Андреев Д.Л. - Фрагменты из переписки Д.Л. Андреева и из воспоминаний о нём

Размещение в сети: http://rodon.org/andreev/_fipdaiivon.htm
Дата написания: после 1950; автора: 1906-1959; файла: 31.03.2021
Основной источник цитат: Собр.соч. "Урания", М., 1997 г., том 3 кн.2
Составитель: Алексей Кольцов (16.10.2003 {10})

А.А. 19 января 1956
Безобразия средневековой инквизиции не имеют отношения к религии, но позволяют осудить церковь. Кстати, ни одна антирелигиозная агитка не может так губить в наивных людях религиозное чувство, как церковь и многие верующие. А это свидетельство наивности людей, неполноценности их ума и преступности церкви.

Д.Л. 28 января 1956
С твоими рассуждениями о церкви и её "преступности" согласен только отчасти. На мой взгляд дело обстоит гораздо сложнее, но разъяснять мою позицию на этот счёт – никаких писем не хватит. Во всяком случае, безобразия церкви – только одна сторона медали. Я уже писал тебе о необычайной противоречивости отдельного человека, о совмещении взаимоисключающих, казалось бы, свойств и т.п. Тем более это относится к любому человеческому коллективу. Праведные люди, хоть и очень редко, но встречаются; праведные же общества – никогда и нигде. И брать подобный идеал за критерий значит отвергнуть все человеческие общества, как неполноценные и даже преступные и – остаться на бобах. Это значит попросту отказаться от рассмотрения всего положительного в истории и деятельности этих обществ, – т.е. превратить всю историю человеч[еской] культуры (в своём представлении, конечно) в "дьяволов водевиль", по выражению Достоевского.

А.А. 2 марта 1956
Знаешь, родной, моё резкое осуждение церкви вызывается двумя вещами. Первое – я так нагляделась за эти годы на уродства православия, католичества и всякого возможного и невозможного сектантства, что не могу быть ни спокойной, ни, может быть, объективной. Если б ты видел хотя бы "свидетелей Иеговы", "выкрещивающихся" обратно и плюющих на крест и "монашек", которых за руки и за ноги (буквально) тащат в баню, потому что грех мыться, да ещё бои между бабами разных верований – ты бы меня хоть отчасти понял. Второе – я могу всё простить людям, кроме приплетения Имени Божьего к своим собственным делишкам. И неважно построенное общество, даже если оно пытается удержаться на высоких человеческих принципах, но это ему плохо удаётся, вызывает во мне меньшее возмущение, чем если такие вещи происходят якобы на основе Божьих слов. Вот и всё.

Д.Л. 3 апреля 1956
Теперь о праведности. Тут я с тобой в корне не согласен, удивлён и даже, очевидно, чего-то не понимаю. Я понимаю под словом праведность высшую степень нравственного развития, вот и всё. Праведность совершенно не обязательно должна иметь аскетический, иноческий характер. Иноческая аскеза – только одна из её разновидностей. Д-р Гааз – другая. Ганди – третья. И, по-моему, напр[имер] Чехов находился на границе праведности. И если Диккенс грешил тем-то и тем-то, меня это мало интересует: существенно по-моему то, что "Пиквикский клуб" – книга такой чистоты, добра, такого изумительного отношения к людям, что автором её мог быть только праведник. – Но конечно, и к иночеству и к церкви у меня отношение совсем другое, чем у тебя. Говорить об этом в письмах невозможно, ввиду обширности темы. Скажу только, что на такие явления, как Церковь, надо найти угол зрения не только исторический, но и метаисторический; иначе будешь только скользить по поверхности. Что же касается уродливых явлений, кот[орые] ты описываешь, то я понимаю, что это может быть смешно; понимаю так же, что можно испытывать к ним острую жалость, как к уродливо-искривлённым, карликовым деревьям, выросшим в какой-нибудь щели или трещине, вне условий, необходимых для правильного развития. Но как можно при этом пожелать "съездить им по зубам" – воля твоя, не понимаю, никогда не пойму и очень огорчён. И не думай, что я таких явлений не знаю, не видел и только поэтому так говорю. Знаю их, знаю, и, кажется, кроме жалости испытываю ещё и другое чувство: уважение. За непоколебимость и силу.

Любил он читать богословские книги, что в те годы казалось необычным. И рассказывал мне о том, как в детстве побывал в Оптиной Пустыни. [...]

Был он религиозен, но не ханжески, ходил в церковь, но признавал и другие религии. Иногда он мне читал Евангелие.

И.В. Усова. Даниил Леонидович Андреев в моей жизни

Но были и такие люди, которые относились к Дане отрицательно. Это были узко-церковные ортодоксы, которые предпочитают даже полных атеистов людям так широко верующим, как Даня. Они не прощали Дане широты его веры, того, что, помимо православия, он чтит и все другие высокие религии. По-мелочному, нехорошо придирались они к нему, выискивали его погрешности даже там, где их и не было. И конечно же, подобные люди не украшают православия.

