– Рубнер, – сказал редактор, – сходите-ка поглядите на этого графолога Енсена, сегодня он выступает перед представителями печати. Говорят, нечто потрясающее. И дайте о нем пятнадцать строк.
– Ладно, – проворчал Рубнер безразличным тоном искушенного службиста.
– Но смотрите, не поддавайтесь на мистификацию, – наставлял его редактор. – Хорошенько все проверьте, по возможности лично. Для того я и посылаю такого опытного репортера, как вы...
– ...Таковы, господа, основные принципы научной, точнее говоря, психометрической графологии, – закончил графолог Енсен свои теоретические пояснения. – Как видите, вся система построена на чисто экспериментальных основах. Разумеется, практическое применение этих эмпирических методов настолько сложно, что я не смогу подробно изложить их в этой единственной лекции. Поэтому я ограничусь тем, что продемонстрирую вам анализ двух-трех почерков, не входя в подробные объяснения аналитического процесса, на это у нас, к сожалению, сегодня нет времени. Прошу, господа, дать мне какой-нибудь образец почерка.
Рубнер, уже ожидавший этого момента, тотчас подал знаменитому графологу исписанный листок. Енсен нацепил свои волшебные очки и воззрился на почерк.
– Ага, женская рука, – усмехнулся он. – Мужской почерк обычно выразительнее и интереснее для анализа, но в конце концов... – Бормоча что-то себе под нос, графолог внимательно смотрел на листок. – Гм, гм... – произносил он, покачивая головой. Стояла мертвая тишина.
– Скажите, эта особа – ...близкий вам человек? – спросил вдруг Енсен.
– Нет, что вы! – решительно возразил Рубнер.
– Тем лучше, – сказал великий Енсен. – Тогда слушайте. Эта женщина лжива! Таково самое первое впечатление от ее почерка: ложь, привычка лгать, лживая натура. Впрочем, у нее довольно низкий духовный уровень, образованному человеку с ней и поговорить не о чем. Ужасная чувственность, смотрите, какие жирные линии нажима... И страшно неряшлива, в доме у нее, наверное, черт знает какой беспорядок, да. Таковы основные черты почерка, как я вам уже объяснял. Они отражают те привычки, свойства, особенности характера, которые видны сразу и проявляются непроизвольно, так сказать, механически. Собственно психологический анализ начинается с тех черт и свойств, которые данная личность прячет или подавляет, боясь предстать без прикрас перед окружающими. Вот, например, эта женщина, – продолжал Енсен, приставив палец к носу, – она ни с кем не поделится своими мыслями. Она примитивна, но эта примитивность, так сказать, с двойным дном: у нее много мелких интересов, за которыми она прячет подлинные мысли. Эти скрытые помыслы тоже ужасающе убоги: я сказал бы, что это порочность, подчиненная душевной лени. Обратим, например, внимание на то, какая отвратительная чувственность в этом почерке (это же и признаки расточительности) сочетается с низменной рассудочностью. Эта особа слишком любит свои удобства, чтобы пускаться в рискованные похождения. Разумеется, если подвертывается удобный случай, она... впрочем, это не наше дело. Итак, она необычайно ленива и при этом многоречива. Если она что-нибудь сделает, то говорит потом об этом полдня, так что слушать опротивеет. Она слишком много занимается своей особой и явно никого не любит. Однако ради собственного благополучия она вцепится в кого угодно и будет уверять, что любит его и бог весть как о нем заботится. Она из тех женщин, с которыми всякий мужчина становится тряпкой просто от скуки, от бесконечной болтовни, от всей этой низменной чувственности. Обратите внимание, как она пишет начало слов, в особенности фраз, – вот эти размашистые и мягкие линии. Ей хочется командовать в доме, и она действительно командует, но не благодаря своей энергии, а в результате многословия и какой-то деланной значительности. Самая подлая тирания – это тирания слез. Любопытно, что каждый размашистый штрих завершается спадом, свидетельствующим о малодушии. У этой женщины есть какая-то душевная травма, она постоянно чего-то боится, вероятно разоблачения, которое разрушило бы ее материальное благополучие. Видимо, она мучительно скрывает что-то... гм... я не знаю что. Возможно, свое прошлое. После каждого такого невольного спада она собирает силу воли, а вернее силу привычки, и дописывает слово с тем же самодовольным хвостиком в конце, – она уже опять прониклась самонадеянностью. Отсюда и первое впечатление лживости, которое мы уже отмечали. Таким образом, вы видите, господа, что подробный анализ подтверждает наше первое, общее, несколько интуитивное впечатление. Это совпадение выводов мы называем методической взаимопроверкой.
