году. Левин, как и многие его друзья, забыли об этом. Что касается демократических выборов руководителей, то мне хотелось бы спросить у Левина, кто «демократически избрал» руководителями Совета Безопасности Ивана Рыбкина и Бориса Березовского? Или Анатолия Чубайса – главой президентской администрации, или банкиров, чьи имена открывают рейтинги влияния, публикуемые в «Независимой газете», которые Илья Левин просматривает ежемесячно, с удовлетворением констатируя, что власть наконец перешла в руки тех, у кого есть деньги.
Надо отметить, что такое распределение власти произошло вопреки каким бы то ни было демократическим критериям. Возможно, Левин считает, что так оно и лучше и критерий здесь один: пусть победит достойнейший или более предприимчивый. Прекрасно. Но при чем здесь демократия? Или Илья Левин полагает, что Власть пребывает в другом месте? В Думе, например. По-моему, даже Илья Левин до этого не дойдет. Он отлично знает, – как заявил об этом в «Файненшл тайме» тот же Борис Березовский, – что власть там, где пребывает «великолепная восьмерка», о которой мы поговорим в другой главе. И у этой власти нет совершенно ничего общего с демократией. «Такие господа вместе с «партией лакеев» готовили одну из попыток отменить президентские выборы (письмо тринадцати), попыток, которые были разоблачены, – как говорит Левин, не знаю уж на основании какой информации, – благодаря прежде всего Ельцину». В главе о «трубадурах» достойное место следует отвести и итальянскому публицисту Сандро Виоле. Его хвалебные гимны звучат и часто и громко. Процитируем лишь один, наиболее «удавшийся». Он тоже считает, что Россия «с каждым годом все заметнее приближается к превращению в нормальную страну» с «парламентом, в котором полно национал-коммунистов и который, несмотря на это, не раз – особенно в вопросе о бюджете – демонстрировал свою ответственность. В страну с группой честных и дельных министров, старающихся навести какой-то порядок в государстве и наладить его жизнь; с независимой печатью и с самыми современными и стремящимися организоваться группами общества» с его «40 миллионами держателей акций и облигаций», с «62% продукта, производимого частным сектором», с «русскими, потратившими за последний год за рубежом 6 миллиардов долларов». Как видно, Виола внимательно прочитал Ослунда. Так внимательно, что приводимые им данные, можно сказать, списаны у него. Да и эта удивительная фраза об «ответственности» парламента, в котором полно национал-коммунистов, взята прямехонько из статьи Ослунда. Надо же, как быстро распространяются идеи!
Но можно ли согласиться с Виолой? Действительно ли коммунисты были угрозой бюджету, или они его спасли? И как они могут угрожать мчащемуся вперед на раздутых парусах рынку, если голосуют за бюджет? Одно только Сандро Виола подметил верно: «западные правительства показали, что они все еще делают ставку на Бориса Ельцина и что никакая Чечня, никакой алкоголизм, никакое нарушение политического равновесия не могут заставить их сменить лошадь»[55]. Вот именно. Действительно никакая мораль, никакие представления о приличиях, никакой реалистический подход не могли убедить их сделать ставку на какую угодно, но только не на хромую лошадь. Они были готовы ударить лицом в грязь перед всем ипподромом, лишь бы привести к победе именно хромую.
Среди местных трубадуров обращает на себя внимание политический обозреватель государственного агентства ИТАР-ТАСС Тамара Замятина, отличающаяся своим умением пользоваться моментом и выбирать, с кем ей быть. Приобретя известность благодаря тому, что Александр Коржаков лишил ее пропуска в Кремль, госпожа Замятина перешла в другую команду – ту, что готовилась ликвидировать ее прежних друзей, и с этого момента стала стараться всячески ей угодить. Пока, в общем, ничего особенного. Никому не продавшихся профессиональных журналистов в России так мало, что найти их способен разве что Диоген, да и то с прожектором в руках. Но у Тамары есть одна особая черта: мысли у нее четкие и выражает она их с поразительным бесстыдством. Поэтому ее можно взять за некий образец: почитай Замятину и все поймешь, не ломая голову. Достаточно сообразить, кому она лижет пятки, чтобы с абсолютной точностью установить, куда дует ветер.
Взять хотя бы строки, написанные ею в мае 1996 года, примерно за месяц до выборов, в самый разгар тактического маневра, разработанного Чубайсом-Березовским после провала гипотезы компромисса, задуманного Березовским-Подберезкиным (письмо тринадцати банкиров). Интересно, отдавали ли себе отчет, сидя в 1120 номере «Президент-отеля», четыре американских «мушкетера» в том, что пока они изучали результаты исследования «контрольных групп», кто-то другой в соседних номерах готовил такие фейерверки. «Тайм» пишет, что домой «мушкетеры» вернулись, полагая, будто результаты выборов – дело их рук.
Но вернемся к Тамаре. Ельцин изучает «набор» из трех кандидатов- некоммунистов, вызывающих у него беспокойство. Чубайс предлагает блестящую идею. Зная, что электорат (по крайней мере две трети его, включая Илью Левина) уже достаточно напуган перспективой победы коммунистов, он решает, что пришло время с обнаженным мечом приступить к шантажу остальных кандидатов. У него один-единственный аргумент: уже одно то, что вы фигурируете в списках кандидатов, ослабляет позиции Ельцина. А поскольку никто из вас победить не может (еще и потому, что коммунисты настолько глупы, что противопоставили Ельцину самого «коммунистического» из кандидатов), вам остается лишь отойти в сторонку и призвать своих избирателей голосовать за Ельцина. Не сделаете этого – на вас ляжет вся ответственность. И не только за победу коммунистов, но и за кровь, которая неминуемо после этого прольется.
И Святослав Федоров, и Григорий Явлинский, и Александр Лебедь поддались на этот шантаж по многим и разным причинам. Первые два потому, что (при сложившейся ситуации и так как им не удалось договориться между собой) часть их электората тоже придерживалась такой точки зрения. Что касается Явлинского, то такой точки зрения придерживалась не только часть его избирателей, но и значительная часть парламентской фракции «Яблоко». Не учитывать этого значило рисковать расколом партии. А тут еще эти советники, считавшие, что нужно поддерживать победителя, ибо политикой в России можно заниматься только пребывая во власти. На Лебедя больше всего подействовала угроза возможной гражданской войны. Его электорат был прежде всего национал-патриотическим, а уж потом – антикоммунистическим и антиельцинским, то есть настроенным против «демократов». Но вскоре Чубайс сменил тактику по отношению к Лебедю. Он понял, что его не надо просить отступиться, а лучше помочь ему занять хорошее место в первом туре выборов, чтобы отнять голоса у коммунистов. Но об этом я говорю подробно в другом месте.
Вот на фоне таких византийских махинаций и не менее византийских (но конечно же легитимных!) ухищрений, абсолютно циничных расчетов, давления и шантажа и следует рассматривать комментарии Тамары Замятиной. «Во всяком случае две встречи (Ельцина. – Прим. ред.) с Григорием Явлинским выявили моральное превосходство Бориса Ельцина (подчеркнуто мной. – Прим. авт.), которое выражается в том, что лидер «Яблока» главным условием переговоров с президентом выдвигает собственные политические перспективы, а глава государства ставит на первое место интересы победы реформаторов над коммунистами». Бедный Явлинский! С одной стороны, его шантажировали, крича во всех средствах массовой информации, что если он не пойдет навстречу Ельцину, то руки его будут обагрены кровью. С другой стороны, Тамара Замятина бросила ему в лицо обвинение в личных амбициях, лишь подчеркивающих «моральное превосходство» Ельцина, думающего только о государстве. В действительности Явлинский просто искал какой-нибудь довод, чтобы мотивировать встречу с Ельциным, удовлетворив при этом своих товарищей по партии и хорошо зная (или по крайней мере подозревая), что ему готовят западню. И тогда он выложил на стол переговоров свои условия: гарантия перемены курса и роспуск той самой «партии лакеев», о которой, пусть и не прямо, говорит Илья Левин. Мы уже знаем, что речь шла вовсе не о партии лакеев, а о группе вооруженных и коррумпированных телохранителей, за которую Ельцин в тот момент еще держался зубами.
Татьяна Замятина зло упорствует на своем, раскрывая, однако, суть всей игры: «В итоге Григорий Явлинский вынужден без конца объясняться и оправдываться за приписываемый ему прессой «политический торг» ради получения поста главы правительства, тогда как Борис Ельцин не устает говорить о пользе встреч с соперниками, из программ которых он готов почерпнуть дельные тезисы для блага экономики и стабильности общества». Ясно, какой тут трюк? Чубайс организует махинации, а сам в то же время информирует газеты о содержании бесед между Ельциным и Явлинским. И именно информация Чубайса, в которую вносит свой вклад Тамара Замятина, попадает в масс-медиа. Достаточно послушать телепередачи Евгения Киселева (НТВ), Арины Шараповой (ОРТ) и Светланы Сорокиной (РТР). О том, что говорит Явлинский, они умалчивают, оставляя лишь то, что исходит от администрации президента и его избирательного аппарата. В заключение Тамара Замятина выдает этакий маленький шедевр подхалимажа, на сей раз адресованный непосредственно новому хозяину: «Так что расхожую формулу «политика – это искусство коалиции» команда Бориса Ельцина отрабатывает мастерски, постоянно подогревая интерес прессы к интриге переговоров между Борисом Ельциным и другими кандидатами в президенты. А поскольку основная борьба на этапе предвыборной агитации разворачивается на информационном поле. (подчеркнуто мной. – Прим. авт.), то можно сказать, что избирательный совет Бориса Ельцина возделывает это поле с похвальным знанием агротехники»[56].
