И до Вифании дошел слух, что галилеянин схвачен и брошен в темницу.

Услыхав об этом, Марфа всплеснула руками и из глаз ее брызнули слезы.

– Видите, – сказала она, – я говорила! Зачем Он пошел в Иерусалим, зачем не остался здесь! Здесь бы никто не узнал о Нем... Он мог бы спокойно плотничать... устроил бы мастерскую у нас во дворике...

Лазарь был бледен, и глаза его лихорадочно блестели.

– Это глупые речи, Марфа, – сказал он. – Он должен был идти в Иерусалим. Должен был восстать против этих... этих фарисеев и мытарей, должен был сказать им в глаза, что и как... Вы, женщины, не понимаете этого.

– Я понимаю, – тихо и страстно проговорила Мария. – И я знаю, что случится. Случится чудо. Он двинет пальцем – и стены темницы откроются... и все узнают Его, падут перед Ним на колени и будут кричать: «Чудо!»

– Как бы не так, – глухо ответила Марфа. – Он никогда не умел заботиться о себе. Ничего Он для себя не сделает, ничем себе не станет помогать. Разве что, – добавила она, широко раскрыв глаза, – разве что другие Ему помогут. Быть может, Он ждет, что Ему придут на помощь... все те, кто слышал Его... все, которым Он помогал... что они препояшут чресла мечами и прибегут...

– Конечно! – заявил Лазарь. – Вы не бойтесь, девушки, ведь за Ним – вся Иудея! Не хватает еще, чтобы... хотел бы я посмотреть... Марфа, собери вещи в дорогу. Пойду в Иерусалим.

Мария поднялась.

– Я тоже иду с тобой. Хочу видеть, как раскроются стены темницы, и Он явится в небесном сиянии... Марфа, это будет великолепно!

Марфа хотела что-то сказать, но промолчала.

– Идите, дети, – проговорила она. – Кто-то должен остаться стеречь дом... и кормить кур и коз... Сейчас я приготовлю вам одежды и хлебцы на дорогу. Я так рада, что вы там будете.

Когда она вернулась, раскрасневшись от кухонного жара, Лазарь был иссиня-бледен и встревожен.

– Мне нездоровится, Марфочка, – буркнул он. – Как на улице?

– Очень тепло, – ответила Марфа. – Хорошо вам будет идти.

– Тепло, тепло, – возразил Лазарь. – Но там, на холмах Иерусалима, всегда дует холодный ветер.

– Я приготовила тебе теплый плащ, – сказала Марфа.

– Теплый плащ... – недовольно пробормотал Лазарь. – Вспотеешь в нем, потом обдует холодом, и готово! Ну-ка, пощупай, нет ли у меня жара? Не хотелось бы мне заболеть в дороге... на Марию надежда плохая... А какой Ему будет от меня толк, если я, например, заболею?

– У тебя нет жара, – успокаивала его Марфа, думая про себя: «Боже, какой стал Лазарь странный с тех пор... с тех пор, как воскрес из мертвых!»

– Тогда меня тоже продуло, когда... когда я так сильно занемог, – озабоченно произнес Лазарь; он не любил упоминать о своей смерти. – Знаешь, Марфочка, с той поры мне все что-то не по себе. Путешествие, волнение, – нет, это не для меня. Но я, конечно, пойду, как только меня перестанет знобить.

– Я знаю, что пойдешь, – с тяжелым сердцем сказала Марфа. – Кто-то должен прийти Ему на помощь; ты ведь помнишь. – Он тебя... исцелил, – нерешительно добавила она, ибо и ей казалось неделикатным говорить о воскресении из мертвых. – Знаешь, Лазарь, когда вы Его освободите, ты сможешь попросить, чтоб Он помог тебе – если станет нехорошо...

– Это верно, – вздохнул Лазарь. – Но что, если я туда не дойду? Что, если мы придем слишком поздно? Надо взвесить все возможности. И вдруг в Иерусалиме что- нибудь произойдет? Марфа, ты не знаешь римских воинов. О боже, если бы я был здоров!

– Но ты здоров, Лазарь, – с усилием произнесла Марфа. – Ты должен быть здоров, если Он тебя исцелил!

– Здоров, – с горечью протянул Лазарь. – Мне-то лучше знать, здоров я или нет. Скажу только, что с тех пор мне и минуты не было легко... Нет, нет, я Ему страшно благодарен за то, что он меня... поставил на ноги, не думай, Марфа. Но кто однажды познал это, как я, тот... тот... – Лазарь содрогнулся и закрыл лицо. – Прошу тебя, Марфа, оставь меня теперь; я соберусь с силами... только минутку... это, конечно, пройдет.

Марфа тихонько села во дворе; она смотрела в пространство сухими неподвижными глазами; руки ее были сложены, но она не молилась. Подошли черные курицы, поглядывая на нее одним глазом; но Марфа, против ожидания, не бросила им зерен, и они ушли подремать в полуденной тени.

На порог с трудом выбрался Лазарь, смертельно бледный, стуча зубами.

– Я... я не могу сейчас, Марфа, – запинаясь, выговорил он. – А мне так хотелось бы пойти... может быть, завтра...

У Марфы сжалось сердце.

– Иди, иди, ляг, Лазарь, – с трудом вымолвила она. – Ты... ты не можешь никуда идти!

– Я бы пошел, – трясясь в ознобе, сказал Лазарь, – но если ты так думаешь, Марфочка... Может быть, завтра... Ты ведь не оставишь меня одного? Что я тут буду делать один!

Марфа поднялась.

– Иди, ложись, – проговорила она своим обычным грубым голосом. – Я останусь с тобой.

В это время во двор вышла Мария, готовая отправиться в путь.

– Ну, Лазарь, пойдем?

– Лазарю нельзя никуда, – сухо ответила Марфа. – Ему нездоровится.

– Тогда я пойду одна, – с глубоким вздохом молвила Мария. – Увидеть чудо.

Из глаз Лазаря медленно текли слезы.

– Мне очень хочется пойти с ней, Марфа, но я так боюсь... еще раз умереть!

1932