О кончине Даниила Андреева кому-то понадобилось распространить ложные слухи. Некто А.Килим сообщает:

У меня есть знакомый, его зовут Игорь Николаевич Бируков. Он православный человек, очень старый, 1911 года рождения. Его семья была очень близка к семье Андреевых. Так вот, по словам Игоря Николаевича (а у меня есть основания ему верить), Даниил Андреев перед смертью раскаялся в своих заблуждениях, исповедовался православному священнику, отрекся от своих трудов и умер как православный христианин.

Вероятно именно ради опровержения подобных вымыслов написан следующий отрывок в мемуарах А.А. Андреевой "Плавание к Небесному Кремлю":

Очень незадолго до смерти Даниила исповедовал отец Николай Голубцов. По условиям нашей жизни деваться во время исповеди мне было некуда. Я осталась в той же комнате, стояла на коленях и молилась. Поэтому знаю совершенно точно, что в создании "Розы Мира" Даниил не каялся, как и во всех остальных своих произведениях.

Р.С. Гудзенко. Слово о Данииле Андрееве
...проблема старца Фёдора Кузьмича, версия о том, что Александр I и Фёдор Кузьмич – одно и то же лицо. Даниил Леонидович придерживался этой версии и говорил, что Александр I – центральная фигура русского покаяния. Приводил всякие доказательства, ссылался на слова члена партии, Маслова, он в тюрьме оказался по "ленинградскому делу". Тот присутствовал при эксгумации тела Александра, и гроб оказался пустым...

Он знал индийскую философию, но теософия, Блаватская были ему чужды. [...]

Даниил Андреев чрезвычайно высоко ценил индийскую культуру. Его, равнодушного к буддизму, привлекал брахманизм. Он тогда считал, что индуизм в своих высших проявлениях приблизился к духовному выходу в космос. Его занимала Индия духа, возвышенные образы Вишну и Брамы.

Но, как ни странно, я до сих пор не знаю, любил ли он Рериха. О нем мы почему-то никогда не говорили. Видимо, потому, что Рерих в то время давно уже был эмигрантом...

...захватывающе-интересную книгу – "Индийскую философию" Чаттерджи и Датты, только что вышедшую в свет [* С. Чаттерджи, Д. Датта – "Древняя индийская философия"; М.1954]. Она написана ясным, чётким языком, объективна и очень обстоятельна. Я одолел пока введение, пробежал забавную систему чарваков – в стиле наивного материализма (схожую отчасти с эпикуреизмом, но более грубую) и проштудировал изумительную (особенно в отношении этики) философию джайнизма. [...] Между прочим, у джайнистов есть такая мысль: "благополучие – это внешний покров жизни, и нарушить благополучие другого значит причинить вред жизни. Без благополучия (в том или ином виде) человеческая жизнь невозможна, поэтому лишение человека благополучия фактически является лишением его тех существенных условий, от которых зависит его жизнь и духовное развитие".

Теперь я перешёл к философии буддизма. Всем этим я занимался раньше, в 1930-1935 гг., но тогда я пользовался преимущественно работами по истории религий, а в таком сугубо философском разрезе сталкиваюсь с этим впервые. А впереди ещё 6 ортодоксальных философских систем индуизма: йога, веданта и др. Представляешь какое наслаждение!

В тюрьме же он выучил несколько тысяч слов хинди, но грамматики этого языка он не знал. Индийскую культуру, философию в частности, он считал наисовершеннейшей и был знаком с ней до мелочей. Индию страстно любил. Это бросается в глаза и в его сочинениях. Полушутливо замечал, что очень похож на индийца. Рассказывая мне о переводе "Махабхараты" индологом Смирновым, титаническим трудом которого он восхищался, Андреев воскликнул: "Подумать только, целый народ мыслит философскими категориями!"

Сейчас читаю новый перевод "Махабхараты", выходящий у нас том за томом [...] Впечатление грандиозное. Нибелунги, Илиада, Одиссея, Эдда – всё меркнет рядом с этим титаническим полотном.