Остается отметить, как Тамара Замятина и ее хозяева истолковывают «блестящую формулу политики, как искусства коалиции». Для них создать коалицию, значит уничтожить возможных союзников, раздавить их, истребить, а потом еще и осмеять. Явлинский смог на собственной шкуре испытать, что означает эта блестящая формула в интерпретации Ельцина-Чубайса. То же самое мог испытать и Александр Лебедь. А до него, в интерпретации Ельцина-Коржакова, испытали Александр Руцкой и Руслан Хасбулатов. Стоит ли удивляться, что в этом змеином гнезде главная проблема – оберегать себя с тыла? Да и как могут прийти к компромиссу и достижению взаимопонимания с другими возможными и конечно же существующими претендентами на власть люди, оказавшиеся способными на любое предательство?
Возвращаясь к высказыванию Ильи Левина, мне хочется вспомнить слова, услышанные мною от самого Григория Явлинского после первой из его двух встреч с Ельциным. Во время их разговора зазвонил телефон. На другом конце провода был Чубайс. «Интерфакс по ошибке сообщил, что беседа закончена и Чубайс позвонил Ельцину, чтобы узнать, как она прошла. Ельцин, – это рассказал мне сам Явлинский, – приложил со значением палец к губам, включил селектор и продолжал разговаривать с Чубайсом, не предупредив, что его слышит и находящийся в кабинете Явлинский». Таким образом, он стал свидетелем весьма конфиденциального разговора, в ходе которого Чубайс разъяснял Ельцину, какие шаги теперь следовало предпринять. По окончании разговора Ельцин обратился к Явлинскому: «Видите, Григорий Алексеевич, до какой степени мы с вами откровенны? Это показывает, какими будут наши отношения. Между нами полное доверие». По словам Явлинского, в ту минуту он окончательно понял, что с этим человеком невозможно никакое соглашение. «Я подумал, что в этот момент Ельцин отдает мне голову Чубайса так же, как в будущем мою голову отдадут другим. Как-то, в 1991 году, я уже испытал на себе пренебрежительное отношение Ельцина, но не думал, что спустя пять лет он совершенно не изменился».
Вот в такой обстановке зрела «победа» демократии и рыночной экономики. Это была обстановка, в которой (остановлюсь лишь на мелких штрихах, подмеченных мною в тот период) главная газета радикал-демократов «Известия» могла, не краснея, напечатать такой дифирамб: «Кто внимательно следит за выступлениями президента, кто обращает внимание на ритмику его фраз, кто по достоинству оценивает их энергичность, решительность, уверенность... Похоже, что у президента открылось «второе дыхание». Наступающий Ельцин каким-то мистическим образом становится неуязвимым, непобедимым». Вероятно, «второе дыхание» оказалось настолько глубоким, что сразу же вызвало у него двухстороннее воспаление легких.
А что сказать о депутате Думы госпоже Хакамаде – той самой, которую Александр Янов в приводившейся ранее статье причислил к лучшим представителям российской демократической интеллигенции? Это она с трибуны «Театра мимики и жеста» прокричала: «Мы не имеем права голосовать, исходя из принципа «мне нравится» или «мне не нравится». И если мы станем тратить время на все эти демократические процедуры и отдадим свой голос кандидату, который нравится нам, то потом осознаем, что совершили ошибку, которая может привести к невероятным результатам». Лучше зажать нос. Мы это уже слышали в Италии из уст, если не ошибаюсь, известнейшего публициста Индро Монтанелли, призвавшего голосовать за Христианскую Демократию. Кто не знает, чем это кончилось?
Из-за рубежа все лили воду на ту же мельницу. Если «Тайм» назвал Ельцина «мистером Вондерфулом» (мистером Чудо), то почему бы не поверить Маргарет Тэтчер, назвавшей его «замечательным президентом», который сумел проникнуть в суть некоторых важных проблем значительно глубже, чем Горбачев? Суждение это ИТАР-ТАСС – совсем как в советские времена – распространило немедленно, чтобы его могли подхватить все газеты[57]. Не можем мы оставить без внимания и обширный круг наблюдателей, прибывших в Москву с целью убедиться, что выборы прошли без нарушений и свободно, как и подобало столь историческому событию. Начнем с Элен Каррер д'Анкосс, объяснявшей накануне выборов, что «российским гражданам предстоит избрать не только главу своего государства, но и свою политическую систему». Именно так: «свою политическую систему». Госпожа д'Анкосс все еще тешилась привалившей ей удачей. Она написала книгу «Взрыв империи», в которой предсказывала конец Советского Союза. Причины, в силу которых СССР, по мнению Элен, должен был взорваться, оказались совершенно не теми: СССР взлетел на воздух совсем не из-за того, о чем писала мадам. Но поскольку книг никто не читает, одного заголовка оказалось достаточно, чтобы она приобрела славу опытного советолога. Вероятно навсегда.
Элен уехала из Москвы, пребывая в уверенности, что все сделано, как полагается, и что русские ее услышали. Совсем, как Констанс Крель, возглавлявшая делегацию наблюдателей от Европарламента. Эта последняя выразила – опять-таки еще до голосования – надежду европейских депутатов, что «нынешние президентские выборы» будут «организованы так же хорошо, как и декабрьские выборы прошлого года». Какой приятный озноб вызвали эти слова у будущего посла Николая Рябова. Но госпожа Крель не ограничилась выражением надежд. Она, блаженная простота, еще испытывала уверенность: «Я и мои коллеги из разных европейских стран уверены, что эти выборы не могут быть сфальсифицированы и что их результаты будут честными»[58]. Если бы законное подозрение «о влиянии на решение суда» распространялось не только на «судей», но и на наблюдателей, всю эту группу следовало сразу же отправить по домам еще до голосования.
И вот, наконец, мы приближаемся к кульминации спектакля, к подведению итогов так называемой реформы, во имя которой была разыграна непристойная комедия, о которой мы поведали, и во имя которой Запад закрыл глаза на все остальное. Для начала возьмем в качестве точки отсчета какие-нибудь объективные данные и опишем ситуацию на конец 1996 года. С долей иронии можно было бы сказать, что мы рассматриваем положение дел в конце Первого Пятилетнего Плана по Построению Капитализма в России. Но прежде необходимо уточнить, что мы будем исходить из официальной статистики, хотя и знаем, что многое, слишком многое в ней подлежит сомнению.
Начнем с «позитивных» показателей. В 1996 году (данные на конец ноября) инфляция снизилась до 20,1% в год. Это – абсолютный минимум последнего пятилетия. Отличный результат, если бы не то обстоятельство, что снижение наблюдалось с января по август, а затем рост возобновился, достигнув 1,9% в ноябре и 2,3% в январе 1997 года. Причина проста и легко объяснима: во втором полугодии экономика расплачивалась за безумства первого, продиктованные необходимостью победы Ельцина. В какой еще стране цена победы действующего президента столь велика, что ставит под угрозу всю макроэкономическую ситуацию?
Но давайте продолжим. Дела обстоят настолько неустойчиво, что нет никакой уверенности в том, что инфляция побеждена. Если снова начать выплачивать зарплаты и пенсии, она опять вырвется за приемлемый для инвестиционной политики уровень. И все это знают.
Другой «позитивный» показатель (второй из трех) – продолжающийся рост активного сальдо торгового баланса: 22,2 миллиарда долларов за 11 месяцев 1996 года против 18,9 миллиарда соответствующего отрезка 1995 года Присмотримся повнимательнее к этим цифрам, и мы обнаружим, что структура этого процветающего экспорта за последние пять лет не претерпела никаких изменений. В ней по-прежнему преобладает вывоз сырья, прежде всего энергетических ресурсов. Их доля даже выросла. Нефть и газ составляли в 1996 году 46% от общего объема экспорта. Остальное сырье составило 15%. Иными словами, активное сальдо России на 60% зависит от природных ресурсов. Экспорт технологий и оборудования упал до 9,4%. Россия превратилась в бензозаправку для остального мира.
Третий и последний «позитивный» показатель – снижение на 12% (с ноября 1995 г. по ноябрь 1996 г.) доли населения, чьи доходы находятся ниже уровня прожиточного минимума. Но через пять лет после начала шока она все еще составляет армию в 32 миллиона человек – 22% всех граждан страны. И эта цифра в любом случае выше аналогичного показателя на начало 1994 года. То есть в последние два года в этой области наблюдался откат назад. А в 1996 году доходы населения снизились еще на 2% относительно предыдущих двух лет.
Покончим с положительными данными (позитив, впрочем, весьма относительный, поскольку все эти показатели говорят о сохранении или даже обострении серьезных перекосов, чреватых нежелательными последствиями в долгосрочном плане). Перейдем теперь к отрицательным показателям. Возьмем, к примеру, спад промышленного производства. В 1995 году президент, правительство и печать фанфарным громом приветствовали остановку спада промышленного производства и обещали перелом тенденции в 1996 году. На самом же деле крах производства, уже близкого к стадии полного паралича, временно замедлил скорость падения. Но экономика этих новых капиталистов не перестает преподносить сюрпризы. В 1996 году российское промышленное производство вновь начало снижаться с еще большей скоростью. В количественном выражении это выглядит так: 5-6% спада по сравнению с 3% 1995 года. Если взглянуть на сельскохозяйственное производство, то картина еще более удручающая: минус 7%. Пара примеров: в 1996 году Россия произвела сахарной свеклы вполовину меньше, чем в 1990 году, зерна – на 33% меньше, семян подсолнечника – на 25%.
Среди самых тревожных показателей продолжение – точнее, обострение – инвестиционной ситуации: минус 18% (в 1995 году снижение составило 13%). Серьезно, тем более что это влечет за собой накапливание отставания всей экономики, отодвигающей надежды на рост во все более неопределенное будущее. В бюджете на 1996 год правительство предусмотрело целых 415 инвестиционных программ промышленного и социального направления. На первое декабря того же года только 15 из этих проектов находились в начальной стадии. Остальные 400 – на бумаге.
