В одном из соборов Палермо, столице могущественной некогда империи, простиравшейся от Сицилии до Апулии, рядом с представителями норманско-сицилийской династии, в пурпурных саркофагах, покрытых каменными балдахинами, покоятся останки императоров дома Штауфенов – Генриха IV и Фридриха II, сына и внука Фридриха Барбароссы. «Век Штауфенов», с 1152 по 1250 г., отмеченный правлением этих трех императором, стал воплощением позднего немецкого средневековья. Почти 100 лет (с 1152 по 1190 и с 1212 по 1250 г.) находился у власти «император Фридрих». Последующие эпохи не принесли Германии правителя, который бы мог соответствовать идеалу законного императора, идеалу, возникшему из фантазии простого народа и основанному на славных воспоминаниях об обоих Штауфенах и на вере в лучшие времена. Этот образ закрепился в народных сказаниях, а позднее и в творчестве романтиков.

После 1871 года сладко-лживая рыцарская романтика уходящего 18 и 19 веков была вытеснена новыми идеями, принадлежащими имперским властям. Новая империя должна была стать такой же большой и могущественной, как прежняя Священная Империя. Прежде всего, она должна была стать такой в умах «мыслящей элиты», представителем которой был поэт Стефан Георге и его «круг». Здесь историческая полуправда смешалась с антинародным культом героев-полубогов и мистическими представлениями о «Новой Империи». Здесь была подготовлена почва для чудовищной идеологии коричневых варваров. Она стала делом рук поэта, сознательно отказавшегося от нацистского образа мысли. Стефан Георге умер в декабре 1933 года в швейцарской эмиграции, хотя и был всячески обласкан Геббельсом. Историк Эрнст Канторович, автор наиболее известной, хотя, разумеется, идеалистически приукрашенной, биографии Фридриха II Гогенштауфена, эмигрировал в США по причине расовой дискр иминации. Там он вторично потерял свою профессорскую должность из-за того, что отказался дать клятву, призванную послужить «барьером против коммунизма». Собор в Палермо стал местом паломничества идеалистически настроенных мечтателей, которые все более отдалялись от народа по мере того, как прославляли свое «великое прошлое». В замечаниях к первому изданию биографии Фридриха II прогермански настроенный Канторович рассказывал о том, как в 1924 году к саркофагу был возложен венок с посвящением: «Ее императорам и героям, нераскрытая Германия». Эти же слова прочитал в 1932 году другой гость этих мест, который уже знал, что представляет собой «нераскрытая Германия». Таким был узкий круг учеников и почитателей Стефана Георге.

Десятью годами позднее в Палермо был командирован один немецкий генерал. Когда же в 1943 году должно было быть спешно организовано отступление, он потребовал дополнительный транспорт для эвакуации саркофагов Штауфенов, которые нежелательно было оставлять во вражеской Италии. И лишь быстрое наступление союзников помогло предотвратить варварство. Южанин, сицилиец Фридрих II Роджер фон Гогенштауфен, прозванный на его родном языке «Федерико», обрел в Палермском соборе вечный покой. Вместе с тем Федерико был германским императором Фридрихом (из-за деда к его имени часто прибавляли «Другой»), которому в отличии от итальянца была отмерена вторая, более долгая жизнь. Простой городской и деревенский люд сделал именно его героем легенд после того, как умер тот далекий сицилиец, и однажды Фридрих вернулся как император мира и спаситель. Обе фигуры – издавна окруженная легендами историческая личность и вырванный из истории героический образ – за служивают того внимания, которое обращено к ним в наши дни. Такой критически трезвый настрой можно найти еще у Генриха Гейне в 1844 в его шедевре «Германия, или Зимняя сказка» при упоминании старого Барбароссы. Чем же вызвано такое отношение? Для ответа на этот вопрос необходимо сделать краткий исторический экскурс.

Честолюбивые планы по покорению мира императора Генриха VI, чья ранняя смерть в 1197 году имела катастрофические последствия для всей римско-германской державы, не оставили ни следа в народном сознании. Его сын, напротив, на сто лет вперед стал воплощением блеска и могущества Священной Римской Империи.

Сын рано умершей норманнской императорствующей вдовы, Федерико, унаследовал охваченное анархией, однако, на тот момент, наиболее развитое централизованное государство Европы, управляемое норманско-сицилийскими чиновниками. Осиротевшее «дитя Апулии», несовершеннолетний монарх стал пешкой в политической игре своего опекуна Иннокентия III, одного из самых могущественных понтификов позднего средневековья. Позднее Фридрих сумел занять принадлежавший его предкам трон Цезарей. Это произошло как благодаря счастливому стечению обстоятельств, так и его личному усердию. В течение десятилетий он пытался удержать на плаву римско-германскую империю, которая рушилась по объективным историческим причинам. Все это, а также его выдающаяся и всесторонне одаренная натура, обеспечили ему место среди великих людей мировой истории. После того, как пятидесятишестилетний император умер от стремительно развившейся болезни, современники придали его образу некое хилиастическое значение. В 1245 году один кардинал назовет его «преобразователем мира», подразумевая под этим подозрительное сходство (если не полную идентичность) с Антихристом. С другой стороны , его имя было связано с религиозно-фанатичными ожиданиями императора мира, который должен явиться в конце времен перед Апокалипсисом. Все больше и больше его образ и образ его деда, наиболее «немецкого» правителя, сливались в одной фигуре императора-мессии. Такое идеализированное единство можно увидеть в одной народной книге, напечатанной в 1519 году, незадолго до начала Крестьянской войны. Образованные современники, такие, как Мартин Лютер или Ульрих фон Гуттен, различали обоих Фридрихов весьма четко. В 17-18 веках некоторые важные элементы легенды Киффхаузена уже были связаны с Барбароссой, как свидетельствует источник 1703 года. После окончательного падения уже немощной империи в 1806 году легенда начала претерпевать до некоторой степени необходимые изменения, происходившие вследствие поэтической обработки и путаницы. Нередко в ущерб исторической правде. Это произошло в период борьбы против Наполеона и возникшего из нее национального движения. Фридрих II, все гдашний сторонник сепаратной политики князей, явно не подходил на роль защитника немецкого единства. А после того, как князья одержали победу и на Венском конгрессе, была сложена песня о «старике Барбароссе, кайзере Фридрихе», «молодому» Фридриху пришлось окончательно обосноваться в Киффхаузенской крепости.

Воспетый и проклятый, Барбаросса слишком быстро стал символом немецкого империализма, будучи прежде воплощением законных национальных ожиданий. Он охраняет «величие империи», как драгоценный клад, и «в свое время» должен вернуться с ним обратно, несмотря на все поэтические предостережения Гейне в 1844 году. Не случайно план разрушительной операции по нападению на Советский Союз был назван именем Барбароссы и положил начало падению «Тысячелетнего Рейха».

Шовинистическая шумиха вокруг Киффхаузена после 1871 года затронута в настоящем очерке лишь в общих чертах. С 17 века легенда о возвращении императора Фридриха II интересовала лишь собирателей фольклора и историков. Она рассказывает о Средневековье, которое в 1500 году уже подходило к концу. Гуманисты 16 века назвали это время «темным». Мы тоже не много знаем о народной жизни и борьбе на этом важнейшем этапе развития европейского феодализма. Чаще всего интерес авторов современных хроник привлекала фигура императора или короля, а позднейшие исследователи следовали их примеру.

Исторические труды, посвященные императору Фридриху II, подтверждают общее правило. Страстная солидарность членов партии в осуждении или восхвалении «врага поповщины» долгое время влияла на описание его жизни и вклада в историю. Со второй половины 19 века и до середины нашего столетия на первый план выдвигался культурно-исторический аспект. Не скрывался ли под маской этого «передового» Гогенштауфена подлинный человек Ренессанса? Однако в последнее время победила точка зрения, согласно которой эта все еще продолжающая удивлять нас личность рассматривается в контексте своего времени. В связи с этим мы попробуем представить историю немецких императоров в тесной связи с народными ожиданиями и мечтами. Они часто были отмечены печатью религиозной утопии, но несмотря на это представляют собой наиболее верное направление в нашей национальной истории. Последующий очерк будет определен именно с этой исторической перспективы. Полная же академическая биография императора Фридриха II по-прежнему останется делом будущего.

Судя по происхождению и политическим взглядам, «Federico il Secondo» не случайно стал «королем Италии», однако эта сторона его биографии до сих пор была мало освещена в немецкоязычной литературе. История германского императора – это прежде всего история немецкой монархии, даже если интересы Штауфенов-кайзеров разительно отличались от намерений Штауфенов-королей. Фридрих Энгельс писал в своих записках «О распаде феодализма и возвышении буржуазии» о средневековой монархии, что она была прогрессивным типом власти. «Порядок встал на место анархии, а формирующаяся нация выступила против раздробленности в мятежных вассальных государствах. Все революционные элементы, которые формировались на заднем плане, так же нуждались в монархии, как монархия в них». Несмотря на недостаточно серьезный подход императора Фридриха к своим монаршим обязанностям в Германии, народ не посчитал такого рода предательство заслуживающим нак азания. Однако много ли значили его усилия с точки зрения укрепления итальянской государственности, когда с Сицилии он хотел подчинить своей единоличной власти всю Италию? Этот вопрос и теперь еще дискутируется итальянскими исследователями.

После 1228 года король Генрих (VII), старший сын Фридриха, тщетно пытался вырвать немецкую монархию из-под зависимости от князей, пойдя на открытый бунт против отца, но обладая для этого недостаточными средствами. В это время во Франции и Англии династии Капетингов и Плантагенетов создали основы для единых национальных государств. То, что в Германии оставалось мечтой, в остальной Западной Европе стало реальностью.

Значение императора Фридриха II для немецкой истории – и эту сторону общего биографического портрета необходимо выделить – можно понять только учитывая наследие, доставшееся ему от предшественников. При этом мы имеем ввиду не только обломки империи Генриха VI, на которых после двух роковых веков существования двойной монархии должно было быть возведено новое причудливое здание. К этому наследию принадлежали также «Константинов дар», «имперская церковь» Оттонов, борьба за инвеституру, смертельная вражда между Папой и императором, а также между имперскими князьями и королевской центральной властью. И это лишь некоторые основные пункты.

Не менее важно также держать перед глазами средневековую картину мира и связанный с ней способ видения. Даже наиболее просвещенный и «прогрессивный» человек первой половины 13 века был пропитан этой духовной атмосферой наравне со всеми. Значительную помощь в нашем обзоре может оказать знание поэзии того времени (для более сильного воздействия на народ в ней не хватает аргументации). Несравненно более действенной формой, по сравнению с лирикой или романами в стихах, были политические «шпрухи» (часто в песенной форме), среди авторов которых надо назвать Вальтера фон дер Фогельвайде и Фрайданка. Чтобы избежать языковых разночтений, после пробного перевода оригинального текста Вальтера стало применяться прозаическое переложение Ганса Бёма.

Прежде всего должен быть учтен социальный контекст, который связывается с понятием феодализма.

Сам термин образован от латинского «feudum» (лен). Однако было бы ошибочным видеть в отношениях между церковными и светскими «феодалами», возникших вследствие передачи земель, главный признак феодализма. Решающим фактором было то, что земли принадлежали господам безраздельно, без каких-либо исключений. Крестьяне и ремесленники, в среде которых разделения труда наблюдалось все чаще, должны были выполнять разного рода барщину и платить натуральный оброк. Но развитие городов и рост товарной экономики с увеличением денежного оборота серьезно подорвали «феодальную идиллию» экономики натуральной, производящей не на рынок, а для внутреннего потребления. С одной стороны, феодалы довольно быстро поняли преимущества денежной экономики, которая могла способствовать серьезному укреплению их личной власти. С другой стороны, многие обладатели все более набирающего обороты нового средства платежа – чаще всего ими были разбогатевшие городские буржуа – не выказывали большого желания делиться с хищнически настроенными господами, чьи претензии казались им теперь весьма сомнительными.

Это привело в 12 и 13 веках к вооруженным противостояниям, которые разыгрывались в узких рамках (епископат против епископа) или же в форме «имперских войн» (кампания, предпринятая Штауфенами против верхнеитальянских городов). Император Фридрих играл в этой борьбе с передовыми экономическими силами, которая часто оборачивалась войной с Ватиканом, весьма неоднозначную роль. Идеалистические описания этого трагического конфликта «демонического Штауфена» со времен романтизма были так же неправдоподобны, как и вся история Средневековья.

Времена немецкого рыцарства столь упорно прославлялись романтиками, что сами слова «феодальный» и «рыцарский» даже сегодня употребляются в значениях «великосветский, шикарный» и «вежливый, деликатный». Мы не можем сопротивляться прекрасному слогу миннезингеров, в особенности, если это такой великий стихотворец, как Вальтер фон дер Фогельвайде, который наряду с песнями «низкой любви» писал песни «любви высокой», где важную роль играл литературный вымысел. «Под липами на лугу двоих нас что-то полонило». И в наши дни влюбленные встречаются так же. Однако социально несвободный певец был обязан положить к ногам «прекрасной дамы» более высокого происхождения свое почтение и тоску. Но и он с гордостью именовал себя господином, если был удостоен посвящения в рыцари и принадлежал к тому же ордену, что и император.

Рыцарь должен был всегда почитать и защищать церковь, отдавать долг чести своему сюзерену, быть послушным, не затевать неправедные споры, защищать вдов и сирот. Пропасть между идеалом и реальностью в этике рыцарства была еще больше, чем в миннезанге (на этом поприще подвизались феодалы всех рангов). В уже цитированных в предисловии записках «О распаде феодализма и возвышении буржуазии» Фридрих Энгельс с позиции исторического материализма писал о средних веках, как о «том долгом периоде времени, где разбой был единственным приемлемым источником доходов для свободного человека; к тому же бесконечно длящийся ряд измен, заговоров, коварств и всевозможных подлостей, который скрывается за поэтическим понятием рыцарства, этим мнимым оплотом чести и верности». Хорошим примером литературной отделки может послужить текст известного романа в стихах «Тристан и Изольда», принадлежащего перу выдающегося эпика того времени Готфрида Страсбургского. В этом произведении понятия «честь» и «верность» очевидно сделались пустыми клише и эксплуатируются с поражающим нас пристрастием.

Когда Вольфраму фон Эшенбаху, современнику Вальтера, необходима была короткая формула для определения его статуса, служившего предметом гордости во всем его творчестве, он сказал, что с рыцарями дело всегда обстоит следующим образом: если им повстречается крестьянин, он пожалеет об этой встрече и горько поплатится. Этим замечанием ограничиваются познания поэта, принадлежащего к низшему служилому дворянству, о крестьянах, чьими трудами он жил. Этим же он одновременно осветил глубочайший классовый антагонизм феодального общества между дворянством и крепостными крестьянами. Социальное разделение в сословном государстве считалось данным от Бога и неизменным. Лишь некоторых из дворян, современников Вальтера фон дер Фогельвайде, мог задеть за душу его призыв:

На Слове Божьем покоился не только социальный строй, но и вся картина мира. Часто мы встречаем в поэзии персонифицированную «Госпожу Землю». Она предстает как соблазнительная блудница, которая хочет отвлечь людей от единственно значимого в жизни, от забот о вечном блаженстве. Нужно быть как можно меньше связанным с нею: как в мирском стремлении к счастью, так и в области естественнонаучных опытов. Библия была основным – если не единственным – источником научного знания. Все, что противоречило ей, нещадно подавлялось. Например, учение греческих философов и естествоиспытателей о том, что Земля имеет форму шара, истреблялось со всей возможной жестокостью. В 12 веке еще не оспаривалось представление о мире Козьмы Индикоплеустеса («путешественника в Индию»), который в 535 году писал в своей «Христианской топографии вселенной»: «Мы повторим за пророком Исайей, что форма неба, которое обтягивает мир, похожа на свод; мы согласимся с Иовом, что небо соединяется с землей; мы разделим мнение Моисея, что Земля больше в длину, чем в ширину.» Земля не могла быть шаром, так как в этом случае антиподы должны были бы ходить к верху ногами.

Вплоть до победы теории Коперника в 17 веке в Европе существовали представления о мире, которые дошли до нас с Древнего Востока и из времени Гомера! Им соответствовала карта мира известнейшего астронома античности Клавдия Птоломея Александрийского. Арабский географ аль-Эдриси (род. 1100 в Сеуте, умер 1166 на Сицилии) составил для короля Роджера II, деда Фридриха II, описание Земли, которое отражало все знания арабов о нашей планете. К нему прилагалась изготовленная географом серебряная карта мира. Эта карта кажется стоящей «на голове», Африку и Аравию мы находим «наверху», что соответствовало представлениям сицилийских норманнов, которые рыскали по всему Средиземному морю как завоеватели. Временем правления императора Фридриха II датируется так называемая лондонская псалтырная карта. Она представляет Землю как несколько выпуклый диск, омываемый мировым океаном, в центре которого находится Гроб Господень в Иерусалиме. Земля считалась центром вселенной, Луна и Солнце, так же как и пять известных тогда планет, «движимых ангелами», вращались вокруг нее. И все это Бог создал только для человека, который очень нуждался в Спасении от этого самого мира...

Если мы сравним эту более или менее «официальную» картину мира с географическими познаниями, известными из доклада посланника императора Фридриха Барбароссы при дворе султана Саладина в конце 12 столетия, то мы увидим, насколько расплывчатыми были познания поколения крестоносцев. Этот Бурхгард, клирик в монастыре Святого Томаса в Страсбурге, представлявший высокую государственную власть страсбургского епископата, который, возможно, за два года до этого руководил сарацинским посольством в Эльзасе, спутал Нил с Евфратом. Он назвал Египет, с султаном которого должен был вести дела, Вавилоном. Для людей империи Штауфенов мир был ограничен Европой, а также переднеазиатскими и африканскими странами Средиземноморья, вернее, их побережьями. Вне этой области находился мир фантастических явлений.

Обзор развития римско-немецкой империи кайзеров подводит нас к области политической теологии. Отец церкви Иероним (347-420), создатель «официального» текста Вульгаты, латинской Библии, объяснил пророчество Даниила о четырех царствах Ветхого Завета так, что Римская империя должна быть последним из них и просуществовать до Страшного Суда. Однако эта империя раскололась около 4 века. На протяжении последующих столетий западноримская империя существовала в тени восточноримской, столица которой, Константинополь, стала центром мира. Только после того, как Папа Лев III призвал в 800 году своего покровителя Карла Великого занять императорский трон, западноримская империя возродилась, но продержалась недолго. Когда в 962 году этот трон занял король Оттон I, был заложен фундамент новой уже германской «Римской Империи». При Конраде II в 1033 году она занимала помимо Германии (на востоке чуть дальше Эльбы, на западе – по Шельде и Маасу) территорию «имперской Италии» (северные и центральные районы) и королевство Бургундию (Арелат), которое простиралось от Эльзаса до Роны и Средиземного побережья. В стремлении укрепить идею сакрального начала императорской власти, которая со времен инвеституры подвергалась сомнению, при Фридрихе Барбароссе было введено название «Священной Римской Империи». Дополнение «Германской Нации» появляется в документах лишь с конца 15 века.

Оттон I и его последователи как законные наследники Карла Великого претендовали на право называться «владыками христианского Запада». Поначалу «Западом» именовались все земли западнее Рима, но потом это название распространилось и на всю католическую Европу. Она была отделена от язычников, то есть как от стран, принявших ислам, и некоторых славянских народов, так и от восточноримской империи Константинополя и его греческой православной религии. Римские Папы, выводившие все свои претензии к светской власти из идеи «Константинова дара» (который, впрочем, в 15 веке оказался мистификацией), после столетнего перерыва около 1200 года попытались вернуть себе политический приоритет в светской сфере. Так называемый «дар» состоял в том, что император Константин Великий, признавший в 313 году христианство равноправной государственной религией, якобы передал Папе бразды правления всей западноримской империей. Несмотря на окончательное отделение от патриархов восточной церкви Константинополя (схизму) в 1054 году Папы добились значительного роста их престижа и власти посредством глубокой реформы церкви. Это послужило причиной коленопреклонения Генриха IV в Каноссе (1077). Церковь, посвященная в мирскую жизнь могла оказывать на нее скрытое или прямое влияние, жестко контролируя духовный быт верующих. Требование подчинить императора папской власти, не выдвинутое ранее лишь по причине объективной политической и экономической слабости папства, могло наконец претендовать на успех. Папская церковь очень выиграла от того, что весьма умело использовала рано развившиеся в Италии товарно-денежные отношения (особенно в разросшихся североитальянских комуннах). В результате она обладала бoльшими денежными средствами, чем имперские власти в Германии, все еще привязанная к натуральному хозяйству. Над ней же постоянно висела угроза со стороны христианских еретиков со всевозможными учениями, которые все время указывали на большое несоответствие между теорией и практикой католической «всеохватывающей» церкви. В борьбе против этих людей, презирающих государственную религию, сплотились император и Папа, несмотря на разные взгляды по многим другим вопросам. Несмотря на эти временные соглашения, обе основные власти европейского феодального строя были непримиримыми противниками со второй половины 11 века, хотя в своей основе и походили друг на друга! Две силы – как наставлял в конце 5 столетия один понтифик – должны править миром сообща: светская и духовная. И все же духовная должна иметь некоторое преимущество, так как ей доверена забота о душевном здоровье людей. С помощью поддельной грамоты уже упоминавшегося «дара» Константина Великого, в 9 веке помещенной в так же сфальсифицированных «Псевдоисидорских декреталиях» (приписываемому Святому Исидору собранию церковных документов), честолюбивые католики вели борьбу за абсолютную власть. Литургии, служившиеся Грегором VII в конце 11 века и Иннокентием III во время двойного царствования Филиппа Швабского и Оттона IV, явились высшими точками накала в этом упорном сражении.

Наиболее сильные короли и императоры выступали перед христианской общественностью, соответственно, с радикально противоположными требованиями, преувеличивая сакральность императорской власти. Основатель раннефеодального германского государства, Генрих I (919-936) и Оттоны могли манипулировать папством, как им было угодно, Генрих III упорядочил морально обветшавшее папство (еще в полном согласии с церковным реформаторским движением), а в 1046 году отстранил от должности трех соперничающих Пап и в качестве Patricius Romanorum использовал свое право выдвигать кандидатов на выборах главы католической церкви. Но именно это, утверждаемое саксонскими и салическо-франкскими кайзерами «право на частную церковь», по которому наделенные бенефициями аббаты, епископы и т.д. становились всего лишь высокопоставленными чиновниками, привело к массовому реформаторскому движению против абсолютной секуляризации органов «имперской церкви».

После смерти императора Генриха III (1056) трон занял его шестилетний наследник. Вслед за эпохой расцвета императорской власти это событие вызвало ответное движение в Ватикане, Папа потребовал канонических выборов и внутрицерковного назначения епископов (инвеституру), что должно было резко сократить влияние двора на церковь. Она больше не хотела быть имперской. Вормсский конкордат, заключенный сыном «кайзера Каноссы» Генрихом V в 1122 году, был компромиссом, который лишь отсрочил принятие окончательного решения. Император получил право назначать уже выдвинутых соборным и монастырским капитулами клириков на светские должности с подобающими церемониями.

Центральной германской власти грозила еще одна опасность: соперничество между императором и князьями. Через три года после Вормсского конкордата со смертью Генриха V угасла Салическая династия. Претендентами на трон стали швабский герцог Фридрих фон Гогенштауфен и герцог саксонский Лотар фон Супплинбург. Оба они конфликтовали с соседями, менее могущественными князьями и другими феодалами, за расширение своих владений, поэтому при выборе императора была затронута масса различных интересов. После того как был выбран Лотар, он вынужден был всю жизнь воевать с оппозицией Штауфенов, которые в конце концов унаследовали обширные личные владения угасшей династии на Майне и среднем Рейне, а с ними и собственность, связанную с королевским троном.

Именно это увеличение власти помешало выборам герцога Фридриха. Новый король мог потребовать выдачи части салического наследия и обеспечить этим своему зятю, гвельфу Генриху Гордому, и наследникам значительную власть. Но когда в 1137 году Лотар умер и князья методично (по совету Папы) выбрали королем слабейшего из Штауфенов, Конрада, тот даже не мог думать о том, чтобы потребовать выдачи полагающейся ему собственности в полном объеме. Поэтому Конрад III попытался вместе со сторонниками Штауфенов захватить оставшееся после смерти герцога наследство в обход прямых наследников гвельфов, а также увеличить свою княжескую власть всеми возможными способами. Однако гвельфы царили не только в северной Германии, но и располагали обширными владениями и были влиятельны в Баварии, Швабии и Италии, поэтому оппозиции князей необходимо было найти мирное решение этой проблемы.

Драматическая борьба, разгоревшаяся во второй половине 12 века между Фридрихом Барбароссой и сыном Генриха Гордого, Генрихом Львом, и продолженная императором Генрихом VI, показала, что и в конфликте с гвельфами решение было лишь отсрочено. Нет смысла повторять, что папство продолжало использовать эгоистические устремления князей для своих целей, что уже имело место в борьбе за инвеституру. Некоторое время казалось, что Фридрих Барбаросса одержал твердую победу как над своими церковными противниками, так и над могущественными немецкими князьями. Собрание при дворе в Майнце на Троицу 1184 года, с блестящим парадом войск и посвящением в рыцари сыновей короля, Фридриха и Генриха, показало Фридриха Барбароссу на вершине власти и уважения. Известнейший поэт раннего немецкого миннезанга, Генрих фон Вельдеке, был очевидцем этого события. Он рассказывает: «На многие тысячи марок было там съедено и раздарено. Я думаю, все ныне живущие никогда не видели более великолепного праздника... Императору Фридриху было воздано столько почестей, что можно без преувеличения рассказывать об этом чудеса до самого Судного дня» («маркой» называлась не монета, а единица веса. Около 1200 года она соответствовала приблизительно 220 грамм серебра. Около 1900 года ее достоинство оценивалось с 300 до 450 золотых марок). В мирное время «безработных» рыцарей на военной службе, как и бродячих актеров и фокусников, не нужно было долго просить явится на такой праздник. Если задуматься над тем, сколько было потрачено князьями на долгий путь, чтобы своим присутствием почтить императора, как это случилось в Майнце на удивление современникам, то нет ничего странного в том, что этот день Троицы обсуждался еще многие десятилетия. После ранней смерти императора Генриха VI (1197 год) он стал воплощением «добрых старых времен».

Когда в 1190 году известие о гибели Генриха Барбароссы достигло Германии, выяснилось, что позиции Штауфенов были далеко не такими прочными, как это казалось по внешнему блеску и расцвету их власти. Генрих Лев, игнорировавший крестовый поход Барбароссы, организованный с точки зрения пропаганды весьма успешно, был вынужден бежать в Англию. Но еще до гибели Барбароссы в потоках Селифа в Малой Азии «лев» смог сумел вернутся. Он с успехом организовал княжескую партию, выступившую против Штауфенов.

Вместо того, чтобы противостоять этой опасности надлежащими действиями, то есть бросить все силы на расширение территорий, равнодушный Генрих VI, избранный в 1169 году, пошел на компромисс с Гвельфами и перенес все свое внимание с юго-западной Германии на южную Италию. После смерти короля Вильгельма II трон норманнской империи был свободен. Его и занял Генрих VI, по наследному праву его жены Констанции (сестры Вильгельма), а также в качестве хозяина «старых имперских владений». Его действия были поддержаны меньшинством апульских феодалов, остальные выдвинули своего кандидата, Танкреда фон Лечче. Первая попытка Генриха покорить Сицилию и Апулию с помощью оружия провалилась в 1191- 92 годах. Танкред не мог опираться только на помощь Папы, который был его официальным сюзереном, и хотел любой ценой предотвратить захват церковных земель императором. На его стороне стоял также его родственник, английский король Ричард Львиное Сердце и связанная с ним оппозиционная партия Гвельфов. Единственным успехом этого предприятия явилась коронация, которой Генрих в 1192 году смог добиться от Папы Целестина III.

Когда же в 1192 году по пути домой из неудачного крестового похода Львиное Сердце случайно оказался под властью императора, тот вытянул из него огромный выкуп и даже потребовал, чтобы Англия присягнула ему на верность. С такой серьезной поддержкой в 1194 году, после смерти Танкреда, стал возможен второй захватнический поход. 25 декабря 1194 года Генрих VI с большой роскошью короновался в Палермо как владыка богатого государства норманнов. Драгоценная сицилийско- норманнская коронационная мантия, изготовленная в 1134 – 35 годах арабскими мастерами, принадлежит с тех пор к так называемым инсигниям, знакам господства германских королей и римских императоров, и хранится сегодня в Хофбурге в Вене. Императрица Констанция во время продвижения войск по Италии остановилась у императорского стольника Маркварда фон Аннвайлера в маленьком городке Йези марки Анкона. Там, 26 декабря 1194 года, через день после коронации, появился на свет долгожданный наследник Генриха VI. По желанию матери его должны были звать Константином, однако при крещении он получил оба имени своего великого деда, Фридрих и Роджер. В тоже время распространились непочтительные слухи, ставящие под сомнение происхождение наследника трона: заключенный в 1186 году из политических соображений брак 21-летнего германского короля с норманнкой, которая была на одиннадцать лет старше его и к тому же нелюбима, все же недолго оставался бездетным. Но эти сплетни не нашли подтверждения. Генрих старался сохранить право наследования, которое было обеспечено его сыну в королевстве Сицилия, также и для германского трона. В 1195 и 1196 годах во время своего последнего пребывания в Германии он напрасно пытался заставить князей отказаться от их избирательного права, указывая на их и так неограниченное ленное владение (некоторые из них уже пользовались этой привилегией). Папа Целестин и кардиналы решительно отклонили возможность своего содействия, несмотря на весьма привлекательные материальные предложения, так как иначе было бы навеки закреплено слияние Сицилии и Германии, «unio regni ad imperium», против которого так яро боролось папство. Единственное, чего Генрих смог добиться в этом отношении, был выбор двухлетнего Фридриха Роджера германским королем в декабре 1196 года, пока император снаряжал крестовый поход. Этот крестовый поход должен был стать важной составляющей осуществления его «всемирных» политических планов, которые не в последнюю очередь были определены норманнской традицией. По этому замыслу Германия должна была стать империей «второго плана». При Фридрихе Барбароссе Эльзас и будущий Рейнланд-Пфальц были «сердцем империи». Епископ Отто фон Фрайзинг, родственник императора, с восторгом писал в 1150 году в своих «Деяниях Фридриха» о верхнерейнских низменностях: «Эти просторы... богатые зерном и вином, охотничьими угодьями и рыбой... могли бы дольше всего оставаться во владении королей, если бы те держались севернее от Альп.» Эта чисто естественнонаучная точка зрения и после 1190 года сохраняла большое значение. Но английский выкуп и сказочные сокровища норманнов, хранящиеся вместе с инсигниями империи в Трифельсе, крепости около Ландау, казалось, могли обеспечить политику, основанную на развитых денежных отношениях.

Пфальцские вассальные фамилии, и, прежде всего, императорского стольника Маркварда фон Аннвайлера затмевали норманнских дворян. Фридрих Роджер, сын императора, провел первые свои годы в Фолиньо, дворце герцога фон Сполето, названного в Германии Конрадом фон Урслингеном. То, что влекло немецких феодалов через Альпы, было далеко не мистической «тоской по солнцу юга» (которая одаривала их малярией и дизентерией), а простой жаждой власти и богатства, и еще раз власти и богатства. С этими рыцарями, их свитами и наемными солдатами Генрих хотел создать свою мировую империю. Один греческий писатель описывает его почти болезненное честолюбие. Все его мысли вились вокруг проблемы, каким образом создать огромную монархию и водворить себя на место властителя всех царств. Перед его внутренним взором стояли как пример цезари Антоний и Август. "Он настойчиво стремился к их могуществу и говорил, подобно Александру: «И это, и то – все мое.» Выглядел он при этом измученно и озабоченно". После того, как ему благодаря счастливым обстоятельствам досталась Сицилия, он много раз вмешивался в конфликты между Англией и Францией, как глава мира.

Уже во времена Барбароссы императорские послы вынуждены были отвечать на протесты более «мелких» правителей из-за надменного к ним отношения. «Кто дал немцам право быть судьями у других народов?» – спрашивал разгневанный Иоганн фон Сэлисбари. Теперь уже доподлинно известно, что Генрих IV не только держал Англию в ленниках, но и хотел подчинить себе Францию. Штауфен даже заявил свои права на Кастилию и королевство Арагон, которое занимало некоторые территории, номинально принадлежащие к Провансу, владению империи. Тунис и Триполис – земли, завоеванные норманнами – он также хотел иметь под своей властью как «король Африки». Крестовый поход открыл новые манящие перспективы: брат Генриха Филипп, герцог Швабии, был женат на Ирене, дочери восточноримского императора Исаака Ангелоса, который в 1195 году был смещен братом Алексиосом II. Генрих решил заставить узурпатора подороже заплатить за признание на троне. Он потребовал византийские области на Адриатическом и леванском побережье, а также ежегодную дань, и угрожал в случае несогласия интервенцией. Князья Кипра и Армении, вассалы восточноримского императора, уже принесли ему свои клятвы.

Если задуматься над тем, с какой легкостью Константинополь стал в 1203 году добычей крестоносцев, сражавшихся главным образом за торговые интересы Венеции, то планы Генриха могут показаться вполне выполнимыми. В противовес к этому следует добавить, что в течение последнего года жизни Генриха повсюду крайне обострились мощные оппозиционные движения: в Германии, в Нидерландах, в папской области и прежде всего на Сицилии, где император весной 1197 года чуть не стал жертвой покушения норманнских баронов. Слухи говорили о сочувствии императрицы, у которой среди заговорщиков были родственники. В Швабию к герцогу Филиппу отправились послы: тот должен был забрать своего племянника, трехлетнего Фридриха Роджера, из-под надзора герцогини фон Сполето и привезти его в Германию для коронации. Филипп уже почти достиг Фолиньо, когда ему навстречу явился всадник с ужасной новостью: «Император мертв!» 28 сентября 1197 года 31-летний правитель внезапно скончался в Мессине, следуя за уже отплывшими крестоносцами. Причиной смерти, возможно, стала малярия и дизентерия. Герцог Филипп конечно же осознавал тяжесть возложенной на него ответственности. Как можно быстрее он едет обратно в Германию, чтобы на родине посовещаться с соратниками.

Начиная с осени 1196 года после неурожая в Германии и северной Италии был страшный голод. В долину Мозеля с Арденн стали спускаться стаи голодных волков. «В те времена: гласит хроника, – некоторым людям, гулявшим по берегам Мозеля, являлось привидение в образе огромного человека на вороном коне. Он подъезжал к ним и уговаривал их не пугаться. Его имя Дитрих, некогда он был королем Берна, и он хотел бы сказать им, что уже в ближайшее время на всю римскую империю падут несчастья и бедствия». Это мрачное пророчество сбылось слишком скоро. Уже на смертном одре Генрих VI издал распоряжение, которое должно было обеспечить для «дитя Апулии» (как был повсеместно называем в Германии Фридрих Роджер) сицилийскую и германскую короны. Императорскому стольнику Маркварду фон Аннвайлеру, которому умирающий доверил свое «завещание», было приказано в качестве маркграфа Анконы и графа Романии (с областью вокруг Равенны) признать за Папой права на эти долгое время оспариваемые земли. Кроме того, должна была быть признана папская власть над Сицилией. Тем не менее Марквард не хотел уступать немощному Целестину. Уступка относительно Сицилии уже вскоре потеряла свою ценность, так как вдова императора Констанция восстановила старые норманнские связи. Меж тем ее сюзерена звали уже не Целестин, а Иннокентий III. С начала 1198 года этот 37-летний умный, широко образованный и энергичный отпрыск графской фамилии, правящий в южной Кампанье, сидел на престоле святого Петра. В противники ему сгодился бы только очень сильный император. В этом опасном для дома Штауфенов положении центральная власть все же раскололась из-за двойных выборов и была чрезвычайно ослаблена двойным десятилетним правлением.

Прежде всего позиция Штауфенов в Италии была ослаблена смертью Генриха VI. Когда немецких крестоносцев на Кипре и на Святой Земле настигло неожиданное известие, они вернулись в Италию и были встречены как враги. Констанция сразу приказала всем немцам покинуть ее страну, однако это удалось ей лишь отчасти, как это будет показано в следующей главе.

В Германии партия Штауфенов была несомненно сильнее, чем 16- летний гвельфский претендент на трон Оттон фон Пуату, один из сыновей умершего меж тем Генриха Льва, поддерживаемый своим дядей Ричардом Львиное Сердце. Возведение на трон маленького Фридриха Роджера было в этой ситуации, наоборот, бесполезно, опасности времени требовали у власти абсолютно дееспособного человека. Поэтому выбор должен был пасть на Филиппа Швабского, самого младшего из сыновей Фридриха Барбароссы.

8 марта 1198 года в Мюльгаузене (Тюрингия) он был «призван к императорской власти» князьями, хотя понятия «германский король» и «римский император» уже изменились, и официальная коронация императора Папой по прежнему была невозможна. Это было абсолютно недостижимо для Штауфена, стремящегося по мере сил продолжить итальянскую политику Генриха VI.

Против наследной династии Штауфенов быстро сложилась коалиция князей во главе с архиепископом Адольфом Кельнским, получившая преимущество в связи с отсутствием могущественных противников (они еще не вернулись из крестового похода). Епископ, единственный облеченный такой властью, короновал Гвельфа Оттона «в месте, освященном традицией», старом имперском городе Аахене. Спор между королями Филиппом и Оттоном IV должен был решить меч. Неминуемо разгоревшаяся на этой почве война должна была бы завершиться победой Филиппа, если бы Оттону не оказывалась денежная поддержка из Англии. Штауфен противопоставил этому союз с Францией, и таким образом спор за германский трон стал борьбой за ленные владения Англии на французских землях. Уже через год из-за поражения англичан Оттон попадает в такое бедственное положение, что должен искать защиты у Папы. Это дало Иннокентию возможность реализовать свои претензии на власть в качестве мирового судьи между двумя германскими королями. Во время тайных переговоров Филипп выказал намного меньше уступчивости, чем Оттон, и «наследник Петра» провозгласил Оттона IV законным правителем.

Здесь роковым образом сказалось то, что наследование германского трона не было урегулировано четкими предписаниями. Еще в нашем веке споры между историками велись так же жарко, как и между «создателями королей» за семь веков до этого. Что больше соответствует истиной традиции: «право крови» или свободный выбор? И все же можно сказать, что на рубеже 12-13 столетий перевесил принцип свободного выбора, наиболее могущественные духовные и светские землевладельцы имели непосредственное влияние на трон, не говоря уже о «курфюрстах». Двойные выборы короля в Германии были во многом предопределены усилением княжеской власти: наиболее значительные территориальные правители располагали – как это было показано на примере Генриха Льва в 12 веке – значительными военными резервами и могли успешно конкурировать с королем или императором. Через посредство иноземцев или Ватикана и возникающих с их поддержкой союзов князей под влиянием обстоятельств из «полукоролей» возникали короли-конкуренты. Насколько незначительным было признание Иннокентия II, стало ясно в промежуток до 1207 года, когда в противоречивой борьбе окончательно потерпел поражение его ставленник. Как политик-реалист, к тому же маккиавеллистического склада, Папа тайно сговорился с Филиппом, и в 1208 году измученному междоусобицами народу (прежде всего северной Германии и Тюрингии) стало казаться, что мирная жизнь уже не за горами.

Еще тяжелее, чем потеря имущества и даже человеческих жизней Вальтеру фон дер Фогельвайде, уже однажды цитировавшемуся свидетелю этих страшных времен, казался урон моральный, определенный скрупулезной политикой клерикалов.

Вальтер выступал как сторонник Филиппа, затем Оттона и наконец Фридриха II. Но приписывать ему беспринципность было бы неправильным: Он всегда служил наиболее сильному представителю центральной власти в борьбе против претендентов на абсолютную власть, а также действий секуляризованного папства. К началу спора за трон он произносит слова, которые не умолкнут вплоть до воцарения Фридриха II: «Неверность поджидает в засаде, насилие разбойничает на дорогах, мир и право смертельно ранены...!» Сначала король Филипп должен был восстановить резко павший авторитет Германии перед «вассальным королями» (под ними могли подразумеваться лишь Ричард Львиное Сердце и Филипп II Август Французский). Поэт неустанно воспевает Филиппа, и не менее резво поражение антихристианского Папы, возведшего на королевский престол Гвельфа Оттона, извратив таким образом идею «Константинова дара». «Все князья получили равную долю уважения, и лишь высочайший из них унижен! ...В Риме я слышал, как врали и двух королей предавали. Отсюда возник спор, который все равно рано или поздно должен был произойти... Клирики сражались крепко, но число мирян тоже росло. Тогда многие сложили мечи и снова взялись за епитрахиль: они отлучали от церкви всех, кого хотели, а не того, кого должны были бы. Тогда стали рушить церкви...»

Далекий свидетель напоминает о достойном подражания примере «отшельника», который, отгородившись от мира, живет только для Бога. Схоластические раздумья и казуистика, определявшие суть теологии его времени, он отрицает: «Всемогущий Господь, Ты так всеобъемлющ, что мы напрасно пытаемся поспеть за Тобой».

Это очевидное нарушение устоев с притязаниями на власть привело к усилению уверенности не только поэта, но и широчайших слоев населения в том, что близится Судный день. В 1201 году, под влияниями папских махинаций вокруг самовольно присвоенного права выбора, Вальтер сокрушается: «Мы видели много знаков, которые обозначили его приход, как учит нас Священное Писание. Солнце затмилось, сея на всех дорогах семена неверия... Духовное сословие, которое должно было подготовить нас к пути на небеса, мошенничает в своих плутовских нарядах. Насилие произрастает повсюду, перед судом блекнет справедливость».

Такие настроения снова и снова пронизывали все Средневековье. Даже Мартин Лютер на вершине своей борьбы против Рима, на имперском сейме в Вормсе думал о конце света. Кризисные потрясения традиционных догматов веры и спасительных учений, опустошительные войны, голод и эпидемии – все это заставило человека, погрязшего во всякого рода суевериях, довериться обаянию доктрины, связанной в первую очередь с именем аббата Йоахима фон Фиоре.

Уже в 80-ых годах 12 столетия своеобразное толкование Библии этого цистерианца возбуждало большой интерес. Йоахим объявил, что «вечное Евангелие», предсказанное в откровении Иоанна (14:6), должно наступить в ближайшее время. С помощью сложного «учения о поколениях» он надеялся просчитать, в каких временных пределах Бог положил соответствующие трем его сущностям эпохи, последняя из которых ожидается приблизительно через два поколения. Он также считал возможным, что переходный период может начаться уже сейчас. Ветхий Завет есть эпоха Бога-отца, основанная на рабстве. В эпоху нового завета, начавшуюся с появлением Христа, уже сложились патриархальные отношения, но полной свободы еще не было достигнуто. Она возможна лишь в эпоху Святого Духа под предводительством благочестивых монахов. С этим связывался также конец всей церковной иерархии. Пик этой третьей эпохи должен быть обозначен приходом «нового предводителя», который не заставит себя ждать. Так как Йоахим ограничился лишь основанием в 1192 году в захолустье Фиоре в Калабрии нового монашеского братства, живущего по особо строгому бенедектинскому уставу, то умер он в 1202 году в своей келье, никем не потревоженный, уважаемый Ватиканом и князьями.

Меж тем, его приверженцы и последователи были предрасположены видеть «нового предводителя» и его противника-Антихриста в главных действующих лицах своей эпохи. Так, фигура Фридриха II стояла в центре внимания противоречивых толкований Библии в образе «императора мира» или же «Антихриста» (или его предшественника). Пророчества Йоахима – как это будет видно из историческо-легендарной главы – оказались на долгое время весьма действенным оружием. Ситуация в Священной Римской Империи некоторое время выглядела так, как будто решающей битвы между императором и Папой не произойдет вовсе. Король Филипп, которого Иннокентий III только что признал законным правителем, пал в июне 1208 года от руки убийцы. После этого все немецкие князья быстро обьединились и признали за Оттоном IV право на трон.

Этот могучий и непобедимый воитель, воспитанный в англо- норманнской традиции, так и не обрел в Германии вторую родину и до сих пор не показал себя умным политиком. Папа надеялся, что сможет легко управлять им, и поспешил признать его королем. Оттон, конечно же, должен был сдержать свое обещание 1201 года предоставить Иннокентию управление Италией и пойти на значительные церковно- политические уступки в отношении Германии.

В 1209 новый король переправился через Альпы для императорской коронации. Но когда это произошло, он и не подумал выполнять свои клятвенные обещания. Он бесцеремонно отобрал у Папы причитавшиеся ему земли в пользу империи и уже через несколько недель после коронации решил завоевать королевство Сицилию. Он совершенно очевидно хотел продолжить политику своего кумира, Генриха VI Штауфена. Лишенный военной поддержки Папа был в недоумении. Когда же Оттон действительно преступил сицилийские границы, то единственное, что смог сделать Иннокентий, это предать императора анафеме. В течение 1211 года Оттон практически без усилий завоевал всю южную Италию. Он уже намеревался покорить сам остров. Поговаривали, что в гавани Палермо снаряжен корабль, на котором король Фридрих Роджер собирается бежать в северную Африку. Тогда Иннокентий III после тяжких раздумий решился на единственно возможную меру: при поддержке Франции и князей он выдвинул молодого Штауфена как «короля-конкурента» на германский трон.

После того, как мы опередили историческое развитие, нужно все же сначала сказать, как сложилась судьба Фридриха Роджера после 1197 года, и как обстояло дело с его сицилийской короной.

В сентябрьские дни 1197 года, когда умер император Генрих IV, герцог Филипп мог привезти своего трехлетнего племянника и «короля» Фридриха Роджера в безопасный Эльзас, вместо того, чтобы оставлять его в апульском Фолиньо... Как часто приверженцы Штауфенов с 1197 по 1212 год размышляли об такой возможности! Историк же лишь мимоходом подумает об этом. Исторический факт – «daz kint von Pulle», «puer Apuliae»: так называли Фридриха II после его триумфа на Рейне, но и в зрелые годы он остался верен своему прозвищу. Он был пересажен на немецкоязычную почву, полный болезненных воспоминаний, в надежде создать сильную национальную империю и королевство. Надежды сошли во гроб вместе с Генрихом IV, так как вдова императора Констанция приложила все усилия, чтобы в последние немногие месяцы ее жизни сделать из Фридриха Роджера настоящего «Федерико». За всю свою жизнь он смог изъясняться по-немецки лишь в случае крайней необходимости. Федерико должен был стать норманнским королем Сицилии и папским ленником.

Всегда странно, когда слово «норманны» упоминается в связи с солнечным средиземноморским островом. Чтобы разобраться в этом нужно заглянуть дальше в глубь веков. В 8 веке последние волны великого переселения народов привели большие племена, например, викингов, на побережья западной и восточной Европы. То тут, то там промышляли ужасные разбойники на быстрых ладьях с драконьими мордами. В начале 10 века они обосновались в Нормандии, откуда, как известно, в 1066 году завоевали Англию. Отдельные группы воинов еще до того начали основывать на юге Италии норманнское государство. Там, в 571 году, лангобарды основали герцогство Беневент, охватившее большую часть византийской нижней Италии. В 8 веке здесь обосновались сарацины, которые в 9 веке подчиненную Византии завоевали Сицилию. Первые норманнские рыцари – около 250 человек – были приглашены в Апулию в помощь для борьбы против сарацин и византийских оккупационных властей. Меж тем они получили подкрепление из Нормандии и уже вскоре рассорились с Ватиканом. В конце концов норманны отвоевали оставшиеся территории нижней Италии у греческих византийцев и Сицилию у сарацин и папской клики.