...читаю понемногу "Махабхарату". Не знаю писал ли я Вам о грандиозном впечатлении, производимом этим эпосом? В смысле пластичности образов "Илиада" или "Одиссея", конечно, совершеннее, но перед бездонной философской глубиной и колоссальностью всей концепции "Махабхараты" меркнет не только Гомер, но и решительно всё, что я знаю, исключая, пожалуй, "Божественную комедию". Но то – создание одного лица, великого гения, глубокого мыслителя и при том воспользовавшегося религиозно-философской концепцией, в основном сложившейся уже до него. Здесь же – фольклор, обширное создание множества безымянных творцов из народа, и это особенно поражает. Что это за беспримерный ни с кем не сравнимый народ, способный на создание таких сложнейших философских, психологических, религиозных, этических, космогонических философем и на облечение их в ажурную вязь великолепного, утончённого стиха! Перестаёшь удивляться тому, что именно Индия выдвинула в наш век такого гиганта этики, как Ганди, единственного в новейшие времена государственного деятеля-праведника, развеявшего предрассудок о том, будто бы политика и мораль несовместимы.

Д.Л. 12 декабря 1958 – Р.С. Гудзенко
Ведь я, дорогой друг, закоснелый и непереубедимый дуалист (не в философском, а религ[иозном] смысле), и в моих глазах вся жизнь, всё мироздание – мистерия борьбы провиденциальных и демонических сил. Конечно, я верую в конечную – космическую победу Благого начала. Но на отдельных участках и в отдельные периоды времени (иногда, с точки зрения человеч[еских] мерил, весьма длительные) победы могут оставаться и за тёмными силами. Не представляю, как иначе можно объяснить историю. Впрочем, у меня это – не результат логических рассуждений, а выводы из метаисторического созерцания.

Д.Л. 10 ноября 1956
Проживи я хоть до 100 лет, но от тезиса "относительного дуализма" мне уж не отойти: могу его только развивать и углублять. А Серёжа [* С.Н. Ивашев-Мусатов] никак не поймёт, что всемогущество и благость – несовместимы и что, значит, одного из этих качеств просто нет (вследствие самоограничения Абсолюта). И уж, разумеется, не благости.

* В качестве комментария подчеркнём, что концепция "Розы Мира" не предполагает дуализма субстанциального или онтологического (на чём и акцентируется Д.Андреев, говоря, что он дуалист "не в философском, а религиозном смысле"). Дуализм борьбы провиденциальных и демонических сил не носит универсального характера для всего множества миров Вселенной и со временем должен быть преодолён полностью. "Самоограничение Абсолюта", о котором говорит Д.Андреев, происходит на стадии творения, а не является неким постоянным "попущением": "божественное творчество само ограничивает Творца, оно определяет Его могущество той чертой, за которой лежат свободы и могущества Его творений" (РМ 2.3).

Я вообще отрицаю легенду о какой-то моей особенной доброте, это совершенная чепуха (так же как и о мифической гипертрофии честности), и уж абсолютно не могу взять в толк, как может думать так именно А[лександра] Л[ьвовна], на горьком опыте убедившаяся в совсем других моих свойствах, особенно в годы молодости. По-моему секрет просто в том, что она сама – добрый и очень незлопамятный человек.

И.В. Усова. Даниил Леонидович Андреев в моей жизни.

За несколько лет нашей с ним дружбы он ни разу не сказал ни слова неправды. Он настолько был рыцарем слова, что даже не предполагал и в других (в кого он уже поверил) возможности играть словами, актерствовать с их помощью. И благодаря такой вере в слова он иногда оказывался совершенно слепым по отношению к тем, кто умело пользовался ими. И это наряду со сверхчеловеческой зрячестью по отношению к областям невидимым, к потустороннему!

[...] мы спросили его: какое человеческое свойство он ценит больше всего? – "Доброту", – ответил он. И он сам обладал этим свойством.

Я любил в нём человека неколебимой преданности тому, что он считал истиной, и высочайшей честности, никогда не позволявшего себе сфальшивить ни в малом, ни в большом – ни в простом житейском, ни в идейном смысле – неразрывная связь этих двух сфер для меня несомненна.

Тебе как-то удивительно свойственно раскаиваться. То тебя мучит (это было в давнишних письмах), что ты со мной где-то был не так, теперь тебя мучит, что З. ты неполно платил за его отношение, никак ты не можешь забыть тропинок, закручивающих твою юность...

Ты пишешь, девочка, о моей склонности к "раскаянию". Это – комплимент. Я нахожу, напротив, что одарён этой способностью в весьма недостаточной степени. Ты, кажется, думаешь, что я "постоянно" (как ты выражаешься) мучаю себя подобными настроениями. О, нет: я их испытываю гораздо реже и поверхностнее, чем было бы нужно. Требуется немалое мужество, чтобы не поддаваться соблазну – заглушить, отвлечь себя, скользнуть мимо, "обойти стороной", как говорил Пэр Гюнт [* герой одноимённой драматической поэмы Г.Ибсена]. Я вообще считаю, что человек, если он хочет быть глубоким, и в особенности мужчина, не должен прятаться ни от каких переживаний, сколь бы мучительны и тягостны они ни были. Наоборот, он должен стремиться пройти сквозь них до конца. А концом может быть только полное развязывание данного кармического узла, – хотя бы за порогом смерти.