Иными словами, все показатели, с какой стороны на них ни посмотреть, показывают заметное и серьезное ухудшение. Из чего следует, что мы имеем дело не с конъюнктурными, а со структурными деформациями. Это не последние метры перед концом туннеля, в действительности непроглядной тьме не видно конца. После пяти лет «реформы» 43% российских предприятий – государственных, частных и совместных – работает в убыток. И эта тенденция обостряется: в промышленности число предприятий, перешедших красную черту, составляет 42% (26% в 1995 г.), в транспортной отрасли – 59% (36% в 1995 г.), в строительном секторе 37% (21% в 1995 г.). Россия на полном ходу движется назад. И не думайте, что частный сектор процветает и убыточные предприятия целиком относятся к государственному сектору или акционированным заводам, где контрольный пакет находится в руках государства. Ничего подобного. Скорее наоборот – на негосударственных предприятиях дела идут еще хуже: 44% убыточных против 37% государственных[59].
Некоторые экономические газеты кричали о тройном росте (за те же первые девять месяцев 1996 г.) иностранных инвестиций, достигших по большому счету скромной суммы 4,5 миллиарда долларов. Но энтузиазм спал, когда выяснилось, что портфельные инвестиции в целом не дотягивали и до 31 миллиона долларов и лишь неполная третья часть этих грошей пошла в промышленность. Более 2,5 миллиарда были попросту иностранными кредитами, которые еще предстоит возвращать с процентами. А остальные иностранные деньги влились в гораздо более привлекательную область краткосрочных государственных облигаций. Финансовые спекуляции и ничего больше.
Из этих голых и достаточно жестоких цифр становится окончательно ясно, что «настоящие» капиталисты не вкладывают в Россию, поскольку не доверяют ей. Ультра капиталистическая Россия Бориса Ельцина привлекает их гораздо меньше, чем коммунистический Китай, где объем иностранных инвестиций достиг 40 миллиардов долларов в год. Россия притягивает меньше, чем Польша Квасьневского, чем Венгрия и Чехия. Самый точный диагноз ситуации был поставлен человеком, хорошо разбирающимся в спекуляциях и обычно охотно идущим на риск, – Джорджем Соросом. В одном интервью его спросили, использовал ли он в России свой огромный опыт работы на рынке. Американский миллиардер ответил: «Я не работаю в России, потому что это мне кажется слишком опасным». Он занимается благотворительностью, но никакого бизнеса. И, смотрите какое совпадение, Сорос не согласен с Сандро Виола, хотя тот считает, что мыслит в унисон не только со всеми капиталистами без исключения, но и вообще выражает настроения всего Запада. «Положение очень опасное, – продолжает Сорос, – ваше правительство ищет кредиты под очень высокие проценты... Российская экономика удерживается на плаву только благодаря использованию природных ресурсов. Но столь значительная роль сырьевых отраслей породила влиятельные корпоративные группы со своими интересами. Если сегодня эти группы не намерены, как мне кажется, помогать бюджету страны, то даже просто сохранить существующую ситуацию будет непросто». А она, как мы уже знаем, и без того «опасная».
Но тут наступает самый неожиданный, чудесный момент: капиталист Джордж Сорос, воплощение западной кальвинистской морали, сосуд всех пороков спекулятивно-потребительского западного материализма, рассуждает почти так же, как и тот непорочный защитник русской души, постоянно насилуемой своей историей, своими правителями, самой собой, которого зовут Александр Солженицын. «Нынешняя система, которую я назвал бы хищническим капитализмом, – заключает Сорос, – рождает раздражение у населения и формирует питательный слой, из которого может вырасти мессия, харизматический лидер, который, обещая спасти нацию, приведет ее к тоталитаризму»[60].
Дело в том, что, несмотря на питательные инъекции МВФ, продолжающего накачивать миллиарды долларов в российские сейфы (я совершенно не убежден, что эти деньги целиком попали в казну), этим людям никто не доверяет. Я имею в виду правящую олигархию. И речь не только об иностранных инвесторах, но и о российских подданных царя-разрушителя. Само население не верит своему правительству и президенту, хотя и только что переизбрало его (разве это не является еще одним доказательством, что с результатами голосований июня-июля 1996 года не все так просто?). Всего одна цифра свидетельствует об этом лучше любых социологических опросов: за одиннадцать месяцев 1996 года население потратило 22 триллиона рублей на покупку долларов . Это приблизительно 18% денежных доходов российских семей, около 40 миллиардов долларов.
Нам не дано знать, в самом ли деле все эти доллары были приобретены людьми в плоти и крови, а не теми призраками, что населяют российскую статистику, заслоняя колоссальные состояния нуворишей. Тем
более что доходы населения упали, как и уровень жиз
ни, и непонятно, как людям удалось что-то накопить. Но мне кажется, можно утверждать, что по меньшей мере половина этих 40 миллиардов долларов состоит из сбережений, которые население поспешило поменять на доллары, продолжая не доверять рублю даже после снижения инфляции.
Только слабоумный мог бы сделать из всех этих данных вывод, что в начале 1997 года. Россия приблизилась к экономической стабильности. И только полный болван мог бы поверить в начале 1996 года дерзким пророчествам о наступлении перелома, произнесенным с торжествующим видом Александром Лившицем, в то время экономическим советником президента. Ни одно из них не подтвердилось, что не помешало Лившицу занять после выборов пост министра финансов. Неизвестно почему, но там, наверху, в Кремле, все были настроены очень оптимистично. Им казалось, что все проблемы исчезнут сами собой с переизбранием Бориса Ельцина. А там польются потоком миллиарды долларов западных инвесторов. Они прямо так и говорили: Лившиц, Гайдар, Чубайс. К тому же – как писали экономические обозреватели «Коммерсанта», «Сегодня» и «Известий» –. российские миллиардеры тоже убедились бы, что их состояниям больше ничего не угрожает, и вернули бы на родину (не совсем правильный термин для таких подлинно убежденных интернационалистов) еще десятки миллиардов зеленого цвета. Ожидалось возвращение по меньшей мере 50 из более 200 миллиардов, уже утекших за границу. А по сравнению с ними «нефтедоллары» показались бы детской игрушкой.
Но даже переизбрания Ельцина оказалось недостаточно. Наоборот, с августа 1996 года дела начинают идти все хуже и хуже. Неумеренные и нереальные предвыборные обещания, разбрасывание денег направо и налево, воровство чиновников, организационный и моральный коллапс всех государственных структур, плюс мафия и рэкет– все это начинает давать о себе знать одновременно. Помойка, в которую превратилась Россия, становится все менее подходящим местом даже для многих из тех, кто проголосовали, заткнув себе нос обеими руками. Здесь мне вспоминается одна социальная реклама на итальянском телевидении, где говорится, что те, кто загрязняет реки, тоже рано или поздно пьют воду.
Ко всем этим радостям добавились расходы на чеченскую войну. Лишь немногие знают их подлинный масштаб и никто, наверное, не знает точных цифр. Лучше других имеют о них представление московские дельцы, заработавшие на войне миллиарды, и, разумеется, банки, через которые проходили триллионы рублей, выделенных на реконструкцию республики. Но после того, как два года подряд ни проект бюджета, ни окончательный его вариант просто не предусматривали трат порядка 5-6 миллиардов долларов в год – что означает, что власть может скрыть от общества расходы на частную войну, объявленную и проведенную в нарушение всех законов, – естественно, что вся вертикаль государственной бюрократии на всех уровнях последует примеру верхов во всех своих делах, маленьких и больших. Тут не приходится ожидать ничего иного. Во-первых, всем игрокам гарантирована безнаказанность. Ведь «само государство как организация общественной власти, корпорация профессиональных руководителей и механизм, призванный обеспечивать общественный порядок, стало источником нарушения законов, ограничения личных и гражданских прав и свобод во многих областях и гнездом криминальных акций и самих их авторов»[61].
Очевидно, что мы имеем дело с закоренелым пессимистом. Ослунд обозвал бы его коммунистом, Мак Фоул вызвал бы полицию. Чтобы избежать ареста, остается призвать на помощь Ирину Ясину, экономическую обозревательницу революционно настроенного органа под названием «Москоу тайме», написавшую следующие милые строки: «Ни для кого из тех, кто вблизи наблюдает ход российской экономической реформы, не секрет, что до сих пор единств венные сдвиги происходили в денежно-кредитной области. Когда мы переходим к структурной политике, то России нечем похвастаться. Производство мало изменилось с социалистических времен, а если быть откровенными, то не изменилось вовсе. Предприятия с высокими объемами экспорта, гордость страны в начале индустриальной эпохи, остались такими же. ВПК все еще камнем висит на шее экономики. Но, самое главное, так и не начал действовать естественный отбор»[62].
Вот более или менее полная картина ситуации, хотя, конечно, можно было бы добавить еще немало подробностей. Но мне кажется, сказанного достаточно, чтобы показать, что за «реформа» была навязана России и насколько она себя оправдала. Вы спросите, кем она навязана? Жрецами, отправляющими культ американского капитализма и торжествующего нео-либерализма, как международными, так и местными, российскими, при активной нескрываемой поддержкой извне, прежде всего администрации Клинтона и канцлера Коля.
Оттуда в МВФ и во Всемирный банк поступил приказ реализовать в России только эту реформу и никакую другую. Так все и началось, из смешения нео-либерального фундаментализма, краткосрочных политических расчетов, призванных помочь шатающемуся Ельцину, и более дальновидных планов, нацеленных на дальнейшее ослабление России после блестящего успеха с развалом СССР.