Герцог Роджер II как папский ленник стал в 1130 году королем острова и всего южно-итальянского материка, прозванного «Апулией». При его правлении, а также в правления его сына Вильгельма I (1154- 66) и его внука Вильгельма II (1164-89), правителях религиозно толерантных, но в остальном весьма сильных, итальянцы, греки, лонгабарды, норманны, арабы и евреи жили в современнейшем феодальном государстве 12 века, где благодаря относительно сильно развитой денежной экономике уже был подготовлен переход от ленного государства к чиновничьему.

После того, как Вильгельм II боролся вместе с Папой против Фридриха Барбароссы, в 1177 году начались мирные переговоры, приведшие в 1186 году к тому, что сестра Вильгельма Констанция была отдана в жены тогдашнему немецкому королю Генриху VI. (О дальнейшем развитии дел на Сицилии уже рассказывалось.)

Итак, овдовевшая Констанция попробовала положить конец господству ненавистных немцев в королевстве норманнов, стоившему ей и ее норманнской родне стольких жертв. С помощью Папы Иннокентия III она могла надеяться на успех.

После смерти императора Констанция приказала доставить своего сына из Фолиньо, и на Троицу 1198 года он был коронован в соборе Палермо как король Сицилии. Германское королевство и тесно связанное с ним право на императорский титул все равно были уже в других руках после проведенных в Германии выборов. И все же решение Констанции запретить своему сыну право на титул отца было не лишено смысла. В конце концов влиятельный архиепископ Майцский, вернувшийся летом того же года из крестового похода, потребовал, чтобы за сыном императора Генриха было закреплено право на германский трон. В пылу жаркой борьбы последующих десятилетий об этом быстро забыли. Маленький король не мог быть так просто обойден на Сицилии, так как его неоспоримое право на трон служило после смерти матери легализации незаконной власти всевозможных «регентов». Констанция, пользуясь своим конституционным правом, а также согласно общественному мнению и собственным чувствам, изгнала из своего государства всех немецких вассалов, рыцарей и чиновников, а вернувшиеся домой крестоносцы, высадившиеся на землю в Апулии, были ограблены. Поэтому бывшая опора дома Штауфенов обернулась врагом против их сына. Эти жестокие господа, объединившиеся вокруг императорского стольника Маркварда фон Аннвайлера и графа Дипольда фон Акерры, и не думали о том, чтобы освободить свои замки. Они держали в своих руках в основном материковую часть, а Марквард даже утверждал, будто бы Генрих VI назначил его правителем империи, что, впрочем, отчасти представляется вероятным. В этом своем притязании он был поддержан герцогом Филиппом, который со своей стороны ничем не мог помочь сицилийским Штауфенам в их стремлении к возрождению единства с Германией. Твердо решив удержать за собой переданные ему императором богатые владения, Марквард проводил неприкрытую политику насилия в своих интересах. «Норманнского» сына Констанции он не признавал, и распространил слух про «ненастоящего» "сына мясника". Сицилийский канцлер, Вальтер фон Палеария, епископ Тройи, был тут же заточен в тюрьму королевой как враг старинного королевского дома. Но Иннокентий III так настойчиво вступился за епископа, что Констанция была вынуждена восстановить канцлера в должности. Она принесла Папе ленную клятву, наложившую запрет на решающее королевское право голоса при инвеституре, а в ноябре 1198 года, лежа на смертном одре, она сделала его правителем государства и опекуном своего сына. Непосредственное управление империей должен был перенять государственный совет, состоящий из четырех архиепископов и канцлера Вальтера.

В то время как Папа стремился связать юного короля вассальной зависимостью и по возможности отдалить от управления (в 1202 году он организовал помолвку с дочерью короля Арагона, также папского ленника), канцлер использовал свое положение, чтобы обогатить себя и свою родню. Уже через двадцать лет сказочное богатство норманнских королей было разбазарено. Такому развитию событий немало поспособствовало то, что Марквард смог в 1201 году захватить и Палермо, и Фридриха Роджера. После его смерти в 1202 году добыча попала в руки таких искателей приключений, как рыцари Вильгельм Каппароне и Дипольд фон Швайншпойнт, чьим преемником в 1207 году снова стал канцлер Вальтер.

Упрямые германские оккупанты должны были сильно досаждать Папе. Когда предводительствуемое его легатами наемное войско ничего не смогло сделать против них, он воспользовался помощью, предложенной с другой стороны. Зять последнего незаконного норманнского короля Танкреда, французский граф, в качестве наследства требовал графства Лечче и Тарент, и когда он пообещал направить своих рыцарей против немцев, то Иннокентий взял его под свою опеку. Сицилийские сарацины, и прежде всего разбойничьи горные племена, попали под влияние противника также легко, как и бароны, а в остальном продолжали обогащаться при каждом удобном случае.

В конце концов к этой борьбе «всех против всех» присоединились еще два итальянских приморских города: пизанцы ради привилегий в торговле по традиции поддержали немцев, а генуэзцы выступили против них.

В этом политическом хаосе Фридрих (второе имя Роджер было вскоре забыто) с четвертого по седьмой год жизни рос в относительной безопасности, но с началом правления Маркварда для него начался период неопределенности и материальной нужды.

К этому времени относятся первые описания внешности и характера Фридриха, в котором рано начала угадываться выдающаяся личность. Когда Марквард фон Аннвайлер занял крепость в Палермо, некоторые из его солдат захотели «наглядно» растолковать семилетнему королю, что попытка бежать бессмысленна. Однако тот, чрезвычайно разгневанный открытым неуважением к своему «величеству» защищался, как маленькая кошка, а потом разорвал свою одежду, как пленник, и расцарапал сам себя. Правда о настоящем плене речь не шла. В течение следующих лет юный король блуждал по улицам и переулкам «своей резиденции», как уличный мальчишка, свободный и одновременно под бдительным надзором. Богатые граждане часто из жалости спасали его от голода. Необходимо отметить, что его чудесное знание языков, его ранняя уверенность в общении с различными людьми и острый взгляд на вещи формировались в эти годы. Канцлер Вальтер фон Палеария был крайне удивлен развитием своего «подопечного», когда в год перед совершеннолетием Фридриха (наступившим по норманнским законам в четырнадцатилетнем возрасте) он снова смог приехать в крепость Палермо. Приблизительно в это время было написано письмо, чей неизвестный автор, вероятно, описывает своему знакомому из окружения папского опекунского совета Фридриха, снова живущего довольно обеспеченно: «Фигуру короля ты можешь представить себе соответственно его возрасту, не меньше и не больше. Но природа наделила его выносливыми, сильными членами и крепким телом. Никогда не сидит на месте, весь день в движении. Чтобы проверить свою силу упражнениями, он тренируется и умеет обращаться уже со всеми видами оружия. Вот оружие в его руке, вот он взмахивает мечом, которым владеет лучше всего... Натягивать лук и попадать в цель копьем он выучился благодаря долгим тренировкам. Отборные, быстрые скакуны – его друзья. Никто не сравниться с королем во владении уздой и шпорами. Весь день до наступления ночи он упражняется то с одним, то с другим оружием, а также посвящает еще несколько часов чтению и трудам по истории.

Его поведение выдает королевское происхождение, а выражение лица и властная величественность явно принадлежат повелителю. Его высокий лоб и добрые блестящие глаза притягивают взоры гостей, люди ищут его взгляда. Пламенный, остроумный и понятливый, он ведет себя несколько неблагопристойно, но это исходит не из его натуры, а скорее является следствием общения с грубыми людьми. Меж тем его королевские манеры и благая склонность к доброте постепенно избавят его от всего дурного. Во всяком случае, он не переносит указаний и во всем полагается на собственную голову. Насколько можно видеть, ему кажется позором то, что он обязан подчиняться опекуну и быть мальчишкой, а не королем. Поэтому он всячески избегает любого надзора со стороны опекуна и часто переходит границы того, что подобает королю (отчего, конечно, весьма страдает его репутация).

Благодаря своему усердию он развит не по годам и обладает такой мудростью, которая приобретается зрелым мужчиной в течение многих лет. Не стоит считать годы его жизни и ждать дня его совершеннолетия, потому как он есть владыка по величию и муж по разумению». И если даже раболепие этого придворного языка нарушает правдоподобие портрета, то все же можно четко различить физические, духовные и нравственные черты, которые позднее должны были определить образ «преобразователя мира». Иннокентий III мог только надеяться, что крайне тяжелое, даже безнадежное положение сицилийского королевства можно будет изменить, и что из блестяще одаренного сына императора вырастет послушный вассал папства. Милостиво наставляющим письмом он отпустил Фридриха к Рождеству 1202 года из-под опеки. На Сицилии продолжала царствовать анархия, хотя в последние годы своего правления Папа сумел установить весьма стабильные отношения, по крайней мере на территориях, граничащих с папской областью. В остальном же молодой король должен и вынужден был помочь себе сам. Надежда на 500 испанских рыцарей, которых Констанция Арагонская (старшая сестра первой «невесты» Фридриха), молодая вдова короля Эммериха Венгерского, обещала привести своему новому супругу, настолько вдохновила пятнадцатилетнего Гогенштауфена, что он согласился на предложенное Иннокентием обручение. В марте 1209 года королева должна была прибыть в Палермо, но Фридрих вынужден был ждать ее и столь страстно ожидаемых 500 рыцарей до августа. Меж тем он не сидел без дела. «Доблесть Цезарей дает о себе знать», – писал Иннокентий за несколько лет по поводу полученных известий об удивительно ранней зрелости своего подопечного. Сие проявилось вскоре и в значительно большей мере, чем то было угодно надеющемуся на детское послушание сюзерену. Через две недели после совершеннолетия новоявленный самодержец попытался игнорировать подписанный его матерью конкордат, когда освободилось место архиепископа в Палермо, и утвердить свое «королевское право». Иннокентий, занятый подчинением своей воли гвельфского римско- германского императора, посчитал достаточным в этом случае объяснить правовое положение, и Фридрих был вынужден уступить. Показательно то, что он только что осознал решающий пункт конкордата 1198 года, делающий сицилийского короля вечным противником Папы: власть распоряжаться должностями епископов, являющихся одновременно высокопоставленными государственными чиновниками.

Еще весной 1209 года, проводя миротворческие и завоевательные акции на острове, Фридрих достиг потрясающих успехов и даже надеялся с помощью арагонцев подчинить своей власти материк. Но незадолго до начала кампании почти все испанские рыцари заразились в Палермо чумой, и это длительное ослабление королевских сил использовали недовольные бароны, организовав восстание против неугодного им Штауфена.

В этом сложном положении ярко проявился талант правителя у «несовершеннолетнего» мальчика: он быстро подавил мятеж и реквизировал имущество заговорщиков в пользу пустой козны государства.

Несмотря на тактичность и быстро проявившуюся дипломатическую сноровку, Фридриху был бы доверен весьма скромный круг деятельности в разваленном государстве норманнов, если бы особенности его происхождения (оно обеспечивало ему, несмотря на запретный германский трон, наследное Баварское герцогство) и имперские чаяния Оттона IV при поддержке Папы не повлияли на его судьбу.

В ноябре 1209 года норманнско-апульские бароны призвали императора Оттона, имевшего норманнское происхождение по матери, занять королевство, так как «на Сицилии имеет право царить лишь носитель императорской короны». После некоторых дипломатических уловок против Папы осенью 1210 года Оттон вторгся в Апулию, правда преданный анафеме, но побеждавший без труда. Кто мог помешать ему погубить последнего Штауфена и одновременно поставить Папу перед фактом возрожденной империи Генриха VI?

Высокомерный Гвельф не мог себе представить, как скоро история империи до 1211 года, описанная в первой главе, свяжется с биографией этого незрелого, бедного и безоружного «царька» (как издевался над Фридрихом Оттон).

В 1211 году Иннокентий III был вынужден последовать совету короля Франции и как можно скорее направить все свое дипломатическое мастерство на достижение цели, которая еще несколько месяцев назад была воплощением наихудших ожиданий: возведение на германский трон Штауфена Фридриха.

Сицилийские сарацины уже ожидали папского венценосного недруга на острове, чтобы примкнуть к нему, а Фридрих удерживал под своей властью только Палермо, где стоял снаряженный корабль, чтобы в экстренном случае увезти его на африканское побережье. В это время папские легаты, вооруженные деньгами и красноречием, не теряли зря времени, и когда Оттон уже намеревался сорвать Сицилию, как спелый фрукт, им было получено послание из Германии: По настоянию Его Высокопреосвященства и при поддержке короля Филиппа II Августа Французского в сентябре в Нюрнберге враждебный Гвельфам Фридрих Сицилийский был избран имперскими князьями германским «императором». Император Оттон был вынужден спешно возвращаться назад, так как его господство в Германии было под угрозой.

Вместо того, чтобы окончательно завоевать Сицилию и уничтожить зажатого там в тиски соперника или по крайней мере заставить его выйти в неспокойное море, Оттон форсированным маршем отошел на север. Озадаченный неожиданным ходом Папы и воодушевленный сном, в котором он оттеснял от своего лагеря молодого медведя, Гвельф со своим войском в середине зимы стал переправляться через Альпы. В начале марта 1212 года он созвал во Франкфурте на Майне придворный совет и только тогда в присутствии многочисленных князей, сразу же примкнувших к его партии, понял всю бессмысленность своего возвращения. Полный новых надежд, он начал в Тюрингии войну против папской партии. Даже швабское ополчение все еще находилось в его войске. Чтобы по крайней мере расколоть традиционную партию Штауфенов, в июне Оттон женился на Беатрикс Швабской, совсем еще юной дочери короля Филиппа, с которой был обручен еще с 1208 года. Только появление самого Фридриха в Германии могло изменить соотношение сил, которое было так выгодно Гвельфу.

Впрочем должно было произойти чудо, чтобы Штауфен объявился в Германии в обозримое время, да к тому же в качестве действительного короля («избранный на императорский трон» не являлся таковым даже в лучшем случае), а не попрошайки или же преследуемого врагами беглеца. Оттон сначала и не думал о том, чтобы выступить против него, да и приверженцы его противника, явные или тайные, также полагались больше на власть Папы или поддержку Франции, чем на 16-летнее «дитя Апулии». Вскоре после неожиданного отступления императора из Калабрии в Палермо объявились два посланника нюрнбергской избирательной комиссии, чтобы предложить Фридриху как «избранному римскому императору» германскую корону (которую носил еще один человек). Все доверенные лица, а также молодая королева, недавно родившая наследника трона, Генриха, спешно уехали. Они считали, что нельзя полагаться на непостоянных немецких князей, так же как и на скоропалительное решение Папы отдать империю Гогенштауфену, вызванное чрезвычайными обстоятельствами. Разве Иннокентий не пытался столь долгое время возвести на трон короля Филиппа?

Может показаться, что Фридрих был полон мыслей о своей миссии и считал, что он как отпрыск великого императорского рода призван занять наследный трон. Вопреки всем предостережениям он не долго думая сделал выбор. Его годовалый сын Генрих был коронован как король Сицилии, что должно было продемонстрировать государственно-правовое отделение норманнской империи от римско-германской. Фридрих письменно обновил конкордат 1198 года и в середине марта 1212 года отправился в Рим. Там он должен был лично подтвердить Папе свою преданность и непреложную покорность.

Путь через южную Италию после успехов императора Оттона был слишком опасен, дорога по морю казалась более надежной. Но перед Гаэтой ожидал верный Гвельфу пизанский флот, поэтому Фридрих прибыл в Рим только в середине апреля 1212 года. Там он был сердечно принят Папой, клиром и населением и чествовался как будущий римский император. Иннокентий III, видевший своего подопечного в первый и последний раз обязал его письменно подтвердить все те права, которые щедро, но уклончиво передал Папе Оттон. Он назвал Фридриха «своим Давидом», который обязан победить гвельфского Голиафа, и снабдил его необходимыми для похода деньгами. Больше для его безопасности Папа ничего сделать не мог.

У Генуи, воюющей с Пизой и надеющейся получить от Сицилии долгожданные привилегии в торговле, были заимствованы корабли для дальнейшего продвижения. Генуэзцы даже предоставили для кампании деньги. А граждане Павии в свою очередь оплатили дорогу до Генуи. В то время как этого города можно было достигнуть обходными путями в относительной безопасности, дорога на дружественную Штауфенам Кремону лежала через вражескую область. Под защитой доброжелателей Фридрих достиг реки Ламбро, где по соглашению ждали его на другом берегу кремонцы. Внезапно в огромном количестве появившись миланцы Они хотели схватить «поповского императора», как называли в гвельфском лагере короля-конкурента из-за протекции Папы. Источники восхищенно описывают, как мужество и находчивость молодого короля поразили тогда и врагов, и друзей. На неоседланной лошади он бросился в реку и благополучно добрался до берега, на котором его ожидали союзники. Кремона встречала спасённого «божьим проведением» ликованием.

Следующими остановками были Мантуя, Верона и Триест. Герцоги Мерана и Баварии были на стороне императора, поэтому дорога через Бреннер была закрыта, и Фридрих вынужден был отклонится от курса и по опасным альпийским тропам пробираться в Энгадин. В начале сентября он прибыл в Кур, где папские сопроводительные письма обеспечили ему почётный приём, а также надёжное сопровождение до Сен-Галлена и помощь епископа. Там свита пополнилась еще 300 рыцарями. Вместе с ними Фридрих добрался до Констанца, имперского города (с 1192 года), который был для него единственными воротами в Германию. Смог ли Оттон IV помешать своему конкуренту?

Известие о полном приключений путешествии Фридриха Оттон прокомментировал сперва с издевкой: «Пришел поповский император и хочет нас прогнать!» После того, как молодая императрица Беатрикс, последняя правительница Швабии, умерла через несколько дней после свадьбы в августе 1212 года, лагерь императора под Тюрингским городом Вайсзее тайно покинули швабы и баварцы. Узнав о приближении Фридриха, они поспешили навстречу новому господину. Оттон спешно снял осаду упрямо защищавшейся крепости (город был уже захвачен), чтобы схватить Штауфена у подножья Альп, прежде чем тот соберет все свои войска. Император во время прибыл на Бадензее и обосновался для начала в Юбелингене, на противоположном берегу от Констанца, в то время как посланники обговаривали с епископами последние детали его триумфального въезда. Город блистал от праздничных украшений, а повара были заняты приготовлениями к торжественному обеду, когда к воротам стремительно подъехал Фридрих с небольшим сопровождением и потребовал впустить его. Епископ же захотел остаться верным императору. Только когда папский легат, архиепископ Берард фон Бари, громко прочел перед воротами анафему императору Оттону и пригрозил городу интердиктом, епископ не без колебаний сдался. Мост через Рейн в Юберлинген был быстро захвачен, и когда Оттон через три часа захотел въехать в Констанц, ворота остались заперты. Не будучи готовым к осаде, он вынужден был удалиться в бессильной ярости. За эти три часа произошло многое. Весть об этом новом «чуде проведения» распространилась с небывалой быстротой по верхнему Рейну. Она росла и, поддерживаемая надеждой на щедрое вознаграждение, множила число союзников Фридриха на этих старых штауфенских территориях. Таким образом уже через неделю он смог въехать в Базель с настоящей королевской свитой. Епископ Страсбургский, наиболее могущественный землевладелец, подарил ему 500 рыцарей, а король Богемии попросил закрепить за ним право на трон. Он был не единственным, кто ждал своего вознаграждения за помощь. В упоении от успеха молодой триумфатор раздавал французские деньги и имперские владения направо и налево своим приверженцам. Эльзас встретил «дитя Апулии» с беспримерным восторгом.

Беспрецедентным было также поведение граждан города Брейзаха. Обосновавшись на этом месте, защищенном крепостью и выгодном стратегически, император Оттон хотел «запереть» рейнскую долину. Но поскольку его солдаты по военному обычаю того времени рассматривали женщин и девушек, как законную добычу, мужчины города вступили в тайный сговор. В ночь, по сигналу набатного колокола они напали на ненавистных «саксов». С несколькими оставшимися в живых император вынужден был бежать из крепости и из города.

Именно поэтому Фридрих и не встретил никакого сопротивления. Из императорской ставки в Гагенау Оттон был выгнан двоюродным братом сицилийского гостя, герцогом Лотарингским. Только в Кельне он смог начать собирать оставшиеся у него войска. Через два года как союзник Англии после небольших перестрелок в Северной и центральной Германии он повел их против короля Филиппа II Августа Французского, сторонника Фридриха. В ноябре 1212 года Штауфен встретился с наследником французского трона Людовиком VIII вблизи Тула, чтобы осудить их совместные действия против англо-гвельфской коалиции. Посланники французского короля присутствовали также при окончательных выборах, состоявшихся через несколько дней 5 декабря во Франкфурте. «Временная» коронация последовала через 4 дня в Майнце, так как инсигнии все еще были у Оттона, который также удерживал официальный коронационный город Аахен.

Теперь стало ясно, что Фридрих был обязан своей короной не только Папе, но и, возможно, в бoльшей мере, Филиппу II Августу. Благодаря его денежной поддержке Штауфен был признан светскими правителями южной и центральной Германии. Этому способствовало и то, что «император-еретик» не смог завоевать доверия ни у князей, ни у клириков из-за своего дерзкого и недипломатичного поведения. Первые боялись его централистских устремлений, вторых он крайне невежливо назвал «попами». Надо признать, что «король по божьей и папской милости», как уже в то время именовал себя Фридрих, тоже, без сомнения, после первой шумихи вокруг «провидения Господня», должен был бороться еще со многими заядлыми врагами Папы.

Вальтер фон дер Фогельвайде, состоявший тогда при одном щедром сюзерене в качестве придворного певца, горько жаловался на жадность Оттона, но еще более достойными проклятий ему казались интриги Папы против хотя и бессовестного, но все же ревностного защитника императорского владычества в Европе, каким показал себя Оттон в 1211 году. Поспешно вернувшегося в Германию Гвельфа красноречивый публицист приветствовал не менее сердечно. Он советовал ему «аннулировать» отлучение от церкви, совершив крестовый поход как «посланец Господа» в Святую Землю: «Вы владеете землей, Он (Господь) – царством небесным...Там, где Он покровитель, Он поможет Вам добиться ваших прав, даже если Вы пожалуетесь на самого дьявола из преисподней».

Насколько упал моральный авторитет Ватикана вследствие его политических интриг, Иннокентий III смог убедиться самолично. Его публичная проповедь была прервана выкриком оратора от римских граждан: «Твои уста – уста Господа, но деяния Твои – творения дьявола!» Вальтер также бичевал двоедушие беспощадного политика- реалиста в 1222 году в своей песне, где напоминал Папе о том, что тот еще несколько месяцев назад говорил императору Оттону: «Всякий благословляющий тебя да будет благословен; всякий проклинающий тебя да будет проклят навеки!»

В другой, еще более сильной песне, где затрагивалась та же тема, упорный пропагандист выдвигает германской центральной власти «требование», едва ли выполнимое курией. Поэтические достоинства произведения, к сожалению, слабо отражаются в переводе: «Бог делает королем, кого захочет! Этому я не удивляюсь. Но мы, миряне, удивляемся тому, чему учат нас священники. То, что еще недавно они предписывали, хотят теперь отменить. Они должны бы смилостивиться и сказать нам во имя Господа искренне, какое именно указание было ложным. Пусть скажут нам наверняка, старое или новое. Чтобы мы точно знали, которое из них ложь. Два языка плохо подходят к одним устам». Такие аргументы, изящно рифмованные и исполняемые повсеместно, не могли не найти своего слушателя в южной и центральной Германии, а следовательно, подстегнули популярность Штауфена. Против него сыграл массовый психоз, который Вальтер, очевидно, напрасно пытался использовать в интересах Оттона IV: эйфория крестовых походов. Как раз летом 1212 года, во время послевоенной нищеты в широких слоях населения, так называемый детский крестовый поход в Германии и во Франции породил массу трагедий, осознанных как таковые лишь через некоторое время. Они являются красноречивым свидетельством того, насколько сильно, особенно во времена нужды, религиозные настроения определяли общественную жизнь.

В сентябре 1210 года Иоганн фон Бриэнэ, тогдашний правитель Константинополя, женится на наследнице Иерусалимского трона. Небольшое войско крестоносцев, сопровождавшее его в Сирию, тем не менее, не смогло захватить Святой Город, удерживаемый с 1187 года мусульманами. Султан Аладил поддерживал дружественные отношения с могущественной Венецией. Такой союз создавал благоприятные условия для прибыльной торговли с Египтом, и султан не намеревался принести свои интересы в жертву алчным сирийским государствам крестоносцев. Тем не менее, Иннокентию III с его страстной пропагандой крестового похода удалось зародить в Европе лихорадочную активность, приводившую к религиозному экстазу, видениям, пророчествам и заражающую огромное число людей. Сам Папа якобы даже хотел поставить себя (вместо императора) во главе освободительного похода. Гарантировалось, что на этот раз Бог защитит пилигримов. В июне 1212 года в одной деревне под Вендомэ объявился подпасок по имени Стефан, утверждавший, что Бог избрал его предводителем похода в Святую Землю. Бесчисленное количество детей последовали за ним в южную Францию. Другие мальчики также объявили себя проповедниками христианства и способствовали продвижению «войска» Стефана, которое собиралось пойти «к Господу по морю аки посуху». Напрасно французский король приказывал им немедленно вернуться. Взрослые – священники, крестьяне, ремесленники, тунеядцы, преступники, даже женщины и девочки, присоединились к ним. Таким образом в Марсель прибыли уже 10 000 безоружных пилигримов. Там двое «торговцев душами» предоставили им для переправы семь кораблей, два из которых затонули в бурю под Сардинией, остальные пять достигли Египта, где беспомощные дети и их взрослые попутчики были проданы в рабство.

В это же время на нижнем Рейне девятилетний Николаус (очевидно наставляемый отцом) проповедовал то же самое, что и француз Стефан. Точно так же вверх по Рейну за ним последовали тысячи. Примерно 20 000 мальчиков и девочек повел он через Альпы, чтобы привести их «в Иерусалим по морю аки посуху». Но и эти охваченные массовым экстазом дети, порученные заботам неряшливого сброда, не дали себя остановить ни предостережениями, ни запретами советников и епископов. Во время перехода через Альпы тысячи из них стали добычей торговцев невольниками, разбойников, болезней или голода, тысячи достигли в конце концов порта крестоносцев Бриндизи в южной Италии, где епископ окончательно запретил им продолжать путешествие. Часть вернувшихся захотела, чтобы Папа освободил их от обета в Риме, но тот дал лишь отсрочку. Лишь немногие – с подорванным физическим и моральным здоровьем – вновь увидели родину.

Несмотря на этот печальный опыт, вера в то, что Святую Землю могут освободить только невинные дети, а не погрязшие в грехах взрослые, была жива в широкий слоях населения еще долгое время. Именно этим можно объяснить тот экстатический восторг, с которым встречали «дитя Апулии», «наше дитя» или просто «дитя». То, что этому «младенцу» было уже 18 лет, абсолютно не мешало фанатикам. Фридрих отлично понимал, что подобные религиозные настроения можно использовать в политический целях. Пока Гвельф официально еще был императором, Штауфен не мог покинуть Германию без серьезных мер предосторожности. Кроме того, он был еще слишком зависим от расположения Папы, чтобы уже сейчас выступить во главе крестоносцев. Чтобы дать Иннокентию III, своему «защитнику и благодетелю», после его неудачного опыта с Оттоном, еще больше гарантий своей преданности, чем то обещали составленные еще перед отъездом в Германию грамоты, 12 июля 1213 года, Фридрих, в присутствии и с согласия многих имперских князей, подписал в Эгере так называемую Эгерскую Золотую Буллу. Этим были торжественно признаны права Папы на земли в центральной Италии – ворота на Сицилию. Кроме того, ему было отдано императорское право инвеституры епископов, столь трудно отвоеванное благодаря компромиссу в Вормсе в 1122 году. Фридрих также уверил Папу в своем содействии в борьбе с еретиками. Необходимо было заново подтвердить, что Сицилия никогда не объединится с империей. Главенство Папы, утвержденное в свое время императором Оттоном в том же объеме, казалось теперь закрепленным навеки. Чтобы еще больше уверить в этом понтифика, все князья вместе и по отдельности должны были засвидетельствовать его привилегии еще раз.

При таком развитии дел в империи у Оттона не было никаких шансов на успех внутри страны. Поэтому Гвельф вместе с английским королем Иоганном Безземельным решился нанести удар по Франции, надеясь обратить военное счастье себе на пользу. Решительная победа англо-гвельфского альянса над Филиппом Августом, который прогнал англичан в 1206 году с восточно-французских «наследных земель» Иоганна, действительного могла серьезнейшим образом пошатнуть позиции Фридриха в южной Германии. Будущее империи зависело от исхода английской

войны-«мести» на французской территории. Ничто не могло более ясно отразить закат германской империи со времени смерти императора Генриха VI.

Весной 1214 года император Оттон с союзниками из Фландрии, Брабанта, Геннегау и Голландии вторгся в северную Францию. В то же время английский король с большим войском сошел на берег в Ла-Рошель и Филипп Август очутился в очень опасном положении. Фридрих с южно-немецким войском, мобилизованным к Пасхе, совершил напрасную отвлекающую атаку на нижний Рейн, которой он надеялся захватить Оттона врасплох. Наконец войско Фридриха отправилось за Гвельфом, но решающая битва состоялась уже слишком поздно. Наследник французского трона Людовик победил англичан в графстве Пуату (Оттон получил его от Ричарда Львиное Сердце и присоединил название к своему имени), а 27 июля 1214 года Филипп Август, чье рыцарское войско было увеличено за счет северно-французских резервов, уничтожил армию императора Оттона IV при Бувинэ (на юго-восток от Лилля).

Добытый на поле брани золоченый орел с императорского штандарта Оттона французский король переслал Фридриху, и современники по праву восприняли этот факт символически. Хронист монастыря Лаутерберг на горе Петерсберг поблизости от Халле писал: «С этого времени померкла слава Гвельфов среди немцев».

Между тем, настоящим победителем было королевство Капетингов, которому Филипп Август своей победой при Бувинэ на долго время обеспечил перевес в борьбе с федералистскими претензиями землевладельцев (в Германии они тоже начали набирать вес). Английские бароны вынуждали короля Иоганна, потерпевшего неудачу уже в 1215 году во Франции, к подписанию Magna Charta Libertatum, «Большого Письма Свободы» феодальной аристократии, которое не могло подвергнуть опасности только что утвердившийся централизм английского государственного аппарата, но должно было послужить первым шагом к парламентаризму.

Непосредственным итогом битвы при Бувинэ было то, что королевская власть Фридриха больше не оспаривалась. При этом все уступки, сделанные Папе, должны были проявиться во полном объеме. Под впечатлением этого триумфа Иннокентий III хотел увенчать дело своей жизни на четвертом соборе в Латеране блестящим смотром войск римской церкви в ноябре 1215 года. При этом присутствовало огромное число гостей: 71 архиепископ с патриархами Константинополя и Иерусалима, более 400 епископов и 800 аббатов, посланники европейских королей, князья и главы городов, среди них представители императора Оттона и короля Фридриха, спор которых должен был разрешиться именно здесь. Приговор должен был быть вынесен в пользу Штауфена, но неизбежное при этом смещение императора на церковном собрании создало опасный прецедент, как выяснилось 30 лет спустя в решающем бою между императором Фридрихом и Папой Иннокентием IV.

Планы Иннокентия III по завоеванию Иерусалима не имели успеха, хотя собор и призывал к всеобщему крестовому походу. Некоторые князья участвовали в предыдущих. Военная мощь Фридриха против Оттона только ослабла от этого, так что весной 1215 года Штауфен не смог занять ни Кельна, ни Аахена. Только когда в июле горожане Аахена сами прогнали наместника императора, путь в старинный город коронаций был открыт, и наконец-то помазание стало возможными «на правильном месте». В 21 год будущий император взошел на трон Карла Великого. Какое значение придавалось этой церемонии, можно судить по источникам, в которых годы правления Фридриха II отчитываются лишь с дня коронации. Сразу после того, как архиепископ Зигфрид Майнцский возложил добытую при Бувинэ королевскую корону, Фридрих торжественно пообещал совершить крестовый поход. Все присутствующие были удивлены, но вскоре стало ясно, как трудно было перейти от слов к делу. С точки зрения историков, одно только обещание было гениальным политическим ходом. Взяв на себя важнейшее, по тогдашним меркам, задание для христианского владыки, освобождение Святой Земли, будущий император вырвал его из рук Папы. Тем не менее нет ни малейшей причины видеть в подобном внезапном религиозном рвении юного короля лишь политический расчет. Будет преувеличением усматривать в его решении и момент договоренности с Папой. Подтвержденные связи Фридриха с фанатичными молодыми канониками заставляют предполагать у него истинную религиозность. Отчасти она была вызвана мыслями будущего императора о своем призвании. Во всяком случае Иннокентий молча перенес эту «самостоятельность» своего подопечного на соборе в Латеране. Спустя несколько месяцев, в июле 1216 года, его немощное тело не смогло больше вынести возложенных на него обязанностей. Еще за две недели до его смерти дальновидный политик обязал Штауфена во время его коронации на императорском троне совсем отказаться от Сицилии в пользу своего сына Генриха. От этого Иннокентий не смог отступить ни на йоту.

Его приемник, Гонорий III, был старым, миролюбивым человеком, государственным чиновником, создавшим в качестве папского камергера важные организационные предпосылки для набиравшей финансовую силу курии. С ним Фридриху проще было иметь дело. Так как Гонорий был таким же страстным приверженцем завоевания Иерусалима, как и его предшественник, то «руке Господа на земле» оставалось только обождать, какие дипломатические ставки будут сделаны в этой игре. Один только обет крестового похода давал повод начать подготовку к управлению страной во время отсутствия короля. Поэтому никого не удивило, когда вскоре после коронации в Германию приехала королева Констанция с пятилетним сыном, а уже в 1217 году Генрих по традиции Штауфенов стал правителем герцогства Швабии.

Само собой разумеется, что перед началом опасного крестового похода наследство сына должно было быть упрочено и в германском королевстве. Так было и при сборах отца и деда, Фридриха Барбароссы. Крестовому походу Фридриха II должна была предшествовать коронация на императорский трон в Риме, поэтому у князей при выборах Генриха была существенная выгода: многолетнее регентство при несовершеннолетнем короле давало возможность упрочить преимущество их федералистских интересов по всей стране. Должно было пройти еще три года, пока рядом уступок удалось добиться со стороны дольше всего колебавшихся клириков поддержки этих планов, открыто противоречащих папской политике.

Пробст Бурхард фон Урсберг описывал щедрость, с которой Фридрих II раздавал или отдавал в залог имения Штауфенов своим приверженцам после его успехов в Германии, а Филипп и Оттон IV приобрели таким образом весьма сомнительных союзников. Этот отчет заставил исследователей старшего поколения предположить, что целенаправленная «немецкая» политика, позднее проводимая Фридрихом II, была бесперспективна перед лицом этих потерь в личной власти. Это не так. Уже в 1213 году молодой король начал собирать королевские имения обратно. Принимая на себя наместничества и основывая городов, он смог возместить убытки, и, прежде всего, в герцогстве Швабии, охватывавшем на западе весь Эльзас и простиравшемся на юге вплоть до Комского озера. Когда в 1218 году умер последний Церингер, появилась прекрасная возможность присоединить к империи его земли, а вместе с ними и королевские владения на территории сегодняшней западной Швейцарии. 19 мая 1218 года, едва достигнув 36-ти лет, в Гарцбурге умер император Оттон. Возможно, что этому способствовало принятие князьями в сентябре на имперском сейме в Ульме такой политики короля. То, что «поповский император» Фридрих с 1215 года уже прочно вошел во власть, доказывает отношение Вальтера фон дер Фогельвайде, открыто отвернувшегося от Оттона. В 1213 году, когда Иннокентий III распорядился установить повсюду церковные кружки в пользу пропагандируемого им крестового похода, певец жестоко съязвил: "Эй, как по-христиански смеется теперь Папа, рассказывая своим итальянцам: «... Я короновал двух алеманов одним венцом, чтобы они сбили с толку всю империю и опустошили ее. А мы в это время наполняли свои лари. ... Их немецкое серебро перекочевало в мой итальянский сундук. Господа священники, ешьте курятину, пейте вино, и пусть немецкий люд тощает и постится». ".

В южной Германии знаменитый певец не везде нашел признание. В другой своей песне он чистосердечно рассказывает, как примерно в это время однажды сделал крюк «более чем в милю» к монастырю Тегернзее, чтобы уйти из-за стола аббата не солоно хлебавши.

Возможно, именно такие «удары по желудку» ускорили изменение политических взглядов Вальтера. В конце концов император Оттон тоже был «королем попов»... Так, в 1215 году поэт сравнивает двух владык. Он приходит к выводу, что Фридрих меньше, чем могучий Оттон, но превосходит его по славе и щедрости, и к тому же еще продолжает расти. Вскоре после этого, нимало не стесняясь, он просить Штауфена о вызволении из нужды и бедности. Сначала он получает лишь маленькую ежегодную пенсию, но уже в 1220 году может торжествовать: «у меня есть имение...!»

Ниже пойдет речь о том, за что Вальтер, возможно, получил свое имение, расположенное в или под Вюрцбургом. Первое скудное пособие свидетельствует о том, что времена, названные в источниках периодом «благородной щедрости короля», прошли. Когда в 1213 году французский король прислал весьма внушительную сумму в 20000 марок, Фридрих приказал не сохранить это деньги, а разделить между князьями. Но вскоре после этого управление финансами ужесточилось, так как в Германии в это время не хватало наличных денег.

Возможно, что беспокойное перемещение молодого короля во время ожидания коронации было вызвано натуральным хозяйством, которые все еще преобладало. Каждое пребывание королевского двора на одном месте дольше обычного могло привести к экономической проблеме, даже в развитой юго-западной части Германии. Больше всего Фридрих II любил останавливаться в Эльзасе, в пфальце Гагенау, расположенном посреди гигантского Священного Леса. Там, в огромной библиотеке, он мог утолять жажду знаний, и, прежде всего, конечно, упражняться в излюбленной им охоте.

Даже в худшие времена после 1197 года в Эльзасе не было никаких значительных потерь королевских владений, так как король Филипп уже ясно осознавал опасность такой расточительности. Постоянная конкуренция велась между швабскими герцогами, которые как германские короли или императоры проводили политику частного владения, и страсбургскими епископами, могущественными территориальными владыками этой земли, энергично начавшими во второй половине 12 века собирать земли. Вследствие этого в конце 12 – начале 13 веков Эльзас представлял собой особенно пеструю картину, что, впрочем, было характерно для всей Германии. Поэтому стоит коротко обрисовать сложившуюся там ситуацию.

Из-за только что описанной конкуренции епископ после 1198 года был на стороне папского кандидата на трон Оттона фон Пуату. Филипп же покровительствовал городу Страсбургу, желающему выйти из-под епископской опеки, и даже сделал его в 1205 году имперским городом, однако дальнейшее развитие показало всю бессмысленность этого шага. В это время короли-конкуренты терроризировали население страны огнем и мечем, страсбуржцы также должны были защищать стены своего города. Монастырь святого Томаса в Страсбурге уже с середины 12 столетия имел штауфенского наместника. С тех пор местные монахи удостаивались чести выполнять важнейшие государственные задания, как, например, уже упомянутый в первой главе каноник Бурхгардт, возглавлявший императорское посольство в Египте. Во времена Филиппа пробст Фридрих из монастыря Святого Томаса был императорским капелланом, то есть одним из самых высокопоставленных чиновников государственной канцелярии. После избрания Фридриха епископ перешел в его лагерь, а жители Страсбурга потребовали подтвердить привилегии их города как имперского, полученные от Оттона. Поражение последнего привело к тому, что на несколько десятилетий (до 1262 года) город снова оказался под властью духовенства, так как Фридрих II был особенно обязан епископу Генриху (из рода швабских графов фон Феринген), который подарил ему в Базеле пятьсот рыцарей. В 1219 году возобновилась старая борьба за спорные территории, многочисленные деревни и другие населенные пункты. Лишь в 1236 году удалось придти к компромиссному миру.

Такое упрямство дает основание полагать, что Гогенштауфены не так сильно пренебрегали своим положением в Германии, как это может показаться в связи с будущей итальянской политикой Фридриха II. Даже король, имеющий право на частное владение, примером которого могут послужить юго-западные немецкие земли Штауфенов, мог – а по воле князей и должен был – быть в Германии лишь Primus inter pares (первым среди равных). Поэтому германская корона была для Фридриха промежуточным пунктом на пути к императорскому трону. Бесконечные мелкие королевские обязанности, с вечным перетеканием от одного придворного совета к другому (подтверждение прав на владение, раздача привилегий, улаживание конфликтов) «избранный в императоры» мог рассматривать как второстепенную деятельность, заполняющую назначенное Папой ожидание. Сразу после коронации в Аахене Фридрих вступил в молельное общество цистерцианцев и поддержал Орден немецких рыцарей. Связи с обеими общинами продолжали расширяться и имели большое значение для Штауфена в будущем. Цистерцианцы, «серые монахи», считались тогда образцовыми земледельцами и скотоводами, а также одаренными архитекторами, и оказали Фридриху неоценимые услуги в Апулии. Глава же Ордена немецких рыцарей, Герман фон Сальца, оказался мудрым советчиком, осуществлявшим в качестве ближайшего доверенного лица взаимодействие императора и курии вплоть до самой своей смерти в 1239 году. Солнце папской милости не могло светить вечно и вот уже вскоре на горизонте показались первые тучи.

Назначенная еще Иннокентием III дата начала крестового похода – 1 июля 1217 года – не была рассчитана на положение Фридриха, который не преминул нарушить сроки. Когда после смерти императора Оттона поход действительно начался (1218 год), им руководил папский легат, а на участие Фридриха Гонорий явно не рассчитывал. К освобождению Святой Земли должна была привести победа над султаном на его собственной родине, то есть в Египте. Такое решение стало роковым. В 1219 году был захвачен портовый город Думьят, но при первых легкомысленных попытках продвижения вглубь страны крестоносцы были так притеснены, что попросили германского короля о помощи. Фридрих согласился помочь еще прежде, чем соответствующее официальное письмо от Папы попало к нему в руки. Но сначала необходимо было решить некоторые весьма сложные проблемы. Сперва нужно было обдумать, кто будет управлять империей, а также выяснить политический статус Сицилии, где формально правила находящаяся теперь в Германии королева Констанция, состоявшая регентшей при маленьком Генрихе. На практике же это означало, что на острове, все еще находящимся под властью короля, всем заправлял сицилийский канцлер Вальтер фон Палеария. Положение войск крестоносцев ухудшалось, и Гонорий в последнюю минуту был уже готов принять тот ход политического развития, который он стремился предотвратить при поддержке имперских князей-клириков. Незадолго до прибытия в Рим, которое нельзя было откладывать из-за ситуации в Думьяте, Фридриху путем раздачи многочисленных привилегий удалось добиться согласия князей на выборы восьмилетнего сицилийского короля на германский трон, и в апреле 1220 года во Франкфурте Генрих VII был избран.

Наградой за голоса князей-церковников стало очень весомая имперская привилегия, делавшая все предыдущие привилегии простой нормой. В этом «confoederatio cum principibus ecclesiastics» (соглашение с духовными князьями) области правления церковных князей, то есть ленные владения короны, впервые были названы «территориями», а также были созданы важные предпосылки для будущих княжеств. Фридрих обязался не взимать налогов с церковных владений, не учреждать новые монетные дворы и таможни, не строить крепостей и не передавать кому- либо городские права. Кроме того, он передал духовным князьям судебную власть (с небольшими ограничениями на случай проведения на данных территориях придворного совета) и, наконец, право распоряжаться церковным имуществом. Все, кто был отлучен от церкви духовными правителями, через шесть недель автоматически объявлялись вне закона.

Понимал ли Штауфен, что этим указом он заложил последний камень в стену отделяющую центральную власть от периферийной, – это уже другой вопрос. Во всяком случае ему было ясно, что значительное усиление императорской власти могло быть достигнуто только на Сицилии и в верхней Италии с их большим экономическим потенциалом. Несовершеннолетний сын Фридриха уже обладал личной унией, от которой при коронации на императорском троне его отец должен был бы отказаться. Но кто мог помешать императору позднее управлять обеими государствами? Результатом такой целеустремленной политики явилась блестящая победа «поповского императора» над дипломатией курии. Временным правителем империи был назначен осмотрительный и усердный Энгельберт фон Берг, который с 1216 года был архиепископом в Кельне. После этого назначения Фридрих в августе 1220 года собрал на берегу реки Лех под Аугсбургом маленькое войско и отправился через перевал Бреннер в Италию.

С тех пор в Германии при дворе короля Генриха (то есть до его совершеннолетия в 1228 году и утверждения как правителя государства) существовало второстепенное правительство, в то время как империя управлялась из центра в Италии. Немецким князьям могло быть только на руку такое понижение Германии до уровня второстепенного государства, начавшееся еще при императоре Генрихе VI. Когда они еще колебались, признавать маленького Генриха или нет, Вальтер фон дер Фогельвайде указал им на то, что своим промедлением они только задерживают Фридриха на его пути в Святую Землю. В конце своей песни он без обиняков говорит своим князьям, называя вещи своими именами: «Враги, отпустите его в дорогу; возможно, он больше никогда не помешает вам. Если он останется там – да защитит его Господь! – вы будете ликовать. Если же он с друзьями вернется домой, будет наша очередь смеяться. Так давайте вместе подождем развязки». Весьма вероятно, что именно за эту пропагандистскую поддержку Фридриха Вальтер и получил свое имение.

Сотрясающуюся от постоянной межпартийной борьбы северную Италию Фридрих смог миновать беспрепятственно. В начале октября 1220 года он сообщил Папе о своем скором прибытии, отправив к нему посольство, во главе которого впервые выступил Генрих фон Сальца. Через месяц, когда Рим был уже недалеко, прибыло ответное посольство от Папы, чтобы обсудить последние условия перед коронацией. Гонорий хотел во что б это ни стало предотвратить объединение империи с Сицилией. Чиновники на острове не могли назначаться из числа иностранцев, сицилийский король обязан был иметь собственную государственную печать. Личная уния в двойном королевстве Генриха была принята без единого слова. Так как Фридриху было все равно, с какими формальностями он сможет получить реальную власть, речь об объединении больше не заходила. День коронации был назначен на 22 ноября.

В предусмотренный заранее день Фридрих с королевой Констанцией выехал из Монте Марио по старой коронационной дороге императоров по направлению к Риму. Раньше часто случались раздоры между королевской свитой и римлянами (при коронации Оттона IV разыгралась настоящая битва, так как жадный Гвельф поскупился на обычные подарки), но в этот раз празднество прошло мирно и гармонично. Сопровождаемый священниками, а позже сенаторами до собора Святого Петра, король поцеловал ноги Папе и получил в свою очередь от него поцелуй и объятие. Затем он поклялся в капелле Santa Maria in turribus быть представителем и защитником Папы и Церкви. После этого, в качестве замены бытовавшему ранее посвящению, последовало принятие Фридриха в братство каноников Святого Петра. В императорском облачении он был благословлен кардиналами и принял обряд помазания. В заключении он с длинным церемониалом принял от Папы митру и корону, меч «борьбы за Святого Петра», а также скипетр и державу. Императрица была коронована с теми же обрядами. Причастие и поцелуй мира завершили праздник. Перед собором император поддержал Папе стремя и некоторое время вел его лошадь под уздцы. После этого Фридрих вернулся со своей свитой в Монте Марио.