С ним можно было спорить. Он остаётся при своём убеждении, но оппонента не возненавидит, если ты говоришь нечто прямо противоположное, останется дружба. Он уже привык к различию во мнениях. [...] Это был, конечно, замечательный человек. Очень терпимый, выносящий любого оппонента без какой бы то ни было агрессии.

Даня в жизни был скромным, выдержанным человеком, очень хорошим товарищем. [...] И всех привлекала его редкостная возвышенность и чистота, благородство. И это не общие слова. Я никогда не видел, чтобы он был пьян. Он не чревоугодничал. Не участвовал ни в каких пирушках, не любил, как и я, нескромных разговоров. А одевался непритязательно, но аккуратно. Он даже производил впечатление некоего анахорета.

Как-то я заметил, что тюремное заключение, при всём своём трагизме, облагородило его личность до такой степени, до какой она не сумела бы подняться вне тюремных стен. Он ответил, что тюрьма, как правило, духовно обогащает и развивает людей, сидящих за убеждения, и привёл в пример Джавахарлала Неру – его книгу "Открытие Индии" Андреев прочитал во Владимирском централе. Несколькими годами позже другой политзаключённый, Александр Солженицын выскажет ту же мысль [...]

Отзыв о фильме реж. Ивана Пырьева "Идиот" (1958)

Д.Л. 11 сентября 1958 – В.Л. Андрееву
... в кино мы были в последний раз месяца 4 назад – смотрели "Идиота". Если до вас дойдёт этот фильм, не пропустите его: образ Настасьи Филипповны оставляет желать лучшего, но Мышкин совершенно бесподобен, едва ли даже не лучше, чем у самого Достоевского. Это настоящий шедевр. Ничего подобного я в кино ещё не видал.

Отзыв о романе И.А. Ефремова "Туманность Андромеды"

Д.Л. 9 марта 1958 – Г.Л. Гудзенко
Довольно интересен ещё роман Ефремова "Туманность Андромеды", напечатанный в комплекте журн[ала] "Техника – молодёжи"* за прошлый год. Это – научная фантастика, действие происходит через 3 тысячи лет, описываются полёты на планеты далёких звёздных систем. Некоторые описания удачны, ярки, но в целом книга страшно перегружена техницизмами, изображениями всякого рода научной аппаратуры и совершенно неубедительными картинами жизни человеческого общества того времени. Автор пытается изобразить его в заманчиво идеальных красках, а вместо этого получается впечатление чего-то ходульного, выхолощенного и безмерно самодовольного.

* Cледует иметь в виду, что в журнале Техника-молодёжи публиковалась сокращённая версия романа «Туманность Андромеды».

Д.Л. 9 мая 1958 – Л.Л. Ракову
Месяца 2 назад я отдал в "Знамя" десятка 2 стихотворений из известных Вам циклов о природе. Недавно получил их назад с пространной рецензией. Много хороших слов, начиная с выражения недоумения: "нисколько не сомневаешься в том, что перед тобой по-настоящему талантливый поэт и удивляешься тому, что никогда не встречал в печати это имя". Но, начав за здравие, кончают за упокой: "всё это очень хорошо, но на стихах нет "визы времени" и следует познакомиться с другими стихами Д.А."... А что я им покажу? "Грозного"? "Рух"? "Навну"? Таким образом, как и следовало ожидать, из моих попыток в этом направлении ничего не получается.

О "конкретизации" мистического опыта (спор с А.А.)

Знаешь, Солнышко моё, всё читаю "Навну" и никак не могу определить отношения (своего к ней). Писать буду бестолково, потому что не скоро смогла бы высказаться по этому поводу связно. По звучанию и своеобразию это – чудо. Просто великолепная и совершенно своя вещь. [...] А зачем и откуда взялись имена, которых ты знать не можешь, я не понимаю. И эти имена, а также строчки (плохо говорю, не строчки, а иначе надо сказать), как:

– То стихиали баюкали космос
Телесного слоя. –

И вот вся вещь для меня – смесь настоящего, огромного, недосягаемого искусства с совершенно сомнительными вещами.