Я не утверждаю, что все действующие лица преследовали одни и те же цели. Каждый добивался своей, при условии, что она у него наличествовала. В конце концов главенствующим оказался основной сценарий, имеющий в качестве общего знаменателя западную культуру конца XX века, использующую глобализацию в своих интересах и намеренную навязать ее концепцию всему остальному миру. А это касается не только экономики, производства и потребления, но и политики и ее форм, досуга, образа жизни и самого мировоззрения миллиардов жителей Земли.
В свете происходящего, учитывая, что операция по приучению России к этой модели с треском провалилась (в отличие от планов по ослаблению, точнее, по уничтожению, российской мощи), можно сделать вывод, что в настоящий момент у гегемонической западной культуры немного шансов реализовать свои намерения и что в будущем ей придется иметь дело с ущербом, нанесенным ее специфическим и субъективным видением глобализации, являющейся по сути объективным и неизбежным процессом. Нельзя не согласиться с тезисом Александра Зиновьева, выведенным для России, но действительным для двух третей мира, которым предстоит стать тремя четвертями в следующие 15-20 лет: «У России не больше шансов стать частью Запада, чем у мухи слоном, на том единственном основании, что у обоих есть хобот. К тому же Запад уже определил свое место и роль. Максимум, на что могут рассчитывать схожие с ним народы, это оказаться в его сфере влияния и колонизации, да еще на тех условиях, которые он сам, единственный и неповторимый, сочтет позволительными»[63].
Как читатель мог уже заметить, немалая часть размышления настоящей работы, на первый взгляд посвященной исключительно России, сводится к теме информации, ее производства и распространения в современном мире. Это не следствие профессиональных интересов автора. Просто я констатирую, что без решения проблемы того, кто и как контролирует ее потоки (и следовательно, возможно ли их контролировать иным образом), рее остальные вопросы нашего мира будут решаться в пользу частных интересов, зачастую узких и безумно ограниченных, вопреки интересам большинства. Я прекрасно понимаю, что ктонибудь немедленно с возмущением взмахнет руками, услышав слово «контроль», а потом окунет перо в чернильницу или ткнет пальчиком в клавиатуру компьютера, чтобы заклеймить тезис о противостоянии общих и частных интересов. А кто-то другой спросит: да что же этот за овощ такой, «общие» интересы?
Очевидно, что определить их непросто. Можно дать этому термину немало определений – и все они будут адекватными и в то же время неполными. Но ясно, что любую проблему можно решить двумя способами: или на основе одного из тысяч частных интересов, или же исходя из узкой выборки интересов общих. Это – первое и самое главное. Это лакмусовая бумажка, которая показывает близость к общим интересам. Определяется этот показатель очень просто: количеством информации о принятии данного решения, количеством людей, получившим доступ к ней. Короче, чем меньше гласности, чем меньше число вовлеченных в принятие решения, тем меньше демократии и выше риск, что кто-нибудь обведет остальных вокруг пальца. Доказательством является рассматриваемая нами ситуация. Весь мир знал – и был вынужден принять за истину –одну-единственную версию событий, одну гипотезу. Ему бесконечно повторяли, что «альтернативы» нет: ни Ельцину, ни шоковой терапии, ни насилию, которому были подвергнуты миллионы людей. Никому неизвестные люди получили возможность беспрепятственно распространять свое мнение, хотя в их компетентности были и остаются немалые сомнения. А ведь звучали и другие голоса, в чьей компетентности можно было быть уверенными. Но их не услышали, не распространили, не обсудили. Их ли это вина? Может, они просто не смогли достучаться до крупных СМИ? Бросьте, оставим эти глупости, эти, как сказал бы Поппер, «ужасные» гипотезы. Тому помешали очевидные интересы колоссальной мощи. Плюс глобальная система информации, находящаяся в руках их представителей. Отсюда «бардак», которым справедливо возмущается Пьеро Оттоне, говоря об Италии. Только этот «бардак» стал уже всемирным.
В 1994 году, когда опасность пути, выбранного Россией, стала уже очевидной, группа российских и американских ученых и экономистов опубликовала совместное «Заявление»[64], забившее тревогу по поводу шоковой терапии. Это Заявление, особенно если сравнить его с кучей чепухи, занимающей самые престижные газетные площади, заслуживало бы как минимум первых полос и призвано было привлечь внимание по меньшей мере предпринимательских и правительственных кругов разных стран. Однако боюсь, что и сегодня немногие знают о нем, хотя за прошедшие три года число подписавших его «диссидентов» расширилось, включив в себя даже пять лауреатов Нобелевской премии по экономике (все – американцы). Это: Лоуренс Кляйн (Пенсильванский университет), Василий Леонтьев (Нью-Йоркский университет), Дуглас Норт (Вашингтонский университет), Кеннет Эрроу (Стэндфордский университет) и Джеймс Тобин (Йельский университет)[65].
Замалчивание плеяды такого уровня интеллекта и компетентности необъяснимо. Возможно, причину следует искать в том, что документ содержал крайне неудобные оценки и обличал «чрезмерное количество несуразностей в постсоциалистическом преобразовании России». Иными словами, нобелевские лауреаты (как и десятки российских экономистов) доказывали, что «альтернатива радикально-либеральной реформе» существует. Сандро Виола, очевидно, считает их всех членами ВППЕ (Всемирной партии противников Ельцина) и «ностальгиками третьего пути»[66]. Но в их защиту следует заметить, что сформулированные ими в 1994 году прогнозы по сути оправдались, в отличие от гайдаровских, чубайсовских, ельцинских, шохинских, лившицевских, ослундовских, саксовских и т. д. От экономики как науки нельзя требовать слишком многого, но наука в сущности сводится к предвидению (на что бы она годилась, если бы не помогала нам смотреть вперед, предугадывать, скажем, орбиту спутника или течение болезни?). И экономика приближается к науке только тогда, когда может что-то предсказать. Иначе она остается болтовней, на которую не обратит внимания даже самый захудалый игрок на Миланской бирже.
Перечитаем, что же писали эти «неизвестные» экономисты в 1994 году предварительно подробно изучив ход первых двух лет ельцинской «реформы». «Без эффективной государственной программы идущие сейчас преобразования приведут к следующим результатам:
1) сокращение валового национального продукта
2) высокая инфляция;
3) увеличение импорта конечного продукта до уровня,
уничтожающего спрос на внутренние товары;
4) криминализация экономики и установление атмосферы всеобщего страха и запуганности;
5) ухудшение положения в социальной сфере, включая государственное здравоохранение, образование и безопасность населения;
6) сокращение инвестиций в экономическую инфраструктуру;
7) падение уровня жизни и рост разрыва в доходах».
Из этих семи прогнозов первый, третий, четвертый, пятый и седьмой оказались точными. Шестой оказался несколько более оптимистичным, поскольку инвестиции сократились во всех отраслях, а не только в инфраструктуре. Только второй, похоже, не оправдался. Но дело здесь не только в том, что инфляция обуздана еще не окончательно и то благодаря грабительской политике по отношению к населению, не имеющей ничего общего с нормальной экономикой (в том смысле, что она применима только в стране, лишенной возможности защищаться). Самое главное – этот показатель скрывает «отсроченную инфляцию», которой суждено вырваться на волю, как только исчезнут искусственные правила, по которым российская экономика принуждена была жить эти годы благодаря исключительно монетаристской политике, установленной МВФ и проводимой в жизнь Гайдаром-Черномырдиным.
«Заявление» – вновь представленное Ельцину осенью 1996 года в качестве документа для размышления (хотя в то время у российского президента были другие заботы) – определяло шоковую терапию как «экстремистский» подход, уже «показавший свою неэффективность как с экономической, так и с политической точки зрения». Стратегия радикальных реформаторов описывалась как «попытка достигнуть капитализма в один прыжок благодаря принципам laissez faire, мгновенному сокращению сферы влияния государства и форсированной приватизации экономики». Конечно, из этого получилось и кое-что положительное, что в общем-то неизбежно при отмирании планового хозяйства. Цены приблизились к мировым и даже превзошли их по многим пунктам. Предприятия получили стимул действовать самостоятельно (те, которых еще не задавили). Открылся простор индивидуальной инициативе (для тех немногих, кому удалось избегнуть рэкета, и, главное, легионов государственных бюрократов, получивших возможность систематически обирать народ).
Но (еще одно полезное замечание одного из подписавших «Заявление») «радикальные» реформаторы на самом деле не достигли даже главной своей цели – прекращения государственной поддержки предприятий. Рванувшись в недостижимой цели, они немедленно столкнулись с трясиной системы. Пять лет спустя российская экономика еще не избавилась от устаревших производств и монополий как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Реформаторы рассчитывали на скорое рождение широкого слоя предпринимателей, который, однако, не появился по той простой причине, что он не мог сформироваться без поддержки государства. Люди перетерпели шок, не испытав никакого преобразовательного воздействия. Структурного оздоровления не произошло. Реальная экономика прогнулась под собственной тяжестью, а коррупция в государственных структурах и криминальная мафия внедрились во все сферы социума. Результатом стала атмосфера, не способствующая ни политической и экономической стабильности, ни тем более зарождению здорового предпринимательства.
«В то же время, – говорится в «Заявлении», – приватизация в сочетании с распространением коррупции в конце концов снизила жизненный уровень, приведя к обнищанию большинства населения. Социальные преимущества (потенциальные. – Дж. К.) отразились только на узком круге лиц, начавших быструю ликвидацию предприятий для достижения немедленной личной выгоды. Неисчислимые природные ресурсы, которые могли бы способствовать развитию, могут быть расхищены (в настоящее время их разграбление уже произошло. – Дж. К.). Страна теряет богатства и через утечку капитала за границу, и через экстравагантный импорт предметов роскоши...»