Выражением гармонии, определившей в эти дни отношения Папы и императора, стал ряд указов, которые были изданы Штауфеном в день коронации. Церковь и духовенство были освобождены от мирских повинностей и сохранили неприкосновенность. Привилегии итальянских городов, которые были с этим не согласны, были аннулированы. Органы государственной власти обязывались поддерживать церковь в преследовании еретиков, а за отлучением от церкви должно было следовать изгнание.

До этого дня Штауфен не вмешивался в межпартийную борьбу верхнеитальянских городов. Во время его похода в Рим лагерь, располагавшийся вне крепостных стен, был постоянно атакован. В своих коронационных указах Фридрих впервые прислушался к требованиям итальянских городов, однако сделано было это в угоду Папе. В то время в Ломбардии (возможно, впервые в 1216 году во Флоренции) уже прозвучал боевой клич, в котором приверженцы императора Оттона IV назывались «гвельфами», а короля Фридриха – «гибеллинами» (по названию родового замка Гогенштауфенов – Вайблингена). Когда через несколько лет после коронации Фридриха гибеллины стали «императорской партией» (хотя принципиально антипапской), их противники вынуждены были взять название партии старой и называться гвельфами. Значение этого слова сохранилось до сегодняшнего дня.

Прежде всего многие верующие надеялись, что согласие между империей и папством продлиться и приведет к завоеванию Иерусалима. Во время коронации Фридрих взял из рук кардинала – епископа Гуго фон Остиа (через семь лет уже будучи Папой Грегором IX он отлучит его от церкви) крест и пообещал напасть на Палестину в августе 1221 года. Два высланных вперед флота уже не смогли предотвратить фиаско в Думьяте. Портовый город был вновь потерян 21 августа 1221 года, и создалось новое положение, которое молодой император умело использовал. Он объявил, что должен сперва собрать армию больше той, которая была в его распоряжении сразу после коронации. Он попросил отсрочки и этим выиграл время, чтобы отвоевать назад свое погрязшее в анархии сицилийское наследство.

Без войска, нищий, преследуемый могущественными врагами «поповский император», «дитя Апулии», за восемь лет до Римских торжеств он отправился в опасное путешествие на неприветливый Север. В Германию. И вот уже окруженный блеском своих побед, сицилийский Штауфен должен был вернуться из Вечного Города на родину как император. То, что формально Фридрих должен был отказаться от сицилийского королевства в пользу своего маленького сына, не значило для практической каждодневной политики ровно ничего. Даже Папа назвал Сицилию «твое королевство», когда упомянул о нем в письме к Фридриху. Сначала «его государство» состояло в основном из городов Палермо и Мессины, где заправлял Вальтер фон Палеария, с тех пор как королева Констанция с сыном последовали за Фридрихом в Германию. На сицилийской части материка лишь некоторые дворянские фамилии остались верны королевскому дому. С момента смерти императора Генриха VI могущественные вассалы, прежде всего в северных пограничных областях, чувствовали себя независимыми, несмотря на соседство папских сюзеренов. После того, как Фридрих захватил ряд пограничных крепостей, он получил право вступить в Кампанию, и уже в декабре 1220 года смог в Капуа объявить о восстановлении всеобщего мира. Это тут же обеспечило ему любовь простого народа, страдавшего от непрекращающейся вражды феодалов между собой. Остальные указы, дошедшие до нас под названием «Ассизы из Капуа», означали начало широкомасштабной судебной реформы. В июне 1221 года в Мессине этот законодательный труд был дополнен и завершен. Высокое право суда было ограждено от произвола графов и баронов и передано государственным юристам. Те же подчинялись судьям большого двора (название «большой двор» означало двор сицилийский, сопровождавший императора во время путешествия или военного похода). Еще больше пострадала власть феодалов, чьи привилегии года были пересмотрены с 1189. С помощью этих мер королевскому дому были возвращены многочисленные территории, самовольно захваченные аристократией во время многолетней анархии. Фридрих не побоялся также конфисковать и вполне законные владения, особенно если речь шла о стратегически важных сооружениях. Постройка церквей и монастырей, которую советовал начать старый сицилийский чиновник Томас фон Гаета, не входила в планы вернувшегося Штауфена. Такое резкое изменение соотношения власти, обязывающее дворянство выполнять придворные и государственные повинности, было достигнуто не только законодательными и административными методами. Два года длилась жестокая междоусобная война, в течение которой Фридрих с немногочисленными преданными ему баронами сражался против «больших фамилий», что не помешало ему затем беззастенчиво предать своих помощников и точно так же лишить их власти. Наиболее жестко преследуемые графы и бароны бежали в Рим, где Гонорий следил за действиями своего «ленника» со смешанными чувствами. Слишком сильный император был угрозой для папства, слишком слабый не смог бы успешно провести запланированный Гонорием крестовый поход.

В 1222 и 1223 годах Фридрих разбил два основных центра сопротивления сарацин на острове. Чтобы предотвратить последующие восстания, он организовал переселение 15 000 арабов в город Люцеру на севере Апулии, расположенный в зоне, граничащей с папской областью. Там враги быстро превратились в приверженцев. Многие десятилетия преследуемые за ересь магометане составляли вместе с наемными рыцарями костяк императорского войска, и даже лейб-гвардия состояла из сарацинских солдат. Вскоре Люцера прославилась как центр оружейного и ковроткацкого ремесла. Часть арабского населения занималась земледелием.

Через четыре года Фридрих уже крепко держал в руках Сицилию, и теперь можно было приступать к восстановительным работам. Ценными помощниками Фридриха наряду с канцлером Вальтером фон Палеария и архиепископом Берардом фон Палермо (который будучи еще архиепископом фон Бари открыл своим красноречием ворота Констанца в 1212 году) выступили племянник канцлера, архиепископ Рейнальд фон Капуа, дипломат Томас фон Гаета, а также некий Ричард, бывший рыцарь ордена тамплиеров, которого Иннокентий III послал в 1202 году в южную Италию. После достижения Фридрихом совершеннолетия он уже открыто взял его на службу. В 1212 году тот был камердинером высших придворных вельмож и руководителем управления финансами, а около 1220 года состоял при императорской канцелярии. Все эти люди – как, впрочем и все окружение Фридриха – были доверенными лицами Иннокентия III и Гонория III, так что все назревавшие конфликты могли быть тут же улажены. Меры, свидетельствующие о религиозной толерантности, такие, как поселение сарацинских мятежников и «богоотступников» в Люцеру, вызвали негодование истовых христиан, но курия уже давно свыклась с многообразием конфессий в сицилийском королевстве. Остров, на котором снова воцарился мир, смог вновь стать сокровищницей и житницей норманнской династии. Многие столетия эта земля возделывалась арабами и греками, и нельзя было даже предположить, что она получит печальную известность области, где царствует нужда. Так же, как и вся южная Италия и бoльшая часть Греции и Испании, она была еще защищена от высыхания лесами. Здесь росли разные сорта зерна, сахарный тростник, лен, конопля и финики. Сырьем для ремесел служили шерсть и шелк. В портах организовали перевалочные пункты конкурирующие морские города Генуя и Пиза для своей торговли на Ближнем Востоке, а также получили многочисленные привилегии для своей деятельности. Начиная с 1212 года Пиза должна была стоять на втором месте после Генуи, подчинившей себе Сиракузы и остров Мальту. Связанное с таким преимуществом ограничение своей власти Фридрих не хотел выносить ни при каких условиях. Уже по пути в Рим на коронацию он отклонил все просьбы североитальянских городов о выдачи им торговых привилегий для Сицилии и даже для Генуи не сделал исключения. Генуэзцы, которым он пообещал богатое вознаграждение за их поддержку во время опасного похода в Германию, были крайне разочарованы.

Только теперь стали ясны все торгово-политические планы императора. Следуя нормандской традиции, он приказал построить флот и прогнал генуэзцев из Сиракуз, отменил все привилегии для сицилийских портов (таможенные льготы и освобождение от портовых сборов), а также приступил к национализации всей сицилийской морской торговли. Это затронуло, конечно, южноитальянские порты, прежде всего Бари, Барлетта и Бриндизи, где процветала торговля с Ближним Востоком, а также формировались флоты пилигримов и крестоносцев. Меж тем, Фридрих не долго оставался на этом богатом почти тропическом острове с его великолепным культурным и административным центром в Палермо. Ядром своей империи он избрал Апулию, с которой он познакомился только теперь. Этому, в первую очередь, способствовало то, что главные враги его политических замыслов, Папа и ломбардские города, находились неподалеку. К причинам можно также безоговорочно отнести его любовь к этой прекрасной покрытой лесами земле между восточным побережьем полуострова и Апеннинами. Об этом стоит рассказать подробно. Для начала ему стоило окончательно подчинить себе материковую часть сицилийского королевства и искоренить анархию в феодальной среде.

В основу своей политики Фридрих положил принцип сильного централизма, о котором еще не могла идти речь в феодальных государствах севернее Альп. Примером этому может послужить основание им в 1224 году высшей школы в Неаполе, первого «государственного университета» на Западе. Там должны были обучаться столь необходимые для централистского государственного аппарата молодые кадры, прежде всего юристы и управленцы, но также и философы, теологи и люди, занимающиеся только зарождающимися естественными науками. Преподавание медицины тогда, как и сейчас, оставалось связанным со знаменитой школой в Салерно.

Хотя потребность в основании университета была очевидной, его также можно назвать первым политическим ходом против папского влияния на внутреннее управление королевства. Конкордат матери Фридриха Констанции с Иннокентием III, передающий власть над епископскими кафедрами в руки Папы, сделал спор за инвеституру неизбежным. На Сицилии, как и в Германии, епископы занимали ключевые посты в государственном аппарате. Теперь, по крайней мере, теологическое образование находилось под контролем государства. Фридрих лично очень ценил старую юридическую школу Болоньи, но не хотел терпеть в своем образцовом государстве царивший там дух свободы и демократии. Двадцать один архиепископ и 124 (!) епископа Сицилии не могли ни в какой мере сравниться с их немецкими «коллегами», могущественными имперскими князьями, однако это были различия скорее степенные, чем принципиальные. Из-за этих разногласий, начавшихся уже с первыми политическими шагами 14-летнего Фридриха, обострились отношения с Папой Гонорием, даже несмотря на умелое ведение переговоров уже упомянутыми доверенными лицами с обеих сторон. Это «нормальное» развитие отношений между императором и понтификом приняло еще более опасное направление из-за действий Фридриха против «духа Болоньи», который, по его мнению, способствовал стремлению к независимости. Для того, чтобы прочно связать отсталое немецкое государство с сицилийским чиновничьим, кайзер не должен был упускать из виду ломбардскую «имперскую Италию», а также путь по суше из южной Италии на Север. Территории марки Анкона и герцогства Сполето оставались спорными землями после занятия их в 1198 году папскими войсками. Меж тем, главную проблему представляли верхнеитальянские города, некогда упрямые противники императора Фридриха Барбароссы, который с трудом смог установить в них некоторые имперские права после долгой войны с организованной в Милане в 1183 году Ломбардской лигой, заключив мир в Констанце. В течение четырех веков империя подвергалась жесточайшим испытаниям, и эти вновь окрепшие города снова забрали себе много владений и забыли о тяготеющих над ними имперских правах. Внезапно император вспомнил, что для крестового похода ему нужны деньги, много денег, и потребовал их из казны гордых городов, которые уже держались, как независимые республики.

Всего два года назад крестовому походу была оказана честная, но, к сожалению, провалившаяся поддержка в виде двух быстро сформированных флотов, потерпевших фиаско в завоеванном порту Думьят в августе 1221 года. Это сильно повредило престижу императора. Теперь он должен был более тщательно подготовить новый крестовый поход. В 1225 году Папа Гонорий, вновь выгнанный мятежными римлянами из Ватикана, на переговорах в Сан-Германо (Монте-Кассино) дал последнюю отсрочку до августа 1227 года под угрозой отлучения от церкви. Чтобы усилить личный интерес к делу овдовевшего в 1222 году Фридриха, была заключена помолвка с 14-ти летней Изабеллой фон Бриеннэ, дочерью и наследницей изгнанного короля Иерусалима, Иоганна фон Бриеннэ. Иерусалим, «центр» тогдашнего мира, произвел на Фридриха сильное впечатление. Была ли эта женитьба знамением будущего мирового господства? Для экономического и политического осуществления этих далеко идущих планов потребовалось всего два года.

Вопрос о власти в верхней Италии должен был быть поставлен на имперском сейме, созванном на Пасху 1226 года в дружественный Штауфену город Кремону. На повестке стояли: 1) восстановление имперских прав в Италии, 2) меры по уничтожению ереси (принявшей в некоторых итальянских городах характер «второй церкви») и 3) подготовка крестового похода.

Напуганные этой однозначной угрозой города, опасающиеся за свою свободу, восстановили старую Ломбардскую лигу с центром в Милане, несмотря на их сильную, но все же переоцененную Фридрихом конкуренцию. Их традиционные враги: Кремона, Модена, Павия, Парма, Пиза и Лукка встали на сторону Штауфена. Стало ясно, что нет никакой возможности мирного урегулирования всесторонних интересов, которое могло бы в будущем послужить созданию антипапской коалиции. Северо- и центральноитальянские города в отличии от немецких, управлялись аристократическими династиями. Зачастую это были «коллективные феодальные власти», живущие за счет своих ленников. Сложная оценка возникших отсюда социально-экономических отношений должна быть дана в более объемной научной биографии Фридриха.

Со своим относительно слабым войском Фридрих поехал в Кремону через марку Анкона и герцогство Сполето, конечно, без папского на то разрешения. Это вызвало негодование традиционного союзника враждебных Штауфену верхнеитальянских городов, то есть самого понтифика. Концы Гордиева узла, который можно было разрубить только мечом, затянулись. Сначала Гонорий, для которого крестовый поход был важнее всего, отреагировал на эту щекотливую ситуацию только письменным протестом, сопровождавшимся хитроумными юридическими постановлениями о «собственном статусе» этой области как «имперского лена». Ломбардские войска перекрыли дорогу через Бреннер и тем самым сделали невозможным выезд короля Генриха, а также многих князей и правителей из Германии. Имперский сейм не смог состояться, и Папа объявил перемирие. Военная кампания против городов и Папы была лишь отсрочена этим фактом. Когда Гонорий III умер 18 марта 1227 года, выборы слабого преемника могли бы означать паузу в только что разгоревшейся борьбе со Штауфеном, который стремился к мировому господству.

Однако слабым человеком никак нельзя было назвать 60-летнего Грегора IX, близкого родственника Иннокентия III, кардинал-епископа Гуго фон Остиа, друга Фридриха II. Его мистическая набожность, сделавшая его покровителем Франциска Ассизского, на которого официальная церковь посматривала с недоверием (в 1228 году он уже был причислен к лику святых), сочеталась с жестокостью, если его церкви угрожала опасность. Друг по-детски благочестивого нищего Франциска, он наслаждался земной властью и роскошью как никто другой и не мог оставаться союзником «дитя Апулии», доросшего до опасной конкуренции с Ватиканом.

В августе 1227 года, когда войско крестоносцев собралось в районе Бриндизи, разразилась чума, которая не обошла и императора. Тем не менее, 8 сентября флот вышел в море. Однако болезнь усилилась и Фридрих, недолго думая, прекратил поход и у Отрано сошел на берег, чтобы сначала полечиться на водах Пазуоли (около Неаполя). Его посланники, объяснившие Папе причину задержки и подтвердившие, что обещание будет сдержано в течении года, были отосланы назад с ледяной яростью. Грегор утверждал, что болезнь симулирована, и отлучил «клятвопреступника» от церкви 29 сентября в соборе Анагни. Это наказание Фридрих принял спокойно, так как поход был действительно задержан не в первый раз. Однако то, что Папа заклеймил тяжело больного как «лжеца» и отверг покаяние, должно было означать не крестовый поход, а тотальное уничтожение или, по крайней мере, сильное унижение для могущественного императора. Он не дал себя смутить. Не исцелившись до конца, он приступил к подготовке нового крестового похода, несмотря на запрет Папы. Сюда относились первые дипломатические контакты с султаном аль-Камилом, резиденция которого находилась в Каире. В Иерусалиме правил тогда султан Дамаска, которого аль-Камил надеялся свергнуть с помощью императора. Весной 1228 года Фридрих выслал вперед маршала Ричарда Филангьери с 500 рыцарями, а в конце июня последовал за ним сам на 40 галерах с остальными 500 рыцарями и тысячами пилигримов. Это был изысканный политический ход отлученного от церкви, которым он одновременно возобновил норманнскую восточную политику. Кипр присягнул ему на верность, как когда-то его отцу, и 7-го июля его армия высадилась в Аконе. Здесь сказалось проклятие Папы. Палестинские христиане беспрекословно подчинялись верным Папе патриархам Иерусалима, а могущественные рыцарские ордена тамплиеров и иоаннитов даже враждебно выступили против отлученного от церкви. Войско крестоносцев было слабым, так как на всю тысячу рыцарей – эта цифра соответствовала обету Фридриха – приходились 10000 пилигримов, которые были больше обузой, чем помощью. За императора стояли лишь орден немецких рыцарей, палестинские сицилийцы, генуэзцы и пизанцы. Там, где был бессилен меч, восторжествовала дипломатическая смекалка. Султан аль-Камил после неожиданно скорой победы над своим конкурентом в Дамаске не был заинтересован в дальнейших военных осложнениях. После длительных колебаний он согласился на предложение начать переговоры, поступившее от нежелательного теперь союзника, этого странного сицилийца, который свободно говорил по-арабски, знал арабскую поэзию, философию и естествознание. Переговоры между двумя владыками привели в конце концов к мирному урегулированию, которое позволяет выделить этот пятый крестовый поход среди кровавых свидетельств религиозного фанатизма и слепого стремления к власти как единственный памятник религиозной толерантности и политического здравого смысла. 18 февраля 1229 года Иерусалим и другие священные города христиан были переданы императорствующему «королю Иерусалима» с оговоркой, что мусульмане получат свободный доступ к своим святыням. На 10 лет должно было воцариться перемирие. Вместо того, чтобы радоваться успеху, религиозные фанатики сочли невыносимыми «огромные уступки язычникам». Французские рыцари- храмовники попытались отомстить «победившим без борьбы». В одном письме они постарались привлечь аль-Камила к заговору против Фридриха, но султан, не любивший подковерной игры, передал послание своему царственному другу.

Меж тем, наивысший триумф Фридриха был еще впереди. Несмотря на попытку главы ордена немецких рыцарей Германа фон Сальцы, ревнивый Папа не посчитал крестовый поход исполнением обета и не вернул императора в лоно церкви, но тот все равно не отказался от коронации в Иерусалиме. На мессе, состоявшейся 18 марта 1229 года в церкви Гроба Господня, его не было, но после богослужения он вошел в храм, взял лежащую на алтаре корону Иерусалима и сам надел ее на голову. Это вынужденная, но необыкновенно выразительная «церемония» дает понять всю суть «Божественной воли», отмечающей титул императора, который здесь, в Иерусалиме, наполнялся особым смыслом. Кажется сомнительным, что правитель, которого многие христиане все еще чурались, как прокаженного, хотел зайти так далеко. Во всяком случае, он не преминул оповестить все христианство о своей коронации в манифесте, где с поистине библейским пафосом подчеркивал свой успех на фоне напрасных усилий Папы.

Кажется, что это должно было раздуть еле тлевший огонь «крестовой лихорадки». Пропаганда крестовых походов Вальтера фон дер Фогельвайде 1228 года, очевидно, последнее, что дошло от него до наших дней, заканчивалась призывом: «Так давайте же освободим Гроб (Господень)!» Но стройный хор призывов к борьбе заглушили голоса новых пророков из среды приверженцев Йоахима фон Фиоре, которые предвещали скорое исполнение старых эсхатологических желаний и надежд. Как в императорской, так и в папской партиях, пылала лихорадочная вера в «последнего императора Фридриха», от которого многие ожидали, что он передаст империю и корону Иерусалима в длань Господню.

Об этом мечтали люди, измученные неистовой борьбой высших правителей христианства, и эти смутные надежды так и остались связаны с именем Фридриха II Гогенштауфена. На текущие политические решения они, конечно, не повлияли.

На следующий день после въезда отлученного от церкви в Иерусалим архиепископ фон Цезария наложил на город интердикт. Вскоре этот «духовный бойкот» стал сказываться, и император решил вернуться в Италию.

В то время в Святой Земле творил один союзник и пропагандист Фридриха, чьи шпрухи Вальтер фон дер Фогельвайде передал под своим псевдонимом «Freidank» (свободная благодарность):

Сирийские бароны призвали второго сына Фридриха, годовалого Конрада, унаследовавшего от своей уже умершей матери палестинское королевство, на иерусалимский трон. Император, состоявший регентом при своем сыне, но сам носивший королевский титул, не мог и думать о том, чтобы дольше оставаться в Палестине, раздираемой межпартийными распрями. Он переправился в Аккон, где подстрекаемый недоброжелателями народ бросал в него нечистотами, и вернулся в Апулию. Папа освободил всех его подданных от клятвы верности и при поддержке союза ломбардских городов начал вооруженную осаду сицилийского королевства. С помощью распускаемых повсюду слухов, что император мертв, тесть Фридриха Иоганн фон Бриеннэ, перешедший на сторону Папы, смог захватить большую часть Апулии. Поговаривали, что временный правитель империи, герцог Людвиг Баварский, уже наполовину решил дело в пользу Папы. Тем не менее, когда Фридрих 10 июня 1229 года сошел на берег Бриндизи, население встретило его дружелюбно. Его прибытие сразу изменило положение: солдаты Грегора вынуждены были отступить обратно в папскую область. В благородном порыве Фридрих распустил свое войско на границе, чтобы призвать Папу к переговорам. На это предложение понтифик согласился только тогда, когда пропала последняя надежда на помощь ломбардских и немецких союзников, а нехватка денег сделала невозможным дальнейшее ведение этой бесперспективной войны.

Парламентерами Фридриха выступили его лучшие дипломаты: Герман фон Сальца и Томас фон Капуа. Глава ордена немецких рыцарей и кардинал одержали в конце концов победу. Психологическая война императора заключалась в проявлении чрезвычайной любезности для скорейшего освобождения от проклятья. Договор, заключенный летом 1230 года в Кепрано (после переговоров в Сан Германо), иногда сравнивали с унижением Генриха IV в Каноссе (1077). Такая точка зрения сложилась из того, что обе стороны при переговорах были на равных. Однако, необходимо помнить, что папская власть значительно выросла во мнении христиан после того, как были проведены реформы, приведшие к спору за инвеституру. По всеобщему мнению, императору досталась роль исполненного раскаяния сына, удостоившегося отеческих воспитательных розг Ватикана, несмотря на жестокую критику некоторых действий курии. То, что другу Калифа аль-Камила не было присуще послушание такого сорта, доказывают поручительства многих созванных императором князей, которые Грегор счел необходимыми для подкрепления императорского обещания.

Отпущение грехов стоило Фридриху признания за Папой владений в старом Patrimonium Petri, папской области в Риме, вплоть до побережья марки Анкона. Понтифик мог теперь запретить войску императора проход через эти территории. Кроме того, император должен был отказаться от дальнейших королевских прав в сфере сицилийской церкви (освобождение клириков от государственного суда и всеобщих налогов, отмена необходимости королевского согласия при епископских выборах). Личная встреча двух владык христианского мира в Анагни скрепила официальное примирение, которое в сущности было лишь перемирием, так как Папе не удалось окончательно ослабить своего светского противника, в то время как последний явно не собирался надолго терять свой суверенитет, и уж тем более на Сицилии. Тем не менее, этот непрочному миру суждено было продлиться почти целое десятилетие. За этот промежуток времени Фридрих II окончательно стал «Stupor mundi» – «Удивлением света». Сразу после заключения мира он с энтузиазмом приступил к возведению государственного здания в своем сицилийском королевстве. Исследователи, не придающие большого значения различным общественным предпосылкам, называют это государство «первой абсолютной монархией». Определенное внешнее сходство с так называемым просвещенным абсолютизмом 18 века, конечно, существует.

Сначала Фридрих со всей своей энергией провел реформу сицилийского государственного управления и административного права. То, что, казалось, состояло в простом собирании и дополнении уже имевшихся правовых норм, на самом деле было глубокой реорганизацией государственного аппарата Сицилии, все еще базировавшегося на феодальных основах, и превращение его в современное централизованное бюрократическое государство чиновников.

Pax et iustitia, мир и правосудие, испокон веков должны были быть путеводными звездами любого средневекового правителя. Показательно, что во времена двуцарствования в 1212 году Вальтер фон дер Фогельвайде косвенно призывал императора Оттона «морально победить» тогда еще слабого «поповского императора» Фридриха путем заключения с ним длительного мира. Теперь же это могло означать лишь «fride ... bi der wide» – «мир под угрозой виселицы». В то время в развивающихся княжеских государствах не было общего объединяющего императорского права. Частная вражда и частная юстиция были в порядке вещей. В Германии было бы невозможным запретить это и заставить нарушителей отвечать перед государством, суть которого они представляли себе весьма абстрактно. Этой реформе противостояли бесчисленные судебные суверенитеты светских или духовных феодалов, прежде всего князей, присвоенные самовольно или законные. Только непосредственное присутствие короля или императора обеспечивало судопроизводство высшей инстанции. На Сицилии же монаршую волю должны были постоянно исполнять его уполномоченные представители – чиновники.

В «Ассизах из Капуа» (1220) была проделана бoльшая часть предварительной работы. Фридрих приказал опросить пожилых людей, чтобы как можно больше выяснить о норманнском праве. Для систематизации было использовано главным образом собрание законов римского императора Юстиниана, датированное 528 – 534 годами, которое в дальнейшем повлияло на немецкое право, известное, как Corpus iuris civilis.

Юстиниан считался средние века образцом справедливого владыки. Воплощением же мира слыл император Август, с правлением которого в Римской Империи воцарилось долговременное спокойствие. Время его правления было отмечено в глазах современников рождением Спасителя. Чтобы почтить великого римлянина, а также намереваясь со временем самому стать вторым Августом, Фридрих назвал законченный осенью в Мелфи свод законов «Liber Augustalis», «Августинианская книга». В величественном слоге этих законов, которые при всех связях с традицией представляли собой актуальное живое право, а также в построении этого монолитного труда чувствовались риторический дар и небывалый организаторский талант. Содействие придворных юристов, прежде всего знаменитого Петруса фон Винеа (рассказ о нем еще впереди), подразумевалось само собой. И все же данный труд считается единоличным и самым значительным произведением Фридриха. На протяжении столетий Liber Augustalis считалась в других государствах образцом свода законов. Ее значение для трансформации средневекового мышления становится ясным уже из предисловия. В то время как церковные теоретики рассматривали государство как «результат грехопадения», и этим оно извиняло свою функцию инструмента классового господства, Фридрих открыто заявил: господство берет свое начало в природной необходимости (neсessitas). Этой мыслительной схемой, заимствованной у арабских толкователей учения Аристотеля, он проводил параллель между собой и государством. Это стремление свести все к разумному началу и природно обусловленным потребностям отражается и в законе о браке. Брак объявлялся «физической необходимостью» для поддержания рода человеческого. Его святость при этом оставалась непререкаемой. Так мышление постепенно освобождалось от потусторонней мистики и обращалось к реальной жизни. Строго контролируемая чиновничья иерархия квалифицированных юристов сделала традиционную судебную власть сословных представителей практически бессмысленной. Они созывались теперь лишь изредка, чтобы формально санкционировать решения придворного совета. Компетентный судья должен был сам выдвинуть обвинение, если ему были в какой-то мере известны нарушение или проступок, а затем в соответствии с процессуальным кодексом изложить состав преступления. Этого так называемого инквизиционного делопроизводства, в котором государство выступало в роли частного истца, еще не существовало на этот момент нигде в Европе. Божий суд (ордалия) был отменен, пытки и дуэли отошли в правовой практике на второй план.

Для врачей Фридрих ввел строгие положения об обучении и пошлинах. Теперь они не имели право самостоятельно изготовлять лекарства, для этого было создано сословие аптекарей, которые подлежали такому же строгому надзору, как купцы или ремесленники. Жесткие постановления о наказаниях карали прелюбодеев, похитителей, сводников, игроков, богохульников и людей, изготовляющих магические зелья. Самым радикальным образом Фридрих обошелся с еретиками. Он решил, что вместе с величием Господа они оскорбляют величие императора, стоящего ближе всего к Создателю, практически идентичного со Всевышним. Под еретиками понимались не иноверцы (сарацины и евреи пользовались его особым покровительством), а враги государства, угрожающие официальной религии. Именно так следует понимать чудовищную иронию, сквозившую из эдикта о еретиках в Liber Augustalis, который позднее был еще более ужесточен и распространен на всю империю. Прежде всего Фридрих обратился против секты патарианцев, которая приобрела большой вес во второй половине 11 века в ломбардских городах, особенно в Милане. Республикански ориентированное народное движение с религиозными лозунгами боролось здесь против аристократии, городского клира и римско-германского императора, который хотел уничтожить независимость городских республик. Против этого активного массового движения и была направлена открытая антипатия Штауфена. Он умышленно говорил: как арианцы нарекли себя в честь Ария, а несторианцы – в честь Нестора, так патарианцы назвались в честь страстей святых мучеников (Passion). «Так повелеваем Мы по Нашему закону проклятых патарианцев смерти предать мученической, каковую сами избрали они себе: пусть выжгут им глаза, ибо они обречены приговору пламени. Пусть Нас никогда не мучает совесть, что Мы поступили согласно их собственным пожеланиям». Тот же, кто прятал или покровительствовал еретикам, лишался своего состояния.

Мысль, что «ломбардская чума» из свободной республиканской народной оппозиции может перебраться и в его сицилийское образцовое государство, заставила этого образованного латиниста прийти к такой этимологической параллели, о которой он сам никогда не задумывался. Еще в самом начале патарианцев ругали словом «pataria» («сброд») и в конце концов они взяли это ругательство в качестве почетного звания, как позднее нидерландские «бродяги». Как «патарианцы» могли, впрочем, преследоваться любые неугодные государству люди, против чего активно протестовал Папа Грегор IX.

К началу реформаторского движения в 11 веке папство стало союзником патарианцев в борьбе с секуляризованным городским клиром, а также за влияние на «церковь имперскую». Поэтому теперь эта война с еретиками – официально они должны были называться именно так – не могла пойти на пользу Ватикану, так как ломбардские города рассматривались как естественные помощники в борьбе против императора.

Еще менее должно было претить Грегору то, что Фридрих со своим законодательным трудом проводил в жизнь весьма действенную экономическую и финансовою политику. До него кроме норманнских предков образцы такого управления могли предъявить разве что английские короли. Сложная система налогов на доходы, на предметы потребления, налогов с оборота и поземельных налогов, таможенных сборов и прочих пошлин выкачивала из населения средства на содержание двора, постройку военных сооружений и роскошных замков, государственное управление, а также на борьбу против Ломбардской лиги и Ватикана. Эта война не на жизнь, а на смерть длилась не одно десятилетие. В начале 30-х годов, когда она только началась, Фридрих II считался самым богатым монархом в Европе со времен Карла Великого. Сицилийская казна создала в 1231 году монопольную торговую организацию. Государственные владения поставляли огромные излишки вина, хлопка, сахарного тростника и зерна, которое испокон веков было залогом богатства норманнских королей. Экспортировались также скобяные изделия и текстиль, прежде всего шелк. Его производство, наряду с добычей соли, было предоставлено евреям и являлось особо доходной государственной монополией.

Предпосылкой для резкого экономического подъема была устойчивая валюта. С 1231 года Фридрих распорядился чеканить золотые монеты, прекраснейшие образцы средневекового мастерства литейщиков. Чтобы напомнить всем об императоре мира Августе, монетам придали не только бросающееся в глаза сходство с образцами времен римского императора, но и название – августалы. На них был изображен Фридрих II в императорской мантии (из норманнского наследства) и в лавровом венке. Надпись на монетах гласила: IMP(ERATOR) ROM(ANORUM) CESAR AUG(USTUS). На оборотной стороне был изображен римский орел с надписью FRIDERICUS.

Внешний же блеск «государства-образца» стоил таких усилий и мук, что возмутилось даже население Сицилии, привыкшее к строгому управлению (в горниле своих реформ Фридрих хотел выковать из него настоящее государственное население). Ведь император лишил власти не только феодалов и церковь, но и самоуправление городов. Уже в 1232 году в нескольких сицилийских городах, среди них в Сиракузах и Мессине, вспыхнули восстания, которые были подавлены уже весной следующего года. С ужасающей силой обрушилась волна императорского террора, который называл себя «тираном Сицилии». Сам он оправдывал это все той же «природной необходимостью». Предводителей мятежников, надеявшихся на гарантированную им безнаказанность, он приказал повесить или сжечь как еретиков. Множество более мелких городов были попросту уничтожены, а их жители подверглись переселению. Политическая тайная полиция, работающая с бесчисленными шпионами, позаботилась о том, чтобы на Сицилии не произошло больше ни одного значительного восстания. Не слишком обрадованный этими событиями, Папа с упреком написал: «В твоем королевстве никто не смеет шевельнуть ни рукой, ни ногой без твоего приказа». Даже в случае самообороны жертва имела право только обороняться, выкрикивая при этом имя императора. Кто не следовал этому предписанию, представал пред верховным судом, решение которого уже не могло быть обжаловано.

Детальное описание всех органов управления затянулось бы надолго. Эта организация формировалась продолжительно и небезболезненно: более чем за 20 лет анархии (со смерти Генриха IV) и двух лет весьма не спокойного царствования Фридриха II невозможно было избежать коррупции, торговли должностями и произвола судей. Новые чиновники, чаще всего юристы государственного университета Неаполя, назначались на должности сроком всего на один год. Для духовных лиц, которые прежде были заняты в управленческом аппарате, не осталось места в этой секуляризованной бюрократии. Каждый претендент на должность судьи или нотариуса, закончивший учебу, представал перед императорским двором и доказывал свою профессиональную пригодность. Только после этого он мог принят на должность городского судьи (в каждом городе их было минимум трое), казначея или получить место в финансовом управлении. Понятия «карьера» не существовало. Усердие и конечно же милость вышестоящих, и, соответственно, императора, определяли служебный рост, который мог продолжаться вплоть до должности верховного судьи. Важнейшей же категорией чиновников были юстиции. В отличии от сегодняшнего употребления этого слова, оно лишь в редких случаях обозначало собственно юристов. Юстиции были наместниками десяти сицилийских провинций. Они подчинялись юстицию верховного суда как главе всеобщего государственного управления, представляющему в этом качестве императора. Юстиции имели право управлять только той провинцией, где у них не было никаких частных связей, и только на протяжении одного год. Их «личная жизнь» должна была прекратиться на срок их службы. Они отвечали перед императором абсолютно за все, а поэтому исполнение их обязанностей требовало значительных физических и психических нагрузок при сравнительно низком жаловании. В этом государстве с коррумпированным аристократическим обществом, чаще всего недоброжелательным и многочисленным клиром, а также многоязычным смешанным населением чиновники должны были прививать жесткую дисциплину и абсолютно новое чувство собственного достоинства. Такое доверие со стороны повелителя заставляло их ценить похвалу и признание больше, чем награду материальную. Несмотря на это Фридрих нашел преданных слуг из рядов бюргерства, над которым не довлел груз землевладения. Подобные процессы происходили и в армии (где на смену дворянам все больше и больше приходили наемники), на флоте и в многочисленных крепостях, некоторые из которых сохранились. Дворянство и клир испытывали неприятное давление авторитарного режима Штауфена. Ускоренная подготовка к войне и чудовищное бремя налогов тяготили все население, прежде всего бюргерство. С увеличением налога на продукты потребления постоянно росли цены. Попытки бегства от финансовых чиновников и политических шпионов жестоко пресекались на северной границе и в портах. Сам император был убежден, что «благосостояние подданных есть основа славы короля». Тем не менее, его действия в сфере управления, строительства – особенно в 40-х годах – и армии не могли не отразиться на росте налоговых ставок. Один только придворный штат, сопровождавший его во всех походах в северную и центральную Италию, и даже в Германию, требовал гигантских расходов.

Резиденцией Фридриха с двадцатых годов был город Фоггия (на севере Италии), где в 1223 году началось строительство большого императорского дворца. О его прежней роскоши свидетельствует единственно сохранившаяся арка ворот. Арнольд Цвейг, с особой тщательностью описывавший в своих поздних произведениях исторический фон, позволил себе некоторую поэтическую вольность, переместив двор Фридриха 1235 года в Палермо в своей новелле «Зеркало великого императора» (1926). В 1233 году Штауфен в последний раз побывал на острове, когда усмирял мятежную Мессину.

Земля Капитанаты, названной так по имени византийских наместников 11 и 12 веков, Катапанов, соединяющая Адриатическое побережье (сегодняшнюю Апулию) на севере с Кампанией, стала настоящей родиной императора. Он очень любил эту страну. Для него это была «земля обетованная», и он кощунственно называл ее обитателей словами из Библии – «избранный народ». Фридрих обвиняли в том, что будучи в Палестине он якобы пошутил: Если бы Иегова знал Апулию, он не оценил бы так высоко данную евреям землю Ханаан.

Там, где сегодня на холмах прибрежной полосы выращивают зерно, а на сухих плоскогорьях Мурга пасутся овцы, стояли дикие дубовые и буковые леса. Они вознаграждали Штауфена, этого страстного охотника, за почти тропическую растительность Сицилии и роскошь старых дворцов Палермо. Доходные поместья обеспечивали страну продовольствием. Были построены многочисленные охотничьи и увеселительные замки. Они сооружались в архитектурном стиле, чьи геометрические формы свидетельствовали о математически трезвом понятие о красоте их владельца. Знаменитым примером является Castel del Monte около Барлетта.

В своих захватывающих записках путешественника «Моя апульская книга пилигрима» Катарина Арндт созерцает этот прекраснейший из всех штауфенских дворцов, сначала «совсем в дали., как будто бы он парит над землей – мерцающий призрак замка святого Грааля». Затем глаза начинают «различать контуры восьмиугольника с башнями по углам, уровень которых не превышает высоты окружающих крепость открытых террас. Он все больше превращается из духа в камень... Когда же мы достигаем Castel del Monte, нам открываются огромные стены из сильно обветренных тесанных камней. Их лишь изредка прорезывают маленькие готические окошки. И вот фигура Фридриха с ее ошеломляющей мощью выходит нам на встречу, ... неподражаемая отвага императора заключена в этом здании...

Торжественно выглядит портал над двойной лестницей парадного входа. Львы на тонких мраморных столбах по обе стороны двери... Печально созерцать последние жемчужины былой роскоши – шесть фигур, поддерживающих купол седьмой башни, маски на третьей или замочные камни свода, с которыми грабители не захотели возиться. Еще больше удивляет нас внутренний простор крепости. Чтобы добраться до некоторых помещений, в том числе тронного зала, приходиться пересекать внутренний двор. Только в трех башнях наверх ведут винтовые лестницы, в пяти остальных находятся маленькие душевые, вода в которые поступает по сложной системе труб из резервуара на одной из открытых террас». Остается добавить, что во внутреннем дворе стоял восьмиугольный мраморный бассейн служивший для купания. Все комнаты были выложены мозаиками, а покрытые мрамором стены венчались сводчатыми потолками. Искусствовед распознает в этих постройках романские, готические, сарацинские, византийские и наконец бургундские элементы стилей, возврат к античности и предвосхищение Ренессанса.

От архитектурных шедевров того времени сохранилось очень немного: дворец императора в Люцере и арка в Via Apia не далеко от Капуа, римская триумфальная арка, которую (как и многое другое) украшала мраморная плита с изображением императора. В этой дружелюбной местности между горами и морем Штауфен создал рыцарско-придворный центр управления и культуры. Царившая там иноземная роскошь уже тогда занимала фантазию современников, особенно когда о ней понаслышке рассказывали на далеком немецком Севере. Один хронист так повествует об императорском дворе в Фоггия: «Все виды увеселений были здесь к услугам гостей. Множество певчих, постоянно сменяющих друг друга, и шествия одетых в пурпур веселящихся. Множество подданных было посвящено в рыцари, другие же отмечены особыми почестями. День начинался с праздника, а когда спускалась тьма, зажигались факелы, и веселье продолжалось до утра». Заимствованные Штауфеном из восточной традиции изысканные развлечения подверглись яростной критике Папы как «служение Ваалу». В увеселительных дворцах Фридриха, где собирались только очень жизнелюбивые люди, обстановка действительно была далеко не мещанской и никто не жеманился.

Гости с удивлением слушали диковинную чужеземную музыку, смотрели на сарацинских девушек, катающихся по залам на огромных шарах. Один сюрприз следовал за другим. Звери из дальних уголков земли – от белых медведей до слонов – напоминали о том, как далеко простиралась слава повелителя, считавшего самого султана своим другом. Вскоре повсюду в Европе можно было услышать о том, что мифических христианский король-священник Иоанн (считалось, что он живет в Эфиопии) якобы прислал императору одеяние из асбеста, а «волшебнику» Михаэлю Скотусу удалось в жаркий день по желанию кайзера призвать грозу.

Сам Штауфен, окутанный легендами, находился в эти «апульские» годы на вершине своей жизни. Его внешность не была слишком импозантной: он был среднего роста, а позднее еще и располнел. Уверенность походки и непередаваемый шик создавали вокруг него ауру настоящего величия. Рыжие волосы Фридрих унаследовал от предков, но вот бороду не носил. Несмотря на свой изнуряющий образ жизни, его тело даже в жесточайших испытаниях оставалось здоровым и мощным, привыкнув к перипетиям с юности. Немало повлиял на это его излюбленный «вид спорта», соколиная охота. Позднее – в 1248 году перед осажденной Пармой – он должен был заплатить за эту страсть самым сильным военным поражением своей жизни.

Если его чувствительная гордость не была задета, Фридрих II мог быть приветливым, щедрым и великодушным. Когда же он обижался или был возбужден, то был способен на любую жестокость, безграничный произвол и коварство. В последней битве с Папой в 1243 году от него отошел город Витербо, и, несмотря на обещание дать войскам свободно отступить, там был перебит весь императорский гарнизон крепости. Тогда кайзера обуяла страшная ярость. Все попытки захватить город оставались напрасны. Вот что один из современников рассказывает о разъяренном повелителе: «Его кости не найдут покоя и после смерти, пока он не разрушит город. Даже будучи в раю, он вернется, чтобы отомстить Витербо».

Выдающиеся заслуги Фридриха лежат в сфере государственных реформ, с помощью которых он всеми средствами продолжил начатое при его дедушке Роджере II учреждение иерархии оплачиваемых чиновников. Как политику и полководцу ему нередко мешали порывистость и страстность, но нередко он добивался и весьма неожиданных успехов, которыми тоже был обязан своему динамическому темпераменту. Об этом стоит рассказать поподробнее. Он смог с выгодой использовать время перемирия, которого ему удалось добиться своей мудрой сдержанностью на переговорах в Сан Германо и в Кепрано.

Эта сильная натура не находила окончательного выхода своей энергии ни в заботах о государстве, ни в охоте. Умственные упражнения, которые удовлетворили бы и более всесторонне одаренного человека, занимали его в часы досуга. Итальянские, арабские, иудейские, испанские и греческие ученые постоянно находились при дворе, с другими же он и его придворные ученые переписывались. Например, с пизанцем Леонардо Фибоначчи, величайшим математиком средневековья, который в своем труде «Счет индийцев» ввел в Европе арабские цифры и ноль. Даже в напряженное время после неудавшегося совета в Кремоне (1226) император воспользовался коротким пребыванием в Пизе, чтобы дать Леонардо задание, которым даже сегодня специалисты занимаются на полном серьезе даже сегодня. Традиционная для сицилийского двора посредническая роль арабской философии (наиболее известные комментарии к Аристотелю средневековья принадлежат арабскому философу, юристу и медику Авиценне) возродилась с новой силой. Математика, физика, медицина и астрономия, а также вопросы философии занимали любознательного Фридриха. Он мог дискутировать и переписываться с великими учеными на восьми языках – сицилианском, латыни, арабском, греческом, древнееврейском, французском, провансальском и немецком.

Стремление к научному знанию, ведущему среди католических и аристотелевских догм к современным экспериментальным методам и критическому сомнению, все же не отвернуло его от средневековой картины мира: астрологии, алхимии и физиогномики он был также предан, как и точным зоологическим штудиям. Многолетние наблюдения за столь любимыми им соколами сделало его истинным знатоком этих птиц, равно ценимых охотниками и Запада, и Востока. Уже во время ужасной разрушительной войны с папством в последнее десятилетие своей жизни он написал учебник «Об искусстве охоты с птицами», который отнюдь не настраивает читателя на «средневековый» лад, чему знатоки не перестают удивляться через восемь веков. То, что сегодня совершенно естественно звучало бы в предисловии, тогда было немыслимым: «Цель Нашего труда – представить вещи такими, какие они есть». Тот же самый венценосный правдоискатель в 1227 году задал шотландскому философу и математику Михаэлю Скотусу вопросы о высших тайнах, которыми мог интересоваться средневековый человек. Некоторые вопросы, согласно Михаэлю, звучали так: «Сколько существует небес? Кто ими управляет? Что за пределами последнего неба, если их множество? В каком небе находится божественная субстанция, то есть Бог в его величии, и почему он сидит на небесном троне? И что делают ангелы и святые в вечности перед троном Господа? И как их зовут? Поведай нам также: Сколько кругов ада существует? Кто есть духи, обитающие там? И как из зовут? Где ад, где чистилище, и где небесный рай? Под землей, в земле или над землей?»

Улавливается сходство с вопросами схоластов, в которых речь шла о подобных проблемах. Например, вырастут ли у воскрешенных лысых людей волосы, а у беззубых – зубы. Большое отличие состоит в том, что Фридрих II спрашивал о потустороннем мире, как об экзотической стране. Можно подумать, что его совсем не интересовало спасение души, он спрашивал только, «что делают ангелы и святые перед троном Всевышнего». Как властелин своей страны этот человек действия интересовался положением дел в другом государстве, открыто и без страха, заставлявшего многих каяться в грехах и истязать себя. К сожалению, шотландец не поведал нам, что он ответил на вопросы императора.

При императорском дворе находили приют не только ученые, но и музы. Как и его отец (написавший две любовных песни) и все братья, Фридрих II был привержен искусству миннезанга, находившегося на тот момент на вершине своего развития и являвшегося модным общеевропейским течением. Он даже считался инициатором и главой той поэтической школы, которая первой начала творить на сицилианском народном языке. По провансальским образцам (так же, как и с конца 12 века в Германии) здесь появились песни на языке «volgare», том вульгарном языке, который Фридрих выучил в переулках и в порту Палермо. Этот смешанный диалект включал в себя элементы латыни, а также провансальского и итальянского языков, и считался искусственным языком. Не случайно Данте через полвека после смерти Фридриха назвал его «отцом итальянской поэзии».