О "Навне" подожди судить. Ведь это, с одной стороны – только начало, а с другой – само по себе, всё в целом, является лишь серединой. Возможно, что относительно д-ра Штейнера* ты останешься в будущем при особом мнении, но дело в том, что к Штейнеру это не имеет никакого отношения, а имеет к некоторой концепции, лежащей под или за всеми текстами и постоянно появляющейся в различных рядах слов и образов. Это не случайные ляпсусы, а штрихи системы. Именно в качестве штрихов, дополняя друг друга, они имеют свою raison d'etre [* здесь: разумную основу (фр.)] и воспринимаются совсем иначе, чем взятые изолированно. Существует, как данность, некий новый жанр, называемый поэтическим ансамблем. Какая-либо тема, весьма обширная по объёму и сложности, может найти адекватное выражение не в поэме, цикле или драме, а в жанре комплексном: все его части связаны между собой единством этой темы, различные аспекты и подтемы которой в них разрабатываются, и в то же время каждая из них является произведением, до некоторой степени автономным. При этом, сюда привлекаются поэмы, поэтические симфонии, циклы, даже поэмы в прозе и т.д. – Что же до названий, то почему ты так уверенно пишешь, что я не могу их знать? А если я всё-таки знаю? Представь – именно знаю, да при том ещё много десятков, и не только названия, но и "ландшафты", и смысл их, и звучание (там, где оно есть), и категории их обитателей, и многое другое. Я всё твержу, а ты всё не хочешь услышать: недаром же я пролежал, в общей сложности, 1500 ночей без сна. Мало ли какие бывали состояния. Ведь не для красоты же слога сказал я тебе, что знаю теперь много такого, о чём Леон[ид] Ф[ёдорович] только мечтал [* персонаж из уничтоженного НКВД романа Д.Андреева "Странники ночи"]. Поэтому не смущайся странными словами: каждое из них, в своём месте, раскрывается и объясняется образно. (Кстати: космос – слово не штейнеровское, а общеупотребительное, а стихиали – моё. При чём же тут доктор?..)

* Штейнер Рудольф (1861-1925) – немецкий мистик и философ. Возглавлял немецкое отделение Теософского Общества. В 1913 г. после разрыва с теософией создал Антропософское Общество. От многих теософских мотивов Штейнеру избавиться так и не удалось, хотя в его учении нет антихристианских концепций в духе Е.П.Блаватской и совершенно определённо выражен отход от псевдо-восточной атмосферы теософии в область мистерий европейского духа. В черновиках "Розы Мира" есть строчки о Штейнере, не включённые в окончательный текст: "Несчастный путаник – наконец добрался до Олирны [* первый из миров восходящего ряда]. Падал в магмы: самозванство и совращение с пути тысяч душ. Он был добр и это сократило его муки."

Заинька ты мой хороший, во всём этом куске не признаю только Афродиты народной. Не признаю, потому что, мне кажется, не подходит греческий (эллинский, а не византийский) термин к русской глубине. [...]

А относительно доктора Штейнера я неполно выразилась, а ты не понял. Я тебя в антропософии не подозреваю.

Помнишь, когда мы читали о нём, осталось впечатление, что это был человек огромных духовных возможностей, проходивший очень близко от самых глубоких и подлинных вещей, но, в силу желания слишком рано конкретизировать и переводить на человеческий язык иного плана понятия, заплутавшийся среди ряда подмен и невольных обманов. Не помню был ли это наш с тобой вывод или это сформулировалось позже, когда я думала об этом одна.

Чего-то а таком роде я боюсь для тебя. И ты не думай, что ты всё говоришь, а я не слышу. Я слышу, но боюсь поверить. И потому мне и пришёл в голову Штейнер, что там так часто переплетаются подлинное интуитивное ощущение и незаконная конкретизация.

Дорогой мой, я опять про "Навну". Ужасно жалко, что я никак не найду слов, чтобы объяснить, против чего именно я так протестую. Теперь я перечитываю всё подряд и, хоть и должно становится яснее начало от второй половины, всё равно я этого начала не могу принять. И названий не могу принять тоже. И не объяснение для меня – "1500 ночей без сна, всякие бывали состояния". Да, всякие бывали состояния, и далеко не всем этим состояниям я бы поверила. Для меня совершенно убедительно и до слёз трогательно основное – просветление косной жизни путём проникания её светлым существом, но совсем не убедительны эти названия, причём сущность их я, опять, целиком принимаю. Правда я должна сказать, что в моём несколько, быть может, болезненном восприятии этих вещей сыграли роль две жизненных истории. Первая – Коваленские [* А.В. Коваленский – поэт-мистик, муж двоюродной сестры Д.Андреева, арестован по делу Д.Андреева, все рукописи при этом погибли]. Они, своими мелкими человеческими обликами, очень серьёзно поставили для меня под вопрос явления, похожие на "духов Лиурны".

Второе – была у меня здесь, в 49-50 годах встреча, о которой надо рассказывать долго и как следует. Началась эта история с такой радости, что для меня всё было оправдано и не жалко, даже ты и странники [* имеется в виду роман "Странники ночи"], а кончилось дело тем, что я этой женщине в самом прямом смысле слова дала по морде, когда поняла, что всё, что она рассказывала была спекуляция на самом для меня дорогом и ложь.

Ну, конкретно могу сказать, что не нравится мне слово "стихиали". Оно очень искусственное.

