В тот вечер советник Томса кейфовал и, нацепив радионаушники, с благодушной улыбкой слушал славянские танцы Дворжака. «Вот это музыка!» – удовлетворенно приговаривал он. Вдруг на улице что-то дважды хлопнуло, и из окна на голову советника со звоном посыпались стекла. Томса жил в первом этаже.
Советник поступил так, как поступил бы каждый из нас: он несколько секунд подождал, что будет дальше, потом снял наушники и со строгим видом огляделся: что такое произошло? И только после этого перепугался, увидев, что окно, у которого он сидел, прострелено в двух местах, а дверь напротив расщеплена и в ней засела пуля. Первым побуждением Томсы было с пустыми руками выбежать на улицу и схватить преступника за шиворот. Но когда человек в летах и ему свойственна известная степенность, он обычно пропускает первый импульс и действует уже по второму. Поэтому Томса кинулся к телефону и вызвал полицейский участок.
– Алло, срочно пошлите кого-нибудь ко мне. На меня только что покушались.
– А где это? – осведомился сонный и апатичный голос.
– У меня дома! – вскипел Томса, словно полиция была в чем-то виновата. – Это же безобразие – ни с того ни с сего стрелять в мирного гражданина, который сидит у себя дома. Необходимо строжайшее расследование! Этого еще не хватало, чтобы...
– Ладно, – прервал его сонный голос. – Пошлем кого-нибудь.
Советник сгорал от нетерпения; ему казалось, что этот кто-то тащится целую вечность. А на самом деле уже через двадцать минут к нему явился рассудительный полицейский инспектор и с интересом осмотрел простреленное окно.
– Кто-то выстрелил в окно, сударь, – деловито объявил он.
– Это я и без вас знаю, – рассердился Томса. – Ведь я сидел тут, у самого окна.
– Калибр семь миллиметров, – заметил инспектор, выколупывая ножом пулю из двери. – Похоже, что из армейского револьвера старого образца. Обратите внимание, этот тип должен был влезть на забор. Стой он на тротуаре, пуля пролетела бы выше. Значит, он целился в вас, сударь.
– Это замечательно! – с горечью отозвался Томса. – А я было подумал, что он просто хотел угодить в дверь.
– Кто же это сделал? – осведомился инспектор, не давая сбить себя с толку.
– Извините, я не могу дать вам его адрес, – иронически ответил советник. – Я этого господина не видел и позабыл пригласить его в дом.
– М-да, дело не так-то просто, – невозмутимо сказал инспектор. – Ну, а кого вы подозреваете?
У Томсы уже лопалось терпение.
– Что значит подозреваю! – воскликнул он раздраженно. – Молодой человек, я ведь не видел этого мерзавца. Даже если бы он постоял там, ожидая от меня воздушного поцелуя, в темноте я его все равно не узнал бы. Знай я, кто он такой, стал бы я вас беспокоить, как вы думаете!
– Ну да, – успокоительно отозвался инспектор. – Но, может быть, вы вспомните, кому ваша смерть могла быть выгодна, кто хотел бы вам отомстить? Учтите, это не грабеж. Грабитель не стреляет без крайней необходимости. Может быть, у вас есть враги? Вот об этом вы и скажите, а мы расследуем.
Томса смутился: об этой стороне дела он не подумал.
– Понятия не имею, – неуверенно начал он, мысленным взором окидывая всю свою тихую жизнь чиновника и старого холостяка. – Откуда бы у меня взялись враги? – продолжал он с удивлением. – Честное слово, я ни одного не знаю. Нет, это исключено. – И он покачал головой. – Я ведь ни с кем не встречаюсь, живу замкнуто, никуда не хожу, ни во что не вмешиваюсь... За что мне мстить?
Инспектор пожал плечами.
– Я тем более не знаю, сударь. Но, может быть, к завтрашнему дню вы вспомните? Вы не боитесь оставаться здесь?
– Нет, не боюсь, – сказал Томса и задумался.
«Странное дело, – смущенно твердил он себе, оставшись один – почему, да, почему в меня стреляли? Ведь я живу прямо-таки отшельником. Отсижу на службе и иду домой... у меня и знакомых-то нет! Почему же меня хотели застрелить?» – удивлялся он. В душе росла горечь от такой несправедливости. Ему становилось жаль самого себя. «Работаю как вол, – думал он, – даже беру работу на дом, не расточительствую, не знаю никаких радостей, живу, как улитка в раковине, и вдруг, бац! Кому-то вздумалось пристукнуть меня. Боже, откуда у людей такая беспричинная злоба?» Советник был изумлен и подавлен. «Кого я обидел? Почему кто-то так неистово ненавидит меня?»
«Нет, тут, наверное, ошибка, – размышлял он, сидя на кровати с одним ботинком в руке. – Ну, конечно, меня спутали с кем-то. С тем, кому хотели отомстить. Да, это так, – решил он с облегчением. – За что, за что кто-нибудь может ненавидеть именно меня?»
Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он вспомнил, как недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым, неким Роубалом, допустил бестактный намек на его жену. Всему свету известно, что жена изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не хочет подавать виду. А я, олух этакий, так глупо брякнул об этом!.. Советнику вспомнилось, как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки. «Боже, – ужаснулся Томса, – как я обидел человека! Ведь он безумно любит свою жену. Я, конечно, попытался перевести разговор на другую тему, но как Роубал закусил губу! Вот уж у кого есть причина меня ненавидеть! Конечно, не может быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если...»
Томса оторопело уставился в пол. "Или вот, например, мой портной... – вспомнил он с тягостным чувством, – пятнадцать лет он шил на меня, а потом мне сказали, что у него открытая форма туберкулеза. Понятное дело, всякий побоится носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я перестал у него шить. А он пришел просить, сижу, мол, без работы, жена болеет, надо отправить детей в деревню... не удостою ли я его вновь своим доверием. О господи, как он был бледен и как болезненно обливался потом! «Господин Колинский, – сказал я ему, – ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я был вами недоволен». – «Я буду стараться, господин Томса», – умолял он, потный от испуга и растерянности, и чуть не расплакался. "А я, – вспомнил советник, – я спровадил его, сказав: «Ну, там видно будет», – хорошо известная беднякам фраза! Портной тоже может меня ненавидеть, – ужаснулся советник, – ведь это страшно: просить кого-нибудь о спасении жизни и получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не стрелял, но..."
У советника становилось все тяжелее на душе. Вспомнилось еще кое-что... «Как это было нехорошо, когда я на службе взъелся на нашего курьера. Никак не мог найти один документ, ну, и вызвал этого старика, накричал на него при всех, как на мальчишку. Что, мол, за беспорядок, вы идиот, во всем здесь хаос, надо гнать вас в шею!.. А документ потом нашелся у меня в столе! Старик тогда даже не пикнул, только дрожал и моргал глазами...» Советника бросило в жар. «Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже если немного обидишь их, – успокаивал он себя. – Как, должно быть, подчиненные ненавидят своих начальников. Ладно, я подарю этому старику какой-нибудь старый костюм... Нет, ведь и это его унизит...»
Советник уже не мог лежать в постели, одеяло душило его. Он сел и, обняв колени, уставился в темноту; мучительные воспоминания не покидали его... "Или, например, инцидент с молодым сослуживцем Моравеком; Моравек – образованный человек, пишет стихи. Однажды он плохо составил письмо, и я сказал ему: «Переделайте, коллега!» И хотел бросить эту бумагу на стол, а она упала на пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей... Избил бы себя за это! – пробормотал советник. – Я же люблю этого юношу, и так его унизить, пусть даже неумышленно!.."
В памяти Томсы всплыло еще одно лицо: бледная, одутловатая физиономия сослуживца Ванкла. «Бедняга Ванкл, он хотел стать начальником вместо меня. Это дало бы ему на несколько сотен в год больше, у него шестеро детей... Говорят, он мечтает отдать свою старшую дочь учиться пению, а денег не хватает. И вот я обогнал его по службе, потому что он такой тяжелодум и работяга. Жена у него злая, тощая, ожесточенная вечными нехватками. В обед он жует сухую булку...»
Советник тоскливо задумался. «Бедняга Ванкл, ему должно быть обидно, что я, одинокий, получаю больше, чем он. Но разве я виноват? Мне всегда бывает неловко, когда этот человек укоризненно глядит на меня...»
Советник потер вспотевший лоб. "Да, – сказал он себе, – а вот на днях кельнер обсчитал меня на несколько крон. Я вызвал владельца ресторана, и он немедля уволил этого кельнера. «Вор! – кричал он. – Я позабочусь о том, чтобы никто во всей Праге не взял вас на работу!» А кельнер не сказал ни слова, повернулся и пошел. Тощие лопатки вздрагивали у него под фраком..."
Советнику не сиделось на постели. Он пересел к радиоприемнику и надел наушники. Но радио молчало, была безмолвная ночь, тихие ночные часы. Томса опустил голову на руки и стал вспоминать людей, встреченных им в жизни, непонятных маленьких людей, с которыми он не находил общего языка и о которых прежде никогда не думал.
Утром, немного бледный и растерянный, зашел он в полицейский участок.
– Ну, что, – спросил инспектор, – вспомнили вы, кто вас может ненавидеть?
Советник покачал головой.
– Не знаю, – нерешительно сказал он. – Таких людей столько, что... – Он безнадежно махнул рукой. – Кто из нас знает; сколько человек он обидел... Сидеть у окна я больше не буду. И, знаете, я пришел попросить вас прекратить это дело...
1928