Как самодержец, крепко держащий в узде государственное управление и политику, Фридрих влиял на язык и стиль своей канцелярии. Под руководством Петруса фон Винеа – знаменитейшего стилиста в области средневековой латыни – возникли образцы различных официальных документов, которые на протяжении веков служили многим государственным канцеляриям Европы. Петрус фон Винеа происходил из бюргерской среды. Архиепископ Берард Палермский рекомендовал его императору. В 1221 году Петрус был принят на должность нотариуса в придворную канцелярию, и уже к 1225 году стал верховным судьей и наконец в 1227 году управляющим канцелярией императора. Будучи верховным судьей он, возможно, сформулировал в 1231 году «свод законов Мелфи». С тех пор Петрус все больше становился «устами императора», что, естественно, давало ему огромную власть. Его подчиненные должны были быть образованны и необыкновенно талантливы в сфере языка. Античные и теологические духовные богатства, обычаи папской канцелярии и риторика, связанная при императорском дворе с почти религиозным культом повелителя, повлияли на становление мрачно- торжественного стиля, который Фридрих II любил и которым владел сам. Красноречивые чиновники государственного управления также принадлежали к «круглому столу», как и ученые, чужеземцы и земляки. В этом кругу, где никакая мысль не была слишком смелой (если, конечно, она высказывалась с положенным тактом по отношению к повелителю), Штауфен произнес однажды знаменитые слова о трех мошенниках: Моисее, Мухаммеде и Христе. «Изобретателем» этого карающегося смертью высказывания он однако, не был, оно родилось уже к началу 13 века в кругах аверроистов Парижского университета. Весной 1239 года Папа Грегор писал в приложении к новому отлучению от церкви Фридриха II: «Этот король утверждает такую ересь, будто бы весь мир (воспользуемся его словами) был обманут тремя мошенниками – Моисеем, Мухаммедом и Христом -, два из которых почили во славе, а третий – вися на деревяшке. Такое язычество он оправдывает сумасбродством, что якобы человек не имеет право верить во что-либо, что не обусловлено природой и разумом».

Через некоторое время после смерти императора самый значительный хронист папской партии, францисканец Салимбене из Пармы, с глубоким уважением (если и к еретику, то уж хотя бы не к Антихристу!) писал, имея в виду, вероятно, то блестящее время: «Если бы он был добрым католиком, любил Бога и церковь, мало кто на свете мог бы сравняться с ним. Однако он думал, что душа неотделима от плоти. То, что он сам и его ученые могли найти в Святых книгах, использовалось для отрицания существования жизни на том свете. Поэтому он и его соратники больше наслаждались жизнью земной».

Поначалу о повторном отлучении императора от церкви не было и речи. Однако уже последовавшие за изданием свода законов в Мелфи политические действия привели его на поле битвы, которое он не мог покинуть победителем, и где ждало его новое проклятье: ломбардская равнина.

Задолго до этого, возможно, во время переговоров, приведших к тому, что германские князья поручились за обещания Фридриха в Кепрано, в ноябре 1231 года был созван придворный совет в Равенне, на котором должны были быть разобраны проблемы Германии и имперской Италии. Папа гарантировал лояльность со стороны своих союзников, Ломбардской лиги, поэтому Фридрих прибыл в Равенну с ограниченным числом соратников. Из Фоггиа он взял с собой к «великим владыкам» лишь архиепископа Берарда Палермского и Томаса Аквинского. Правители Аквино, старый калабрийский аристократический род, принадлежали к тем немногим дворянам, которым в 1220 году только что коронованный император мог доверять по возвращении на родину. С тех пор они всегда стояли близко к Штауфену, сделавшему Томаса графом Аккеры. Только родившийся в 1225 году одноименный отец церкви, позже причисленный к лику святых, не последовал традициям гибеллинского дома. В Равенне императора ожидал неприятный сюрприз: Хотя он и считал себя посланником Папы в борьбе с язычниками, верхнеитальянские города и не подумали послать на придворный совет своих представителей. Так как сицилийское войско было невелико, недавно распавшаяся Ломбардская лига вновь объединилась и (как и в 1226 году к совету в Кремоне) заперла долину реки Адидже, так что проход через перевал Бреннер для князей оказался невозможен. Только в декабре большинство из них смогло переправиться через реку, переодетыми или же в обход через Венецию (по перевалу Плекенпас через Фриоль).

Но один из них полностью игнорировал приглашение, что повлекло за собой неприятные последствия не только для него, но и для всего немецкого королевства: король Генрих (VII), старший сын императора.

«Враги...», так называл поэт Вальтер немецких князей в начале 1220 года, когда убеждал их пустить молодого короля Фридриха на коронацию, а затем в Иерусалим во главе войска крестоносцев. «Возможно, он никогда более вам не помешает...»

Таким же образом, в обмен на драгоценные привилегии церковникам, был коронован и восьмилетний сын сицилийского Штауфена. Он был доверен заботам регента, архиепископа Энгельберта Кельнского. Возможно, что назначение этого человека на столь высокую должность, тоже было политическим ходом: это архиепископство традиционно было ориентировано на Англию и Уэльс. Однако прежде всего этот выбор был вызван самой личностью Энгельберта. Испытанный союзник Штауфена, доверенное лицо Папы, который к тому же энергично восстанавливал мир, нарушенный борьбой за трон, он наиболее подходил на эту должность. Иначе, по старинной традиции, был бы назначен архиепископ Зигфрид Майнцский.

Дипломатический талант Энгельберта доказывает то, что еще до смерти рейхсканцлера Конрада фон Шарфенберга, епископа Шпейера и Метца (1224), он передал формальное управление империей архиепископу Майнцскому. Канцлер Конрад уже в 1211 году вместе с Сигфридом Майнцским примкнул к партии Фридриха II (сначала тайно) и сильно выиграл от этого. Позднее он получил от Папы второе архиепископство, Метц. Запрет на совмещение нескольких должностей еще больше усилил позицию Конрада. Как управляющий имперской канцелярией, он вместе со «своим» архиепископом Зигфридом превосходил по силе любого человека, которого Фридрих по каким-то причинам назначал «губернатором». После смерти канцлера в марте 1224 года Энгельберт Кельнский сделал себя управляющим имперской канцелярией, а также набравшего в 1220 году силу Тайного Совета, своеобразного «имперского правительства», в состав которого входили представители швабского штауфенского служилого дворянства и бароны. Наряду с графом Герхардом фон Дицем, воспитателем молодого короля, имперским стольником Вернером фон Боланденом, предшественником графа Дица, стольником Эберхардом фон Вальдбургом (его потомок будет сражаться против крестьян в 1525 году) и кравчим Конрадом фон Винтерштеттеном определенную роль играл здесь также архиепископ Отто Вюрцбургский. В канцелярии тон, как и испокон веков, задавали церковники: верховными нотариусами были пробст собора в Констанце, а также священник из Юберлингена, где решилась судьба Фридриха в 1212 году.

Штауфенские министериалы, управляющие южнонемецкими спорными территориями, члены могущественных родов, в течение многих поколений надеялись в условиях имперской политики получить выгодные посты (на Сицилии и в средней Италии эти исконно правящие фамилии имели титулы графов и герцогов). Они были призваны Фридрихом II в Тайный Совет при условии проведения антикняжеской политики. Последующие 19 месяцев, вплоть до убийства Энгельберта, были отмечены энергичными мерами, касающимися самостоятельной «немецкой» политики князей. Становится ясно, что интересы территориальных князей совпадали с запросами центральной власти как ядра формирующейся нации, что, в свою очередь, шло вразрез с имперскими целями Фридриха.

Хотя щедрые подарки Puer Apuliae своим высокородным соратникам еще нельзя рассматривать как распродажу имперских прав (она не закончилась раздачей в 1220 году привилегий церковникам), ясно, что в борьбе за трон между Фридрихом Сицилийским и императором Оттоном IV имперские князья поддерживали более слабого. К слову сказать, Гвельф намеревался провести в пользу центральной власти налоговую реформу. Сицилиец, нуждавшийся в средствах ничуть не меньше, чем его северный венценосный конкурент, больше полагался на сицилийских и итальянских налогоплательщиков. Немецких князей, которые по закону были равны ему, надо было всеми возможными средствами склонять к лояльности, так как из их среды мог бы вырасти новый нежелательный конкурент. Поэтому Фридрих передал одному из самых могущественных регентство в Германии. Насколько целеустремленной была политика Энгельберта, свидетельствует то, что он тут же заказал королевские печати для своего подопечного. Надпись на первой называет молодого короля Генриха (VII) «избранным в римские владыки герцогом Швабским». После императорской коронации Фридриха (ноябрь 1220 года) уже в декабре там было сказано: «Генрих, Божьей Милостью римский повелитель, навеки великий».

Красивое слово «великий» (augustus) со времен Конрада III было частью королевского титула. В немецком переложении это слово выглядело как «умножитель земель имперских во все времена». Таким никак не мог быть старший сын Фридриха II, терпевший на исторически правильных путях поражение из-за своих слабостей и неблагоприятных обстоятельств. Его имя не нашло себе заметного места в ряду немецких королей, хотя коронация, эта предпосылка «королевского величия», была должным образом проведена Энгельбертом в Аахене 8 мая 1222 года. Можно оспаривать факт переговоров по этому поводу с императором, который приготовил для своего сына лишь должность наместника. Контакт между Фридрихом II и «немецким правительством», очевидно, был мало возможен. Захваченный своими сицилийскими, а позже ломбардскими проектами, император способствовал такому развитию дел севернее Альп, которое могло привести к полному отделению Германии от итальянской части империи (эти со времен Генриха VI коренные земли должны были стать центром средиземноморской империи Штауфенов). Предпосылкой для этого могло бы стать то, что в немецком королевстве центральная власть была узаконена. Она могла бы составить из уже формирующихся княжеств единое национальное государство, таким, каким как раз в это время старался сделать свою родину «немецкий» император. Действительно ли была возможна такая централизация в Германии? Около 1210 года Вальтер фон дер Фогельвайде сложил песню, названную «первой песней на немецком языке во славу родной земли». Прежде всего речь идет о женщинах «от Эльбы до Рейна и до границ Венгрии». Свою раздробленную страну поэт все равно называет «своей» счастливой страной. «Пусть Господь разрешит мне подольше пожить здесь».

Другой великий, а может быть, даже самый великий представитель придворной поэзии, Вольфрам фон Эшенбах, в это же время с дружеской иронией пишет в своем «Парцифале» о «глупости баварских господ». Он говорит: «Мы баварцы...», и такое самосознание характерно для всей письменной традиции первой половины 13 века, так что прославление Вальтера является единственным исключением.

Там, где исконные территории, как, например, Бавария, сохранили за собой политическую независимость, всегда была благоприятная почва для самостоятельного развития. Это можно увидеть на примере той же земли, со времен герцога Тассилоса (около 8 века) и до наших дней. Вскоре король Генрих (VII) захочет разрешить «баварскую проблему» силой оружия. А пока что за него правит Энгельберт Кельнский, и в это время нет и речи ни о каких действиях против могущественных имперских князей.

Внутренняя политика имперского регента была естественным образом направлена против всех тех сил, которые пытались создать национальную централизованную власть, то есть против экономически растущих городов и служилого дворянства. В условиях постоянно увеличивающегося значения денег эти аристократы, которые старались поддерживать подобающий им уровень жизни, были поставлены перед выбором: давать пищу злым шуткам бродячих музыкантов, смеющихся над «нищими рыцарями», или же скрупулезно заниматься экономическими реформами. Нехватка денег затрагивала и более крупных феодалов. Излюбленным способом облегчить эту напасть был протекторат (власть фогта) над церковными землями. На самом же деле зачастую это означало жестокое угнетение «подопечных», что, в свою очередь, вызывало негодование епископа. Разгоравшиеся на этой почве конфликты часто заканчивались победой титулованных грабителей. В 1202 году епископ Конрад Вюрцбургский даже был убит одним их своих вассалов. Епископ Отто Вюрцбургский не случайно оказался в Тайном Совете, здесь он чувствовал себя в бoльшей безопасности, чем в родном городе, где его преследовали собственные министериалы. Епископа Бруно Мейсенского в 1222 году посадили в тюрьму рыцари фон Вильденштайн, а аббат Гернот Нинбургский в 1219 году был ослеплен – вот лишь некоторые примеры борьбы за протекторские права.

В кругах служилых дворян Энгельберта Кельнского быстро возненавидели за его политику в 1220 году, когда он раздавал церковникам привилегии, поэтому его повсюду сопровождала охрана. Его личное положение усугубилось из-за отношения одного родственника, графа Изенбургского. Будучи протектором монастыря Эссен, вверенного заботам губернатора, он так притеснял его, что Энгельберт вынужден был вмешаться. В этом затруднительном положении он должен был «усмирять» Изенбургского из собственного кошелька, однако вспыльчивого монастырского фогта не так просто было утихомирить. На одном ландтаге в Зосте он даже притворился, что готов уступить, но когда имперский регент на следующий день с небольшой свитой ехал в Швельм, чтобы освятить там церковь, граф напал на него со своими сообщниками и зверски убил Энгельберта.

Известие об этом сенсационном убийстве настигло молодого короля в Нюрнберге, где как раз происходили последние приготовления к его свадьбе с Маргаритой Австрийской. Там 14-летний Генрих впервые вершил суд без регента. При рассмотрении дела возникли разногласия между княжеской партией и тайно симпатизировавшими убийце министериалами. В возникшем беспорядке вдруг обрушилась лестница и было убито 40-60 спорщиков. Убийца был приговорен заочно. Его поймали лишь через год и колесовали в Кельне. Жители Кельна ежегодно отмечали день смерти «мученика» Энгельберта, поэтому вскоре он был внесен в церковный календарь. Несмотря на то, что покойный завоевал своими «чудесными деяниями» большую славу, Рим не был готов официально причислить его к лику святых.

После смерти Энгельберта концепции его внутренней и внешней политики потерпели крах. В 1212-1214 годах Фридрих II смог победить англо-гвельфскую коалицию только при поддержке Филиппа II Августа, имперский орел Оттона IV был переслан ему французским королем после решающей битвы при Бувине. Не считая этого рыцарского жеста, который все же был не слишком лестным для кандидата на императорский трон, дальнейший союз с Францией не имел для германского королевства никаких выгод. Энгельберт, зная о скрытой немецко-французской борьбе за спорные пограничные земли, а отчасти в силу традиционных проанглийских настроений в Кельне, счел нужным подготовить соглашение с «наследным врагом» французского королевства, Англией, не спросив при этом императора. Сразу после смерти Филиппа в 1224 году посланники губернатора отправились в Англию, чтобы прозондировать почву на предмет образования союза, а также выяснить отношение к свадьбе короля Генриха с английской принцессой Изабеллой. Меж тем, послы нового французского короля Людовика VIII прибыли в Катанию к Фридриху II, который возобновил заключенный с королем Филиппом договор (без каких-либо оговорок по поводу Англии). Энгельберт должен был ратифицировать этот новый союз для германского королевства, вместо этого он начал затяжные переговоры, которые не окончились даже к моменту его гибели. Только в 1226 году преемник Энгельберта дал необходимое подтверждение.

Весьма спорным моментом были новые планы женитьбы: король Генрих должен был взять в жены французскую принцессу. Герцог Баварский и король Богемии, напротив, хотели, чтобы Штауфены породнились с богемским королевским домом (позднее этот план поддерживал и Леопольд Австрийский). Однако император Фридрих, слово которого, конечно, всегда было последним, медлил с решением и после переговоров с герцогом Леопольдом в конце концов постановил, что Генрих (VII) должен жениться на Маргарите Австрийской, которая была намного его старше. Свадьба состоялась в ноябре 1225 года в Нюрнберге. Раздражительный и честолюбивый императорский сын, ставший молодоженом в четырнадцать лет, не мог примириться с мыслью получить еще одного опекуна. Его отец, который в 13 лет также был доверен заботам женщины намного старше его, в 14 лет по норманнско- сицилийскому королевскому праву объявлен совершеннолетним и сразу стал необыкновенно активен. Генриху же не был известен день, когда он сможет править самостоятельно. Можно предположить, что эту чисто человеческую проблему должны были обсуждать на имперском сейме, который был созван Фридрихом на Пасху 1226 года в ломбардский, но дружественный Штауфену город Кремону, и которому не суждено было состояться из-за противодействий Ломбардской Лиги. После шестинедельного ожидания в Триенте Генрих со своим рыцарским войском, слишком слабым для штурма «Веронского ущелья» (самая южная и укрепленная теснина реки Адидже), вернулся домой в Германию. В Кремоне должен был быть сформирован новый штат губернаторов для Германии. После длительных сомнений на княжеском сейме в Аугсбурге в июле того же года герцог Людвиг Баварский решился взять на себя опасное задание, от которого отказались все церковники. Началась длительная междоусобная война, в которой попеременно брали верх интересы короля, его «правительства», различных светских князей (их представлял губернатор) или церковников. Повсюду в стране вспыхнула вражда, которая усугубила всеобщее беззаконие, наступившее после убийства Энгельберта.

Архиепископ Кельнский был настроен против городов, а Генрих поддерживал жителей особо жестко опекаемых епископств в борьбе с их градоначальниками и не хотел возиться с церковными князьями, который все еще хвастались своими полученными в 1220 году привилегиями. Через Альпы шли многочисленные противоречивые донесения и жалобы. Чаще всего уха отца они достигали раньше, чем уха императора. Когда Генрих упоминал о «гражданах и совете» какого-либо города, перед глазами венценосного отца представала синьория слишком самоуверенных ломбардских комунн. Ему могло только нравиться, когда севернее Альп епископы обещали блюсти «покой и порядок» в их городах. Для одного города, а именно для уступленного датчанами Любека, незадолго до фиаско в Кремоне он заложил основу свободного, до сих пор самостоятельного развития: он объявил его свободным имперским городом.

Германия Вальтера простиралась «от Эльбы до Рейна». Политическая карта того времени показывает, что западная граница империи проходила по линии Рона – Сона – Маас – Шельда. А на востоке? Восточнее Эльбы лежали марки Бранденбург и Лаузиц, но для австрийца Вальтера эти земли были еще «закрытыми колониями». Приблизительно в это же время, когда поэт с таким энтузиазмом воспевал Германию, в одном из его шуточных стихотворений мы находим жалобу на долгую зимнюю скуку. Вместо того, чтобы выносить это, он охотнее стал бы монахом в Тоберлу (цистерианский монастырь Доберлуг в Лаузице). И наконец старинная земля оботритов Мекленбург! Ее повелитель, герцог Шверинский, одновременно владел датскими, гвельфскими и бранденбургскими ленными поместьями. Когда же между ним и датским королем Вальдемаром II разгорелся спор, герцог, гостивший в Дании, захватил его вместе с наследником трона и препроводил под арестом в Германию. Такое неслыханное поведение со стороны вассала тут же всполошило германское правительство. С согласия императора оно предложило герцогу за высокопоставленных заложников 52 000 марок серебром, надеясь изрядно потрясти кошельки датчан, как это сделал в свое время император Генрих VI с английским королем Ричардом Львиное Сердце. Вальдемар II, который по старой традиции викингов периодически совершал разбойничьи набеги на северную Германию, был в первые годы правления Фридриха его союзником в борьбе против Оттона IV. Его военная мощь была настолько велика, что только что утвердившийся на немецком троне Штауфен официально («в дружбу») закрепил за датчанином присвоенные им территории северной Альбингии (северные земли по Эльбе) и некоторые районы «Славии» (Мекленбург). На самом деле, император хотел бы видеть северную границу проходящей по реке Айдеру, как это было при Карле Великом.

Переговоры, в которые вмешался и Папа, ратовавший «за освобождение крестоносца Вальдемара», затянулись, и в конце концов датский король смог вернуться на родину без значительных убытков. В возникших впоследствии новых разногласиях датчанин, поддерживаемый своим гвельфским племянником Оттоном Люнебургским, мог бы наголову разбить Генриха Шверинского. Однако в последней битве тому удалось спастись. В июле 1227 года войска коалиции севернонемецких городов (Любек, Гамбург) и феодалов вытеснили датчан обратно за Айдер. Это произошло после победы при Борнхёфеде (южнее Киля). По имперскому закону Любек избежал вмешательства.

На обратном пути из Кремоны Фридрих одарил один из рыцарских орденов привилегией, которая впоследствии оказалась роковой. Это был орден, ставший воплощением так называемой немецкой экспансии на Восток, «Немецкий орден приюта Св. Марии», основанный в 1189 году в Акконе, позднее названный Немецким рыцарским орденом или Орденом немецких рыцарей. Его четвертый магистр, друг Фридриха и дипломат, Герман фон Сальца, в 1211 году перенес сферу влияния ордена из восточной средиземноморской части, где осталась лишь «штаб-квартира» (Аккон), для начала в Трансильванию (Семиградье). Венгерскому королю Андреасу удалось препятствовать образованию автономной территории ордена. В своей «Золотой булле из Римини» император передавал изгнанным из Венгрии рыцарям все земли, какие бы они не завоевали в борьбе против «язычников». Это означало, что он дарил им то, на что сам не имел никаких прав! Но это уже совсем другая глава немецкой истории, которую здесь не стоит рассматривать подробнее. В это время Германия пыталась преодолеть тяжелый

внутриполитический кризис. Новый губернатор чаще бывал при королевском дворе, чем его предшественник Энгельберт. Хотя герцог Людвиг намеренно держался на втором плане, одно его присутствие могло побудить юного и импульсивного короля, обиженного в своем самолюбии, к резким действиям. Дрова в этот костер подкидывали прежде всего некоторые епископские города. Горожане Вердена с 1224 года постоянно восставали против их нового епископа. Несмотря на это имперское правительство в Аахене подтвердило в марте 1227 года их права, которые были снова отменены по требованию князей. Через несколько недель король Генрих снова раздал такого рода «непозволительные» привилегии. В это раз Людвиг Баварский оказался против своих духовных «коллег». В Регенсбурге в 1227 году министериалы продвигают своего кандидата на епископскую кафедру, несмотря на протесты римской курии и возражение императора. Наибольшее число размолвок происходило из-за мелких расхождений во мнениях между королем и губернатором, который все еще считался его опекуном.

Что касается внешней политики, новый имперский регент был ориентирован на Англию, несмотря на заключенный им в Катании договор, который Фридрих II вскоре еще раз подтвердил в Мелфи. Такое отношение было основано не на национальной концепции, а на эгоистичной земельной политике князей. Сын герцога Людовика Отто, унаследовавший от своей первой жены Пфальц, был во втором браке с дочерью Гвельфа Генриха Браушвайгского, который, как ожидалось, вскоре должен был умереть. Разногласия с главным наследником, Отто Люнебургским, были непреодолимы, поэтому Англия сохраняла в этой ситуации нейтралитет. Когда же в 1227 году Брауншвайгский действительно умер, наследниками объявили себя и Штауфены. Фридрих II выкупил у маркграфа Германа Баденского права его жены, старшей дочери Генриха Брауншвайгского! После того, как Отто Люнебургский, будучи союзником Вальдемара II, был взят в плен при Борнхёфеде, «непрямые наследники» Людвиг Баварский и король Генрих не могли не попытаться захватить причитавшиеся им земли с помощью оружия.

Полные взаимного и вполне оправданного недоверия, они вместе напали на земли Брауншвайга, где их поддержали министериалы, которые надеялись на службе короля Генриха получить возможность прямого контакта с императором. Несмотря на это кампания провалилась, так как жители Брауншвайга не открыли настойчивым «гостям» ворота, осада также не принесла успеха.

Как много надо было еще узнать молодому королю, собиравшемуся бороться против могущественных имперских князей, чтобы когда-нибудь научиться принимать свободные политические решения! Вплоть до времени Франца фон Сикингена и Ульриха фон Хуттена на политическом горизонте существовала иллюзия национальной идеи с двумя основными столпами – имперскими городами и рыцарством, поддерживающими централизованное германское королевство (во всяком случае в роли Фата Моргана). Вскоре после краха совместных надежд на брауншвайгское наследство между герцогом Людвигом и королем Генрихом окончательно порвались всякие отношения. Людвиг временно удалился от дел, так как его личный враг, аббат Конрад Санкт-Галленский, занял освободившееся место в королевском совете. После этого к Рождеству 1228 года Генрих окончательно отдалил его от себя, обосновывая это тем, что губернатор якобы заключил с Папой договор против императора, отлученного от церкви из-за прерванного крестового похода.

Когда через год Фридрих II поехал в Палестину, Генрих получил наконец абсолютную свободу, однако курия и в Германии смогла оказывать свое пагубное влияние. Кардинал-легат Отто из Санкт- Николауса, который должен был по всей Германии объявить об отлучении императора от церкви, добрался лишь до Страсбурга. Там его приняли горожане, но на проход войск короля через город было наложено вето князей. Положение императора и без влияния легата было сомнительным, так как Отто Люнебургский уже освободился из плена, и теперь противники Фридриха могли найти поддержку не только в Англии и Баварии, но также и в Австрии. Скрепленные родством отношения с Австрией были омрачены тем, что брак Генриха с Маргаритой был несчастливым, даже несмотря на рождение наследника. Спор за приданое, которое осталось после смерти герцога Леопольда (1230), но так и не было получено, и стал основной причиной развода, на чем настаивал сам Генрих. Политические последствия были столь вескими, что аббат Санкт- Галлена должен был представить королю план развода, а также нового брака с Агнес Богемской.

Коварные планы партии гвельфов Генрих (VII) опередил, совершенно неожиданно напав на Людвига Баварского, который капитулировал в сентябре 1229 года. С жителями Страсбурга, приютившими легата Отто, молодой Штауфен быстро помирился, так как хотел закрепить Эльзас под своей властью в качестве центра частных владений своего рода. Со все возрастающим негодованием князья созерцали, как он поддерживал мятежные епископские города в их борьбе против господ (особенно, горожан Вормса). Предупрежденные тяжелым поражением герцога Баварского, они решили вместе помешать проведению такой политики императорским сыном, который не воспринимался ими как настоящий правитель.

20 января 1231 года на придворном сейме в Вормсе совет князей и знати постановил, что отныне города империи не имеют право вступать в объединения, союзы или какие-либо другие отношения без разрешения на то княжеских городских наместников. Но даже такая мера не смогла заставить неудержимого и противоречивого короля быть осмотрительнее в выборе политических средств. Поэтому на рейхстаге, проходившем с марта по май опять-таки в Вормсе князья принудили Генриха пойти на более жесткие соглашения: «словно на пороге между империей, которая когда-то существовала, и многими государствами, которые только появлялись» (как пророчески писал современный хронист). В то время Фридрих II был особенно обязан князьям за ту посредническую роль, которую они сыграли в его примирении с Папой. Теперь же он должен был узнать, что на редкость сплотившиеся князья вынудили его нерадивого сына без каких-либо ответных услуг передать им привилегии, предоставлявшие те же права, что и церковным владыкам (с 1220 года). Особенно рьяно проявил себя в Вормсе новый канцлер, епископ Зигфрид Регенсбургский, который по сути дела должен был быть первым помощником правящего теперь самостоятельно короля.

После того, как 15 сентября 1231 года на Кельхаймском мосту был убит герцог Людвиг Баварский, партия князей истолковала это как акт мести Штауфена, причем не делалось никаких различий между Фридрихом II и его сыном. В этой напряженной ситуации императору показалось нелишним подтвердить составленные в Вормсе новые правовые положения на уровне имперского законодательства. Он сделал это на специально созванном для германских князей придворном сейме в Аквилее на Пасху 1232 года, который продолжался так долго, что должен был много раз переезжать из одного фриульского города в другой, чтобы не слишком затруднять городские власти.

На этот придворный сейм Генрих был не приглашен как германский король, а призван как нерадивый сын к отцу. Он последовал на этот зов якобы только по напоминанию некоторых князей, вернувшихся из Равенны. Это также не ускользнуло от внимания императора. В качестве места, где Генрих мог бы расположиться со своей небольшой свитой, тот указал ему город Чивидале, расположенный неподалеку от Аквилеи. Именно так, «на расстоянии», начались сперва абсолютно деловые переговоры, пока придворный сейм сам не переехал в Чивидале. Там Фридрих впервые за одиннадцать лет увидел своего сына, и там же был подготовлен окончательный «Statutum in favorem principim» (Статут в угоду князьям).

Долгий путь к территориальной независимости германских князей был пройден. До сих пор он был намечен лишь отдельными привилегиями, которые каждый из князей добывал себе сам. Кроме того, их необходимо было подтверждать каждому новому правителю. Лишь год назад император санкционировал создание общего уложения законов, с некоторыми поправками в пользу короны, которые теперь Фридрих должен был отстаивать.

Право чеканить монету, а также эскортное право (весьма доходные монополии) должны были в будущем перейти ко всем германским князьям. Намного важнее была лицензия на территориальный суверенитет. Это означало, к примеру, отказ от старинного королевского права, когда король через своих уполномоченных назначал начальников судов низшей инстанции, «цент-графов». Именно в сфере прав Статут больше всего определил будущее понятие «территориального господства». Охваченные мощным экономическим подъемом города наиболее остро ощутили на себе нововведения. Им было запрещено защищать посадских жителей, которые селились за пределами городских стен. Кроме того, они должны были отказаться от иммиграции из деревни, так как крепостные князей, министериалов и церкви больше не имели права стать горожанами. Подсудность жителей городов должна была остаться в прежних рамках. Если горожанин хотел подать жалобу на княжеского человека, жившего в другом городе, то он должен был идти в тот суд, к которому относился обвиняемый. Королю было запрещено закладывать новые города или крепости «в ущерб князьям», он также не имел права допускать формирования новых рынков в убыток уже существующим. Король не имел права принуждать кого-либо посещать тот или иной рынок, и ему было запрещено прокладывать новые торговые пути, если проживающие на старых дорогах не были с этим согласны. Все это должно было пагубно отразиться на королевской территориальной политике. Усилия Генриха по повышению статуса городов привели к печальным для него последствиям. О том, насколько такая политика мешала планам его отца, свидетельствует запрет первого рейнского союза городов, созданного в начале 13 века и направленного против архиепископа Майнцского. По повелению Фридриха Генрих сам должен был огласить его в ноябре 1226 года. Продиктованный им в 1231 году в Вормсе вердикт, запрещающий подобные союзы, был полностью выдержан в духе имперской политики. Законодатели наконец вмешались в многолетнюю борьбу между горожанами и городскими начальниками, решив дело в пользу последних. При этом было запрещено любое независимое учреждение городского совета, объединения ремесленников или любые другие попытки добиться автономии на добровольной основе. Город Вормс, которого все это касалось наиболее остро, на придворном сейме был объявлен Фридрихом вне закона.

Не преуменьшая значения двух важных княжеских привилегий, было бы неверным рассматривать Статут как окончательный переход к федералистскому германскому государству. Это доказывают нередкие подкрепления частных привилегий, понадобившиеся впоследствии для того, чтобы закрепить права князей на земли, завоеванные ими в 1231/32 годах. Уже очень скоро король Генрих поставил под сомнение обещанное ранее!

В своем стремлении снова поднять свой престиж, упавший после унижения в Чивидале, молодой Штауфен старался восстановить свои королевские позиции на внутриполитическом фронте путем «победы любой ценой». Горожанам Регенсбурга, отказавшим ему в почестях после возвращения короля домой из Италии, он предложил обменять свое «Величие» на деньги под угрозой конфискации имущество известного ему «главного зачинщика». Жителям Вормса, которые оказались вне закона благодаря данным королем «привилегиям», Генрих дал новые весьма неопределенные гарантии. В течение долгих переговоров был достигнут компромисс между горожанами и епископом. В то время как раньше из 40 членов городского совета только 12 были назначены епископом (что и привело к запрету совета), то теперь по договору городской совет Вормса должен был заседать под председательством епископа или его заместителя. Тот выбирал в совет девять горожан, которые в свою очередь кооптировали шесть епископских министериалов. Эта коллегия выбирала уже старосту и прочих городских чиновников. Таким образом, каждая их враждующих сторон могла выбрать в совет наиболее приемлемых кандидатов из числа собственных противников – поистине Соломоново решение! При более внимательном рассмотрении обнаружилось, что в 1233 году епископ Вормсский был бывшим министериалом короля Генриха. В Шпейере король также имел возможность посадить на епископское кресло своего союзника. В Страсбурге он переманил епископа и горожан на свою сторону. В Бремене и Метце Генрих снова поддержал жителей в борьбе против епископа. Прежде всего его поддержки удостоились монастыри, восстававшие против давления на них церковных владык. Чтобы расколоть княжескую партию, король также воспользовался методом раздачи «целенаправленных» привилегий. Ответный удар новых «землевладельцев» не заставил себя долго ждать. Их жалобы императору заставили Генриха письменно просить себе у Папы Грегора беспощадного проклятия в случае нарушения клятвы послушания, данной отцу в Чивидале. Это письмо было написано 10 апреля 1233 года. Такое обстоятельство стало еще одной каплей в чаше поруганного честолюбия Генриха.

С большой поспешностью он начал приготовления к весьма рискованным наступлениям на отдельных князей, которые с самого начала стояли на пути продвижения личных территориальных планов Штауфенов. В июне состоялись первые переговоры с союзниками германского королевства (дворянами-министериалами и представителями городских советов) в предпочтенном Генрихом пфальце Гагенау. В августе уже было собрано войско в 600 рыцарей, с которым король напал на Баварию без изложения каких-либо причин. Баварский герцог вынужден был сдаться на милость победителя. Маркграф Баденский вскоре после этого предложил в заложники собственного сына. В перспективе столь резво начавшейся захватнической политики Генриха было присоединение к штауфенскому владению Баварии и Бадена как «исчерпанного лена». Если бы к этому прибавилась Австрия как наследство королевы Маргариты (в 1246 году вымерла австрийская правящая династия Бабенбергеров), создалась бы хорошая основа для постепенного «обезоруживания» территориальных князей и развития единого национального государства по английскому или французскому образцу. Король Генрих (VII), доказавший своим первым нападением на Баварию талант к неожиданным действиям, не был человеком, способным к длительной планомерной, мощной и целенаправленной политической работе. В его теперешнем положении он был им еще в меньшей степени. Справедливости ради надо сказать, что в его весьма щекотливом положении между князьями и императором усилия Генриха не были лишены прогрессивного зерна.

Если в исторических источниках того времени поискать «общественное мнение» по поводу правления Генриха и его личности, то можно найти только критику. Анналы Трира выносят свой характерный для них лапидарный приговор: «Он обладал королевской властью, но вел не королевскую жизнь». В городских хрониках, надежных источниках 13 и последующих столетий, рассказывающих о первых десятилетиях 13 века лишь спорадически и немногословно, решительно доминируют высказывания по поводу управления новых территориальных властителей. Безоговорочно положительные оценки давались только в придворной поэзии, воспевавшей молодого Штауфена больше, чем в свое время его деда, императора Генриха VI и всех позднейших отпрысков этого обласканного музами рода.

Кравчий Конрад фон Винтерштеттен следил как главный меценат за тем, чтобы каждый странствующий певец и поэт находил при «дворе муз» Генриха открытые уши и руку помощи. Наряду с Ульрихом фон Винтерштеттеном, братом Конрада, здесь долго или коротко гостили такие люди, как Рудольф Эмсский, Ульрих фон Тюрхейм, Буркарт фон Гогенфельс, Отто фон Ботенлаубен, а также искусный стихотворец Готфрид фон Нейфен. Расцвет придворной поэзии немецкого средневековья был уже позади. Как уже названные эпики, так и лирики были уже всего лишь эпигонами, жалкими подражателями Гартмана фон Ауэ, Готфрида Страсбургского, Вольфрама фон Эшенбаха или Вальтера фон дер Фогельвайде.

В кругу жизнерадостных поэтов король Генрих чувствовал себя особенно вольготно. Конечно же, он и сам писал стихи. Можно было бы не придавать значения претензиям, предъявлявшимся к его новомодному хобби, если бы в остальном он проявил себя как сильный правитель. Главной задачей средневекового короля, по всеобщему воззрению, была защита и поддержание мира и правосудия (pax et iustitia), как это еще раз утвердил в своем сицилийском своде законов Фридрих II. Меж тем, Генрих, погруженный в праздник своего «двора муз» забыл создать хотя бы иллюзию стремления к этому идеалу. В его государстве росли и множились распри и беззаконие. Его советчики-рыцари были мало заинтересованы в переменах.

Поэтому неудивительно, что уже пожилой Вальтер фон дер Фогельвайде (возможно, находясь в Вюрцбурге) яро критиковал новые грубые «doene» (стихотворные строфы) придворных поэтов. Он даже радовался, если кто-нибудь из странников оставался без внимания или без вознаграждения, как это произошло на придворном сейме в 1225 году в Нюрнберге. Там четырнадцатилетний Генрих, как уже было сказано, впервые в жизни вершил суд, напуганный и расстроенный убийством Энгельберта. Столь «радостные» высказывания встречаются среди «шпрухов» Вальтера (песен на личные, религиозные или мировоззренческие темы) очень редко. Подводя итог он говорит: «Ребенок, выросший в дичи, ты слишком крив. Никто не может тебя больше согнуть (для розог ты, к сожалению, большой, для меча – слишком маленький), так спи же и устраивайся поудобнее... Теперь в твоей школе не будет учителей, ведь я ухожу и не могу ничем тебе помочь...»

Лишь в одной сфере деяния Генриха нашли широкую поддержку: он выступал против преследования еретиков, которые Фридрих II закрепил в своей Liber Augustalis. Начавшаяся в 1232 году в Италии волна преследований пришла в Германию, а свирепый Конрад Марбургский довел ее ужасы до предела.

Бесчисленные верующие в верхней Италии, впечатленные темными пророчествами и интерпретациями Священного Писания, ожидали в 1233 году конца света, Страшного Суда, явления Антихриста, а вместе с тем и прихода мессии, всемирного царства мира или аполлонического Золотого века. Крупномасштабное богослужение со всеобщим покаянием и молитвами о мире, названное экзальтированными проповедниками «Большая Аллилуйя», началось под руководством нового нищенствующего ордена доминиканцев, но вскоре вообще вышло из-под какого-либо контроля. Доминиканцы удовлетворились тем, что их основатель, умерший в 1221 году испанец Доминик, в 1234 году был причислен к лику святых, как и Франциск Ассизский. Организованные ими преследования еретиков превратились не только в безумие, фанатизм, но и в борьбу за власть. В королевстве Сицилия тем временем царил новый порядок. Заведенный Фридрихом, он остался неизменным: императорские чиновники недолго думая отправляли каждого появившегося в Апулии проповедника через границу, во Флоренции же со священниками поступали совсем «не по-божески». Однако в многочисленных столь важных для императора ломбардских городах монахи-«чудотворцы» могли беспрепятственно очаровывать народ, а иногда даже захватывать политическую власть. Так произошло в Вероне, этом ключевом пункте важнейших связующих путей между Севером и Югом империи, что имело весьма неблагоприятные последствия для Фридриха. Летом 1233 года один из его союзников, Эцелино да Романо, не отступающий ни перед каким преступлением тиран, должен был принести клятву послушания доминиканцу, возглавившему «Большую Аллилуйю».

Ломбардская Лига, набравшая силу со времен неудавшегося придворного сейма в Равенне (в ноябре 1234 года), не собиралась смиряться, и уж конечно вялые попытки переговоров Папы не оказали на нее никакого влияния. Только на Троицу 1234 года Грегор IX призвал городам пропустить через Альпы германскую армию, шедшую ему на помощь против снова восставших римлян, а также и впредь подчиняться его третейскому решению. «Большая Аллилуйя», которая должна была принести вечный мир, уже осенью 1233 года бесславно превратилась в войну между противоборствующими городами.

В Германии всеобщее религиозное возбуждение также уже много лет провоцировало отделение широких масс населения от официальной церкви. Стремление к особому благочестию, подражанию Христу, стерло границы между Единоспасающей Церковью и сектами, наставляющими истинных христиан (прежде всего вальденсами, ср. ниже, гл. 7). Чтобы возвести заслон против этой угрозы, понтифики Иннокентий III и Гонорий III после долгих раздумий постановили включить нищенствующие ордена францисканцев и доминиканцев в систему католицизма, но этим решением была погребена идея «чистой» церкви. Законы о язычниках, принятые Фридрихом, должны были положить конец успешной пропаганде «нищенствующих», и главным образом, с помощью доминиканцев, которые вскоре были названы «Domini canes», «собаки господина». В марте 1232 года Фридрих провозгласил по всей территории государства ужесточенный вариант законов о еретиках.

Папским инквизитором в Германии уже с 1227 года был мрачный Конрад Марбургский, духовник ландрафини Элизабет Тюрингской, которая после смерти ее мужа (1227) вела жизнь, полную деятельной любви к ближним и ужасных самобичеваний. Только после ее смерти в 1231 году Конрад, принадлежащий, возможно, согласно последним исследованиям ордену премонстратов, с полной силой стал исполнять свои обязанности главного инквизитора. Ко времени «Большой Аллилуйи» он колесил по Германии, чтобы предать сожжению «язычников» всяких мастей. Так как королю поступала часть от конфискованного имущества жертв инквизиции, он гарантировал Конраду и другим ловцам еретиков полную неприкосновенность. Преследования переросли в массовые убийства и оргии произвола, в которых Конрад отличался особой, граничащей с сумасшествием яростью. В конце концов выяснилось, что жертвами вердикта главного инквизитора пали приближенные короля, как, например, граф фон Сайн, фон Солмс, фон Арнсберг, а также графиня фон Лоц. После этого 25 июля 1233 года на придворном сейме в Майнце Генрих занял позицию против папского инквизитора. Это придало угнетенным храбрости, и уже через пять дней позднее по пути домой из Майнца в Марбург Конрад был убит.

Папа, как раз собиравшийся уменьшить инквизиционные страсти в Германии, призвал к новым гонениям на язычников, в случае необходимости должен был быть организован крестовый поход. Это решение Верховного Пастыря вызвало горячее негодование в Германии, которое король Генрих хотел использовать в целях своей оппозиционной политики. Первая волна нарастающей популярности после его выступления против действий Конрада помогла ему при втором нападении на герцогство баварское. Вторая волна террора, организованная епископом Хильдесхаймским, дала королю возможность укрепить свою позицию не только против Папы и императора, но и против территориальных князей. Около 50 обвиненных Конрадом человек, часть из которых уже была осуждена по «статье» язычество, попросили судебного расследования их дел, поэтому 2 февраля 1234 года Генрих созвал открытый придворный сейм во Франкфурте. Во время заседаний полемика была чрезвычайно жесткой, а также было много выступлений против епископа Конрада и доминиканцев. Генрих весьма умно сумел стать исполнителем народной воли, велев разработать масштабный законопроект, подчинявший инквизицию светским судам. Это был имперский закон, означавший урегулирование территориальных отношений, а также, с другой стороны, мирный договор и объявление перемирия между Генрихом и князьями. Королю молчаливо засчитывался его успех в Баварии, но за это он должен был подтвердить князьям их привилегии: 1231 год начался с закрепления их территориальной власти. Кроме того, в случае «мятежа» этот закон мог быть использован в качестве оружия против короны, как это и случилось вскоре. Некоторое практическое значение этот имперский закон, принятый без согласия императора, имел лишь как средство ограничения бессовестных пыток инквизиции. Крестьян штединга, объявленных по понятным причинам язычниками, он не защитил от ужасной бойни, учиненной так называемым крестовым войском. Нижнесаксонские и фризские штедингеры (т.е. «население побережья») начиная с первой половины 12 века возделывали земли по рекам Яде и нижнему Везеру, а также наслаждались личной свободой. Графы Ольденбургские и архиепископы Бременские не захотели довольствоваться одними только оброком и церковной десятиной. Они приступили к сооружению укрепленных замков на этих территориях, чтобы перевести свободных крестьян в положение крепостных. Те же в 1204 году прогнали угнетателей и в дальнейшем уклонялись от уплаты дани и десятины. Из-за благоприятного политического расклада штедингерам на некоторое время удалось утвердить свою независимость. В конце концов, жадные феодалы решили пойти сложным, но не менее действенным путем. В 1230 году на синоде в Бремене они обвинили самонадеянных крестьян в язычестве и призвали к большому крестовому походу против них. В этом отчаянном положении угнетенные вынуждены были обратиться к Ордену немецких рыцарей, чтобы с помощью их магистра, который часто бывал при императорском дворе, достичь Фридриха. Император ограничился тем, что выпустил в 1230 году в Капуа грамоту, в которой уверял «всех штедингеров» в своем благоволении к ним за те «благодеяния», которые они оказали Ордену, но никакой реальной помощи не последовало. На Рождество того же года крестьянам удалось наголову разгромить возглавленное архиепископом Бременским войско крестоносцев без какой-либо помощи со стороны. Дальнейшие нападения «крестоносцев», которых поддержал только Папа, закончились для них же еще печальнее, так как к «еретикам» присоединился Отто Люнебургский. В 1234 году в мае на земли штедингеров напало почти 40-тысячное войско «крестоносцев» под предводительством герцога Брабанта и графа Ольденбургского, полностью пренебрегая мирным договором, оглашенным королем Генрихом два месяца назад. У последнего же были много других проблем. Папа с негодованием отреагировал на действия Генриха против инквизиции, и это снова противоречило интересам Фридриха, так как Грегор IХ нуждался в нем как в посреднике в споре с верхнеитальянскими городами. Теперь «борцов за веру» не могло удержать ничто. 27 мая 1234 года при Альтенэше полегло около 11 тысяч крестьян, давших отчаянный отпор значительно превосходящему их войску убийц. Выжившие бежали в соседние страны.

Тем временем король Генрих в лихорадочном темпе возводил юго- западный немецкий бастион, призванный помочь ему в открытом мятеже против императора и Папы. При этом единственная разумная линия его поведения – планомерная поддержка городов – должна была прекратить существование. Он был рад любому союзнику, а каждого врага старался побороть по мере сил. Более или менее последовательно продолжалась поддержка монастырей. В остальном же по огромному количеству различных документов дарения, например, в пользу Ордена немецких рыцарей (т.е. для их магистра Германа фон Сальцы, который всегда мог замолвить словечко у императора), можно понять, что Генрих уже слышал тяжелую поступь судьбы и поэтому целиком отдался лихорадочной деятельности.

Что одному хорошо, другому – смерть, и вот уже вскоре в императорской канцелярии жалобы. В немногих письмах Фридриха к сыну Генрих все равно назывался «carissimus filius» (возлюбленный сын). Однако политика короля, сильно противоречащая имперским планам его отца, и призванная служить только одной цели – приобретению как можно большего числа союзников, – все это придавало этому фамильярному обращению характер пустого эпистолярного клише. Скорость, с которой Генрих забирал под свою власть крепости и прочие укрепления, а также строил новые, и методы, которыми он пытался перетянуть на свою сторону врагов императора или отобрать у его друзей их крепости, как, например, у братьев Гогенлое, – заставляли думать об открытом мятеже. Тогда Фридрих решил опередить сына, которого держал под очень серьезными подозрениями, более оперативно, чем в 1232 году в Чивидале, и для этой цели сам приехал в Германию. В Иванов день (24 июня) 1235 года он созвал праздничный собор во Франкфурте, чтобы привести в порядок запутанные отношения в Германии. Раньше он уже не раз доказывал свое дипломатическое мастерство в тяжелых переговорах. Следуя давно испытанной тактике, Папа должен был бы использовать редкую возможность окончательно отколоть Сицилию от Германии, используя при этом мятежного короля. Но он все же дал заманить себя в ловко расставленные Фридрихом сети. Когда Грегору IХ в очередной раз стали угрожать римляне, Фридрих посетил понтифика в его убежище в Риети, чтобы предложить «защиту» от народа Рима (естественного союзника императора!). При этом он указал, что помощь возможно лишь в том случае, если Папа своей властью откроет германским войскам закрытые ломбардцами альпийские перевалы (это и была собственная настоятельная просьба Фридриха). Это произошло на Троицу 1234 года, а 5 июля Грегор написал королю Генриху письмо, полностью соответствующее планам императора. Там говорилось, что архиепископ Трирский послан огласить папское отречения короля от церкви из-за повторного неповиновения. Все принесенные Генрихом клятвы провозглашались недействительными, а князья призывались служить императору. Слишком поздно Папа узнал, что союз с Генрихом и ломбардскими городами против Сицилии был бы намного выгоднее для его интересов...