Насколько тепло и страшно убедительно (и просто) всё, что касается России, настолько же надуманно, прости меня, неискренне, и "вершина из ясного фирна", и "крылья мышиные тёмно-эфирных циклонов". Ты не сердись Зайка, но я ничего другого не могу сказать.

О Штейнере ты судишь чрезвычайно умно. И вполне понимаю твои опасения. Не спорю, что основания у тебя есть, в особенности пока ты вдали и так мало знаешь. Разница между прочим и в том, что Штейнер – не только не поэт, но он резко анти-поэтичен. Это – различие колоссальное, очень много определяющее. Что касается Афродиты Всенародной то ты была бы полностью права, если бы "Навна" была автономной вещью, а не звеном в цепи. Я очень призадумывался и сам по поводу этого греческого имени, но настоящее имя – Дингра – не лучше, а термин для иерархий этого рода – кароссы – тем более. Но обо всём этом после. У меня чувство, что приближается к концу большой этап жизни. Хорош он будет или нет, но во всяком случае мы будем вместе.

Насчёт неправомерной конкретизации. Я знал человека, очень поэтически воспринимавшего звёздное небо и любившего его, но сердившегося на то, что звёзды имеют названия. Это почему-то мешало ему, отнимало у звёзд, в его глазах, частицу поэзии. По-моему, в твоей боязни поименования реальностей определённого порядка, вроде Лиурны, есть нечто в этом роде. У меня же – наоборот. Для меня красивое, музыкальное слово даже само по себе, вне зависимости от обозначаемого им предмета или понятия, становится источником эстетического наслаждения и своеобразной к нему привязанности. Ты знаешь моё детскую историю со словом "вуаль", для меня это – "в запредельные страны музыкой уводящие звуки". Всё дело в том, что будучи совершенно лишён музыкальности в собственном смысле этого слова, я переобременён крайне острой фонетической восприимчивостью. Впрочем, об этом – слишком длинно говорить. Я думаю, что если бы у тебя развилось это качество, ты бы поняла, что все Лиурны и Фальторы можно оправдать под этим углом зрения. Даже – если бы никаких Лиурн не существовало в действительности! А уж тем более в том случае, если они существуют, но не имеют ещё наименования на нашем языке. Это так же естественно, как для путешественника, вернувшегося домой употреблять в рассказах свои названия посещённых им городов, а не заменять их неуклюже-громоздкими многословными определениями. Зачем говорить: "главный город государства, расположенного на двух крупных и множестве мелких островов на северо-запад от европейского континента"? Не проще ли: Лондон? Ты недовольна словом стихиали. А попробуй-ка определи это понятие иначе, но так, чтобы определение было коротко и вместе с тем сразу указывало бы о явлениях какого круга идёт речь. Биша [* А.В. Коваленский] тоже очень боялся слов. В итоге это приводило к тому, что можно было ногу сломать, пытаясь разобраться в его бесчисленных "он" и "она". [...]

При разборе стихов ты злоупотребляешь выражением "неискренне". Ощущение искренности или неискренности какого-либо образа субъективно и совершенно бездоказательно. Напр[имер], "вершина из ясного фирна" для меня искренна в той же степени, как была искренна вся "Песнь о Монсальвате", именно об этой вершине говорившая. И как мог показаться этот образ неискренним тебе, знающей прекрасно, что для меня значит образ и идея Монсальвата. Непонятно.

Как забавно, что мы одновременно почти (разница, по-моему, 1 день) вспомнили твоё детское валь – вуаль. Ты – себе в оправдание, а я – тебе в осуждение. Зайка, я буду отбиваться. Человека, которому мешали названия звёзд, я до некоторой степени понимаю. Но разница между названиями созвездий и духами Лиурны есть. Названия звёзд вызывают много исторических, мифологических и просто человеческих ассоциаций и через эти ассоциации звёздное небо воспринимается людьми в одном из аспектов, без названий – в другом и т.д. Я не имею абсолютно никаких возражений против самого слова Навна, хотя его тоже не было на свете. И я не сомневаюсь в существовании чего-то, что ты называешь Лиурной. Но этому слову не верю. А музыкальное восприятие стиха у меня есть, надеюсь, что когда услышишь моё чтение – согласишься, но оно не переходит границ как у тебя. Я думаю, что я очень плохо это всё объясняю письменно, надо говорить. Что же касается "вершины из ясного фирна", то лучшее доказательство моей правоты я вижу в том, что я не поняла, что это ты – про Монсальват. А мой специфический уровень ты не должен считать минимальным [...]