Я уже сказал, что у этой женщины низкий духовный уровень, но он обусловлен не примитивностью, а дисгармоничностью ее натуры. Весь почерк проникнут притворством, он как бы старается быть красивее, чем на самом деле, но только в мелочах. Особа, чей почерк мы исследуем, в мелочах заботится о порядочности, старательно ставит точки над «и», а в больших делах она неряшлива, безответственна, аморальна, – полная распущенность. Особенно обращают на себя внимание черточки над буквами. Почерк имеет обычный наклон вправо, а черточки она ставит в обратном направлении, что производит странное впечатление – точно удар ножом в спину... Это говорит о вероломстве, коварстве. Фигурально выражаясь, эта женщина способна нанести удар в спину. Но она не сделает этого из-за лени... и потому что у нее слишком вялое воображение. Полагаю, что этой характеристики достаточно. Есть еще у кого-нибудь образец почерка поинтереснее?
Рубнер пришел домой мрачный, как туча.
– Наконец-то! – сказала жена. – Ты уже ужинал где-нибудь?
Рубнер сурово взглянул на нее.
– Опять начинаешь? – угрожающе проворчал он.
Жена удивленно подняла брови.
– Что начинаю, скажи, пожалуйста? Я только спросила, будешь ли ты ужина ты.
– Ага, ну, конечно! – с отвращением сказал Рубнер. – Только и можешь говорить, что о жратве. Вот она, низменность интересов! Как это унизительно – вечно пустые разговоры, грубая чувственность и скука... – Он вздохнул, безнадежно махнув рукой – Я знаю, вот так мужчина становится тряпкой!..
Жена положила шитье на колени и внимательно посмотрела на него.
– Франци, – сказала она озабоченно, – у тебя неприятности?
– Ага! – язвительно воскликнул супруг. – Проявляешь заботу обо мне, не так ли? Не воображай, что ты меня проведешь! Не-ет, голубушка, в один прекрасный день у человека раскрываются глаза, и он видит всю лживость, видит, что женщина вцепилась в него единственно ради материального благополучия... ради низкой чувственности! Бр-р-р, – содрогнулся он, – какая гнусность!
Жена Рубнера покачала головой, хотела что-то сказать, но лишь сжала губы и стала шить быстрее. Воцарилось молчание.
– Поглядеть только кругом! – прошипел через минуту Рубнер, мрачно оглядываясь по сторонам. – Неряшливость, беспорядок... Ну, конечно, в мелочах она сохраняет видимость порядка и благопристойности. Но в серьезных вещах... Что это тут за тряпка?!
– Чиню твою рубашку, – с трудом произнесла жена.
– Чинишь рубашку? – саркастически усмехнулся Рубнер. – Ну, конечно, она чинит рубашку, и весь мир должен знать об этом! Полдня будет говорить и том, что она чинит рубашки! Сколько разговоров и саморекламы! И ты думаешь, что можешь командовать мною? Пора положить этому конец!
– Франци! – изумленно воскликнула жена. – Я обидела тебя чем-нибудь?
– Откуда я знаю, – накинулся на нее Рубнер. – Я не знаю, что ты натворила, о чем думаешь и что замышляешь. Вообще мне ничего о тебе не известно, потому что ты чертовски ловко все скрываешь. Я даже не знаю, каково твое прошлое!
– Позволь! – вспыхнула госпожа Рубнерова. – Это уже переходит всякие границы! Если ты скажешь еще хоть... – Усилием воли она сдержалась. – Милый, – сказала она в испуге, – да что с тобой случилось?
– Ага! – восторжествовал Рубнер. – Вот оно! Чего это ты так испугалась? Ясно, боишься разоблачения, которое грозит твоему мещанскому благополучию? Не так ли?> Знаю, знаю! Ты ведь, при всей твоей лени, не упускаешь случая затеять одну- другую интрижку, а?
Жена просто окаменела от обиды.
– Франци, – произнесла она, глотая слезы. – Если ты имеешь что-то против меня, скажи лучше прямо. Умоляю!
– О, ровно ничего! – провозгласил Рубнер с уничтожающей иронией. – В чем я мог бы тебя упрекнуть? Это ведь совершенные пустяки, если жена распущена, аморальна, лжива, непорядочна, вульгарна, ленива, расточительна и ужасающе чувственна... Да к тому же с таким низким духовным уровнем, что... Жена всхлипнула и встала, уронив шитье на пол.