Переговоры Фридриха с князьями также были успешны. И все же в сентябре 1234 года в Боппарде Генрих смог наряду с мелкими землевладельцами и министериалами склонить некоторых церковников к открытому бунту против императора. В остальном же он пытался призвать всех «нейтральных» князей и города к возобновлению клятвы верности, которая обязывала к содействию в борьбе против «любого» (т.е. и против императора тоже). Насколько неуверенно он чувствовал себя перед угрозой Франкфуртского суда, видно из письма от 2 сентября к епископу Конраду Хильдесхаймскому. В нем от попытался убедить доверенное лицо Папы в том, что его кажущееся сопротивление отцу на самом деле полностью соответствует планам императора. Однако все доводы, которые он использовал для подкрепления своей тезы (например, победу над партией гвельфов в 1229 году), были лишь половиной правды, так как он скрыл такие важные факты, как клятву в Чивидале или письмо к Папе. Кроме того, он сам мало верил в убедительность таких аргументов, поэтому далее писал в основном о привилегиях, которые собирается дать своим будущим союзникам (прежде всего городам). Однако именно Вормс, где правил преданный ему епископ, не отважился принести клятву верности одному только Генриху. Напрасно король применял самые жесткие военные средства: он осадил город, но со своим войском в 5000 человек достиг столь же малого, как и с помощью дипломатии.

Несмотря на эту неудачу в начале 1235 года Генрих надеялся на новую возможность, так как с чисто военной точки зрения его положение не было безнадежным. Нападение с юга могло быть с легкостью отражено у Альпийских перевалов. Инициированное императором отлучение от церкви не могло пошатнуть позиции короля (это доказывает клятва верности, принесенная многими князьями и городами). Что же касается обвинения в «мятеже», то это нужно было сначала доказать на уровне государственного законодательства. Генрих по закону был избранным германским королем, а не ленником императора, которого обязан был слушаться еще и как отца. Эти отношения между отцом и сыном были самым слабым пунктом в защите Генриха, и с этой точки зрения он склонялся к новым уступкам, хотя последствия такого поведения во Франкфурте могли были быть еще более унизительными, чем в Чивидале. Укрепление своих властных и политических позиций любой ценой все еще казалось Генриху единственно приемлемой линией поведения. В результате последовавшей осенью 1234 года политики лавирования он вошел в контакт со смертельным врагом всех Штауфенов, ломбардским союзом городов.

В июле 1234 года в Ломбардии миланцы напали на союзную императору Кремону и начали тем самым войну. В то же время Флоренция и Орвието ополчились против Сиены. Император хотел, чтобы Папа исполнил нелицеприятную роль посредника, поэтому много месяцев лишь созерцал борьбу, не рискуя опробовать свою власть в северной Италии. Кайзер должен был воспринять как неслыханную провокацию то, что 13 ноября 1234 года его сын послал рейхсмаршала Ансельма фон Юстингена с дипломатом к Ломбардской Лиге в качестве полномочного представителя. Он следовал железному правилу «враги твоих врагов – твои друзья» и хотел заключить с ломбардцами союз. 17 декабря действительно был заключен договор, по которому Милан, Бреския, Болонья, Навара, Лоди, а также маркграф Монферрата признавали короля Генриха и обещали ему в Ломбардии помощь и защиту, в то время как он легализовал Лигу и обещал ей содействие (также и против верных императору городов!) при условии категорического отказа от всех особых прав, полученных городами от прежних императоров.

Этим был перекрыт путь императорской армии с Сицилии. В Германии войско Генриха заняло меж тем выгодное положение боевой готовности между Майнцем и Вормсом. Мешающим фактором было продолжающееся восстание в Вормсе, этом краеугольном камне Лиги. Крепости Пфальца и Эльзаса обеспечивали мощное прикрытия тыла, а маркграф Баденский и дом фон Гогенлоэ были сильнейшими фигурами в этой шахматной партии, поэтому врагов Генрих мог встретить быстрым наступлением. В своих стараниях обеспечить себе безопасность он привлек к делу Францию, когда выяснилось, что вновь овдовевший император претендовал на руку Изабеллы Английской, которую Энгельберт Кельнский в свое время определил для своего подопечного. В то время как Фридриху сопутствовал успех, Генриху, предложившему французскому королю соединить браком их детей, было отказано. Фридрих сумел убедить Людовика VIII в своей неизменной дружбе. В противовес этому произошло примирение между Генрихом и Гвельфом Отто Люнебургским («во исполнение просьбы многих князей»). Старый спор за брауншвайгское наследство должен был быть решен третейским судом князей. Итак, 22-летний король фактически был в состоянии помешать своему отцу вторгнуться на территорию Германии. Однако Фридриху не было нужды собирать войско, хотя уже за несколько месяцев он написал немецким феодалам: «Нет никакого сомнения в том, что прибытие Наше будет счастливым». Он приехал, как будто бы на обыкновенный сейм с восточной роскошью, окруженный блеском правителя, коронованного в Иерусалиме, окруженного легендами императора мира, желающего призвать неверного сына к своему судейскому трону.

Весной 1235 года император выступил из своего южного государства. Знать, составлявшую его свиту, он отослал обратно на границе, чтобы избежать переговоров с Папой, претендовавшим на земли марки Анкона и отдельные области Романьи, через которые должен был проехать Фридрих. В Римини его ожидали галеры, на которых «путешествующий двор» должен был продолжить свой путь. Многие немецкие князья прибыли на следующий пункт путешествия, Чивидале, чтобы заверить повелителя в своей преданности. Там Фридрих встретил также архиепископа Майнцского и епископа Бамбергского, прибывших в качестве посланников короля Генриха, но весьма скоро те поменяли свои политические пристрастия. Точно также, как от короля, от императора прежде они чем вернуться в Германию приняли вознаграждение за свою «верность»...

Фридрих выбрал путь между Фриолем и Штирией, хотя (или так как?) герцог Фридрих Австрийский, его зять, все еще считался упорным приверженцем короля Генриха. Тем не менее за 2000 марок серебром он согласился пропустить императора через свое герцогство. Тот оставил это предложение без внимания и продолжил свою поездку, не задерживаясь, поэтому герцог незамедлительно послал сообщить ему, что он «больше не хочет служить» ему. И все же последнее слово между Фридрихом II и последним Бабенбергером не было сказано. В июне император достиг Регенсбурга, где у него состоялся разговор с герцогом Отто Баварским, после чего он приехал в имперский город Нюрнберг. Там же объявились послы его мятежного сына, чьи действия становились все более безумны и бесцельны. Переговоры вел Герман фон Сальца.

В то время как блестящий придворный штат Фридриха вместе с удивительными экзотическими животными сначала охранялся по большей части сарацинскими телохранителями, то после Чивидале к императорской свите присоединилось большое количество князей и других могущественных феодалов. Этому немало способствовал «магнит», умышленно прихваченный Фридрихом из Сицилии: только что снова наполненная специальными налогами казна. По этой причине путешествие уже давно превратилась в триумф, затмивший торжественную встречу Puer Apuliae 23 года тому назад. Хронист швабского монастыря Эберсбах восторженно писал: «Как подобает императорскому Величеству, он ехал со множеством повозок, груженных золотом и серебром, тонким льном и пурпуром, самоцветами и драгоценностями. Он вел за собой верблюдов, мулов, дромадеров, обезьян и леопардов, а также сарацин и эфиопов, понимающих толк в некоторых искусствах и охраняющих его богатства». Войска, предоставленные ему в избытке, требовались теперь еще меньше, чем к началу похода, так как с трудом нанятая Генрихом армия растаяла в одно мгновение под лучами императорского солнца. Укрепления между Вормсом и Майнцем пали без кровопролития. Только немногие министериалы, которые остались верны своим обещаниям, удерживали несколько сильных крепостей в глубине страны. Генрих, которого Герман фон Сальца укрепил в обманчивой надежде на милостивый приговор, сдался, даже не начав войны.

Когда Фридрих II въехал в имперский пфальц Вимпфен, сын уже ожидал его там, чтобы пасть к ногам отца. Этого ему не было дозволено. Речь шла не о решении семейных неурядиц, а о караемом смертью государственном преступлении. В качестве наглядного доказательства перемены в образе мыслей Генрих должен был для начала сдать все свои крепости. И все-таки он медлил. В замке Трифельс хранились имперские инсигнии, которые раздираемый страхом и надеждами мятежник охотно оставил бы себе в качестве залога. Кроме того, он боялся прослыть предателем у гарнизонов крепостей (которые уже давно были брошены на произвол судьбы). После этого Фридрих приказал сопроводить его в Вормс как пленного, где он, сидя в башне Лугинсланд, в отчаянии вынужден был слушать праздничный гул горожан, которые до самого конца противились его власти.

Епископ Ландольф Вормсский напрасно пытался помочь своему бывшему господину, которому он был предан и как министериал; он заступался за него и, возможно, даже готовил побег. Когда же император увидел его при встрече у портала собора среди других епископов, он настолько отчетливо дал ему понять свое неудовольствие, что тот едва смог спастись и спрятаться.

4 июля состоялся суд над королем Генрихом, который в основном проводили князья. Пленник должен был на коленях просить прощения и отказаться как от королевства, так и от личной собственности. Таким образом ему удалось спасти свою жизнь, но свобода была потеряна навсегда, тем более что замок Трифельс еще не был сдан. Только через несколько месяцев последние крепости были захвачены, а их население взято в плен или вынуждено было эмигрировать.

С Фридрихом Австрийским и Ломбардской Лигой император намеревался разобраться отдельно, а с бывшими союзниками Генриха он вел себя необыкновенно мягко. Даже Ландольф Вормсский получил разрешение оставить при себе свое епископство. Только к сыну не было проявлено никакой милости. Под «присмотром» некогда притесненного им герцога Баварского Генрих был препровожден сначала в Хайдельберг, а затем в крепость Альтгейм, а к концу года перевезен в Апулию, так как возникла опасность попытки герцога австрийского освободить пленника. В 1240 году последовал перевод из Рокко Сан Феличе при Мелфи в Никастро в Калабрии. Когда через два года тюрьму снова сменили, все еще надеющийся на прощение пленник впал в безграничное отчаяние и 10 февраля 1242 года упал со своей лошадью в пропасть. В соборе города Козенца его похоронили с королевскими почестями. До сегодняшнего дня туристам показывают его саркофаг.

Император, который как государственный человек не мог простить мятежнику, потрясенно писал: «О судьбе Нашего первородного сына Генриха Мы должны сожалеть, природа вызывает из глубин души потоки слез, которые должны изнутри вылечить боль обиды и жестокость правосудия». Этот своеобразный искусно стилизованный некролог, предназначенный для имперской знати, позволяет увидеть, как дорого обошелся Фридриху триумф летом 1235 года и каково было у императора на душе, когда 15 июля он венчался в соборе Вормса с 21-летней Изабеллой Английской.

Его вторая жена, Изабелла фон Бриеннэ, которой он был обязан короной Иерусалима, умерла уже в 1228 году – ей было 16 лет – при родах его второго законного сына, прибывшего теперь в Германию Конрада. Конрад был единственным наследником, поэтому император решился на третий брак. Следуя за Иннокентием III и Гонорием III, Грегор IХ сам выбирал невесту, руководствуясь, однако, интересами Фридриха II, который в эти месяцы озабочен тем, что пытался использовать Папу в своих политических целях. В своем заточении Генрих должен был особенно остро ощутить иронию судьбы, когда отец выбрал себе в жены предназначенную ему женщину. Император все более и более успешно проводил политику, которую его непостоянный и бессильный сын не хотел осуществлять.

Четыре дня подряд праздновал император свою свадьбу в Вормсе. Среди гостей было четыре короля, одиннадцать герцогов и 30 графов и маркграфов. Чтобы обеспечить рождение наследника, астрологи точно просчитали дату бракосочетания. Настоящему единству в браке, которым современники восхищались, например, у его дяди Филиппа Швабского и королевы Ирены, Фридрих был чужд. Вторая Изабелла, охраняемая евнухами, вскоре так же исчезла в сицилийском «гареме». Она умерла в 1241 году, после того, как родила сына и дочь. Рядом с императором никто не мог и не имел право сидеть на троне, сознательно поднятом над всем миром...

Праздничный придворный сейм, созванный уже год назад во Франкфурте к Иванову дню 1235 года, должен был быть перенесен. Он был открыт лишь 15 августа в Майнце. В народе до сих пор жило воспоминание о «празднике, каких не бывало», которым Фридрих I отмечал в 1184 году посвящение в рыцари своих сыновей. Внук Барбароссы содержал свой двор не менее расточительно, но пиршества устраивались не только по случаю праздников. Сразу же после начала этого блестящего имперского собрания был обнародован большой закон об общественных порядках, одно из самых значительных уложений законов немецкого средневековья.

Как сильно еще волновал умы состоявшийся несколько недель назад суд над Генрихом (VII), показывают первые главы Майнцского свода законов, который, кстати, был первым имперским законом, изданном также и на немецком языке. В 29 главах уложения, составленного на канцелярской латыни, в параграфах с 15 по 21 в двух вариантах можно найти идентичные предписания. В остальном же в начале немецкого текста при перечислении тяжелых преступлений сына против отца стоит: «...derselb si erloss und rechtloss ewiglichen, also das er nimer mer wider komen moge zu seinem rechten» («и быть ему вечно без чести и без права, чтобы никогда больше не смог он вернуться к власти»). В остальном здесь были собраны старые и новые законы, что император-законодатель расценивал как личную заслугу, «так как во всей Германии, когда дело касается правовых разбирательств или частных дел, люди действуют по старинным привычкам и неписаным законам». Суд, то есть на практике судебное право князей и епископов наказывать и исполнять приговор, был поставлен во главу угла. Предоставленные князьям права даровались им милостью германского короля, так что в будущем сильный правитель мог безгранично расширить могущество центральной власти. Оставшиеся королю после раздачи княжеских привилегий права на чеканку монет, таможню и эскорт гарантировали строгие штрафы.

Для того, чтобы эти предписания не остались пустой бумажкой, Фридрих II по сицилийскому образцу назначил придворного юрисконсульта, который должен был ежедневно председательствовать в Верховном Суде. К нему для контроля был приставлен нотариус, который не мог принадлежать клерикальному сословию. По образцу конституции Мелфи свод реформ должен был быть дополнен объемным государственным собранием законов, но до этого не дошло. Здесь развитие протекало по старинным родовым традициям. Около 1224/25 годов ангальтским рыцарем Эйке фон Репгов было составлено первое немецкое уложение законов «Саксонское зерцало». По этому образцу в 1275 году появилось (также в качестве частной инициативы) «Швабское зерцало» и всеобщее «Немецкое зерцало», которое все же не было принято официально. Историческое значение имело также законченное в Майнце окончательное примирение штауфенских «Гибеллинов» с Гвельфами. Отто Люнебургский, внук Генриха Льва, передал (формально) всю свою люнебургскую вотчину императору, который присоединил ее к империи, в качестве подарка прибавил к ней только что приобретенный Брауншвайг и создал из всего этого герцогство. Это новое брауншвайгско- люнебургское герцогство он торжественно перед всеми князьями отдал Отто в лен. В последовавшем за этим пиршестве должны были принять участие почти 12 000 человек из свит присутствующих князей. Цифры в средневековых источниках зачастую бывают сильно преувеличены. Однако нет никаких сомнений в том, что сказочная роскошь этого праздника жила в воспоминаниях свидетелей старого величия Германии и их потомков еще очень долго и связывала ожидания настоящего народного императора с реальными событиями.

Намного актуальнее старого спора между княжескими родами, о котором напоминали лишь названия итальянских гибеллинов (императорская партия) и гвельфов (папская партия), было решение князей весной 1236 года начать войну против Ломбардской Лиги, если она до Рождества не заплатит штрафа за участие в мятеже Генриха (VII). Это вызвало серьезные осложнения в отношениях с Ватиканом, что в конечном счете превратило последнее десятилетие жизни Фридриха II в сплошную ужасную борьбу не на жизнь, а на смерть.

Прежде всего император расположился – с некоторыми перерывами – в эльзасском имперском пфальце Гагенау, своем любимом месте в Германии. Здесь он мог быть не только императором, но и германским землевладельцем, преумножающим свое хозяйство путем нового финансового порядка и расширения территорий. Здесь он принимал посольства из Испании и послов русских князей, привозивших подарки. Здесь он пытался ввести систему централизованной власти по сицилийскому образцу, которая постепенно должна была внедриться и в германское феодальное государство. Случайно уцелевший из того времени перечень налогов 1241/42 годов показывает, что одни только штауфенские города в западной и юго-западной Германии приносили суммы, на которые спокойно можно было содержать дорогостоящее наемное войско наподобие сарацинской гвардии Фридриха II.

Выставление напоказ мирового величия императора достигло своего апогея вскоре после его прибытия в Гагенау, когда Фридрих выступил в роли верховного судьи всего христианства. Эта возможность представилась ему в связи с типичным для Средневековья поводом: обвинялись евреи города Фульды. Им вменялось в вину то, что они якобы на религиозной почве по случаю своей Пасхи убили христианского мальчика. Как всегда, это мнимое ритуальное убийство послужило поводом для кровавых еврейских погромов в Фульде и многих других городах. В конце концов иудеи и христиане решили призвать императора разрешить их спор. Он, однако, не ограничился разбором одного этого частного случая, в результате которого евреи – виновные или нет – были приговорены денежному штрафу как «инициаторы» бойни, учиненной над их единоверцами. Если иудейский ритуал вообще позволяет такие убийства, суд будет учинен над всеми евреями империи. В этом случае – так поклялся император – они должны будут умереть. Чтобы докопаться до истины, сначала была составлена комиссия из князей, прочей имперской знати и ученых клириков. Но их мнения отличались друг от друга настолько сильно, что Фридрих решил показать свою эрудицию перед совсем иной аудиторией. Всех королей Запада он попросил прислать к нему компетентных советчиков, которые и прибыли с большим почтением к императорскому двору для образования трибунала. «Наше величество, познакомившись со множеством книг, по мудрости Нашей считает доказанной невиновность евреев», как позднее в помпезном стиле Фридрих писал своей канцелярии. Посланникам европейских королей было ясно продемонстрировано, как независимо этот с суеверным ужасом почитаемый «богочеловек» мог судить о письменах Талмуда, так как еврейским языком он владел так же хорошо, как и тайные знания Востока. Так как в письменах евреев были строго запрещены даже кровавые жертвоприношения животных (что было давно известно императору-судье по его сицилийским друзьям иудейской веры), результатом тщательного расследования стало то, что подобные обвинения евреев на территории всей империи были впредь строго запрещены. Однако вековые страдания европейского еврейства не закончились вместе с этой странной победой разума.

Приговор, который, по мнению многих, благоприятствовал евреям, стал водой на мельницу Папы, снова собиравшемуся начать пропаганду против императора. После того, как Грегор напрасно пытался помешать имперской войне против Ломбардской Лиги, он с все бoльшим недоверием стал наблюдать за приготовлениями Фридриха к большому переходу через Альпы, для которого император в своем швабском поместье продумывал стратегически важные позиции на новых перевалах.

Генрих фон Сальца, которого Грегор IХ также ценил как талантливого посредника, напрасно ожидал в Ломбардии обещанного им разрешения на покаяние союзных городов. Только когда назначенный имперским собранием срок истек, появились посланцы, которые, впрочем, не были готовы ни к какому покаянию. Во всяком случае они не собирались каяться перед Папой, так как знали, что он должен поддержать своих надежных союзников в борьбе против Фридриха II. Действительно, Грегор неожиданно применил тактику, которая была опробована при первом отлучении от церкви ставшего слишком сильным Штауфена. Он стал жаловаться (как будто бы не существовало никакой проблемы Ломбардской Лиги) на происки сицилийских чиновников, которые в последние годы не прекратились и привели к серьезным разногласиям между правителями христианского мира. В своем втором письме он даже утверждал, что «обременение» ломбардцев якобы замедлит подготовку крестового похода, который Грегор вдруг объявил крайне необходимым. Такие отговорки Фридрих энергично отверг, так как в этом деле чувствовал за собой поддержку германских князей. Имперская война против ломбардских заговорщиков, эта мера по восстановлению мира в империи, была предпосылкой для успешного крестового похода, от которого он не собирался отказываться.

Чтобы открыто продемонстрировать свою правоверность, он организовал в Германии большой церковный праздник, для которого Папа против воли создал повод, причислив к лику святых Элизабет Тюрингскую.

Элизабет была родственницей Фридриха II, дочерью короля Венгрии и Гертруды Меранской. В пять лет она была обручена с Людвигом Тюрингским (сыном ландграфа Германа I, известного покровителя придворных поэтов своего времени). Она выросла в Вартбурге и в 1222 году познакомилась с учением Франциска Ассизского, которое с тех пор определило всю ее жизнь. После того, как ее муж, будучи предводителем одной из германских армий крестоносцев, погиб во время эпидемии в Бриндизи в 1227 году, она целиком посвятила себя заботам о бедных. Затем Элизабет была изгнана из Вартбурга опекуном четырехлетнего ландграфа Германа II, ее родственником Генрихом Распе. Ее приютил духовник Конрад Марбургский, после чего княгиня жила в нищете в простом глиняном домике, вдали от детей, и там умерла в 1231 году как мученица человеколюбия.

В день после погребения святая должна была начать «творить чудеса», поэтому в Марбург стеклось огромное количество народу. Другой ее родственник, Конрад, в 1232 году вступил в орден немецких рыцарей, магистр которого, Герман фон Сальца, в интересах своего ордена (и не меньше в интересах Фридриха II) выхлопотал причисление ее к лику святых, которое последовало в 1235 году.

В мае 1236 года император приехал в Марбург, чтобы с праздничными церемониями перенести прах своей родственницы и вместе со святой прославить и себя самого. Вновь, как и в Майнце, царила необыкновенная роскошь. Князья, епископы и рыцари Немецкого ордена создавали величественное зрелище, которое привлекло почти 120 тысяч верующих и просто любопытных. Эксгумация мощей должна была принести большое количество «реликвий», а некоторые действия показались бы нам сегодня в высшей степени странными. То, что император собственноручно возложил на голову трупа корону, было самым достойным пунктом программы. Охочий до роскоши Штауфен следовал за богато украшенным гробом в серой рясе цистерианца, ордена, к которому он принадлежал вплоть до смерти. Этим он хотел опровергнуть слухи, будто бы святую он чтит меньше, чем свою родственницу.

Через несколько дней он вернулся из Марбурга в Аугсбург, где на реке Лех собиралось германское войско для похода в Италию. В одном из своих объемных писем он энергично подчеркивал, что предстоящее «исполнение закона», направленное против Ломбардской Лиги, ни в коем случае не является «войной» (как дезориентировал народ Папа). Фридрих в полной мере ощущал себя императором мира. В Германии он указывал на то, что дважды перешел Альпы без войска и победил сильных противников одним своим появлением. Мирное освобождение Гроба Господня казалось вполне возможным, император мог быть уверен в силе своих слов. Десять или двенадцать городов Ломбардской Лиги должны были стать чем-то вроде последних нарушителей спокойствия. С соответствующими чувствами Фридрих писал: «Королевство Иерусалим на Востоке, материнская доля Нашего драгоценнейшего сына Конрада, и далее королевство Сицилия, Наше материнское наследство, и могущественная верховная власть Германии стремятся к примирению всех народов согласно небесной воли и в благоговении перед Нашим именем. Поэтому Мы верим, что провидение Спасителя направило Наши стопы ни на что иное, как на то, чтобы центр Италии, окруженной со всех сторон Нашими силами, возвратился на службу Нашему Сиятельству и единству империи». Забвение той ненависти, которая тлела в Штауфенах со времен Барбароссы, ненависти против Милана, этого центра «нечестивой свободы», трактовалось как воля Господа и даже непременное условие для дальнейшего успеха в Священной Земле.

Люди вновь смотрели в будущее с надеждой. Виноград вызревал как никогда прежде, а зимы были особенно мягкими. Впереди виделся золотой век всемирного спокойствия, когда император-мессия отправится на Восток, чтобы в знак своего мирового господства возложить на Гроб Спасителя свою корону, а копье и щит повесить на сухое дерево. Кто может в наше трезвое время точно определить, какие небесные видения и дьявольские наваждения тревожили людей того времени? Ясно то, что Фридрих II смог в общественном мнении превратить свою одержанную в Германии победу в триумф всей Европы. Король Венгрии Бела IV, брат святой Элизабет, в необыкновенно угрожающем тоне писал Папе, что вмешательство того в мирские дела является для него и для других европейских королей поводом дл негодования. В Северной Италии красноречивый Петрус фон Винеа подготавливал население к приезду императора библейскими проповедями, в которых предсказывался приход мессии.

При всем том одними словами и мистически обоснованными высказываниями о мировом господстве самоуверенных ломбардцев было не переубедить. За пределами стен города они спокойно могли выступить против рыцарского войска. Быстрые решение могли были быть достигнуты только в открытом бою. Принимать его или нет, ответ был за горожанами. Осадные машины были тогда крайне примитивны. Когда кайзер Оттон IV вместо того, чтобы расправиться с «поповским императором» Фридрихом в Сицилии, осадил тюрингский Вайсензе, то несмотря на новейшую стенобитную машину «Tribock» он вынужден был брать город измором (как известно, безуспешно). Войска императора были не в лучшем положении, стоя под стенами больших ломбардских городов. К тому же их было намного меньше, чем это можно было предположить по количеству рыцарей, съехавшихся, к примеру, на праздник в Майнц. Один из исследователей предполагает, что Фридрих имел право собрать не более 12 000 – 15 000 человек «среди славных дворянских родов Римской Империи», причем неравная боеспособность различных контингентов составляла еще один фактор ненадежности в стратегическом плане. Очень проблематично определить Фридриха как «полководца». Его талант проявился здесь в организации передвижения войск. Битва была скорее делом слепой удачи, так как чаще всего распадалась на множество частных схваток, в которых хитрость или превосходство в силе могли иметь решающее значение.

Против ломбардцев император повел сперва чрезвычайно слабое войско. Сильная германская армия была направлена против герцога Австрийского, любовавшегося своим прозвищем «Фридрих Воинственный» и не явившегося к сроку покаяния. Объявление его вне закона предстояло «осуществить» королю Богемии и герцогу Баварскому, которые, как и ожидалось, смогли завоевать австрийское герцогство вплоть до последнего укрепления. В это время Фридрих II действовал в Ломбардии очень осторожно, стремясь вовлечь Папу в эту акцию против ломбардских «язычников», но Грегор вновь обратился к сицилийскому вопросу. Внезапно тьму отношений между двумя верховными властями прорезала молния. Грегор IХ достаточно неосторожно написал в письме к своему светскому противнику: «Королей и князей Ты видишь склоненными к коленям священника. Христианские владыки должны не только подчинять свои поступки римскому понтифику, но и не имеют право отказать в послушании любому другому священнику». Такую субординацию, подчинявшую императора любому священнику, ранее удавалось создать лишь Папе Грегору VII (1081). В остальном же Грегор по старому рецепту ссылался на «Константинов дар», по которому апостольскому трону передавалась власть над всей Италией, и позднейшее перемещение центра империи в Германию ничего не могло в этом изменить. Грегор не хотел вмешиваться в совершенно ясный правовой случай, когда кайзер должен был по имперскому праву призвать ломбардских предателей к ответу. Разве мог этот спор разрешиться миром? Теперь должно было заговорить оружие.

Верона, державшая под контролем перевал Бреннер, была занята и охранялась одним из германских передовых отрядов. В августе 1236 года Фридрих с главными силами последовал туда, чтобы объединить армии дружественных городов Кремоны, Пармы, Реджио и Модены с основным войском, но армия Ломбардской Лиги перекрыла все пути. На обходной дороге императору все же удалось осуществить объединение и освободить путь из Вероны в Кремону (где он должен был держать придворный совет). После этого он еще раз попытался повести переговоры как с Папой, так и с ломбардцами, но пока он весь октябрь находился в Кремоне, Грегору IХ удалось склонить к отречению дружественную Штауфену Пьяченцу, где изначально должен был состояться придворный совет. Таким образом в Ломбардии двор заседать не мог. В конце октября Эццелино да Романо, владыка Вероны и доверенное лицо Фридриха, позвал императора в восточную Ломбардию, где союзные войска неподалеку от Вероны угрожали занять перевал Бреннер. Там Штауфену удался ход, характерный для всей его военной тактики. С небольшим состоящим только из легко вооруженных рыцарей войском за день и две ночи он преодолел расстояние в 112 км назад в Сан Бонифацио, чтобы оттуда после короткого отдыха внезапно напасть на Виченцу, все боеспособные жители которой были в союзном войске. После этого оно распалось в одно мгновение, но когда жители Виченцы вернулись домой, рыцари Фридриха уже давно захватили и разграбили город. Эццелино, который также последовал за ними со своим войском, было приказано жестко держать город в своих руках. Для этого тот был подходящим человеком. Под защитой императора он мог создать в восточной Ломбардии тиранию, которой остерегалась даже сильная и независимая Венеция. После того как перевалы стали безопасны, император решил провести неудавшийся придворный совет в Вене, где в ноябре войско и расположилось на зимние квартиры.

В январе 1237 года Фридрих сместил герцога Фридриха Воинственного, сделал Вену имперским городом и поставил герцогства Австрию и Штирию «под защиту империи». Эти большие территории без сомнения должны были присоединиться к личному имуществу Штауфенов. Однако герцог Фридрих не дал побить себя окончательно, как это вскоре выяснилось.

В феврале в Вене начался последний придворный совет Фридриха II на немецкой земле. Многочисленные германские князья избрали девятилетнего Конрада своим королем и будущим императором, не требуя за это каких-либо привилегий. Коронации Фридрих не допустил, помня о свое горьком опыте с Генрихом (VII). В Германии мог править только его представитель. В качестве регента был назначен архиепископ Майнцский, которого в 1242 году сменил ландграф Генрих Распе Тюрингский.

Из выборного декрета можно увидеть, насколько сильно Штауфены ощущали себя римскими императорами, а своих князей – римским сенатом, который тогда и поныне выбирался кайзером. Германия же была лишь далекой страной Germania (не только потому, что обозначалась этим латинским словом), которая должна была поставлять цезарю войска. Именно в этой манере император переехал весной 1237 года в Шпейер, где на Троицу прочие германские князья должны были подтвердить выбор Конрада. Лето он провел в Германии, чтобы с помощью мощного вооружения подготовить решающий удар против Ломбардской Лиги. В августе у реки Лех собралось новое войско, с которым Фридрих II в последний раз перешел через Альпы на юг, где навсегда остался вдали от немецких крестьян и городов.

В исторических трудах нашего времени написано, что междуцарствие началось в 1256 году со смертью германского короля Вильгельма Голландского и закончилось в 1273 году выборами короля Рудольфа Габсбурга. По ранее очень известной балладе Фридриха Шиллера это время сегодня иногда называют «ужасным временем без императора». Но на римско-германский императорский трон Рудольф возведен никогда не был. Противоречие? Только видимое. В латинском «канцелярском языке» средневековья слово «regnum» означало правление как короля, так и императора, даже если последнее значение с 12 века принял на себя термин «imperatura». Со времен короля Конрада III (1138-52) выборы короля без папского благословения обозначались словом «imperatura» (восприятие всех императорских прав и обязанностей в области правления германского короля). Такие «избранные» короли были и во времена междуцарствия, но эти иноземцы, являвшиеся подставными лицами постепенно ставших «курфюрстами» имперских князей, были не в состоянии плодотворно нести бремя королевской власти в Германии, поэтому отсутствие настоящей центральной власти народ ощущал как междуцарствие.

В предисловии было замечено, что значению императора Фридриха II для немецкой истории должно быть уделено особое внимание. В соответствии с этим борьбу последнего великого Штауфена против папства нужно рассматривать «со стороны Германии» – именно там вскоре после триумфа Фридриха началось «ужасное время без императора». Далекий император – таким, собственно, Фридрих II всегда был для страны (или лучше будет сказать стран?) между Одером, Эйдером, Рейном и Дравой. После 1239 и сразу после 1245 года, когда он во второй раз был отлучен от церкви и в конце концов даже торжественно низложен на церковном соборе, княжеская папская партия смогла обжаловать даже этот нелицеприятный статус. Для многих жителей рейнских епископств и позднее Тюрингии, где регент-предатель Генрих Распе в 1246 году объявил себя германским королем, начался период «междуцарствия» с ужасами крестьянской войны и бесчисленными междоусобицами 40-х годов. В августе 1237 года император повел свои войска через перевал Бреннер, возбуждая ревностное любопытство народа и уважение всех имперских князей. Он шел, чтобы наконец поставить на колени ломбардских смутьянов. Никто еще не знал тогда, что вместе с этой кампанией вступила в свою завершающую фазу последняя из всех «имперских войн» старого времени, нашедшая поддержку всех князей. Так же мало думали в Германии о том, чтобы расстаться с императором навсегда. Была ли судьба Генриха (VII) была постоянным напоминанием отцу о том, что необходимо лучше защищать последнего законного наследника трона, Конрада, от интриг непостоянных князей, чем в свое время оберегал первенца, раздираемого между желаниями и возможностями?

Уже через несколько недель после начала похода казалось, что мечта Фридриха об окончательной победе своего мирового господства удивительно быстро становиться реальностью. Мог ли этот талантливый государственник не вернуться домой, а начать модернизацию своего отсталого северного феодального государства по сицилийскому образцу? При таком раскладе существующее соотношение власти во всяком случае можно было бы рассмотреть подробнее. В конце концов император сам помешал своему возвращению.

После небольших военных успехов в окрестностях Мантуи, сдавшейся без боя, Фридрих повернул на север, против более важной для него Брескии. Там под прикрытием городских стен стояло десятитысячное войско Ломбардской Лиги, поэтому атака двух- или пятитысячной армии императора вряд ли бы увенчалась успехом. В этом неблагоприятном положении помог один рафинированный маневр. Сначала Фридрих отманил ломбардцев (по большей части миланских рыцарей и пехоту) прочь от Брескии, притворяясь, будто бы он хочет отправиться в Кремону на зимние квартиры. Недоверчивые горожане следовали за ним сперва на безопасном расстоянии, но когда подразделения дружественных итальянских городов покинули императорское войско в южном направлении, миланцы поверили, что могут на несколько месяцев снова вернуться к обычной жизни. Ничего не подозревая, они переправились через одну из охраняемых рек и встали лагерем у Кортенуова (на юго- восток от Бергамо). Там 27 ноября 1237 года на них напала гвардия Фридриха – немецкие рыцари и сарацинские лучники. Те, кто сначала мог спрятался под стенами города и попытаться бежать ночью, на рассвете были настигнуты рыцарями Фридриха. Тысячи людей лишились жизни, более 1000 рыцарей и 3000 пехоты попали в плен, среди них предводитель войска Ломбардской Лиги, Пьетро Тьеполо, подеста (бургомистр) Милана, сын дожа Венеции.

Битвой при Кортенуова, одним из самых крупномасштабных сражений Средневековья, ломбардская война, казалась, закончилась. Многие города Лиги присягнули на верность победителю. «Наследный враг» Гогенштауфенов, Милан, на первых мирных переговорах объявил себя готовым признать императорского чиновника в качестве верховного судьи города и предоставить заложников порукой своему благопристойному поведению в будущем.

Без сомнения, в дальнейших переговорах Фридрих II мог бы достигнуть и большего. Его дедушка, Фридрих Барбаросса, при заключении компромиссного мира в Констанце в 1183 году удовлетворился формальным назначением избранных городских советов – при дальнейшем сохранении городских свобод. Он сделал это, чтобы окончить истощающую силы войну и обратиться к достижению других целей. Мысль о бесчисленных унижениях его болезненной императорской гордости своевольными городами побудила внука забыть все заветы политического разума. Как античный полководец, «непобедимый Цезарь», он праздновал в Кремоне свою победу, въезжая триумфатором в город. На спине слона возвышался столб, к которому был привязан предводитель миланцев в окружении поверженных ломбардских знамен. Множество пленных, а также неисчислимые трофеи были также выставлены на показ. Следуя античной традиции, Фридрих отослал знамена в Рим, где они заняли почетное место в Капитолии, как зримый символ настоящего могущества римского императора, а также в качестве зловещего предзнаменования для Папы. В этом ключе Фридрих вел переговоры с Миланом. Город должен был сдаться на милость победителя. Порой Фридрих II охотно демонстрировал свою щедрость перед просящими, однако вместе с тем случалось и так, что он действовал с чудовищной жестокостью, и теперь не было никакого сомнения – им овладела жажда мести. Имея это в виду, миланцы в конце концов заявили Фридриху, что предпочитают умереть с мечами в руках, чем от голода, огня или под топором палача, после чего прервали переговоры. Был упущен единственный шанс посредством всеобщего мира лишить Ватикан его важнейших союзников.

Снова заговорило оружие, и немногие выстоявшие города – Милан, Бреския, Алессандрия и Пьяченца (в Ломбардии), а также Болонья и Фаэнца (в Богемии) – были вынуждены сдаться без каких-либо условий. Чтобы действовать наверняка и выставить в нужном свете свой расчет с «естественными» союзниками Папы, Фридрих в большим пафосом обратился к королям Европы, полагая что предстоящий удар против «государственных врагов и язычников» будет последним. Людовику VIII Французскому он указал на то, «какое доверие было оказано всем этим мятежникам, которые хотели избежать господской узды, когда римская империя потерпела такие убытки от этого бунта». «Если императорская длань» – писал Бела IV Венгерский – «облечена королевской властью, то она может обязать всех князей действовать сообща, и в народе угаснет мужество бунтовать, и кончатся заговоры среди подданных, один из которых так разросся в Италии. Мятежники являют собой дурной пример, распространяющийся в самые отдаленные местности, но прежде всего, влияющий на соседей».

Эти старания Штауфена создать коалицию феодалов Европы против возмущенного бюргерства экономически сильных североитальянских комунн напоминает заговор европейских королей против якобинцев из «четвертого сословия», который после Французской революции 1789 года привел к тяжелым преследованиям якобинских единомышленников во всех странах.

Обращение к общим интересам, казалось, убедило адресатов послания. Весной 1238 года к собранному вновь в Вероне имперскому войску присоединились значительные контингенты наемников из Франции, Венгрии, Кастилии, Англии и даже Египта, так как султан аль-Камил, друг Фридриха, также послал подкрепление. Тем не менее уже при первой атаке на Брескию оказалось, что самое большое и многоликое войско, какое Фридрих когда-либо выводил на поле боя, было беспомощно против среднего города, жители которого неистово сражались за свою свободу и жизнь. Напрасным было применение новейших осадных орудий, напрасна и та жестокость, с которой пленные брескианцы подставлялись при нападении под стрелы своих сограждан. Через три месяца, в начале октября 1238 года, непогода и разразившаяся эпидемия вынудили императора снять осаду.

Учитывая количество затраченных усилий, такой результат был равнозначен поражению. Было ли это неповоротливое, беспомощное многоликое войско тем самым «уничтожающим всех врагов мечом непобедимого Цезаря», каким император мнил себя после Кортенуова? Куда девалось могущество этой выдающейся личности, которая, согласно идеалистическому пониманию истории, должна была сыграть в ней важнейшую роль? Император проиграл в битве действительным демиургам истории, объединенной силе создателей материальных ценностей, которую в то время олицетворяло бюргерство наиболее экономически развитых городов. У ломбардцев появилась надежда, а значит, в других местах также не приходилось надеяться на скорые сдвиги. Особенно неприятно было то, что Папа оставил свою осторожную сдержанность и использовал первую возможность, чтобы открыто выступить против все еще слишком могущественного императора.

Возможность эту предоставил сам Фридрих, помолвив своего старшего внебрачного двадцатилетнего сына Энцио (Хайнца) – его мать была немкой – с наследницей большей части Сардинии. Наделенный множеством физических и умственных достоинств молодой супруг (по мнению отца, «по росту и лику Наше отражение») высокопарно назвался королем Сардинии, хотя ленное право на этом острове еще со временно Барбароссы оспаривалось Папой и императором.

Еще больше, чем это самоуправство, чувствительного Грегора IХ возмутило вмешательство императора во внутриримскую партийную борьбу. Среди дворянских родов города у Фридриха было много сторонников, так что до 1238 года он фактически правил Римом. После триумфа при Кортенуова даже сложилось мнение, будто стремление к автономии дружественного Штауфену городского дворянства может быть согласовано с традиционными функциями Рима как идеального центра для Imperium Romanum, желанного места проведения выборов и резиденции Верховного Пастыря христианства. Для светских претензий Ватикана это означало бы первую угрозу.

Уже в августе 1238 года Грегор послал в Ломбардию заклятого врага Фридриха, прелата Грегора фон Монтелонго, чтобы укрепить враждебные императору города в их бунте. Этому искусному дипломату, который также обладал необычайными полководческими талантами, удалось вновь объединить ослабленные внутренней партийной борьбой города Лиги.

Следующей победой папской политики был союз старых соперников, Генуи (к тому времени там правил подеста родом из Милана) и Венеции (дож хотел отомстить за плененного при Кортенуова сына), объединившихся против общего сицилийского конкурента, чья торговая политика государственной монополии уже давно приносила убытки обоим морским городам. Теперь сицилийские порты должны были спешно готовиться к обороне.

Когда Фридрих в октябре 1238 года потерпел поражение в Брескии, Грегор IХ смог въехать в Рим победителем после того, как его союзникам удалось сдвинуть императорскую партию с ее властных позиций. Папская партия также завоевала первенство в коллегии кардиналов. Только тогда Папа решился на окончательный разрыв с горячо ненавидимым «врагом Святой Церкви», которого он совсем недавно заверил через главу францисканцев, что хочет быть с ним «unus et idem» («одним сердцем и одной душой»).

Дальнейшие переговоры были для него последней передышкой перед большим ударом: в Вербное воскресенье следующего года (20 марта 1239) Папа Грегор IХ во второй раз отлучил от церкви Штауфена, ничуть не удивившегося этому факту. Затем началась решающая фаза борьбы за Рим, сердце духовной и светской Imperium Romanum, которым Папа хотел управлять из Ватикана, а император с Капитолия. Только закат всего правящего рода Гогенштауфенов освободил Папу от суеверного страха, что благодаря «Антихристу» из этого дома оправдаются темные пророчества и секуляризованную католическую церковь может постигнуть ужасная кара.

Первым отзывом Фридриха на отлучение от церкви был моральное осуждение своего судьи. Торжественно восседая на троне, он приказал «своим устам», Петрусу фон Винеа, объявить горожанам Падуи, где его настигло известие об отлучении, что именно этот наместник Христа благодаря своим делам имеет меньше всего права возлагать проклятие на столь «мягкого, справедливого и щедрого императора». Такая аргументация должна была быть тем действенней, что отлучение основывалось на жалобах по поводу действий Фридриха в рамках сицилийской церкви. Оно было обосновано обвинением, что Штауфен якобы организовал в Риме заговор против Папы. Действительный повод, война против ломбардцев, вообще не был упомянут.

Понтифик же зашел в циркуляре от 21 мая 1239 года, в котором объявлялось об отлучении, так далеко, что назвал императора язычником. Так как содержание этого письма было предназначено для дальнейшей передачи в народ, необходимо представить себе, что вследствие недавно ужесточившихся законов о еретиках (дело рук самого императора) такое клеймо значило гораздо больше, чем само отлучение. Последнее же предполагало лишь высшее церковное наказание, что еще можно было поправить.

Вскоре после отлучения в ряды христиан, как огни пожара, полетели манифесты с картинами из откровения Иоанна (13,2). Папа начал: «И вышел из моря зверь, на головах его имена богохульные, с ногами, как у медведя, пастью, как пасть у разъяренного льва и телом барса. И отверз он уста свои для хулы на Бога... Взгляните на голову и тело этой бестии Фридриха, так называемого императора...» В качестве самого сильного оружия под конец Грегор использовал уже названное ранее утверждение, что Фридрих II является автором хулы о трех мошенниках, Христе, Моисее и Магомете, и якобы сказал, будто Христос был зачат и рожден, как любой другой человек. А также, по его мнению, никто не имеет право верить во что-либо, что не имеет разумного подтверждения.

Тем не менее Фридриху не составило большого труда выставить Папу как подлинного язычника и друга язычников, так как его общность с ломбардскими еретиками была известна всем. Не занимать ему было и средств выражения, чтобы повергнуть Папу равноценной риторикой: «Мы утверждаем, что он сам является чудовищем, о котором сказано: и вышел другой конь, рыжий, из моря; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга». Так Папы сам стал большим драконом, Антихристом, по крайней мере недостойным звания наместника Христа. Бесчисленные верующие наверняка думали, что конец этого грешного мира вскоре наступит.

Германские князья ответили Грегору IХ совместно и каждый в отдельности, что они стоят посередине и служат церкви и императору, а также уклоняются от подтверждения отлучения.

Еще меньших результатов достигла пропаганда Грегора во Франции. Людовик IХ приказал передать посланникам: «Обвинения, исходящие от недругов, а Папа является его злейшим врагом, нельзя принимать на веру. Для нас император все еще невиновен. До сегодняшнего дня он был для нас добрым соседом. Мы не видели он него ничего, что бы противоречило верности и вере в миру или христианской религии. Напротив, мы знаем, что он отправился в поход во славу Господа нашего Иисуса Христа, а также подверг себя опасностям моря и войны. Но у Папы мы до сих пор не нашли такового благочестия. Мы не хотим начинать войну против могущественного Фридриха, которому помогли бы в борьбе против нас многие короли, и который обязательно найдет поддержку своему правому делу. Разве римлян заботит то, что мы прольем нашу кровь, выпустив тем самым их ненависть. Если с нашей помощью и помощью других Папа одолеет Фридриха, князья всего мира припадут к его стопам, он хвастливо поднимет свой кубок и будет он гордиться, что погубил великого императора Фридриха». Если за границей происки Папы вызывали только отчуждение, внутри империи использование отлучения в качестве оружия идеологической борьбы было еще проблематичнее, особенно в Германии, где после отъезда Фридриха положение быстро ухудшилось.

Молодой Конрад рос в Швабии под присмотром штауфенских министериалов, которые приехали с ним из Италии. Пока происходили волнения при Генрихе (VII) император остался тесно связан с ним (пусть даже только по переписке). Наместником в империи был Зигфрид Эппенштайн, с 1230 года приемник Майнцского архиепископа с тем же именем, крайне честолюбивый и скрупулезный феодал, который представлял интересы своего господина ровно столько, сколько это ему представлялось выгодным в личных интересах.

