Холст, масло. 101,8х81,5 см.
Эрмитаж, Санкт-Петербург. (Собр. О.Кребса, Хольцдорф)
Изабель Лемонье – одна из любимых моделей Мане: по количеству написанных с нее портретов она уступает только Берте Моризо. Существует шесть ее портретов маслом, пастель, а также несколько акварелей. Почти все эти портреты отличаются уверенной быстротой исполнения. Каждый раз представая в новом наряде, Изабель вряд ли позировала очень долго. Некоторым исключением является, пожалуй, лишь данная работа, одна из двух наиболее крупных во всей серии. Заметно, что голова радикально переписывалась. Краска соскабливалась, заново наносилась и, может быть, даже не один раз. Хотя известно, что Мане для работы над портретами просил м-ль Лемонье дать ему фотографии, каждая из картин, несомненно, писалась с натуры, причем очень быстро: художник всегда торопился зафиксировать впечатление от модели, пока оно сохраняло свежесть.
Изабель Лемонье была дочерью крупного ювелира с Вандомской площади. Следовательно, с самого начала судьба предопределила ей занимать какое-то место в парижском свете, тем более, что ее старшая сестра вышла замуж за издателя Жоржа Шарпантье, а салон Шарпантье в 1870-х годах сделался весьма примечательным центром литературно- художественной жизни французской столицы. Чета Шарпантье активно поддерживала импрессионистов, в особенности Ренуара. Мане не раз бывал в их салоне и принимался там как свой; во всяком случае в одном из писем к Изабель Лемонье он просит ее передать привет сестре и издателю.
Жорж Шарпантье оказывал влияние на издание иллюстрированного еженедельника "La Vie moderne", возглавляемого Эмилем Бержера. В галерее, примыкавшей к конторе этого журнала, устраивались выставки для поддержки импрессионистов. Первая из выставок была отдана Эдуарду Мане. Она открывалась 8 мая 1880 г. Художник представил на ней свои последние произведения. По свидетельству биографа Мане Моро- Нелатона, на выставке находился портрет Изабель Лемонье, "некой девицы Лемонье". Моро-Нелатон утверждал, что это был пастельный портрет. Что касается портретов маслом, скорее всего, ни один из них при жизни художника не выставлялся.
В воспоминаниях друга Мане Антонена Пруста, относящихся к 1878 г., когда в Париже проводилась Всемирная выставка, рассказывается о том, что мастерскую Мане посетил Фредерик Лейтон, президент Королевской Академии художеств в Лондоне, а вслед за тем Арсен Уссей, издатель журнала "L'Artiste" и инспектор Департамента изящных искусств.
"Арсен Уссей, войдя в мастерскую, спросил:
– Чей это большой портрет маслом?
– Это портрет м-ль Лемонье.
– На вашем месте, Мане, я бы больше к нему не прикасался.
– По этому поводу я должен сказать, что для меня крайне важно, чтобы сеансы не прерывались. Когда я берусь за вещь, я больше всего боюсь, что модель меня "обманет", что мне не удастся провести такое количество сеансов и в таких условиях, какие мне необходимы. Модель приходит, позирует, а затем исчезает, говоря: "Ну, теперь он может закончить без меня!" Но это не так; заканчивать в одиночку невозможно; или надо заканчивать в тот же день. Но обычно приходится начинать снова, и тогда это тянется много дней".
Если верить Прусту и такой эпизод, действительно, имел место в 1878 году, возникает соблазн отнести его слова к портрету из собр.Кребса, ибо он, во-первых, большой, во-вторых, художнику пришлось здесь основательно переписывать лицо. Однако более вероятно, что портрет написан позже, а в воспоминаниях Антонена Пруста имеется в виду другая картина, с аналогичными размерами и с тем же названием.
С другой стороны, документальных подтверждений, когда именно была исполнена картина, нет. В наиболее раннем каталоге произведений Мане Дюре поставил данную картину третьей по порядку, так и назвав – "Третьим портретом". Руар и Вильденстейн, авторы полного каталога творчества Мане, датировали все портреты Изабель Лемонье 1879 г., с чем не всегда можно согласиться. Так, устроители наиболее крупной выставки Мане, проходившей в Париже и Нью-Йорке в 1983 г., в весьма обстоятельном каталоге определили время исполнения "Портрета Изабель Лемонье с муфтой" (Музей искусств, Даллас) как 1879-82. Моро-Нелатон относил эту картину к 1880 г. Между тем вполне возможно, что даллаский портрет был исполнен приблизительно одновременно с данным холстом. В обоих случаях модель предстает в одной и той же шубке. Зная, сколь большое значение придавала нарядам молодая женщина, трудно представить, что по прошествии какого-то значительного отрезка времени она появилась перед художником все в том же одеянии. Шубка, зимний наряд, дает некоторые основания сузить датировку обоих портретов до зимы 1879-80 гг.