– Прекрати! – с презрением крикнул Рубнер. – Самая подлая тирания – это тирания слез!
Но жена уже не слышала этого: сдерживая рыдания, она убежала в спальню.
Рубнер трагически расхохотался и сунул голову в дверь.
– Всадить человеку нож в спину – ты вполне способна, – воскликнул он. – Но и для этого ты слишком ленива!
Вечером Рубнер зашел в свой излюбленный ресторанчик.
– Как раз читаю вашу газету, – приветствовал его знакомец Плечка, глядя через очки. – Расхваливают графолога Енсена. В самом деле, это крупный успех, а, господин журналист?
– И какой! – ответствовал Рубнер. – Господин Янчик, подайте-ка мне бифштекс, только не жесткий... Да, скажу я вам, этот Енсен просто чудо. Я видел его вчера. Почерк он анализирует абсолютно научно.
– Значит, это жульничество, – заметил Плечка. – Сударь, я верю чему угодно, только не науке. Как с этими витаминами, пока их не было, человек знал, что он ест. А теперь не знает. Теперь в этом бифштексе есть неизвестные «жизненные факторы». Плевать мне на них! – недовольно воскликнул Плечка.
– Графология – совсем другое дело, – возразил Рубнер. – Долго рассказывать, что такое психометрия, автоматизм, первичные и вторичные признаки и всякое такое. Но я вам скажу, что этот графолог читает по почерку, как по книге. Так распишет характер человека, что вы буквально видите его перед собой. Расскажет вам, кто он такой, какое у него прошлое, о чем он думает, что скрывает, ну, словом, все! Я сам слышал, господин Плечка!
– Рассказывайте! – скептически пробурчал собеседник.
– Я вам приведу один пример, – начал Рубнер. – Один человек – не буду называть его фамилию, ее все хорошо знают – дал этому Енсену почерк своей жены. Енсен только взглянул и сразу говорит: «Это женщина насквозь лживая, неряшливая, ужасающе чувственная и поверхностная, ленивая, расточительная, болтливая. Дома она командует, прошлое у нее темное, да еще хочет убить своего мужа». Представляете себе, этот человек побледнел как смерть, потому что все это была чистая правда. Вы только подумайте, он жил с ней счастливо двадцать лет и решительно ничего не замечал! За двадцать лет брака он не увидел в своей жене и десятой доли того, что Енсен обнаружил с первого взгляда! Здорово, а? Это должно убедить и вас!
– Удивляюсь, – сказал Плечка, – что же за шляпа этот муж, если он за двадцать лет ничего не заметил.
– Не говорите! – поспешно возразил Рубнер. – Эта женщина так ловко притворялась, что муж с ней был вполне счастлив... Счастливый человек слеп. Кроме того, знаете ли, он не владел точным научным методом. Вот, к примеру, вы видите невооруженным глазом белый цвет, а при научном анализе он распадается на несколько цветов. Личный опыт, друг мой, ничего не значит, современный человек верит только в научное исследование. И потому не удивляйтесь, что этот муж и понятия не имел, какая стерва его жена – просто он не подходил к ней с научных позиций, вот и все.
– А теперь, наверное, он с ней развелся? – вмешался в разговор ресторатор Янчик.
– Не знаю, – небрежно ответил Рубнер. – Такие пустяки меня не интересуют. Мне важно одно: как по почерку можно узнать то, чего иначе никак не узнаешь. Представьте себе, что вы знакомы с человеком много лет, всегда считали его порядочным и честным, и вдруг, хлоп, по его почерку узнаете, что он вор или закоренелый негодяй. Да, друзья мои, внешности нельзя верить. Голько научный анализ покажет, что скрыто в человеке!
– Ну и ну! – удивлялся подавленный Плечка. – Выходит, что и письма-то писать рискованно.
– Вот именно, – подтвердил Рубнер. – Представьте себе, какое значение графология получает для криминалистики. Вора можно будет посадить раньше, чем он украдет что-нибудь: допустим в его почерке нашлись «вторичные воровские штрихи», – ну и хвать его в кутузку. У графологии огромное будущее! Это настоящая наука, в этом не может быть никакого сомнения. – Рубнер взглянул на часы. – Гм, десять часов Мне пора домой.
– Что сегодня так рано? – осведомился Плечка.
– Да, видите ли, – мягко сказал Рубнер, – чтобы жена не ворчала, что я все время оставляю ее одну.
1928