– Недурной случай, – сказал господин Тауссиг, – но с большим недостатком, раз он произошел не в Праге, ведь даже в уголовных делах надо думать об интересах родины. Ну, скажите на милость, что нам до событий, которые произошли в Палермо или еще черт знает где? Какой нам от этого толк? А вот если интересное преступление совершается в Праге, так это, по-моему, господа, даже лестно. О нас, думаю я себе, сейчас говорит весь мир, так вроде и на душе приятнее. Ну и понятно, там, где совершается приличное уголовное преступление, и торговля идет живей: ведь оно свидетельствует о благополучии жителей и вообще вызывает доверие, не так ли? Но для этого нужно, чтобы преступник был пойман.
Не знаю, помните ли вы историю старого Гирша с Долгого проспекта. Он торговал кожами, но случалось ему продавать персидские ковры и тому подобные вещи восточного происхождения. Долгие годы он вел какие-то дела с Константинополем и там же подхватил болезнь печени, а потому был тощий, словно дохлая кошка, и желтый, как будто его вытащили из дубильного чана. А эти самые торговцы коврами – то ли армяне, то ли турки из Смирны – ходили к нему, потому что он умел с ними по-свойски договориться. Они, эти самые армяне, страшные мошенники, с ними даже еврей должен быть начеку. Так вот, на первом этаже у Гирша была кожевенная лавка, а оттуда наверх вела винтовая лесенка в контору, за которой находилась его квартира, где сиднем сидела госпожа Гиршова: она была такая толстая, что и двигаться не могла.
Так вот, однажды, около полудня, один из приказчиков поднялся наверх к господину Гиршу узнать, нужно ли послать некоему Вайлю в Брно кожу в кредит; но Гирша в конторе не оказалось. Это было странно, конечно, по приказчик подумал, что господин Гирш заглянул к жене. Однако вскоре вниз спустилась служанка звать господина Гирша обедать.
– Как так обедать? – удивился приказчик. – Ведь господин Гирш дома.
– Да как же дома? – отвечает служанка, – госпожа Гиршова целый день сидит рядом с конторой и не видела мужа с самого утра.
– И мы, – заметил приказчик, – тоже его не видели, правда, Вацлав?
Вацлав этот был слуга.
– В десять часов я отнес ему почту, – сказал приказчик, – господин Гирш еще рассердился, потому что мы должны были настоятельно напомнить Лембергеру о дубленых телячьих кожах; после хозяин и носу не высунул из конторы.
– Господи, – воскликнула служанка, – ведь в конторе-то его нет! Не отправился ли он куда-нибудь в город?
– Через лавку он не проходил, – ответил приказчик, – мы бы непременно его увидели, правда ведь, Вацлав? Может, он вышел через квартиру?
– Это невозможно, – твердила свое служанка, – госпожа Гиршова увидела бы его!
– Погодите, – сказал приказчик, – когда я к нему вошел, он сидел в халате и в шлепанцах; сходите-ка да поглядите, не надел ли он ботинки, калоши и зимнее пальто. – Дело-то было в ноябре, шел сильный дождь.
– Если он оделся, – говорит приказчик, – значит, ушел куда-то в город, а если нет, то должен быть дома, вот и все.
Служанка помчалась наверх, но тут же вернулась сама не своя.
– Боже мой, господин Гуго, говорит она приказчику, – ведь хозяин, господин Гирш, не надевал ботинки, ничего-шеньки не надевал, а госпожа Гиршова уверяет, что из квартиры он выйти не мог, потому как тогда ему пришлось бы проходить через ее комнату!
– Через лавку он тоже не проходил, – сказал приказчик, – его сегодня вообще тут не было, вот только он вызвал меня с почтой в контору. Вацлав, пойдемте его искать.
Первым делом побежали к контору. Там не было заметно никакого беспорядка: в углу – несколько скатанных ковров, на столе – недописанное письмо Лембергеру, над столом горел газовый рожок.
– Тогда совершенно ясно, – сказал Гуго, – господин Гирш никуда не уходил; иначе погасил бы лампочку, не правда ли? Он должен быть дома.