...Раз уж речь зашла о Бише [* А.В. Коваленский], то не могу удержаться от упрёка тебя в необъективном к нему отношении. Главное же, с ходом твоих мыслей о зависимости специфических дарований от этического уровня (и объёма) личности несогласен в корне. Это то же самое, как если бы отрицать возможность наличия хорошего голоса у человека, грешащего, скажем, завистливостью или, например, клептоманией. Дарования такого рода, о каких мы говорим, случаются даже у преступных субъектов; именно на подобных сочетаниях основана вся тёмная мистика. Конечно, к ней можно относиться как угодно, но я не думаю, чтобы ты считала её одним порождением фантазии, не основанным ни на каком духовном опыте.

"Я сомневаюсь, – пишешь ты, – ... в том, что именно ты или Биша уловили... и правильно ли называете". Во-первых, он как раз решительно ничего и никак не называл, создавая этим, на мой взгляд, почву для всяких путаниц, недоразумений, подмен и qui pro quo [* одно вместо другого (лат.)]. А во-вторых – ну что ж: говорят – насильно мил не будешь; тем более и поверить во что-нибудь нельзя заставить никого. Добавлю, что всё-таки грустно это сопоставление меня с человеком, которого ты сама считаешь мелким, недостойным быть... и т.п.

Да, Козлинька, видеть и жить друг с другом нам прямо-таки необходимо. Многие, очень многие разногласия, из-за которых мы ломаем эпистолярные копья, рассеялись бы, и притом (представь себе такое нахальство) я уверен, что рассеялись бы, так сказать, в мою пользу. [...]

Ещё немножко о "Навне" и пр. Относительно её слов ты совершенно права. Это – одна из крупнейших недоделок. Но поправить – ещё не знаю, как. В драматургической форме правильную интонацию для таких персонажей (точнее голосов) найти гораздо легче. Что касается "названий", то, повторяю, если бы ты знала всю композицию, то убедилась бы, что без них – абсолютно невозможно. Кстати, почему ты не протестуешь против действительно выдуманного, совершенно условного имени – Навна?

Зайка, или я очень бестолково выражаюсь, или ты бестолковый – это я про Бишу в связи с иноплановыми отголосками. Как людей я тебя с ним не сопоставляю, но вы оба утверждаете, причём с основаниями, что вы слышите, значит в этом плане я имею право сопоставлять вас. А вполне признавая существование тёмной мистики, ощущая многое кругом себя, чего я не только назвать, но и пытаться конкретизировать не могу, я и боюсь за подлинность всего слышимого. Подчёркиваю – всего, т.е. что много правды, но может в чистую волну вплетаться и другое. Поэтому боюсь конкретизации. Ещё обижаешься или перестал?

...касательно Биши, конкретизации и пр. Видишь ли, родная моя, если тёмное начало вкралось в личный опыт, прикрывшись благообразной личной, то дело не станет ни лучше, ни хуже от степени конкретизации. Точно так же не изменится оно и в том случае, если налицо нет никакой подмены. Ты совершенно права в своём осторожном отношении к источнику инвольтации. Но почему тебя отпугивает именно конкретизация как таковая – всё-таки не понимаю. Существуют, например, художественные приёмы, в литературе ещё никем не использованные, такой конкретизации infernum'а, что они оставляют для читателя возможность выбора в смысле доверия или колебания между добром и злом. Я считаю, что подобная конкретизация абсолютно необходима, своевременна, полезна и никому никакого вреда причинить не может; единственно возможная "отрицательная" реакция на неё будет заключаться в мысли: "это – чепуха, фантазия, выдумка". Но ни в коем случае не: "ах, как соблазнительно то, что автор считает злом". К сожалению без конкретных примеров я вряд ли тебя смогу убедить; но абсолютно уверен, что убедил бы именно конкретными примерами. Нэртис я считаю очень большой удаче именно в плане попыток конкретизации светлого "потустороннего" средствами, главным образом, поэтич[еской] музыкальности. А вот в чём ты ошибаешься глубоко, так это в истолковании "валь – вуаль" и всех явлений этого ряда у меня. Если бы ты понимала правильно, то не "в осуждение" мне это вспомнила бы, а наоборот, потому что за этим – лучшая сторона моего существа. Пойми, что это не эстетство, не любование красивыми звуками безотносительно к их содержанию (и уж тем более не любование красивыми словами), а трепет от красоты духовного мира, сквозящего в этих звуках. ("В запредельные страны музыкой уводящие звуки"). Мне кажется, некоторые очень музыкальные люди переживают явления схожие при слушании Моцарта. Однако, любовь к Моцарту может быть очень далека от всякого эстетства.

Термины Шаданакар, Нэртис и мн[огие] другие – оттуда же, откуда так перепугавшие тебя Лиурна и Нивэнна. На протяжении ряда лет я воспринял их в определённых состояниях, кот[орые] со временем постараюсь объяснить тебе в разговоре, если Бог даст нам свидеться. [...]