Все это уже произошло, и теперь мы имеем дело не с предсказаниями, а со свершившимся фактом. Остается добавить, что вышеописанные тенденции еще далеко не исчерпали себя. Они продолжают и будут продолжать развиваться потому, что Россия – самая богатая природными ресурсами страна в мире, и потому, что на горизонте пока что не видно силы, способной что-то изменить. Но мне хотелось бы завершить эти размышления попыткой ответа тем, кто, видя, что в красивых речах певцов российского капитализма не все складно, все же твердят, что «корабль плывет», что люди, даже не получая зарплаты, как-то выживают. Этим наблюдателям кажется, что существует теневая экономика, невидимые доходы, что нам, иностранцам, видно далеко не все. И вообще, откуда столько пессимизма?
Особенно тем, кто побывал только в Москве, рассказы о переживающей крах стране кажутся преувеличенными и тенденциозными. Но это не так. Роль столицы ничуть не изменилась с советских времен – это витрина. За ней скрывается страна не просто непохожая, но противоположная и противопоставленная ей. Это – остров, отличающийся от моря как земля от воды. В советские времена причины были иными, а результат – тот же, даже более заметный и вызывающий. Тогда режим показывал гостю то, что тот «должен» был увидеть. Это был вопрос пропаганды. Пропаганда умерла, но в силу обстоятельств министерства, интеллигенция, банки и власть по-прежнему прописаны в Москве. Считается, что 70% всех финансовых ресурсов России обращается и тратится в столице.
И именно здесь появился такой мэр как Юрий Лужков, несомненно выдающийся по своим деловым качествам и незакомплексованности. Это типичный «хозяйственник» советских времен, ворочающий теперь миллиардами долларов, имеющий дело с мафией без страха замараться, не забывающий о своем обогащении, но и умеющий что-то делать. К тому же, помышляя о президентском кресле в будущем, он ловко поддерживает контакт с «народом». Москвичи знают, что Лужков – единственный, кто воспротивился приватизации по Чубайсу. И ему удалось выбить для Москвы особый ее режим. В результате Москва получила от приватизации (которой, само собой, руководил Лужков) в тысячу раз больше средств, чем все остальные области и республики, вместе взятые. Достаточно одного малюсенького примера: только в 1996 году столица получила от приватизации 6 триллионов рублей (1,2 миллиарда долларов) против триллиона, поступившего в бюджет от приватизации во всей остальной стране. А надо иметь в виду, что в Москве, так же как и везде, все приватизировалось по смешным ценам.
Итак, столица не может служить примером, в том числе и потому – данные официальной статистики – что в ней учителя почти весь прошлый год получали зарплаты в срок, а 76% московских трудящихся она выплачивается с опозданием, вполовину меньшим, чем в остальных областях. Понятно, что и тратить москвичи могут больше (вот вам и объяснение, почему в магазинах столько людей и они не просто смотрят, а покупают), и откладывать что-то удается. Покиньте Москву – и вы окажетесь в совершенно ином мире, где нищета и деградация поражают с силой удара кулаком. Призываю в свидетели Александра Солженицына, который отправился посмотреть российскую глубинку. И он ее увидел. Его полный гнева рассказ невозможно отмести пожиманием плеч, как это уже делается с его философией.
Есть еще одно, более общее соображение, касающееся армии неизлечимых оптимистов (западных и московских), с восторгом и удивлением описывающих наступление капитализма в России. Почему с удивлением? Потому что немногие в свое время осознали, что падение коммунизма в России – явление необратимое и что, так или иначе, и возвращение к власти коммунистов и, тем более, возрождение плановой экономики и административно-командной системы уже невозможны. Страх перед коммунистической реставрацией затуманил глаза и умы. Многие просчеты Запада (и российских радикал-демократов) проистекают из коренного непонимания ситуации, сложившейся к концу 1991 года. А известно, что страх – плохой советчик. Так же как до ее кончины сила коммунистической системы безмерно преувеличивалась, так впоследствии считалось, что мы присутствуем при тяжелой болезни, хотя на самом деле приборы уже давно зафиксировали клиническую смерть.
Откуда восторг и удивление по отношению к российскому капитализму, о котором ни у кого не повернется язык сказать что-нибудь хорошее, когда он остается наедине с собственным зеркалом? Во всем этом есть какой-то невольный комизм. Можно подумать, что восторгающиеся всерьез полагали, что по смерти коммунизма в России может произойти еще что-то «странное». Что-нибудь вроде «третьего пути» между капитализмом и коммунизмом. Странно. До этого нам столько лет повторяли, что капитализм – единственная реальная альтернатива, единственный «реальный» ответ «искусственной» социалистической утопии. И что правовое государство (выражаясь по гегелевски) было единственной, неотвратимой судьбой современного общества. «Конец истории», теория, выдвинутая в 1989 году после падения берлинской стены Фрэнком Фукуямой, стала высшим синтезом этой концепции.
Так если после коммунизма мог наступить только капитализм, который в свою очередь был высшей стадией кризиса коммунизма, чему же удивляться, если в России создается капитализм? Он все равно бы наступил, независимо от того, кто у власти. С или без шоковой терапии. Доказательства? Они просты. Когда Черномырдин был назначен премьер-министром, многие западные комментаторы и российские радикалдемократы кричали о поражении реформаторов. Черномырдин и в самом деле был выходцем из наиболее консервативных кругов бывшей советской госбюрократии. Но смотрите, как действовало в последующие четыре года его правительство, состоявшее во многом из тех же бюрократов. Они с подобострастной решимостью применяли рецепты, выписанные МВФ. Короче, нам приходится согласиться с выводом «Независимой газеты»: «Возможно, через десять лет историки придут к заключению, что российская экономика 90-х гг. была потоплена во лжи»[67].
Можно сказать, что энтузиазм оптимистов – наследник их необъяснимого удивления и сын их весьма примитивного интеллектуального багажа. Отсюда многочисленные цепочки умозаключений, чей основной пророк, уже упоминавшийся нами, зовется Строуб Тэлботт, заместитель госсекретаря США, которому Америка обязана, наверное, самой впечатляющей коллекцией просчетов со времен войны во Вьетнаме. Остаются вопросы, которых все старались избегать с самого начала заговора молчания, имевшего, как мы увидели, немало сообщников. В самом ли деле шоковая терапия была для России единственным путем к рыночной экономике? Какой тип рынка создается в России? Какую реальную поддержку (и понимание) встречает этот феномен со стороны населения? Куда эволюционирует российское общество – в сторону стабильности или новых потрясений? Иными словами, с какой Россией нам придется иметь дело в следующие 10-15 лет? Какую Россию мы хотим видеть в качестве партнера? Цивилизованную, современную, демократическую, сильную, единую и конкурентоспособную страну? Или же авторитарное, неразвитое, реваншистское государство, охваченное нравственным, политическим и социальным хаосом и постоянно балансирующее на грани распада?
Поклявшись, что с кончиной Варшавского договора никто не попытается воспользоваться новым раскладом сил, Запад решил расширить границы НАТО до российских рубежей. Мы можем обратиться к свидетелю исключительной важности, не только наблюдавшему, но и лично обсуждавшему и вершившему судьбы нового мира, свидетелю, которого еще никто не опроверг. Это Михаил Горбачев. «Когда настало время объединения двух Германий, основным в.опросом для всех, призванных принимать решения, стала синхронизация этого процесса с процессом создания системы общеевропейской безопасности. Объединение Германии не должно было повредить ему». Горбачев вспоминал об этом, когда готовил свою очередную статью для «Ла Стампа» в феврале 1997 года. Тогда он сказал: «Надо напомнить немаловажное обстоятельство – в то время еще существовали оба военных блока, и ОВД, и НАТО, враги по определению. Тем не менее в ноябре 1990 года в Париже были подписаны два важнейших документа: Хартия для новой Европы и судьбоносный Договор о сокращении обычных вооружений на европейской территории. Затем, как известно, Варшавский договор самораспустился. Ситуация еще более прояснилась, потенциальных угроз становилось все меньше и меньше. Что же мешало реализации разумной идеи о продвижении вперед по пути, открытому парижскими документами? Абсолютно ничего. Что мешало реализовать их дух и букву? Ничего».
Если существует доказательство того, что Западу, этому Западу доверять нельзя, то оно перед нами. Если есть доказательство, что этот Запад слишком глуп и опасен для всех, включая себя самого, то вот оно во всем своем неопровержимом блеске, яркое как Полярная звезда. А ведь их предупреждали. Если составить перечень тех, кто критиковал расширение НАТО в американской печати (итальянская хранила практически полное молчание, за исключением статьи Горбачева), мне не хватило бы страниц этой книги. Поэтому я ограничусь одним (но потрясающим!) выступлением, сделанным Джорджем Кеннаном в «Нью-Йорк тайме» в феврале 1997 года[68], когда ставки были уже сделаны и вернуться назад, не потеряв лица и всего остального, было невозможно. Для тех, кто не понял, я имею в виду лицо Уильяма Клинтона.
Джорджа Кеннана нельзя обвинить в коммунистических симпатиях, как это (к сожалению для него) происходит с Горбачевым. Более того, именно Кеннан в свое время изобрел теорию «сдерживания» СССР. Поэтому ему можно верить, когда он скорее с раздражением, чем с удивлением сообщает нам, что «кто то где-то» принял решение. Он тоже обнаружил, что по какой-то странной причине в этом мире самые важные решения принимаются «кем-то» и «где-то», и никогда' не понятно, что же это за шалун такой и где он сидел, ковыряя в носу, во время их принятия. Бывший посол США в Москве, а ныне профессор истории в Институте прогрессивных исследований – человек немногословный, но говорит весомо и тщательно подбирает выражения. «Наша точка зрения, – пишет он, имея в виду собственную позицию, разделяемую «определенным числом людей с большим и зачастую достаточно свежим опытом в российских делах», – заключается в том, что, по правде говоря, расширение Организации Северо-Атлантического Договора стало бы самой роковой ошибкой американской политики за все время, прошедшее с окончания холодной войны».