Каким был этот раб Божий и высокопоставленный церковник, а также что тогда происходило в Германии, может проиллюстрировать история отлучения от церкви Конрада Тюрингского. Архиепископ Зигфрид, который впрочем – как и его предшественник – имел резиденцию не в Майнце, а в Эрфурте, вскоре после принятия должности ввел новый специальный налог, чтобы иметь возможность отдать свои долги. Двадцатая часть от всех доходов с церковной собственности должна была идти к нему в карман. Аббат монастыря бенедиктинцев неподалеку от Фридрихроды Райнхардсбрунн сначала, по совету Конрада Тюрингского, отказался платить, но потом сдался. В качестве штрафа, а также для устрашения других его должны были стегать плетьми в течение трех дней перед всей церковной общественностью епархии, собравшейся в Эрфурте. На второй день, когда архиепископ собственноручно хотел взяться за бич, прибыл Конрад. В ярости сын ландграфа бросился на прелата, схватил его и наверняка заколол бы, если бы не свита, остановившая своего господина. Будучи полководцем при своем брате Генрихе Распе он располагал значительными вооруженными силами, с которыми и напал на владения архиепископа Зигфрида, чтобы по старому феодальному обычаю заставить крестьян и горожан поплатиться за дела их господина. На основании жалобы Зигфрида Папе Конрад Тюрингский бы в 1233 году отлучен от церкви.

Он должен был держать ответ в Риме самым унизительным образом. К покаянию принадлежали денежные выплаты горожанам преданного им огню города Фритцлар, а также строительство монастыря Проповедников и доминиканской церкви в Айзенахе (1235). Кроме того, он должен был принести покаяние Ордену немецких рыцарей, которому принадлежал с 1232 года, так как совершил нападение на высокопоставленного церковника. Однако эта своеобразная «судимость» никак не повлияла на избрание его в 1239 году магистром Ордена рыцарей... Архиепископ Зигфрид Майнцский, конечно же, не был никогда привлечен к ответственности за варварские методы добывания денег. Существовавшее специально для Конрада IV «имперское правительство» (очевидно такой же орган, какой существовал при короле Генрихе) не могло предъявить ему никаких обвинений, даже когда после назначения его на должность имперского прокуратора он, возможно, еще больше стал использовать такую практику.

В королевстве Сицилия и в имперской Италии (хотя, может быть, и не в таком масштабе) с самого начало не ожидалось, что влияние папского проклятья будет особо действенным. Апульская северная граница было хорошо защищена от папской области, папский анклав Беневент был сначала блокирован, а потом захвачен. Сицилийская церковь так строго следила за Фридрихом, что курия не могла применить против этой «государственной организации» своего самого ужасного метода, интердикта, т.е. запрета всех священных обрядов и любого душеспасительного руководства. Все нищенствующие монахи должны были немедленно покинуть страну. Строгий надзор за увеличением бремени налогов помогал обеспечить бoльшие сборы, так как наемное войско пожирало огромные суммы. Перед императором, возглавлявшим верховный суд и имперскую канцелярию, за функционирование всего государственного управления на всем острове и всей Апулии отвечал только один «генерал-капитан».

«Рекуперации» (т.е. обратные получения) со времени смерти императора Генриха VI, то есть более 40-ка лет, управлялись курией, тем не менее в течение веков на них претендовал Ватикан: герцогство Сполето, марка Анкона и часть Романии были «вновь присоединены к империи» без какого-либо сопротивления, также как и южная Тусция (ныне Тоскана – прим. переводчика) с городом Витербо. В марке Анкона, где «Наша божественная мать произвела Нас на свет», Фридриха чествовали как «Спасителя». В Верховном суде в Фолиньо он заседал как мировой судья, который должен был обеспечить длительное спокойствие в империи. Дорога в имперскую часть Италии снова была свободна и теперь кайзер начал задумываться о всей Италии.

На этом обширном поле боя последних лет жизни Фридриха II в потрясающе короткие сроки была проведена в жизнь реформа управления по сицилийскому образцу. На место бесчисленный феодалов и более менее самостоятельных городских властей пришли десять очень быстро назначенных генеральных викариев (называемых также «генерал- капитанами»), которые управляли генеральными викариатами. Армия нижестоящих чиновников (викариев, комендантов крепостей, городских подеста) дополняла картину четко организованного аппарата управления, в котором больше не осталось места для обычных форм феодализма с их многочисленными «особыми правами».

Так как повсюду на Сицилии были назначены образованные чиновники, говорилось – особенно в городах, полностью подчиненных государственному надзору – об «апульском иге» (так же, как позднее в Германии во время правления испанских Габсбургов говорили об «испанском сервитуте»). Тем не менее ничто так сильно не доказывает действенность этих реформ, как тот факт, что даже после окончательного падения Штауфенов, несмотря на противодействия, эти учреждения остались существовать и были лишь приспособлены к изменившейся политической обстановке.

Представителем императора во всей Италии был король Энцио, которым восхищались и которого боялись так же, как и его отца, сошедшего в мир духов. Генеральными викариями также были члены императорской династии или самого надежного высшего дворянства. Таким образом, об окончательном исчезновении феодализма говорить не приходиться.

Нет никакого сомнения в том, что немногие еще сопротивляющиеся города не долго смогли бы противодействовать этой прекрасной системе распространившейся «сицилийской тирании», если бы Папа не заставлял императора дробить свои силы и наряду с этим вести не менее изнурительную идеологическую борьбу.

Уже в феврале 1240 года Фридрих совершил крайне опасный шаг против папской власти. Это началось с того, что престарелый Грегор привлек на свою сторону римлян, которые уже посмеивались над ним, использовав очень действенный драматический прием. Во время большой процессии он возложил свою тиару на раку с мощами святых и воскликнул: «Святые, защитите Рим, если римляне не хотят его больше защищать!» В одно мгновение ситуация переменилась: насмешники превратились в фанатичных «крестоносцев», которые в конце концов побудили императора-«Антихриста» к возвращению на Сицилию. В такой ситуации, как эта, где королевская игра на власть пришла к «ничьей», Герман фон Сальца и Томас фон Капуа могли бы раньше найти компромиссное решение. Однако тяжело больной магистр Ордена немецких рыцарей, перешедший со своим войском Альпы в августе 1238 года, напрасно искал излечения у известных врачей Высшей школы Салерно. В тот же день, когда Фридрих был отречен от церкви, Герман умер в Салерно. В августе этого же года за ним последовал его друг – кардинал.

Новый магистр Ордена Немецких Рыцарей, Конрад Тюрингский (близкий Фридриху родственник святой Элизабет), поспешил в Рим с компромиссными предложениями германских князей. Так как Конрад уже был однажды отлучен от церкви из-за уже упомянутого нападения на архиепископа Зигфрида Майнцского, он больше всего подходил для исполнения этой обязанности. Все же Папа с самого начала объявил, что ломбардцы будут участвовать в мирных переговорах. Когда Конрад умер через несколько недель в Риме, император не видел больше никакой возможности достигнуть своей цели посредством переговоров. Он приехал в Романью, которой угрожали Венеция и Болонья. Здесь Фридрих через несколько дней смог захватить Равенну, а перед средним по величине, но хорошо укрепленным городом Фаэнца простоял восемь месяцев, тот капитулировал лишь в апреле 1241 года.

Грегор IХ лихорадочно работал на тем, чтобы на Пасху 1241 года в Риме собрался всеобщий (т.е всеевропейский) церковный собор, который должен был низложить императора, в раздражении заканчивающего дорогостоящую осаду Фаэнцы, задевавшую его престиж. В это время всей Германии угрожала ужасная опасность: хан Батый, один их наследников Чингисхана, умершего в 1227 году повелителя Монгольской империи, послал непобедимое войско против Восточной и Западной Европы. Кто должен был встретить его в Германии?

Насколько помнит история, это всегда было заданием королей и императоров. Король Генрих I в 933 году на реке Унструт, а император Оттон I в 955 году на реке Лех под Аугсбургом положили конец разбойничьим набегам венгерской кавалерии. В 1241 году в Германии был один только 13-летний король. Регент, архиепископ Зигфрид Майнцский, как раз собирался на благо Папе раздуть новую гражданскую войну. Не обращая внимание на опасность монгольского нашествия, он объединился со своим кельнским коллегой, Конрадом фон Хохштаденом, чтобы бороться против императора.

Дикого и буйного главу кельнского архиепископата Фридрих в 1238 году после канонических выборов сделал имперским князем со светскими правами. Он надеялся, что тот будет представлять штауфенские интересы, как и его предки, носившие графский титул. Однако архиепископ Конрад только и ждал удобного случая, чтобы использовать политические и военные затруднения императора для беспощадной захватнической политики, которая поначалу была направлена против его княжеских соседей.

Зигфрид Майнцский сражался с герцогом Отто Баварским за аббатство Лорх (недалеко от Швебиш-Гмюнд). Пока герцог Баварии склонялся в сторону антиштауфенской политики, особенно около 1239 года, архиепископ считал необходимым оставаться «верным» императору. Возвращение же Отто в партию Штауфена изменило этот расклад. Когда в 1241 году Конрад фон Хохштаден, служа Ватикану, старался создать антиштауфенский союз князей, и регент был его важнейшим помощником. Архиепископ Трирский также вступил в заговор. Все втроем (первые имперские князья) приказали огласить проклятье Фридриху с церковных кафедр. Кроме того, они, как разбойники, грабя и поджигая, вторглись на равнину Веттерау, принадлежавшую Штауфенам. Этим был разбит фронт лояльных церковных и светских князей, которым император обеспечил особые привилегии в 1220 и 1231/32 годах. А ведь еще в 1239 году этот союз стал всеобщим выступлением против папского произвола после отречении императора от церкви.

Далекий император ничего не мог противопоставить действиям так называемого регента и его церковной клике. И все же в начале 1241 года он еще олицетворял единственную силу, которая казалось способной защитить империю от конников Батыя. Так как многие современники видели в наступающих монголах воплощение библейского пророчества (Откровение 20) о войске Антихриста, кочевых народах Гога и Магога, то победа Фридриха «над Антихристом» была бы выгодна даже с чисто психологический точки зрения. Папская пропаганда о том, что кайзер является предтечей Антихриста или сам является им, сильно бы пострадала от этого.

Войско Батыя напало на Венгрию. Король Бела IV предложил императору взять в лен его государство, если он придет на помощь, но тот не мог покинуть Италию. «Встают картины прошедшего, как когда-то во время Нашего похода на защиту Святой Земли от нашествия сарацин, которые преследовали Наших верующих не меньше татар, Наш возлюбленный Отец призвал миланцев и прочих людей, подданных империи, насильно вторгся в Наше королевство Сицилию – когда Мы были по другую сторону моря! – и запретил через своих легатов всем слугам Христовым просить Нас о христианской помощи». Ему оставалось только призвать князей Европы к совместной акции и организовать в Германии оборону от имени Конрада VI.

Сначала Папа недооценивал грозящую с Востока опасность, он считал ее чем-то вроде отвлекающего маневра Фридриха II. Затем понтифик приказал всему клиру читать проповеди против монголов, но в основном продолжал непрерывно трудиться над осуществлением своей основной идеи: низложения императора на римском соборе. В Германии король Конрад в мае 1241 года в Эслингене объявил всеобщий мир. И действительно, под впечатлением грозящей опасности бесчисленные междоусобицы и разбойные нападения маленьких и больших войск на время прекратились. «Крестовый поход» было решено организовать с условием, что Папа не направит его против императора. В это время 9 апреля 1241 года при Лигнице монголами было уничтожено сильное силезско-польское войско. Прибывшая на следующий день богемская армия уже не застала «татар», они ушли на юг и нагрянули в Венгрию (которую только что опустошило другое монгольское войско). Вооруженные силы в центральной Европе должны были предотвратить дальнейшие набеги, но Германии избежала опасности. Незадолго до битвы при Лигнице (княжество Силезия тогда еще принадлежало империи) Фридрих нанес сильный удар по планам своего могущественного противника в Ватикане. После блестящей победы на море юго-восточнее Эльбы он взял в плен примерно 100 испанских, французских и ломбардских прелатов (среди них трех кардиналов), которые доверились генуэзскому флоту, и приказал бросить их в апульские тюрьмы. В общественном мнении – прежде всего, в западной Европе – такое «безбожное» насилие сильно повредило ему. И хотя на соборе теперь не было кворума, император направил свои войска к Риму, чтобы в случае необходимости низложить Папу. Некоторое число кардиналов все равно было на его стороне. Уже казалось, что Священный Город наконец-то падет к его ногам, но тут Грегор IХ умер в августе 1241 года, и тонко рассчитанный удар, направленный не против системы, а против самой персоны Грегора, ушел в пустоту.

Между двумя партиями кардиналов, стоявших за мир и за войну, сразу же разгорелся спор за две трети голосов, какой понтифик будет им выгоднее. Вплоть до выборов уже пожилого Целестина VI в октябре немногие оставшиеся в Риме кардиналы были арестованы. Нет ничего удивительного в том, что после этого первого «конклава» в истории папства они поспешно разъехались, так как Целестин был смертельно болен и умер уже через 17 дней.

Только в июне 1243 года в Анагни после долгих переговоров состоялись новые выборы, после чего Фридрих, который в это время пребывал в своей любимой Апулии, на всякий случай устроил еще два «военных парада» в папской области. Необходимое большинство голосов получил Синибальд Фиеши из Генуи, холодный, образованный и светский юрист. Он считался приверженцем партии мира, и Штауфен был уверен, что сможет поддержать его в этом. Никогда его решение не было столь роковым.

Синибальд Фиеши принял имя Иннокентия IV. Вскоре выяснилось, что это имя символизировало для Фридриха самую опасную программу: принятие, и даже расширение претензий Иннокентия III и Грегора IХ. Для начала мирные переговоры должны были успокоить стоящего перед Римом императора. Фридрих тогда даже надеялся, что сможет удержать папскую область как лен понтифика! Даже кровавая расправа над штауфенским гарнизоном в крепости Витербо – город был внезапным налетом отнят у императора кардиналом Райнером фон Витербо, его смертельным врагом, во время переговоров – прервала переговоры лишь мимоходом, хотя многолетняя ненависть Фридриха к этому городу стала известнейшим примером его мстительности.

Германские князья, и прежде всего король Людовик I Французский, который настаивал на крестовом походе в Святую Землю, хотели разделить компромиссный мир. Император должен был быть освобожден от проклятья и покаяться. Спорным оставался только ломбардский вопрос, так как новый Папа непреклонно требовал себе место третейского судьи. Когда Штауфен наконец-то потребовал объясниться, Папа усмотрел в этом – явно, не без причины – попытку подчинить Ватикан своей власти. Маска «благожелательного духовного отца» пала: в конце 1244 года понтифик переодетым бежал в Чивитавеккья , а оттуда по морскому пути в его родной город Геную, где несмотря на тяжелое заболевание оставался несколько месяцев, а затем на корабле Лион. Туда на Иванов день (24 июля) 1245 года он и созвал вселенский церковный собор. На повестке дня собора снова стояло низложение императора, но в этот раз место его проведения de jure было расположено за пределами Священной Римской Империи, а de facto принадлежало к территориям, подвластным французскому королю. Что могло из этого получиться, позже продемонстрировала борьба императора Людвига Баварского с Папой Иоанном XXII. В 1324 году из Авиньона на тогдашнего германского короля Людвига и его союзников было наложено проклятье и интердикт, и вплоть до его смерти (1347) папство, над которым господствовал французский король, нельзя было заставить пойти на уступки. Возможно, 50-летний Штауфен, все еще обладавший неисчерпаемой душевной силой, был в депрессии по поводу грозящей опасности ниспровержения (оно могло поставить под сомнение наследные права его сына). Парламентеры Фридриха сделали папе настолько странно звучащее предложение, что исследователи до сих пор гадают, устал ли император от бесконечной борьбы и желал мира любой ценой, или он просто хотел открыто уличить своего смертельного врага в лицемерии, если бы тот не принял такой знак доброй воли.

Повод для этого дало ставшее с августа 1244 года очень опасным положение в Святой Земле. Хорезмийцы, магометанский народ, чья великая империя между Кавказом, Гиндукушем и Персидским заливом в 1220 была завоевана Чингисханом, использовали частые разногласия между сирийскими государствами крестоносцев и захватили Иерусалим. Поэтому бежавший патриарх Альберт Антиохийский был яростным сторонником мира между папой и императором, чтобы в надежде на удачу начать крестовый поход для отвоевания священных мест христианства. Даже небольшая часть того, что Фридрих предложил Папе, еще несколько месяцев назад вернула бы его в лоно церкви: признание понтифика судьей в решении ломбардского вопроса. Кроме того, император был готов пообещать отправиться с войском крестоносцев на освобождение Гроба Господня в Иерусалим и не возвращаться в течение трех лет без разрешения Папы. Папская область должны была быть очищена от имперских войск тотчас же. При нарушении этого обещания он принимал потерю своей империи как справедливое наказание. Как только этот обет был торжественно дан на придворном совете, Фридрих к июню созвал германских князей в Верону, на этот же месяц был назначен собор в Лионе. Удалось ли ему избежать опасной петли? В апреле он со всем своим двором и сильным войском покинул Апулию по дороге, проходящей мимо Витербо. Если бы столь убедительно демонстрируемая уступчивость «непобедимого императора» была подлинной, то роскошный «мирный» поход в Верону сломил бы партию «войны», все еще стремящуюся к окончательному разрыву. Взоры жителей ненавистного Витербо должны были подействовать на Штауфена, как красный платок на быка. Так как он не мог надеяться мимоходом захватить город, который был готов к обороне, то приказал опустошить городские предместья, вместе в которыми пострадала и курия прилежащих земель.

Казалось, что кардинал Райнер фон Витербо, которого Иннокентий IV, что характерно, назначил своим представителем, ожидал этого. Будучи лидером куриальной партии «войны» он потоком писем начал подстрекать собравшихся в Лионе прелатов против безбожного и коварного императора, который несомненно проявлял все черты Антихриста. 6 мая Фридрих наконец оставил Витербо в покое. В этот же день его друзьям удалось добиться согласия Папы на снятие проклятья. Однако ввиду неожиданного успеха памфлетов кардинала Райнера Иннокентий IV быстро изменил свою точку зрения. Он больше не сомневался и 26 июля 1245 года собор был открыт.

В 1215 году Иннокентий III смог собрать в Латеране, папской резиденции, около 1300 прелатов из всей Европы и восточной церкви, чтобы незадолго до смерти еще раз продемонстрировать укрепленную им власть папства и вместе с тем милостиво утвердить выборы Фридриха II римским императором. Чтобы ниспровергнуть того же самого Фридриха, в Лионе же появились лишь 150 участников собора. Германия и Италия почти не были представлены.

Сначала казалось, будто «адвокат» императора, его придворный юрист Таддеус фон Суэсса, своей умелой защитой сможет предотвратить скорое решение и добиться отсрочки вплоть до личного появления его господина или во всяком случае до прибытия от него нового посольства. Действительно ли Фридрих собирался предстать перед этими судьями, которых не признавал, остается в высшей степени спорным. Во всяком случае он продвинулся до Турина.

Меж тем, уже 17 июля 1245 года Иннокентий II удивил собравшийся на последнее заседание собор объявлением приговора, подготовленного в тайне. Напрасно Таддеус оспаривал юридические полномочия собора и уже заранее апеллировал к новому Папе о созыве действительно всеобщего собора. Против большинства он мог так же мало, как представитель французского и английского королей, который были солидарны с императором как монархи.

Приговор был вынесен по четырем основным пунктам обвинения: 1. лжесвидетельство, 2. нарушение мира, 3. богохульство и 4. ересь. Все подданные освобождались от клятвы верности, если же кто-то хотел остаться на стороне Фридриха, должен был быть отлучен от церкви. Обладающие избирательным правом князья должны были выбрать нового германского короля, хотя Конрад IV был уже выбран вполне законно, но вопрос о королевстве Сицилии Папа хотел решить сам. Маттеус Парижский, хронист-современник, повествует о том, что прочтение этого судьбоносного вердикта было подобно вспышке молнии. «Магистр Таддеус фон Суэсса и прочие представители императора с их свитами выкрикивали жалобы, в знак боли и отчаяния били себя по бедрам и в грудь и еле сдерживали слезы. Таддеус крикнул: Сегодня есть день ярости, несчастья и горя!» Папа же вместе с присутствующими прелатами держали в руках зажженные свечи и страшно проклинали императора, который больше не мог быть императором, в то время как растерянный адвокат кайзера покинул собрание". Оставшиеся же погасили их факелы в знак, что блеск приговоренного погас точно так же, кинули из наземь и спели Tedeum.

Кажется, что Фридрих до последнего надеялся, что Папа не пойдет на крайние меры. В июне 1245 года он – как и планировалось – еще провел в Вероне намеченный всеобщий придворный совет. Это был последний совет империи Штауфенов. Здесь его ожидал король Конрад с германскими князьями, чьи ряды заметно поредели. В последний раз Конрад IV пожил несколько недель рядом с отцом.

Предметом совещания стало в основном герцогство Австрийское, где герцогу Фридриху Воинственному после тяжелого поражения в 1236 году вновь удалось встать на ноги. В 1243 году после помолвки короля Конрада с Элизабет, наследницей Отто Баварского, вновь овдовевший император захотел жениться на Гертруде, единственной дочери последнего Бабенберга, чтобы с помощью этой женитьбы уже в скором времени заполучить в личную собственность солидные территории от верхнего Рейна до венгерской границы. Но распространяемые уполномоченными представителями Папы поносительные грамоты кардинала Райнера, представлявшие Фридриха II как женоубийцу и исчадье ада, так напугали Гертруду, что она отказалась сопровождать Фридриха Воинственного в Верону. План женитьбы развалился. Уже на следующий год последний Бабенберг умер, и император смог присоединить Австрию и Штирию к империи как исчерпанный лен, а после передать ее под управление своим генерал-капитанам.

Это территориальное приращение было срочно необходимо и королю Конраду, так как ему противостояли могущественные силы, пока отец, готовивший поход через Лион и верхний Рейн в Германию, был задержан в Италии многоруким полипом.

Когда известие о торжественном низложении императора пришло в Турин, Фридрих, должно быть, еще раз ощутил страх – как и после объявления войны Грегором IX – перед неизбежно надвигающейся борьбой до полного уничтожения одной из сторон. Обоюдные памфлеты уже давно со страшной явственностью свидетельствовали об ужасах Апокалипсиса. Не означало ли возобновление этой битвы не на жизнь, а на смерть осуществления темных пророчеств?

Вскоре император осознал всю неизбежность положения и написал ко всем, кто еще оставался ему верен: «После того как Мы в терпении и благочестии играли до сих пор роль посла, то теперь должны стать молотом». Из Германии верные князья и феодалы ответили императору, пытаясь его успокоить: «Папа не может дать нам императора и не может забрать у нас его, он может лишь короновать избранного князьями». На Рейне приверженцы Папы вооружались для решающей акции, так как должны были выбрать нового короля.

До 1245 года уполномоченный курии в Германии, Альберт Бехам, архидьякон из Пассау, не имел большого успеха со своей антиштауфенской пропагандой, так как князья не хотели так просто расставаться со всем тем, что дал им Фридрих между 1220 и 1232 годами. Вне империи не нашлось ни одного серьезного претендента на роль короля-противника. Случай с рейнскими архиепископами сначала привел к тому, что Папа сам нашел более широкую платформу для пропаганды обвинения императора как предвестника Антихриста или него самого. В остальном же Зигфрид Майнцский, прежний наместник империи, был в 1242 году заменен ландграфом Генрихом Распе Тюрингским. В Италии даже интердикт, который означал нечто вроде духовной смерти в виде коллективного наказания за неприбытие Штауфена, был полностью игнорирован на его территориях. В Германии Папа смог после 1245 года провести в религиозную жизнь более жесткие меры. Бесчисленные нищенствующие монахи (прежде всего доминиканцы) бродили по стране и призывали к крестовому походу против Фридриха II. Тот, кто позже раскаялся в принесении обета участия в нем, мог снять его с себя за деньги, которые срочно требовались Папе для его партии. Дружественные Штауфену епископы были отстранены от должности. Если они не могли быть заменены сторонниками Ватикана, на их епархию накладывался интердикт. Многие годы в таких епископствах не было ни крещения, ни венчания, ни церковного погребения! На какие муки было обречено огромное количество людей, и сегодня нельзя оценить в полной мере. Раздачу высоких церковных бенефиций Папа производил по собственному усмотрению (или по количеству золотой «мази для рук»). Соответствующими были и «комиссионные сборы», предваряющие получения таких постов. Не были редкостью и двойные назначения. Бесцеремонная политика захвата земель в личную собственность, проводимая высокопоставленными духовными пастырями, заставила народ быть более восприимчивым к учениям христианских сект, и прежде всего вальденсов. В этом основанном лионским купцом Петрусом Вальдесом примерно в 1176 году ордене, пропагандировавшем истинно христианскую нищету и коллективность в жизни, считалось, что «Божья Церковь» прекратила свое существование уже со времен Папы Сильвестра (начало 4 века) из-за роста светских государств. С тех пор римскую папскую церковь можно сравнить с «большой распутницей» Апокалипсиса. Требования о реформации церкви в ключе учения Христа были предъявлены также последователями Франциска Ассизского, которых в начале тоже обвиняли в язычестве. Эта пропаганда апостольской нищеты была начата курией (как позднее доминиканцами), но «спор о бедности» с радикальными францисканцами продлился еще десятилетие. У друга и последователя Франциска, Элиаса Кортона, Грегор IХ в 1239 году отобрал пост магистра ордена. Тогда Элиас прибыл ко двору Фридриха. Под впечатлением этих реформатских устремлений борьба против отдельных недостойных последователей апостола Петра медленно становилась борьбой против всей секуляризованной церкви. Даже доминиканец по имени Арнольд выступил между 1243 и 1250 годами с двумя «проектами» реформы, которые были не менее радикальны, чем предложения францисканцев. В них узнаются идеи Йоахима фон Фиоре об отделении секуляризованного клира с помощью ордена проповедников. Арнольд называет Иннокентия IV настоящим Антихристом, а Фридриха II справедливым карателем первого, «защитником истиной церкви». К 1248 году хронист рассказывает, что в Швабском Халле, центре штауфенского господства, настоящие язычники агитировали за Фридриха II и Конрада IV. Об этом следует рассказать в связи с легендой об императоре.

Низвергнутый кайзер писал королям и князьям Европы, что и им грозит опасность тирании духовных властей. «Мы призываем Бога в свидетели, что в Наши намерения всегда входило вернуть священников любого ранга, но прежде всего высших чинов, в состояние раннего христианства. Тогда священники видели ангелов, блистали чудесами, исцеляли больных, воскрешали мертвых и побеждали королей и князей не оружием, а святой жизнью. Теперь они погрязли в наслаждениях и забыли Господа, ведь благочестие гибнет от чрезмерных богатств. Забрать у клириков вредные сокровища – это дело любви».

Но вернемся обратно в Германию, где ландграф Генрих Распе как раз собрался вписать небольшую главу в немецкую историю. Ландграфство Тюрингия занимало тогда часть гессенских территорий (вокруг Марбурга и Фрицлара), а также пфальцграфство Саксонию, Фогтланд и Остерланд. Действительным ландграфом Генрих Распе стал только с 1242 года, а до того правил как регент при старшем сыне святой Элизабет, ландграфе Германе II. В 1239 году его брат Конрад стал магистром Ордена немецких рыцарей и передал уже ставшему совершеннолетним Герману территории, которые раньше были под его управлением. В этом явно угадывалось было намерение удержать за собой остаток наследства. Невольно хочется спросить: «Имел ли он на это право?» Современник ответил бы на этом строками из стихотворения, написанного к крестовому походу 1229 года знаменитым поэтом Фрайданком: «Я знаю, что дети князей – враги старших наследников». Однако и небольшой частью отцовского наследства ландграф Герман не мог долго наслаждаться. Хотя он был помолвлен с дочерью императора Фридриха II, Маргаритой, но уже в 1239 году женился на дочери новоиспеченного герцога Брауншвайг-Люнебургского, не встретив при этом никаких возражений императора. Маргарите было тогда всего десять лет, и еще никто не знал, что ее сын Фридрих I (маркграф Мейсенский и ландграф Тюрингский) однажды после падения дома Штауфенов сыграет в пророчествах об императоре важную роль. Герман, ее неверный жених, сразу начал активно править с Гессене. Со всем вдохновением своих 16 лет он пошел против дворянских междоусобиц, что тут же принесло ему немало врагов. Уже в 1242 году он был отравлен. Убийство осталось безнаказанным.

Генрих Распе, который теперь имел полное право называть себя ландграфом был причастен к смерти своего племянника. Для того чтобы святая чудотворная Элизабет не разоблачила убийцу или убийц, Германа нельзя было хоронить рядом с ней в Марбурге. По приказу нового ландграфа погребение перенесли в монастырь Райнхардсбрунн, где находился фамильный склеп рода.

После того как Генрих Распе с помощью отравления стал ландграфом, он, возможно, надеялся посредством другого убийства стать королем и императором. Когда он откупался от участия в крестовом походе перед посланцами Папы 25 000 марок серебром и в мае 1246 года от лица нескольких церковных князей выдвинул свою кандидатуру на выборах нового короля в Файтсхёххайме под Вюрцбургом, ему явно были сделаны предложения устранить императора.

В рамках широкого заговора должны были быть устранены император, король Энцио и Эццелино да Романо, повелитель Вероны и Тревизанской марки. В марте 1246 года посол от графа фон Касерта, зятя Фридриха II, сообщил новость, которая сперва была воспринята как совершенно невероятная: император и Энцио должны быть убиты уже на следующий день. Императорский двор переехал тогда на зимние квартиры на тосканское побережье, в Гроссето. Невероятные природные катаклизмы (солнечное затмение и кровяной дождь) и бегство ближайшего доверенного лица Фридриха якобы усугубили подозрения. Срочно проведенное расследование вскоре показало, что многие чиновники высокого и высшего ранга – генеральные викарии, подеста Пармы и даже сицилийские генерал-капитаны – были замешаны в подготовленном Папой покушении. Угрозы и обещания, сделанные курии, не долго оставались без действия.

Главой заговора был Тибальд Франциск, подеста Пармы и много лет генеральный викарий, которого подбил на измену родственник Папы, Орландо ди Росси, считавшийся верным императору. Тибальд сразу поспешил на Сицилию, чтобы с помощью могущественных друзей организовать там восстание. Однако население, разгневанное слухами о смерти Фридриха, при приближении императора пошло против крайне опасных для них возмутителей спокойствия. Уже вскоре те были заперты войсками Фридриха в Капаччио, крепости в южной Кампании. Летняя жара вынудила изнывающих от жажды мятежником к капитуляции. Среди почти 150 пленных был и Тибальд.

Очень часто задавался вопрос, почему предводители заговора, люди, особенно хорошо знавшие Штауфена и его разнузданную жестокость, захотели вручить себя его мести. Вельможи, о которых Фридрих без сомнения с неподдельным глубоким сожалением писал, что вырастил их как сыновей, поднял из грязи, осыпал почестями и посвятил в свои самые тайные мысли, после такого предательства могли рассчитывать только на самые ужасные муки. Зашитые вместе с ядовитыми змеями в мешки, некоторые были брошены в море, других до смерти таскали по камням. Быть сожженным или повешенным считалось легкой формой казни. Тибальд Франциск был ослеплен и изувечен, а затем, прикрепив ему на лоб найденную у мятежников папскую грамоту, его таскали из города в город, пока смерть не избавила несчастного от мук. К аргументам, с помощью которых Фридрих открыто заклеймил Папу как зачинщика плана убийства, принадлежал следующий: епископ Бамберга после своего пребывания в Лионе якобы объявил, что низвергнутый с трона Штауфен вскоре умрет позорной смертью от рук своих друзей. На это пророчество Генрих Распе, прозванный с мая 1246 года «поповский король», очевидно надеялся слишком сильно. Через несколько месяцев после его выборов – до коронации дело, вероятно, не дошло вовсе – он даже смог победить Конрада IV, но только потому, что непосредственно перед «битвой королей» при Франкфурте (24 июня 1246 года) две трети войска Конрада, примерно 2000 рыцарей и пехоты, под командованием швабских графов перешли на сторону противника. В то время как 46 графов и примерно 600 рыцарей попали в плен, Конрад IV нашел под стенами Франкфурта убежище и защиту, пока из Лотарингии и Бургундии не подошли деблокирующие войска.

Благодаря решению Фридриха передать управление Италией самим итальянцам, многие швабские феодалы чувствовали себя обманутыми, так как их лишили выгодных и почетных должностей. Король Конрад, от которого не так легко было получить дарственную грамоту, как и от его злополучного сводного брата Генриха (VII), будучи правителем государства находился в тяжелом положении. Если бы покушение на императора и его ближайших паладинов удалось, все герцогство Швабия должно было быть разделено между сподвижниками папы. В качестве задатка перебежчикам было выплачено 6000 марок серебром. Однако большинство немецких князей все еще не хотели идти на риск и выжидали. Конрад был для них еще «daz kint», чьи приказы значили бы не много, если бы непосредственно за ними не стоял авторитет отца. Фрайданк уже раньше сказал по этому поводу: «Князья как ослы: без хлыста от них ничего не добьешься».

В 1246 году, уготовившем Штауфенам столь жесткие испытания, принес и некоторые утешительные результаты: Конрад IV женился на Элизабет Баварской. Так как Австрия сразу после смерти Фридриха Воинственного, последнего Бабенберга, попала под власть штауфенских генерал-капитанов, короля-противника отделила от ломбардцев группа дружественных императору герцогств.

Когда Генрих Распе следующей весной захотел завоевать швабские города, то потерпел поражение при Ройтлингене и Ульме. Перед зимой он вернулся назад в Тюрингию, и уже 17 февраля 1247 года умер в Вартбурге. За его наследство началась многолетняя война между тремя боковыми ветвями династии. Третья и последняя жена Генриха Рапсе еще в 1250 году, уже будучи супругой графа Вильгельма Фландрии, в одной грамоте назвала себя «...по Божьей милости бывшей римской королевой, во все времена покровительницей государства»!

Приемником Генриха Распе после долгих напрасных поисков претендента в октябре 1247 года стал 19-летний граф Вильгельм Голландский, который даже не был имперским князем и вплоть до смерти Фридриха II не смог расширить свои владения больше нескольких земель по нижнему Рейну. Ничего не изменилось даже тогда, когда Папа подарил ему 30 000 марок серебром.

После восстания в Гроссето император держал Италию в ежовых рукавицах. Войско, которое привел в герцогство Сполето кардинал Райнер, было уничтожено тамошним генеральным викарием, поэтому городская папская партия не отважилось напасть на Сицилию, как это было задумано ранее. Стратегически важный пункт, Парма, не был потерян после бегства подеста Тибальда Франциска, и Эццелино да Романо, который должен был быть убит на одном обеде в гостях, начал в восточной Ломбардии настоящий «пир ужаса», что позднее было характерной чертой тирании Ренессанса. Быстрые успехи Фридриха привели в некоторых городах западной Ломбардии к дальнейшему сопротивлению, и в мае 1247 года удалось мирным путем вернуть даже Витербо.

Планируемый вначале переход через перевал Бреннер в Германию после смерти Генриха Рапсе стал менее срочным. Тогда Штауфен решил походом в Лион дать Папе повод еще раз основательно задуматься над проклятьем и низложением столь успешного противника. В завершении он хотел вторгнуться с сильным войском через Бургундию и штауфенский Эльзас в область рейнских архиепископов и рассчитаться со своими врагами в Германии.

Для этого похода Фридрих как германский император впервые пригласил итальянских рыцарей. Так как путь до стен Лиона был обеспечен родственными отношениями с могущественными городскими родами, а также переговорами с французскими феодалами, Папа мог начинать беспокоиться. Его самой сильной поддержкой был теперь французский король, который не желал терпеть прямого нападения на Святого Отца. Однако и он не был готов предоставить понтифику «политическое убежище» во Франции. Императорское войско уже сумело выступить из Турина в западные Альпы, когда печальная новость заставила прекратить это смелое, но обещающее успех предприятие. Без какой-либо надежной связи с важнейшей транспортной базой, Сицилией, поход был немыслим, а основная дорога, по которой поступало все необходимое, шла через альпийский перевал Ла-Чиза, контролировавшийся Пармой. Второй перевал блокировала враждебная Болонья. Полный глубоко укоренившегося недоверия к жителям Пармы, Фридрих несколько лет назад приказал убрать все оборонительные сооружения города. Это обстоятельство, а также большое торжество, устроенное гибеллинами, использовал бежавший из Пармы Орландо ди Росси – «искуситель» замученного до смерти Тибальда Франциска. С помощью 70 живших в изгнании пармских рыцарей он в одну атаку захватил город. Жители уже привыкли приспосабливаться к сменам власти. Главнокомандующий папско-ломбардского войска, бессменный Грегор фон Монтелонго, сразу же привел подкрепление и приказал возвести импровизированные укрепления. Король Энцио, который незадолго до этого прибыл в Парму, мог бы, по мнению хрониста, легко отвоевать город обратно, но он не отважился на штурм. Через 16 дней после потери города к нему подтянулись главные императорские силы, но защитники города тоже не теряли времени. Император был вынужден прибегнуть к длительной осаде, которая расценивалась всеми как последняя проба сил.

После того, как падение Пармы стало известным фактом, во всех генеральных викариатах вспыхнули восстания, которые были быстро подавлены, но привели к рискованному расколу штауфенских вооруженных сил. Кроме того, необходимо было предотвратить попытки ломбардцев снять осаду. В качестве примера жестокости воюющих может стать тот факт, что ежедневно несколько пленных жителей Пармы обезглавливалось перед стенами их города.

Чтобы и зимой держать Парму мертвой хваткой, император приказал возвести поблизости настоящий укрепленный город, который в ожидании верной победы был назван «Виттория». Следующей весной капитуляция казалась близкой, когда беспечность осаждавших, это порождение привычки, привела к роковому ответному удару.

Утром 18 февраля 1248 года Фридрих отправился на соколиную охоту на близлежащие болота (это он делал практически ежедневно). В это время защитники Пармы совершили вылазку, подготовленную шпионами, но все еще казавшуюся безнадежной. Небольшому отряд удалось выманить из ворот Виттории главнокомандующего ослабевшей от многих параллельных операций армии осаждающих. После этого на лагерь было совершено нападение, он был захвачен и подожжен. Напрасно подоспевший император пытался организовать сопротивление. Только большими усилиями ему удалось наконец отступить с немногими сопровождающими в Кремону. Верховный судья Таддеус фон Суэсса и другие члены императорского совета нашли в горящей крепости свой конец, а вместе с ними и 1 500 населения Виттории, в то время как победители увели в плен около 3000. Была потеряна вся государственная казна с драгоценными инсигниями, роскошными одеждами и украшениями. Были утеряны также невосполнимый охотничий штат, «гарем» Фридриха – охраняемые евнухами сарацинские рабыни -, а также загадочные рисунки придворных астрологов. Потеряно было и нечто более ценное: слава непобедимого императора.

Во всей центральной и северной Италии эта катастрофа воспринималась как приговор Господа против Фридриха. То, что император уже через три дня повел свои войска против в Пармы, не могло изгладить это психологическое впечатление. Жители Пармы воспрянули духом, поэтому императорским войскам показалось правильнее напасть сначала на другие города и разжечь во всей центральной Италии костры войны. После нового отделения Равенны (май 1248) была потеряна большая часть Романьи.

В общем положение Фридриха в Италии было достаточно стабильным, поэтому ни в коем случае нельзя утверждать – как это делали исследователи старшего поколения -, будто бы вместе с Витторией погибла фортуна Штауфена. Так как все генеральные викариаты были почти полностью заняты близкими родственниками императора, попыткам Папы переманить людей на свою сторону была противопоставлен мощный барьер. К «управленческой верхушке» принадлежали: король Энцио; Эццелино да Романо, зять императора; Манфред, сын одной итальянской возлюбленной; Фридрих Антиохийский, чья мать предположительно находилась где-то на Востоке; Генрих, сын третей императрицы, Изабеллы Английской; граф Ричард фон Тит, еще один внебрачный сын императора; графы Томас Аквинский и Ричард фон Касерта, а также генуэзский маркграф фон Каретто, молодые зятья Фридриха II; позднее и его внук Фридрих, сын короля Генриха (VII); графы Савойские, после того, как Манфред (будущий король) женился на дочери графа Амадеуса; наконец к ним присоединился и одноглазый угрюмый маркграф Уберто Паллавичини, как приемник короля Энцио единственный «король второго порядка», не принадлежащий императорскому дому.

С помощью беспощадно жестокой системы – причем взятие заложников и массовые изгнания сыграли свою зловещую роль – Фридрих смог наконец-то утвердить свою власть в городах и городах-государствах, где прежде у власти сменялись гвельфы и гибеллины. Его войска одерживали победы прежде всего в марке Анкона, в Венетии (где не доверяли понтифику-генуэзцу) и в Пьемонте. Когда в июле 1248 года Людовик IX Французский, который нуждался в Сицилии как в опорном пункте для своего крестового похода, хотел заставить Папу пойти на уступки, ситуация, казалось бы, прояснилась, но ничто не могло заставить Иннокентия IV пойти на мирные переговоры с «Антихристом». Борьба в Ломбардии продолжала подрывать экономические силы враждующих. Потерю государственной казны перед Пармой император попытался возместить введением специального налога, так что в королевстве Сицилия налоговое бремя увеличилось вдвое (вместо 60000 золотых унций в 1242 году было собрано 130000, которые один исследователь 1927 года оценил в 7,8 млн. рейхсмарок). Вскоре на Север потекли транспорты с деньгами, чтобы удовлетворить требования нетерпеливых наемных рыцарей.

Основу императорского войска, решающую исход битв, все еще составляли рыцари в тяжелых доспехах. В основном они были из Германии, и только этим Фридрих в последние годы был связан с северной частью империи.

Положение в Италии вновь консолидировалось (прежде всего в Пьемонте из-за перехода Верчелли в лагерь гибеллинов была создана хорошая база для похода в Лион), поэтому Папа почувствовал большую опасность, к тому же его защитник Людовик IХ Французский ушел в крестовый поход. До конца года проклятый Штауфен оставался в Ломбардии. Страшась его, Иннокентий IV предпринял отчаянный шаг послать крестоносцев вместо Палестины на Сицилию, где им в общем нечего было делать.

Когда потом в начале 1249 года настало время снова начать военные действия, императора постиг один из трех тяжелых ударов, которые решительным образом повлияли на то, что Папа был избавлен от неприятного визита.

Анналы Пьяченцы содержат в себе скупое описание февраля 1249 года, квинтэссенцию всего того, что могло возбудить любопытство современников и заинтересовать исследователей истории: «Император отправился в Кремону, где приказал арестовать Петруса фон Винеа». Лишь незадолго до этого могущественный советник и главный пропагандист стал начальником императорской канцелярии. Уже 25 лет состоявший на службе высокочтимый придворный юрист получал жалование как простой чиновник, несмотря на то, что выполнял огромные объемы работы. И конечно, он не смог устоять перед постоянным попыткам предложить ему взятку. Зависть некоторых придворных способствовала, возможно, тому, что император во время постоянной нехватки средств расценил тайные накопления огромного состояния как предательство и покарал преступника с жестокостью воплощенной Юстиции. Предположительно, подверженный обычным пыткам Петрус вскоре покончил с собой. Почти одновременно Фридриху II чудом удалось избежать отравления ядом, который ему хотел дать его доверенный личный врач. Незадолго до этого Штауфен выкупил его, преданного папской партией, из пармского плена.

Таких подданных императора, происходивших из народа, охотно называют его «друзьями», которые по-человечески так сильно огорчили своего господина, что ему пришлось цитировать библейского Иова. Как часто «богоподобный» властитель сам «по-человечески обижал» своих «поднятых из грязи» слуг, об этом хронист ничего не говорит... Третий тяжелый удар обрушился на императора в мае 1249 года в Апулии: он потерял своего сына и наместника в имперской Италии, Энцио. При неосторожной перестрелке он еще в мае был пленен одним болонским рыцарем. Все попытки освободить короля Энцио были напрасны. Его приемник, Уберто Паллавичини, сумел отразить нападения врага (так были отвоеваны альпийское перевалы и побиты жители Пармы), но императорский сын остался в плену и в 1272 году умер в Болонье как последний из сыновей Фридриха II.

В начале 1250 года в Апулию начали прибывать известия об успехах: была отвоевана Равенна, папское войско было побито на границе королевства, в герцогстве Сполето, марке Анкона и во всей верхней Италии императорские армии одерживали победы, альпийские перевалы к королевству Арелат (Лион!), а также перевал Бреннер были в руках гибеллинов. Генуэзский флот был побежден штауфенскими галерами перед соседней Савоной.

Из Германии также пришли хорошие новости. Летом 1250 года король Конрад удачно проник на территорию папской области. Вильгельм Голландский, как и всегда, пытался раздвинуть свои личные владения по нижнему Рейну, что заметно мешало его бывшему покровителю, архиепископу Конраду Кельнскому, в его личных планах экспансии. Уже вскоре король Конрад IV смог принудить рейнских архиепископов к перемирию.

Благоприятная военная обстановка в середине 1250 года могла создать впечатление, что только лик смерти, неожиданно промелькнувший перед венценосным «сверхчеловеком» несколько месяцев тому назад, помешал ему одержать «окончательную победу». Такое предположение не выдерживало трезвой оценки общей ситуации. Повсеместно тайно готовились восстания, и даже поверхностный наблюдатель вспомнил бы о том, что военные победы никогда не могли надолго стабилизировать положение Фридриха. И даже промахи одного понтифика – Грегора IХ – не могли сыграть решающей роли, как уже вскоре показали первые действия Иннокентия IV. Таким образом нельзя переоценивать то, что Иннокентий точно так же испытывал притеснения. Этому очень поспособствовало неожиданное выступление французского короля против наместника Христа. Людовик IХ, который со всем своим войском крестоносцев попал в египетский плен, обвинил в таком исходе Папу, так как тот помешал императору принять в кампании действенное участие. Он энергично потребовал от Иннокентия заключения мира. Когда Людовик наконец откупился от плена, то с удивлением узнал, каким уважением пользуется Фридрих у сарацин. Все ожидали от «императора мира» мести за столь неудачно закончившийся поход. Папа как раз напрасно просил политического убежище в Бордо. В третий раз поход Фридриха в Лион и Германию казался делом решенным. Даже четвертый брак (с дочерью герцога Альбрехта Саксонского) император просчитал очень серьезно. Как в мирные времена он созвал свой двор в Фоггиа, надеясь исправить ошибки, допущенные Петрусом фон Винеа в государственном управлении. Внезапно в начале декабря 1250 года он заболел воспалением кишок, подхватив его скорее всего на охотничьей вылазке, но сперва никто не принял болезнь всерьез. Говорили, что Фридрих якобы никогда не бывал во Флоренции, так как там ему была предсказана смерть «sub flore». Совершенно случайно больного перевезли в незнакомую ему крепость Fiorentino (при Лучере), название которой напоминало слово «flore». Император предвидел свой конец, поэтому уже через несколько дней могущественные вельможи двора и близкие родственники собрались вокруг него, и в их присутствии он продиктовал свою Последнюю Волю.