Но обыскали всю квартиру, а Гирш словно сквозь землю провалился. Госпожа Гиршова в своем кресле рыдала навзрыд. Казалось, – рассказывал потом Гуго, – будто трясется груда студня.
– Госпожа Гиршова, – сказал тогда Гуго (удивительное дело, как это молодой еврей, когда понадобится, сразу все сообразит). – Не плачьте, госпожа Гиршова, господин Гирш никуда не сбежал, – кожи идут хорошо, кроме того, он не инкассировал никаких долговых исков, не так ли? Где-нибудь шеф должен быть. Если он до вечера не объявится, сообщим в полицию, но не раньше, госпожа Гиршова, – сами понимаете: такое необычное происшествие фирме не на пользу.
Прождали, значит, до вечера и все искали господина Гирша, а о нем ни слуху ни духу. В надлежащее время господин Гуго закрыл лавку и отправился в полицию заявить, что господин Гирш исчез. Тогда из полиции прислали детективов; они прочесали весь дом, но нигде не нашли ни малейших следов; и кровь на полу искали – нигде ничего, ограничились тем, что контору на время опечатали. Потом, допросив госпожу Гир-шову и весь персонал, разузнали все, что делалось с самого утра. Никто не сообщил ничего особенного, только господин Гуго вспомнил, что после десяти к господину Гиршу заходил коммивояжер Лебеда и проговорил с ним минут десять. Стали разыскивать этого Лебеду и, конечно, нашли его в кафе «Бристоль» – он играл там в рамс. Лебеда живо припрятал банк, а детектив его успокоил:
– Господин Лебеда, сегодня я не по поводу рамса, я по поводу господина Гирша: он, представьте себе, пропал, и вы последний, кто его видел.
Так вот, этот Лебеда тоже ничего не знал: заходил он к господину Гиршу из-за каких-то ремней и ничего странного не заметил, только господин Гирш показался ему болезненнее обычного.
«Что-то вы похудели, господин Гирш», – заметил еще Лебеда.
– Однако, господин Лебеда, – произнес полицейский, – если бы даже господин Гирш похудел еще больше, так и то не мог раствориться в воздухе; какая-никакая косточка или же челюсть должны бы от него остаться. И в портфеле унести вы его тоже не могли.
И знаете, как дело обернулось. Вам, наверное, известно, что на вокзале есть камеры хранения, где пассажиры оставляют всевозможные вещи и чемоданы. Так вот, дня через два после исчезновения господина Гирша какая-то приемщица сообщила одному из носильщиков, что ей сдали чемодан и он ей почему-то очень не нравится.
– Сама не понимаю отчего, – сказала она, – только этот чемодан прямо страх на меня наводит. Носильщик подошел к чемодану, понюхал и говорит:
– Мамаша, знаете что, заявите-ка вы о чемодане в железнодорожную полицию.
Полиция привела собаку-ищейку; та обнюхала чемодан, зарычала, и вся шерсть на ней дыбом поднялась. Это было уж чересчур подозрительно, чемодан вскрыли, а в нем оказался труп господина Гирша в халате и в шлепанцах. Больная печень Гирша дала о себе знать – от бедняги уже пахло. В шею ему впился толстый шпагат – он был задушен. Но оставалось невыясненным, как он в халате и шлепанцах попал из своей конторы в чемодан на вокзале?
Дело это расследовал полицейский комиссар Мейзлик. Поглядел он на труп и вдруг увидал на лице и на руках Гирша этакие зеленые, синие и красные пятна; это тем более бросалось в глаза, что господин Гирш был очень смуглый. «Странные признаки разложения», – подумал Мейзлик и одно такое пятно попробовал потереть носовым платком – оно и слиняло.
– Послушайте, – сказал тогда Мейзлик остальным, – а ведь похоже, что это пятно анилиновое. Я должен еще раз заглянуть в контору.
В конторе он все искал, нет ли там каких-нибудь красок, – красок там не оказалось, но неожиданно на глаза ему попались скатанные персидские ковры. Он развернул один и потер синюю завитушку носовым платком, смочив его слюной, и на платке появилось синее пятнышко.
– Ну и барахло эти ковры, – сказал Мейзлик и стал искать дальше; на столе, на подставке чернильницы, у господина Гирша нашлись два или три окурка турецких сигарет.