Ясно? Аргументы вкратце таковы. Это решение подольет масла в огонь антизападнических и милитаристских настроений в России. Оно затормозит развитие демократии в России. Оно вернет климат отношений между Востоком и Западом назад ко временам холодной войны. Оно подтолкнет российскую политику в таком направлении, которое нам самим не понравится. Оно сделает невозможной ратификацию договора СНВ-2 со стороны Думы. Все это при «неудачном стечении обстоятельств», саркастически пишет Кеннан, когда российское руководство парализовано болезнью президента, совпавшей – «вдвойне неудачно» – с «совершенно не необходимым» ходом Запада. Короче, неужели нельзя было придумать ничего лучшего, как заново начинать выяснять, кто чьим союзником должен быть. Кто кому угрожает? Где и как может зародиться новый конфликт, сама мысль о котором представлялась смешной в 1996 году и будет казаться таковой следующие двадцать лет?
В самом ли деле здравый смысл отправился погулять и не отвечает на звонки по сотовому телефону? Неужели никому в Европе не пришло в голову, что кандидаты на вступление уже в достаточной мере защищены своим нынешним положением и что чрезмерная их защита со стороны Запада станет только оскорблением – и угрозой – для России? Почему никто не вспомнил, что во время холодной войны Финляндия, Швеция и Австрия преспокойно жили-поживали, не испытывая никакой потребности вступать в НАТО? Не столько потому, что они не ощущали реальной угрозы. Просто существование НАТО само по себе было достаточным сдерживающим фактором. Если дело обстояло таким образом во времена существования ОВД, то как можно представить себе российскую угрозу Чехии, Польше или Венгрии сегодня, когда у России нет военных союзников в Европе, а сама она не обладает армией, достойной этого имени? Можно понять страх стран Центральной Европы. Они еще не забыли печальный опыт прошлого. Но хороший врач советует пациенту, переживающему стресс, принимать успокаивающие. А только что изнасилованной девушке не предлагают на будущее одеваться в рыцарские латы. Если, конечно, добрый американский доктор не рассчитывает на голоса всех польских, венгерских, чешских, латышских, эстонских, литовских, румынских и болгарских эмигрантов. Но полно, профессор Кеннан, зачем мы теряем время в поисках оправданий для уже принятого и совершенно необоснованного решения? Давайте готовиться к приему новых членов НАТО и считать, во что это нам обойдется. Ведь если «кто-то» принял «где-то» такое решение, делал же он какие-то прогнозы. Наверняка он заключал союзы, но не военные, а с военными – с натовскими бюрократами, производителями оружия, со всеми теми, кому окончание холодной войны принесло только головную боль и тревогу, что время тучных коров закончилось.
Все исследователи бюрократии знают, что ее незыблемость объясняется общим законом: ни одна бюрократия не может планировать собственное сокращение или самоубийство. И следовательно, ни одна бюрократия никогда не поймет причин своего исчезновения или сокращения. У аппарата одна мысль: сохра- . нить себя в неприкосновенности и, по возможности, расшириться. Это касается и НАТО, и всех остальных международных бюрократий. Военные чиновники ничем не лучше и не хуже чиновников финансовых. Теперь перейдем к подсчетам. Только начальные меры по организационному и технологическому перевооружению первых трех кандидатов на вступление в НАТО обойдутся от 15 до 20 миллиардов долларов. Весьма правдоподобные оценки утверждают, что до 2010 года кому-то придется раскошелиться на 100-150 миллиардов долларов, чтобы оплатить включение в НАТО всех или почти всех желающих.
Кто же будет платить? Кандидатам лучше не тешить себя иллюзиями. Запад собирается делать бизнес, а не дарить подарки. Добрая половина расходов придется на их плечи. Взамен они получат скорее всего уже устаревшие вооружения и бывшую в употреблении инфраструктуру: «Пока что научитесь пользоваться хотя бы этим». Предприятия западного ВПК уже взяли на вооружение технику «Филипп-Моррис», который дарит «Мальборо» новым потребителям, чтобы они пристрастились к их вкусу, а потом начинает продавать его по мировой цене (контрабандно). В данном же случае подавшим заявку на вступление предлагаются западные технологии. Потом им придется платить. А пока что российские технологии окончательно исчезают и бывшим хозяевам, ныне ставшим просителями, придется распроститься с будущим рынком.
Теперь мы начинаем кое-что понимать. Не так ли, профессор Кеннан? Так давайте же примем первых трех простачков. Они пойдут на закуску, доказав, что Запад всегда будет делать то, что ему нравится и что он считает нужным. А потом лезвие войдет в тело на всю длину и НАТО вберет в себя не только Прибалтику, но и несколько кусков бывшего СССР. Украина уже поджидает его, высунув язык от нетерпения.
Вот мы и объяснили мотивы западной политики. Правильнее было бы называть ее «американской», поскольку идея расширения НАТО на Восток проталкивалась с поразительным тупым упрямством прежде всего первой клинтоновской администрацией, а будет приведена в исполнение второй. Но сейчас мне хотелось бы остановиться на неоценимом вкладе в планы Вашингтона самого российского руководства. Для удобства мы разделим его на две части по принципу нанесения ущерба российским интересам. Первая состоит из ненамеренных, но разорительных глупостей, совершенных Ельциным и компанией с 1992 по 1996 год. Вторая же включает примеры намеренной, то есть сознательной продажи российских интересов Америке в обмен на политическую и экономическую поддержку Вашингтона обитателю Кремля. В обоих случаях можно было бы сказать – оставив в стороне на время самостоятельные проекты Запада, – что российское руководство сыграло главную роль и сделало все возможное и невозможное для осуществления расширения НАТО на Восток.
Итак, начнем с первой части. Россия разоружилась сама, самым несуразным, беспорядочным и безответственным способом, какой только можно вообразить. Из чувства справедливости следует заметить, что здесь бедный Запад ни при чем. Россияне все сделали своими руками. Годами говорилось о «военной реформе». Но для того, чтобы понять, какие вооруженные силы нужны России, – надо было сначала решить, какое место она намерена занять в современном мире. Не разобравшись со вторым, нельзя добиться первого. В результате российское правительство под руководством Верховного главнокомандующего начало урезать военные расходы и сокращать численность войск без всяких критериев. Десятки тысяч офицеров месяцами не получали зарплаты, десятки тысяч, возвратившись из бывших братских стран, остались без крова. Из-за нехватки денег, зарядов, топлива отменялись учения, тренировочные полеты, маневры кораблей. Это – позорно неполный перечень компонентов самого настоящего краха, сопровождавшегося исчезновением госзаказов во всех областях разработки и производства вооружений.
Да, армия была чрезмерно велика, содержать ее в новых условиях не представлялось возможным. Да, резкое сокращение военных расходов было неизбежно. Да, окончание холодной войны делало ненужными многие потребности прошлого, ознаменованного вооруженным противостоянием всему остальному миру. Сокращение было закономерно и необходимо. Но есть огромная разница между сокращением и разрушением. Столь огромная, что никто до сих пор не переходил эту грань. Чем же объяснить это саморазрушительное безумие? Только одним: в Кремле считали, что России больше не нужна никакая оборонительная система вообще. Еще одно проявление теории «империи зла», согласно которой с его уничтожением остается одна «империя добра» миролюбивая Америка.
Чтобы вышесказанное не показалось голословным, имеет смысл повнимательнее изучить то, что произошло в области стратегических ядерных вооружений, к тому же – как пишет Джордж Кеннан – в самый разгар ратификации договора СНВ-2 в Думе. Напомним, что во времена Горбачева и Буша Россия и Америка договорились о частичном сбалансированном ядерном разоружении. Но, как известно, Борис Ельцин терпеть не мог Горбачева. И, быть может с целью затмить его заслуги в области разоружения, он пошел на сокращение, в сто раз превышавшее предыдущие договоренности. В то же время Америка продолжала придерживаться подписанных соглашений. В результате этого «однобокого» разоружения все сказки о «ядерном чемоданчике», так возбуждающем западных корреспондентов, полагающих, что они вызовут дрожь запоздалого ужаса у своих читателей, лишились какой бы то ни было основы. Просто болтовня, пускание пыли в глаза общественному мнению. В том числе и российскому, все еще верящему, что их президент может этим чемоданчиком кого-то напугать.
На самом деле российский стратегический ядерный потенциал практически сведен к нулю. Достаточно иметь хотя бы поверхностное представление о стратегии «ядерного сдерживания», чтобы понять, что она действует только в условиях реальной угрозы и только тогда, когда никто из противников не в состоянии избежать ответного удара. При отсутствии одного из этих условий стратегия сдерживания не только прекращает действовать, но ее компоненты становятся источниками смертельной угрозы, так как наиболее сильный соперник может испытать соблазн применить ядерное оружие. А более слабый, в свою очередь, может решиться прибегнуть к нему, чтобы помешать другому войти в еще большую силу. Сегодня, к счастью, мы живем в совсем ином мире. И разумеется, никто в Америке не предполагает использовать ядерное оружие против России. Но неплохо было бы признать, что ядерный паритет нарушен. Сейчас это ничего не значит. В будущем это обстоятельство может сыграть совершенно непредсказуемую роль.
К тому же ядерное оружие никуда не делось и представляет опасность уже сегодня, прежде всего для России. Для остальных стран, для нас, они несут угрозу типа Чернобыля, как источники потенциальных экологических катастроф, а не как наступательное оружие. Это не я говорю, так утверждает российский министр обороны, генерал Игорь Родионов: «Я боюсь, что вскоре Россия перейдет порог, за которым ядерные ракеты и системы выйдут из-под контроля»[69]. Согласно данным Комитета по экономической политике Думы[70], система предупреждения в случае нападения уже в 1996 году функционировала не полностью как в части космической разведки, так и наземной. Ни одна из наземных станций за последние пять лет не модернизировалась, хотя многие из них выработали гарантийный ресурс и явно устарели. Что же до воздушного компонента стратегической системы ядерного сдерживания (ССЯС), то она сведена к минимуму и ее нынешняя эффективность «вызывает серьезное беспокойство».