Всю империю должен быть унаследовать Конрад IV, в то время как Манфред, наиболее близкий к отцу в последнее время, «князь Тарента» был назван правителем Италии и Сицилии. Завещание включало в себя также распределение богатых и скромных пенсий, всеобщую амнистию (исключая предателей), а также правовое урегулирование запросов церкви при условии, что Папа признает права империи. Несмотря на запрет отпущения грехов император Фридрих II встретился с дряхлым архиепископом Берардом Палермским, который когда-то сопровождал Puer Apuliae в Германию, и умер в возрасте 56 лет 13 декабря 1250 года. Он был облачен в рясу цистерианца, которая по поверьям того времени должна была защитить ее носителя от Чистилища. Был ли этот обряд сознательным действием, призванным укрепить позиции империи как полурелигиозного государства, или этот великий человек действительно умер как истинный христианин, остается загадкой.

Его смерть должна была оставаться тайной как можно дольше, чтобы гарантировать спокойную работу штауфенского аппарата власти. Тело было забальзамировано и так помещено в собор Палермо, как его обнаружили при вскрытии саркофага в 18 веке. Он больше не был завернут в цистерианский саван, но лежал в роскошной арабской шелковой мантии, украшенной символами мирового господства и таинственными литерами.

В диковинном чужеземном облачении, украшенный религиозными символами и тайными буквами, Фридриху II Гогенштауфену, далекому императору, вскоре суждено было появился в своей северной империи, чтобы начать вторую жизнь в германской императорской легенде.

Английский писатель Маттеус Парижский, которому мы обязаны наглядным рассказом о низвержении Фридриха II на лионском соборе, был автором много цитируемого «некролога» на смерть Штауфена: «И в это время умер Фридрих, величайший из князей мира, вызывавший удивление всего мира (stupor mundi), чудесный преобразователь (immutator mirabilis)».

Вплоть до недавнего времени «stupor mundi» и «immutator mirabilis» в латинском и немецком вариантах остались наиболее частотными эпитетами, используемыми для описания Фридриха II. С точки зрения современного языкового использования они дали повод к многочисленным научным (и ненаучным) дискуссиям. «Удивление света» еще возможно допустить в наше время для описания этой потрясающей, во многом загадочной личности, однако при этом не следует забывать о негативном результате его попыток стать в политической игре своего времени «преобразователем мира». Как родоначальник нового мировоззрения в науке и искусстве, а также организатор образцового (сицилийского) государства он добился многого, даже если внезапная смерть помешала его имени надолго остаться связанным с этой сферой. Заново выстроив Священную Римскую Империю Оттона на кровавом песке, Фридрих напрасно пытался противостоять исторической закономерности, по которой в Европе происходило становление и отделение национальных государств. Когда в 1245 году он нашел в богатых и могущественных городах союзников в борьбе с партикуляризмом, было уже слишком поздно. Даже если бы этот союз и принес свои плоды, они были бы необдуманно пожертвованы для утопических целей его средневековой политики.

Настоящие преобразователи европейской феодальной системы жили тогда неузнанными в бюргерских домах экономически развитых городов. Символично то, что Флоренция уже через два года после смерти Фридриха начала чеканить золотые монеты, которые очень сильно напоминали императорские августалы. После этих монет гульдены еще многие века сохраняли на себе пометку «Fl.» (флорин).

В предисловии уже указывалось на то, что отреченный от церкви Штауфен уже в 1245 году был назван одним кардиналом – речь шла о его заклятом враге Райнере фон Витербо – «преобразователем мира» (immutator saeculi). Здесь имеет смысл об ассоциации с Сатаной, который также носил это двузначное имя, и в восхищении императором Маттеуса Парижского тоже можно усмотреть демоническое начало. Противоречивым, как и сама личность Фридриха, которого Канторович (как и современники Штауфена) идеализирует одновременно как Спасителя, Судью мира и Антихриста, были представления, сложившиеся о нем в Европе и на Востоке на основе претенциозных рассказов. Наследникам необходимо было, чтобы такие плохо подходящие к образу римско-германского императора представления были пересмотрены. Утешительное письмо от Манфреда к Конраду IV, выдержанное еще в стиле канцелярии Фридриха, рисовало такую картину «божеской кончины» проклятого императора, что наводило на мысль о публичной пропаганде: «Зашло солнце мира, освещавшее своим светлым блеском народы. Зашло солнце справедливости, защита спокойствия. Если вы вглядитесь в обстоятельства, то найдете утешение. Наш отец прожил счастливо и одержал множество побед. Господь оказывал ему на протяжении жизни покровительство и одобрение в достижении успеха. Не отказал Он ему и в час смерти. Когда уже обозначились все признаки конца, император в своем завещании установил драгоценные подарки для своего Покровителя, не забыв своим сокрушенным сердцем о матери. Будучи настоящим борцом за веру, он постановил, чтобы ущерб, невольно и вынужденно причиненный им церкви, был полностью возмещен».

Систематическое обожествление собственной персоны с 1236 года, и еще больше демонизация Фридриха II его врагами и проватиканскими толкователями мистических пророчеств Йоахима фон Фиоре, привели к тому, что многие не хотели верить известию о его смерти. Этому способствовало и то, что папская партия ранее уже распространяла подобную дезинформацию, и наконец, все еще ожидали от императора исполнения важных предсказаний. Поэтому новость была принята как очередная военная хитрость. Однако в области реальной политики смерть императора была, конечно, и фактом, и фактором, и, как в дальнейшем будет показано, в высшей степени неблагоприятным для дел штауфенского дома.

Когда после Второй Мировой Войны именитый английский медиевист Барраклу в своем историческом очерке «Факты немецкой истории» (в 1947 году вышло немецкое издание) рассматривал наследие последнего великого Штауфена, он сделал следующий вывод: «Правление Фридриха II закончилось полным поражением. Начиная с момента его смерти было ясно, что он не оставил после себя никакой четкой и жизнеспособной системы, независимой от его личности».

Вскоре немецкая корона стала объектом спекуляция семи обладателей традиционных высочайших постов государства и огромной власти, ставших «курфюрстами». Романтический ореол, окружавший в националистской истории закат дома Штауфенов, был всего лишь слабым отблеском императора-еретика и мессии, вместе в которым во гроб сошла старая римско-германская империя.

Какие отрицательные результаты повлек за собой отказ Штауфенов от трона германских королей, обрисовал Фридрих Энгельс в своей книге «Разное о Германии»: «Германия несмотря на экономическую бессвязность могла бы быть централизована.., если бы римские императорское величие с его замашками на мировое господство не исключило бы возможность возникновения национального государства, а силы не были бы растрачены в итальянских захватнических компаниях». Остается спорным вопрос, чего мог бы достичь Фридрих II, итальянец, как потенциальный основоположник единого итальянского национального государства ввиду поражения его политики освобождения североитальянских городов. Последовавший за кончиной Фридриха тотальный политический и военный паралич центральный власти заставляет предположить, что жизнелюбивый Штауфен, целиком ориентированный на жизнь земную, избежал суеверных приготовлений на случай преждевременной смерти. Среднестатистическая продолжительность жизни составляла тогда около 30 лет, однако не надо забывать и о том, что Фридрих Барбаросса на 65 году жизни подвергался тяжелейшим испытаниям, пока не утонул во время крестового похода. Рудольфу Габсбургу было 56 лет, когда он принял корону и умер в возрасте 74 лет. Незадолго до своего 56-летия Фридрих II, наверно, думал о своем скором триумфе над Иннокентием IV и об окончательном закреплении своей династии с помощью четвертого брака с дочерью герцога Альбрехта Саксонского, но уж точно не о скорой смерти. Как было бы иначе объяснить тот факт, что он не подготовил своего приемника к непосредственному продолжению политических и военных реформ?

Приверженцы Папы сразу же начали готовить возвращение их господина из Лиона с помощью действенной пропаганды для скорейшей нормализации всех церковных обрядов (интердикт был наложен на всех сторонников Фридриха). А все еще отлученный от церкви король Конрад IV почти год оставался в Германии в должности наместника. Там у него не было настоящего авторитета, так он, очевидно, не в состоянии был держать в руках переданные ему бразды правления всей империи. Застой в этой ситуации означал потерю выгодных позиций, которые удалось завоевать штауфенской партии на протяжении 1250 года. На Пасху 1251 года Иннокентий IV отбыл из Лиона и триумфально вернулся назад в Италию. Рим он избегал еще долгое время. Громче, чем когда- либо, прозвучал призыв ненависти, впервые произнесенный при низложении Фридриха: «Уничтожайте во имени и теле, в семени и ростке этого вавилонянина!» (Вавилон считался местом рождения Антихриста). Насколько серьезно папская партия собиралась искоренить весь штауфенский «род гадюк», Конрад узнал уже к Рождеству 1250 года: только благодаря ошибке ему удалось избежать в Регенсбурге покушения тамошнего епископа и аббата Скт. Эммерана, в чьем монастыре должны были быть улажены некоторые вопросы собственности. Покой монастыря не уберег его от кинжалов убийц-предателей, которые под покровом темноты поразили одного из его сопровождающих.

Вскоре после Пасхи 1251 года Конрад (так и не расставив приоритеты в споре с королем-противником Вильгельмом Голландским), казалось, был убежден, что его борьба против немецких нахлебников Папы должна будет остаться бесперспективной без поддержки остающихся «нейтральными» князей. Уже сейчас политика отца, утвердившая князьям их статус землевладельцев, могла гарантировать лишь небольшой перевес территорий королевских владений. Эта слабая сторона немецкой центральной власти, тщательно поддерживаемая внутренними силами и иноземцами, должна была с этих пор стать отличительной чертой партикуляристской Германской Империи и поддерживать в народе постоянную тоску по возвращению последнего «настоящего» императора. Так как Конрад IV, согласно завещанию Фридриха, мог распоряжаться всем наследством, он решил для начала оставить Германию и сделать свое наследное государство Сицилию отправной точкой позднее возобновившейся борьбы за всю империю. Он продал, заложил или раздал (в лен) свои германские владения и поздней осенью 1251 года как «король Сицилии и Иерусалима» переехал в Италию со значительным и, соответственно, дорогим войском. Как пример, «галопирующей чахотки», истощающей имперские владения, необходимо упомянуть потерю герцогства Австрийского (им должен был править старший пропавший без вести после 1251 года внук императора Фридрих). Оно досталось Оттокару II Пржемыслу, наследнику короля Венцеля I Богемского. Чтобы легализовать это новоприобретение, Оттокар вскоре женился на Маргарите Бабенберг, вдове короля Генриха (VII). Вместе с Австрией повелителя лишилось и герцогство Штирия, на которое сначала претендовал король Бела IV Венгерский, у которого Оттокар смог отобрать его лишь через десять лет. Какие надежды император Фридрих II возлагал на бабенбергское наследие, когда выдвинул кандидатуру юного Конрада IV в 1237 году на выборах короля в Вене!

Восточная дорога между Италией и северной империей, проходящая через Монт Ченис и Ронеталь, была потеряна из-за постоянной борьбы дворянских родов тех мест. Прованс уже с 1246 года принадлежал младшему сыну Людовика VIII Карлу Анжуйскому, который позднее стал победителем последнего Штауфена.

Сложно сказать, чего ожидал Конрад, тщательно следуя фатальной традиции своего дома перекладывать основные силы управления на южную часть империи, особенно в ситуации отлученного от церкви и, в сущности, будучи противником правящего de facto на Сицилии короля Манфреда. Весной 1252 года на корабле он переправился с побережья Триеста в разоренную после мятежа Апулию, однако в проблемах Сицилии несчастный наследник трона понимал еще меньше, чем в германских. Настоящая же проверка сил еще только предстояла, так как ничто не могло заставить Папу снять отлучение, а наместник Манфред хотя и не готовил еще заговор, но и не выказывал особого желания уступать свои с трудом добытые владения законному наследнику. Тем временем Конрад (называвший себя королем Сицилии Конрадом I) 21 мая 1254 года в возрасте 26 лет умер в лагере при Лавелло от коварного климата нижней Италии. Его хотели похоронить в Мессине, но еще перед церковным освящением в церковь попала молния, и труп сгорел, как будто бы проклятого настигла кара Божья.

Изустная папская пропаганда распространила, будто бы Манфред отравил сводного брата, как раньше приписывала Конраду вину за смерть его младшего сводного брата, 15-летнего Генриха (умершего в январе 1254 года). Среди сыновей и внуков Фридриха II смерть за несколько лет собрала богатый урожай. Когда изгнанный в 1256 году из Тосканы Фридрих Антиохийский умер, сражаясь за свою прежнюю резиденцию в Фоггиа, занятую папской партией, из сыновей Фридриха в живых кроме плененного в Болонье Энцио остался только Манфред, преследующий на Сицилии свои интересы с невиданной жестокостью и коварством. В 1258 году, нарушив право наследования своего племянника Конрадина, он присвоил себе сицилийский трон, и после этого утвердил во всей стране подчеркнуто антигерманскую политику правления, а затем еще раз вернул былую роскошь императорского двора Сицилии. Поэты, певцы и ученые получали дружеский прием при дворе мецената, который сам был весьма одарен музами. Все это в глазах Папы Урбана IV означало непосредственную опасность полного обновления штауфенского императорского дома. Поэтому в 1263 году он пожаловал Сицилию в лен Карлу Анжуйскому, и в борьбе с хорошо вооруженными французами в 1266 году Манфред потерял корону и жизнь.

Через два года начался заключительный акт драмы штауфенского дома. Родившийся в 1252 году в Баварии и выросший там же под присмотром своего дяди, герцога Людвига II, сын короля Конрада (также Конрад, позже названный на итальянский манер Конрадином) получил титул герцога Швабии и претендовал на королевский трон Сицилии и Иерусалима. Наследованию германского трона прежде всего воспрепятствовал Папа. Когда же «наследство» Конрадина досталось Карлу Анжуйскому, пятнадцатилетний юноша организовал поход через Бреннер, чтобы вернуть свое. Он отправился из Вероны в Рим, сопровождаемый лишь несколькими сподвижниками из Германии и зараженный энтузиазмом приверженцев Штауфена (с деньгами некоторых итальянских городов) и был восторженно встречен «народом и сенатом», а оттуда двинулся к сицилийской границе.

Правление притворно-набожных и жестоких французов расценивалось как чуждое, и было в тягость населению Сицилии, прежде всего мусульманам. Поэтому, узнав о приближении Конрадина, переселенные Фридрихом в Люцеру сарацины, а также дворяне, полностью лишенные влияния новыми французскими властями, сразу же схватились за оружие. Они ратовали за восстановление штауфенского рода на его старых позициях. Однако в битве при Таглиакоццо (23 августа 1268 года) армия Конрадина была полностью разбита, хотя начало было обманчиво успешным. В упоении местью победители уничтожили целые гибеллинские дворянские семьи, как и сарацинскую Люцеру. Самому Конрадину сперва удалось скрыться, но при побеге он был узнан, взят в плен и продан Карлу Анжуйскому. Тот же осудил его как предателя и приказал отрубить ему голову 29 октября 1268 года.

За сценой большой политики в тюрьме томился еще один потенциальный наследник штауфенского трона, однако свобода не была возвращена ему никогда. Король Энцио жил – как уже говорилось – до 1272 года в относительно гуманном плену в Болонье. Трое сыновей Манфреда с 1266 года были закованы в цепи в Castel del Monte, замке для развлечений, который Анжуйский использовал в качестве тюрьмы. Говорят, что они были выпущены только через 30 лет, то есть намного позже смерти Карла (1285). Последний сын умер лишь через 40 лет в безумии и ужасной нищете.

Значительным поводом для ужасающей жестокости должно было быть отрицательное отношение к режиму французов у большинства жителей Сицилии, которое изначально давало хорошие шансы штауфенскому претенденту на трон. Когда в 1282 году нарастающая ярость от чиновничьего произвола и невыносимое бремя налогов нашли выход в «кровавой вечерне», которая ограничила господство французов на сицилийской части материка (со столицей в Неаполе), восставшие предложили корону острова зятю короля Манфреда, королю Арагонскому. Карл Анжуйский, ввиду предположительно каролингского происхождения его бабки и, следовательно, как «приемник Карла Великого», попробовал связать со своим именем миф о Карле, живший со времен короля Филиппа II Августа. Согласно этому мифу, он (или по крайней мере другой Капетинг) должен был возродить римскую империю, погибшую вместе с императором Фридрихом II (однако с подчеркнуто каролингской традицией). Если даже выборы Рудольфа Габсбурга (1273) разрушили эти планы, можно рассчитывать на продолжение существования легенды о Карле. В 1282 году островные жители Сицилии дали отпор распространению этого мифа, создав свой миф, легенду о Фридрихе. Фридрих, сын зятя короля Манфреда (короля Каталонии и Арагона Петера III), мог позднее как «приемник императора Фридриха II» занять сицилийский трон.

По схожим соображениям в 1257 году после смерти короля Вильгельма Голландского штауфенская партия стала прочить на трон Альфонса Кастильского, так как он был внуком короля Филиппа Швабского. Еще более сильные надежды возлагались на Фридриха Веттина, ландграфа Тюрингского и маркграфа Мейсенского (Саксонский княжеский род Веттинов (названный по родовому замку Веттин, расположенный на северо-запад от Галле на Зале) с 1089 года представлял маркграфов Мейсенских, с 1247 года ландграфов Тюрингских, а с 1423 года саксонских курфюрстов. В 1485 году их область правления была разделена между «эрнестинцами» и «альбертинцами». Тюрингские эрнестинцы в 1547 году уступили сан курфюрста альбертинцу Морицу Саксонскому, чьи потомки были саксонскими королями с 1806 по 1918 год.).

Как нельзя описать империю Фридриха II без изложения некоторых предпосылок, так и история легенды нуждается в нескольких предварительных замечаниях.

Корни старой германской легенды об императоре (которая ни в коей мере не соответствует «современной» саге о горах Киффхаузен) уходят вглубь веков вплоть до первого века нашей эры. Отдельные ее элементы обнаруживают родство с еще более старыми мифами Древнего Востока. С 4-5 веков известны «пророчества Сивиллы» (ими в христианской манере была продолжена традиция античных оракулов) о «последнем императоре». На протяжении последующих двенадцати столетий появлялись новые «издания» пророчества, а также новые варианты этого особо любимого Средневековьем жанра, как в рамках церковного учения, так и в рядах язычников, излагавших «правоверные» пророчества на свой лад. Сколько всевозможных хитросплетений скопилось за все это время, может проиллюстрировать комментарий к загадочным строкам, стоящим в названии этой главы.

Речь здесь может идти только о пророчествах, относящихся к Фридриху-Антихристу или к Фридриху – «последнему императору» и заложивших основу германской легенды о Фридрихе. Можно предположить, что такие пророчества составляли небольшую область в средневековых представлениях о мире, темную и чуждую нам сторону, которую сегодня лишь изредка удается осветить лампой исследователя. Эти пророчества ни в коей мере не типичны для средневековой духовной жизни, и несовместимы с христианством наших дней. Церковь в соответствии с программным учением Блаженного Августина 5 века прокламировала, что на земле никогда не наступит эра абсолютного счастья. Картина мира была исключительно пессимистической. Сопровождаемое ужасами явление Антихриста предвещалось вновь и вновь. И тогда Страшный Суд должен был завершить земную историю. По ту сторону земной жизни блистала небесная родина как цель и утешение верующих.

Среди первых христиан было распространено ожидание, что Святая Земля вскоре будет возвращена и наступит 1000-летний мир. Эти видения преследуемых явно отражены в «Апокалипсисе», написанном одним из апостолов «Откровении», появившимся примерно в конце 1 столетия и включенным в Новый Завет при канонизации текста Библии. Когда при императоре Константине Великом христианство стало официальной религией, надежда на радикальный слом государственного и церковного порядка должна была показаться подозрительной. Поэтому было вполне логично, когда Блаженный Августин объявил, что церковь (несмотря на значительные недостатки) олицетворяет господство Христа. Соответственно выкристаллизовалась и вся историческая картина. В конце концов знаменитые герои времен принятия Христом человеческого образа или одаренные особой милостью язычники новейшей истории должны были также занять место в царстве света .

«История» в средние века была чем-то таинственным. Она начиналась не от первого письменного свидетельства, а от сотворения мира. Знаменитый хронист епископ Отто Фрайзингский, написавший не только уже упомянутые в 1 главе «Деяния Фридриха», посвященные Барбароссе, которому он приходился родственником, но и «Мировую хронику». Свои историко-философские рассуждения он, к примеру, последовательно возводит к шестому дню творения. Общее историческое полотно было, соответственно, ирреальным, сказочным. Великими императорами древнего мира были Александр Македонский, франк Карл и гунн Этцель (Атилла), «бич Божий». В их тени в сознании народа продолжали жить легендарные герои: Дитрих Бернский (хотя Папа Грегор Великий и проклял его как арианского короля-язычника) и Роланд, паладин Карла Великого.

Конкретная временная история в области личных переживаний была делом не менее темным. Пути передачи информации о событиях были столь многообразны, что у хрониста было множество возможностей вольно или невольно исказить истину, поэтому через многие годы нельзя поручиться за те «новости», о которых он повествовал.

Дело часто не ограничивалось только отражением прошлого и настоящего: если на сознание хрониста сильно повлияло какое-либо пророчество, он мог описать последние часы всего человечества с такой же уверенностью, с какой он принимал на веру рассказы хронистов прошлого. Из одного пророчества рождалась под его пером история будущего. И люди тогда верили, что история мира лежит на ладони, начиная от сотворения и до Страшного Суда. Адам, Ной, Александр и Карл Великие были им известны так же, как Антихрист, чье неистовство должно было возвестить конец времен. Поэтому они были подготовлены к тому, чтобы однажды улицезреть бесов, карающих служителей секуляризованной церкви.

Когда один ученый историк хотел описать императора Генриха VI, отца Фридриха II, он сравнил его – как уже говорилось – с Александром Великим. Крестьянам на берегах Мозеля, которые лишь поверхностно дали обратить себя в христианство, арианский язычник Дитрих Бернский казался после смерти Генриха VI зловещим привидением. Кем же был этот богатырь, как ни германским богом Воданом, пилигримом в широкополой шляпе?

Мифология также принадлежит к вооружению исследователя германской легенды об императоре, как и знание иудейско-римско- византийских пророчеств, перенятых идеологами Священной Римской Империи и видоизменявшихся от века к веку. В этой связи необходимо обратить внимание на некоторые уже упомянутые предпосылки и соответственно элементы легенды о Фридрихе II: учение калабрийского аббата Йоахима фон Фиоре о трех возрастах мира; отождествление Фридриха с императором последних времен «иоахимитами» (по латинскому «joachitae» называемые некоторыми исследователями «иоахитами») по поводу крестового похода 1228/29 годов; более позднее его отождествление с Антихристом другими иоахимитами; соответствующая реакция Папы и передача Фридриху II роли мстительного императора- реформатора; постоянная готовность людей поверить в близкий конец света, как они продемонстрировали это в 1233 году «Большой Аллилуйей» и паникой по поводу нашествия монголов в 1241 году. Однако известны и более глубокие корни германской саги об императоре. Связи между иудейско-римско-византийскими пророчествами, их варианты в раннем средневековье и более поздние формы изложил в своей книге «Грядущее царство мира» (1964) берлинский медиевист Бернард Тёпфер. В то время как понятие «хилиазм» было тесно связано с тысячелетним господством Христа на земле, как оно предвещается в Апокалипсисе Иоанна, Тёпфер понимает под этим «все средневековые видения», «в которых высказаны надежды на приближение идеального мира на земле». Божественный план исцеления человечества был задан изначально, но человеческая деятельность и содействие не были лишними, так как земные силы были нужны в качестве «исполнительных органов».

Надежда на предопределенное исполнение Божьего Промысла характеризует все варианты хилиазма: ожидание реформ, которые можно сопоставить с принципами феодального порядка; языческие представления, последствия которых могли бы взорвать существующий общественный строй; и, наконец, действительно социально-революционные идеи, носители которых – например, радикально настроенные гусситы в 1420 году – постепенно перешли от пассивного ожидания чуда к революционным действиям.

Ожидания последнего императора, связанные с личностью Фридриха II, нужно воспринимать как часть очень сложного реформационного идеологического процесса. Сначала необходимо коротко упомянуть о важнейших пророчествах о последнем императоре, которые существовали до Йоахима фон Фиоре.

Когда в середине 7 века в Сирию пришел ислам, возник так называемый Псевдометодист, пророческий текст, в котором рассказывается о пришествии могущественного императора, который возродит господство византийской империи с помощью Сирии и с этим начнется что-то вроде золотого века. Здесь речь, наверняка, шла о «короле греков и римлян», который должен после эпохи мира победить пришедшие с Востока кочевой народ Апокалипсиса, Гог и Магог, приехать в Иерусалим и там через десять с половиной лет возложить свою корону на Голгофу. Только тогда явится Антихрист, непосредственный предвестник конца света и Страшного суда.

С 8 века латинские переводы этого текста появляются во Франции, и в многочисленных вариантах пророчества Псевдометодиста передаются из поколения в поколение. Определенные трудности появляются с самого начала, так как время мира, когда Сатана должен находиться в аду, задано в Апокалипсисе сроком на 1000 лет. Этот срок, который вряд ли можно себе представить, сокращался и сокращался. В остальном же в качестве «князя мира последних времен» оказывался правитель из династии, наиболее близкой самому пророку.

Около середины 10 столетия некий Адсо из западной Франции говорит об одном франкском короле, который будет править римской империей, а в 11 веке в Европе распространились видения тибуртинской сивиллы (при упоминании оракула в Тибуре речь идет о сегодняшнем Тиволи, предместье Рима), возникшие в 4-5 веках в Византии. В этих пророчествах сивиллы Констанс был упомянут как последний восточно- римский император, который должен принести с собой золотой век Византии и Рима (он будет длиться 112 лет). Однако уже в восьмидесятых годах 11 века император Генрих VI («Каносса-кайзер») занял место этого Констанса, а около 1160 года на этом месте в латинском «Тегернзейском действе об Антихристе» фигурировал Барбаросса. Во Франции король Людовик VII за несколько лет до этого удостоился той же чести в связи с его планами крестовых походов. После 1180 года появилось «Письмо из Толедо», предположительно арабское предсказание, обещавшее французам хотя и не последнюю империю, но грядущий мир. (В 13-14 веках новые варианты этого пророчества способствовали возникновению профранцузской саги о Карле).

До начала 12 столетия, то есть до сенсационной интерпретации Библии аббата Фиоре, для распространенных в Европе ожиданий последнего императора было характерно то, что в них никогда не сообщалось о каких бы то ни было глубоких общественных изменениях. Структура общества в этих областях, определявшаяся в большей мере еще натуральным хозяйством, не обнаруживала никаких социальных конфликтов. Это положение изменилось в известной мере в 12 веке. Недовольство существующими условиями выражалось в средние века в первую очередь критикой представителей феодальной идеологии, католического клира, а соответствующие надежды на будущее относились прежде всего к коренному преобразованию церковных отношений. Этому закону развития феодального общественного порядка, открытому Фридрихом Энгельсом, соответствовало то, что средневековые социально- революционные движения появлялись как еретические или, по крайней мере, по религиозным соображениям. Начавшийся в середине 14 века кризис европейского феодализма четко продемонстрировал это явление. В течение десятилетия перед пророчествами еремита Йоахима внутри и вне католичества распространились реформаторские стремления, так как проповедуемой Папой Грегором VII «чистки» (приведшей к спору за инвеституру с императором Генрихом IV) не хватало, чтобы заглушить критику по поводу нехристианского образа жизни церковников, которая была распространена в народе, эксплуатируемом светскими и церковными кругами. Постепенно по всей средней, южной и западной Европе распространилась волна громко высказываемых требований возращения к жизни в христианской «апостольской» бедности и строгости обычаев (vita apostolica) с помощью создания новых орденов. Однако именно в этих новообразованиях, прежде всего у цистерцианцев и премонстратов, вновь и вновь звучала критика в адрес церковной иерархии, которая рисовала всю жизнь вне пропагандировавшего ордена в черных красках. Только незадолго до Страшного Суда – как гласит один из дошедших до нас источников – церковь еще раз возродиться в истинно христианской чистоте и совершенстве, и только потом Антихрист придет своими ужасами возвестить конец света.

Йоахим, некогда аббат южноитальянского монастыря цистерцианцев Кораццо, покинувший монастырь и орден после 15-летнего служения, чтобы основать вблизи Фиоре строго аскетическое братство (см. выше, глава 1), воспринимался секуляризованной церковью как суровый критик. Понтифики того времени считали даже целесообразным, чтобы добивавшиеся большого уважения «пророки» не становились мучениками в быстро набирающих популярность нищенствующих братствах, хотя с ними нельзя было сопоставить прежнее движение еремитов с традиционной ролью клира как посредника между человеком и Богом. С другой стороны, мировоззрение монахов вряд ли было способно вызвать социально- революционные восстания. Позднее широкую базу иоахимизм получил прежде всего в ордене францисканцев, и именно с помощью толкователей, придавших ему политически актуальные акценты. Поэтому внутри, а еще в большей степени вне церковного ордена он смог принять характер еретической идеологии.

Абсолютно новое в видениях Йоахима осталось при этом всегда сохранено: туманно предполагаемый ранее конец света рассматривался теперь как нечто очень скорое. Нынешнему, или уже наверняка последующему поколению явится Антихрист. Или он уже начал свое бесовское дело? Достигло ли ужасное наказание разложившейся церкви своего апогея? Тогда счастливое время мира третьей эпохи вскоре должно было наступить! К тому же если бы Сатана – как говорилось в откровении Иоанна – не был прикован 1000 лет, конец света наступил бы значительно раньше, но: Какая неслыханная милость для живущих в такое время!

Такие пророчества скорого будущего рано начали включать в себя личность императора Фридриха II. Драматический рост его борьбы с папством отразился потом в пророчествах о Мессии и Антихристе, но в конце концов лишь «язычники» могли ожидать спасения от «императора- язычника». Гибеллинские предсказания, которые можно скорее предположить, чем найти в трудах патера доминиканцев Арнольда «Об Антихристе Иннокентии VI» и «Об очищении церкви», а также подробнее освещенный в следующей главе рассказ о вальденских сектантов в Швабском Халле, были абсолютно вытеснены иохамизмом из «официальной» истории.

Сначала внезапная смерть «Антихриста» смутила дружественных Ватикану иоахимитов. Их ожидания в отличии от гибеллинских были направлены на определенный год: в 1260 году должен был наступить «год Антихриста», высшая точка его ярости и, наконец, его падение. В кругах, где мнение иоахимитов имело влияние, продолжал упорно ходить слух, что Фридрих II не умер. Во всяком случае, были все шансы найти замену Антихристу в «грешном» роду.

Достаточно ясное представление об этой дилемме дает самый знаменитый хронист того времени, францисканский патер Салимбене из Пармы, чьи суждения о личности Фридриха приведены в конце четвертой главы. Вскоре после 1250 года он цитировал особенно популярную в его кругах «эритрейскую сивиллу» (древний оракул в Эритрее находился в греческой колониальной местности в Малой Азии), которая пророчествовала о Фридрихе II: "Oculus eius morte claudet abscondita supervivetque; sonabit et in populis: "Vivit et non vivit', uno ex pullis pullisque pullorum superstite"". В сокращенном варианте этого пророчества, появившемся в 1260 году, говорится: «Он жив, и все же не живет». Первый вариант, где говориться о том, что он один из его потомков (uno ex pullis...) продолжит его дело, исчез из пророчества сивиллы, очевидно, из-за распространенного сомнения в смерти Фридриха II.

Когда в 1260 году смерть Антихриста повлекла за собой идеологический крах иоахимизма, выход нашелся в одном – ошибочно приписываемом Йоахиму фон Фиоре – комментарии к библейским пророчествам Исайи и в «Пророчестве волшебника Мерлина», валлийско- бретонской легенде из сказаний о короле Артуре. Так называемое предсказание Мерлина доказывало, что Фридрих II должен был дожить до 100 лет. После бесконечного разочарования 1260 года в Италии все еще надеялись на возвращение императора, но уже не так сильно, как прежде. Большинство иоахимитов также в 1290 или 1293 году ожидало Антихриста (несмотря на противоречащее этому уже цитировавшееся выше пророчество эритрейской сивиллы), но только уже из числа потомков ужасного «вавилонянина». После того, как все сыновья императора и его единственный внук, обладающий правом наследования, умерли, гибеллинские круги с 1269 года долгое время надеялись на Фридриха Тюрингского, сына дочери императора Маргариты, о котором мы еще расскажем в связи с легендой горы Киффхаузен.

Если следовать выводам самых именитых исследователей, для предыстории поздней германской национальной легенды большую роль сыграло также уже цитировавшееся пророчество сивиллы. Уже вскоре после смерти Фридриха II в штауфенской нижней Италии, прежде всего в районе Этны, возникла легенда о том, что император на время скрылся в горах. Вскоре он возвратится, переплывет море и там довершит деяния, которые тибуртинская сивилла приписывала императору Констансу. Этна многие века считалась воротами в ад. Отто Фрайзингский рассказал в 1150 году, что Дитрих Бернский якобы торжественно въехал туда верхом на коне. В тридцатые годы 13 столетия адово жерло превратилось в место райских удовольствий: валлийско-бретонский легендарный герой Артур жил там как «король Артус» с лучшими героями из числа рыцарей Круглого Стола. В Германии этот идол европейского рыцарства также прославлялся в эпосе. Гартман фон Ауэ в предисловии к своему эпосу «Ивейн», заглавный герой которого принадлежит к Круглому Столу, вспоминает о крестьянах, которые «по сей день верят», что король Артур еще жив. В эпосе «Лоэнгрин» было сделано предположение, что волшебная гора Артуса может находиться в Индии – это связано с рассказами о крестовых походах. Со времени молодости Фридриха II дошло свидетельство одного англичанина, жившего в королевстве Бургундия, Гервасия Тильбари, который после длительного пребывания в королевстве Сицилия собрал для «императорского досуга» Оттона IV сказки и легенды. Это народная сага об Этне, в которой угадывается большое сходство с легендой горы Киффхаузен: у одного слуги около Этны сбежала лошадь и в поисках ее он встретил в горах короля Артуса... Между 1257 и 1274 годом датирована книга францисканца Томаса фон Экклестона о зарождении его ордена в Англии. Там автор с благочестивым ужасом повествует, будто бы один монах наблюдал на берегу моря около Этны, как император Фридрих II с 5000 воинами скакал к вулкану сквозь «шипящее» море. Для этого иоахимита Этна все еще была местом, где горит адово пламя, весьма подходящим для убежища Антихриста.

То, что то же самое можно было рассматривать с другой точки зрения, доказывает появление ложных Фридрихов, которые явно не хотели отождествлять себя с князем тьмы. В 1262 году один из них смог заполучить множество сторонников, разбив около Этны лагерь. Это заставляет предположить, что живущие вблизи вулкана сицилийцы верили в скорое возвращение императора-спасителя, пусть даже на короткое время.

С христианской легендой смешалось одно арабское пророчество, относящееся примерно к 7 веку, которое повествует о возвращении «Mahdi», спасителя. В конце времен он должен как калиф начать царство мира. Все религиозные споры, вся вражда, даже между людьми и зверями, уляжется. Весь мир станет «одной овчарней и одной церковью». Для живущих на Сицилии арабов Фридрих II после смерти еще более, чем при жизни, был защитником, почитаемым с суеверным страхом. Он легко мог стать «Mahdi», ждущим на Этне предназначенного дня для своего появления.

Однако эта многослойная, трудно определяемая в деталях легенда об Этне осталась лишь красивой сказкой. Слишком основательно работал тоталитарный аппарат Карла Анжуйского, слишком громко звучали апокалипсические пророчества иоахимитов.

Сдерживаемое вначале напряжение, обусловленное неуверенностью в ближайшем будущем, подкрепленной локальной партийной борьбой между гвельфами и гибеллинами, нашло в 1260 году выход в массовом психозе. Катастрофа разразилась в Перуджо. Вскоре экстатические толпы кающихся появились и в других городах. Мужчины и женщины избивали себя до крови бичами и призывали прочих последовать их примеру. Снова зазвучала весть о «приближающемся конце света», взбудоражившая умы. В один миг вся центральная и верхняя Италия огласилась покаянными песнопениями и воплями. В конце 1260 и начале 1261 годов Фриоль, Каринтия, Штирия и Австрия были захвачены волной самобичевания. Отголоски постепенно спадающего в отрезвлении и разочаровании потока достигли южной Германии, Богемии, Силезии и даже Польши. Агитация итальянских иоахимитов могла вызвать у фанатиков ожидания конца света, или по крайней мере способствовать этому, но в Италии с помощью мифов она не действовала. Длительная привязанность народной фантазии к кокой-то одной личности как император Фридрих II не была учтена этими эгоистичными теоретиками. Они любой ценой искали «своего» Антихриста – а их последователи по всему миру ищут его и сегодня. Однако «Свидетели Иеговы», так называемые Истинные Толкователи Библии, никак не притрагиваются к личности Фридриха II. Они представляют хилиазм «современного» образца, используемый для политических целей.

В то время как в Италии папско-гвельфская пропаганда сконцентрировалась на антиштауфенской, профранцузской легенде о Карле, и соответственно на ожиданиях исцеляющего все грехи церкви «понтифика-ангела», в гибеллинских кругах еще была жива надежда на менее мистическое появление последнего великого Штауфена. Вплоть до предела биологических законов приверженцы ожидали возвращения «без вести пропавшего» из изгнания, которое он сам избрал себе, возможно, из «искупающего грехи» паломничества. Гроб Господень был бы освобожден, а псевдохристианская папская церковь реформирована жесткой рукой.

Письменные доказательства того, что люди надеялись на возвращение павшего в борьбе (пусть даже его нельзя было победить на поле брани) дошли до нас по очевидным причинам в небольшом количестве. Самые ранние содержатся в нотариальных свидетельствах, в которых ювелир из Сан-Гиминьяно на протяжении 1257 года вел тяжбу с шестью персонами, доказывая, что Фридрих II жив.

Около 1260 года саксонская мировая хроника описывает события 1251 года: «В это время говорили, что император Фридрих умер; часть народа все же утверждала, что он еще жив; сомнение длилось долгое время». Продолжение этой хроники, длящееся лишь до 1265 года, повествует о событиях 1270 года: «После императора Фридриха государство оставалось без короля (!)...целых двадцать лет, так как никто не знал, жив император Фридрих или умер». Около 1280 года венец Янс Эникель рассказывал во вселенской хронике, что император скрывается, никто не знает, куда он отправился, и по сей день «в романских землях» люди спорят о том, жив он, умер или живет «в далекой стране». Баварское продолжение стихотворной хроники повествует около 1315 года: «Они похоронили императора в городе Фоггиа тайно в день Святой Люси, поэтому множество простолюдинов и господ почти 40 лет верило, что он жив, и ждало его. Он вернется и будет править империей с мощью и господской силой, как делал это 33 года подряд».

Меж тем в Германии чудо возвращение Фридриха II все-таки произошло, и даже в нескольких местах сразу.

История знает бесчисленные примеры появления обманщиков или сумасшедших, выдававших себя за того или иного властителя (или его наследника), если его смерть была окутана тайной, и имели при этом немалый успех. Роман Фейхтвангера «Лже-Нерон» рассказывает об исторически реальном авантюристе, а незаконченная драма Шиллера «Деметриус» рассказывала о судьбе Лжедмитрия, предположительно младшего сына царя Ивана IV Грозного. Некоторые слишком самонадеянные «воскресшие», как, например, появившийся на Сицилии Манфред или Конрадин в северной Италии, были быстро разоблачены. Однако если какой-нибудь рафинированный авантюрист умело использовал политическую ситуацию и тоску народа по какому-нибудь спасителю, он мог на некоторое время завоевать власть и уважение. В бранденбургской истории известен один подложный Вальдемар (герой одноименного романа Виллибальда Алексиса), который в 1348 году послужил инструментом будущего императора Карла IV против территориальной политики династии Виттельсбахов.

Подобную же благоприятную ситуацию в 1225 году использовал «граф Балдуин Фландрский», чей законный предшественник принимал участие в «крестовом походе» 1203/04 годов, а в 1205 году как император Константинополя (по милости Венеции) пропал без вести в борьбе с болгарами. К графству Фландрия, сохранявшему относительную независимость между Францией и Германией, относились как французские, так и немецкие ленные владения. Территориальные разногласия дочери Балдуина графини Иоганны и ее супруга с французским королем привели к длительным военным осложнениям, а их попойки должны были как всегда оплачивать горожане и крестьянство. Тогда-то и появилась легенда, что Балдуин вернется во Фландрию и принесет своему многострадальному народу мир благосостояние.

В 1225 году действительно объявился тот, кого так ждали, и даже сама графиня Иоганна несмотря на большое сходство с ее отцом колебалась намного дольше, чем следовало. После этого ему удалось завоевать уважение дворянства, и прежде всего городских цеховых ремесленников, стремящихся иметь своих представителей в городском правлении. Его авторитет возрос настолько, что ненавистная ему графиня вынуждена была просить о помощи своего противника, французского короля Людовика VIII. Меж тем, сам английский король предложил этому «Балдуину» заключить союз. Благородный обманщик, став неосторожным из-за скорых успехов, попался на допросе, учиненном Людовиком VIII. После этого его покинула «свита». Наконец, он несмотря на переодевание был узнан по дороге к Папе во Францию, взят в плен и осенью того же года повешен в Лилле. Простой же народ верил, что в образе этого авантюриста жертвой интриг своей властолюбивой дочери стал настоящий Балдуин, и еще долго оплакивал его кончину, не переставая одновременно надеяться на его возвращение. Свое веское слово в решении вопроса о подозрительном пришельце наряду с французским сюзереном мог сказать и немецкий (для так называемой имперской Фландрии). Поэтому тогдашнему имперскому наместнику Энгельберту Кельнскому было бы правильнее в соответствии с этим определять основную линию своей политики в союзе с Англией и противодействовать французским противникам «Балдуина», признав его. Но это было бы не в духе профранцузской генеральной линии Фридриха II, а значит, Лже-Балдуин через несколько месяцев должен был потерпеть крах.

Социальные неурядицы, возникшие вокруг этого «спасителя», в некоторых наиболее значительных городах Фландрии были лишь прелюдией к столетней вражде между мощными патрицианскими родами и негодующими массами социально обездоленных. Из экономически продвинутой Фландрии городская борьба вскоре перекинулась в Германию.

Там бюргеры важнейших и самых крупных городов до последнего надеялись на победу Штауфена, так как один только могущественный император или король мог гарантировать безопасность торговых улиц, этих жизненных артерий городского экономического организма. После 1250 года они вынуждены были отражать разбойничьи нападения князей. Из-за возникших таким образом «объединений» городов после 1254 года приобрел общенациональное значение «Рейнский союз городов». Между Цюрихом, Бременом и Любеком, Аахеном, Кольмаром и Мюльгаузеном в Тюрингии для восстановления спокойствия объединились более 70 городов, но церковные и светские князья примкнули к союзу с двойственными намерениями. Уже вскоре после 1257 года он был расформирован в связи с внутренней конкуренцией. И все же экономика некоторых городов выросла, что повлекло за собой дальнейшую социальную дифференциацию. На этой почве в последнее десятилетие 13 века выросли сильнейшие социальные конфликты, так как значительно выросло количество людей, оторванных от экономики и недовольных. После пагубного владычества крупных и мелких феодалов в период междуцарствия правление Рудольфа Габсбурга, поначалу столь радостно приветствуемое, не могло гарантировать мир и защиту прав. Несмотря на энергичные действия против отдельных разбойников дворянского звания. Значительное повышение налогового бремени, как, например, закон о «тридцатом пфенниге» (всеобщая сдача имущества в размере 3 1/3 процента) натолкнулось на жесткое сопротивление, прежде всего в эльзасских городах. После всего этого последний император остался в народной памяти навсегда связан с «добрыми старыми временами». То, что Фридрих II был отреченным от церкви «еретиком», практически не играло никакой роли перед лицом слабых сторон «поповского короля» Рудольфа.

Почти всеобщая атмосфера национального неудовольствия дала плодородную почву для легенды о возвращении демонического Штауфена. Как только какой-нибудь незнакомец выдавал себя за пропавшего императора, он тут же находил доверие и поддержку. Каких высот достигла эта готовность поверить в волшебное обновление штауфенской империи в 80-х годах 13 века, нельзя узнать из исторических источников, контролируемых в то время антиштауфенскими правителями. Кольмарские Анналы 1284 года лаконично повествуют о том, что еремит Генрих выдавал себя за Фридриха II. Хронист Детмар из более независимого города Любека рассказывает подробнее, что в 1284 году «император Фридрих» был по-дружески принят там и «простой люд» провожал его с почестями через весь город. Бургомистр, который много раз бывал при дворе с посольствами, говорил с ним уважительно, однако вскоре после этого чужак бесследно пропал. Действительно историческое значение приобрела только загадочная фигура, появившаяся в хронике под нижненемецким именем Тиля Колупа (верхненемецкое имя – Дитриха Хольцшу).

Возможно, «Фридрих», появившийся в Кельне вскоре после коротких «гастролей» в Любеке, и Тиль были одним лицом. Встреча в Кельне, однако, была намного менее дружелюбна, так как там против него сразу же выступили люди архиепископа. Во всяком случае он был высмеян и выдворен из города как сумасшедший. Горожане близлежащего города Нойс приняли его тем более сердечней. В этом небольшом городе, находящимся во вражде с архиепископом Кельнским, его повелителем, «возвратившийся император» смог многие месяцы по всей форме держать свой двор. Скупые заметки об этом «правлении» весьма противоречивы. Во всяком случае кажется нелогичным думать о человеке крестьянского происхождения или из ремесленной среды, который лишь внешне напоминал бы Фридриха II. Чтобы смочь сыграть роль самого великого правителя своего времени, не достаточно было только казаться «почтенным». По крайней мере необходимы были достаточно интимные знания об императорском дворе и владение многими иностранными языками. Письма к графам Брабанта и Голландии дошли до нас лишь в весьма сомнительных копиях, но исследователи, которые считают их подлинными, учитывая пышность стиля несомненно штауфенской канцелярии, предполагают, что в лице возвратившегося императора предстал один из без вести пропавших потомков династии. Ответ же графа Голландского (сына короля- противника Вильгельма!) жестко отмел все претензии «нежданного привидения».

Кроме того, грамоты дарения и «изъявления милости» в расчете на ответную финансовую помощь могли также исходить из Нойса. Все же архиепископ Кельнский позднее даже судился с аббатисой Бертой Эссенской из-за одной такой грамоты. Старых рыцарей, знавших императора еще со времени крестовых походов, «возвратившийся» должен был называть по именам и чествовать по их заслугам. Слухи о таких доказательствах бродили по стране. Итальянские города и маркграф фон Эсте послали гонцов, чтобы узнать подробности, а Салимбене в своей хронике (длящейся только до 1287)писал, что в 1284 году ожили надежды иоахимитов первого десятилетия после смерти Фридриха, связанные с пророчествами тибуртинской сивиллы. Английский хронист заметил в этот год: После того, как императорский трон более 32 лет пустовал, Фридрих II появился, чтобы взять свои права обратно. Многие, считавшие его Антихристом, были очень удивлены, так как считали его мертвым.