– Запомните, дружище, – сказал Мейзлик одному детективу, – что при сделках с продавцами персидских ковров всегда курят одну сигарету за другой – таков уж восточный обычай.
Потом Мейзлик вызвал Гуго.
– Господин Гуго, – сказал Мейзлик, – тут после Лебеды еще кто-то побывал, так ведь?
– Да, – ответил Гуго, – только господин Гирш не желал, чтобы об этом пошли разговоры. «Ваше дело кожи, – посоветовал он нам, – а ковры вас не касаются, это мое дело...»
– Все понятно, – говорит тогда Мейзлик, – это ведь контрабандные ковры; посмотрите, ни на одном нет таможенной пломбы. Если бы господин Гирш не отправился на тот свет, у него сейчас было бы по горло хлопот на Гибернской, он заплатил бы такой штраф, что посинел бы от злости. Ну, быстро, отвечайте, кто тут еще был?!
– Гм, – ответил Гуго, – около половины одиннадцатого в открытом лимузине приехал армянский или еще какой-то там еврей, такой толстый и желтый, и спросил не то по-турецки, не то еще как – господина Гирша. Ну, я ему показал, как пройти наверх в контору. А с ним шагал этакий верзила – слуга, худой, будто щепка, и черный, как черная кошка. Он нес на плече пять большущих скатанных ковров – мы еще с Вацлавом подивились, как это он их поднял. Оба они прошли в контору и пробыли там минут пятнадцать; нас это не интересовало; впрочем, все время было слышно, как этот нечестивец говорит с господином Гиршем. Потом слуга спустился, на плече у него было теперь только четыре скатанных ковра. «Ага, – подумал я, – значит, господин Гирш опять купил ковер». Да, этот армянин в дверях конторы еще раз обернулся и что-то сказал господину Гиршу, но что именно, я так и не разобрал. Ну, потом верзила швырнул ковры в автомобиль, и они уехали. Я не говорил об этом только потому, что ничего удивительного тут не было, – таких торговцев коврами у нас перебывало видимо-невидимо, и все, как один, – мошенники.
– Знаете ли, господин Гуго, – ответил доктор Мейзлик, – странное-то тут было: в одном из свернутых ковров верзила и вынес труп господина Гирша, понимаете? Черт побери, ведь вы, друг мой, могли заметить, что этот парень поднимался наверх легче, чем спускался вниз!
– Правда, – сказал, побледнев, Гуго, – он шел прямотаки согнувшись пополам! Но, господин комиссар, это невозможно: толстый армянин шел сзади и еще в дверях конторы разговаривал с господином Гиршем.
– Ну да, – возразил Мейзлик, – разговаривал, обращаясь к пустой комнате. А когда верзила душил господина Гирша, армянин все время молол языком, так-то вот. Господин Гуго, армянский еврей похитрее вас будет. Ну, а там они отвезли труп, завернутый в ковер, к себе в отель; от дождя паршивый ковер, крашенный анилином, полинял и испачкал господина Гирша. Это ясно, как дважды два – четыре, вот так-то. А в отеле бренные останки господина Гирша втиснули в чемодан и отправили на вокзал. Вот как, господин Гуго, обстояло дело!
Пока господин Мейзлик во всем разбирался, тайные агенты напали на след армянина. На чемодане-то сохранилась наклейка одного берлинского отеля – из этого следовало, что армянин не скупился на чаевые, ведь портье этими наклейками дают друг другу знать по всему миру, какие чаевые можно получить с клиента. Армянин платил настолько щедро, что берлинский портье запомнил его фамилию – Мазаньян; тот ехал в Вену через Прагу, но сцапали его только в Бухаресте; в предварительном заключении он повесился. За что армянин убил Гирша, никто не знает; скорей всего, сводил какие-то старые счеты, еще с тех времен, когда господин Гирш жил в Константинополе.
– Этот случай доказывает, – задумчиво закончил господин Тауссиг, – что самое главное дело в торговле – добросовестность. Торгуй армянин настоящими коврами, а не выкрашенными дешевым анилином, на след убийцы напали бы не слишком скоро, не так ли? А торговать браком – это всегда боком выходит, не так ли?