Ты говоришь, что названия звёзд вызывают массу ассоциаций, а эти – нет. Да, не вызывают, потому что они новы. Никакие новые слова не могут вызывать ассоциаций. Но если бы это обстоятельство пугало людей, язык не развивался бы, но даже не возник бы совсем. Новые понятия требуют новых слов, это аксиома. А понятия за данными словами действительно новые, независимо от чьего бы то ни было неверия или веры. (Слово Навна – другого рода: оно просто выдумано мной).

Я не знаю, что ответить тебе в нашем споре о словах. Логически ты прав, может быть, мне просто нужно привыкнуть, и эти слова перестанут мне мешать, как мешают сейчас. А насчёт подмен и конкретизации – мне кажется, что слышимое, ощущаемое неопределённо – правда, а именно в момент конкретизации происходит подмена, потому что воспринимает – высшая, чистейшая часть души, а называет, конкретизирует – наиболее замусоренная, невольно снижая несказанный образ до человеческого, мутного понятия. И именно этим моментом пользуется нечто конкретное, очень активное, воинствующее тёмное. Помнишь поговорку – если черти там гнездятся, значит, ангелы живут. Ну, и наоборот – тоже, как химеры на соборе.

Очень не надо читать стихи кусочками, можно только целиком, чтобы очертилась концепция. Тогда все возражения тонут.

Родная, ты кажется полагаешь, что теперь перед тобой вся концепция. Какое там! Треть или четверть [* здесь имеется в виду только поэтический ансамбль "Русские боги"]. Притом очень важна определённая последовательность, которую пока ты ещё совсем не можешь соблюсти ввиду колоссальных пробелов. Вообще, у тебя может сложиться ложное представление о целом, как о чём-то далёком от жизни, ориентированном на далёкие исторические эпохи или, отчасти, на вне-временную природу. Это не так, совсем не так. [...]

Ещё несколько слов по поводу названий, прав мореплавателя и пр. Есть несколько (не более десятка) названий и терминов, которые я выдумал сам, в том числе и Навна, Яросвет, метакультуры, Велга и др. И сотни две названий, которых я не выдумывал и не изобретал, но слышал в тех или иных состояниях, причём некоторые из них – многократно. Их транскрипция русскими буквами – только приближение. А некоторые из них я вообще никак не мог расслышать отчётливо. Среди них есть и очень неприятно звучащие, например, Ырл, Пропулк... Но и эти очень выразительны и уместны.

Почему у тебя "гора свалилась с плеч", когда ты узнала, что я считаю "Рух" самым удачным из всего, тебе известного? Разве было бы что-нибудь страшное, если бы мнения наши на этот счёт не совпали? – М[ежду] пр[очим] Уснорм и Орашанф [* впоследствии заменено на Арашамф], как созвучия, мне и самому не очень нравятся; весьма возможно, что я их плохо расслышал. Многие из них вообще могут выражены (или отображены) человеческим языком лишь очень приблизительно. Что же касается твоей общей оценки, то она кажется мне преувеличенной и странной. И тем более странной, что ведь ты ещё не знаешь главного.

И что нет возражений по поводу "Изнанки" [* поэма в прозе "Изнанка мира"] – нисколько не удивлён, я в этом был уверен всегда, даже тогда, когда на меня мчались с Яваса тучи стрел по поводу "конкретизации", всяких Лиурн и т.п. Безусловно ты обо всём этом должна знать и без меня, хоть и неотчётливо; без таких "совпадений" не могло бы, пожалуй, быть и нашего союза. Но вот какой у тебя приём встретит "Роза" – не знаю; боюсь, ты скажешь, что это – не моё дело и т.п. Но ради Бога, подготовься к тому, что я считаю это самым своим заветным делом и, если хочешь, венцом всего. Всё остальное – подготовка или популяризация (и будущие стран[ицы] в том числе).

Светик мой, а ведь я по-настоящему рассердился, прочитав твою сентенцию по поводу того, что ты, будто бы для меня была только "связь с внешним миром". А кем же ты для меня была, когда находилась в Мордовии, и я писал туда? Вообще, мысль вопиюще абсурдная и чудовищная. Не буду тратить места в письме на её опровержение! Убеждён, что ты сама жалеешь, что позволила ей возникнуть в своей голове. А вот, с другой стороны, за "тёплые кусочки" ты напрасно меня благодаришь: ведь ясно как апельсин, что лирика любви удаётся мне меньше всего. Тут уж я не виноват – у каждого своё амплуа.

Зато – совсем не понимаю, за что ты могла ворчать под конец на "Мистерию". Именно в конце... непостижимо. Это же зенит. [...] Я не считаю, что "Мист[ерия]" кончена, вижу кучу недостатков, потребуется порядочное время на их устранение, но эти дефекты – не там.