Таким образом нам представляется не таким уж невероятным рассказ страсбургского хрониста Элленгарда о том, что некоторые князья поддерживали Фридриха из Нойса только из ненависти к королю Рудольфу. Магдебургская хроника шеффенов даже называет имена: Фридрих Тюрингский, его брат Дицманн и его зять Генрих Брауншвайгский. Такой ход событий король Рудольф, который в 1285 году как раз собирался насильно принудить мятежные эльзасские города к уплате специального налога, не мог долго терпеть сложа руки. Он прервал осаду Кольмара и переехал на Север. Меж тем Тиль Колуп оставил свою «резиденцию», возможно, потому, что архиепископ Кельнский угрожал осадить город, а может быть, чтобы найти еще бoльшую поддержку у эльзасских городов. В Ветцларе, примкнувшем к союзу городов против Рудольфа Габсбурга 9 мая 1285 года, он был принят с почестями, однако когда король Рудольф появился перед городом, патриции – согласно официальному донесению – выдали его, не сопротивляясь. Только между делом в составленной неподалеку от Ветцлара грамоте короля Рудольфа упоминается о человеке, который выдавал себя за императора, был изобличен во лжи и ереси и тем самым заслужил смерть на костре. 7 июля 1285 года он был сожжен. Только на пытках, как заявляют менее авторитетные хронисты, он назвал свое имя: Тиль Колуп, в верхненемецких источниках «Дитрих Хольцшу». Так как крестьяне в 13 веке еще не носили фамилий, имя «Тиль Колуп» могло быть присвоено преступнику как дискриминирующее символическое имя. В исторической литературе оно, во всяком случае, утвердилось.

Так как образ сожженного за ересь плохо подходит крестьянину, то, возможно, имеет смысл ослабить узду фантазии и выйти за рамки строгих научных законов. Можно было бы предположить за этой маской пропавшего без вести сына короля Генриха (VII). Его мать, последняя из династии Бабенбергов, после 1251 года вышла замуж за короля Оттокара II Богемского, который присвоил себе Австрию и Штирию. Однако сыновья коронованного мятежника, исключенные из череды законных наследников, только в надежном убежище могли надеяться избежать не столь разборчивой истребительной политики папской партии. В таком случае возможно, что рожденному в 1234 году Генриху или (вероятно, умершему в 1252 году в Италии) старшему Фридриху тяжелое положение Рудольфа Габсбурга придало мужества сыграть роль возвращенного императора. Сильную поддержку любой из них мог получить по крайней мере у многочисленных вальденсов.

Тиль Колуп погиб как язычник, и если можно верить страсбургскому хронисту Элленгарду, одному из ревностных пропагандистов партии гвельфов, то еретики всегда были самыми энергичными приверженцами афериста из Ветцлара. Легенда о Фридрихе никогда не принадлежала пропагандистской составляющей идеологии определенного германского еретического движения, во всяком случае этому нет доказательств. В сороковые годы лишь надежды секты вальденсов были обращены к живому, проклятому и отлученному от церкви императору.

Для таких надежд существовал знаменитый, хотя менее ободряющий пример: римский реформатор церкви и государства Арнольд фон Бреския обратился к Фридриху Барбароссе с предложением короновать себя «римским народом» как императора. Однако император согласно государственному закону передал Арнольда как язычника Папе. В 1155 году этот народный трибун был повешен, а затем предан «очищающему пламени». Его учение об апостольски-бедной церкви сохранило своих последователей и в Германии, и даже нашло новых, как, например, доказывает появившаяся во время первой битвы императора Фридриха II с папством песня Вальтера фон дер Фогельвайде о «старом отшельнике». Вальтер советует императору (1227 год) забрать у всех церковных князей, подтвердивших его отречение лицемерным понтификом, бенефиции и все источники дохода. Его претензии к нехристианским действиям церкви уже цитировались в третьей главе. Приведенное в седьмой главе письмо к королям и князьям Европы, в котором Фридрих II после своего низложения в 1245 году клялся, что «Нашим намерением всегда было привести клириков всех рангов, особенно высокопоставленных, в состояние древней церкви», сделало из него пропагандиста вальденских мыслей.

Подобные высказывания императора вдохновили германских сектантов в Швабском Халле, которые без сомнения принадлежали к большой семье вальденских групп, на открытое выступление. О них рассказывает хронист Альберт фон Стаде в 1248 году: якобы они постановили, что Папа – еретик, а епископы и прелаты – еретики и симонисты (так как наживаются на продаже церковных должностей и сами их покупают), да и вообще все католические священники обманщики. Тот, кто живет в грехе, не может прощать грехи. Лишь одни они, священники из мирян, проповедуют чистое учение Христа, и только они могут очищать от грехов. В конце концов один из них сказал: «Молитесь за господина императора Фридриха и его сына Конрада, ибо они совершенны и справедливы». Как «совершенные» (perfecti) вальденские мирские священники обозначали сами себя.

Также уже упомянутый монах-доминиканец Арнольд, написавший между 1243 и 1250 годом крайне резкие письма против Папы Иннокентия IV, в которых назвал его Антихристом в смысле пророчеств Йоахима фон Фиоре, имел тесный контакт с народом, в то время как автор антипапских псевдоиоахимитских трактатов писал скорее всего для узкого круга единомышленников. Арнольд называет себя «адвокатом бедных» и объясняет, что из сострадания к ним, а также по повелению Господа преподнес императору свои реформаторские предложения.

Вальденсам из Швабского Халле, которые особенно резко критиковали нищенствующие ордена, доминиканец Арнольд вряд ли симпатизировал. Тем не менее, такие отдельные дошедшие до нас факты религиозной агитации за императора (многообразной, но в основном своем направлении антипапской) доказывают, что широкие слои населения были вполне способны противостоять кампании папской церкви против Фридриха II. Это и было основной предпосылкой для внедрения в Италии пришлых легенд и пророчеств о возвращении «далекого императора», которые вскоре после казни Фридриха из Нойса начали смешиваться с исконно немецкими фольклорными поверьями и превращаться в единую легенду. В Ветцларе немецкая легенда прошла в некотором роде «испытание огнем».

Тиль Колуп якобы утверждал, что он уже наследующий день воскреснет из пепла костра, и действительно, после него еще существовали мнимые Фридрихи. Первый вскоре после смерти Тиля завоевал большое внимание в Голландии. Он утверждал, что оживет на третий день. После того, как его посадили в тюрьму в Генте, а потом снова выпустили, он был вскоре повешен при Утрехте. Следующий появился в Любеке около 1287 года.

Насколько далеко проникали рассказы и слухи о таких «чудесах», наглядно демонстрирует объемная хроника жителя Штирии Оттокара, которая была написана вскоре после 1300 года. Там утверждается, что после сожжения Тиля Колупа (названного здесь «Тильманн Хольцшу») ждущая чуда толпа народа перерыла весь пепел костра, но не нашла там ни одной косточки. Это послужило доказательством того, что «император Фридрих» по Воле Господа «долен был остаться в живых и покарать священников».

Принадлежащий к основному составу легенды мотив «изгнания священников» изначально принадлежал к ожиданиям, основывавшимся на пророчествах о «третьем Фридрихе». Так как после Фридриха Барбароссы его сын Фридрих погиб во время крестового похода в 1190 году, то надеявшиеся на Фридриха II крестоносцы, стоявшие перед Думьятом в 1221 году, просчитали, что император на самом деле третий Штауфен, носящий это имя. В ожиданиях последнего императора, касавшихся «нелегального» крестового похода Фридриха в 1228/29 годах, эта интерпретация сыграла большую роль.

Около 1300 года в Австрии вальденсы были особенно многочисленны. Один сожженный в 1215 году вблизи от Вены «епископ-еретик» назвал на допросе число 80000. Распространенные в Европе надежды на «третьего Фридриха» могли бы опереться и на старшего сына короля Генриха (VII), о чьей судьбе не известно ничего определенного. В также упомянутой стихотворной хронике жителя Штирии Оттокара имеется масса подобных спекуляций, хотя фантазии ему было не занимать. Использованные им клерикальные версии процессов над Фридрихом из Нойса и Ветцлара (Трирская хроника и хроника Элленгарда) утверждали, что этот обманщик является еретиком и колдуном. Это же отражается и в стихах Оттокара, но вместе с тем можно различить черты народной легенды, прославлявшей в образах людей из Кельна, Нойса и Ветцлара настоящего Фридриха. Когда король Рудольф принуждает горожан Нойса выдать ему лже-Фридриха, у Оттокара «der povel» (бедняки) и «община» реагируют следующим образом: «Они сказали, что это преступление против права, если передать пленного господина его слуге (!)...» В отличие от Трирской хроники и от Элленгарда здесь ярко выражена направленность против Рудольфа Габсбурга. Покрытые тайной события в Ветцларе Оттокар представляет так, что король якобы приказал сжечь Тиля Колупа вопреки обещаниям свободного сопровождения его послами и несмотря на положение о княжеских правах. Появившийся ранее вариант о том, что Фридрих II жив, так как всего лишь бежал в чужую страну от преследования могущественного противника, переработали стихотворцы 12 и начала 14 столетия. Дальнейшие доказательства сказочного украшательства легенды можно найти в хронике францисканца Иоганна фон Винтертур, описавшего в своем швейцарском монастыре времена правления Фридриха II до 1348 года. Он также повествует (к 1348 году) о рассказах, которые утверждали, что император якобы покинул Европу с несколькими доверенными лицами своего двора, чтобы избежать предсказанные арабскими астрологами несчастья. Предположительно около 1400 года немецкий поэт по имени Освальд Писатель живущий, вероятно, в верхней Венгрии рассказывал об «удалении» Штауфена во время охоты: с помощью кольца-невидимки он якобы удалился от сопровождавших его. Кольцо, одеяние из асбеста и омолаживающий напиток были подарками легендарного короля-священника Иоганна (предположительно из Эфиопии).

Ссылка на «римскую хронику» наверняка является ложной. Официальных имперских анналов уже давно не существовало. В то время как появление Фридриха в образе пилигрима упоминается и другими хронистами, «частые явления перед крестьянами» были абсолютной новостью. Теперь «пилигрим» является такой же фольклорной фигурой, как Дитрих Бернский, и в этом образе Фридрих мог принять черты «пилигрима Водана».

Среди зажиточных горожан мало кто верил в подобные мистические появления, предназначавшиеся как будто специально для глупых крестьян, большее значение приобретал таким образом мейстерзанг, в котором можно было почерпнуть чисто литературные достоинства. Все сказания сивиллы снова обратили на себя внимание. То, что сивилла говорила о Фридрихе II, передавалось дальше и дальше на других потомков штауфенской линии и наконец, после 1314 года, остановилось на Фридрихе Прекрасном (Австрийском). Когда же его противник, Людвиг Баварский, в 1322 году одержал победу, сивилла не замедлила подтвердить данный политический факт.

Людвиг Баварский в 1323/24 годах начал последнюю тяжелую борьбу средневековой империи против Папы, удерживаемого в плену французским королем, но не менее опасного. Тогда появилась песня мейстерзанга, имеющая значение для нашей темы. Один певец из горожан – возможно, в Регенсбурге – сложил «в серых тонах» радуги мейстерзанга три строфы, которые к сожалению не целиком сохранились в оригинале. Песня начинается с жалобы на тяжелые времена. "Но если военная нужда станет невыносимой, тогда по Воле Господа придет великий щедрый император Фридрих и повесит свой щит на сухое дерево... Так будет освобожден Гроб Господень, и наступит мир на земле. Для всех император создаст равные права. Он отменит все плохие новшества. Все языческие народы почитают его, евреи (тогда олицетворение «монополистского капитала») не могут ему повредить. Только каждый седьмой священник останется в живых. Он закроет монастыри, выдаст замуж монашек, чтобы они делали вино и водку. Если все так и будет, настанут лучшие времена". То, что в поэтическом обрамлении сказано здесь о возвращении Фридриха II, имеется в хронике Иоганна фон Винтертур 1348 года в значительно более резкой форме. Император Фридрих вернется в былой силе и величии, чтобы реформировать разлагающуюся папскую церковь, даже если он был порезан на тысячу кусков и сожжен в пепел (имелся ввиду явно Тиль Колуп). Затем он выдаст бедных девушек и женщин замуж за богатых мужчин и женит бедных мужчин на богатых женщинах, монахов и монахинь он также принудит к браку. Вдовы, сироты и незаконнорожденные должны были получить отнятое у них, и вообще повсеместно будет восстановлена справедливость. Император будет так яростно преследовать клириков, что они, если не найдется никакого другого головного убора, будут вынуждены покрыть тонзуры коровьим навозом, чтобы скрыть свой сан. Всех монахов, которые участвовали в низложении Фридриха на соборе в Лионе, особенно францисканцев, он изгонит из страны. После того, как он окончательно возьмет власть в своей империи и будет править справедливее и славнее, чем когда-либо, он отправиться через море в Иерусалим и на Масличной горе или около «сухого дерева» (на Голгофе) откажется от императорской короны. Отличительные черты этой народной легенды, переданные нам с критическим отрицанием францисканцем Иоганном фон Винтертур, совпадают с содержанием ранее описанной песни мейстерзингера, однако в версии Иоганна можно заметить одну наивную тенденцию: социальные различия должны быть устранены посредством заключения брака!

В течение века пророчество о последнем императоре было направлено лишь на религиозные реформы . Первая стадия развития народной легенды о возвратившемся императоре Фридрихе II точно отображала эти представления. И если в середине 14 века религиозные ожидания расширились до религиозно-социальных надежд, это следует понимать как основу социально-экономических изменений, почти апокалипсически происходящих в духовно-душевной сфере людей во всей Европе.

На протяжении всех средних веков существовали процессии бичующихся, эпидемии чумы, вера в чертовщину, религиозный фанатизм, проявлявшийся прежде всего в ужасных гонениях на евреев, а также чудовищная жестокость в военных противостояниях. Однако в 1350 году все это приняло неслыханный размах, так что можно было говорить о наступлении кризиса. И действительно историки экономики говорят о «кризисе феодализма». По этой многосторонней до конца не решенной проблеме здесь будут сказано только то, что постоянно растущая прослойка неимущих в это время начала становиться действенным фактором исторического развития.

Запутанная политическая ситуация после 1347 года, когда император Людвиг Баварский внезапно погиб на медвежьей охоте, а папский ставленник (с 1346 года) Карл IV еще не мог подчинить себе всю империю, могла также повлиять на появление в саге о Фридрихе, с которой познакомился Иоганн фон Винтертур, социально-реформаторских черт. Исследователь легенды Шультхайс реконструировал народную версию того времени следующим образом: «Император Фридрих II был могущественным и мудрым правителем римской империи в Германии и Италии, и был также королем Сицилии по наследству (от) отца и (в) Палестине после похода через море. Он ведал многими тайными вещами, так что ему с радостью служили сарацины, и у него было кольцо, которое могло сделать его невидимым, когда ему было надо, а также чары против огня и волшебный напиток для омоложения. Он смог бы помочь истинному апостольскому христианству получить власть; но епископ Римский был столь силен, что даже император должен был бояться его проклятия, и он заставил императора принять законы против бедняков из Лиона (вальденсов) и других добрых христиан. Тогда пришел другой Папа, который еще больше ненавидел императора и объявил, что тот лишается всех своих земель, потому что он по-другому верит в Бога и должен выполнять предписания римской церкви. Император же написал письмо, что хочет вывести христианство на путь истинный, как это было во времена апостолов... Но священники были слишком могущественны... Астрологи сказали императору, что ему угрожает большая опасность, которой он может избежать, если укроется где-нибудь, пока времена не переменятся. Он последовал этому совету, волшебное кольцо помогло ему в этом... Позднее он вернулся обратно, чтобы испытать народ, и собрал совет в Нойсе и Ветцларе. Но новый король Рудольф и епископы римской церкви были враждебны ему, и из-за предательства он попал в их руки. Рудольф приговорил его как врага католической церкви. Но император был спокоен, так как его время еще не пришло, а огонь не мог причинить ему зла. Меж тем он часто являлся как пилигрим простым людям с истинной верой и говорил, что вернется взять власть в свои руки, когда по Воле Господа наступит его время. С тех пор, как Людвиг Баварский, избранный королем, взял в плен своего противника Фридриха и объявил самого себя в Риме императором, власть Папы резко упала и пришло время императору Фридриху снова вернулся в государство. Император водрузит свой щит (символ правителя) в Германии, Италии и в Палестине. Затем он окончательно заберет власть у Папы и смирит священников, а учителя, следующие примеру апостолов, получат полную свободу. Он упразднит монастыри, отдаст беднякам то, что у них забрала церковь, и будет править в мире, пока жив». Об отказе от трона и конце света в этой подчеркнуто фольклорной версии речь не идет.

В реконструкции отмечается тесная связь сказаний, направленных против церкви и верховных властей, с вальденской ересью, но еще никто не смог привести для этого ясных доказательств, во всяком случае для Германии. В Италии и даже в Провансе ожидания, связанные с возвращением Фридриха, были обнаружены в языческих сектах, а именно у последователей революционного предводителя крестьян Фра Дольчино (с 1304-07 возглавлял восстание в северной Италии), у провансальских манихеев и в первой половине 14 века у южно-французских бегинок и беггардов. Так как там все надежды были сконцентрированы на появлении «третьего Фридриха», то более подробно это затрагивать не стоит. Нельзя доказать также влияние на немецкую народную легенды ожиданий возвращения Фридриха, которые играли определенную, но отнюдь не доминирующую роль у тюрингских бичующихся со второй половины 14 века.

Если мы можем высказывать лишь предположения из-за нехватки современных доказательств дальнейшего развития легенды, то в этом виноваты драконовы меры Карла IV. Они были направлены не только против всех еретиков – прежде всего против ускользающих из-под контроля церкви религиозных общин беггардов и бегинок -, но и против «кощунственных» текстов всех сортов. В эдикте 1369 года всем духовным и светским властям было строго приказано поддерживать инквизиторов в поисках антицерковных немецких трактатов, проповедей и листовок (записок и пр.). Не нужно лишний раз доказывать то, что органам надзора «поповского короля» Карла казались более чем опасными все подтверждения надежд на врага церкви и императора мира Фридриха. Таким образом, мы находим рассказы преследователей об их жертвах. Ужасная волна чумы 1348 года, «черной смертью» наказавшая население Европы и вызвавшая новое движение бичующихся с путанными ожиданиями конца света, была самой опустошительной, но далеко не последней в средние века. С 1368 по 1369 года была особенно затронута Тюрингия, которая вместе с другими веттинскими землями была более чем какая-либо германская страна объята другой страшной эпидемией, язычеством. Для истории легенды о Фридрихе представляет определенный интерес, что предводителю германских бичующихся в 1368/69 годах, Конраду Шмидту, одним католическим комментатором его «пророчеств» было сказано, что тот может считаться «королем Тюрингии» и «императором Фридрихом». Дату Страшного Суда он назначил на определенный день 1369 года. До этого дня он не дожил, так как был сожжен незадолго до этого вместе со многими его сподвижниками.

Его «откровения» в Тюрингии упрямо существовали у «тайных членов секты хлыстов» (криптофлагеллантов) на протяжении 14 и 15 веков и даже в 16 веке. В различное время они ожидали начала мирового суда, к которому должен был объявиться Конрад Шмидт. В 1414 году в Зангерхаузене бичующиеся называли Антихристом уже всю католическую церковь. Вместо императора-спасителя должен был явиться пророк Илия в образе нового пророка Конрада Шмидта и победить Антихриста. Если этот «новый пророк» действительно выдавал себя за Фридриха II, то только потому, что в Тюрингии ожидания конца света были теснее связаны с возвращением императора Фридриха, чем в других областях Германии.

«Пилигрим», который согласно Иоганну фон Винтертуру и Освальду Писателю являлся «крестьянам», уже в качестве живого императора раннего средневековья посетил важные имперские крепости – теперь руины -, чтобы закрепить или обновить в тех областях свою власть. Так повествуют более поздние хронисты, не вдаваясь в подробности. Настоящие локальные сказания распространились вокруг горы Доннерсберг около Кайзерслаутерна, горы Унтерсберг около Зальцбурга и прежде всего в районе руин имперской крепости Киффхаузен.

Старейшая ссылка на легенду о Фридрихе, относящуюся к Кайзерлаутерну, датируется временем незадолго до 1500 года. Там написано: император умер в тайном месте, так что никто не знает, действительно ли он мертв. «И по сей день в некоторых местах ходит легенда о том, что он еще живет на Западе империи, недалеко от Кайзерлаутерна». В сказании говорится не о созданном Фридрихом Барбароссой пфальце в лесу «Лутара», а о скалистой горе севернее города, Доннерсберге. Там Фридрих II занял место Водана, который много веков назад как бог ветра выехал оттуда со своим «яростным» войском душ и все время возвращался в гору. Насколько далеко простирались желания и ожидания этого «императора Фридриха», определить нельзя. Легенда Унтерсберга дошла до нас в таком же неопределенном виде, и здесь корни также надо искать в древних мифологических представлениях о царстве душ, находящемся в горe. Старейшее описание покоится на мнимых россказнях простого человека из Райхенхалля о своем пребывании там. Только через долгое время этот Лазарь Айцнер смог рассказать, что с 9 по 14 сентября 1529 года показывал ему босоногий монах, строго велевший молчать об этом 35 лет. Устно передававшиеся фантазии были обработаны для печати одним католическим «народным писателем» лишь в 18 веке. Если верить этому, то Айцнер видел в Унтерсберге «императора Фридриха», «который однажды исчез на Вальзерберге», а с ним и других старых императоров, королей, князей и рыцарей, господ и слуг, «которые спасут христиан во время конца света и защитят их». Нет ли здесь созвучия с легендой Освальда Писателя? О реформах церкви и государства здесь речи не идет. Позднее Фридрих II все же был вытеснен из мифа Карлом Великим.

Гора «Вальзерберг», названная наряду со сходным по значению «Вальзерфельдом», было в германской мифологии полем последней битвы. На ней зеленеет даже «сухая груша», на которую должен повесить свой щит император-спаситель из самой ранней легенды о Барбароссе. Здесь вряд ли можно узнать старую народную легенду о Фридрихе II. Уже Иоганн фон Винтертур в общих чертах говорил об «императоре Фридрихе», даже если как о «враге священников»; однако через 100 лет в мнимой «Реформации императора Зигмунда» – проекте реформ неизвестного автора 1440 года, которые еще вторили требованиям восставших крестьян 1525 года – появился «граф Фридрих» или «король священников Фридрих», «который должен принести во все страны мир».

Наряду со скупо дошедшей до нас сагой все еще продолжали расцветать пророчества, которые с удивительным упорством делали то одного, то другого Фридриха предметом более или менее мессианских ожиданий.

Особо жесткую проверку терпения и веры народа принесло с собой долгое правление императора Фридриха III (1440-1493), чье имя довело до предела ожидания, шедшие со времен крестового похода Фридриха II, не осуществив их ни на йоту. Этот осторожный Габсбург, по возможности избегавший военных противостояний, был так усердно занят политикой расширения частных владений, формированием будущего мультинационального габсбургского государства, что германские князья смогли нарушить мир и опустошать свои земли в кровавых спорах. Мир и право снова были «смертельно ранены», следуя знаменитому «имперскому шпруху» Вальтера фон дер Фогельвайде, а насилие достигло своего абсолютного апогея. Все это отразилось в сознании народа, когда турки, завоевавшие Константинополь в 1453 году, стали угрожать Европе апокалипсическим набегом как новые «языческие народы Гог и Магог». Особо четкое представление о нуждах и страхах того времени дает «Книга ста глав и сорока уставов так называемого верхнерейнского революционера», ставшая доступной с 1967 года. Этот возникший на пороге 16 столетия, весьма объемный свод реформ анонимного автора, которого Герхард Цшебиц посчитал выходцем из рыцарской среды, первоначально должен был быть посвящен императору Максимилиану (1493-1519), но в течение работы автор решил, что от государства и церкви в существующих неблагоприятных обстоятельствах нельзя было ожидать ни признания, ни доброй воли. Все чаще мрачными апокалипсическими картинами он указывает на то, что «бедный человек» должен помогать себе сам, как уже говорилось в клятвах «Башмака». В качестве народного спасителя в старых и новых пророчествах был заявлен мессия-

Фридрих, который должен был физической расправой покарать правителей, если те не захотят вернуться на путь истинный. До недавнего времени этот свод реформ, доступный оценке лишь по описанию их открывателя (Г. Гаупт, 1893), считался выражением разраставшейся радикализации широких слоев населения перед большой Крестьянской войной, но анализ Цшебицем всех исторических источников доказывает, что известный «спаситель народа» был бы в первую очередь представителем новой власти аристократии. «Таким образом раскрывается хилиазм верхнерейнского революционера, который в значительной степени деактивировал народные массы, как субъективный продукт общественной беспомощности» (Цшебиц). Если посмотреть так, то укоренившееся в науке имя «верхнерейнского революционера» является неправильным по сути. Если в 15 веке множество надежд в предсказаниях опирались на грядущее вскоре царство божественного мира, в котором все власти, виновные в социальных и политических неурядицах, должны были понести заслуженную кару, то социально-революционное вдохновение императорской легенды Иоганна фон Винтертур никогда более не было воплощено в реальность. После 1350 года легенда о Фридрихе лишилась социальной остроты и была идеализирована. Это можно увидеть на примере отпечатанной в 1519 году в Ландсхуте народной книги об «императоре Фридрихе с длинной рыжей бородой». Здесь Фридрих Барбаросса впервые однозначно перенимает функцию императора-спасителя Фридриха. О нем говориться, что он якобы все еще живет в полой горe и однажды вернется назад, чтобы наказать священников и повесить свой щит на сухое дерево. Это дерево он должен затем основательно охранять. Уже одно это добавление ново. Неизвестный автор рассуждает еще более удивленно меланхолически: «Это правда, что дерево будет охраняться.., однако какой из императоров повесит на него свой щит, это знает лишь Бог!» Не кажется ли такой конец выражением неизвестности, содержащейся в новой легенде о Барбароссе?

Сильнее, чем эта народная книга, о старинных надеждах на возвращение врага священников Фридриха напоминает созданная в этот же период народная песня, пусть даже и в «веттинском варианте», которая видела его воплощенным в потомке с тем же именем. Особенно в Саксонии и Тюрингии появление Лютера под покровительством Фридриха Мудрого без сомнения вызвало воспоминания о старинных пророчествах. «Новая прекрасная песнь о пророчествах сивиллы», напечатанная в 1531 году в Саксонии, появившаяся на десятилетие раньше, чествует «герцога Фридриха Саксонского» как покровителя Лютера и в целом как защиту от проклятья Папы. В 18-ти строфах поэт агитирует за актуальные тогда политические цели. Легенду о Фридрихе он использует как благодатную историческую почву:

Он – Антихрист. Упомянутая в названии «сивилла» присутствует только в первой строфе, а именно в качестве провозвестницы пророчества о Карле («о нем она много сказала...»), которое не описывается подробнее, но явно направлено на императора Карла V. Еще более путанным является указание на то, что Антихрист, то есть папа, должен быть отмечен крестом. Однако золотой крест считался отличительным знаком «Фридриха III», с которым некоторые представители династии Веттинов с тем же именем якобы родились на свет. Связанные с этим псевдоиоахимитские пророчества могли подойти как для императора мира, так и для Антихриста.

Такие темные противоречивые предсказания еще долго бродили в умах людей, пока век просвещения не покончил с такими представлениями. Между тем, настоящая народная легенда о возвращении Фридриха II на Киффхаузен была действенная и в конце концов осталась единственной.

Предыстория легенды Киффхаузена снова уводит в сферу ранних иоахимитских ожиданий конца света, в которых Фридрих II «или один из его потомков» исполнял роль Антихриста, превратившуюся под влиянием дружественных Штауфену интерпретаторов в роль императора-мессии. Когда в 1268 году вместе с Конрадином умер последний законный наследник трона Штауфенов, надежды непреклонных иоахимитов сконцентрировались на втором сыне единственной оставшейся в живых законной дочери императора, Маргариты, а позднее, как уже говорилось, на сыне дочери короля Манфреда, Констанции Арагонской. После того, как Маргарита двенадцатилетним ребенком была «брошена» ее женихом, Германом II Тюрингским, через три года она была обручена с двухлетним (!) Альбрехтом Тюрингским, за которого вышла замуж в 1256 году, когда ему исполнилось шестнадцать. В 1262 году Альбрехт стал ландграфом. Брак с представительницей рода Штауфенов, старше его на одиннадцать лет, был весьма выгодным для него из-за солидного приданого в 10000 марок серебром. Так как Гогенштауфены ко времени заключения брака вряд ли могли располагать такой суммой наличными, на приданое были пожертвованы земли по реке Плейсе и свободный имперский город Альтенбург. После десятилетнего брака Альбрехт влюбился в юную фрейлину и из-за своего в высшей степени нерыцарского отношения к жене и их четырем детям получил прозвище «испорченный», то есть «невежественный». В 1270 году Маргарита вынуждена была бежать из Вартбурга, так как на нее планировалось покушение. В горе от разлуки с мужем она укусила своего второго сына, Фридриха (род. 1257), в щеку – во всяком случае долгое время он звался «Фридрихом с укусом»; однако в историю он вошел как «Фридрих Смелый». Маргарита бежала во Франкфурт на Майне, который выказал себя особенно дружественно по отношению к штауфенскому дому. Через несколько недель ландграфиня все же умерла в возрасте 41 года. За год до этих событий, вскоре после казни Конрадина, итальянские гибеллины выдвинули кандидатуру Фридриха Смелого на сицилийский трон. Соответствующий литературно стилизованный «манифест» был обращен к его деду, Генриху Сиятельному Тюрингскому. Там содержались указания на «предсказания» и «оракула пророков», в соответствии с которыми «Фридрих III» был призван уничтожить Карла Анжуйского и его род, чтобы возродить империю Фридриха II. В это время ко двору Веттинов по достоверным источникам действительно прибыли итальянцы. Возможно, «пророчество» 1269 года в Эрфуртской хронике можно свести к такого рода пропаганде. Это предсказание гласило, что Фридрих III должен раздвинуть свое правление до границ мира и лишить власти Папу. В 1269 году Фридрих Смелый появился в грамотах, составленных в честь двенадцатилетнего Веттина, как «Фридрих III, король Иерусалима и Сицилии, герцог Швабии, ландграф Тюрингии, пфальцграф Саксонии».

Хотя в 1271 году в борьбе за германскую корону интересы Фридриха были ущемлены вмешательством курии в пользу Рудольфа Габсбурга, даже после выборов его (1273) продолжали жить ожидания народа, связанные с именем Веттина. Эрфуртская хроника приписывает ему в 1308 году – подхватывая распространенное в народе мнение – амбиции касательно диктатуры, ставшей в то время снова брутальной, а родившийся в 1278 году хронист Петер фон Циттау рассказывает в хронике Кёнигзаале, что в его детстве всем было известно пророчество: Фридрих Смелый будучи могущественным императором когда-нибудь совершит «чудеса» с церковниками. Какого рода они должны быть, объясняет политический писатель Александр фон Роэс. К 1280 году он рассказывает: «давным- давно» в Германии существовало пророчество, что «корень греха» из рода Фридриха II по имени Фридрих унизит церковь, будет мучить и унижать священников. Эта менее конкретная ссылка заставляет, во всяком случае, задуматься о другом Штауфене с тем же именем. Только когда Фридрих Смелый умер в 1323 году, не осуществив ни одного связанного с ним предсказания, пророки, ни в коей мере не удрученные своими ошибками, обратились к другому «исцелителю». Насколько живучи были эти не связанные больше напрямую с Фридрихом II обетования и происходящие от них политические интерпретации, демонстрирует бюргерская народная песня 16 века из конца предыдущей главы.

Заново приобретшее актуальность пророчество о Фридрихе и конкурирующее с ним предсказание в пользу Карла Великого заглушили бытующие в народе легенды. Их дальнейшее развитие удается проследить лишь в 15 веке, так как принимаемый одними исследователями и опровергаемый другими отклик пророчеств, агитирующих за Фридриха Смелого, нельзя основательно ни доказать, ни опровергнуть в народной легенде. Не подвергается никакому сомнению то, что диктатура трона потомка Штауфена и не прерывавшаяся 200 лет линия Фридрихов вызывали в веттинской династии воспоминания о старых ожиданиях последнего императора и тем самым значительно поддерживали жизнь народной легенды.

Наряду с этим всеми признается, что надежды на возвращение Фридриха II возникали и подпитывались там, где обновление штауфенского род обещало реальные или даже ирреальные выгоды. От низложения центральной власти страдали прежде всего имперские министериалы, управляющие частями далеко раскинувшихся владений короны. Они не могли защититься от новых землевладельцев. Страдали и горожане, и крестьяне, чьи «старые права» также были ущемлены новыми господами. На Золотом Лугу, у подножья Киффхаузена, было сконцентрировано наибольшее количество старого имущества короны. Когда в 1520 году Лютер в своем послании «Христианскому дворянству немецкой нации об улучшении христианского состояния» вспоминал о том, сколь постыдным было отношение понтификов к Фридриху I и Фридриху II, как и к другим германским императорам, он дал выход чувствам, которые наверняка еще были близки многим жителям саксонской Тюрингии. В хрониках папской партии можно найти подтверждения этому. Городской писарь Айзенаха, а позднее каноник и домовый священник ландграфини Анны, Йоханнес Роте (1360-1434), создатель оконченной в 1421 году «Хроники дурингов», подхватывает упрек клерикальных хронистов старшего поколения с бойцовской страстью: Так как император Фридрих был язычником, значит все, кто верит в его возвращение, тоже язычники. Во времена Рота такое наименование еще грозило смертной казнью. Только в 1414 году в Тюрингии на костер за несколько месяцев было отправлено 168 постоянных сектантов.

Роте является первым борцом за существование легенды Киффхаузена о Фридрихе II. Он рассказывает: «От этого императора...пошла новая ересь, которая еще живет среди христиан, и они верят, что император Фридрих еще жив и останется живым до Судного дня, что после него никто не станет настоящим императором. Обретается он на горе Киффхаузен в Тюрингии в разрушенном замке и в других разрушенных крепостях, принадлежащих империи, говорит с людьми и иногда дает себя увидеть. Это мошенничество – дело рук дьявола. Этим он искушает язычников и простодушных христиан». Чего именно ожидали искушаемые от императора, придворный капеллан к сожалению нам не открывает. Так как крепость Киффхаузен в 1407 году еще считалась пригодной для жилья, Роте открыто описывает в 1421 году легенду о Фридрихе на действительно ранней стадии развития. Под «пустынным замком» могла пониматься заброшенная часть обширного дворцового комплекса. Во всяком случае Фридрих появляется здесь только в образе пилигрима. В это же время городской священник Айнбека, Теодерих Эгельгус, упоминает о «слухе», распространившимся после сожжения Тиля Колупа, в котором говорилось, что император Фридрих II еще живет «in castro confusionis» (в разрушенном замке). Знаменитый философ Готфрид Вильгельм Лейбниц незадолго до 1700 года будучи брауншвайгско- люнебургским придворным историографом прокомментировал это замечание Эгельгуса удивительным образом так, что «confusio» нужно читать как «Cufhusen» или «Киффхаузен». В другом месте Эгельгус точно называет место – «castrum Kyffhusen». Гессенская хроника конца 15 века со ссылкой на Эгельгуса повествует об императоре Фридрихе: «Пребывает в Тюрингии, и должен жить в замке Киффхаузен».

Новшество, что он ждет дня своего возвращения в полой горе, привносит листовка 1537 года, через двенадцать лет после битвы при Франкенхаузене у подножья Киффхаузена, в которой полегло более 6000 приверженцев Томаса Мюнцера. В этом варианте легенды идет речь о пастухе овец, которого император Фридрих якобы сам проводил в гору, чтобы отблагодарить за песню. Там он показал ему воинов и оружие, с помощью которого освободит Гроб Господень. Прочие традиционные задачи императора, реформы церкви и государства, стали отчасти беспредметны после первого этапа реформ Лютера, но после начала немецкой раннебуржуазной революции в революционном хилиазме Крестителей из Мюнстера (1534/35) на открытую критику больше никто не отваживался. Идеализация легенды была следствием глубокой общественной депрессии. Такая покорность судьбе уже с середины 14 века наблюдается в легенде о Фридрихе, и тем не менее возникает вопрос, почему революционно настроенные крестьяне центральной Германии собирались именно на Киффхаузене. Возможно, освящение капеллы для паломников в Унтербурге у Киффхаузена в 1433 году связано с верой в возвращение старинного императорского величия, освещенного фальшивым блеском, и связанных с ним, но в феодальных условиях абсолютно нереальных надежд на возвращение «мира и права»? То, что после увядания этих туманных ожиданий после убийств крестьян 1525 года вера в чудо Киффхаузена выжила, доказывает не только листовка 1537 года, но и большое внимание, вызванное в 1546 году душевнобольным портным из Лангензальца, жившим в руинах крепости и выдававший себя за «императора Фридриха». Известие об этом проникло даже на смертный одр Лютера в Эйслебене. Чтобы предотвратить беспокойства, граф Шварцбургский приказал прогнать портного. Но еще через полвека в одном «дворянском зерцале» имеются указания, что это событие «у многих еще свежо в памяти».

Наряду с крепостью Киффхаузен в ученой литературе о спящем императоре предпочтительное место занимает сказочная «крепость Кайзерслаутерн». В «разговоре одного римского сенатора с одним немцем, произошедшем в году 1537» итальянец спросил, что рассказывают в Германии об императоре Фридрихе. В Италии якобы все еще говорят о его таинственном исчезновении и о предсказании, что к определенному сроку он снова объявится в Германии. Его собеседник с поэтическим именем Парцифаль ответил на это: император, дескать, живет в пещере при Кайзерслаутерне – то есть не в «крепости», а в горe Доннерсберг – но некоторые люди считают, что он сидит в горe около Франкенхаузена и иногда является пастухам овец.

Таким образом здесь совершился переход от возвратившегося императора к императору «оседлому». В то же время исторический образ принимает мистические функции бога Водана, чей культ существовал на Доннерсберге и вблизи Киффхаузена. Невозможно с уверенностью отделить дохристианское наследие от новых поэтических элементов украшения. Народная фантазия и отсвет «ученой» фантастики вновь и вновь создавали образ спящего императора Киффхаузена нового образца, как это можно увидеть уже в 1681 году у собирателя легенд Претория: с длинной бородой, сидя глубоко в горe за круглым столом и ожидая дня, когда вороны перестанут кружить вокруг горы...

Здесь появляются знаменитые вороны, происхождение и значение которых все еще остается загадкой. К сожалению в записках авторитетных хронистов содержатся в основном личные ингредиенты и украшательства, перенятые от старших авторов, так что настоящая сущность старой народной легенды в конце концов сошла на нет. Типичным является публикация городского врача Нордхауза Г.Г. Беренса, чей позднее литературно обработанный рассказ послужил Фридриху Рюкерту «фабулой» к его знаменитому стихотворению о Барбароссе. В его «Hercynia curiosa» («Курьезный Гарцвальд»), много раз переписывавшимся с 1703 года, Беренс относит легенду о Фридрихе к сфере адских фантасмагорий. Предположительно хранящееся в горe сокровище дало бы повод преступным спекуляциям с глупостью легковерных. Как и в народной книге 1519 года легендарный император называется «Аэнобарбусом или Барбароссой, то есть Красной-Бородой», но с этим именем не было связано никакой политической или социальной программы. Мотив, почему этот император «бежал с несколькими сподвижниками», упоминается так же незначительно, как и задачи, которые он должен выполнить после возвращения к нему власти незадолго до Судного дня. Меж тем, борода спящего уже переросла через стол. Пастуха-овчара, которого он призвал к себе с помощью карлика, спросили, «летают ли еще вороны вокруг горы». Когда тот утвердительно ответил на этот вопрос, Краснобородый сказал, что тогда должен спать еще сто лет.

Однако после заверения, что Фридрих погиб во время крестового похода в Малую Азию, Беренс следующим образом ограничил ту определенность, с которой тот изображался в качестве истинного легендарного императора: «Некоторые скажут: что живущий в горe император Фридрих является другим человеком, а настоящий мертв и умер в Апулии в флорентийском замке, отчасти отравлен, отчасти задушен своим сыном Манфредом».

Окончательный перенос легенды Киффхаузена на личность Фридриха Барбароссы последовал лишь в литературном обращении к средневековью, которое особо отличало немецкий романтизм. Склонность к сентиментальной идеализации средневекового времени императоров получила дальнейшие импульсы после распада Священной Римской Империи Германской Нации, о котором 6 августа 1806 года приказал объявить император Франц II из династии Габсбургов в венской церкви Девяти Ангельских Хоров. Несмотря на этот торжественный церемониал один английский историк сравнил купеческо-расчетливую манеру этой ликвидации с устранением акционерного общества. Такого рода «деловой подход» не менее отчетливо отобразился в поведении бывших «акционеров», немецких князей, по отношению к Наполеону. Будучи крайне удручены таким исходом, патриоты вроде Йозефа Гёрреса мечтали о возрождении старого тысячелетнего рейха, в котором не могло быть места для непреклонно летающих вокруг горы «воронов Киффхаузена». В 1807 году Гёррес во вступлении к изданным им Немецким народным книгам описал свое «посещение» Фридриха Барбароссы, который держал глубоко в горе совет в окружении великих германской истории. От него он якобы получил задание «оживить» старинные истории. Меж тем, Венский конгресс 1815 года безжалостно развеял надежды немецких патриотов, подчинив многих жителей Германии власти надменных и враждебных народу князей, которые ничто не забывали и ничему не учились. Возможно, что опубликованное в 1817 году стихотворение Фридриха Рюкерта, было написано под впечатлением этого конгресса, так как основной тон песни, которому также соответствует очень простая мелодия, выдержаны в минорной тональности:

Эта песня, ставшая программной для многих поколений школьников, была обработана братьями Гримм в их в их «Немецких легендах» (1816- 18) по версии Претория и много способствовала тому, что местная народная сказка превратилась в немецкую национальную легенду. Распространение одновременно означало и сужение. Мировой император из провинциального сказания превратился в императора чисто немецкого. Вместо империи Фридриха перед концом света новый вариант провозглашал опасно-неконкретное «царство великолепия», не говоря, за чей счет. Время хилиастических ожиданий последнего императора давно прошло, и в качестве патриотического стимулятора после разочарования 1815 года легенда снова медленно набирала силу.

Когда Генрих Гейне, со времени Французской революции 1830 года «француз поневоле» с глубокой ностальгией по родине, захотел объяснить своим новым землякам бедственное положение немцев, от которого напрасно надеялся спастись в Париже, он показал им во многих журнальных статьях помимо прочего типично немецких героев сказок и легенд. В появившемся в 1837 году под заголовком «Стихийные духи» немецком переводе к сожалению не хватает написанного два года назад в Париже, то есть упоминания о легенде Киффхаузена. Гейне проявил себя тогда как стопроцентный немецкий романтик: "Здесь скрыто намного больше, чем просто сказка о том, что император Фридрих, старый Барбаросса, жив; когда его слишком сильно осадили священники, он якобы скрылся в горe, называвшейся Киффхаузен. Говорят, что он скрылся там со своей свитой, но однажды он не вернется, чтобы спасти немецкий народ. Эта гора находится в Тюрингии, недалеко от Нордхаузена. Я часто там бывал, и однажды зимней ночью задержался в тех местах больше часа и много раз прокричал: «Приди, Барбаросса, приди!» И сердце жгло мою грудь, и слезы катились по щекам". Это все еще звучит как пронемецкое умиление, но эти чувства Гейне с его критическим разумом строго держал под контролем. Несколько строк раньше он писал своим французским читателям: «Французы давно переросли средневековье, он созерцают его в спокойствии и могут наслаждаться его красотой с философской и творческой беспристрастностью. Мы, немцы, глубоко застряли в нем: мы все еще боремся с его отравляющими последствиями; следовательно, мы не можем так благосклонно им восхищаться. Напротив, мы должны зажечь в нас пристрастную ненависть, чтобы наши раздробленные силы не были изувечены».

Написанный в это время шедевр Гейне «Романтическая школа» является плодом подобного сознания. Конец главы XVI возникшей в 1844 году «Германии, или Зимней сказки», этого расчета с реакционными современниками и реакционной традицией, еще более четко демонстрирует, насколько основательно поэт преодолел аполитичную немецкую романтику. Преследуемый по политическим причинам, сдружившийся с живущим уже несколько месяцев в Париже Карлом Марксом, поэт мог очень хорошо представить себе, как бы отнесся вернувшийся Барбаросса к актуальным проблемам домартовского периода. А в конце соответствующего диалога с историческим привидением, самодовольно бродящим по залам своего подземного дворца, поэт расправляется с собеседником без церемоний:

Уже в июне 1844 года силезские ткачи с их голодным восстанием, первым волнением только возникшего немецкого рабочего пролетариата, возбудили у Гейне сострадание и патриотическую ярость, а также доказали ему, что обращение к собственной силе у народных масс может снискать больший резонанс, чем отсылки к полу-земному, полу- божественному спасителю, все равно, зовут его Барбаросса или Рюбецаль. Классическую форму этому опыту дал лишь в 1871 году, году Французской Коммуны, француз Евгений Потье во второй строке «Интернационала».

Германии 1871 год принес упоение после образования рейха (конечно, не императором Германии, но все же «немецким кайзером»), и в этой связи легенда Киффхаузена получила в «национально ориентированных» кругах большую популярность. В хоре поэтов, чествовавших Вильгельма I как «освободителя Барбароссы», звучала лира и Карла Герока, прелата и придворного проповедника из Штутгарта. В его очень часто цитируемом тогда стихотворении «К празднику мира» он провозгласил:

Но не националистическое отчуждение легенды Киффхаузена дало повод расширить «двойную биографию» императора Фридриха II вплоть до основания рейха в 1871 году, а одновременное открытие исторической наукой «истинного» легендарного императора.

В попытках связать новую империю Гогенцоллернов с традицией средневекового царства историк Георг Фойгт в 1871 году выдвинул фигуру Фридриха II на первый план своего конъюнктурного исследования легенды Киффхаузена. Не слишком отличающиеся друг от друга тезисы Фойгта о том, что немецкая легенда об императоре зародилась в Италии и что ее важнейшие элементы попали в Германию вместе с пророчествами францисканских иоахимитов, разожгли научный спор, растянувшийся на многие десятилетия, на результатах которого базируется этот экскурс. В то время, как легенда о Барбароссе должна была послужить мещанским воинствующим союзам и безумным покорителям мира в качестве дополнительного аксессуара националистической шумихи вокруг Киффхаузена, в кабинетах ученых была восстановлена – практически без привлечения общественности – фигура двуликого легендарного императора, который во времена темных ожиданий конца света и национальной нужды был одновременно Антихристом и Спасителем, каким когда-то стал исторический Гогенштауфен.

Здесь лишь вкратце описывается, как вырос этот легендарный образ из истории, являясь во времена Фридриха Смелого и Лже-Фридрихов еще политическим фактором, как он затем на протяжении 14 века наполнился революционным содержанием, приобретя вес в реальной политике и в конце концов послужив новым политическим целям в качестве «императора на выбор». Через сто лет после основания империи Бисмарком имеет смысл вспомнить о старой почти забытой народной легенде о Фридрихе II, сицилийском Гогенштауфене.

Попытка вытеснить «узурпатора» Барбароссу из легенды Киффхаузена и водворить на свое законное место средневекового героя была бы бесперспективна. Оба имеют свое место в нашей национальной истории.