Процесс «деградации» оказался особенно бурным на поверхности и в глубинах морей и океанов. Патрулирование вооруженных атомным оружием подлодок сократилась до такой степени, что большинство российских военных экспертов уже не считает, что оно играет какую-то роль в процессе сдерживания. Оперативные возможности подводного флота упали до критического порога, за которым он не просто теряет наступательный потенциал, но и становится источником опасности для себя и своих экипажей. С 1990 года Россия не произвела ни одной атомной подводной лодки. Предложения начать спускать на воду одну подлодку в год начиная с 2002 года остаются лишь благими пожеланиями – на них нет и не может быть средств. Иными словами, через 10-12 лет морской компонент ССЯС России будет насчитывать 9-12 атомных подлодок, вооруженных 800-1000 боеголовками. То есть Россия окажется далеко за низшим пределом, установленным договорами СНВ-1 и СНВ-2, предусматривающим для этого вида вооружений потолок в 1750-1900 ядерных боеголовок.
Перейдем к межконтинентальным баллистическим ракетам наземного базирования (МБРН). Здесь ситуация настолько серьезная, что еще немного и любой разговор о сдерживании станет пустой болтовней. Учитывая, что многие МБРН уже отслужили «гарантийный срок» и что новые «Тополь-М» производятся по чайной ложке из-за отсутствия средств, через шесть лет Россия будет иметь около 250-300 МБРН типа «Тополь-М», к которым добавится сотня СС-19 (с одной или 6 боеголовками) и пара десятков ракет «тяжелого» типа, то есть с десятью независимыми боеголовками. Но СНВ-2 обязывает Россию уничтожить все «тяжелые» МБРН, так что она потеряет свою сдерживающую способность и здесь.
Что же до обычных вооружений, то по ним мощь НАТО превзошла российскую уже в четыре раза. Применяя теперь к России критерии, использовавшиеся НАТО во времена существования ОВД, когда ситуация по обычным вооружениям была противоположной (но не с разрывом в четыре раза!), с несомненным превосходством СССР по количеству войск и бронетехники, Москва имела бы полное право считать ядерное оружие элементом поддержания общего равновесия. Но Россия, как мы только что засвидетельствовали, теряет даже стратегический потенциал сдерживания.
И, наконец, последний штрих. Вашингтон не скрывает своего намерения создать систему противоракетной обороны до 2003 года, что позволит ему выбросить в мусорную корзину договор по ПРО от 1972 года, по которому СССР и США обязывались не создавать ничего подобного (именно для того, чтобы сохранить в силе сдерживающий фактор, гарантированное взаимное уничтожение в случае ядерного конфликта). Чем могла бы ответить Россия? Очевидно, что у нее не было и нет соответствующих технологий для создания собственной системы ПРО. И что даже имей она их, у нее отсутствуют средства на ее производство. Теоретически (только теоретически) России остается одно: денонсировать все договоры по СНВ и начать штамповать такое количество «Тополей-М» с множественными боеголовками, что будущая американская система противоракетной обороны станет слишком уязвимой. Иными словами, противопоставить качеству и электронным хитростям грубое количество. Но опять же, где найти деньги? Не говоря уже о том, что стоит заикнуться на эту тему, как Вашингтон захлопнет все кошельки, включая МВФовский. И как обеспечить секретность, когда все системы безопасности советских времен разрушены и американцы всюду чувствуют себя как дома?
Под каким бы углом зрения мы ни рассматривали проблемы российской безопасности, результат один – Россия больше не является военной сверхдержавой. Министр обороны Родионов заявил, что «вооруженные силы достигли крайней черты, за которой дальнейшее снижение их боеспособности может привести к непредсказуемым катастрофическим последствиям». Кому-то может показаться, что Родионов преувеличивает, что он просто выбивает деньги из правительства. Но с какой стати преувеличивать военной разведке США, направившей в 1996 году в Конгресс США доклад, описывающий российскую военную машину такими словами: «Мощь ее растрачена, по крайней мере в следующие десять лет она будет неспособна проводить наступательные операции против Китая или в глубине Европы»[71]?
На этом этапе любой человек, естественно, спросит: какого черта НАТО расширяется на Восток вплоть до границы с Белоруссией? Ведь ясно, что с точки зрения безопасности бывших стран ОВД и Запада в этом нет никакой нужды. Разве Россия недостаточно ослаблена? Какую опасность она может представлять, когда Запад обошел ее и по ядерным, и по обычным вооружениям? Но здесь на подмогу американским теоретикам расширения НАТО и руководителям восточноевропейских стран, громко требующих пустить их под североатлантический зонтик, поспешил Борис Ельцин. Как ему это удалось? С помощью войны в Чечне. Иметь в качестве соседа страну, чьи лидеры, не моргнув глазом, могут истребить десятки тысяч собственных граждан, не так уж приятно. Будапешт, Варшава и Прага, уже испытавшие в прошлом на себе деликатность кремлевской политики, закономерно усомнились в том, что в Москве что-нибудь изменилось. Как остановить людей, способных на такую жестокость по отношению к собственной стране? А если даже Ельцин, клявшийся в верности демократическим принципам Запада, настолько циничен (так, наверное, думали в этих столицах), то что же произойдет, если его заменят другие люди, не столь покорные указаниям из-за рубежа? Короче, чем же все-таки неокапиталистическая Россия отличается от старой советской, имперской и агрессивной?
Аргументы, не лишенные весомости. Но на них можно легко ответить, перевернув их с ног на голову. Война в Чечне как раз и доказала, что российская армия уже не в состоянии воевать. Она не только не может вести завоевательную войну, но даже неспособна одержать победу на своей же территории, в условиях подавляющего численного и технического превосходства. Однако страхи не лечатся ни шутками, ни доводами разума. А грубость и глупость «демократа» Ельцина не может никого успокоить. Кроме, быть может, тех, кто более близко знаком с нравственными качествами российского президента и его окружения. Их легко призвать к порядку, лишь чуть-чуть потянув узду, по крайней мере в том, что касается поведения России за ее пределами.
И здесь мы переходим ко второй части «разбазаривания» национальных интересов России, к процессу, сознательно начатому Гайдарами, без конца мотавшимися в Вашингтон просить государственный департамент, чтобы кто-нибудь уговорил Ельцина не назначать премьером Виктора Черномырдина. Из этого источника черпали и бурбулисы, и Шахраи, и полторанины, и лобовы, и Старовойтовы, и станкевичи, чьи американские вояжи, оплаченные американскими спонсорами, служили выработке стратегий, имевших мало общего с российскими интересами. Я имею в виду ту распродажу, в которой участвовал «мистер Да» Андрей Козырев, неоднократно дававший понять американцам, госсекретарю Уоррену Кристоферу и другу Строубу, что, ну да, конечно, НАТО может расширяться. Во-первых, разве мы теперь не друзья? А вовторых, разве Россия сама в перспективе не присоединится к Северо-Атлантическому альянсу? А пока что нельзя ли примкнуть к какой-нибудь промежуточной программе, что-нибудь вроде «Партнерство во имя мира»? Лишь бы все делалось правильно, своевременно и без лишнего шума.
Американцев, ничего другого и не ожидавших, убедили, что только неисправимое коммунистическое меньшинство, неспособное смириться с сотрудничеством с Западом и полным и окончательным присоединением России к кругу цивилизованных стран, может воспротивиться новой европейской архитектуре под американской эгидой. Они, российские демократы во главе с Ельциным, постараются остудить эти горячие коммунистические головы. Они объяснят россиянам, что им нечего больше бояться. Взамен, само собой, Запад пообещает защищать их от любой опасности. Поскольку планировалось ограбление масс, лишние меры предосторожности не помешали бы. Да и кто бы отказался защищать столь верных слуг? Так были распределены роли, которые предстояло сыграть в узком кругу, как правило (к сожалению для них, не всегда) в стороне от нескромных ушей. Поэтому никто в Вашингтоне особо не беспокоился, слушая, как российский президент в Будапеште выступает с яростной антизападной речью, вошедшей в историю под названием «речи о холодном мире».
Оторопевшие комментаторы с тревогой бросились разбирать речь хмурого и резкого российского лидера. Россия повысила голос, писали они, наступает вторая холодная война. Российские журналисты продиктовали в свои редакции корреспонденции, переполненные гордостью за отчизну. На самом деле все обсуждали пустоту. Знающие же люди в Москве и в Вашингтоне, наверное, сгибались пополам от хохота. Роль была сыграна отлично. Клапан российского котла выпустил необходимый пар. Давление упало. Огонь, правда, никто не убирал и температура продолжала подниматься, но клапан Ельцина будет включаться регулярно.
В конце концов игра стала вестись почти в открытую. В начале 1996 года, когда началась предвыборная кампания и Борис Ельцин наконец-то сообщил о выдвижении своей кандидатуры (удивив, по-моему, только сторожа какого-нибудь заполярного маяка), все разговоры о расширении НАТО вдруг прекратились. Кое-какие западные столицы даже открыто дали понять: не время. Обсуждение этого вопроса может повредить кампании нашего друга Бориса. Своего места лишился и Андрей Козырев: слишком уж он засветился как «проамериканец». Его быстренько заменили более «советским» Евгением Примаковым. Иными словами, Ельцин и Клинтон на самом деле прекрасно знали, что тема НАТО россиянам неприятна. Россиянам вообще, а не только коммунистам. И совместными усилиями они решили обвести их вокруг пальца.