Руар и Вильденстейн, публикуя в своем каталоге портреты Изабель Лемонье, замечают, что они датируются по-разному в различных изданиях. Сами они, однако, не пытаются выстроить какую-либо последовательность, помещая все картины под одним, 1879 годом: "Девушка с белой косынкой" (Глиптотека Ню Карлсберг, Копенгаген), "Женщина с золотой булавкой" (частное собр., США), "Портрет м-ль Лемонье" (бывшее собр. Кребса), "Изабель Лемонье с муфтой" (Художественный музей, Даллас), "Сидящая м-ль Изабель Лемонье" (собр. Уильям Кокс Райт, Сент-Девидс), "Портрет м-ль Изабель Лемонье" (частное собр., Швейцария, принадлежал Берте Моризо). Можно предположить, что два последних портрета были самыми ранними в этой цепи, завершили которую изображения девушки в шубке. Они исполнены в мастерской на улице Амстердам, 77, где Мане обосновался в апреле 1879 г.
Кроме самой маленькой картины, "Сидящей Изабель", все остальные замыслены как более или менее стандартные портретные постановки. В них фигура представлена стоящей фронтально, иногда с легким поворотом, в победренном срезе. Одежда повсюду воспроизведена быстро и довольно суммарно, с таким расчетом, чтобы затем уже не подвергаться переделкам. Другое дело – лицо. На нем, а не на фигуре сосредоточены усилия художника, стремящегося схватить новый нюанс выражения, так что в совокупности эта группа картин образует импрессионистическую серию.
Мане был увлекающимся человеком. Изабель Лемонье ему, безусловно, очень нравилась. Однако их отношения не имели, да и не могли иметь сколько-нибудь ощутимой глубины. Изабель как-то льстило, что она производит впечатление на художника, о котором в обществе говорили немало, но дальше того, чтобы принимать вполне невинные и по-светски изящные знаки внимания, она, разумеется, не пожелала бы пойти. Вряд ли и Мане рассчитывал на подлинную взаимность: большое различие в возрасте, заметное положение в обществе, кодекс приличий, которому и он подчинялся, а главное, его болезнь – все делало недостижимой мысль о желанной связи. Эта мысль возвращается к обреченному художнику как залог того, что жизнь не кончается.
Он был серьезно болен, уже когда готовил выставку в "La Vie moderne" и понимал это. По совету доктора взялся за гидротерапевтическое лечение, для чего поселился в Бельвю, неподалеку от Парижа. Мане благодарит м-ль Лемонье, что та позволила писать ей. "Раз уж вы разрешили, я буду писать часто". Сохранилось 21 послание художника. Они образовали редкостную сюиту, спустя много лет изданную отдельно.
"Во время пребывания в Бельвю, – писал Моро-Нелатон, – его мысль без конца уносится к ней, доверяясь коротким посланиям, украшенным маленькими акварелями, какими-то изысканными лакомствами: то цветок, то плод, то портрет Зизи, кошки, которую обожают все домашние, или же портрет самой молодой персоны, набросок идеи того, какую курортную жизнь она ведет в Люк-сюр-Мер, один раз в пляжном туалете, а другой – в костюме, подходящем для ныряния в волны. Тон этих записок – тон разговора, исполненного шутливой непринужденности".
Эти письма не составляют переписки. Послания идут в одну сторону. С их помощью Мане стремится не впасть в тоску. Он шутит, потому что храбрится. Он даже может позволить себе незатейливый стихотворный экспромт.
Для Изабель
Эта мирабель,
Но кто еще краше,
Так то Изабель
Впрочем, иногда в строках Мане проглядывает нечто большее, чем игра, чем флирт по правилам. "Не буду больше писать, вы мне совсем не отвечаете... Вы или очень заняты, или вы очень злая. Однако у меня не хватает духа на вас сердиться".
В сравнении с рисунками в письмах портреты маслом более основательны. Они могли быть написаны более или менее непринужденно, но никакого легкомыслия в них нет. Правда, непринужденность давалась теперь Мане труднее, и по портрету из собр. Кребса можно почувствовать, как сильно Мане к ней стремился, уничтожая только что написанное и при следующем сеансе начиная все заново. Может быть, лучшее, что есть в этой картине, маленькая красная роза с зелеными листочками на груди Изабель. Здесь Мане не испытывал каких-либо колебаний и несколькими уверенными, точными и в то же время деликатными мазками набросал это единственное и лучшее украшение женщины – маленький шедевр натюрмортного искусства, сделавшийся частью портретной программы. С лицом все обстояло значительно сложнее. Наверное, художнику не всегда просто было "преодолеть" состояние, в котором находилась его модель. "Сеансы, на которые моя бабушка согласилась, чтобы доставить удовольствие Мане, в то время совсем больному, – писал внук Изабель Лемонье Мишель Робида, – были чрезвычайно утомительны. "Мане не умел рисовать, рассказывала она со свойственным ей остроумием, и вечно заново начинал мои портреты. у меня на глазах он уничтожил уж не знаю сколько этюдов. Я уверена, что он отдал бы мне их, если бы я попросила. Но у меня было уже так много портретов..."
По материалам книги: А.Костеневич "Неведомые шедевры. Французская живопись XIX-XX веков из частных собраний Германии", Издательство "Харри Н.Абрамс", Нью-Йорк- Санкт-Петербург, 1995 г.
http://impressionnisme.narod.ru/MANE/mane67_about.htm
|
|