В первой главе я упоминал о темах, над которыми штаб Ельцина трудился в тесном контакте с американской командой из комнаты 1120 и «сигналы» о которых отправлялись в Вашингтон прямо Дику Моррису. Вот вам одна из них, для обработки которой Белый дом, очевидно, создал тандем во избежание неосторожных шагов. Самые острые вопросы внешней политики, те, по которым Кремль уже обещал найти решение, не должны были стать предметом широкого обсуждения. Надо было заставить замолчать не только российские СМИ – что достаточно просто сделать вливаниями десятков тысяч долларов, – но и американские и европейские. Здесь деньги не помогли бы. Однако необходимо было заставить их забыть о расширении НАТО на Восток по крайней мере до июля. На эту тему перестали говорить представители госдепа и европейских канцелярий. И журналисты о ней забыли.
Очевидно, что, с точки зрения самих западных правительств, их тактика была абсолютно последовательной и логичной. Решение вопроса откладывалось, чтобы не повредить кандидату, который обещал защищать их интересы лучше других. Но как объяснить поведение самого Кремля? Как минимум это доказывает его намерение обмануть российских избирателей. И если бы это доказательство было единственным!
Вот почему США настаивают на своем плане расширения НАТО. Ведь после первого, осторожного зондирования, проведенного в 1993 году, они больше не встречали сопротивления. Если бы при первых же намеках Ельцин и его генералы отреагировали с достаточной жесткостью, скорее всего, Вашингтон и европейские круги вынуждены были бы еще раз задуматься над этим вопросом.
Если вернуться мысленно на несколько лет назад, легко вспомнить, что тогда вопрос расширения НАТО на Восток вовсе не считался приоритетной необходимостью во многих западных столицах, особенно европейских. Многие считали, что необходимо учитывать и российские интересы, по крайней мере не провоцировать и без того достаточно измученную, ослабленную и внутренне нестабильную Россию. Я имею в виду первую половину 1993 года. Более того, если перечитать комментарии того времени, многие задавались вопросом: насколько необходимо сохранять в неприкосновенности военную машину и саму доктрину НАТО после краха бывшего военного противника? Но в это время на боснийском полигоне доказывался тезис что, вопреки своим уставным функциям, НАТО могло сыграть немаловажную роль региональной полиции.
Пока ситуация развивалась таким образом, реакция российской стороны попросту отсутствовала. А ведь первые признаки того, что брюссельские генералы задумали форсированное расширение НАТО на Восток, появились еще в декабре 1993 года. Молчание Москвы позволяло интерпретировать его как согласие. Хотя, глядя на поведение Ельцина и Козырева, можно даже дерзнуть предположить существование договора по обмену. Но даже если никакой сделки не произошло, дело было сделано благодаря вопиющей некомпетентности. Поездки Павла-«Мерседеса» Грачева в Вашингтон и Брюссель были ознаменованы весьма противоречивыми заявлениями. И это еще слабо сказано. Единственный вывод, который можно было из них сделать, – Москва не имела никакой четкой позиции даже в том, что касалось ее собственного будущего. Про будущее НАТО и говорить не приходится. Запад вообразил, что имеет дело с кучкой недоумков и, естественно, начал посылать все более четкие и презрительные сигналы. Вроде того, когда Кристофер в конце 1995 года сухо заявил, что НАТО не примет российское вето на свои решения.
Россия же так и не пошла дальше невнятного повторения своего несогласия устами Грачева. И в результате проглотила пилюлю. Она не претендовала на право вето, ограничиваясь «несогласием». Вы только представьте себе: эти ребята передвигают свои пограничные столбы почти под нос Кремля, а российский министр обороны заявляет: «Я не согласен». В это же время российский министр иностранных дел уже год увлеченно играл в «Партнерство во имя мира», придуманное Строубом Тэлботом, хотя никто не мог уразуметь, что же, это за штука и почему, собираясь партнерствовать с Москвой, НАТО одновременно готовилось к усилению антироссийского фланга, к тому же еще и пытаясь убедить Москву, что на самом деле расширение НАТО не направлено против России, то есть вообще не направлено против кого бы то ни было. Короче, НАТО отправилось на Восток просто для увеселительной прогулки.
Поэтому когда в конце 1996-го начале 1997 года под давлением российского общественного мнения Кремль и правительство решили организовать новый выброс антинатовского пара, то обнаружили, что уже слишком поздно. Игра была уже сыграна по правилам, установленным Западом, то есть Вашингтоном. Решение о расширении было принято, и даже входные билеты для первых счастливчиков уже были проданы. Но даже тогда, когда министр Примаков стал выражаться с необычной жесткостью, заявив о решительном неприятии расширения и пригрозив маловероятным ответом в виде изменения курса внешней политики России и т. д., даже тогда правительственный хор умудрился петь вразнобой.
3 февраля 1997 года два человека, занимавшие самые высокие государственные посты в России, сделали для потрясенной международной печати взаимоисключающие заявления. Анатолий Чубайс, давший в Давосе интервью «Файнэншл тайме»[72], утверждал, что «Россия никогда не выступала против расширения», и давал понять, что Москва готова закрыть глаза, если Запад подпишет с ней договор до натовского саммита в июле. По Чубайсу выходило, что вся проблема в том, чтобы не начинать действовать «немедленно», иначе западная политика рискует «совершить самую серьезную ошибку за последние 50 лет».
Аргументы он приводит любопытные. Чубайс даже не пытается объяснить Западу, что расширение НАТО – оскорбление для России. Это бесполезно. Он просто говорит, что оно «даст оружие коммунистам и националистическим силам». В тот же день Виктор Черномырдин беседует с Джимом Хоагландом и Дэвидом Хофманном из «Вашингтон пост»[73]. И говорит вещи намного более жесткие. Он тоже упоминает о договоре между Россией и НАТО, но считает, что он должен быть «юридически обязывающим» и «изменить природу альянса», превратив его в «политическую организацию». И для него дело не во времени. Россия против расширения НАТО сегодня и всегда. Только в одном вопросе мнение Черномырдина полностью совпадает с чубайсовским: в аргументации. Он тоже убеждает своих западных собеседников: «Я не боюсь, что Польша или Венгрия, или кто-нибудь другой вступят в НАТО. Для России это не такая уж большая опасность. Дело в том, что я беспокоюсь за Россию, за то, что в ней может произойти, и ничего больше». Обоими российскими руководителями движет страх перед Россией, а не угроза Запада. Всего за месяц до того новый шеф Совета Безопасности РФ, неподражаемый Иван Рыбкин, выступил с идеей, что Россия – почему бы нет? – с удовольствием присоединится к «политическим структурам» НАТО. Брюссель немедленно ответствовал, что об этом нечего и думать. НАТО не расширяется против России, объяснил некий анонимный высокопоставленный североатлантический чиновник, но Россия ни при каких обстоятельствах не присоединится к нему. А иначе зачем вообще нужно это пресловутое расширение?
Иван Рыбкин, наверное, все еще пытается разобраться в том, что же произошло. Когда он ездил в Вашингтон, то был слишком занят покупкой мебели и ее погрузкой в правительственный самолет вместо гуманитарной помощи, чтобы внимательно выслушивать строгих чиновников госдепа. Бывшая сверхдержава рассылала по миру политических побирушек. Как же можно было принимать ее всерьез? К тому же с какой стати Борис Ельцин, связанный по рукам и ногам заранее поставленными и принятыми условиями, вдруг позволяет себе самостоятельное поведение? Тем более, что в это время происходило радикальное сокращение политического и экономического потенциала России, которое сделало бы ее бессильной и покорной по всем направлениям. За несколько лет российский ВНП сократился вдвое. Здесь нужно предупредить возражение ярых фридманистов: естественно, скажут они, что производство должно было упасть. Ведь 80% производственной структуры СССР было связано с ВПК и его разрушение было неизбежно. А кто оспаривает эту аксиому, – или коммунист, или милитарист. В любом случае консерватор.
Как бороться с такой алмазной логикой? Может быть, с помощью латинского изречения: во всем нужно знать меру. Потому что за – точнее, внутри – экономических законов стоят живые люди. И если бы проблема решалась экономически и человечески мудро, то ее постановка не могла быть иной, чем предложенная Нобелевскими лауреатами. То есть: поскольку катастрофа неотвратима, надо попытаться ограничить ее последствия. Выбрать, где и когда резать, что сохранить, чем пожертвовать, в какие отрасли инвестировать. Но российское правительство, которое Запад продолжал упорно именовать «реформаторским», ничего не реформировало. Оно не решило ни где, ни когда, ни что. Структура промышленного производства не изменилась ни на йоту. Ей просто давали меньше денег. Но в условиях сокращающегося бюджета эти средства продолжали давить на экономику с не меньшей силой, чем раньше. Скользящий узел глупости и некомпетентности не замедлил затянуться. К тому же, несмотря на сохранение советских шулерских замашек, коммунизм все-таки умер и экономические показатели уже не удавалось передергивать или игнорировать. Пришлось хотя бы частично латать дыры в бюджете заграничными кредитами. Но брать в долг не является злом только тогда, когда страна-должник способна рано или поздно его вернуть. Когда же по счетам не платят, то долги становятся симптомом болезни. О каком партнерстве можно говорить, когда должник не в состоянии расплатиться с кредитором?
Цифры ясны. С 1990 года Россия не платила долги, которые, напротив, продолжали расти, в то время как Лондонский и Парижский клубы кредиторов щедро давали отсрочки, требуя политические проценты вместо экономических, заплатить по которым Россия была не в состоянии. Внешний долг, в 1990 году уже достигший внушительной суммы в 87 миллиардов долларов, к концу 1996 года вырос до 128-135 миллиардов. К которым надо еще добавить 66 миллиардов внутреннего долга. В этих условиях невозможно всерьез говорить о национальном суверенитете России и независимости ее внешней политики. И если Борис Ельцин на саммите в Хельсинки в конце концов проглотил пилюлю расширения НАТО, то главная, основополагающая – именно в этом.